Последний бой интернационалистов

                ПОСЛЕДНИЙ БОЙ ИНТЕРНАЦИОНАЛИСТОВ
                из сб. ОЧЕРКИ ГОРОДА НОВОЕДУНОВА

   Оскар Гросс шел вдоль строя, держа два пальца правой руки у козырька. За ним, на дистанции двух шагов, шли таким же парадным шагом, не сгибая колен, Роберт Геци и Имре Золтан. Интернационалисты, среди которых было большинство мадьяр, смотрели на своих командиров и понимали, что наступают самые важные события в их жизни. Неспроста их командир, отменивший старые уставные порядки, сейчас вспомнил о них. Неспроста идут вдоль строя парадным шагом комиссар отряда и единственный оставшийся в живых командир взвода. Усталые от непрерывных трехнедельных боев интернационалисты невольно подтягивались по стойке смирно.
   А Оскар Гросс шел вдоль заметно укоротившейся шеренги и изучающим, немного печальным взглядом смотрел на товарищей, давших клятву вернуться на родину только победным маршем, с развернутыми красными знаменами социализма. Пока только он один знал, что жить им всем осталось в лучшем случае несколько часов. Он шел вдоль строя и спрашивал себя, прав ли был он, когда согласился с решением губернского Совдепа прикрыть своим отрядом отступление Красной Армии из города, имел ли он право один принимать решение за весь отряд...
   Командир дошел до середины строя, повернулся лицом к отряду, щелкнул каблуками. Враз щелкнули каблуками Геци и Золтан. Гросс рывком опустил руку.
   — Отряд! К выносу знамени — смирно!
   И без того стоявшие по струнке интернационалисты будто окаменели. С левого фланга оторвался от шеренги, на ходу лихим движением сорвал со знамени чехол, взмахнул над головой полотнищем и пошел, печатая шаг, Эндре Надь, второй ассистент погибшего еще у железнодорожного моста знаменосца. Первый ассистент был убит раньше, у станции Черепаново. Надь дошел до середины шеренги, круто развернулся и застыл, держа древко на вытянутых руках. Прохладный рассветный ветерок колыхал над его головой алое полотнище.
Оскар Гросс поднял руку в неуставном приветствии.
   — Братья! Интернационалисты! Я прошу отдать последнюю почесть погибшим товарищам!
Он снова взял под козырек и опустился на одно колено. Его движение повторили Геци и Золтан. Интернационалисты взяли винтовки к ноге и опустились на одно колено. Только Эндре Надь неподвижно застыл перед строем, и алый шелк крупными волнами колыхался над коленопреклоненным отрядом.
   Командир встал, встали его помощники. Встали и снова застыли в строю интернационалисты. В прозрачном утреннем воздухе зазвучал голос командира отряда.
   — Пришел решительный час. Революционные отряды покидают город. Вы дали мне право принимать решение за вас. От вашего имени я просил ревком губернии доверить нам честь вести последний бой в арьергарде. Не буду объяснять, что это значит. Согласны ли вы с моим решением? Если нет,— еще не поздно, я пойду к товарищу Цаплину и скажу, чтобы он отправил на прикрытие другой отряд. Что вы скажете?
   Отряд стоял неподвижно. На правом фланге стоял Иштван Тоби. Он понял, что видит сейчас свой последний рассвет. Он глубоко вдохнул чистый, прохладный воздух, подумал, что это — последние его спокойные вздохи, — и шагнул из строя.
   — Командир! Ты принял правильное решение. Мы никому не отдадим эту честь. Да здравствует свобода! Сабад!
   — Сабад!— пронеслось над строем.
Оскар Гросс широко улыбнулся.
   — Я не ждал другого ответа. Ну, а теперь,— на первый-второй рассчитайсь!
   — Первый-второй, первый-второй...— покатилось по шеренге. Командиры стояли навытяжку, слушая эту последнюю перекличку.
   — Ряды вздвой!
Вторые номера шагнули назад и встали в затылок первым.
   — Нам придется разделиться на два отряда. Командование первым отрядом беру на себя. Командиром второго отряда назначаю комиссара Роберта Геци. Его заместителем — Имре Золтана. Мой отряд прикроет вокзал с севера, откуда идут предатели. Второй — прикроет вокзал и железную дорогу, пока последний эшелон Красной Армии не уйдет к Алейску. Простимся друг с другом! Братья, помните нашу клятву!
   Командир шагнул к шеренге, обнял Иштвана Тоби. Они расцеловались. Командир шагнул к следующему.
   Иштван Тоби оказался в отряде комиссара. Оба небольших отряда развернулись, прокричали приветствия и быстрым шагом направились на свои позиции.
   Отряд Роберта Геци с ходу вступил в бой. Подступ к вокзалу со стороны города защищала рота Солдатова, красноармейцы отстреливались последними патронами от белочехов, которые короткими перебежками приближались к их позициям. Геци мгновенно оценил обстановку,— врагов разделяло не более полусотни шагов,— и решил ударить в штыки. Красные мадьяры с ревом рванулись навстречу чехам. Опешившие красноармейцы несколько минут смотрели на рукопашную, потом без команды побежали на помощь своим спасителям.
   Иштван ударом приклада свалил солдата,— тот лихорадочно дергал затвор, видно, заело, — и заметил рослого чеха с капральскими звездочками, который пытался остановить своих солдат, начавших пятиться к городу. Иштван в два прыжка оказался рядом с капралом и взмахнул штыком. Но капрал оказался увертливым: он нырнул под руку Иштвану и выстрелил сзади. Боль прожгла левое плечо. Иштван зарычал от боли, резко обернулся. Капрал стоял уже в нескольких шагах и снова поднимал револьвер. Над ухом взвизгнула пуля. Капрал бросился в сторону, но Иштван достал его штыком. Капрал пронзительно вскрикнул и бесформенным кулем свалился под ноги.
   Иштван выдернул штык, неловко, одной рукой вытер его о мундир капрала и огляделся. Чехи отступили. Их серо-голубые мундиры мелькали уже между кособокими домишками городской окраины. Интернационалисты вперемешку с красноармейцами поспешили к наспех вырытым окопам на вершине песчаного холма. Нескольких человек несли на руках, они были ранены или убиты. Иштван неторопливо пошел за всеми, поминутно оглядываясь, чтобы не упустить новой атаки чехов. Он поднялся на вершину холма и остановился около Золтана, который говорил с Солдатовым. Иштван прислушался.
   — Вам, товарищи, надо оставлять нам патроны и ходить на вокзал. Так приказал ревком и товарищ Цаплин,— говорил по-русски Золтан.
   — Шалишь, братишка, — резким голосом отвечал Солдатов. — Мы отсюдова никуда не уйдем, патроны нам самим пригодятся.
   — Это как? — удивился Золтан. — Это есть... недисциплин!
   — Да ладно тебе, братишка-мадьяр, какая там дисциплина. Прогорело наше дело. Кто хочет, пусть улепетывает. А мы решили тут, до последнего. За подмогу спасибо, вместе будем. А где ваш командир?
   — Командир есть там,— Золтан указал на север. — Там, это, маневр, обходить сторона. Товарищ Гросс будет там, это, до конец...
   — Ну и дела. А вы что, добровольцы?— догадался Солдатов.
   ...Иштван огляделся. Невдале кто-то лежал на песке, вокруг столпились интернационалисты. Иштван подошел, посмотрел на лежащего и ахнул: перед ним лежал мертвый комиссар отряда. Пуля ударила его в висок, все левая сторона черепа была снесена.
   — Как его? — спросил Иштван.
   — Я видел,— отозвался сосед. — Он бежал впереди меня, свалил одного чеха, тут я стал его обгонять, а на меня и брызнуло...— Сосед показал на рукав гимнастерки, обильно забрызганный кровью комиссара.
   Иштван смотрел на изуродованное лицо Роберта Геци и думал, что из девяти земляков остался только он один. Теперь, если убьют и его, то никто в Будапеште не узнает, где и как они погибли.
    «Нет,— шептал он,— Я буду жить. Я должен вернуться в Будапешт с развернутым знаменем революции. Я должен рассказать республике, как боролись и умирали в далекой Сибири за социалистическую венгерскую революцию девять будапештцев...»
   — Товарищ Тоби! — услышал он голос Золтана.
   — Я здесь, товарищ Золтан!— отозвался он, резко отрываясь от дум.
   — Бери двадцать человек и бегом к отряду командира. Нас вместе с русскими здесь достаточно.
   Когда Иштван бегом направился  с товарищами на север, сзади защелкали выстрелы. Он махнул рукой, чтобы остальные продолжали движение, а сам остановился и оглянулся. Из-за крайних домиков города разворачивались густые цепи белочехов, среди них мелькали серо-зеленоватые гимнастерки, видно, на помощь чехам пришли белогвардейцы. Они рассыпались по пустырю, охватывая позиции отряда с трех сторон, и вели непрерывный огонь. Из окопов красногвардейцев не доносилось ни выстрела: там берегли патроны. Иштван чуть было не повернул назад, но вспомнил приказ Золтана и бросился догонять товарищей.
   На бегу он посмотрел на окутанное дымом здание вокзала. Были видны фигурки, снующие вокруг вокзала и вагонов. Иштван вздохнул: конца погрузке не виделось.
   Вскоре из-за холмов послышались выстрелы. Отряд взбежал на холм. Впереди открылась широкая ложбина, усеянная лежащими людьми. На вершину холма, где стоял Иштван, перебежками поднимались интернационалисты. Они на бегу отстреливались. У подножья холма редкой цепью лежало прикрытие. Среди кустов в ложбине мелькали гимнастерки цвета хаки, это были русские белогвардейцы. Над головой Иштвана свистнула пуля. Он проворно шлепнулся на песок и продолжал наблюдать. Сердце его сжалось: белогвардейцев было не меньше батальона.
   Рядом кто-то тяжело рухнул на песок, засопел. Иштван радостно присвистнул: это был Имре Дьердь.
   — Драпаете? — насмешливо осведомился Иштван.
   — Не драпаем, а по приказу командования совершаем отрыв от превосходящих сил противника. А вот ты, видно, так драпал от вокзала, что остановился только здесь?
   — Нас оттуда прогнали русские, они тоже решили остаться,— пояснил Иштван. — Командир жив?
   — Живой. Видишь, он внизу прикрывает нас.
   Иштван ошибся в оценке сил противника. На интернационалистов навалилось два батальона противника: один чешский и один русский. Гросс сразу же отправил на вокзал к Цаплину нескольких человек за пулеметами. Без пулеметов о каком-то сопротивлении против таких сил не могло быть и речи.
   Белые лезли на холм густыми цепями, лезли упорно. Их подгонял приказ, кроме того, они были в упоении от захвата губернского города, разгрома основных сил красных. Теперь оставалось взять вокзал, где остатки противника в панике грузились в вагоны. Белые торопились завершить свою победу, смять кучку фанатиков на этом холме. Они уже знали, что перед ними небольшой отряд интернационалистов, состоящий в основном из мадьяр. А мадьяр белые ненавидели — пропаганда приучила их к мысли, что Советская власть держится на штыках диких мадьяр, которым недоступны простые человеческие чувства.
   Отряду Оскара Гросса удалось продержаться до сих пор только потому, что сразу по прибытии на позицию интернационалисты ударили в штыки. Ошеломленные враги попятились почти на километр. Но к моменту подхода отряда Иштвана отряд потерял и этот километр, и еще несколько сот метров. Сейчас положение улучшилось, потому что одновременно с подмогой Иштвана прибыли долгожданные посланцы с четырьмя пулеметами и с наказом Цаплина продержаться еще хотя бы два часа.
   Оскар Гросс растянул свой небольшой отряд чуть ли не на километровое кольцо, охватывающее вокзал с северо-востока. Он поставил один пулемет в центре, два — на флангах, а четвертый отправил к Золтану с двумя интернационалистами.
   Когда Иштван сообщил о гибели комиссара отряда, Гросс снял фуражку и, держа ее на сгибе руки, что-то прошептал. Потом он поднял взгляд на Иштвана и сказал:
   — Занимайте со своими позицию на левом фланге. Там будет жарко.— Он резко повернулся и пошел к пулемету, стоявшему в центре их небольшого фронта.
   Иштван с товарищами залегли слева от пулемета, окопались. Только сейчас Иштван почувствовал боль в левом плече и в лопатке. Он пошевелил рукой. Боль резанула так, что потемнело в глазах. Покряхтывая, Иштван одной рукой стянул гимнастерку, попросил соседа осмотреть рану. Жигмонт успокоил его: рана была касательная. Пуля капрала разорвала кожу на лопатке и пробила мышцу плеча.
   — Надо было сразу перевязать,— укоризненно сказал Жигмонт.— Вся спина в крови. При такой пыли может получиться заражение.
   — Заражение не успеет,— успокоил его Иштван.— А перевязать — перевяжи. Оторви рукав от моей гимнастерки. Я в долгу не останусь, когда меня шлепнут, возьмешь гимнастерку себе, пригодится в хозяйстве.
   Пока они зубоскалили, Жигмонт ловко перевязал раненое плечо, помог Иштвану надеть гимнастерку с оторванным рукавом. Потом они заняли каждый свою позицию и замолчали.
Иштван, видимо, задремал, потому что вдруг увидел Стефанку. Она шла ему навстречу, радостно улыбаясь. Он хотел побежать к ней, но ноги его не слушались. А Стефанка вдруг стала отдаляться, хотя на лице ее была все та же радостная улыбка.
   — Эй, парень, проснись!— в голосе Жигмонта была тревога.
Иштван, еще во власти видения, посмотрел на кусты перед холмом. В кустах было заметно сильное движение, но белые в атаку почему-то не поднимались.
   — Чего они тянут?— раздраженно пробормотал Иштван.
   — Не туда смотришь, посмотри левее.
Иштван посмотрел, и у него по спине побежали мурашки. В ложбине между холмами, не дальше трехсот метров стояла трехдюймовка. Ее ствол был нацелен прямо на него. «Вот чего они тянули,»— отрешенно подумал Иштван.
   Из ствола трехдюймовки вырвалось почти незаметное облачко дыма. Снаряд врезался в склон холма, перед позицией интернационалистов. Второй разорвался позади их цепочки.
   «Сейчас вмажут промеж глаз»,— подумал Иштван и вжался в песок. Третий снаряд разорвался прямо в линии окопчиков, метрах в пятнадцати от него. Снизу тотчас же раздались крики, выстрелы трехлинеек, и на холм с трех сторон хлынули белые.
   Эту атаку интернационалисты отбили легко. Их пулеметы оказались полной неожиданностью для белых. Они откатились в кусты. Усилила огонь трехдюймовка. Словно подстегнутые неудачей пехоты, пушкари слали снаряд за снарядом с удивительной частотой. У них, видно, был опытный командир. Зная, что залегшую пехоту трудно поразить, он держал под обстрелом всю цепь интернационалистов, не давая им передышки.
   — Хорошо, что у них нет картечи,— сказал Жигмонт.
И тут же над ними рвануло белое облачко. Картечины с мелодичным визгом врезались в песок. Жигмонт вдруг дернулся и уронил голову. Иштван подполз к нему. На спине Жигмонта между лопатками расплылось кровавое пятно, изо рта шла темно-красная пена. Он судорожно загребал руками песок, потом затих. Иштван потрогал товарища: тот был мертв.
   Иштван накрыл голову убитого фуражкой, забрал его винтовку и подсумок. Интернационалисты, несмотря на недостаток патронов, вели огонь по трехдюймовке, но прислуга, укрытая за маленьким щитом, продолжала посылать снаряд за снарядом, непрерывно поводя стволом из стороны в сторону. Заговорили пулеметы белых. Пули врезались в песок с резким, певучим звуком, будто щебетали десятки невиданных птиц.
   Под прикрытием трехдюймовки и пулеметов белые пошли в атаку. Интернационалисты отстреливались редкими выстрелами. Короткими очередями огрызались два пулемета. Пулемет на правом фланге молчал. Над цепочкой интернационалистов по-прежнему с пугающей частотой вспухали белые облачка картечных разрывов.
   На этот раз белые сумели добраться до вершины холма на правом фланге. Уцелевшие там интернационалисты поднялись в контратаку. Оскар Гросс с десятком бойцов бросился им на помощь.
   На левом фланге белые откатились. Иштван отложил свою винтовку с накалившимся стволом, взял винтовку Жигмонта. Левая лопатка у него горела огнем. Он рассматривал ложе чужой винтовки, на котором были вырезаны инициалы Жигмонта и пятиконечная звезда, и думал, как заставить замолчать проклятую трехдюймовку. «Бинокль бы,— с отчаянием думал он,— ведь есть же какие-то прорези в щите!» И вдруг его осенило. Панорама! Как он раньше не додумался? Она же блестит на солнце!
   Он взял свою надежно пристрелянную винтовку, навел ее на левую часть щита пушки и стал ждать. Выпустив два снаряда по центру обороны, ствол развернулся на правый фланг. У края щита вспыхнул ослепительный блик. Есть! Иштван прицелился и, затаив дыхание, плавно нажал на спуск. Мимо. Еще выстрел. Еще. Еще...
   Брызнули в стороны сверкающие осколки оптики. Ослепшее орудие замолчало. Иштван торжествующе заорал и огляделся. Белочехов отбили по всему фронту. На этот раз русские белогвардейцы почему-то в атаке не участвовали. Интернационалисты лежали молча.    Трехдюймовка заговорила снова, но теперь ее выстрелы были редкими и неприцельными. Видно, пушкари наводили ее через ствол.
   Оскар Гросс посмотрел на часы. Два часа, отведенные ему Цаплиным, прошли. Но он понимал, что на вокзале паника, что в таких условиях за два часа эвакуация вряд ли закончилась. Сейчас он ждал с вокзала своего посланца. Наконец, тот появился и доложил, что ревком и Цаплин давно уехали с одним из эшелонов, комендант вокзала куда-то пропал. На вокзале полная паника, там не меньше тысячи человек, но нет вагонов и остался всего один паровоз, который еще надо отремонтировать.
   Из командиров на вокзале только Петр Сухов со своими шахтерами. Он пытается навести порядок, отремонтировать паровоз и страшно матерится в адрес Цаплина и всего губернского ревкома за то, что они попросту сбежали, бросив своих на произвол судьбы. Посланец сумел переговорить с ним. Сухов страшно обрадовался, что интернационалисты еще держатся и просил передать, чтобы продолжали держаться. Когда последние красноармейцы сядут в вагоны, Сухов обещал дать два выстрела из уцелевшей у него пушки.
    Эти новости не особенно огорчили Гросса. Он знал, что даже когда эвакуация закончится, для его отряда ничего не изменится: белые просто не дадут им отойти. В любом случае придется держаться до конца. Относительно губернского ревкома и его председателя Цаплина у него тоже не было иллюзий. Он много раз присутствовал на заседаниях ревкома, хорошо успел узнать его руководителей и уже давно понял, что несмотря на их преданность революции, главным для них была власть. По человеческим качествам почти никто из членов ревкома не вызывал у него симпатий.
   Знал он и Петра Сухова. Тот со своим отрядом шахтеров появился как снег на голову в разгар боев на узловой станции перед городом и сразу произвел на Гросса прекрасное впечатление, — так резко он отличался от местных руководителей. Он провел свой отряд по тылам белых больше трехсот верст почти без потерь, и его бойцы буквально боготворили своего командира. Гросс надеялся, что Петр Сухов сумеет вывести из-под удара оставшихся в городе красноармейцев.
   Он не сомневался, что руководители губернского отряда сознательно послали интернационалистов на верную смерть, чтобы избежать упреков в лишних потерях русских красногвардейцев. И он сам сознательно предупредил об этом перед боем своих бойцов. Но он не хотел обреченности. Надо продержаться до вечера, потом оторваться от белых. Но отходить к вокзалу бесполезно: там не останется ни паровоза, ни вагонов. Перед разделением отряда он успел договориться с Золтаном, что если удастся оторваться хотя бы части отрядов, то надо уходить в направлении Алейской.
   Гросс знал, что в Алейской красные простоят не одни сутки. Люди деморализованы, командиры потеряли авторитет, ревком выпустил власть из своих рук. В Алейской соберутся не отряды Красной Армии, а неуправляемая орда вооруженных, озлобленных людей в военной форме, готовых выместить свою злость за горечь поражения, за неумелое и неумное руководство на ком угодно. Понадобится много времени, чтобы вновь организовать эту толпу и выработать более-менее разумный план дальнейших действий. Все это займет не меньше недели. За это время уцелевшие интернационалисты обязательно доберутся до Алейской. А белые после победы в  городе тоже не сразу смогут продолжать преследование.
   Теперь оставалось только продержаться до темноты, а в темноте отрываться от врага. Но до темноты еще очень далеко.
   — Будем держаться.
   Он с горечью прикинул, что в его отряде остались боеспособными не больше тридцати человек. Еще он успел подумать, что надо все-таки послать связного к Золтану,— и тут страшный удар в живот и нестерпимая острая боль швырнули его на песок.
   Белые еще два раза поднимались в атаку и оба раза откатывались под прикрытие кустов. Горстка оставшихся в живых интернационалистов залегла возле уцелевшего пулемета на левом скате холма. Все настороженно ждали новой атаки. Сюда, к пулемету перенесли умирающего Гросса, который то терял сознание, то почти беззвучно шептал, что надо держаться до темноты, а потом отходить в направлении Алейской. Рядом с ним лежал Иштван Тоби с простреленной выше колена правой ногой, крепко прижимая к себе винтовку Жигмонта. Под беспощадными лучами послеполуденного солнца мучительно хотелось пить. Иштван посмотрел на часы командира.
   — Ребята! — хрипло крикнул он.— Нам осталось всего часа четыре продержаться! Мы их держим уже десять часов. Осталась всего ерунда! Здорово, а?
   — Уж куда как здорово, — буркнул старый Ференц, лежавший справа от него. Ференцу было не меньше сорока, и он прославился постоянным брюзжанием.— Хотел бы я знать, смотались русские или все еще толкутся там, на вокзале?
   — А тебе не все равно, дядя Ференц? Лежишь себе на боку под солнышком, в ус не дуешь. Тебе бы сюда еще молодуху, а?
   — Ты глупый сын глупых родителей, — обозлился Ференц.— И дети твои будут глупыми, И внуки...
   — А племянники? — ехидно поинтересовался кто-то.
   — И племянники! — отрезал Ференц. — Я к тому, что если русские ушли, то нам тут больше нечего делать. Надо уходить.
   — А нас куда? — Иштван выразительно похлопал себя по обмотанной тряпьем раненой ноге.
   — Тебя за твой язык стоило бы тут оставить. Четверо могут бегом нести одного раненого.
Ференц не договорил. Ударила длинная пулеметная очередь, за ней вторая, третья. Из кустов уже в который раз выскочили белочехи и бросились на холм. Началась новая атака. Иштван понимал, что она, скорее всего, будет для него последней.
   Он тщательно целился и мягко спускал курок. Стрелял он только тогда, когда был уверен, что не промажет: у него оставалось всего две обоймы, десять патронов.
    В разгар атаки смолк последний пулемет интернационалистов. Белочехи, начавшие было пятиться, снова полезли на холм.
   — Ну, прощай, моя Стефанка,— подумал Иштван, выбирая очередную цель, в казеннике был последний патрон. И вдруг что-то раскаленное ударило его сзади в шею. Он ткнулся лицом в песок и потерял сознание.
   Увлеченные боем последние интернационалисты не заметили, как сзади на них навалились белогвардейцы. Это был тот самый русский батальон, который часа два назад ушел в обход их позиций.
   Все было кончено в несколько минут. К белогвардейским командирам, обер-лейтенанту Голичеку и капитану Краскову подвели троих пленных Это было все, что осталось от отряда интернационалистов Оскара Гросса. В середине стоял рослый, широкоплечий молодой мадьяр с перевязанной ногой. Рукава его гимнастерки были оторваны, шея и грудь обильно залиты кровью. Он стоял, навалившись на здоровую ногу, и почти держал на руках невысокого худощавого мадьяра, зажимавшего руками окровавленный живот. Третий мадьяр со страшным, разбитым лицом, как слепой держался за рослого.
   Красков и Голичек с интересом рассматривали пленных.
   — Так что, ваше благородие, что с ими делать?— обратился к Краскову старший конвойный.
   — Большевики? — спокойно спросил Красков.
Молодой мадьяр бешено посмотрел на него, повернулся к обер-лейтенанту и хрипло крикнул что-то на ломаном немецком. Красков разобрал «продажная шлюха», «наши прикончат»..
   — Они нужны вам? — обратился Красков к обер-лейтенанту, иронически улыбаясь.
Посиневший от злости Голичек что-то просипел и отрицательно покачал головой. Красков повернулся к конвоирам.
   — Кончайте, ребята, благословясь,— дал он привычную команду.
Конвоиры перехватили винтовки поудобнее и взмахнули штыками.
   — А они свое дело сделали,— буркнул Красков, спускаясь с Голичеком с холма в сторону вокзала.— Красные угнали последний паровоз.


Рецензии
Прекрасный очерк. Однако Оскар Гросс был казнен в Иркутске.

Андрей Вдовин   11.06.2020 10:00     Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.