осень...

Осень. С вечера дождь постукивает в стекло и навевает мысли грустные, тягучие.
Вспомнился папка и рассказы бабушки…
Мокрый сентябрь. А картошку надо копать. От этого никто не освобождал. Бабушка, мама, дядя – мамин брат, и отец собрались на поле. Дети дома остались.
Копали целый день. Присели, наскоро попили чаю и снова в эту грязь. А вдруг так задождит до морозов! И пропадёт весь труд. И зима голодная…
Отец тоже копал, хоть и слепой. Мама рядок ему покажет и он добросовестно все до единой картошины собирает. Дядя Петя подкапывал и вёдра относил.
Выкопали всю картошку уже поздно. Темно было. А дождь всё идёт. Поле в Торгашино, на горе, машины нет и взять негде. Своя телега. Нагрузили мешков до верху, дядя Петя отца поставил спереди (запряг) а сам сзади, взял молодую берёзку, воткнул в телегу – тормозить. Бабушка ругается – что ж ты делаешь, окаянный! Он же без глаз!.. А с горы, скользко. Бежали – говорит – аж дух заходился.
- Я же вижу, я направляю. Ваня, давай! Моя лошадка…
Как бы то ни было, картошки много накопали и перевезли всю. На поле нельзя было оставить, охотников много на неё.
А если бы не эти шутки да подковырки, как жить. Всего два мужика в доме. Да и не два, а полтора… А дядька говорил – детей умеешь стряпать и кормить умей!
Отец физически здоровый мужик и сам не потерпел бы, чтоб за него кто-то делал его работу. Много чего умел!
Были как-то в Иркутске отец с дядькой… Зима. Дядя Петя ведёт отца. Давай, Иван, вот сюда. Больше негде пройти. Потихоньку, тут узко и лесенка. Во, Иван, а теперь садись и вниз! Больше никак.
Это он завёл отца на детскую горку и вниз съехали с неё.
Молодые были ещё, лет по двадцать пять.
А ходил папка по городу… Эти подвальные окна – как ноги не переломал?.. сколько раз в них падал. Со всего маха, как идёт и ухнет. А в рощу переехали, ещё не было асфальта, а колодцы-то уже были. И вот раз ждём с работы, а его нет и нет. Мама беспокоится. Подумали, что опять загулял. Да вроде получки не было…
Потом появился, весь грязный и хромает. Мама с него сняла сапоги, а в них по полведра жижи! Упал в колодец, да хорошо – трость поперёк легла, так не убился. Люди вытащили. Помогли.
Так ить ему надо запомнить это место! Начал вокруг ходить и… опять ухнул!  Вот и пришёл весь выкатанный.
Мог и пуговицу пришить и утюг наладить. Готовил сам, если мамы не было. Стирал, ещё и нас учил. Мне, если что-то надо было, я шла к отцу. Да и все дети шли к нему. Он всё так доходчиво расскажет…
Мы никогда на улице не получали информацию. Он если не знал, как ответить, говорил – ты завтра подойди, у меня сегодня голова болит. И на завтра всё обязательно расскажет. Любил детей, а меня так наверно больше всех. Старшая! Первая.

Пришла на этот свет недаром
- Была глазами я отца…
И раскрывались Божьей карой
Навстречу нам людей сердца.
С лоточком и морскою свинкой,
И белой магией в руках,
И мною – вечной половинкой,
Туда – сюда на поездах.
О, сколько буду жить на свете,
В глазах всё рельсы полотном.
И дождь идёт, и солнце светит,
Отец, в сиянии святом.
Нам трудно было на дорогах:
Нога его – ножка моя!..
Но исходили очень много
Земли родной в этих краях.
Бывало, на руках уснувши,
Я просыпалась оттого
- На грудь мою упали груши
И ела их из рук его.
Я терпеливой подрастала.
А вот и школа на носу!
И не хотела, и роптала
- Давай уедем за версту!..
Но всё равно – семь лет и школа.
Упёртость папкина во мне,
Детей домашних в классе свора
И кулаки крепче камней.
Сама кусала и пинала,
И привыкала день за днём,
И кулаками выбивала
У пацанов слезу огнём.
Но я читала! Это много.
Газеты и большие книги.
Всё в предложениях, не слогом,
И волшебства ловила миги.
И уважение мальчишек
Нашла за то, что знала много,
Пусть не сама, а всё из книжек,
Но выдавала это строго.
Вот так катились мои годы
И вдруг… отца совсем не стало.
И в дверь мою, под мои своды
Улыбки больше не упало.
Осиротела я с семьёю
И боль не выплаканных слёз,
Под этой ласковой луною
В стране волшебных милых грёз.