В царстве теней

В субботу ближе к вечеру у Саньки Полошина собралось в доме уйму народу. И все пришли послушать Саньку. Саньке было тридцать два года, десять из которых он непрерывно пил. Вообще, парень он был веселым, дурашливым, поговорить любил. Спорить с Санькой было бесполезно. Про таких говорят, ты ему слово, он тебе десять. Но в душе он был человеком не злым. Работать умел, голова на плечах тоже имелась. Иногда, толи хобби такое у него было, толи от нечего делать, занимался в свободное время резьбой по дереву. Из небольшой липовой досочки  мог действительно сделать маленький шедевр. Получалось неплохо. Только вот одна беда была у Саньки, что тот без конца пил. Многих хороших людей погубил этот зеленый змей в стеклянной бутылке. Случилось это и с Полошиным. Три недели назад от сильного перепоя Санька попал в больницу, где врачам чудом удалось его спасти. Организм был настолько отравлен этой гадостью, что у Саньки была клиническая смерть. После, когда тот пришел в себя, заявил, что побывал на том свете. Видел ангелов и бесов. Врачи объяснили Сашкиной жене, Матрене, так, что это не редкость, когда люди оказавшись на грани между жизнью и смертью, рассказывали про потусторонний мир. Был даже случай, что однажды, от рождения слепого человека, так же чудом удалось вытащить из объятий смерти. После он рассказывал, что видел, как его спасают. Описывал обстановку в реанимационной и врачей, что боролись за его жизнь. Так что, снисходительно к этому относиться не стоит.
Потому-то и собралось в доме Полошиных уйму людей. Все пришли послушать Сашку. Всем было интересно как же там и что там. Обычно к Саньке относились с недоверием, несерьезностью, все норавились обозвать дурачком или на худой конец шутом. Теперь же, в глазах гостей сияло страшное любопытство. Это хозяин дома заприметил сразу. Санька сидел за столом, попивая горячий чай. Гости расположились кто где. Торопиться рассказывать Сашка пока не спешил. Ему было приятно, что его ждут, не торопят и что самое главное, все здесь собрались ради него.
- Ну не темни, Санек, рассказывай, али долго молчать будешь, - не выдержала старуха Пелагея. В основном собрались одни старики. Молодых было мало. Да и это понятно. Пока молодость играет о смерти думать глупо, да и не думаешь о ней особо-то, не боишься вовсе. А вот когда старость надевает на тебя свой халат с различными болячками и болезнями, то и к самой смерти начинаешь относиться как-то уже серьезнее.
- Ну что я вам расскажу, - Саня отпил немного из кружки и немного помолчал. – Даже и не знаю с чего начать.
- Начинай как было. С самого начала.
- Ну, так вот, - Санек улыбнулся, затем серьезно сдвинул брови, оглядел каждого и принялся рассказывать. -  Помню, вижу я одну темень, до того темно, что глаза коли. И вдруг маленький такой, малюсенький просвет впереди. И голос, откуда не возьмись, говорит мне, не бойся, ступай. Пошел я на свет, иду значит, а страха никакого нет. Помню хорошо, что не боялся я в том момент нисколечко. Выхожу на свет, стоят двое. Лиц их не помню, вот хоть убейте, не помню. Один в черной одежде, другой в белой. Спрашиваю, где это я. Умер ты, говорит мне тот, что в белой одежде. Так я в раю, спрашиваю. Рано тебе пока еще в рай, для начала ад покажем, ну а после, говорит, и на рай посмотришь.
- Батюшки, - перекрестилась одна из женщин. Санек с какой-то важностью, как бы что ли с высока, посмотрел на нее, отпил немного из кружки и продолжил.
- Так вот. Говорит, ад покажем для начала. И тот, что в темной одежде, берет меня за руку и говорит, следуй за мной. И только стоило мне сделать шаг, как полетели мы с ним обратно в темень. Закружилось все вокруг, завертелось. Тьма кругом. Чувствую только, как этот мою ладонь держит, не выпускает, а кругом крики, душераздирающие. Плачь, смех, все вместе. И вот тьма постепенно рассеялась и вижу я, что находимся мы с ним, ну это…, как вам объяснить, ну что-то вроде шахты под землей. Голову вверх задрал, а вместо неба копоть сплошная. Густая черная пречерная копоть. Этот в плаще, все ладонь мою держит, не выпускает. Позже до меня только дошло, что это падший ангел был. Слуга дьявола.
- Ну и брехня, - нагло заявил Гришка Бурылин. – Такой ерунды я еще не слыхал.
Санька нахмурил брови. Такой дерзости в свой адрес он сейчас никак не ожидал. Вообще, Гришка ему никогда не нравился. Вернее, последние четыре года. Раньше Григорий тоже был любитель выпить. Так же, как и многие мужики в селе пил много и часто. А четыре года назад, что-то такое с Гришкой произошло, что он сам бросил пить. Хотя до этого кодировался много раз, не помогало. А тут взял, и сам бросил. Взял себя в руки. Вот с того момента, его словно подменили. Если раньше до того напивался что под заборами валялся не доходил до дому, то теперь сам, всех пьяниц стал призирать. Относился к ним с какой- то даже непонятной злобой. Зато и невзлюбили его мужики в селе, и Санька в том числе.
- Замолчи уж, - заступилась за Саньку Тамара, полненькая женщина с узенькими глазами. – Сам ты брехня. Не интересно не слушай, а другим не мешай.
- Хоть бы Бога побоялся, - сказала Пелагея и снова перекрестилась. - Не слушай никого Саша, рассказывай.
Санек потер подбородок и тихонько вздохнул. В душе он радовался и ликовал. Он знал, что сегодня в этом доме хозяин он. Даже Матрена, молча, сидела на кровати и с уважением слушала мужа. И Саньке было особо приятно, что за него заступаются. Если раньше бабы в селе мужикам своим все уши прожужжали, ставя в пример Гришку, то теперь того самого бранят и это было приятно. Вот бабы, не поймешь их, такой странный народ. Стоило только Гришке бросить пить, как он у них тут же национальным героем стал.
- Так вот, ведет он меня этот в плаще, за руку держит, а другой рукой мне на грешников указывает. А их там, ууу, тьма. Все плачут, стонут, грязные, измученные, и все голые. Что женщины, что мужчины, все нагишом. Одни работают. Камни, огромные такие, тяжелые, друг дружке передают. Встали вкруг и друг другу передают. От тяжести у самих ноги трясутся, но не падают. Другие в бочке со змеями сидят. Те, прям, кишат возле их лиц, кусают, и пчелы над головами кружатся, жалят. Вот тогда-то мне и стало страшно. Так боязно сделалось, что останусь там. Так жить захотелось. А этот видно почуял мой страх, ладонь еще крепче сжал и подводит к одному из грешников. Тот, значит, кладет руку на огромный пень, сам же намахивается топором и хрясь, - бабы взвизгнули. – И рука на земле. Плачет, корчится от боли. А мы стоим и смотрим на него. А потом, раз, и рука у него снова выросла. И он опять ее на пень и снова топором, хрясь. И так все сначала. Этот в плаще говорит мне, а этот грешник, мать свою обижал, этой самой рукой колотил ее. И ладонь мою еще сильнее сжимает. А я смотрю на этого грешника, а самого трясет от страха. Сердце в пятки уходит. Матушку-то я свою тоже не раз обижал, - Санек немного замолчал. Его не торопили. Молчали тоже. Все под влиянием рассказа были шокированы. Все, кроме одного.
- Нет, ну это надо же так заливать, - начал опять за свое Гришка.
- Ой, умолкни, а! – сказала тому Тамара.
- Что ты к нему пристаешь, - поинтересовался старик Игнат. – Ну не нравится, не интересно, ну так и не слушай. Чего ты? Али думаешь, они там, грешники, мороженное с блинами уминают.
- Я ничего не думаю.
- Ну, тогда и другим воду не мути.
- Я просто…
- Просто он.
- Просто не могу терпеть, когда обманывают. И вас всех жалко потому как вижу, что за нос вас водит.
Санек зло посмотрел на Григория. Хотел было сказать ему что-то такое грубое и не хорошее, но не успел, вмешалась жена.
- Значит так, - привстала с кровати Матрена. – Еще раз вякнешь я тебя..., - она промолчала, но все догадались, что она с ним сделает. Бабой была она крупной. Ее даже Санек иной раз побаивался. Женщина снова присела на кровать и добавила. – Выкину из дома, как кутенка.
Все ей поверили. Даже Григорий поверил. Эта могла.
- Так видь, - заговорил тот уже ласково, спокойнее. – Его всего-то две минуты не было. Сама же говорила, что две минуты врачи боролись за его жизнь, не больше. А он тут рассказывает, словно неделю там пробыл, как на курорте.
- Это здесь минута, а там целая вечность, понимать надо, - ответил Санек. – Чай там часов у них нет.
Гришка промолчал, скривил улыбку. Сашка догадался от чего тот бесится. Что на него перестали обращать внимания. Вот змей хитрый. Ну-ну.
- Рассказывай, Саша, не слушай никого, - произнесла одна из старух.
- И чем дальше он меня вел, тем ужасней становилось и страшнее, - Санек даже заговорил каким-то не своим голосом. – До того душераздирающие крики везде, стоны и плач, что только от этого сердце замирает. Идем с ним, а кругом котлы огромные, вода в них бурлит, и грешники в кипятке от боли стонут. Так стонут. Невыносимо просто. Представить себе и то страшно, это какие же муки…, - Санек немного помолчал. – Воронов там много. Огромные такие черные. На грешников садятся, те, что прикованы к стене цепями и все тело им клюют. Глаза выклевывают, аж куски мяса вырывают. Другие тоже прикованы к стене, по шею в воде стоят, и главное от жажды мучаются. Только он бедолага к воде голову склонит, как она по грудь опуститься. Вроде и рядом водичка, а не испить. А дальше и того хуже. Сковорода огромная такая, просто громадная, аж докрасна раскаленная и вот они там, бедные, на ней пляшут, как горох…
- Ага, цыганочку, - усмехнулся Гришка, затем покосился на Матрену и улыбка пропала.
- Ее самую, - Санек сморщив лоб, посмотрел на Гришку. – Так вот, ведет этот меня дальше. Кругом пекло, костры горят. Черти маленькие бегают, со стол ростком. Типа надзирателей у грешников. Бормочут, смеются. Весело им там. Поросята волосатые. И вдруг вижу, а в котле Борис Анатольевич сидит (это Санька про Гришкиного отца речь завел). Кипяток в котле аж бурлит, а соседушка вот извивается, как рак краснющий, вопит благим матом…
Кто-то из тех, кто помоложе тихонько хихикнул.
- Ты чего ерунду-то мелишь, - сказал Гришка сам оробевший от услышанного.
- А я-то ведь помню его, - Санек завелся. – На всем белом свете, поди, таких скупых людей не было, как он. Снега зимой не допросишься. Зато сейчас ему там, чем не курорт? Отобрал я у чертенка лопату, черпнул угля, да подкинул разок другой под котел, чтоб не замерз папенька ваш.
- Ну, ты и сволочь! – Гришка психанул, поднялся на ноги.
- Не тронь больного! – завизжали бабы. – Только с больничной койки, а ты на него с кулаками? Остепенись.
Плюнул Гришка, развернулся и пошел на улицу. Все замолчали. Санек тоже молча, смотрел куда-то в угол. Может и правда перегнул палку. Не нужно было. А с другой стороны, чего он прицепился, рта открыть не давал. Саня тихонько вздохнул.
- В общем, страшно там, страшно. Врагу не пожелаешь там оказаться. Пока жив на этом свете, нужно быть человечнее и добрее ко всем, чтобы тяжко и больно не было потом там, - Санька помолчал немного. – Я это понял. Есть он Бог, есть. Я вот раньше-то думал, что верю, что он есть, на самом деле не так. Не верил я. А теперь верю. Есть Бог, есть.
Пелагея снова закрестилась.
- Ну а рай, какой, расскажи Сашенька про рай.
- Рай? А не побывал я там. Не довелось. Только помню, потом, тот, в белом плаще, так же взял мою ладонь, и говорит, ступай обратно, ты еще там, на земле, не все сделал. Ступай, говорит, живи, - все молча, смотрели на Сашку, который с печалью, с какой-то даже невыносимой болью посматривал на икону, что висела в углу и по его щекам катились маленькие слезы.
С тех пор Полошин больше не пил, ни разу не притронулся к спиртному. Через полгода и курить бросил. Ко всем пьющим относился с сожалением. Не призирал их, как Гришка, а сочувствовал им, жалел, пытался помочь. Через год и вовсе ушел в сельскую церквушку послушником. Видно прав был тот в белом плаще, не все еще в жизни успел Санька, рано пока ему помирать. Может именно сейчас для него и открылась эта новая жизнь.
Антон  Лукин.