До самого моего конца

Клавиши играли. Пальцы немели от холода,  тихо вползающего из раскрытого настежь окна, но она продолжала играть. Медленно, нота за нотой, безродные звуки, рождающиеся её прикосновением, соединялись, превращаясь в нечто невообразимо прекрасное, похожее на сиянье звёзд, мириадами освещающие снежную улицу за окном,  на прикосновение мягкого, загадочного, нездешнего ветра, на эту неповторимую ночь.

Лунный свет скользнул по узкой тропинке и робко заглянул в одинокую и пустынную комнату с роялем. Он будто бы боялся вспугнуть эту прекрасную мелодию и, затаив дыхание, внимал каждый вдох и каждый плач пианистки. Ветер, должно быть, посмелее, ласково дотронулся до золотистых локонов, перемешав их обычное состояние; но и он испугался, что музыка может погибнуть по его вине, и нехотя поплыл назад.

Чудесная ночь! Кажется, и она вся превратилась в слух и нависла над маленьким домом в самом конце улицы – тоже хочет прикоснуться к волшебству.

Я  открыла полусонные глаза.  Даже сквозь сон, окутавший меня сегодня, я не могла не узнать её. Она всегда приходила так бесцеремонно, открывала крышку рояля и начинала играть. Почти в каждую лунную ночь, когда всё говорит о неповторимости жизни, когда кажется, что вот-вот произойдёт что-то необыкновенное  - она залетает на туманных крыльях, такая лёгкая и неземная. И всегда через окно.

Ровно,  как и сегодня.

Приподнявшись  на кровати и скинув одеяло, я поёжилась от холода. Да, конечно, окно открыто настежь – моя гостья в своём репертуаре.

Босыми ногами коснувшись холодного пола, я направилась к двери. Я не включаю свет, когда приходит она – тогда сказка исчезает и всё становится так обыденно.  А может, я просто не делаю этого  потому,  что она не любит искусственный свет.

Дверь не была закрыта полностью: оттуда пробивался холодный воздух, смешанный с лунным сияньем. Я посмотрела через неё, и увидела всё тот же знакомый мне силуэт за тем же привычным ему занятием. Да, это вечно и нерушимо, как сама жизнь: тихая ночь – моё Вдохновение – клавиши, летящие над роялем – и незримые её наблюдатели.

Я ворвалась в комнату и побрела сразу же к окну – его просто необходимо  было закрыть. Лунный свет зло скользнул по моему лицу, а ветер растрепал волосы – я помешала им наслаждаться ею. Я даже задёрнула шторы, и было слышно, как в бессильной тоске завыл ветер – он знает, что сейчас всё прекратится.

Но та, что была за роялем, даже не заметила моего присутствия. Так бывает, когда она чем-то увлечена. Сейчас она выводила аккорд за аккордом, наполненный чистой грацией и красотой. Я не могла её прервать. Минуту, или может целую вечность, я стояла  заворожённая и наблюдала за ней.

Наконец, послышалось скупое «привет», которое и привело меня в чувство.
«Ну что ты делаешь! – набросилась  я на неё. – Ты могла разбудить весь дом!»
Она задумчиво закатила глаза и сказала нараспев:
«Забыла, что я твоя фантазия?»

Да. Иногда она кажется мне настолько реальной, что я забываю, что её не существует. Как будто бы моё второе я, Вдохновение уже стала неотъемлемой частью моей души. Всегда рядом, приносящая мне дыхание  чего-то иного, моя Муза дарит мне другую жизнь. Но сегодня этого не будет.

Рояль продолжал петь,  сливаясь с прекрасным голосом Вдохновения.
«Будем сегодня творить?» – спросила она, чуть наклонив голову в мою сторону.
«Нет, – сухо ответила я. – С этим всё кончено.  Быть поэтом – это ошибка.  Столько людей замечают в моих произведениях недостатки, они всегда, всегда критикуют их. Если бы ты знала, как это убивает меня, я… я… бездарность…»

По моей щеке потекла слеза, а Вдохновение, все ещё с закрытыми глазами, не остановившись ни на миг, продолжала играть свою дивную мелодию.

Она даже не заметила… Жестокая…

«Знаешь,  - мелодичным голосом сказала она, - эти люди… Они правы.  Ты большая бездарность. Ты и искусство – ошибка».

Что?! О, ты действительно настолько жестока, моя Муза?

Вдохновение продолжала:
«Если ищешь у меня поддержки и понимания – это зря. Я родилась ещё тогда, когда человек только учился складывать слова и находить в них рифму, тогда, когда он начал видеть красоту в красках и слышать неповторимость слияний звуков. Я была Музой каждого поэта, каждого художника и каждого музыканта с самого начала и до самого конца. И с тобой я буду до конца. До того момента, когда эта бездарность победит в тебе душу. Сломит тебя.  А знаешь, что значит быть бездарностью?»

Она резко ударила по клавишам и с вызовом посмотрела на меня:

«Человек, написавший эту музыку – тоже бездарность, как и ты. В ту ночь, в ту роковую для него ночь мы творили шедевр. Да-да, это был шедевр.  Безумец, он горел желанием сотворить самое прекрасное, самое  чистое, лёгкое и незабываемое произведение. Я руководила им, направляла его, и, поверь мне,  мы создали нечто новое, не похожее ни на что другое чудо, звучащее, как эхо в скалистых горах, переливающееся как блики в прозрачной воде родника, живое и тёплое. Юноша был счастлив, и я вместе с ним… Но потом… Потом он показал эту музыку одному композитору. И этот  композитор нашёл его произведение отвратительным, «скудно звучащим и не затрагивающим (должно быть только его чёрствую и холодную) душу». Из всего, всего, что сотворило наше сердце, завистливый и лишённый таланта критик оставил только первые четыре такта…

…четыре первых такта…

Бедный мой юноша»! Он испугался, представляешь? Он закрыл глаза на то, что именно эта музыка была его, именно она нравилась ему. Не послушал меня, глупый, решил сделать всё по правилам…

Глупый, глупый…»

Она сыграла мне эти  четыре первых такта, таких холодных, немых и несчастных. И в каждом из них отзывалось: «Глупый, глупый…»

Муза долго молчала. На лбу её пробежала хмурая морщина – лишь она выдавала её истинные мысли. Другой увидел бы её совершенно невозмутимой, прекрасной, как ночное дыхание и нереальной,  как призрак, но я-то знала – сейчас она совершенно другая.

« А знаешь, что случилось с этим глупым юношей? – она вопросительно подняла на меня глаза, похожие на небо. – Он проклял меня, выгнав из своего сердца и мыслей, сжёг всё, над чем мы трудились всю его жизнь. А боль, боль… Знаешь, какую нестерпимую боль он чувствовал? Глупый, глупый,  думал, что зря прожил жизнь, что зря всё это время жил музыкой… 
Не выдержал. И теперь он в могиле с всё ещё нестерпимой болью на сердце.  И на шее… от следов тугой петли

Глупый, глупый, глупый…».

Казалось, что  Вдохновение начала плакать. Слёзы скатывались с глаз и останавливались в воздухе  прозрачной льдинкой, а потом со звоном разбивались о каменный пол.  Даже рояль, который всё это время слушал её рассказ, проникся печалью и сам заплакал нотами.
«Спасибо, - она погладила крышку рояля – Послушай меня, милая. Ты можешь остаться со мной и продолжать жить, а можешь провести остаток своих никчёмных и лишённых света дней, боясь слов людей, их осуждения. Ты можешь убить себя и меня, только потому, что ты боишься быть другой, непохожей на стандарты, быть тем, кто стал выше всяких границ… Можешь быть  бездарностью, никому не нужной, забытой и несчастной.

Выбор всегда за тобой…»

Она замолчала и соединилась с роялем, доигрывая свою волшебную мелодию. Ветер, всё ещё стонал за окном, а лунный свет всё также жаждал пробиться в  комнату. Я открыла им окно – ветер с благодарностью весело дунул мне в лицо, пытаясь осушить слёзы.

Было как-то холодно и пустынно.  Впервые так. Я села на подоконник и посмотрела на усыпанное звёздами мирное ночное небо. Как же оно красиво, как же невозмутимо! Мне казалось, что всем им  - снегу, ветру, луне и ночи -  было меня жаль. И я даже слышала тихий, почти неслышный шёпот ветра: «Мы с тобой!»

И звёзды на немного спустились с неба, чтобы одарить своим сиянием меня. «Мы с тобой!» - тоже шептали они, и луна, ярко светила прямо в глаза.

Восток  начал светлеть. Постепенно, звёзды вернулись в  привычное состояние, исчезая, успели крикнуть мне «До встречи!» - они знают, что мы ещё встретимся. Луна, вздохнув, улыбнулась мне и поспешила испариться. Лишь один её лучик, посланник ночи, окутал Вдохновение, которая тоже начала постепенно таять в воздухе.

«Я всегда буду с тобой.  До самого твоего конца» - свет солнца скользнул по ней, и моя Фантазия унеслась в чьи-то другие мечты.

Я вышла на  крыльцо. Утро только начиналось, такое ещё сонное и вялое, будто нехотя распространяло свет по земле. Оно не заметило меня, стоящей здесь, да, в принципе, оно пока не видело ничего. Но, всё равно, мне было не до него.
Голова ещё была полна мыслей, а к вискам быстро бежала горячая кровь – от этого делалось только больнее.  Перед глазами крутились события недавно ушедшей ночи.

Дать им сломать меня? Похоронить себя, как тот юноша?

Нет, нет…
               
           …«Я всегда буду с тобой.  До самого твоего конца»…