Пути к Альмиретта. Эпизод 1. Начало. Стр. 5-9

 Следующий выпуск - 09.12.12.

 Дорога домой была неблизкой, а спускающиеся сумерки делали дороги, пролегающие по пути Эндрю всё более тёмными - словно ставши привычным ритуалом, пахнуло  в лицо смутным ожидание недоброго, что, впрочем, бывало не раз, ибо каждое возращение домой знаменовалось ссорами и недовольством. Свернув на знакомый маршрут, взору его открылась изрезанная поворотами, будто горный серпантин, дорога, бывшая исключением для этих мест, как и само место, ставшее исключением для всей остальной части города.

 Отстроенный на мусорных свалках квартал, где проживал Эндрю с родителями, более напоминал ему проточную трубу, куда выливалось и вливалось из города и в город то, чего в нем не могло ужиться, ровно, как и в других подобных ему местах - никто не задерживался здесь надолго.  Кочевавшие  от дома к дому  таблички с надписями о продаже,  стройки, знающие, наверное, только начало, и потерявшие всякий интерес к понятию «окончание работ», мигающие и с частотой  заходов солнца перегорающие лампы - всё будто говорило о том, что, ставший уже отделенным от всего остального миром,  квартал никогда не приобретет даже намека на свою целостность и  только катастрофа, погубившая бы всех - могла  придать законченный вид этому вечно кипящему котлу, поставив жирную точку в его топтании на месте.

 Приближающийся к дому Эндрю расплывался в улыбке и  ускорял свой шаг, будто паровоз, шевеля  поршнями, тяжело растил скорость и всем своим видом  показывал нежелание останавливаться ни перед чем, дабы не прерывать с таким трудом набранный ход. Резко свернув там, где серпантин заканчивается и,  будто и не зная о своем начале, дорога плавно перешла в  зеркально ровное полотно, уходящее в город, так заманчиво манящий к себе, - Эндрю, уже порядочно разогнавшись столкнулся с  бродягой, вспотевшим и уставшим от долгого подъема к дороге.

- Есть ли причина для столь серьезной спешки, молодой человек? - спросил незнакомец,  не глядя в лицо Эндрю.

- У всякого  спешащего есть на это причины. Но говорить о них не стоит, поскольку это отнимает время у того, кто спешит. Вам надо бы это знать, ведь Вы достаточно взрослый. Делая ударение на «Вы» и слегка подняв подбородок, выпалил Эндрю и улыбнулся, мысленно похвалив себя за вновь удачную пародию на миссис Броуни.

- Не стоит говорить только о тех причинах, которые ничего не стоят. А отнятые у глупости минуты возвращают годы жизни. Вам только предстоит это узнать, ведь  вы ещё достаточно молоды. 

 Голос бродяги, каким считал его Эндрю - лился ровным светом, нежный и ровный, он словно старался успокоить его, обвивая невидимыми лентами дружелюбия, от чего Эндрю чуть было не разомлел и не погрузился в сон. Незнакомец ещё долго отряхивался и, нисколько не смущаясь взгляда Эндрю, продолжал шлепать себя по рукавам и бокам, словно стараясь стряхнуть не дорожную пыль, а гордую пыль самого Эндрю. Не пожав руки и не принося извинений,  бродяга  поднял рассыпанные вещи и двинулся по обочине дороги, уходящей к  далекой  и  холодной звезде, в одиночестве сумерек прокладывая своим светом путь  этому странному встречному.

 Мучительно   зажмурившись, Эндрю пытался  создать образ лица незнакомства, но, устав от бесплодных попыток,  встряхнулся по собачьи, отгоняя навалившийся сон и ринулся к столь любимому им карьеру, на бегу снимая и складывая в портфель рубашку.  Место это, облюбованное местными мальчишками было единственным сходством, объединяющим их, становясь своеобразной сценой, на которой разворачивались не менее значимые и жаркие события, ведомые жаждой первенства. Прямо за практически отвесным карьером открывался изумительный вид на море и пролив, играющий всеми цветами радуги  зашедшего солнца, жадно ловя оставшиеся в отражениях зеркальных небоскребов лучи. В этой панораме, так живо и щедро раскрашенной жизнью во всем её великолепии Эндрю виделось непреодолимое очарование свободы, что может дарить только достигнутая человеком высота.

 Набрав разбег и оттолкнувшись, Эндрю,  взлетающей птицей раскинул руки и, закрыв от неподдельного счастья глаза, раскрыл их только тогда, когда пришла падать вниз и, сгруппировавшись, катиться по склону карьера, набивая шишки и получая одну за другой царапины, чтобы в конце пути  шлепнуться  всем телом о  перевернутые мусорные баки, служившие ограждением  проходившей мимо дороге. Придя в себя и отряхнувшись, он ещё несколько минут с вздымающейся от восторга пережитого грудью смотрел туда, где пережил  чувство абсолютной свободы и уединения, в сравнении с которым  шишки и царапины  казались сущим пустяком и слишком малой платой за  обретенное на миг счастье. Мигом одевшись, Эндрю  со всех ног бежал к дому, торопясь рассказать о случившемся родителям раньше, чем эта история обрастет комом выдумок чьего-либо воспаленного воображения.

 Дом, в котором посчастливилось жить Эндрю, ничем не отличался от тех домов, чтобы бы не построены, а просто вывезены сюда из городов-призраков и свалены поближе друг к дружке, чтобы окончательно не развалиться.  Оглядевшись вокруг и  недоуменно пожав плечами внезапной и ничем необъяснимой тишине вокруг, бывшей  заклятым врагом всех мальчишек вокруг, норовивших издать шум любым способом в этом  забытом миром месте - Эндрю вошел в дом, в котором ничего не говорило о теплившейся внутри жизни.
 
 Запах знакомой сырости с порога обдал его  чувствительное обоняние очередной порцией зловония  гниющих половиц и подпорок дома, неоднократно становившихся причиной ссор Эндрю с приемным отцом, которые каждый раз заканчивались одинаково - абсолютно уступая в логике приемному сыну, отчим, доведенный до бешенства его невозмутимостью, срывался на матери, постоянно находившей оправдание его поведению,  упрашивая Эндрю простить её.  Ступая с осторожности на скрипящие и прогибающиеся  от влаги ступеньки лестницы, практически скользя по краю стены,  Эндрю добрался до своей комнаты и поспешно закрыл дверь на замок, проверив, способна ли  она ещё выдержать  натиски чудаковатого  отчима, что, будучи пьяным,  становился угрозой не столько самому Эндрю, сколько его покою.

 Без всяких признаков какой-либо усталости и налета событий  клонящегося к закату дня, он плюхнулся в постель, едва успев  раздеться.  Открытое настежь окно горело  звездами сливаясь с лунным светом и создавая чудную гармонию голубоватых оттенков,  только подчеркивающих обстановку детской. Описывая  предметы, составляющие  один из способов описания человека как личности, на школьном уроке, многие бы получили двойки за отсутствие фантазии и содержательности сочинений - поскольку единственным вездесущим предметом интерьера комнаты Эндрю была пустота.  Блестевшие белизной и блеском стены и потолок могли поспорить с зеркалами. на фоне которых  воображение отказывается рисовать многочисленные награды, благодарственные письма, фотографии из бурлящей за окном жизни, увешивающие целые стены  на нескольких этажах в тех семьях, гостем которых Эндрю не раз приходилось быть.
Ни за что не мог бы зацепиться глаз человека, чтобы разглядеть в шестнадцатилетнем подростке  человека, имеющего мечту, друзей, прошлое или хотя бы представление о будущем - ничего этого не было здесь, как не было и самого Эндрю, так тихо билось его сердце и казалось призрачным в лунном свете тело, что он нисколько не портил ту обстановку пустоты, что царила всюду.  И более проницательному человеку было бы трудно определить, где же, собственно, находился сам Эндрю - глаза которого, не мигая, смотрели в раскрытое настежь ночное небо и, будто поглощенный  увиденным, исчезал призраком в полуночной тишине. Стоявшая по центру комнаты одинокая кровать была единственным местом, что могло скрывать в себе какую-либо разгадку его таинственного поведения, но и под ней была смеющаяся догадкам пустота.

 Улыбающиеся глаза Эндрю выражали всякое отсутствие тревоги и беспокойства, но переходящий взор от одной точки комнаты к другой, будто прощупывающий в темноте пространство, взгляд, красноречиво говорил о том, что он напряженно к чему-то прислушивается и ищет источник голоса, с большой задумчивостью выдвигая предположения о его природе.  Неизвестный голос и не казался ему  голосом вообще, поскольку напоминал легкий шелест упавших  и  перекатывающихся кучами листьев, а открытое настежь окно и стрекот кузнечиков и вовсе  не мог позволить подумать о подобном - к тому же время было позднее, а шутников на подобные шутки в этом районе найти не моглось.
 
 Голос был  ровным и спокойным, трудно сказать, что он на чем-то настаивал, но то, что непрерывно повторял что-то одно и то же начинало докучать Эндрю и последний, повернувшись на бок, решил, что события сегодняшнего дня уж слишком разволновали и без того развитое воображение. Однако, вместо того, чтобы раствориться в забытьи, голос стал более четки и требовательным и теперь  засыпающий явно слышал его повторяющееся имя.

- Эндрю! Эндрю! Эндрю!

 Голос повторял его имя, постоянно меняя тональность,  из-за чего у него возникала мысль, что целый хоровод ночных лунатиков, устроившись под окном, распевали его имя на разные лады. Приказав голосу замолчать, Эндрю прислушался к тишине и, убедившись, что нежеланный незнакомец ушел, начал погружаться в сон.  И тут его пронзила острая боль в копчике, будто кто-то с силой ударил его, желая немедленно его поднять. Смахнув это явление на боли в спине, Эндрю сделал легкую гимнастику и уже собирался в постель, как получил удар такой силы, что, выпрямившись вставшей колом палкой и не имея сил разогнуться, он подскочил к окну и увидел человека, лежащего на дороге и судорожно пытающегося подняться.  Стоны его едва доходили до окна, а сгущающаяся темнота не позволяла что-либо разглядеть.
 
 Окинув взглядом безжизненные улицы, Эндрю, не теряя ни минуты, вылез из окна и спустился по приставленной к стене плетенке, не столько, чтобы не разбудить родителей, сколько, чтобы как можно скорее успеть к человеку, которому нужно помочь. Полное осознание своей нужности «здесь и сейчас» и выбор самых быстрых и точных средств для реализации своего принципа - было одной из тех черт, за которое все без исключения друзья ценили этого подростка, прощая ему его не многословие и прямоту, доходящую до нестерпимой жесткости. Аптечки в доме Эндрю не было, но уже на пути к  плетенки он заметил  машину мистера Бо, местного ветеринара, славящегося своей  любовью к животным, в которой наверняка были какие-либо медикаменты.
 
  Едва ноги Эндрю коснулись земли, как тут же подкосились от дрожи под ними - дом  затрещал по швам и начал уходить под то, что так опрометчиво можно было назвать землей.  Мгновенно вскочив на ноги и отбежав на безопасное расстояние, Эндрю наблюдал, как остатки дома складывались  в напоминавшую навозную, кучу, которая тут же, плавно и не торопясь уходила куда-то  вглубь.  Неосознанное чувство облегчения коснулось Эндрю при прощании с тем, что лишь несколько месяцев пробыло его домом, в котором он чувствовал себя довольно уютно, несмотря на кидающуюся в глаза бедность и неуверенность, когда заходила речь о том, что создать что-то более надежное.  Вместе с уходящим кровом уходили и связанные с ним обещания новой жизни, столь же  хрупкие и ни на чем не основанные,  сыреющие от постоянных слёз неудач и провалов, ставших  за долгие годы жизни одним из излюбленных способов пожалеть себя и усесться смотреть телевизор.

 Высыпавшиеся горохом соседи бурно сопереживали Эндрю, но, обернувшись к ним, он не увидел того, что видели они в его глазах - действия, только от которого и была польза. Резко увернувшись от жалостливых объятий  многочисленных соседей, теперь уже состязающихся друг с другом в конкурсе на самое проникновенное обещание стать друзьями навеки, Эндрю подбежал с аптечкой  к тому месту, где должен был лежать незнакомец. Но от  корчащегося в темноте человека не осталось ни следа. На его месте  оказалась огромная лужа, в отражении которой в полную ширину отражался неоновый транспарант, чудом сохранившийся и работающий с той же регулярностью как и Оливера Брутт, владелец единственного бара в этом месте и такой же единственный его  постоялец.  Надпись - «Custom to road” , вырванная, видимо, с одного из железнодорожных вокзалов, разобрала  Эндрю на смех, поскольку это был единственный дельный совет, полученный за весь прошедший день.

 В шуме приближающихся сирен и обсуждений соседей он заметил незнакомый этому кварталу типичный американский «дом на колесах», катящийся с какой-то подавленностью, словно вёз не живых людей, а участвовал во всеобщей похоронной процессии. Выбежавшие из машины люди в темноте и отблеске мелькающих маячков казались ему знакомыми, и только сейчас в сердце Эндрю пришелся удар, который столь юный организм ещё не готов был вынести - в исчезнувшем доме были его родители, спавшие и погребенные заживо.

- Рожденный в рубашке так умереть не может…

- Ты прав, везение это или что-то другое, но это трудно объяснить. Как его организм смог выдержать такое напряжение? Профессор Уайд считает, что каждая его клетка сейчас должна напоминать оголенный нерв, но что же чувствует он сейчас?

-Думаю, мы этого никогда не узнаем, даже если он придет в себя. Передам Уайду, что парень ещё без сознания. Кстати, ты сегодня идешь на премьеру?...

 Голоса двух медбратьев казалось, содрогали всё существо Эндрю. Трудно сказать, где он находился сейчас, ведь место это не с чем сравнить - зияющая пустота, принимающая всё и вся - вот и всё, чем, пожалуй, можно было описать его состояние, но оно было блаженным. Понемногу, словно пробираясь сквозь туман  ему удавалось отрывочные картины окружающей его остановки. Открыв глаза, Эндрю содрогнулся так, что это можно было принять за судорогу - вжавшись в больничную койку и с быстротой кошки озираясь по сторонам, он быстро понял, что  находился не в медицинской палате, а старинном и довольно сыром помещении, больше походившем на склеп.

 Спрятавшись за кроватью и прислушиваясь к шагам в приглушенном свете коридора, Эндрю всецело был поглощен загадочными надписями, избороздившими стену так, что всю её можно было принять за одну большую надпись. Непонятный язык и датированные 1400 г. рисунки с изображением непонятных существ, внушающих больше интерес, нежели страх,  сняли с сердца груз и Эндрю, набравшись смелости, подошел к решетке. Знакомый запах плесени поразил его и даже, немного обрадовал - услышав звон ключей, которые, кто-то долго и кропотливо перебирал в конце коридора - Эндрю решил заговорить и выяснить, во что бы то ни стало, где он находится и почему он здесь против его воли.

- Простите, сэр! Что я тут делаю? Вы могли бы мне помочь выбраться отсюда?

Лязганье ключей прекратилось, и послышались поспешные, слегка шаркающие шаги в сторону палаты. Появившееся нечто заставило Эндрю инстинктивно попятится назад, но внутреннее любопытство и отсутствие страха пригвоздили его к месту так, что  незнакомец,  почувствовав, что лишен превосходства, предпочел оставаться в полутени,  нагнетая и  без того запредельную тревожность и таинственность.  Часть подола черной, как смоль, рясы в полутьме переливалась шелком и  отдавала какой-то непонятной теплотой, явно неподходящей той обстановке, в которой он находился. Шарканье ног и переминание выдали в незнакомце  кого-то весьма низкого роста и довольно крупного телосложения, что подтверждало  тяжелое и довольно частое дыхание с подсвистом.

- Сэр, немедленно ответьте мне, что я тут делаю??? Отвечайте!

 Явно смешавшись от такого поведения и замявшись, незнакомец, будто долго вбирая воздух, вдруг выпалил, пожимая при этом плечами в таком недоумении, какое это только могла выдать та видимая его часть и собственные ощущения Эндрю. При этом его тон был таким, словно это был наиглупейший вопрос от человека, который знает ответы на все вопросы, и вдруг решил поиграть в дурашку, состроив снисходительную мину:

- Вы умираете.

Эндрю опешил от такого ответа и присел на кровать, судорожно перебирая в памяти последние эпизоды своей жизни и вдруг, вскочив, вцепился в решетку так, будто это было его спасением, прокричав, что есть силы в лицо новоявленного персонажа:

- Как такое возможно? Как умираю? Я??? Как я умираю???

Не ожидая такого выпада, карлик отлетел и, видимо больно стукнулся обо что-то головой, бурно выругавшись на незнакомом Эндрю диалекте, после чего поднялся и медленно, будто опасаясь запертого за толстенными прутьями Эндрю, виновато ответил:

- Медленно, хозяин. Очень медленно.

Последние слова, сказанные тоном самой ласковой матери, которую можно было только представить и снабженные улыбкой чеширского кота, явно не беспокоившего себя  чисткой зубов, привела Эндрю в бешенство.

- Да вы с ума посходили??? Верните меня обратно к родителям иначе я вас всех…!!!

 Последние слова он буквально выплеснул из себя так, будто кто-то с невероятной силой ударил в грудь, оставив разливающееся огнем жжение в области сердца.  Оказавшись в пустоте и, получая удары за ударом в одно и то же место, Эндрю сжался в комок и, внезапно разогнувшись, натянутой струной ринулся на неведомо откуда явившегося обидчика.

- Разряд! Пульс! Реакция зрачков на свет! Он вернулся…

 Слова о возвращении, пролетевшие огненной стрелой в туманном сознании Эндрю, указали тот путь, что должны были пройти его сонные, словно сомнибулы, мысли, потерявшие всякий смысл к чему-либо.  Слегка приоткрыв глаза, он увидел родителей,  стоявших за стеклом: отец, каким Эндрю его не видел никогда, старался успокоить маму, не находившую утешения даже в словах о том, что их сын  пришел в сознание, словно переживала о гораздо большем, таком, что Эндрю было ещё не понять. Полицейские, стоявшие рядом и пристально рассматривавшие его,  молчали, словно догадываясь о том, чего ему  тоже было неизвестно. Царившая повсюду таинственность и ожидание  ответов придало Эндрю огромное и непонятно откуда взявшееся желание скорее разобраться с этим, и, оставшись наедине с самим собой… А вот что он будет делать дальше, оставшись один, Эндрю не знал, распаляя внутренний зуд собственной беспомощностью, чем-то похожий на  сдерживаемое раздражение.

- Что случилось со мной?

Внезапно заговоривший Эндрю привлек в палату  родителей. Влетевшую в комнату мать едва удерживали несколько полицейских, настолько внушало её поведение угрозу, что её пришлось вскоре увести. Говоривший с отцом полицейский присел на кровать, его коллеги же, задернув  шторы палаты, обступили кругом, словно опасаясь, будто кто-то услышит их разговор. Жара в палате давила на каждого, словно выжимая людей, но воздух оставался кристально чистым. Полицейскому было далеко за тридцать, но гладко выбритая щетина и хороший костюм заметно молодили его, а темная кожа и вовсе делала его красивым, что не мог не оценить даже Эндрю, мысленно представив себя в его одежде.

- Меня зовут Раймонд Паланн - я местный детектив и расследую то, что произошло с тобой и ещё несколько странных случаев. Мы полагали, что это ты нам расскажешь, что же с тобой произошло.

 Внимательный и улыбающийся взгляд проникал в душу Эндрю гораздо больше, нежели он мог себе это позволить для незнакомца. Переход на  «ты»,  столь резко контрастировавший с только что возведенным впечатлением и деловая манера разговора начали отталкивать  его и,  спустя несколько секунд, Эндрю снова был самим собой.

- Что ещё за странные случаи?

 Прохладный ответ юнца, в положении которого было бы естественным тут же рассказать обо всём, смутил  детектива, но  огромный опыт ведения ещё более запутанных дел, направил его не на бичевания себя в проколе, а в мгновенный поиск других вариантов подобраться к тому, что мог знать и видеть Эндрю.

- Эндрю, ты очень умный для своих лет  мальчик и мы наслышаны о твоих достижениях. Но они ровным счетом ничего не значат для нас. Не пытайся увиливать, хорошо?

 Изменившийся тон детектива был подобен удару камня по голове, что не так давно довольно непривлекательно наложил несколько шрамов на лицо Эндрю. И он, копируя манеру детектива, сменил тон  на подобный отеческому распеканию голос святого отца.

- Вы говорите со мной так, мистер Раймонд, как будто мои  прошлые заслуги мешают Вам докопаться до истины. Но Вы и понятия не имеете, что блуждая в чужих душах, всегда будете идти по ложному следу, поскольку ни один здравомыслящий человек не раскроет Вам пути к своему сердцу.

 Ещё более удивленный детектив посмотрел на окружающих его коллег, лица которых становились с каждой фразой  Эндрю всё более неуверенными. Будто подростки, шкодившие за углом, они стояли над Эндрю и чувствовали себя пойманными директором школы.

-  О чем ты говоришь? Я прошу тебя вспомнить то, что ты видел и описать то, что с тобой произошло - разве это так  сложно для тебя, имеющего столько наград?

 Принижающий тон детектива распалил Эндрю и последний, с улыбкой прищурив глаза, выражал восторг от того, чего детектив ещё не знал. Впервые почувствовав на себе пробирающий насквозь взгляд, детектив почувствовал себя неуютно и словно чего-то ждал.

- Вы похоже на человека, страдающего манией подглядывать, детектив. Подумайте, как глупо Вы выглядите и представьте, что, приходя утром на работу, Вы спрашиваете у коллег: «А что Вам сегодня снилось?» Как они посмотрят на Вас?

 Подавленный смех нескольких коллег, тут же взявших себя в руки,  одернул детектива, что последний не мог не оценить, прищуриваясь и смотря  прямо в глаза Эндрю, словно принимая его вызов. Звонящий телефон детектива прервал начавшееся состязание, за что некоторые из коллег поблагодарили Господа Бога, испытав утомление, которого не знали в течение последних  десяти лет напряженной службы.

- Это бесполезный разговор,  Эндрю. Поговорим, когда тебе будет, о чем рассказать.

 Кивнув отцу, детектив вышел вместе со всеми, словно никогда и не приходил.

 Стоявший в углу палаты отец, казалось, прожил за несколько коротких минут несколько жизней. В его глазах мелькали обрывки прошлого, яркие, словно звезды воспоминания о раннем детстве Эндрю теперь приносили боль,  найти источник которой казалось сложнее, чем с закрытыми глазами  нащупать иголку в стоге сена.  Потухшие под наплывом сомнений глаза не выражали ничего, кроме горечи собственной непредусмотрительности и излишнего доверия к супруге - всё выражало крадущуюся тень недоверия к самому светлому и единственно делающего отца тем, кто он есть. Стыдясь собственных мыслей, отец невольно отводил взгляд в сторону, опасаясь, что Эндрю прочтет его мысли, совершавшие самый дерзкий набег на святая святых - признание Эндрю собственным сыном.  Пытаясь найти предлог для разговора, отец повертел  бутылку с водой, доставшуюся от детектива в коридоре и решил предложить её сыну, явно желающего воды после всего произошедшего, к тому же жара становилась не выносимой.
Вошедшая в комнату медсестра сказала отцу, что воды не будет в больнице ещё целый день, поэтому то, что он взял воду с собой, было весьма предусмотрительным с его стороны. Не видящий в полусонном состоянии отца, Эндрю воспринял слова медсестры как комплимент отцу и последний, благодаря провидение  за такую возможность, не теряя ни минуты присел рядом с ним, протянув всё ещё дрожащую руку с водой.

- Ты не сердишься на маму, Эндрю? Сегодняшний день  стал для неё огромным испытанием.
Навернувшиеся слёзы Эдварда Рихарда, закаленного в боях  офицера иностранного легиона, молили Эндрю заговорить с ним, ожидая этого последние несколько лет.

- Нисколько, отец. Скажи мне, что так потрясло маму? Я видел вас в машине, которая вам не принадлежала, но вы были сами не свои ещё до того как наше жилье ушло в землю.

 Прерывистое дыхание отца стало настолько частым, что его можно было принять за огромное сердце. Ощущение комка в горле прошло не скоро, и только после отец заговорил.
Спускающийся по лестнице  детектив Раймонд вдруг остановился и впился взглядом в звездное небо. Всё окружающее перестало существовать, ни стук сердца, ни  шум больницы, вечно тревожной и живущей в ожидании горя, ничто не говорило в нем - только тишина и чувство беспредельного блаженства, врезавшегося в суетливую жизнь детектива.  Прислушиваясь к себе, стараясь затронуть те невидимые никому струны собственной, уже давно не юной души, Раймонд не нашел ни  тени злобы и расстройства от прошедшего безуспешно разговора с  Эндрю.  Сколько бы ещё  часов он так простоял,  и какие бы тайны самого себя смог открыть - он так и не узнал, получив хлопок по плечу отстоявшего за кофе напарника.

- Детектив, Вы думаете, он действительно ничего не знает?

- Фрэнк, когда ты в последний раз в жизни видел подростка, пролетающего пулей сквозь дом и  лежащего на заднем дворе без единой царапины и при этом с остановленным сердцем? Этот парень что-то скрывает или боится нам о чем-то рассказать. Установите за ним наблюдение.