Пути к Альмиретта. Эпизод 1. Начало. Стр. 1-4

*****ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ*****
Как бы это не показалось странным, начало этой книги я пишу в последнюю очередь, пролистав ещё раз  сухие страницы своей столь живой и бурной жизни. Буду рожденным в США, штате Нью-Йорк,  буквально несколько часов назад  я пробирался по заметенным бураном просторам Сибири ради одному мне известной причины, что, в прочем было не совсем так. Люди,  с которыми меня свела жизнь,  так же удивительны и неповторимы, как и пути, которыми им пришлось пройти огромный, по их меркам, отрезок собственной жизни.
Не  удивляйтесь тому, что прочтете и увидите, как и моему стилю письма, заставляющим на протяжении всей книги смотреть на себя со стороны, словно на чужого. Так и есть - за последние тридцать лет тот Эндрю, что дышал несколько минут назад - умирал не одну сотню раз, и на его месте жил и действовал совершенно другой человек, разве что по привычке откликающийся на своё имя. Сколько раз мне пришлось похоронить самого себя и снова возвращаться к жизни - я считать устал и не придаю более этому значения, поскольку всё происходящее со мной, каким бы оно ни было, стало привычным. Но, вместе с тем, нисколько при этом не утратила привлекательности та жизнь, что я живу сейчас в окружении людей,  знания и сердца которых превосходят мои на порядки. И которым я нужен не менее, чем  легким воздух - сам не понимая до последнего времени своей роли и того значения, что нес в себе как и каждый из вас.
И, как никогда осознавая это, в самом начале своего повествования, я обращаюсь к своим читателям со словами, которые пронес через всю жизнь: «Ни одна книга не будет интересна вашим детям так, как книга вашей собственной жизни».
Пора…




********НАЧАЛО********
Впервые за последние  двенадцать лет школьный автобус не приехал за детьми. День был на редкость солнечный и ясный, а сухой вечер и отсутствие в это время пробок поставило многих ожидающих в полное недоумение,  столь же быстро переросшее в самые загадочные предположения - от похищения мистера Паттерна инопланетянами до  теории заговора его родственников. Стоявший в небольшом отдалении от  ребятишек, Эндрю был похож на быстрорастущее дерево, усаженное ошибившимся садовником  среди  ровного кустарника - так высок он был, что и было той  одной из сотен причин равнодушия к нему и безучастности к его жизни окружающих и, закрыв, глаза, прислушивался к вечернему ветру.
Его пристальный и не по-детски пытливый взгляд, словно грубый хирург ощупывающий уголки души, давно смущал не только  одноклассников, но и  учителей, так часто вызывавших  родителей в школу, что последние посещали  уроки каждую неделю, свыкшись с постоянными записями и пересдачами  подрастающего сына. Но ни это, ни обследование у психологов и психиатров не выявило у Эндрю никаких психологических проблем и отклонений в развитии, более того,  его понимание жизни и взаимозависимости, взаимодействия в хитросплетениях событий,  на порядки превосходили показатели многих взрослых. Что, к слову сказать, только вызывало ещё большую досаду и разочарование родителей, не видящих никакой возможностей использовать эти дарования для облагораживания собственной жизни.  Но за последние годы показатели тестов Эндрю значительно падали, пока и вовсе не достигли того нормального состояния, после которого к  людям обычно пропадает интерес и, пройдя ещё несколько собеседований , Эндрю сняли с наблюдения, объяснив  негодующим родителям успехи Эндрю лишь всплеском гениальности, который, возможно, уже никогда не повториться. Жаркие споры о гениальности сына и нежелании врачей сотрудничать ни к чему не привели и, тем не менее, единственное, на чем сошлись учителя, психологи и родители - это  приобрести Эндрю темные солнцезащитные очки, дабы избавить окружающих от его взгляда.
 Словно желая напомнить о его утерянной гениальности,  в голову Эндрю прилетел камень, брошенный одним из одноклассников, явно считавшего его выскочкой, нежелающим помогать другим и думающем только о себе. Впрочем, таковым его считала вся школа, включая директора  Келя, в течение всего времени обучения в школе Эндрю, допытывавшего родителей о применяемых ими методах воспитания.  Мгновенно утихшая боль позволила ему раскрыть глаза минуты через две, когда кровь, стекающая по виску, успела засохнуть и больше походила на грязь, что за последние дни  дождями и поступью суетливых людей намесило немало.
- Эй, Эндрю!  Если Ваша способность находить грязь посреди белого дня считается признаком Вашей гениальности - то, клянусь Богом, я паду ниц перед Вами!
Едкий сарказм миссис Броуни, пожилой учительницы, ставшей такой же достопримечательностью школы, как и некоторые из  её памятников, вызвал заразительный смех взволнованных отсутствием автобуса учителей и ещё более жестоко звучал устами одноклассников, большая часть которых даже не поняла смысла сказанного. Весьма довольная своим остроумием, миссис Броуни поправила шляпку жестом, безнадежно пытающимся выдать наличие хороших манер, чем так  восхищались молодые люди её времени, но жест получился неловким и выдал лишь  неугасаемое старение - дрожащие от напряжения руки ходили ходуном, что сделало похожим её не более, чем на  марионетку, что дергают и заставляют  шевелиться уже изнемогающее тело тлеющие привычки уходящей жизни.  Словно почувствовав по нарастающему числу  сдерживающих улыбку отвращения лиц, миссис Броуни приняла обыкновенное для себя подчеркнуто надменное выражение - чуть было, не превратившись из зачинщика циркового представления в объект насмешек.
Медленно, как обводят взглядом ряды  бесчисленных белых мраморных плит капитолийского холма, Эндрю внимательно рассматривал лица людей, и так же, будто ленясь и рассчитывая каждое  движение  - поднял камень с земли, чтобы, не вытирая собственной крови положить у сердца в  нагрудной карман.  Отсутствие упрёка и детских слёз, считающихся очевидными в этом положении стало тем источником гробовой тишины, что натянуло бы струны нервных клеток до предела у самых отважных, будь они здесь и сейчас, смотря в лицо ребенка, стоявшего выше взрослых.
Внезапные порывы ветра, столь нехарактерные для этих мест и так же поспешно скрывшееся в неизвестном направлении Солнце - всё  будто стянуло невольных участников невидимыми и оттого ещё более чувствительными ремнями  поднимающего голову страха. С каждым шагом  приближающегося Эндрю сердца наблюдающих учеников и учителей  отзывалось  клокотанием до тех пор, пока его частое биение  не стало столь непрерывным, что перестало быть заметным. Легкий озноб поднимался всё выше, словно легкая поступь Эндрю сдавливала сосуды, так небрежно разбросанные по земле и питающие их сердца - пока не  принял обличье настоящей дрожи леденящего внутреннего ужаса, открывшегося в собственной душе.
Скованные веяниями собственного страха, одноклассники и учителя казались Эндрю высушенными тростинками, сломить которых мог малейший неожиданный выпад в их сторону и легкое дуновение ветра, следовавшего за ним,  покачивал их - пустых и безвольных.
Поравнявшись с миссис Броуни, Эндрю, слегка нагнувшись в бок, внимательно и в то же время безучастно смотрел ей за спину, не говоря ни слова. Женщина, словно предчувствуя беду и, с опасением пригнув голову, словно ожидая удара, обернулась. Картина, открывшаяся ей, неумолимой судьбой тут же клеймило лицо морщинами, и обесцветившееся лицо стало и вовсе безжизненным: перед ней стояли взрослые, отступавшие от неё с каждым шагом Эндрю.  С отчаянием и скорбью вглядываясь в глаза, выражавшиеся трусливый стыд перед неизвестным  и столь же трусливое оправдание друзей, не имевших никаких способностей к дружбе, и чьи высокие слова в течение всей жизни разбавлялись низкими поступками. Никто не желал что-либо сделать, поскольку все, сменив маски участников на зрителей, жаждали только одного - зрелищ.
Неожиданно обернувшаяся к Эндрю мисс Броуни вдруг запылала гневом загнанной в угол крысы, собрав весь свой жизненный опыт, лихорадочно пыталась где-то внутри убедить себя и Эндрю в том, что он лишь ребенок, доверившись испытанным на сотнях детей способу.
- Что ты себе такое позволяешь? Где это видано, чтобы малолетний юнец позволял себе подобное хамство?
Ответом Эндрю послужил легкий вздох и слегка отведенные очки, что придало ему вид  прожженного опытом учителя, выбирающего себе жертву для очередного допроса у доски. А скользящие при этом поверх очков прищуренные от удовольствия глаза Эндрю до того напомнили всем  ковыряющуюся в носу миссис Броуни, каким застал её класс во время тихого часа и за одно упоминание о чем детям грозило исключение из школы, что неудержимый поток смеха, грозящегося раздавить самого Эндрю вдруг обрушился все своей мощью на выцветавшую всё сильнее учительницу.  Глаза миссис Броуни в мгновение ока налились кровью и некогда воспитанная особа предстала пылающим вулканом, плевавшимся отборными ругательствами на непонятном языке,  доступным лишь ей одной.
Раздувшиеся щеки и вены сделали её худощавое лицо сродни уродливым химерам и их помеси с рыбой фугу, в панике раздувающейся и  пытающейся напугать своими несуществующими размерами, а сменяющиеся друг друга гримасы одна за другой могли бы с успехом расходиться в Хэллоуин. Эндрю и миссис Броуни  для всех находились в каком-то другом, существующем только для них мире, поскольку все окружающие лишь жадно ждали развязки, став зрителями уходящих на их глазах жизней и так быстро променявшие бесценные мгновения собственных на картинку,  создать которую не хватило мужества ни у одного из них.  Побелевшие от напряжения пальцы Броуни готовы были схватить Эндрю за горло, будь они одни в этот момент и так же внезапно, со спокойствием прощающего, Эндрю прошептал, снимая очки:
- Мистер Паттерн умер четыре с половиной минуты назад, пытаясь дозвониться до Вас. Но звонка Вы не слышали, поскольку, согласно своим принципам, выключаете звук, считая, что те, кто в Вас очень нуждается, будут звонить до тех пор, пока вам не надоест вибрация Ваших игрушек. К тому же Вы так были озабочены произведенным эффектом Ваших слов и процессом моего унижения, что в Вашем возрасте, конечно же, простительно. Вы виновны в его смерти миссис Броуни. Вы понимаете, что подтолкнули человека в могилу?
 Столь контрастный громовому ору Броуни шепот Эндрю заставил умокнуть толпу и услышанные ею слова приковали тлеющие от страха и непонимания происходящего глаза к Броуни, словно желая узнать, а, не узнав, обвинить её в собственном малодушии, прикрывшись  нравоучениями о невнимательности и пренебрежении к чужой жизни. Но никто не сделал и шага. Не раздалось ни звука. Усиливающийся ветер протяжно завывал, старясь скрыть разговор Эндрю и те, кто был рядом, всё напряженнее вслушивались в повисшую тишину опускающегося на город тумана.
Миссис Броун перестала существовать - пылавшее яростным огнем негодование рухнуло как карточный домик и только пепел пыхтения и растущего рыдания,  кружащего над развалинами оставшейся гордости, ещё указывал на её присутствие. Какая-то внутренняя катастрофа, раздирающая  рваные раны прошлого, находила отражение в её глазах, так похожих на человека, мнящего себя великаном и осознавшим себя муравьем. Словно что-то ломалось, с грохотом рыданий и хрипом в груди этой женщины, падало в бездну отчаяния и упрямого нежелания верить в  реальность происходящего. Упав на колени перед Эндрю, и тихо прижавшись к нему, словно пытаясь спрятаться от увиденного, она смотрела на него и вновь глаза, просившие пощады,  возгорались чёрным огнем ненависти и столь же быстро угасали, возвращаясь к своему горю, единственной причиной которого была её гордость.
Словно выдавливая из себя слова, не желая и в то же время, признавая свою полную капитуляцию, раздираемая тысячью вопросов о том, как он мог узнать, увядающая на глазах миссис Броуни нашла в себе силы задать только один:
- Где мне его найти?
 - Сегодня уже нигде.  Приходите завтра на кладбище Сайнт-Холл, его место 39.
Ответ его не был ни вызывающим, ни сочувствующим - его как будто просто не было, и  шел он из собственного сердца Броуни. Теплый взгляд его был холоден. Не было в нем отражения той человеческой доброты, что присуща детям от рождения - была лишь пустота, вмещающая в себя всё и всех. Не имея сил встать, она потеряла сознание, упав, как падает мешок никому не нужной картошки, лежащей в избытке  на полях и дожидающейся любителей легкой наживы. Спустя минуту, очнувшиеся от представления зрители, поспешно вернулись к своим разученным ролям, вновь напевая уже показавшую свою фальшь песню о  чутком отношении, почитании и уважении. И, словно поймав друг друга на этой, никому не нужной и неприятной мысли, предпочли вежливое молчание тому, что завтра станет историей, а послезавтра и вовсе забудется, освобождая место для новых масок лицемерия и игр.
Окончательно собравшиеся с духом ученики и учителя, словно осмелевшая свора, набросились на Эндрю - упрекая его в том, что он даже не двинулся с места, чтобы помочь упавшей миссис Броуни, требуя явки родителей в субботу, тот самый день, что приходился на единственные их выходные. Суетливо столпившись вокруг лежащей Броуни, они еще долго кружили вокруг неё, напоминая шаманов, делящихся друг с другом советами по лечению той болезни, которой не знают - задевая ногами, тягая из стороны в сторону и обливая водой подопечную, пока, наконец, не прибывшие на вызов  врачи не увезли её в бессознательном состоянии. Обсуждение поведения Эндрю в отношении учительницы ещё долго было предметом для разговоров после отъезда  врачей и, будто почувствовав его присутствие,  из чувства  мнимой солидарности друг с другом взглянули на наблюдающего с высоты своего роста Эндрю изничтожающим взглядом.
Улыбнувшись задумке преподавателей, Эндрю поднял свой портфель и, спокойно повернувшись спиной к  оторопевшей от его жеста толпе, мирно зашагал домой,  подпрыгивая и стараясь схватить лучи уходящего солнца.