Счастлив как Чингисхан. Часть 8. Речи простые

   

*          *          *
    Китаец Чжао-Хун и тюрк Абуль-Гази   единодушны: «Татары не очень высоки ростом, до 160 сантиметров. Нет полных и толстых. Лица широкие, скулы большие. Глаза без верхних ресниц.  Борода редкая.  Темуджин высокого и величественного роста, с обширным лбом и  длинной бородой. Личность воинственная и сильная. Этим  он отличается от других».  Чжао-Хун  утверждает: « Темуджин – черный татарин».

*          *          *

    Облавная охота удалась.  Хороша добыча и обильна трапеза.   Чингисхан          обращается к Мухали:
«Ты, подобно огненному урагану, стремительно бросающийся на врага в часы боя, -
мой опьяненный слон!...»    Жаргал дословно приводит  его  изумительно красивую речь  и ответ Мухали.
     Этот  диалог  и самую известную молитву «О, небо!»  они с Витькой  знают с  пятого класса, когда  на школьном вечере представляли «Странички истории ХIII-го века». Куда-то затерялась диктофонная запись, а жаль.  Но вот  продолжение этой  сцены:

    Чингисхан с улыбкой взглянул на  Мухали, в руках которого снова появилась пиала с  архи, и сказал:  «Ты, Мухали, всегда знаешь свою меру, и мне это приятно. Человек, пьющий вино и водку, когда опьяняется, не может ничего видеть и становится слеп. Когда его зовут, он   не слышит; когда с ним говорят, он становится нем  и не может отвечать. Когда становится пьян, то  бывает   подобен человеку, находящемуся в положении умершего: если хочет сесть прямо - не может; и будет словно человек, которому нанесли рану в голову, остается бесчувственным и ошеломленным.

В вине и водке нет пользы для ума и искусства, нет также добрых качеств и нравов; они располагают к дурным делам, убийствам и распрям; лишают человека вещей, которые он имеет, и искусств, которые знает, и становятся постыдны путь и дела его, так что он утрачивает определенный путь. А Государь, жадный к вину и водке, не может произвесть великих дел, мыслей и великих учреждений. Эти - вино и водка, не смотрят на лицо и сердце  опьяненных, опьяняют и хороших и дурных и не говорят: дурен или хорош. Руку делают слабой, так что она отказывается брать и от ремесла своего; ногу делают нетвердой, так что отказывается от движения и  хождения, сердце и мозг делают слабыми, так что они не могут размышлять здраво: все чувства и органы разумения делают непригодными.

 Если нет уже средства от питья, то должно в месяц напиваться три раза: если перейдет за три - проступок; если в месяц два раза напиваться, это лучше, а если один раз - еще похвальнее, а если не пьет,  то  что может быть лучше того? Но где найдут такого человека, который бы не напивался? Если найдут, то он достоин всякого!»
 

*          *          *

    Обернувшись к  сидящему  рядом с Мухали   Шиги-Кутуку,  Чингисхан  говорит:
«Твоя любовь и преданность известна мне, мой приемный брат! Хорошо воспитала тебя наша мать Оэлун.  Всегда  сравнивай слово свое и слово других со словами сведущих: если оно будет в согласности, то можно сказать, в противном же случае никак не должно говорить.
Всякий, идущий к старшему, не должен говорить ни слова, пока тот,  старший, не спросит; тогда сообразно вопросу пусть соответственно ответит ему».


*          *          *

    После   разгрома тайчиутов, Чингисхан  обратился к пленникам:
«Во время сражения при Койтене, когда мы, тесня друг друга,  перестраивались,  с горного кряжа летели в нас стрелы. Не знаете ли, кто прострелил тогда   шейный позвонок  моему  беломордому саврасому боевому коню? С горы-то…» Все молчали. «Это я стрелял с горы!» -   ответил  вдруг один  тайчиут со связанными руками.  Во время облавной охоты его нашли в лесу  загонщики.
 
     Боорчу видел отвагу этого воина в бою и попросил у хана   разрешения сразиться с   ним  в поединке.  Чингис согласился и даже дал  Боорчу свою знаменитую   лошадь.  Боорчу   выстрелил, но промахнулся.  Меткая стрела противника угодила в лошадь Чингисхана.    Тайчиут выиграл и, радуясь свободе,   ускакал.  Но вдруг круто осадил коня. Устремив на него   пронзительный взгляд,  Чингисхан  спросил: «Ты свободен. Зачем же вернулся?»   «Если хан повелит казнить меня, то останется от меня   мокрое место с ладонь. Если же хан   соизволит, то вот как послужу ему:
Трясины и топи пройду,
С налету бел-камень пробью.
Мне молвишь:
Громи!
На врага!
Синь-камень я в прах сокрушу!
Назад ли прикажешь подать,
Я черный кремень разнесу!»

    Ответ Покорителю Вселенной понравился.
«Подлинный враг всегда таит свою враждебность. А этот не только не запирается, - сказал он, - но еще и сам себя выдает с головой. Он  достоин быть товарищем.  Прозывался он Чжирхоадай,  Джигурдай, из рода бесуд.  а  мы назовем его Джэбэ - наконечник стрелы,  за то, что прострелил моего Джэбэльгу, моего саврасого, моего беломордого. Будь при мне, Джэбэ!»

    Джэбэ - тот крупнейший военачальник,  талантливый полководец, громивший шаха Мухаммеда,  грузинского царя Георгия Лаша, покоривший Крым и юг России.    Непревзойденными в истории военного искусства  являются   Западный и Сартаульский походы, тяжелейший   марш через горные хребты Крыши мира – Памира к верховьям Аму-Дарьи.  С именем  знаменитого полководца Джэбэ связано присоединение к Монгольской империи  Восточного Туркестана, части Семиречья,  Северного Китая.   
    Кто мог  победить войско, во главе которого шли  Джэбэ и Субэдэй!  Они  открыли  для монголов новый, короткий  путь в Европу – через северный Каспий и низовье Волги.  Возвращаясь  домой после битвы на Калке, Джэбэ   умер в пути.


*          *          *

    Расположившись на отдых    во время облавной охоты,   Чингисхан обратился    к   своему полководцу Джэбэ-нойону:
«Ты, подобно береговой скале океана,
гордо  отражающий  атаки волн неисчислимых,
бесстрашно внедряющийся в гущу тьмы врагов, -
мой легендарный богатырь!
Ты, в борьбе с иноземцами сокрушительно нападающий, -
мой темно-серый ястреб!
Ты, с неослабевающей энергией умеющий разрешать великие задачи, -
мой железный рычаг!
Ты, умеющий создавать неизменную атмосферу дружбы и мира со всеми, -
мой   друг и сподвижник, Джэбэ,
скажи и ты мне что-нибудь!»

    Джэбэ-нойон отвечал  Чингисхану:
«Мой великий повелитель!
Самонадеянного врага своего превращать в пыль и прах, -
мой великий поток!
Ты, безмерно полное воплощение  двояких сил Земли и Неба, -
мой несравненный хан!
Как воплощение трех драгоценностей
вечно в блаженстве пребываешь на небесах.
Так,  содействуя  двум Высшим началам,  спокойно руководи
своими державными, мирскими и религиозными делами!
С лукавством и коварством борись суровыми мерами;
Подвигам благочестивым отдай всего себя!»


*              *                *
    Стрела  попала в шею, прямо в  артерию, и  кровь текла беспрестанно, но Темучжин сражался до конца.  Наступила ночь и тогда  он, обессиленный, слез с коня. Рядом с ним  опустился на землю  верный  Джелме.  Его отец -  кузнец  Джарчиудай из племени  лесных  урянхатов  когда-то пришел с раздувальным мехом за плечами к Есугей-багатуру и  подарил   собольи пеленки по случаю рождения Темуджина. Он  привел  сыновей -   Джелме   в услужение: «Вели ему коней седлать,  вели ему двери открывать»,  и второго – Субэдэя, который стал      ближайшим сподвижником Чингисхана, крупнейшим военачальником,   полководцем.

    Джелме,  опасаясь, что стрела  отравлена,  до полуночи   высасывал  запекшуюся кровь из раны.  Среди ночи Чингисхан пришел в себя и проговорил:
«Пить хочу. Совсем пересохла кровь».
    Джелме снял с себя шапку, сапоги и верхнюю одежду. Оставшись в одних исподних портах, он направился в стойбище  тайчиутов. На одной из  повозок  нащупал рог с кислым молоком. Отступая,  они забыли подоить лошадей. Джелме обрадовался  - сам  Тенгри  покровительствует  ему!     Развел  молоко водой  и  дал   своему хану.
Отпив немного, Чингис прошептал:
«Прозрело мое внутреннее око».
Сказав это, он сел. Начинало светать. Заметив возле себя лужицу крови, Темучжин спросил:
«Что это такое? Разве нельзя было ходить плевать подальше?»

    Джелме   рассказал, как он высасывал кровь из   раны, как   почти голый  ходил в стойбище тайчиутов и  принес кислого молока.
 «А зачем это ты, голый, побежал к неприятелю, в то время как я лежал в таком состоянии? - задал вопрос Чингисхан. - Разве, будучи схвачен, ты не выдал бы, что я нахожусь в таком положении?»
« Вот что я придумал, — ответил Джелме. — Если меня поймают, то я им скажу:
«Я задумал бежать к вам. Но они догадались, схватили меня и собирались убить,    раздели   и уже начали стягивать последние штаны, как мне удалось бежать».   Тайчиуты  поверили бы мне, дали бы одежду и приняли   к себе. Но разве я не вернулся бы к тебе на первой попавшейся лошади?»

    Преданность Джелме пришлась Чингисхану по сердцу.
«Что скажу я теперь? — проговорил он взволнованно. - Некогда, когда меркиты трижды облагали Бурхан, ты в первый раз спас мою жизнь. Теперь снова ты спас мою жизнь, отсасывая засыхавшую кровь;  и когда томили меня озноб и жажда, ты, рискуя собой, проник в неприятельский стан и, утолив мою жажду, вернул меня к жизни. Пусть же пребудут в душе моей три эти заслуги!»
«Речи простые и величественные, озаряющие светом благородства эту мрачную и кровавую историю», -  говорит  летописец.


*          *          *

    Когда совсем рассвело, Чингисхан увидел, что вражеская конница тайчиутов  исчезла, оставив на произвол судьбы свой народ. Несмотря на рану, он взобрался на лошадь, намереваясь собрать всю эту толпу, чтобы увести с собой. На одном из холмов Темучжин заметил женщину в белом платье, которая плакала и громко его звала. Это была Хадаан, дочь того Сорхан-Ширы, который, когда Есугеев сын был еще ребенком, спас ему жизнь. Она звала Чингиса на помощь: ее мужа-тайчиута схватили и собирались убить. Хан погнал коня к сопке во весь опор. Увы,  он опоздал: муж Хадаан был уже мертв.
    Подскочив к женщине, он спрыгнул с коня  и крепко ее обнял. Сострадая дочери Сорхан-Ширы, он посадил ее возле себя. Что поделаешь? Откуда бы знать его воинам, как   дорога ему эта семья!

*          *          *

    Снова наступила ночь, а Чингисхан все еще  собирал разбежавшихся по долине тайчиутов.  Наутро после  полного их разгрома   к  нему  пришел сам Сорхан-Шира.
«Когда-то, - сказал ему Темучжин, - ты и твои сыновья   спасли мне жизнь. Почему же потом вы ко мне не присоединялись?»
Тот отвечал: 
«Уже давно я втайне был предан тебе. Но как мне было спешить? Поторопись я перейти к тебе раньше, тайчиутские нойоны непременно прахом пустили бы по ветру все, что осталось бы после меня: и семью, и скот, и имущество мое. Вот почему я не мог торопиться. А вот теперь-то я поторопился и явился воссоединиться с моим ханом».


*          *          *

    Никогда не забывал Чингисхан, как  бежавшему пленнику Темуджину тайчиут   Сорхан-Шира,  не испугавшись мести родичей,  отдал одежду сыновей, последнюю лошадь и еду, что нашлась в его юрте. И теперь грозный император под страхом смерти повелел  записать в Ясе  - законе, монгольской империи:
«Если кто проезжает подле людей, когда они едят, он должен сойти с лошади, есть с ними без их позволения, и никто из них не должен запрещать ему это…    Запрещается  есть что бы ни было в присутствии другого, не пригласив его принять участие в еде…
Запрещается насыщаться одному более товарищей и шагать через огонь трапезный и чрез блюдо, на котором едят…»  На всю жизнь запомнил Чингисхан, как в степи  Шир-Кыры татары отравили отца Есугея. Потому и появился строгий запрет -  «…есть из рук другого, пока представляющий сначала не вкусит сам от предлагаемого, хотя бы он был князь, эмир, а получающий – пленник».

*          *          *
            
    «Однажды, - рассказывает    Чингисхан, -  я ехал с Боорчу. Двенадцать человек на вершине горного хребта сидели в засаде. Боорчу ехал сзади. Я не дождался его и, понадеявшись на силу и мощь свою, кинулся в атаку на них. Все они двенадцать вдруг пустили стрелы, и со всех сторон около меня летели стрелы, а я шел в атаку, как вдруг одна стрела попала мне в рот.
    Я упал и от сильной раны впал в беспамятство. В ту пору Боорчу прибыл и увидел меня, что я от раны, подобно человеку, находящемуся в агонии, дрыгаю ногами и катаюсь по земле как шар. Тотчас он нагрел воды и принес. Я выполоскал горло и выплюнул запекшуюся кровь. Ушедшая душа опять пришла к телу: обнаружились чувства и движения. Я встал и кинулся в атаку. Они испугались моей крепости, бросились с той горы вниз и отдали душу. Причина тарханства, возвышения   Боорчу-нойона есть та, что в такое время он оказал  похвальное старание».


*          *          *
            
    Многие тактические приемы Тохтоа-боко, вождя меркитов,  взял на вооружение Чингисхан.  Уважал его храбрость.  «Получив шестнадцать тяжелых ран,   по древнему обычаю, смазав бунчук жиром, посадил  он войско на коней и чрезвычайно умело выступил навстречу Чингисхану», - говорит Рашид-ад-Дин.  Но осенью 1204-го  года  Чингисхан  захватил его  подданных и имущество. Тохтоо с сыновьями  Куду и Чилауном,  несколькими воинами   бежал за  Енисей, и Чингисхан в погоне за ним зазимовал в отрогах Алтая. Ему и Джучи лесные народы,  покоряясь,  били челом, «белыми кречетами». 

    В 1208-м  году меркитов предало племя ойрат.  У притока Иртыша Бухтурмы армия Чингисхана  по узкой тропинке просочилась в лес и неожиданно  обрушилась на  меркитов.  Тохтоо пронзила  метательная стрела «хун-шубуун». Сыновья,  не в силах ни похоронить, ни забрать с собой тело отца, отрезали его голову и на этот раз спаслись  бегством.  Так  закончилась история меркитского племени   в Сибири,  исчезли  их стойбища и главный   улус на Селенге.


*          *          *
    Когда  Чингисхан  впервые вторгся в долину Селенги, владыка  племени хоас-меркитов Даир-Усун   в подарок отправил ему свою дочь  - Кулан.  Юная красавица была  военной уловкой. Как только  монгольские воины покинули кочевье,  меркиты  стали грабить их обозы. Тогда Чингисхан сказал:
«Мы хотели их оставить среди нас, но они, оказывается,  восстали!»
По его приказу кочевье было  уничтожено. Туракину-хатун,   жену   меркитского вождя  он отдал  сыну Угэдэю.  Она родила Гуюка, а   Кулан  -  Кюлькана.    В  Европейском походе  оба не подчинялись  приказам  Батыя.  Не повезло младшему  сыну Чингисхана – строптивому  красавцу Кюлькану. Он  бесславно погиб во время  сражения с русскими под Коломной. А   внук  Гуюк  с позором    отправлен  к отцу в Центральный улус, а после смерти отца стал императором.   

*          *          *
    Как только Оэлун донесли, что Темуджин  поверил клевете шамана Кокэчу -  Хасар стремится  заполучить верховную власть,  мать вскочила на коня и поскакала в ставку  сына.  Хасар,   без шапки и пояса, с завязанными руками стоял перед   братом, чинившим ему допрос с пристрастием.  Увидев мать с черным от гнева лицом, внезапно появившуюся у юрты, Чингисхан пришел в замешательство и даже испугался. Старая женщина подошла к Хасару и, развязав сыну руки, отдала ему шапку с поясом, затем, обессилев от переживаний, «опустилась на корточки, расстегнулась и, выложив обе груди на колени свои, заговорила:
    «Видите? Вот груди, которые сосали вы. О, пожиратели материнской утробы и братоубийцы! Что сделал вам Хасар? Темучжин опорожнял одну полную грудь. Хачиун с отчигином вдвоем не могли опорожнить и одной. А Хасар успокаивал меня и ублажал, опорожняя обе груди мои. Вот почему Темучжин взял умом, а Хасар — меткой стрельбой  и силой.
Кто в перестрелку вступал,
Тех покорял он стрельбою.
Тех, кто робел перед битвой
Выстрелом вверх забирал.
Не за то ли и возненавидели вы Хасара, что это он раздавил врагов?»

    «Страшно и стыдно мне материнского гнева, - проговорил Темучжин. — Давай уйдем!»
Чингисхан расправился с Кокэчу, но  глубоко в душе   осталось  недоверие к брату.  «Тайно от матери Завоеватель отобрал у Хасара добрую половину владений, оставив ему тысячу четыреста юрт. Когда Оэлун об этом узнала, ее сердце не выдержало,  и она начала быстро угасать», -  говорят летописи.



*          *          *

    Темуджин   ценил советы  матери Оэлун,  а из жен - старшей, Бортэ. Монгольская женщина должна быть похожа на них.  Не раз повторял, обращаясь к дочерям, невесткам и внучкам:
«Мужчина не есть солнце, чтобы являться во всех местах людям;  жена должна, когда муж займется охотой или войной,  держать дом в благолепии и порядке, так что если заедет в дом гонец или гость, увидит все в порядке, и она приготовит хорошее кушанье, и гость не будет нуждаться ни в чем, непременно она доставит мужу хорошую репутацию и возвысит имя его в собраниях, подобно горе, воздымающей вершину. Хорошие мужья узнаются по хорошим женам. Если же жена будет дурна и бестолкова, без рассудка и порядка, будут от нее видны дурные качества мужа.   В доме все походит на хозяина!»


*          *          *

    Княжну Ибахи,  дочь  Джаха-Гамбу, Чингисхан взял себе в жены. Ее отец, брат Ван-хана кереитского,  только поначалу был верен  Чингисхану. Свершив коварное предательство,  он  приказу Чжурчедаю  завлечь его  в западню. Но и сама прекрасная Ибахи недолго  была женой великого хана. 
    Однажды  ему    приснился сон,  в котором Тенгри  велел от  нее отказаться.  Пробудившись,  Чингисхан  сказал  Ибахи, что она ему нравилась всегда, но  он вынужден передать ее другому,  и попросил на него не обижаться.  Чингисхан кликнул того, кто стерег дверь царской юрты. Отозвался Чжурчедай.  Темучжин приказал ему войти  и объявил, что отдает ему в жены княжну Ибахи. От удивления тот потерял дар речи. Тогда хан объяснил Чжурчедаю, что говорит вполне серьезно, и, обратившись к Ибахи, повторил, что она была безупречна как в поведении, так и в чистоте, не говоря уже о красоте, и что он дарит ей ордо  - юрту, в которой она жила, вместе с причитающимися ей слугами, движимым имуществом, табунами и отарами. Единственное, что он у нее попросил, так это оставить ему половину от ее собственных двух сотен служанок. Кроме девушек, в ее свиту входили  два повара - Аших-Тэмур и Алчих. Чингис попросил Ибахи  отдать ему Аших-Тэмура.


*                *                *
    Сорхахтани, сестру Ибахи, Чингисхан отдал в  жены сыну  Толую. Она стала  матерью великих ханов Мункэ и Хубилая, а также Хулагу, правителя Персии.  Благодаря уму, обходительности, такту и политическому таланту она во многом  определяла  судьбу монгольской империи.  Христианка из племени кереитов, Сорхахтани   спасала от разрушения  христианские  храмы, помогала мусульманским мечетям  в Монгольской империи,   в Персии  и Китае.

    «Все исповедания – это  средства быть угодным Богу, а потому повелеваю  уважать все религии и их служителей, не отдавая предпочтения ни одной! – говорил Чингисхан. -  Для всех,  кто признает  верховную власть монголов, – без различия религиозных культов, рода и племени, неприкосновенны их дом, семья, имущество».   Этот закон   Чингисхана она наказала не забывать детям и внукам.

*           *          *
    Одна из жен Чингисхана, сказала: «Моя младшая сестра красивее, и более, чем я,  достойна  быть  женой Императора!» 
Чингисхан удивился ее доброте и жертвенности.   А красавица  Есуй,   дочь татарского вождя  Ихэ-Черэна – Рыжего, заняла место сестры и стала   одной  из любимейших жен.   Обеспокоенная здоровьем Чингисхана, отправляющегося на войну,  она осмелилась заговорить о наследниках.

    «Государь, каган! — обратилась она к Темучжину. — Высокие перевалы переваливая, широкие  реки  переходя,  долгие походы  исхаживая, помышлял ты заботливо о многолюдном народе своем. Кто рождался, тот не был вечным среди живых. Когда же и ты станешь падать, как увядающее дерево, кому прикажешь народ свой, уподобившийся развеваемой конопле? Когда покачнешься и ты, подобный столпу, кому прикажешь народ свой, уподобившийся стае птиц? Чье имя назовешь ты из четверых, витязями родившихся сыновей? Просим мы о вразумлении твоем для всех нас: и сыновей твоих, и младших братьев, да и нас, недостойных. Да будет на то твое царское изволение!»

    Эти речи привели Чингисхана в задумчивость, но никак не рассердили. Оценив отвагу Есуй, он проговорил:
«Даром, что она женщина, а слово ее справедливее справедливого. И никто ведь, ни братья, ни сыновья, ни вы, Боорчу с Мухали, подобного мне не доложили…   А  я-то забылся: будто бы мне не последовать вскоре за праотцами».

 
*          *          *

    Предчувствуя смерть, он   должен передать власть в надежные руки.  Умница Есуй напомнила,  что    может покачнуться он, Великий хан,   как увядающее дерево. Пришло время  мужского нелегкого разговора, надо раскрыть свои  мысли и заботы. Вот они сидят, взрослые сыновья, воины, не дрогнувшие на полях сражений.  С обожанием смотрит на отца, чуть склонив   голову,  старший сын  Джучи. Мужественный и мягкий взгляд, гордая посадка головы, тонкий стан, сильные красивые  руки, спокойно лежащие на коленях. О, какая злая метель  сотрясала легкую юрту, в которой раздался первый крик новорожденного!   И то  волнение - до дрожи в руках,  то затопившее душу счастье, - с годами   переросло в  болезненную нежность, и он, отец, старался не показывать виду  из боязни обидеть  младших  сыновей.

    Чагатай, этот – скала!  Этот  сам  сокрушит любого. Честолюбие, запальчивость,  бурная страсть –  как часто они бегут впереди разума!  Откуда в нем столько  неистовой силы?  Угэдэй, третий сын. Сдержан и мудр, умен и расчетлив. И вместе с тем – излишне  спокоен,  или устал, но  к чему бы так рано?  Или слабость характера?   Недаром Туракина часто берет верх, и он уступает   притязаниям жены. 
    Толуй, Толо,  отчигин, младший. Совсем еще юноша, смуглый румянец на щеках как у девушки, красавец!  Но сколько отваги и  военной сноровки!  Полководец в  двадцать два года.  Обратить в   бегство  китайское войско    с опытным     Улан-Дегилянем!  Не всякому это по плечу!  А как  умно в Сартаульском походе его армия взяла Хоросан!  Можно полностью положиться на Толо, но молод…, молод.

    Чингисхан долгим взглядом обвел сподвижников  у дальних решетчатых ханов, затем -  сыновей.  Он     заговорил    о том времени, когда пришлось взять в руки оружие: 
    «Дети  не слушали нравоучительных мыслей отцов, младшие братья не обращали внимания на слова старших; муж не имел доверия к жене, а жена не следовала повелению мужа, свекры смотрели неблагосклонно на невесток, а невестки не уважали свекров, большие не воспитывали малых, а малые не соблюдали наставления старших; вельможи стояли близко к сердцу служителей, а не приводили под власть людей внешних, люди богатые не давали укрепления  правителям;   язык,  путь разума и довольства не был известен.
    По той причине были, воры, лжецы, возмутители и разбойники. Таким людям в собственном их жилище не являлось солнце,  они грабили;  лошади  и табуны не имели покоя; лошади, на которых ездили в авангарде, не имели отдыха, пока неизбежно те лошади не умирали, издыхали, сгнивали и уничтожались. Таково было это племя без порядка, без  cмыcлa».

    Отец замолчал,  достал   серебряную,  перешедшую от Есугея трубку,  и  закурил.  Боорчу  подошел ближе, сел возле Темуджина и сказал: 
    «Когда     явилось счастье Чингисхана,  и  они пришли под его приказ, и он управлял ими посредством твердо укрепленного закона. Тех, которые были умны и молодцы, сделал беками, начальниками войска; тем, которые были проворны и ловки, дав на руки   принадлежности, сделал табунщиками; глупых, давши им небольшую плеть, послал в пастухи. По этой-то причине дело его, Чингисхана, словно молодой месяц, возрастает со дня на день. От Неба, силою Всевышнего Бога, нисходит победоносная помощь, а на земле помощью его явилось благоденствие; летние кочевки стали местом ликованья и пированья, а зимние кочевки приходились приятные».

    Раздвинулся полог.  Вошла Есуй и подала   пиалы – старинные, синие с золотой каймой, наполненные пенящимся кумысом.  Поправила огонь в очаге, и, легко ступая красными узорчатыми гутулами, тихонько вышла.  В наступившей тишине снова раздался   чуть  глуховатый – после ранения в шею, голос Чингисхана:
    «Когда благостью Великого Бога я обрел эти значения и изыскал сам собой эти мысли, то по этой причине спокойствие, ликованье и пированье достигли и до сего времени. После этого и до пятисот лет, до тысячи, десяти тысяч лет - если потомки, которые родятся и займут мое место, сохранят и не изменят таковой юсун,  наш   закон Ясу, который от народа ко всему пригоден, то от Неба придет им помощь.  Господь  вселенной  ниспошлет им благоденствие; люди будут молиться за них,  будут долговечны и будут наслаждаться благами».

    Чингисхан поднялся,  остановился перед каждым из сыновей, внимательно посмотрел в их встревоженные лица  и задумчиво произнес:
    «После нас члены нашего уруга оденутся в затканные золотом одежды и будут вкушать вкусные и жирные яства, будут садиться на красивых коней, обнимать благообразных  прекрасноликих жен, и не скажут:   «Все это собрали наши отцы и старшие братья   наши, и забудут нас и тот великий день, откуда   все началось».
    И, возвращаясь на свое место, отец  возвысил голос: 
    «Если  дети   государей  - правители, ханы,  богатыри  не будут крепко соблюдать закон, то дело государства потрясется и прервется. Опять будут охотно искать Чингисхана, но уже    не найдут!»


*          *           *

    Они смотрели на отца и, словно впервые, увидели  следы возраста на  лице, в  опустившихся плечах.  Не  напористая  и  грозная  сила,  а бесконечная доброта, грусть и немой вопрос тихо светились в глазах. Все понимали, что речь пойдет о наследнике.  Джучи, Угэдэй и Толуй  сидели, низко опустив головы. Чагатай нервно  подергивал   ус.  Чингисхан,  посмотрел вверх, будто   мог увидеть Синее небо,  а затем снова  окинул взглядом сыновей и сказал: 
    «О, дети, остающиеся после меня, знайте, что приблизилось время моего путешествия в загробный мир и кончины. Я для вас, сыновей, силою господнею и вспоможением небесным завоевал и приготовил обширное и пространное царство, путь из его середины в каждую сторону занял бы один год.    За двадцать лет походов   покорил  семьсот двадцать  племен и народов.    Девушка с золотым блюдом  теперь  может спокойно пройти  от Желтого до Средиземного моря, не опасаясь при этом ни за свое блюдо, ни за свою честь.

    Теперь мое вам завещание следующие: будьте единого мнения и единодушны в отражении врагов, действуйте против  них сообща, поднимайте благосостояние ваших подданных в согласии друг с другом!»

    Одному из  них предстоит взойти на престол.   Кто   сохранит хвостатое знамя  монголов – победителей?    По обычаю  должен наследовать младший - Толуй.   
Все  молча ждут решения  отца, но  он  не спешит  –    пусть  выберут  сами.

    «Итак, старший мой сын — Чжочи. Что скажешь ты? Отвечай!»   Джучи    молчит; точнее, не успел   открыть рта, как   брат Чагатай    бесцеремонно встрял в разговор и вслух высказал то, о чем втихомолку думали многие:  «Ты повелеваешь первому говорить Чжочи. Уж не хочешь ли ты этим сказать, что нарекаешь его?»
    «Многие», - сказано   летописцем. Но  между Джучи, Угэдэем и Толуем  всегда  сохранялись теплые братские отношения.

    «И Чагатай, не стесняясь в выражениях,   напомнил отцу, что происхождение Чжочи более чем сомнительно. Доводится ли он ему действительно сыном? И не родился ли тот от  меркитского воина, укравшего Бортэ?
    «Как можем мы повиноваться этому наследнику меркитского плена?» -  гневно  завершил Чагатай свою речь.
    Не изменилось внешне спокойное лицо отца, только взгляд стал чужим и холодным.  Но Чжочи вскочил, схватил брата за шиворот и крикнул:
    «Родитель-государь пока не нарек тебя! Что же ты судишь меня? Какими заслугами ты отличаешься? Разве только свирепостью ты превосходишь всех!»
    И старший брат вызвал младшего на так называемый божий суд:
    «Даю на отсечение свой большой палец, если ты победишь  меня  хотя бы в пустой стрельбе вверх. И не встать мне с места, если повалишь меня в борьбе. Но будет ли  на то воля родителя и государя?»

    Братья ухватились за вороты, изготовясь к борьбе, но Мухали и Боорчу разняли их.  Чингисхан молчит. Нужные слова нашел Коко-Цос:
    «Куда ты спешишь, Чагатай? Ведь государь, твой родитель, на тебя возлагал надежды изо всех своих сыновей. Я скажу тебе, какая жизнь была, когда вас еще на свете не было. Звездное небо поворачивалось — была всенародная распря. В постель свою не ложились - все друг друга грабили. Вся поверхность земли содрогалась — всесветная брань шла!»

    Чагатай отвел Джучи –  «наследник  меркитского плена».  Джучи отвел Чагатая – крут нравом и нет талантов.  Толуй молод. Сошлись на  третьем сыне, Угэдэе – спокойный, рассудительный, всеми уважаемый. Его    определили  на царство. Шел    1220-й год, до смерти отца оставалось семь лет.


*          *          *

    Самый важный, самый главный разговор в его жизни.  Впереди  уже нет тех семи лет, когда собрались все   четверо  сыновей. Джучи болен.  Чагатай в резервных войсках.  Прибыли к отцу  Угэдэй и Толуй.  Чингисхан попросил приближенных  оставить их одних.  Они вышли,  и отец   обратился  к сыновьям: 
    «Я  не хочу, чтобы моя кончина случилась дома,  я ухожу за именем и славой!» 

    Так  написано в персидской  летописи. С чьих слов    передана  речь Чингисхана? Каким тщеславием наполнена  последняя  фраза!  Разве недостаточно ему было  «имени» и «славы», когда  Евразия   стояла на коленях?    Не в  угоду  ли чингисидам появился этот напыщенный, высокопарный слог?   Насколько  просто   – по другому источнику,  прозвучало завещание императора:
    «Пусть моим наследником будет Угэдэй. Исполните это решение после моей смерти, и пусть Чагатай, которого здесь нет, не сеет смут!» 


*           *          *

    Чингисхан  перед походом  в области китайские, перед    войной с     императором чжурчженьским,  отправился на вершину холма и остался там в одиночестве. Как  мог  тангутский  правитель   Алтан-хан,  вассал монголов, отказать в   помощи, когда война с Хорезмом   вступала в решительный момент! Сколько высокомерия и надменности в  произнесенной фразе:
    «Ты ведь начал войну, так и рассчитывай на себя! Не воюй, если  у тебя не хватает войска»  Попрание законов  Ясы, предательство!  Хорезм покорен и без    тангутов! 

Чингисхан   снял пояс, положил  себе на шею, развязав завязки плаща, пал на колени и сказал:
     «О, древний Господь! Ты знаешь и ведаешь, что прежде Алтан-хан произвел смуту и начал вражду. Он убил безвинно Укин-Бархаха и Амбагай-хана,  их схватили племена татарские и послали к нему. А ведь   это были старшие братья отца и деда моего. Я   ищу    возмездия и мщения. Если знаешь, что это намерение мое правое, ниспошли свыше в помощь мне силу и победоносность и повели, чтобы мне помогали свыше ангелы  и оказывали мне вспоможение». 
    Молясь, такое он  произнес воззвание с наисовершеннейшим смирением.  Молча ждал одному ему ведомого знака. По причине чистоты и правого намерения он одержал победу над тангутами, -  сообщает нам   летопись.

    Бедный Алтан-хан!  Дорого обошелся ему пренебрежительный тон, дерзкий  отказ Потрясателю Вселенной, который  уверен  в правоте своего дела,  неизменно освящая его молитвой.   Эту молитву, завывая, когда-то давно, на школьном вечере читал Витька, обрядившись в Надин  халат. И Жаргал  привел ее целиком,  предположив, что там, на холме, Чингисхан  снова обращался к  Небу синеющему и Отцу неиссякаемого благочестия.

    Что же стало   с Тангутским государством  Си-Ся? 
«Разграблены и сожжены все города, обращены в развалины и руины храмы, дворцы и библиотеки, где хранились самые бесценные духовные реликвии тангутского народа. Коварно пообещав сохранить жизнь тангутскому царю и его подданным взамен на сдачу столицы, Чингисхан отдал приказ вырезать всех во главе с правителем! Через несколько дней каган умер. Его посмертная воля была исполнена в точности», - говорится в летописи.


*          *          *

    Есуй, сопровождавшая Чингисхана в его последней кампании, получила по   завещанию  множество  тангутских пленных.  Не забыл  император  верного  Толуна-черби, который   после падения своего господина с лошади,  пытался перенести  военные действия на другое время.
    «Это ты, Толун, после несчастного случая на охоте под Арбухой озаботился состоянием моего здоровья; это ты хотел, чтобы я не медлил с лечением.  Я тебя не послушал, так как пришел наказать тангутов за их ядовитые речи.  Что бы там ни было, Вечный Тенгри мне их выдал; наша месть свершилась.  Все, что принес нам  побежденный правитель - его роскошные шатры, его кубки, его блюда, его золотую и серебряную посуду возьми себе; я тебе их отдаю».

 

2.

    Я пролистывал странички   Жаргала и удивлялся   -  сколько ему пришлось  прочитать документов - летописей,  свидетельств  путешественников, трудов  ученых прошлого и современных историков,  чтобы   выбрать эти  изречения.     Вот целый блок   бытовых правил и запретов.   Не мыть  одежду и не купаться во время грозы – это опасно,  в природе  нет нечистых вещей, но следует сохранять чистоту повсюду.  «Нельзя опускать руку в воду и надо употреблять что-нибудь из посуды для черпания воды».   Скучное семейное право, наследование имущества, осуждение постыдных  пороков – лжи, измены,  воровства, прелюбодеяния - все увидел и отметил Жаргал. «Строжайше воспрещается пользоваться чем-либо из вещей покойного, за исключением законных наследников.   По смерти отца сын распоряжается судьбою его жен, за исключением своей матери, может жениться на них или выдать их замуж  за  другого».  Недаром шутил Бектер, что женится на Оэлун.   

    А как современно, с  подачи нынешней  психологии и  рефлексии звучит его фраза: «Каким образом человек знает себя, пусть узнает и других»!  И совсем христианская заповедь: «Любить ближнего, как самого себя, не причинять обид и забывать их совершенно». Чингисхан  порицает тщеславие и заносчивость, запрещая «при обращении к  хану, султану или к кому другому  употреблять  почетные  названия, а должно употреблять просто его имя». В разных источниках того времени, когда он уже  был Великим ханом, Потрясателем Вселенной, Великим Завоевателем, Императором самой большой в мире империи,  для всех он был просто «Темуджин». Царство добра и справедливости – такое государство он видел от моря до моря - в Евразии, на огромном материке?   


    Целый раздел о даосском монахе Чан-чуне.   Самый любимый мой документ - «Путешествие на запад»,  в  подлинности  его нельзя сомневаться. Автор  воочию видел и  собственными ушами слышал   Чингисхана.  Переводил и записывал беседы  с   монахом,   вел путевые записи.  Дневник  сохранился в монастыре  среди даосских книг.  Был ли автором Елюй Чуцай?  Но по другим данным - это ученик  Чан-чуня и   его спутник Ли-чжи-чан.  Елюй – конфуцианец, в последующем – буддист, Ли-чжи-чан – даосс.   А если это один и тот же человек? Елюй – Ли,  чу – чжи,  цай – чан. Транскрипция   совпадает.  Два  имени одного человека?

    Ли-чжи-чан, как бы тебя не называли, ты,  возможно, и не предполагал, что труд  твой  станет    самым достоверным источником в течение  многих веков! Ты  открываешь  нам живой облик,  неспешную,   раздумчивую речь, характер, образ жизни   Чингисхана.  Ты записывал то,  чему был свидетелем, и в тот момент, когда это происходило. Тpудности или удобства пути, гоpы и pеки,  особенности климата  и состояние воздуха,  а также  одежда, пища,   pастения,  деpевья, животные и насекомые -  ничто не ускользало от  твоего  пытливого   взгляда.  Даже мельчайшие подробности  в описании совпадают   с нынешними  реалиями ландшафтов,  так почему бы  мы сомневались  в  содержании бесед  ученого монаха с Чингисханом?

    Какое прекрасное – поэтически-возвышенное предисловие  привел   архимандрит Палладий!
    «Вселенная велика, твоpения пpостpанны; если они не будут познаны чувствами слуха и зpения, то и великий ум не может всего вполне знать; тем менее может быть известным то, что находится за пpеделами четыpех моpей; о том можно наведаться только из записок. По моему мнению, настоящее издание не только будет интеpесовать  новостию  пpедметов  людей любопытных, но также из него узнают, что для мужей совеpшенных, отпpавляться ли в путь, или оставаться дома, все pавно, все по вpемени.  Hаписано во 2-й день осени года Ву цзы». Год  крысы - по китайскому календарю.

    Жаргала увлекает история Чан-чуня, и я его вполне понимаю.   В   семейной саге   нашлось место для Марко Поло, Плано Карпини с удивительным и фантазийном миром их приключений.  Наконец, встретились неведомый  Ли- чжи –чан или Лю-чжун-Лу? -  автор  с  переводчиком  Петром  Ивановичем  Кафаровым,   и  открыли  не    завоевателя и властелина, а простого, смертного человека.   Именно  о нем хотели   мы  знать,   изучая противоречивые документы.  Постараюсь, как советует   сын,   слушать голоса ушедших и вглядываться в их лица.   

    Чан Чунь,     даосское имя  - «Вечная весна» и  мирское  - Цю Чуцзи,   родился    в пpовинции Си-ся в 1148 году и    большую  часть жизни   провел  в Шаньдуне, где  был  настоятелем  монастыpя Хао-тянь-гуань.  Его считали  великим ученым сpеди ученых и святым сpеди всех даосов.  Он был старше Чингисхана на семь лет. Странным, непостижимым образом переплелись их жизни.  Основатель  ордена Луньмэнь или  Драконьи Ворота,   проводил долгие часы в  беседах с Потрясателем  Вселенной перед их общим уходом из мира живущих.   Чан-чунь  покинул его 23-го  июля 1227 года, и через   месяц  за ним последовал Чингисхан.  Были ли связаны  они мистическими узами, ведь главная  тема  их  встреч - философские понятия  бессмертия и смерти?

    В 1188 году  Чан-Чуня приглашали  к  Цзиньскому императору, надеясь узнать от него  секреты вечной жизни.  Считалось, что  они  известны  даосам,  владеющим    магией, алхимией,    средствами  китайской медицины.  Чингисхан    узнал о мудpеце   в 1219 году, после победы    в Китае,   и  передал  72-х летнему  Чан-Чуню просьбу.  Вот ее полный  текст:
   
    «Hебо отвеpгло Китай  за его чpезмеpную гоpдость и pоскошь. Я же, обитая в севеpных степях, не имею в себе pаспутных наклонностей; люблю пpостоту и чистоту нpавов; отвеpгаю  pоскошь и следую  умеpенности; у меня одно платье, одна пища; я в тех же лохмотьях  и то же ем, что коpовы и конские пастухи; я смотpю на наpод, как на детей; забочусь о талантливых, как о бpатьях; мы в начинаниях согласны, взаимная любовь у нас издавна; в обучении я напеpеди дpугих; в pатных боях не думаю о заде. В семь лет я совеpшил великое дело и во всех стpанах света утвеpдил единодеpжавие.  Hе от того, что у меня есть какие-либо доблести, а от того, что у гиньцев пpавление непостоянно, я получил от Hеба помощь и достиг пpестола.

    Hа юге Суны, на севеpе Хой хэ, на востоке  Ся, на западе ваpваpы - все пpизнали мою власть. Такого цаpства еще не было с давних вpемен наших.  Hо звание велико, обязанности важны, и я боюсь, что в пpавлении моем чего-нибудь не достает; пpи том стpоят судно и пpиготовляют весла для того, чтобы можно было пеpеплыть чеpез pеки; подобно тому, пpиглашают мудpецов и избиpают помощников    для успокоения вселенной. Я со вpемени наследования пpестола усеpдно занимаюсь делами пpавления, но не видел еще достойных людей для занятия санов 3-х гунов и 9-ти цинов.

    В сих обстоятельствах я наведался, что ты, учитель, сpоднился с истиною и шествуешь по пpавилам; многоученый и опытный, ты глубоко изведал законы; твоя святость пpославилась и доблести пpоявились; ты хpанишь стpогие обычаи дpевних мудpецов и обладаешь пpекpасными талантами высших людей; издавна пpивитаешь в скалах и ущельях и скpыл себя  от миpа;  ты пpославляешь пpосвещение пpедков; ты пpивлекаешь к себе людей, обладающих святостию, котоpые, как облака, шествуют к тебе стезей бессмеpтных в неисчислимом множестве.

    Узнав, что после войны ты все еще обитаешь в пpежнем жилище в Шань дуне, я беспpестанно думал о тебе. Я знаю пpимеp возвpащения от pеки Вэй в одной колеснице и тpоекpатной пpосьбы в хижине.  Hо что мне делать?  За обшиpностию гоp и долин, я не могу сам встpетить тебя. Я только схожу со своего места и стою подле; постился и омылся, избpал своего пpиближенного Лю чжун Лу, пpиготовил легких всадников и пpостой экипаж, и, не стpашась тысяч ли, пpошу тебя подвинуть святые стопы твои; не думай о дали песчаных степей; или пожалей о наpоде  по совpеменному состоянию дел, или из милости ко мне, сообщи мне сpедства  сохpанения  жизни.

Я сам буду пpислуживать тебе. Я мечтаю, что ты отpыгнешь мне хоть остатки и скажешь мне хоть одно слово; но и этого довольно. Тепеpь я несколько выpазил мои задушевные мысли, надеясь, что они сколько-нибудь ясны в настоящей гpамоте. Hадеюсь, что ты, пpоявив сущность великого Дао, сочувствуешь всему добpому и, конечно, не попеpечишь желаниям существ. Посему настоящее повеление должно быть вполне ведомо, 5-й луны 1-го числа».

    Выходит,   Лю–чжун-лу должен был сопровождать  даоса в Среднюю Азию. А Лю-чжу-чан неотлучно находился при своем учителе. А если действительно это разные люди?  Кто же из них автор записок «Путешествие на запад»?

    В мае  того  же 1219 года   Чингисхан получил  согласие  Чан-чуня.  Лю-чжун-лу  предложил  присоединиться к каравану  верблюдов, на котором  ехали женщины    для увеселения ханского двора.   Но монах отказался: «Хотя я всего лишь дикий обитатель гор,  но  в таком окружении не поеду!»

    Монгольская охрана,    выделенная Чан-чуню,  оказалась  кстати.  Древний Шелковый  путь  в бассейне  Тарима -  по тангутской стране Ганьсу и  уйгурскому Турфану и Куче   был   короче, но  вражеские засады тангутов    могли подстерегать на каждом шагу.   В   марте 1221 года   Чан-чунь  прибыл  сначала в Пекин.    Но в   Восточный Иран   пришлось  ехать кружным путем -  через нынешнюю Внутреннюю Монголию,   вдоль западных отрогов Большого Хингана,   к озеру Буир-Нур. 

    Увидели места  родовых кочевий Темуджина в  долине Керулена,   владения  кереитского Ван-хана в бассейне Толы.  Повсюду – куда хватает взгляд – сухая безводная степь,  ветер несет тучи пыли. Повернули  на север. Неглубокая река Халха, воды – по пояс, песчаное дно. По берегам  серебрятся и клонятся до земли ивы.   Здесь 18 лет назад Чингисхан  сражался с кереитами.   Китайцев в свите Чан-чуня, впервые увидевших Монголию,      удивляют холодные  утренники и  дневная жара, горные луга    с  изумрудным  ковром  злаков,  пышными и яркими  цветами.

    Только  через месяц  после Пекина  добрались    в  стойбище Темуге на Халхе.   Младший  брат  Чингисхана   управлял империей во время Среднеазиатского похода. «Лед уже начал таять и появилась новая трава. Монгольские вожди пировали, и многие пришли с кобыльим молоком. Мы увидели тысячи черных повозок и войлочных юрт, установленных в несколько рядов», - пишет Лю-чжун-лу.  Они отдыхали    неделю, а затем  их принял  Темуге;   дал  100 лошадей и волов для  дальнейшего пути.
 
    Пять долгих месяцев  летнего зноя, унылых  осенне-холодных   пустынь от ставки Темуге!  И вдруг свита Чан-чуня, не веря глазам, попадает  в рай -  зеленые теплые   оазисы!   Правитель, население, буддийские служители уйгурского  города  Бешбалык  восторженно  встречают   знаменитого китайского ученого!    И  в   Джамбалыке   Чан-чуня ждал   обед с отличным вином и восхитительными дынями. 
    Дальше к западу начинались  мусульманские земли и бесплодная Джунгарская  пустыня.    По деревянным  мостам,   где   «могли свободно разминуться две колесницы»,  переходили порожистые горные потоки,  миновали Талкийское  ущелье. Еще  в 1219 году Чагатай проторил   там  дорогу.  И снова -  радость -  цветущая  Илийская долина!   Алмалык,  «Яблочная страна»  - сплошной сад с изобилием фруктов!    На  календаре   середина октября 1221 года,  в Монголии - поздняя  осень.    Краткий отдых и   снова на запад!  Почти в зимние холода, 22 ноября   переправились  на  левый берег Сырдарьи.

    Измученный дальней дорогой престарелый монах   « …  пpоехал  тpудными местами несколько десятков тысяч ли, был в местах, не упоминаемых на наших каpтах,  не оpошаемых ни дождем, ни pосою.  Путешествие его было чpезвычайно тpудно и тягостно.  Но везде встречали его с большим почетом. Чан-Чунь  осматpивал тамошние места и любил наслаждаться видами пpиpоды, сочинял стихи и весело беседовал. Hа смеpть и жизнь смотpел он, как на холод и тепло; мысль о них нисколько не  тревожила его сеpдце. Мог ли бы он быть таким, если бы не обладал Дао?» - спрашивает Ли чжи чан.

     В начале   декабря   прибыли к месту назначения -   Самарканд.  Но какое разочарование!  Чингисхана там нет!  Он – в  афганских городах, где  вспыхнули   мятежи.    Зиму и почти всю весну Чан-чунь  ожидал встречи.  Прошло больше года, как он отправился в путь.   В   середине апреля, наконец,   получил  послание Чингисхана;
    «Святой человек, ты идешь из страны, где восходит солнце, и уже пересек с такими трудностями столько гор и долин! Вскоре я возвращусь, но уже сейчас мне не терпится узнать твое учение. Не задерживайся!»

    И  Чан-чунь   отправляется   в северный  Афганистан, от Самарканда – четыре  дня пути. В ставку    монах  прибыл  15 мая 1222 года,  к   этому времени Чингисхан  возвратился из  похода   на   Инд.   Там    монголы разгромили   Джелал-ад-Дина, сына хоpезмшаха Мухаммеда.

    К  востоку от ханской  для Чан-чуня поставили две  юрты.   По  монгольскому этикету  он  должен   опуститься перед императором  на колени.  Но даос сложил вместе ладони   и   лишь    преклонил голову.
«Так в Китае священнослужители приветствуют правителей», - объяснил он.
    Французский историк  Груссе  заметил, что Александр Македонский  за  подобное поведение лишал человека жизни. А Чингисхан улыбнулся, пригласил  гостя сесть и  в знак уважения  собственноручно поднес   чашу с кумысом. Чан-чунь, сославшись на  даосский  запрет,  вежливо отказался от хмельного напитка.  Чингисхан приказал подать угощение. 
    «Может быть, ты сможешь  обедать  со мною каждый день?» - спросил он.
    «Одиночество  больше подходит горному дикарю, нежели бивуачная суета», - поклонившись и поблагодарив, ответил даос.

    «Дpугие двоpы пpиглашали тебя, но ты отказался; а тепеpь пpишел сюда, за   10 000 ли; мне это весьма пpиятно».
Учитель отвечал:   
    «Что гоpный дикаpь пpишел сюда по повелению Вашего Величества, то воля неба».   
   «Святой муж! Ты пpишел издалека; какое у тебя есть лекаpство для вечной жизни, чтобы снабдить меня им?»   
    Учитель отвечал:   
    «Есть  сpедства  хpанить свою жизнь, но нет лекаpства  бессмеpтия». Чингисхан   похвалил его  чистосеpдечие и пpямоту:
    «Мне говорили, что вы, даосы,  считаете смерть  большим злом и владеете с давних пор секретами бессмертия. Так ли это, учитель?»

    Как точен  Жаргал в датах,   цитировании посланий  Чингисхана даосу!  Но  суть беседы и ее извилистые повороты   то и дело ускользают от нашего внимания. Возможно,  не всегда переводил автор «Записок»,  был и  другой человек – более близкий императору, чтобы сохранить  в тайне  советы мудреца. 
     Я думаю,  Чан-чунь  мог так ответить на главные вопросы:   
    «Жизнь и смерть - непрерывный путь перемен. Весь мир – кипящий  расплавленный  металл,  из которого Великий  Плавильщик, Гончар  - Да О  непрестанно выплавляет различные вещи и  вновь  расплавляет их. Только глупец может говорить о смерти.
    Для мудреца существует  лишь радостное ожидание нового приключения, удивительного превращения. Так говорили  полторы тысячи лет назад мои учителя – Лао-цзы и Чжуан-цзы.  Среди существ, сотворенных Великим Гончаром, нет ни одного столь одухотворенного как человек. Самое меньшее, что он может сделать – это заставить служить себе все сущее; самое большее - это продлить свою жизнь.
    Нет единого снадобья, но  есть «искусства внутренних покоев»,  особое дыхание для сохранения энергии «ци» и медитации.  Я сообщу тебе о них в дальнейшем».

    «Мы, монголы, опасаемся грома небесного. Отчего он происходит?» -  спросил император.
    «Гоpный дикаpь  слышал, что подданные твои летом не моются в pеках,  не моют платья, не делают войлоков и  не собиpают  на полях гpибы, все для того, что боятся небесного гнева; но это не составляет уважения к небу. Я слышал, что из 3 000  гpехов самый важный - непочтительность к pодителям; поэтому-то небо показывает угpозу.  Тепеpь же,  я слышал, что подданные твои, большею частию, не уважают своих pодителей. Хан, пользуясь силою и доблестями своими, благоволи испpавить свой наpод!»

    Прошло, прокатилось жаркое лето.  В сентябре  1222 года Чингисхан, окончательно  покончив с афганскими мятежами, снова позвал к себе Чан-чуня, и тот 28-го числа прибыл в царскую ставку, находившуюся южнее Балха, у подножия Гиндукуша.  Но вскоре весь   двор   двинулся  на север.
По дороге  Чингисхан   постоянно посылал   учителю  сладости,   фруктовые и арбузные соки.   Ставка  расположилась    между Амударьей и Самаркандом.  Чингисхан    приглашал   монаха    21-го  и  25 октября.   В  беседах   о даосизме  незаметно летело время, и вечерние сумерки превращались в  свет ранней зари.

    «Скажи, учитель,  разве может человек не бояться  смерти?» - спросил император.
    Чан чунь ответил:
    «Из книг,  что хранятся в стенах нашего монастыря,   Горный Дикарь знает,  что жизнь и смерть - то же самое, что сон и бодрствование.  Мой учитель из древних времен  Чжуан-цзы или Сила Круг – так он себя называл, видел сон, в котором он, Сила Круг был мотыльком. Радостным мотыльком.  Летал по своей воле, не сознавая  себя Кругом. Вдруг проснулся, пришел в себя и понял, что он – Круг.  «Не знаю,  видел ли Круг сон о том, что он мотылек, или мотылек видит сон о том,  что он Круг. Круг и мотылек. Обязательно есть различие. Его я и называю превращением предметов»,  - так  говорил Чжуан-цзы.

    Размышляя в стенах монастыря, я  убедился: границ между жизнью и смертью, сном и бодрствованием,  между  прекрасным и безобразным   не существует. Только человеческий рассудок  отделяет одно от другого, раскладывает по полкам. Реально существует   только Великий Ком, Великий Гончар,  для  которого  все сущее  - единое целое. Чжуан-цзы  говорил: «Как нам знать, не будет ли  чувство умершего подобно  чувству человека, в детстве потерявшего свой дом, а теперь, наконец-то, нашедшего  дорогу    обратно?»

    Монах  замолчал, и через некоторое время продолжил:
   «Но долгая ночь без конца  в мрачном подземном мире, во время которой человек становится пищей муравьев и червей, а потом сливается воедино с пылью и прахом, вызывает скорбь и ужас в человеческом сердце, и человек не может не горевать, думая о ней.  Ведь Лао-цзы на самом деле считал великим деланием продление  жизни…, да, продление жизни и вечное  видение.  А Чжуан-цзы говорил  о черепахе,  которая предпочтет  волочить хвост по грязи,  чем  если бы ее, мертвую,  почитали в храме». 

    «Сколько   мудрости в простой   истине даосов! – думал Чингисхан. -  Волочить хвост по грязи,  но  жить, мыслить! А посмертные  почести и обожествление – какой от них прок?» 
    Чан-чунь протянул  старческие озябшие руки к огню  и тихо сказал:   
    «Великие учителя Дао  не  равняли жизнь и  смерть, как думают сейчас многие,   но при малейшей  болезни  эти многие  бегут  за прижиганиями и лечебными иглами.    Даосы  всегда  искали   способы продления земного существования.   Горный дикарь объяснял их тебе, великий царь».
    Чингисхан  сказал пpисутствовавшим: 
    «Шень сянь, так он называл Чан-чуня,    тpи pаза объяснял мне сpедства  к  поддеpжанию жизни; я глубоко вложил его слова в сеpдце;  но не нужно  pазглашать  их вне».

    Нет, не темным, ограниченным   кочевником  предстает перед нами монгольский император!     Речь шла о  великом и малом, об истинном в человеке, о заблуждениях и пользе, о  совести и судьбе.  Когда Чан-чунь   вслед за    Чжуан-цзы  сказал: «Когда знаешь, что поделать ничего нельзя, и спокойно принимаешь судьбу – это высшее выражение силы духа»,  Чингисхан согласно кивнул.
 
    «Слова мудреца покорили его сердце,  произвели   такое сильное впечатление, что он велел  записать  речи на китайском и уйгурском языках,  чтобы не забыть их», - отметил автор «Путешествия».

    Почти год Чан-чунь и Чингисхан говорили на  философские темы.   В  дискуссии с даосом  вступал  нередко и приверженец буддизма   Елюй-чуцай;  творческое общение доставляло удовольствие обоим:  чиновник писал музыку на стихи поэта-монаха.  Чан-Чунь,  покидая свой монастырь и  страдая от старческих немощей,    надеялся окончить жизнь в родных стенах. Настала пора возвращаться. 

    «Дикий обитатель гор   уже давно обрек себя на одиночество и поиски Дао.  Но в лагере вашего величества, где меня окружает суета, сосредоточиться я не могу и потому прошу разрешения удалиться», - обратился  10 ноября  Чан-чунь к Чингисхану.  В ответ услышал:
    «Слишком  тяжел зимний  путь   для одинокого странника.  Я сам собираюсь возвращаться на восток. Не хотел бы ты поехать со мной? Подожди немного. Скоро возвратятся мои сыновья. А пока поговорим о твоей науке. В ней еще не все мне понятно.   Когда я пойму то, что осталось непонятным в  пpежних  беседах, тогда ступай».   
    Чан-чунь  согласился  и  на вторую зиму остался    в  теплом  Самарканде.

     «В  марте - 8-го   или  10-го  числа     Великий  хан охотился  у восточных гоp в предгорьях Гиндукуша; когда он стpелял в одного большого вепpя, лошадь его споткнулась, и он упал с лошади; вепpь остановился вблизи, не смея пpиблизиться; свита тотчас подвела ему лошадь; охота пpекpатилась, и хан возвpатился в ставку.
    Узнав о том, учитель сказал:    «Hебо хочет, чтобы мы беpегли свою жизнь; тепеpь у Святого лета уже пpеклонны; надобно поменьше охотиться; падение с лошади есть указание неба; а то, что вепpь не смел подвинуться впеpед, есть знак покpовительства неба».
    Чингисхан отвечал:   
    «Я сам уже понял это; твой совет весьма хоpош;  мы, монголы, с pанних лет пpивыкли стpелять веpхом и не можем вдpуг оставить эту пpивычку.  Впpочем, слова твои я вложил в сеpдце».   И  обpащаясь к Гисили, сказал: «Hа  будущее вpемя я во всем последую советам его».
    Действительно, два месяца он не отпpавлялся на охоту» - говорится в  записках.

    Весеннее тепло пришло на  землю, и  8  апреля 1223 года Чан-чунь   тронулся в обратный путь;  его сопровождала свита с     монгольским  военным  чиновником во главе.  Монах вез скрепленный   печатью Чингисхана  указ, освобождавший  служителей  Дао  от налогов.   
    Обратный путь, благодаря заботе императора,   оказался   намного   короче – уже   через три месяца, в июле   Чан-Чунь прибыл в Китай.  Вскоре получил письмо: 
     «Весной ты pасстался со мной, а тепеpь лето, и тяжело путешествовать в палящий зной; по доpоге давали ли тебе хоpоших почтовых веpховых лошадей? Довольно ли было тебе в пути еды и питья,  не  мало ли?.. Вполне ли ты сам здоpов? Я здесь постоянно думаю о тебе, божественном и бессмеpтном... Я не забыл тебя, не забывай и ты меня».

    И следующее письмо привез из ханской оpды Гэ ла с повелением Чингиса:   «Святой муж! С тех поp, как ты ушел отсюда, я еще ни один день не забывал тебя; и ты не забывай меня; Ты, пpибыв в китайскую землю, чистым учением пpосвещай людей; весьма хоpошо, если ты каждый день будешь читать святые книги и молиться о моем долгоденствии.   Выбери  по душе место из лучших   в подвластных мне землях и поселись в нем;  я  поpучил Али сяню обеpегать тебя тщательно, так как ты уже в пpеклонных летах. Hе забывай того, что я говоpил тебе пpежде».

    Историки считают, что  было и третье письмо  Чингисхана, которое передал учителю Сюань чай  -  Сян гун чжаба.  Но от второго письма  его отличают    мелкие нюансы, не суть.   Я думаю, что   они  возникли   в  разных переводах одного и того же письма.

    Вот  еще один отрывок, приведенный     Палладием: 
    «С тех поp,  как учитель возвpатился,  и со всех стоpон  собpались  даосские  бpатия,  кpивые толки    с каждым днем умолкали; жители столицы единодушно обpатились к даосской веpе и возлюбили ее, так что она сделалась общеизвестною во всех домах; она pаскpылась на все четыpе стоpоны, во сто pаз шиpе, чем пpежде; поэтому установили восемь собpаний:  1) pавенства; 2) вечной весны; 3) чудотвоpной дpагоценности; 4) вечной жизни; 5) светлой истины; 6) благоденствия; 7) пpекpащения бедствий; 8) 10000 ненюфаpов».

    Закрыв страничку Жаргалкиного сайта, я  еще  долго сидел, задумавшись и глядя в темное окно с желтым  пятном отраженной в нем настольной лампы. Да, сын  бережно сохранил  тексты писем Чингисхана к  монаху. Я готов бесконечно читать и перечитывать эти письма, мысленно преодолевая  в скрипучей повозке тысячи километров в  черных песках Гоби,  застревая в  солончаках  впадины Таримских озер.
 
    Удивительная  дружба императора и монаха на закате их земного  пути;  взаимный интерес, стремление к нравственным высотам и  самосовершенствованию - не есть ли прямое доказательство мифа?   Мифа - о темном, безграмотном, одержимым властью над миром Чингисхане!   Как Молох,  перемалывает он кровавые жертвы!   Роскошь, сладкая и жирная пища, слезы на лице врага -  вот его «наслаждение и ликование»! Грозный Повелитель Вселенной    на золотом троне, в золотой юрте,  мечтает  одеть «перед и зад» монгольских девушек в шелка, одарить их «пожалованием в рот сладкого сахара». Пусть без страха  ходят они «от моря до моря» непременно «с золотым блюдом»! Золото, золото! И весь  мир ищет его захоронение в надежде найти это золото.

    Царственные атрибуты!  Но не монгольские, -  китайские  и персидские!  Вспомним  Мухаммеда, подарки, преподнесенные ему  Каир-ханом с ограбленного монгольского каравана!  Как часто  документы  средневековья и их авторы,  имеющие весьма отдаленное  отношение к Чингисхану, навязывают этот   гротескный мифический  образ, который так трудно  развенчать!   Его, к великому сожалению,  принимают   многие современники.

    С  каким   наслаждением   моя правая рука нажала  бы клавишу мышки командой  «выделить»   вымышленные   истории  о  венценосном, утопающим в роскоши  жестоком   Чингисхане!    Мгновенная    черная заливка, а затем   один  удар  по   «Backspace», и  этот  образ  удален   навсегда  из второго тысячелетия!   И тогда  останется     реальный,  далекий от мифа Темуджин.
    Неординарные личности, как Наполеон,  пришли к нему -   непревзойденному  полководцу, стремящимуся   к справедливому переустройству мира,   значительно раньше.    Жизнь простая,   аскетичная - как у любого воина, равнодушие к роскоши, пытливый ум, философское осмысление вечных  ценностей  -  не об этом ли  его  письма   Чан-чуню?   Письма, полные благодарности,   искренности, заботы и уважения?
    «Но ведь ты   хотел остаться   нераскрытой  тайной, -  произнес мысленно,  взглянув на его портрет, -  пусть будет так.  Для   того и придуманы мифы».   И рука, прокручивая Жаргалкин  текст,  вывела курсор на дискетку «Сохранить».

    Спит город, погасли окна, даже  шорох одиноких   машин не тревожит глухой тишины.  В такт ночному тиканью часов  мерно текут  мои   мысли – о природе гениальности и гармонии  личности.  Где прячется этот особый, никому неведомый ген, в каком переплетении   хромосом, в каком «уголке»  генома?   Как часто  сверходаренные люди  появляются на Земле?   Это -  норма,  ошибка или подарок природы?  Какой   предпочесть вариант, -  я бы не смог, будь даже  специалистом в генетике!  Надя интуитивно пришла к  пониманию наследственного кода, разглядывая  в  предках    Темуджина   пассионарные  задатки. Только не стоит  склоняться к географическому детерминизму! Не азиатская  же  степь, далекая  от мировых цивилизаций,  сформировала  из сына кочевника  Покорителя  Вселенной!

    Белые  теплые  листы, пахнущие   смолистым  деревом, выползают из принтера. Он тихонько жужжит, временами  натужно поскрипывает   что-то внутри.  Галина Гармаевна с восторгом принимает все новое – информационные и  нано технологии, компьютеризацию,  айфоны и технопарки, но -  жуткий ретроград, консерватор в одном – она  не станет считывать тексты с дисплея, только привычный бумажный вариант!  Будь то диссертации аспирантов, научные статьи или вот как у нас –  семейная «сага» о Чингисхане.  Получается внушительная пачка, а по весу – просто кирпич! Тут Надины материалы о детстве и юности Темуджина,  мои – о  зрелости,  сражениях,  тактике, стратегии, потерях и приобретениях. Многостраничное творчество сыновей.  И это еще не все!  Витька  всерьез увлекся оружием   русских, половцев  и   крестоносцев, сражавшихся  с монголами!   Решено  - после нашего с Надей отъезда в Монголию он  вкладывает в папку рисунки  в виде приложения.   Жаргал к тому времени закончит  расшифровку  гимна  воинов Чингисхана.  Услышал где-то  в Интернете, сбросил себе в эмпетришник.  Теперь  радуется как ребенок, когда, играя на скрипке,  точно попадает в  тональность, тембр и высоту звука,  тотчас  пришпиливая  его к нотной линейке.

    Я завязываю серую папку. Прощай, Чингисхан, и прости семейство дилетантов,  если мы где-то ошиблись, не поняли тебя и твоих  деяний!  Но  очень старались, и долгие годы  искали  отпечатки    твоих следов в Забайкалье, в   Ононской степи.   Листали пожелтевшие от времени  документы в  пыльных архивах и  строгой тишине библиотек,  блуждали в хитросплетениях Всемирной паутины. Пожалуйста, извини, - не Чингисхан, а - Темуджин,  ведь  к тебе надо обращаться без титулов и чинов, по имени?

    Тихонько подошла Надя,  наклонившись,  обняла меня за плечи.  Взглянув на серую папку,  спросила:
    - Все? Забыли положить записку Галине Гармаевне.
    В  ее голосе прозвучало – я не смог разобрать, то ли сожаление, то ли облегчение, подобное тому, когда тяжелый, непосильный груз  свалился туда, где ему  полагается быть.
    - А ты написала, что она  может – если  какие-то кусочки найдет интересными,   скинуть их  в Интернет?  Вдруг мы наткнулись на что-то новенькое,  и кого-нибудь  это  заинтересует?
    Почему-то  стало грустно. Надя  легким прикосновением погладила мою   голову, улыбнулась и сказала:
    - Homo  sapiens, отряд  жесткошерстных! А знаешь, Баб, они теперь грезят гуннами.  Атилла им снится!