Циркач для Лолиты

                Олег ИГНАТЬЕВ. ЦИРКАЧ ДЛЯ ЛОЛИТЫ.
               

                Роман. Синопсис.

         Молодой игрок московской футбольной команды Андрей Куренцов, выросший без отца и получивший дворовое прозвище Циркач, лидер по натуре, ловелас и кутила, человек свобододюбивый и своенравный, совершенно неожиданно для себя влюбляет в себя дочь известного олигарха. Будучи успешным центральным нападающим и капитаном команды, он представляет собой реальную угрозу для признанных лидеров отечественной премьер-лиги. Соперники ему завидуют, бывшая возлюбленная угрожает местью, а тайные враги делают все,  чтобы  он оказался на скамье подсудимых с обвинением в убийстве  своей новой знакомой. Роман написан современным языком, образно и живо. Рассчитан на массового читателя.
















 Аннотация.
 
   Отличаясь простотой и доступностью  (мяч, ворота и кусочек свободной земли) игра в футбол из игры посвященных превратилась в любимый вид спортивного состязанияотдыха многих миллионов людеймиллионов.  Нет на нашей планете такого уголка, где мальчишки не гоняли бы мяч, а убеленные сединами старцы не следили за соревнованиями сильнейших футболистов мира. Каждый календарный матч, турнир, чемпионат, всякая товарищеская встреча – своеобразный акт непрекращающегося ни на миг потрясающегодраматичного действия с упоительным названием: жизнь. Олег Игнатьев живо, достоверно описывает  спортивные баталии, хотя и не ставит перед собой задачу футбольного всеобуча.  Эта книга написана не по заказу, а  по глубокому убеждению, что не будь футбол игрой красивой, не было бы у него такого огромного числа поклонников. Роман «Циркач для Лолиты» рассчитан, прежде всего, на молодежную аудиторию, хотя  аАвтор нисколько не сомневается в актуальности своего произведения для самого широкого круга читателей ии приглашает всех желающих (пусть на короткое время) стать соучастникаоми тех событий, которые описаны в романе,. главный герой которого вынужден признать, что «земная жизнь печальна без любви, с любовью же – трагична». Хочется думать, что благосклонный и внимательный читатель по достоинству оценит эту мысль, ведь в наше время  надо обладать большой душой, чтоб пережить трагедию любви, всегда приправленную вероломством.
    Самоотверженность и благородство, преданность и коварство, борьба амбиций и жестокий расчет, стремление к победе, к счастью и любви, все это сжато пружиной интриги, больших ставок, человеческих страстей и обостренным драматизмомблистательно закрученным сюжетаом.
    Новый роман Олега Игнатьева  это долгожданная книга о тех, кто играет в футбол, любит его и,  ненавидит и. любит его.









                ОЛЕГ ИГНАТЬЕВ

                Циркач для Лолиты
                Роман

                Не понимаю, как можно всерьез говорить о любви?
                С таким же успехом можно говорить о футболе.

                Мнение директора элитного SEX-шопа.
                Человек наших дней устроен так, что              доверчивость воспринимается им, как глупость, а  чистосердечные признания                вызывают у него сомнения в их искренности.               
                Автор               
 
               
                В «московской пирамиде»  можно бить               
                по любому шару.
                (Из правил игры на бильярде.)

                Спортивная слава та же нимфетка. За себя               
                не отвечает.
                Джозеф Норбейн, английский               
                футболист и драматург.


                Предисловие автора

            Петю-Муссолини я засек в пивнушке на Арбате. Мы когда-то с ним дружили, корешились, даже бодались в детстве за одну команду, попав на первенство района по футболу. Мне тогда мячом зафинтилили так, что я с неделю ничего не видел – правым глазом. А Петя отличился. Расталкивая всех, кого мог одолеть, ссадив не только локти, но и пузо, он смухлевал в штрафной  площадке (офсайд не доказали) и разобрался с вратарем: забил победный гол. Я откатился в аутсайдеры, присел на лавку запасных, поник, увял, притух и, побывав у окулиста, выписавшего  мне очки, с горя записался в изостудию. Как поется в одной песенке, «Ххотел быть пиратом, а стал скрипачом». Об этом я теперь нисколько не жалею, даже рад, что черный креп разбойничьего флага - с перекрестием костей! - не реет надо мною наяву, а если и реет, то чужой, и лишь во сне, отбрасывая свою тень на  вздыбленные паруса груженной золотишком каравеллы.
  Но речь не обо мне (себе я надоел давным- - давно) – о друге детства. Его
щенячью преданность футболу оценили: приписали к школе олимпийского резерва, благо, жил он в Москве и особой заботы не требовал.  Мать его работала кассиром в винном магазине, отец шоферил, частенько повторяя: «Свет большой, дураков много». Начальство гоняло его по дорогам Союза, отсылая то на Дальний Восток, то еще куда-нибудь подальше, и Петя, подолгу оставаясь один дома (братишек и сестренок у него не было) охотно разделял со мной часы досуга. Признаюсь, дДружбой с ним я очень дорожил и часто хвастался. Особенно, когда он нацепил значок  мастера спорта
 и завоевал титул чемпиона Советского Союза, выступая за юношескую сборную России. Где-то в моем архиве среди бесчисленных газетных вырезок, ученических рисунков и эскизов, черновиков и писем, открыток и похвальных грамот, должен находиться снимок с запечатленным на нем Петей, в ряду таких же юных триумфаторов. Помню, он сидит у кого-то в ногах со счастливой улыбкой. Я бы с удовольствием вставил этот снимок в рамку и повесил на стене, как сертификат, зримо подтверждающий, что и в двадцатом веке люди были счастливы. Все так,  но пойди,,   найди его в бумажной завали,  этот самый  исторический документ!, Сейчаскогда не то, что в архивах копаться,  в гору глянуть некогда из-за осточертевшей необходимости соответствовать «духу перемен» и резко забуревшему уровню «благосостояния народа». Как бы там ни было, Петр Мусолин (это его настоящие имя и фамилия),  стал профессиональным футболистом, хотя  и числился на каком-то хитром заводе слесарем-сборщиком пятого разряду.  (Нарочно подменяю уважаемую мной привычную гласную «а» потешно-разухабистой «у»  на конце крепкого слова «разряд» по той причине, что ни у меня, ни у Петразряда.ра этот  рабочий факт его спортивной биографии не вызывал ничего, кроме кривой усмешки. Чувствуете «у»?)

   - Ты не смотри, что я того, - Петр мазнул ладонью по щеке, заросшей сивым полынком, как бы извиняясь за свой нереспектабельный вид, когда
 узнал меня. – Сейчас здоровьишко поправлю,  и погоним пчел в Одессу. – Он отхлебнул из пивной кружки дешевого пойла, именуемого в просторечии «мочой Тарзана», и погладил себя по груди. – Хорошо. А то в башке мухи плодятся. – Пошарив сначала в одном, а затем в другом брючном кармане, Петр щелкнул себя по кадыку с тоскливым интересом.
    - Ты, кстати,  как? Приветствуешь?
   - Разве что за встречу, - сказал я и вскоре вернулся с бутылкой водки и нарезкой семги. Гулять,  так гулять. Столько лет не виделись!  К тому же,  я был при деньгах: получил гонорар за роман, опубликованный в толстом журнале. Мог себе позволить - вспомнить молодость.
   Петр одобрительно кивнул: «Это по-нашему» и кротко-завороженно смотрел,  как наполняются стаканы.
    - Вот теперь погнали! – обрадовался он, когда мы выпили по «первой»
и он окончательно признал меня. – «Альберт» кликуха у тебя была, ты  еще
финт мне показал, вот так, ногой! – Он глянул вниз, шаркнул подошвой по заплеванному полу и покосился на бутылку.
   - Было дело, - согласился я, влил в себя зелье, и странным образом довольно быстро опьянел. То ли от нахлынувших воспоминаний, то ли от забродившей в моем сердце невозвратной юности и браги чужой жизни.
    Петр жаловался на судьбу, скорбил, что все мы прах и тлен, что приходим  - вот! – и уходим – вот! – с голыми пятками, и это надо па-а-ани-мать, и радоваться что…
   - Живем на зло врагу!
   Он с гулкой убежденностью хватил о стол ладонью и велел мне записать его домашний адрес.
   - Телефон, брат, отключили. Я вне зоны.
   « Все в этой жизни как-то подло повторяется», - подумал я и попросил уборщицу посуды принести нам еще «холодненькой» с закуской. 
   Утром с больной головой я тупо засел за работу. Мне надо было  - край! – закончить «Портрет человека с метлой» не позже обговоренного с заказчиком срока, и я, человек обязательный, приготовил холст, выдавил на палитру краски и взялся за кисть. Не знаю, что меня отвлекло, наверно мысль, которая просилась на бумагу, но вскоре я сидел на кухне и едва успевал записывать рождавшиеся в голове строки. Кстати, тогда я и пришел к неутешительному выводу:, что «человек наших дней в наши дни… устроен так, что доверчивость воспринимается им, как глупость, а  чистосердечные признания вызывают у него сомнения в их искренности. Вернее, осознал раньше, но записал только что.               
 (см. эпиграф.)
Вернее, осознал раньше, но записал только что.
   Вообще, пишу я медленно, с большими перерывами, а тут как накатило.
Ясное дело, все достойно описания, но не все хочется облекать в слова. А поскольку воля творческого человека зиждется,  прежде всего,  на пресловуто-эгоистическом « я так хочу», то любой посыл иного рода воспринимается, как знак свыше.
   «Портрет» я дотюкал, сдал, получил вознаграждение и не притрагивался к холстам до тех пор, пока не закончил роман, навеянный рассказами Петра.   Поскольку его адрес друга мной утерян, а встретить друга  его в городе никак не удается (хотелось уточнить кое-какие эпизоды), я заранее предупреждаю, что события, описываемые в романе, так жеравно, как и его герои, столь же реальны, сколь реален литературный вымысел.
    Иными словами, ничего этого не было. Нигде и никогда.















                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
                Любовь с первого взгляда или ожидание чуда
 
                Глава первая

            «Вчера, поблизости от Авиньона, в небольшом французском городке
Лакосте, где находится замок  знаменитого маркиза де Сада, был задержан человек, подозреваемый в убийстве российского бизнесмена господина Шевалье, активно содействовавшего при жизни  успешному развитию детского и юношеского спорта в России».
     Голос телевизионного комментатора новостных известий был приглушенно-ровнымтихим и мог бы показаться скорбно-сочувствующим, если бы не насморочный прононс, придававший смыслу сказанного оттенок  мрачной скуки.
   Андрей еще раз взглянул на беспросветное лицо телеведущегоговорившего и переключил канал. Вот-вот должен был начаться полуфинальный матч чемпионата Испании по футболу. Игра двух ведущих национальных клубов  «Мадрида» и «Реала» обещала классную интригу. Пока по экрану раскатывали на роликовых коньках бутылки с «витально-энергезированной» бормотухой, рекламируя новый  «стиль драйва», он сходил на кухню, достал банку ирландского пива  и перелил содержимое в бокал. Пить из банки он отвык с тех пор, как стал встречаться с Дашей. Ее отец при личной встрече намекнул, что питаться в «Макдоналдсе» и глотать пиво из банки  неприлично. У  него самого, в отличие от Даши, отца не было,  а подсказать, что эстетично, а что нет, никто не догадался. Разумеется, отец у него был, но вскоре после рождения Андрея он пропал в Афганистане. Как гласила официальная бумага, полученная матерью из военкомата, «командир вертолетного полка, летчик первого класса, полковник Куренцов Ю.К.  погиб  смертью храбрых, выполняя интернациональный долг в  дружественном нам государстве». Дальше шла многозначительная, политически обусловленная оговорка: « находясь в составе ограниченного контингента войск». Получите, распишитесь. Фотографию отца в камуфляжной форме Андрейон всегда возил с собой. Другой снимок,  на котором тот запечатлен в кабине вертолета непосредственно перед очередным исполнением этого самого «интернационального долга», Андрей увеличил и повесил над прикроватной тумбочкой, заказав строгую раму из металлизированного профиля со стеклом. Снимок отца был настолько четким, что хорошо был виден косой шрам на подбородке и две небольших родинки на левой щеке. Отец сидел вполоборота, приоткрыв вертолетный «фонарь» или, наоборот, задраивая его в тот момент, когда попал в прицел фотообъектива. Аппарат щелкнул, створки  диафрагмы захлопнулись, и  отец теперь смотрел куда-то вбок и вдаль.  вВ его голубых глазах глазах отца (у Андрея такие же) затаились непонятная печаль и пристальная пытливость, словно он уже увидел свою смерть и теперь хотелчет разглядеть ее получше.  Отец смотрел куда-то вбок и вдаль.  «Он вообще-то был веселый, - рассказывала мать. – Не унывал ни при какой погоде. Что ни случись, ему все хаханьки. Любимец женщин, как же!» – Тут она обычно хмурилась и надолго умолкала шла на кухню стряпать.
    Перелив пиво в бокал, Андрей захватил пакетик с фисташками и
неожиданно подумал, что, сколько себя помнит, его все время окружали чьи-то смерти. С самого его рождения. Сначала смерть отца, потом бабушки и деда, как-то разом постаревших, занедуживших, и живших, как бы по инерции, хотя Андрея баловали и любили. На невестку они за что-то обижались, а за что? Так и осталось без ответа. На все его расспросы мать отмалчивалась, упирая на то, что  «много будешь знать». Ни в семь, ни в десять лет он не горел желанием состариться, впрочем, как и теперь в восемнадцать. Потом погиб сосед по лестничной площадке. Поехал на своем стареньком горбатом «Запорожце» за грибами и чем-то помешал вылетевшему на встречную полосу  КАМазу. Этим же летом Андрей хоронил своего сверстника,  Славку из тринадцатой квартиры. Дружбаны  собрались к нему на именины, пришли в белых рубашках, даже цветов нарвали с клумбы, а того увезли в морг. Мать послала его за лимонадом и печеньем к чаю (жили они бедно, и денег на торт не было) а в это время проезжавший мимо самосвал, груженный строительным камнем, так тряхануло на выбоине, что огромная булыга свалилась на заднее колесо и тут же, отброшенная им, стукнула именинника  - прямо в висок. Вроде и синяк-то небольшой, а смерть наступила мгновенно.  Белое, слегка припудренное лицо одногодка, лежавшего в гробу с ватными катышками в носу, он  теперь вспоминал всякий раз, как только память возвращала его в детство.
     Мать  Андрея работала терапевтом в поликлинике и,  чтобы прокормить себя и сына «пахала» на две ставки, хотя платили ей как за полторы с четвертью. Пенсию за погибшего мужа она принципиально не тратила, надеясь на сэкономленные деньги выучить Андрея - дать ему  возможность получить высшее образование.  Как и большинство сильных, здоровых и уверенных в себе женщин, в одиночку воспитывавших сына, она не испытывала ни малейшего желания повторно выйти замуж, чтобы еще кого-то кормить-обстирывать и  нервничать по пустякам. В добрых отчимов она не верила. Может, кто-то в ее молодой личной жизни и присутствовал, но на все приставания Андрея: «Мам, а у меня  новый папа будет»? отвечала резко: «Пока я жива, нет». Потом она притягивала его к себе и заглядывала в глаза: «А разве со мной тебе плохо»? И ее щеки становились мокрыми.  «Не плачь, мамочка, - крепко обнимал ее Андрей и принимался убеждать, что никакой дядька ему не нужен. Просто пацаны пристают: « А че твоя мать тебе пахана не найдет»? Вот он и спрашивает..  С годами Андрей понял, что  его удивительно красивая, нежная и хлопотливая мать вполне могла устроить свое счастье, сделать все возможное, чтобы у нее  был  муж, надежная опора, чтоб  о ней заботились, холили и всячески потакали ее маленьким  простительным капризам: «Имею право. Натерпелась!» Но, по всей видимости, таких спутников жизни не находилось, хотя характер у нее общительный,  и она привычно тянула семейный воз одна.  В какой-то момент Андрей почувствовалпонял, что свобода действий и отсутствие мужской, строгой опеки  самым наилучшим образом соответствовали его самостоятельной натуре. Уже к десятому классу он твердо осозналпонял, что выросшему без отца, отец не нужен. Не говоря уже о чужом дяде, чья забота и – не дай Бог!  возможная- ласка могли вызвать у него сегодняшнего дрожь отвращения. Брр!.. Младенчество – да, пора беззаботная, но отрочество, юность – период напряженных исканий, духовных и нравственных, борьба с уловками ума,  попытка разорвать путы лицемерия и ханжества, которыми опутана жизнь взрослых, бунт против диктата  лжи и прагматизма с их жестким каноном подчинения не лучшему, а сильному, ослепленному властью и наглостью.
    - Ты на кого, ханыга, веник мочишь?
   На Андрея надвигался отморозок Чуля, топыря локти и приблатненно шаркая подошвами. Всем своим видом он как бы показывал, что его надо держать и держать крепко, потому что он крутой, жиган,  и сейчас будет море крови. За его спиной маячил Витька Жулеобин - Жаба, мстительно кривя широкий рот. Губы его были в струпьях и ранках, словно обгрызенные тараканами, а руки – в каких-то болячках, за что он и получил свое прозвище. Два дня назад Жабаон ни с того, ни с сего решил показать, кто во дворе самый сильный. Решил и приступил к действиям. Поколотил двоих, дал пенделя третьему, четвертого послал за пивом, пригрозив, что «уроет, и мать не узнает». Пацаны обалдели от такого «наезда», но ничего в свою защиту сделать не смогли. Инициатива была упущена. По старой памяти они обратились к Андрею, главному авторитету двора и лучшему нападающему молодежной команды клуба «Литейщик», выступавшего в чемпионатах премьер-лиги. Выслушав челобитную, Андрей повелел, чтобы Жаба, который дважды оставался в одном классе и был старше его на три года  (в школу пошел с восьми лет) (в школу пошел с восьми лет), попросил у ребят прощения и не пытался держать «мазу».
   - За беса проканать не выйдет, Ты перед кем пальцы гнешь? – открытомиролюб предостерег ониво спросил он  у Жабуы и строго посмотрел в его свиные глазки. – Перед теми, кто слабее? За беса хочешь Отметелим, мама не узнает.проканать?
   - Пошел ты! – кратко описал предстоящий маршрут Жаба и сделал подлый разворот влево, словно оглядывался назад. Андрей знал, что он левша и, не дожидаясь подло-скрытого удара, засветил ему справа.  Жаба
 мотнул головой и пошел пятками назад. Сколько бы он так двигался, загребая пыль руками, сказать трудно. Может быть, еще недели две. Задний двор между гаражами и стеной пивзавода, где обычно собирались пацаны, для проведения толковищ и культурного досуга, был не широким,  но довольно длинным. Выручил  случайный камень, подвернувшийся под ногу. Жаба хряснулся затылком  и  засмотрелся в небодумался о неземном. А вот теперь он шел напяливать «ханыгу»: обламывать рога и ставить раком. Правда, с чужой помощью. Проходной двор, в котором  Чуля и Жаба подстерегли поздно вечером  Андрея, напоминал собой угольный  сарай – такая в нем стояла темень. Если бы не тусклый свет луны, да чье-то узкое окно, слабо освещенное настольной лампой под зеленым абажуром, сравнение с угольным складом было бы абсолютно верным, и вряд ли Андрей узнал бы во встречных парнях своих неожиданных недругов. Честно говоря, недругов у него не было. Чуля бузил в их квартале, но не в его дворе. Отсидев полтора года в колонии для малолетних, он был освобожден по амнистии и теперь сбивал бригаду для «солидных дел».  Долговязый, чуточку сутулый, почти на голову выше Андрея, он залупался постоянно. Хходил с кастетом и ножом, запугивал мальчишек. Те ему платили дань, кто сигаретами, кто пивом, и, вскоре новоявленный «жиган»Чуля, по всей видимости, стал кумиром Жабы.  Татуированным примером  «делать жизнь с кого». Поговаривали, что узкогрудый Чуляновоявленный «жиган» здорово дерется, но это могли быть и понты,  ничем не подтвержденные слухи. У Андрея с ним Чулей никаких стычек не было. Да и не должно было быть. Разные у них дорожки. Хотя, стоп. Лизка Семенова, двоюродная сестра Жабы. Андрей вспомнил, что ровно неделю назад у нее на дне рождения он впервые напился в дугу. На праздничном столе, заставленном бутылками «шипучки» и  пива, салатами и чипсами,  в какой-то момент появилась литровая бутылка водки  в сопровождении настоящего ямайского рома, неизвестно кем принесенные  по случаю пятнадцатилетия Елизаветы. Вот эта веселая парочка и затуманила мозги Андрею. Тиская в коридоре тезку английской королевы, тоже сильно окосевшую, он все пытался вылущить наружу то, что она прятала за пазухой, и никак не мог расстегнуть дурацкие зацепы: мелкие и офигительно скользкие. Лизку во дворе лапали все, и пацаны ее за это уважали, показывая ей новые татуировки, как на открытых участках тела, так и на потаенных,   особо почитаемых членах. Последние - сокровенные вместилища ночной истомы - имели свойство быстро прибавлять в росте по мере их пристального изучения, будь то стыдливый осмотр или простодушная проба на прочность.
      «Хрящ, -  ставила Елизавета предварительный диагноз, чтобы спустя какое-то время прийти к окончательному выводу: - Кость».
      Жаба предупреждал, что на его сеструху положил глаз «приворованный» Чуля, но Андрей не придал этому значения: ямайский ром потянул на подвиги.
    - Чо молчишь? Очко жим-жим? –  наглым тоном, исполненным мстительной угрозой спросил Жаба, становясь по правую сторону  Андрея и как бы обходя его сбоку. Руки он держал в карманах.
   Пауза затянулась, и Чуля нервно сплюнул.
  - Я не понял.
   - А тут и понимать нечего, - вполне миролюбиво ответил Андрей, хотя холодок опаски потек по спине. Он боялся пропустить первый удар и,  подчиняясь привычке ( – все же он игрок нападения),  инстинктивно ушел влево, не сводя глаз с длинных рук противника. – Все то, что происходит с нами, происходит не с нами. Мы совсем не то, что думаем о себе, как представляем себя. Но мы или не догадываемся об этом или нам изменяет память. – Эта крутая заумь сама собой слетела с языка и произвела на Чулю неизгладимое впечатление. Он даже ссутулился больше обычного,  и непонимающе глянул на Жабу: мол, чего это с ним?  Чокнулся от страха? Тот сам вытаращил глаза и пожал плечами.
   Видя явное замешательство в стане врага,  и не имея ни малейшего желанияя
   махать руками (Андрей устал на тренировке, потом пришлось играть в товарищеском матче на выезде), он продолжил «мозговой штурм».
    - Человек, хорошо подумав, сам отвечает на те вопросы, которые задает. Себе и другим.
    Не говоря больше ни слова, он решительно шагнул вперед, прямо на Чулю, и тот, покрутив пальцем у виска, отступил в сторону, пропуская Андрея.     Побывав в колонии дляна зоне среди малолеток, Чуля хорошо усвоил, что если вот такой  балабол - клоун шизанутый! – замочит кого, ему ничего не будет, а  самому опять утюжить зону или склеивать ласты раньше срока никак не хотелось. Погода стояла клевая, Лизку он захомутал,  да и других дел хватало.
   - Гуляй, придурок, пока я добрый!
   Чуля матюкнулся и  еще что-то сказал, но, судя по тону, теперь он обращался  к Жабе.
      Чудом избежав тогда серьезной стычки, Андрей подумал, что юность отнюдь не лестница в небо, как пишут в книгах, а самое настоящее минное поле. Молодость все время стоит перед выбором: налево пойдешь – обдолбанным быть, направо – поддатым. Ни минуты передышки, ни секунды покоя. Зависимость от друзей и гормонов – чудовищная. Жажда любви и уважения – вот те оглобли, в которые впряжено сердце подростка. Одной ногой он стоит на доске сноуборда, а другой бьет по мячу. Учится отрицанию, чтобы иметь право утверждать. Андрей лет с десяти мечтал сам решить свою судьбу, полюбив футбол и все, что с ним связано. Если рисование или игра на гитаре были его увлечением, развивающим в нем чувство прекрасного независимо от тех ужасных декораций, в которых проходило его детство, то подлинной его страстью был футбол. Круглый мяч, пахнущий крашеной кожей и пылью, повиновавшийся движениям его ноги и прилипавшим к ней, подобно красной глине в серенький дождливый день,   заменял ему многие радости жизни, о которых он, впрочем, не подозревал. Врожденная сила помогала ему быть выносливым, а ребячьи игры приучали к ловкости. Чувственность, просыпавшаяся в подростках, его сверстниках, не обошла его стороной,  и вскоре он стал испытывать болезненное любопытство к женщинам, к их телу, к их повадкам, ко всему тому, что вызывало робость, томило по ночам и заключалось в понятии противоположный пол. Застенчивость могла скрутить его в бараний рог, если бы не его «наставницы» - половозрелые девицы, но об этом позже. Чтение развивало в нем воображение, а рисование научило терпению и трудолюбию. Успехи в школе, а пуще всего на футбольном поле, стали той почвой, на которой произрастало его разительное честолюбие, ни в чем не уступавшее проснувшемуся сладострастию. Таким образом, любовь к спорту и прекрасной половине рода человеческого стала не то, чтобы поводырем, а некой направляющей силой, которой особенно не сопротивляются. Было смутное недовольство тем, что происходило вокруг, но оно вполне объяснялось юношеским максимализмом и нетерпеливым желанием стать знаменитым, «выйти в люди», как говорила мать. Она, казалось, только этим и жила, поставив крест на личной жизни. «Постарайся так воспитать свой характер, - внушала она Андрею, - чтобы никогда и ни к кому не испытывать чувства ненависти, а если добиться этого не удастся, то не выражать этого чувства. В первую голову ненависть поражает того, кто пригрел ее в своем сердце. – Это возможно? – недоверчиво спрашивал Андрей и получал удовлетворительный ответ. – Вполне».  В футбол он играл беспрерывно и  так увлеченно, что не отметить его на поле было просто невозможно. Андрей Ггрезил попасть в хороший клуб, а там и в сборную. Глядя на него, многие желали, чтобы этот взъерошенный, длиннобудылый и внешне нескладный мальчишка, нашел себя в спорте. Иначе вырастет оболтусом. «Затянет тебя, парень, улица, затянет!» - предрекали сердобольные старухи и сокрушенно вздыхали: «Безотцовщина». Старики, напротив, одобрительно переглядывались: «Хороший мужик из него выйдет. Шустрый малый».
   Андрей отхлебнул пива, кинул в рот несколько фисташек и уселся в кресло перед телевизором. Матч еще не начался, но футболисты уже выбегали на
поле.


                Глава вторая

    Чемпионат Испании, как и чемпионат России

   На выезде Андрей всегда играл сильнее. Особенно в гостях. Что-то такое поднималось в нем, закипало в сердце  - воинственная удаль, что ли? Толком объяснить этого он не мог ни себе, ни тренеру, но ему всегда хотелось показать хозяевам, где сопли сушат.
     Валерий Сергеевич Шахсударов, первый его наставник в детской спортивной школе при московском клубе «Литейщик», только плечами пожимал. Во время послематчевых «разборок» он не переставал удивляться и сердито восклицал, обращаясь к Андрею: «Куренцов! На своем поле ты ползаешь, как таракан, нанюхавшийся дихлофоса, а в гостях мотаешься, как наскипидаренный! В чем дело?» Он сам привел Андрея в  команду подростков, пораженный его самоотверженно-результативной игрой на очередном турнире дворовых команд. Шахсударов как раз пополнял свою секцию и не пропускал ни одного мало-мальски значащего футбольного ристалища.
   Андрей выглядел старше своих лет и на поле держался уверенно.  Его высокого роста, спокойного характера и умения забивать голы было достаточно для того, чтобы он быстро завоевал авторитет среди юниоров. Его редко кто дразнил и мало кто наскакивал. Один только раз, когда его за хорошую физическую подготовку восхищенно потрепал по плечу  и поставил всем в пример Валерий Сергеевич, кто-то на выезде (они тогда встречались с питерцами) насыпал ему в бутсы битого стекла. Он  сунул ногу и порезался. Не говоря ни слова, молча обвел глазами пацанов. Те старательно шнуровали обувь, ловко управляясь со шнурками. Уловив  необычно замедленные действия одного из них, Андрей понял, кто отважился на «подляну», и демонстративно вытряхнул осколки под лавку. Дал понять, что ябедничать не собирается, но  после игры толстый нос левого полузащитника странным образом превратился в арбуз, на который наступил гиппопотам. Больше его не донимали, но за своим спортивным снаряжением он теперь следил в оба и никогда не прятался за чужие спины.
      - Кто разбил окно в учительской? – влетела после большой перемены в класс завуч школы Наталья Петровна, прозванная за свою убийственно-злобную скороговорку «счетверенным пулеметом». – Признавайтесь. – Потребовав ответа и зная наперед, что никакого ответа она не получит, а увидит лишь удивленно скорченные рожи, она поджала губы и понюхала воздух, как гончая, взявшая след. В ее  больших карих глазах читалось осуждение: «Трусы вы, трусы!» Но тут со своего места поднялся Андрей.
   - Я раскокал, - бесстрашно признался он  в «злостном хулиганстве» и без тени смущения пообещал заменить разбитое стекло на цельное.
   Не ожидавшая такого храброго, можно сказать отчаянного «броска на амбразуру», Наталья Петровна опешила и помягчела лицом.
   - Хорошо. Подойдешь к завхозу и с ним согласуешь.
   Класс дружно загудел.
   - Да он…
   - Он не хотел.
   - Так получилось.
   - Ясно, - отмахнулась завуч, и урок продолжился. Никто из ребят так и не понял, что же произошло со «счетверенным пулеметом» и отчего его хорошо отлаженный и смазанный педагогическим опытом железный механизм так неожиданно заклинило? Иными словами, предоставленный самому себе и двум-трем соседкам, добровольно приглядывавшими за его поведением: « Где ты шаблаешься, неслухмяный? Тюрьма по тебе плачет!» Андрей рос настоящим «оторвой». Сладу с ним не было никакого. Вместе с тем, ему все сходило с рук. Может, еще и оттого, что  учеба Андрею давалась легко, он даже участвовал в городской  Олимпиаде по русскому языку и литературе, отстаивал честь школы в спортивных состязаниях, но перед учителями никогда не лебезил и держался перед ними так, словно говорил: «Предмет я знаю? Знаю. Ну и отвалитесь!». Обычно считается, что все одаренные в спортивном плане подростки чрезмерно самонадеянны и неуправляемы, попросту дебилы, на которых нет управы – вечные двоечники, второгодники, твердо уверенные в том, что их место в колонии для малолеток никто не займет и на их пайку не позарится. Примеров достаточно. Но к Андрею это как бы и не относилось. По самым серьезным предметам у него всегда были четверки и пятерки.  Не говоря о его любимых предметах: истории и физкультуре. Тут он был на высоте. Поведение  не идеальное, но близко к этому. На откровенное хулиганство его не тянуло. Мог, конечно, отчебучить: залезть на крышу школы и всю перемену держать стойку на руках. А то натянуть канат в спортзале и ходить по нему, пока не начался урок физкультуры, изображая циркового клоуна. За ним и кличка тогда укрепилась Циркач. А еще заставлял дворовых собак прыгать через кольцо и подавать лапу. Клоуном он не был, но кличку Циркач воспринял без обиды. Случай с разбитым окном в учительской лишь раз подтвердил, что он парень везучий. Чтобы ни вытворял, все каким-то странным образом сходило ему с рук. Валерий Сергеевич, его наставник, всегда удивлялся, как Андрей успевает, и тренироваться, и готовить уроки, и еще  на девчонок заглядываться. Он посоветовал вести дневник, в который Андрей стал записывать самые значительные факты своей биографии: сколько раз ударил по воротам, сколько раз подтянулся, отжался, кому помог решить задачку, у кого брал гитару, чтобы научиться играть. Но самым тщательным образом он описывал сборы и свое участие в турнирах. Разумеется, день и даже час, когда он подписал первый свой профессиональный контракт (его пригласили в молодежную сборную страны),  он вывел на странице жирным шрифтом и обвел красным фломастером. Ему исполнилось тогда пятнадцать лет,  и человека счастливее него не было на всей земле! Кстати, тогда Валерий Сергеевич и подарил  пухлый однотомник английского футболиста и драматурга, философа и живописца Джозефа Норбейна, чья книга в твердой тисненой обложке с золотым обрезом стала для Андрея настольной. Это у
 него он вычитал понравившуюся мысль: «Не то страшно, что снятся кошмарные сны, а то ужасает, что многие из них сбываются».
   Два года назад его первого тренера не стало. Поехал с детской командой в Китай и не вынес перемены климата. Сердце отказало. Казалось бы, еще жить да жить – сорок девять лет не возраст, работать, возиться с малышней, учить пацанов уму-разуму, что он очень любил делать, но…судьба распорядилась иначе. Андрею очень его не хватало, как может не хватать тепла в промерзшем доме. Все-таки никто иной, а именно Валерий Сергеевич Шахсударов  ввел его в футбол, привил любовь к самоотдаче. Это он не уставал повторять: «Красота футбольной комбинации будет видна и понятна многим только в том случае, если мяч оказался в воротах. Это так же верно, как и то, что на футбольном поле много лжи и лицемерия. Это знают игроки, это знают судьи. Но возмущаются этим лишь болельщики. Им невдомек, что самые безжалостные удары наносятся исподтишка». И еще он говорил, что футболисту, прежде всего, надо научиться думать,  и развивал идею того универсализма, когда футболист, овладев чисто профессиональными навыками, расширял рамки познания мира, имея ряд увлечений, на первый взгляд никак не совместимых со спортом. Валерий Сергеевич рассматривал воспитание спортсмена,  как некую лестницу превращений, при которых сумма накопленных знаний возрождается на последующих ступенях в качественно ином состоянии. Его методика была новаторской и продуктивной. Андрей на  себе почувствовал, как совершенствовалось его мастерство, как от игры к игре  крепла молодежная сборная, возглавлять которую доверили Шахсударову. Соратники ликовали, а соперники завидовали. Чесали репу. После того, как сборная одержала ряд сокрушительных побед и завоевала звание чемпиона мира среди молодежных команд, Андрей частенько бывал в доме своего первого наставника. Даже тогда, когда стал играть в премьер-лиге, выступая за взрослую команду «Литейщик». В скромной двухкомнатной квартире Валерия Сергеевича хранилось бесчисленное количество альбомов с фотографиями футболистов, его воспитанников, вырезанных из газет, журналов и всевозможных рекламных проспектов. Он подготовил к изданию многотомную хронику отечественных чемпионатов, но издатель так и не нашелся. Видимо, людей серьезных, дальновидных в книжном бизнесе не густо. В последние годы Валерий Сергеевич стал собирать видеотеку, коллекционировал кассеты с записями матчей, в которых отличились его ученики. Просматривая кассеты вместе с Андреем, он по привычке указывал ему на промахи, обсуждал ошибки, не забывая тешить самолюбие своего воспитанника и восхищаться его неожиданными проходами в штрафную площадку соперника, обводами, финтами и тягой к острым комбинациям – всем тем, что создает индивидуальный стиль игры, накладывая отпечаток на саму личность.
   «В футболе нельзя обезьянничать. Надо самому кумекать, позиционировать себя, давить клопа» - часто повторял Валерий Сергеевич.
   Что значит «давить клопа», Андрей не спрашивал. Какая разница? Ясно, что надо самому делать игру, ни  на кого не глядя. Дело трудное и зачастую наказуемое. Это он уже усвоил. Так же, как усвоил уроки игры на бильярде, которые ему преподал сосед по лестничной площадке Израиль Кельманович Немзер, бывший технолог пивзавода и  его негласный чемпион  по забиванию  шаров в сетчатые лузы. Он предпочитал «московскую пирамиду» или так называемую «сибирку» всем остальным видам игры на бильярде.
   Узнав из газет о спортивных успехах Андрея (он тогда завоевал титул чемпиона России среди юниоров), Израиль Кельманович как-то придержал его за пуговицу и поинтересовался, а умеет ли его юный сосед «бить по костяным шарам так же ловко, как по футбольному мячу»?
   Андрей отрицательно мотнул головой.
   - В таком случае, - непонятно чему радуясь, воскликнул Немзер, - мне кажется, что я не имею морального права утаивать секреты этой удивительной игры. Не сочтите это нескромным, тайны мастерства. Уж что-что, а разбивать «пирамиду» и делать партию «всухую», с одного кия, ваш покорный слуга еще не разучился.
    - Буду рад научиться,  – скромно ответил Андрей, понимая, что играть в бильярд так, как играет он или его друзья по команде, это баловство и не больше – курам на смех.
    Израиль Кельманович оживился еще больше.
   - Значит, слушайте серьезно. И не смотрите на мои уши, я знаю, что они у меня крохотные с точки зрения слона. Смотрите мне в рот, да не буквально, а в переносном смысле, я не пациент, а вы не стоматолог.
    Андрей улыбнулся. Сосед любил побалагурить, поерничать,  «расчесать кудри на косой пробор», имея в виду свой лысый череп с седым пухом за ушами – большими, как  «разношенные шлепанцы»,  по его собственному выражению.
    - И чтобы все было в ажуре, - скороговоркой продолжил Израиль Кельманович, - чтобы мы четко определили цели и не взваливали на себя лишнее, - он глянул на часы «Полет» в золотом корпусе, поджал губы, что-то подсчитал в уме, крякнул, предупреждая самого себя, что «по большому счету, легких путей искать не стоит» и громогласно заявил: - Завтра в восемь тридцать вы ждете меня у подъезда. За мной придет машина,  и мы отправимся в мир грез, азарта и холодного расчета. – Изложив все это,
он сказал «договорились» и зашаркал шлепанцами в сторону своей квартиры.
   На утро, благо дело было в январе, во время новогодних каникул, Израиль Кельманович привез Андрея в бильярдный клуб, в котором было пусто и прохладно.
    -Что-то вы раненько, - сказал привратник, кося глаз на Андрея. – Мастер-класс даете?
   - Даю, - засмеялся Немзер и шутливо подмигнул, передавая швейцару дубленку. – А когда-то брал.
    Андрей тоже снял куртку, и они прошли в зал, где стояли несколько больших столов.
   Учеба началась.
   - Чем дипломатичнее и терпеливее вы будете, тем больше шансов задвинуться по службе, - смешливо произнес Израиль Кельманович и порадовался, что лето с его жарой и ранними «пташками-бильярдистами» осталось позади. – Иначе в клубе уже бы толокся народ, а это для  учебы плохо. – Затем он прочел короткую лекцию о правилах игры, о воспитании в себе чувства удара и чувства шара, о правильном хвате.
     - Кий нужно держать расслабленно, как смычок, едва придерживая пальцами согнутой в локте руки и лишь в момент удара по шару, на «хлесткую» секунду, плотно прихватывать кий.
   Показав несколько основных подходов к столу и объяснив, как выбрать кий «по руке», как пользоваться мелом, натирая «кожеток» и «турник» - тыльный конец кия, как «резать» шар, он велел Андрею взять деревянный треугольник, разместить его на столе так, чтобы нижние его углы смотрели в боковые лузы, и заполнить его шарами. Андрей установил  треугольник, коротким «сбивом» уплотнил шары и убрал деревянный «загон».
    Дождавшись, когда все его команды будут выполнены, Израиль Кельманович установил рябой шар и разбил пирамиду.
   «Сделав шара»,  он вынул его из лузы и, слегка подкинув, как бы говоря «это только начало», ловко поймал.
   - Оп-ля!
     Когда шар нашел себе место на полке, он вновь склонился над столом, прицелился и – давай садить один шар за другим. Андрею стало страшно за лузы: треск пошел. Он отошел к стене и стал мелить кий. От кожетка до рукоятки. Затем намелил руку.
   - Партия! – небрежно сказал Немзер, и Андрей восхищенно цокнул языком.
   - Атас! Вы просто супер.
   - В каком смысле? – решил уточнить Израиль Кельманович, приставив кий к ноге, словно казацкую пику.
   - Круче вас никого нет. С вами, наверно, никто не играет. Боятся.
    - О! - мечтательно закатил глаза Немзер. – Я лишь девятый кий в московской иерархии.- Он  помолчал и  добавил. – А  в питерской - третий.
    Андрей установил новую пирамиду.
   - Разбивай, - сказал Израиль Кельманович и стал внимательно наблюдать за действиями своего ученика, намеренно неловко, по-хоботски, держа кий, словно коромысло на загривке – еще и руки навесил, раскрылил.
    Андрей ходил вокруг стола и выбирал позицию. Станет, согнется, прищурится. Постоит, губу закусит, убедится, что невыгодно ему оттуда бить, и вновь идет, крадется.
    - Ты как барс перед прыжком, - с похвалой в голосе сказал Немзер. – Прицел у тебя биллиардный. И удар верный.
    - Научусь играть? – после забитого шара поинтересовался Андрей, втайне желая услышать утвердительный ответ.
   -Есть смысл учиться. Опыт и расчет придут, хитрить научишься.
   - Хитрить? - не поверил Андрей и удивленно спросил: - Здесь тоже есть свои понты? В смысле, уловки?
    - Учитель рассмеялся.
    - Понты, говоришь? Еще какие! Хочешь,  я тебе удар скорпиона покажу?
    - Хочу! – нетерпеливо согласился Андрей, стараясь как можно больше узнать о «фишках» мастеров.
    - Хорошо, - сказал Израиль Кельманович и вновь намелил кий. – Кто изменчив, как обстоятельства, тот постоянен в благополучии.
    Он велел убрать с поля шары, оставив два на одной линии, и коротко ударил. Биток, подстегнутый «щелчком»,  направил «чужой» шар в лузу, а сам покатился назад. Медленно вращаясь, он остановился там, где находился до удара. Повел себя, как бумеранг.
   - Попробуй, - сказал Израиль Кельманович, приставил кий к столу и вышел из зала. Вскоре он вернулся с чайным стаканом, доверху наполненным водой.
   - А теперь, - торжественно заговорил он, - смертельный трюк. Волшебный номер. Ставим сей драгоценный сосуд в центр стола, берем забытый нами кий и просим слабонервных покинуть шапито.
   Андрей живо убрал лишний шар.
   Учитель выставил левую руку, уперся пальцами в сукно, прицелился и резко «щелкнул».
    Андрей невольно вздрогнул, представив, как разлетается стакан на радугу осколков и разливается вода, но никакого форс-мажора не случилось. Ни капельки влаги, ни единого стеклышка. Шар стремительно подлетел к стакану, чмокнул его в бок и покатился назад.
   - Удар скорпиона, - с явным удовольствием объявил Израиль Кельманович, как объявляют выход на арену звезды цирка.
   - Цимес, - выразил свое восхищение Андрей. - Офсайд и аут.
    Учитель рассмеялся.
   - Можно гастролировать и делать деньги.
   Он назидательно поднял палец и уточнил.
    - Но! Чтобы бумажник был полным, надо иметь кошелек. Отказывать себе в малом, значит, стремиться к  большему. Все разоряются на мелочах.
   С тех пор Андрей так увлекся бильярдом, что на какое-то время позабыл гитару.
    Чемпионат Испании, как и чемпионат России, был в самом разгаре и главная интрига сегодняшнего матча, проходившая на поле каталонской «Барсы» на какое-то время отвлекла Андрея от собственных мыслей. Но когда капитан хозяев после навеса со штрафного пробил мимо ворот, Андрей неодобрительно хмыкнул и понял, что ничего интересного сегодня он не увидит. Разве что кто-то будет удален с поля, получив вторую желтую карточку,  или все предрешит ошибка какого-нибудь защитника. «Это не игра, а сахарная вата, - прихлебывая пиво, подумал Андрей. – От нее может случиться заворот кишок». Так говорят на берегах реки Москвы, протекающей через центральный округ., да еще в Одессе.  С экрана телевизора договорные матчи всегда выглядят балетом «Лебединое озеро»  в исполнении мальчиков-дебилов из образцового специнтерната. Как  сказал  поэт, «не продается вдохновенье», но можно девственность продать.
    Андрей сам последние три игры провел с резко нараставшей усталостью и не испытывал особой радости от забиваемых голов. Кто-то кормится от нефтяной трубы, а он, как  нападающий московского клуба «Армада», куда по трансферу перешел из «Литейщика»,  кормился от  футбольного мяча, круглого, как земной шар, и звонкого, как бубен шамана. Вообще, он заметил, когда футболисты получали меньше денег, они пользовались большим уважением и отличались, как это ни странно, большей самоотдачей. Конечно, деньги это класс, никто не говорит, но если их гонорары будут расти столь же стремительно, как последнее время, любовь болельщиков переродится в презрение. Излишество губительно во всем. Сам он очень рано понял, что если ты делаешь что-то лучше своих сверстников, это нужно развивать и прилагать все силы для достижения намеченной цели. Ему хотелось быть не хуже других, если не сказать – лучше. А лучше всего он чувствовал себя в футболе. Играя, он забывал обо всем,  и у него все получалось, а если что не выходило, была уверенность, что не сегодня-завтра непременно получится. В отличие от многих молодых москвичей с типично столичным представлением о престижности той или иной профессии, Андрей не считал занятие спортом, тесно связанным с тяжелым физическим трудом, чем-то унизительно-пошлым, «колхозным», откровенно «отстойным» в эпоху финансовой экспансии и деловой предприимчивости. Дети солидных родителей не стеснялись признавать, что  надеяться на собственные силы – слишком рискованно в мире корпоративного диктата и потребительских запросов. Бегать за мячом по полю в жалкой надежде забить гол и получить подачку в виде примитивного оклада или премиальных, что может быть глупее и бездарнее? Только игра в «жмурки». И, вместе с тем, сотни, тысячи людей вынуждены были заниматься этим ежедневно, пополняя ряды профессиональных попрошаек.  ММать  Андрея считала, что  Андрей при его математических способностях  он вполне мог поступить в финансовую академиюю при Правительстве Москвы, да в ту же «плешку», получить  солидное образование, достойную специальность и уверенно строить карьеру в динамично развивающихся  банковских структурах. Горизонты – прямо-таки необозримые, перспективы более чем заманчивые. Но Андрей не мог не сознавать, что ему, сыну простого поликлинического врача и погибшего (считай, всеми забытого) в Афганистане летчика, никто ковровую дорожку не постелет и за ручку не поведет – к наследным вершинам могущества. В мире клановых сцепок он был бы в лучшем случае обыкновенным клерком, безродным и смешным в своих честолюбивых претензиях, мелким служащим в храме чистогана. Нет, когда твоими поручителями выступают гордость и бедность, никто тебе не предоставит золотой кредит доверия и не введет в круг избранных. Нет, не станет Ссын полковника не станет маршалом: у маршала свои дети есть. В этом плане Андрей не чувствовал себя любимчиком удачи и уже  с тринадцати лет всерьез «кайлил» на тренировках и благодарил мать, что она не препятствует ему, хотя особой радости и не выказывает. Ее терпимость основывалась на здравом смысле: занятие спортом  помогает природе сформировать сильную личность без пагубных привычек. Телевидение каждый день показывало детвору, нюхавшую клей, и малолетних наркоманов, умиравших от передозировок.  Словом, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не катилось по наклонной.
   Андрей встал из кресла,  и в то же время раздалось треньканье мобильника. Звонила Даша: . его верная подруга.
  Кареглазая шатенка с бойким языком и веселым нравом.
    - Андрюша, я того, - сказала она в трубку без приветствия. – Соскучилась.
    - Фу, - облегченно выдохнул Андрей, а я подумал…
    - Залетела?
    - Да.
    - Не угадал, - с сожалением сказала Даша. – Хотя однажды можешь…
    - Тьфу, тьфу, тьфу! – нарочито громко произнес Андрей, перебивая ее фразу. – Мы так не договаривались.
     - Ты так неосторожен, - с игривым укором сказала Даша и предложила провести вечер вместе. – Может, в «Шоколадницу» мотнем? А после в клубе
побалдеем?
    - А предки твои где?
    - Свалили в Лондон. Симпозиум у них – по экологии чего-то.
    - Нет, не пойдет. Устал я, правда.
    - Ты не хочешь или? – настороженно оборвала себя Даша.
    - Или, - шутливо ответил Андрей и пригласил ее к себе домой. – Так будет лучше. Жду.
    - Фу, мерзкий развратник! – радостно воскликнула онаДаша и пообещала быть у него минут через сорок. – Если в пробке не застряну.
     Андрей кивнул и скосил взгляд в телевизор. Испанцы  продолжали жевать «сахарную вату». Толкались друг у друга во вратарской площадке, грамотно водились и нагоняли тоску. Не футбол, а дрочилово.
    Он щелкнул пультом, погасил экран и глянул на часы. Без четверти восемь. Детское время. Но завтра в десять утра он должен быть в Домодедово – команда вылетает в Казань. Это и заставилопобудило его отказаться от клубной тусы. Андрей был недурен собой, следил за своей внешностью, рано стал нравиться девушкам, но дневной распорядок, выработанный им для себя, держал его в тех рамках, в которых трудно совмещать ночевки в дискобарах, романтические похождения и жесткий график  - сначала учебы в спортшколе, а затем игры в профессиональной команде. Когда ни от кого не ждешь помощи, всего добиваешься сам,  времени всегда «в обрез», «впритирку». Вероятно, поэтому он не любил бесцельные шатания по городу и всевозможные массовки. Недостатка в общении со сверстниками у него не было. Футбол – игра командная, и редкие часы уединения он использовал для чтения или игры на гитаре. Вначале увлекался приключенческой литературой, а в последнее время открыл для себя целый ряд авторов, пишущих книги на темы современности. Не пропускал, разумеется, биографий известных футболистов. Мечтал, что и о нем когда-нибудь напишут. Незаметно для себя начал собирать библиотеку «Жизнь в спорте». Глядя на корешки полюбившихся книг, он мысленно благодарил авторов за их труд и ту радость, которую он испытывал при чтении. Книги убеждали его в том, что хандра и меланхолия – штуки опасные, поддаваться им нельзя, ни в коем случае, а вот вера в себя, оптимизм и стойкость, стремление преодолевать трудности обещают в будущем достижения поставленной цели и немало счастливых мгновений. Особенно настаивал на этом английский  футболист и драматург Джозеф Норбейн, цитируя древних китайцевпоучая: «Сеть пуста, но рыбу ловить надо». Порой Андрей терял интерес к книгам, увлекался той или иной девушкой, но довольно быстро уставал от ее глупого трепа, манерности и непомерных амбиций. А главное, от маниакального желания решать свои проблемы за чужой счет. Тогда книги вновь входили в его жизнь, и он возвращался к позабытому им дневнику. Надо сказать, что с девушками он знакомился с трудом, в отличие от более опытного Ефима и неотразимого Ивана. О Саттаре речь не шла – у него невеста. Все серьезно. В общем, у Андрея был футбол, друзья, приличные деньги, крепкое здоровье и фонтанирующее честолюбие.  Иногда он вспоминал, что ему уже восемнадцать лет, что пора жить по-взрослому, по-своему, но как это «по-своему», он слабо себе представлял. И стыдился своей зависимости от домашнего уюта, создаваемого матерью.  «Что пользы в том, что я вырос, стал взрослым? – спрашивал он себя, - мать все равно печется обо мне, как о лохе каком-то. Даже если я сниму квартиру и заживу самостоятельной жизнью, она будет разрываться на два дома, и это еще больше вымотает ее, добавит усталости». Он достаточно зарабатывал, чтобы прожить одному, у него хватило бы умения приспособиться к новым для себя условиям, но и огорчать мать своим уходом не хотелось. Она не допускала мысли, что Андрей оставит ее одну, будучи совершенно уверенной в том, что жизнь ее тотчас утратит смысл и превратится в кошмар одиночества. Когда Андрей намекнул ей о возможности для него подписать контракт с каким-нибудь европейским клубом, из той же бундеслиги, к примеру, она принялась плакать и сетовать, что он вырос «жутким эгоистом», и как только у него язык поворачивается «говорить такое». Тем не менее, Андрей стал исподволь намекать на свою взрослость и необходимость радикальных перемен в своей жизни.
    - «Тогда женись, - утирала слезы мать и пыталась улыбнуться. – Я буду хорошей бабушкой. И знаешь почему? Я буду за тебя спокойной. Передам из рук в руки любящему тебя сердцу. – Высказав это, она принялась фантазировать. – Уволюсь с работы и стану нянчить внучку.
     – А если внук родится? – радуясь ее воодушевлению, спрашивал Андрей, и она безразлично пожимала плечами. – Значит, буду нянчить внука.
   -- Еще одного лоботряса, - шутливо добавлял он, припоминая ее нелестный отзыв о его друзьях-футболистах.
»  .  Когда в его жизни Андрея появилась Даша, кареглазая шатенка с бойким языком и веселым нравом,  он намекнул матери, что, возможно, скоро женится, и купил скромную «однушку» в новостройке на проспекте Вернадского, где чувствовал себя весьма комфортно.  Большего ему было не нужно. Клевые телки, классные костюмы и шикарный кадиллак – все это будет, никуда не денется. Он уже сейчас мотается на «Ягуаре». Придет время, ; и он купит квартиру на Рублевке, а лучше – загородный дом, станет щеголять гламуром: часами за сто тысяч баксов и запонками с желтыми сапфирами, ничем не отличаясь от топ-менеджеров, креативных директоров и сынков богатых «предков». И пусть жизнь постоянно будет проверять его – смел он или труслив? – он не спасует в трудную минуту, не даст ей повода разочароваться в нем и оттолкнуть от себя – в толпу. Нет, он не даст ей испытать по отношению к нему чувство гадливости и пренебрежения, какую испытывают юные аристократки к бездарям и лузерамнеудачникам, лишенным счета в банке.искры Божьей. Хочешь достатка – удиви богатых. У тебя ничего нет? Реши, что тебе нужно, и добейся этого. Золотое правило успеха. Как всякий молодой москвич, Андрей прекрасно знал, что вВозможностей преуспеть в жизни  не больше,  чем людей, живущих в пределах Садового кольца, но и не меньше. По счастью, не меньше.






 
                Глава третья

   Поджидая Дашу, он заказал в ближайшем ресторане еду на дом: куриный льезон крем-суп, приготовленный на водяной бане, так называемый льезон,  пиццу с грибами (для себя) и свежую клубнику на десерт - ее обожала Даша.
   Не успел Андрей открыть  на звонок дверь, как его бойкая подруга резко подалась к нему и сделала движение рукой, словно подхватила теннисный мяч, зажав его в ладони. Андрей инстинктивно сжал колени и согнулся, прикрывая пах. Даша рассмеялась.
   - А, боишься?
   - Хулиганишь? –  он перехватил ее запястье и потянул к себе.
   - А фулишь, - нахально пропела Даша и запрокинула лицо для поцелуя. Выглядела она сногсшибательно. Эдакой возлюбленной Джеймса Бонда или сексапильной подружкой Бэтмена. На ней была тельняшка с длинным рукавом, плиссированные белые шальвары с черно-золотистым поясом, а на голове «бандитская» кепка от «DOLCE end- GABANNA». И такой же офигительный, как кепка и она сама,  скаутский галстук, в красно-белую полоску.
    - Старуха, я в отпаде, - честно признался Андрей. – Ты супер!
     - Звезда гламураНе заметить красотку нельзя? – шутливо жеманничая и покачивая бедрами, спросила Даша, проходя в квартиру и позволяя Андрею оглаживать себя.
   - В любой толпе, средь самых крутых модниц.
   - Признательна за комплимент.
   - Сама напросилась.
   - А как же! – Она шлепнула Андрея по руке, скользнувшей ниже талии, и укоризненно заметила: «Дама, между прочим, хочет жрать».
    - Пожалте, все готово.
   - У! – воскликнула она, скользнув на кухню и оценив заказанный Андреем ужин. – Как пикантно. – Одна из клубничин тотчас исчезла во рту.
    - Руки помой, - Андрей  развернул Дашу за плечи и легонько наподдал коленом под зад, чему она страшно обрадовалась и принялась капризничать, напрашиваясь на второй поджопник.
    - Деспот.
   Андрей затолкал ее в ванную,  и под шум льющейся воды она по-быстрому  стащила с себя  тряпки.
    Юношеская привлекательность Андрея действовала неотразимо как на сверстниц, так и на девушек постарше, студенток, вполне зрелых и лукаво-опытных в тех играх, что завещала женщинам Венера – богиня любви, а, может, Афродита, что,  кажется, одно и тоже. А вспомнилась ему рожденная из пены морской  чарующая дева оттого, что девственность свою он потерял на Кипре, во время летних сборов, когда его, пятнадцатилетнего, зачислили в команду юниоров для участия в очередном чемпионате мира. Он выглядел старше своих лет и отличался от сверстников фактурой атлета.
   - Молодой человек, - окликнулуслышал Андреяй мягкий женский голос, - вы не могли бы мне помочь? Немного. – Он услышал предыхание, в котором чудилась какая-то волнующаячарующая тайна, обещание запретного, желанного, и повернул голову. – Донести покупки.
   Таких глаз Андрей еще не видел.  Ярко-синие, как море, сверкавшее на солнце.
   - Я? – изумленно спросил он, уставившись на незнакомку, и для  чего-то ткнул себя пальцем в грудь. – Вы меня просите?
   - Именно вас, - улыбнулась она и тоже показала пальцем: полусогнутым мизинцем с ярко-накрашенным ногтем.
   - Да.
   - Конечно, - заверил Андрейон девушку, чуть полноватую в груди и бедрах. На вид ей было лет двадцать пять,  не больше, но и это было спорным, так как.  вВозрраст женщин он не умел определять. Они все казались ему старше.
   - Ну, вот и  чудненько, - сверкнули зубы, ровные и белые, как у рекламных див и голливудских звезд.
    Обворожительная незнакомка повлекла Андрея к шикарному кабриолету нежно-розового цвета  и потрясающего силуэта. В салоны таких машин страшно заглядывать – такое там великолепие, столько изыска в дизайне, столько художественной фантазии – дерзкой и чудной, что головой мотнешь, проверишь: уж не снится ли тебе все это? Не привиделось? На заднем сиденье роскошного автомобиля возвышалась целая гора коробок и пакетов, перевязанных цветными лентами с золотым тиснением.
   Девушка уселась за руль, распахнула правую дверь, указав на место рядом с собой и, уже тронувшись с места, поинтересовалась, как зовут «благородного юношу»?
   - Андрей, - отчего-то смутившись и густомалость покраснев, ответил он. (Да было,  отчего смутиться, было! В такой респектабельной машине он не то,  что оказался впервые или почувствовал себя на седьмом небе, избранником фортуны, он и саму машину видел впервые, такую откровенно американскую, просто голливудскую.  Марку автомобиля Андрей не разобрал,  кажется, «Бентли»).  На спутницу старался не смотреть – еще сочтет нахалом.
   - Вот и расчудесно, - бархатно-ласковым голосом определила она свое отношение к факту их «личного знакомства» и сочла нужным назвать свое имя.
 – А меня Марина. – Сказала и тотчас добавила. – Папа итальянецармянин. –    Оборванная фраза вынудила Андрея задать встречный вопрос, продолжить разговор.
 - А мама?
 -  Хохлушка.
   И так она это легко произнесла, так разудало-весело встряхнула головой, рассыпав по плечам густые волосы, светящиеся смолью, так своенравно обдала его с ног до головы синими брызгами широко раскрытых глазлучистых глаз, что он  понимающе кивнул, уселся поудобнее и выставил локоть наружу.
   Машину она припарковала возле небольшого, но весьма изысканного по своей архитектуре  дома, въехав на его закрытую от посторонних глаз территорию через автоматически открывшиеся ворота.
   Андрея поразило обилие самых разнообразных цветов, росших около подъезда на центральной клумбе и  придававших уютному дворику довольно живописный вид. Ярко-малиновая гирлянда плетущихся китайских роз, затенявшая  парадное крыльцо, усиливала это впечатление.
   Когда Андрей перетаскал в одну из комнат многочисленные свертки и коробки, пахнущие дорогим парфюмом, и  хотел уже откланяться, МКарина протестующе мотнула головой, сказала «нет, нет, нет» и жестом велела присесть. Он опустился на тахту, куда Марина ткнула пальцем,  на самый край,  как раз посередине (он это запомнил), прижалась животом к его лицу и через голову стянула с себя платье. Белья он так и не заметил. Он лишь почувствовал,  как кровь ударила ему в виски, погнала дрожь по телу, а неожиданность всего происходящего скрутила его так, что задубело в паху. Марина медленно, с пытливой нежностью потерлась грудью о его горячий лоб и щеки, дала обнять себя и повалила навзничь. «Ах, какой ты»!- прошептала восхищенно, стаскивая с него джинсы.  Она не стала причитать и охать, дескать, как «тебе не стыдно, у тебя все видно», а по достоинству оценила ликование его плоти, вырвавшейся на свободу. Предчувствие чего-то необычного, пронизавшее Андрея, как световой столб, от головы до пят,  превратилось в огненную твердь безудержного вожделения. Он еще не понял, что к чему, а Марина уже нетерпеливо-властно  подалась вперед, левой рукой уперлась ему в ребра, «оседлала» и с тихим стоном выгнулась назад. Андрей невольно дернулся – от боли, она ойкнула: «Прости» и стала припадать к нему, разнуздывая собственную страсть. Казалось, ее  тело, влажно истекающее негой,  превратилось в ужасную дыбу, на которой корчилась ее душа, бичуемая жгучим безрассудством.  В глазах промигивали тьма, радость соития и всполохи вселенского разврата. Еще-еще! – и долгий стон,  и вскрик, и вопль оборванной струны, и ее ногти впились в его плечи, заставляя тело содрогаться.  Потом она его всего обцеловала (было чуточку щекотно), и попросила навестить через два дня. Не раньше, не позже.   У нее было восхитительное тело и, видимо, зная об этом (мужчины ведь любят глазами) Марина проводила его до двери обнаженной.  «Через два дня», - шепнула она на прощанье, и Андрей кивнул, невольно пряча взгляд. Запомнив адрес, он  радостно-опустошенный направился в гостиницу, где его уже обыскались друзья по команде. Предстояла встреча с киприотами. Юношеская сборная России тренировалась в то лето на Кипре.
  О своем  проникновении в тайну любви Андрей никому рассказывать не стал, даже ближайшему другу Ивану, хотя его и распирала гордость за себя – еще вчера он девушек любил вприглядку, зато теперь он знает все! Марина просветила. Он – мужчина! Она единственная помогла ему найти себя и обнаружить тайну бытия в телесных лабиринтах сладострастья. Теперь он ни о чем не думал, кроме как о предстоящем свидании. «Через два дня» звучало в нем, словно  пароль душевного восторга, но, слушая расхожие скабрезности друзей по поводу «этого дела» - (мадмуазель, а не потрахаться ли нам?) внезапно испугался: а что, если Марина, о которой он вообще-то ничего не знает, чем-то больна, стыдно-заразна?  «Хорошо, если трипак, - сказал себе Андрей, - он вроде лечится (надо поссать! мелькнуло в голове, промыть канал), а если что опасней? «Сифон» или же СПИД? Прощай, футбол! Жизнь – наперекосяк. «За миг свидания – всю жизнь втирания», - опасливо предупреждала мать. Предупреждала, но кто же знал, что так получится?» Андрея  Его даже в пот бросило – холодный, липкий. Ужас! Пробрало ознобом. «Может быть, того… заболеваю?»  Он сходил в туалет, помылся  с «антибактериальным» мылом и дал  себе зарок не связываться с женщинами «голяком»: . Ббез презерватива. Как сказал английский футболист и драматург Джозеф Норбейн: « Кто хоть раз в жизни испугался, тот прозрел». Кое-как успокоив себя, Андрей вновь вспомнил полновесную белую грудь Марины с ее дразняще-спелыми сосками, и мотня его ретиво встала дыбом. Вот, гадюка! Пришлось стать под ледяной душ. Факел зашипел и пошел пар.
    Вечером Андрей вышел на игру.
    Жаркое августовское солнце клонилось к закату, а его клонило в сон.   Стоило смежить веки, поддаться мимолетной дреме, как перед его внутренним взором вновь возникала она – его первая женщина. 
   Кто доверился, тот и озаботился.
   На все расспросы ребят, чего он такой квелый,  Андрей недоуменно пожимал плечами. Переаклиматизация, наверно. Он не любил откровенничать, но сказать о том, что он натура скрытная, значит,  покривить душой. Ему нечего было утаивать, просто уличное воспитание приучило к осторожности в общении. Скромность легко принять за робость,  а робость за надменность. Но он не знал об этом и не думал. Был самим собой. Мог молчать и говорить, нападать и защищаться. Насмешки пропускал мимо ушей, злословить не любил, но выругаться мог – как правило,  в свой адрес. 
                Глава третья
   
     - Я тащусь от тебя – переведя дыхание, призналась Даша в ванной. – Чем дольше я с тобой, тем больше.
    Ужин она начала с десерта и, с удовольствием уписывая  клубнику, принялась расспрашивать Андрея о новостях «на футбольном фронте», о предстоящем матче, выспрашивая, кто сильнее, москвичи? казанцы?  и  весело смеялась, выслушивая забавные истории из жизни его новых друзей, уставших, как и он, от всевозрастающих нагрузок и тренерских «накруток». 
   - Начальство дрючит?
   - Костерит, конечно.
   - Штрафы крутые?
   - Не круче наших фанов, -Не будем о грустном, - усмехнулся Андрей и умоляюще сказал: - Впрочем, не будем о грустном.. – Не круче наших фанов.     .
   - Хорошо, не будем, - согласилась Даша. - Я тут недавно прочитала в интернете:  фразу «правильные фаны против лохов». Как это понять?
   Андрей задумалсяпожал плечами.
   - Давай рассуждать логически. Правильный чувак понимает, что всегда все успеет, всего добьется сам, правда, с помощью таких же, как и он, правильных челов, а самым страшным в его представлении моментом является тот, когда он остается один на один с самим собой. Внешне он ничего не боится, а если и боится, то оказаться на одном гектаре с теми, кто
 беспонтово, прошу заметить, беспонтово! унавоживает этот гектар для пользы дела.
    Даша захлопала в ладоши.
   - Класс! Ты как наш профессор по дизайну. «Прошу заметить».
   Она училась в Строгановке, прекрасно разбиралась в живописи, шарила в ночных клубах, тусовалась с байкерами и могла забить «косяк» не хуже беспризорника. В постели Даша была бесподобна, но при слове «минет» морщилась:  «Сглатываешь, сглатываешь, а оно не сглатывается. Гречневая каша с киселем». Еще она боялась застудить «гинекологию» и забеременеть, поэтому редко носила стрейчи и сама накатывала «презик» на его «обалдуя» «кукурузину», объясняя это не своей извращенностью, а излишней подозрительностью и брезгливостью: «Что я тебе, спермоприемник, что ли? А вдруг залечу?» Убедившись, что резина цельно охватила твердую «штукенциюсельхозпродукцию», она вожделенно чмокала гуттаперчевый уд в маковку и объявляла: « Я готова». В перерыве между «кадрами» - так она именовала их бурные и нередко повторяемые коитусы, Дашаона любила выкурить сигарету, «дико извиняясь», (Андрей не курил) и,  стоя под открытой форточкой, разглядывать окна близко расположенных высоток, зябко передергивая плечами. Затем она ныряла под одеяло и потешно стучала зубами: «Блин, околела на фиг.  Холодрыга». Даже если за окном была жара, как этим летом, и столбик наружного термометра показывал плюс тридцать. Естественно, он тотчас прижимал ее к себе, «отогревал». Даша была худышкой. У нее четко проступали ребра и ключицы, отчего груди третьего размера казались накаченными силиконом до величины дынь «колхозниц» с их сладяще-стойким ароматом. Тело у Даши было такое гладкое, особенно спина и бедра, словно она три года полировала их воском и шлифовала лазером. Дома она ходила голышом, считая эту форму одежды самой приемлемой и комфортной из всех существующих образцов высокой моды. А еще очень любила макияж. Сегодня у нее черные акриловые ногти, сине-зеленые тени вокруг глаз и ярко-рыжие с фиолетовым отливом коротко стриженые волосы под тинейджера. Андрею больше нравился ее естественный цвет лица, густые светлые волосы, так хорошо сочетавшиеся с ее пронзительно-зеленымиголубыми глазами (нет, не линзы, он спрашивал), но она предпочитала «боевую раскраску» индейского племени чероки, даже встречаясь с ним наедине, не говоря уже о шумных сборищах. В ресторанах Дашаона пила исключительно «MADAME CLICO»шампанское, в кафе – различные коктейлисухое красное вино, а в клубах потребляла все, что предлагали. Пила много, но почти не пьянела. Иван Милованов – второй нападающий «Армады» и, пожалуй, самый верныйблизкий друг Андрея, узрев ее на клубной вечеринке, сразу сказал, что скорее они все (основной и дублирующий состав команды) сопьются, нежели окосеет она.
   - Это еще почему? – ревниво поинтересовался Ефим Леман, центральный полузащитник, любивший и умевший выпить.
   - Да у нее печень, как у коровы. Так что, рви когти, Андрюха. -    В сущности, совет Ивана был по делу.  . Похмельный Оотходняк у Андрея был такой, что легче умереть. – Я видел, как ты маялся на Кипре. Зеленый стал, как огурец.
   Андрей усмехнулся, вспомнив прошлое.
   - Ну, рассказывай, рассказывай, - поторопила Даша. – Про челов  и  фанов.
   - Так вот, - вернулся к прерванному разговору Андрей. – Самые правильные фаны – менеджеры среднего звена. Для них просить автографы у футболистов – себя не уважать.
   - Слишком попсово?
   - Да.
   - А носить футболки с именами кумиров?
   - Полный отстой. Детсад - штаны на лямках. Они не нажираются до поросячьего визга, не корчат из себя гениев дзю-до, устраивая махаловки в общественных местах, и вообще им завтра на работу – строить подчиненных, крысятничать без зазрения совести, пригребатьая хозяйские бабки и заводитья гарем.
  - А у тебя гарема нет? – репьем вцепилась Даша в его фразу.   
   Андрей на автомате проскочил ее вопрос.
   - Правильные фаны имеют золотые кредитные карты, для них футбол, как шопинг, развлекаловка, релакс.
   - Я спрашиваю, - грозным шепотом, гусыней зашипела Даша, - у тебя гарема нет?
   - К сожалению, - притворно опечалился Андрей. – Ты у меня одна.
   - Смотри, - она поднесла она к его носу кулак. – Узнаю, зашибу.
   И так это было сказано, что Андрей расхохотался
 - Вот за что я тебя и люблю.
   Даша тут же пересела к нему на колени, повозилась, устраиваясь поудобнее, и заглянула в глаза.
   - Так за что ты меня любишь?
   - За чувство юмора, за легкость бытия.
   - То-то. Помни. Сам же говоришь.
    - Что говорю? – Спросил Андрей, притиснув ее грудь.
    - Игра в одну калитку…
      - Это, значит, повезло.
   -  А в две, - Даша немного отстранилась и выжидающе примолкла.
   - Считай, непруха.
    - Вот! – воскликнула она. – Не забывай мудрость библейскую.
   - Футбольную.
    - Я говорю «библейскую», значит, библейскую.
    - Молчу и повинуюсь.
    - У, красавчик! – она схватила его за уши и потрепала. Затем вскочила, принесла расческу и прилежно уложила его кудри на пробор. – Вылитый Сергей Есенин. Галстук бабочку – и ты неотразим.
    В это время раздался звонок.
   - Сама, сама, - подхватилась Даша, хотя раньше к телефону не бросалась.
   - Да, - прижала она трубку к уху. – Нет, все верно. Да, квартира Куренцова. Хорошо, сейчас. Это тебя. - Андрей взял трубку.
   - Я  вас слушаю.
   Голос телефонного визави был ему незнаком.
   - Простите за звонок, но вот в чем дело. Вы завтра вылетаете в Казань, встречаетесь с местным «Сапфиром»?
   - Должны, - уклончиво сказал Андрей и поинтересовался, с кем имеет честь говорить?
   - В принципе, это неважно. У нас есть предложение…
   - Простите….
   - Не перебивайте. Это в ваших интересах. Постарайтесь завтра не светиться на табло. Вы меня поняли?
   - Допустим.
   - По возвращении получите презент. Солидный.
   - Да я в нем не нуждаюсь.
   - Презент солидныйЯ вас понимаю. Все будет тип-топ и строго анонимно.
 Андрей начал догадываться, о чем идет речь. Ему предлагали хорошие деньги  за его плохую игру с казанцами. Подобный звонок уже был. Месяц назад. Перед встречей с питерской «Плеядой». Ему даже бросили в почтовый ящик банковский чек на десять тысяч евро, но он его тут же порвал на мелкие кусочки, чтоб зарубили на носу: Андрей Куренцов не продается.
   - Простите, - сказал он незнакомцу, - у меня так много подобных предложений, что выполни я даже часть подобных просьб, я не забил бы в матчах премьер-лиги  ни одного мяча. – Сказал и засмеялся.
    - Вы намекаете на сумму в пять нулей? – озабоченным тоном спросил незнакомец.
    - Я ни на что не намекаю, - мрачным тоном ответил Андрей и положил трубку. – Мне это просто не нужно.
    - Что не нужно? – вцепилась в негозяла его за руку Даша. – Я хочу знать.
     - Пустое, - поцеловал ее в щеку Андрей и, умостившись вместе с нею на диван,  передал суть разговора.
     - Вот, собаки! – нервно закурила Даша и отошла к окну. - Совсем за людей не считают. – Она открыла форточку и выдохнула дым.
    - Как раз наоборот, - усмехнулся Андрей. – Всем прочим деньги не нужны. Даже обезьянам. – Подумав о том, что звонок может повториться и выдернуть его из постели в самый неподходящий момент, он прошел к телефону и заблокировал свой номер. Теперь хоть обзвонитесь.
    - Ты квартиру закрыл? – озаботилась Даша. – Вдруг начнут ломиться?
    - Не переживай. Такого быть не может.
   - В жизни все может быть.
   - Да нет, у нас серьезная охрана.
   - Бабуля с костылем? – Даша сходила на кухню, принесла блюдце и стала стряхивать в него табачный пепел. – Девушка, а вы к кому? – передразнила она старушечий голос и жадно затянулась. – Что-то я вас не припомню. – Она вышла в коридор и сама проверила, закрыл ли Андрей дверь. – Вот так-то оно лучше.
    - После двадцати двух подъезд берется на охрану милицией.
   - Ну,  надо же, - Даша хмыкнула,  и ее черный акриловый ноготь сбил столбик пепла. – Круто, аж жуть. 
    Она молча загасила окурок и указала на левую грудь.
   - Что-то у меня вот здесь нехорошо. Расстроилась ужасно.
   - Было бы из-за чего! – отмахнулся Андрей. – Их дело предложить, мое дело отказаться. В спорте много дряни. Как говорит Джозеф Норбейн: «Все гражданские свободы сводятся к одной: к свободе купли-продажи граждан».
    - А он кто?
    - Джозеф Норбейн?
    - Да.
    - Английский футболист, писатель.
   - А что еще в спорте бывает? – присела к нему на диван Даша, усевшись по-турецки.
   - Тебе интересно? – недоверчиво посмотрел Андрей, сбитый с толку ее неожиданно обострившимся интересом к профессиональным «заморочкам».
   - Очень, - заверила Даша и кивнула в знак согласия,  подтверждая  реплику. – И про фанов, и про все, все, все. - Ее глаза светились любопытством. – У твоей команды они есть?
   - Обижаешь, - с горделиво выми нотками в голосе ответил Андрей. – Конечно, есть. Как у всякой команды премьер-лиги. Особенно, столичной.
   - Столичной премьер-лиги? – задалась вопросом Даша и попросила закрыть форточку. – Что-то сквозит.
    - Команды,  – перекрывая доступ в комнату вечерней прохлады, пояснил  Андрей и сел напротив девушки в кресло напротив. – А премьер-лига одна. Высший дивизион.
    -  А какие дивизионы бывают еще?
    - Первый, второй. По нисходящей.
    - Для лузеров и лохов?
    - Не все так однозначно, но примерно так.
    - Ладно. Рассказывай про фанов.
      Андрей улыбнулся, глядя, как внимательно смотрит на него Даша, и принялся посвящать ее в околофутбольные тайны.
    Фан-клуб «Армада родился не в сорочке, а в малиновой футболке, такого же цвета и покроя, как у игроков возлюбленной команды, и вместо невнятного младенческого слогана «уа» сразу завопил «судью на хормыло!» На своем первом учредительном собрании фаны приняли мало приятное решение «биться со всеми, кто против». Причем, они сами присвоили себе право устанавливать, кто оплевывает их беззащитную команду, а кто превозносит; какая группа болельщиков ненавистна, а какой  можно и вставить. Первый адмирал фФан-клуба «Армада», известный в прошлом фарцовщик по кличке  РубикСтопарь, амбициозно заявил: « Правильные фанаты это скорлупа футбольного ядра, если сравнивать футбол с грецким или кокосовым орехами. Наступит время, когда всякий болельщик, не являющийся членом нашего клуба, будет изгоняться со всех стадионов, где играет «Армада» и смотреть матч «под одеялом» Мы лучшие, мы всех задавим». Если учесть, что всего болельщиков в России около двух миллионов человек, а членов столь агрессивного фан-клуба всего три тысячи, то нетрудно вообразить, как активны поклонники «Армады» и какие суровые люди стоят за их спинами. Много, очень много «дуркующих» поклонников других команд  взято ими на учет; много, очень много игроков и судей подвергается профилактической травле, наподобие подвальных грызунов и
тараканов! Вместо призыва «пойдем, поболеем» появилась угроза «пойдем, разберемся». Некогда монолитное товарищество болельщиков распалось на
подвижные куски враждебных группировок. Всякий, кто перелистывал милицейские сводки уличных потасовок, не переставал удивляться, насколько перемешаны в них разнузданное хамство с  площадным фарсом, театральщина «народного гуляния» с пьяным мордобоем. Фанаты клуба «Армада» говорили о себе, как о людях, находящихся на пике настоящего абсолютизма в то время, как болельщики питерской «Плеяды» именовали себя «авангардом революционного процесса мировой глобализации». Их ярые противники, болельщики казанского «Сапфира»,  пропагандировали «идеализацию личных пристрастий» и «торжество справедливости», подразумевая под этим нешуточное избиение «всех прочих», их запугивание и муштру. Новый  вождь фФан-клуба «Армада», присутствуя на тренировках игроков и выступая на корпоративных собраниях, неустанно талдычил о «свободе чувств и равенстве всех перед футболом», вознося свою мысль до «братского единения» на стадионе, делая все возможное для осмеяния публично высказанных понятий.   Андрея, не всегда понимавшего подоплеку той или иной стычки на трибунах, коробило от  столь явного цинизма, как искренне возмущали реплики спортивных комментаторов, сравнивающих прожекторные установки на стадионах с  наблюдательными вышками по углам казенного двора. И пусть на стадионах нет ржавой «колючки» - пресловутой спутницы угрюмых зэков, зато вокруг футбольного поля появились высоченные решетки и омоновцы в доспехах средневековых рыцарей, вооруженные вместо двуручных мечей  тяжелыми дубинками, которыми они, нет-нет,  да и постукивали по гигантским щитам, склепанным из листовой стали.  И эти щиты, и дубинки, решетки и когорта ОМОНа - все, что устрашает и держит толпу  « в рамках лояльности» - ничто иное, как декорации к спектаклю «Битва титанов или очередной матч на первенство страны». А там, где битва, там  герои, триумф, слава и корона победителя.
    - Так у кого на этот раз будет корона? – лукаво прищурилась Даша, все это время внимательно слушавшая Андрея и понимающе кивавшая ему.
   - Думаю, у нас. – После небольшой паузы ответил Андрей и улыбнулся. – Там, где «Армада», там корона! Сто пудов.
   Даша тоже улыбнулась.
   - А когда ты играл за «Литейщикаа», ты что говорил?
   Андрей засмеялся.
   - Где «Литейщик», там победа.
   - Ясно, - протянула Даша и  попросила принести ей минералки.ралки. – Холодненькой.
    Утолив жажду своей любимойКогда Андрей принес стакан с пузырящейся «Славяновской»,  и она поблагодарила Андрея за Даша утолила жажду своей любимой водой, она снова улыбнулась.
    - Спасибо за пространную беседу.
    - Теперь я точно знаю, что команда, за которую играет мой возлюбленный Куренцов, самая лучшая.
    - А все почему? – в свою очередь прищурился онАндрей и хитро посмотрел на Дашу.
    - А все потому, что ты, Адрюша, лучше всех. – Она чмокнула свою ладонь и сдула в его сторону воздушный поцелуй.
    - А если это так, - поднялся из кресла Андрей и глянул на часы ( пятнадцать минут первого), - любимый тренер может спать спокойно: ничего страшного его команде не грозит.
    Когда он  выходил из ванной, Даша повисла на нем сзади.
   - А покатать меня слабо?
   Андрей молча подхватил ее под колени и так, на закорках, донес до постели.               
        - Утром он еле разлепил глаза. Зевнул и приподнялся на локтях. Даша уже одевалась, вернее, потянулась за бельем. Близкая, желанная.
   - Тормози, - отвела она его руку. – Я вне доступа.
   Андрей насупился, капризно заскулил.
   - Даш, а как же я? Ты только посмотри, - он сдернул с себя простынь. – Ванька-встанька на посту.
   Даша скосила глаза и щелкнула Андрея по носу.
   - У тебя все ****ки, понимаешь.
   - А у тебя? – Он попытался захватить ее под колено, чтоб опрокинуть на постель, но Даша ловко увернулась. Погрозила.
   - Не шали! У меня не забалуешь.
   - Да я вижу, - уныло согласился Андрей, закутываясь в простынь. – Ну, а все же?
   Даша присела, отодвинулась на край постели и прикрыла грудь тельняшкой.
    - У тебя глупости, а у меня фантазии.
   - Какие? – вкрадчиво поинтересовался Андрей и перебрался к ней поближе.
   - Такие, - еще дальше отодвинулась Даша и мечтательно закатила глаза. – Вот встречу я прынца, влюблю его в себя и подарит он мне виллу.
   - А что еще? – ревниво понижая голос, спросил Андрей.
   Даша спрыгнула на пол. Когда она успела натянуть трусы, он так и не понял.
    - Виллу на Лазурном берегу, большую яхту.
   - Дамский вариант «Роллс-Ройса» - подсказал Андрей. – Розово-лиловый.
   - Да, - дразнящее высунула кончик языка новоиспеченная «прынцесса» и, покружившись на месте, раздернула шторы.
    Летнее солнце тотчас позолотило ее грудь, живот и бедра.
 Андрей залюбовался.
    - И что же тебе он еще подарит?
    - Авиетку, - давая возможность разглядывать себя, ответила Даша и задумалась, выпустив из своих рук тельняшку.
    - Яхту, авиетку и… - поторопил ее Андрей.
    -   Маленьких таких курносых собачек с глазами пуговичками.
    - Пекинесов?
    - Да, - подтвердила Даша таким тоном, словно она уже владела яхтой,  виллой и курносым принцем с глазами пуговичками. «От кальсон» - мрачно додумал Андрей. – Махоньких таких, -  показала Даша, - чудесных лохматушек, малюхусеньких, малюхусеньких.
   - Типа, все в ажуре.
   - Вот именно.
   Андрей обиженно засопел, подбил подушку в изголовье, сел, умостилсясел поудобнее и намеренно шумно вздохнул.
    - Чего вздыхаешь, как корова? – с шутливой грубостью спросила Даша, засмотревшись в окно. – Уж не телиться ли собрался?
    Андрей шутливо заблажил.
   - Горе у меня, милая, горе.
   - Да какое же у тебя горе, мило-ок, парнишечка кудрявый? – передразнивая  былинно-сказовую интонацию, усиленно  «окая», повернулась к нему Даша.
    - Жить-то хотца, а жить-то не с кем.
   - А коли не с кем, так и не живи, - едва сдерживая смех, ответила Даша и подняла с пола тельняшку. Бросила на кровать.
    Андрей уловил ее жест и снова заскулил.
   - Вот  и горюю я, баушка, молодецкой силой похваляюся.
   - Што? – Даша возмущенно зашипела. – Это я «баушка»? Это я карга старая? – Она сдернула с Андрея простынь и повалилась на него – Сейчас проверим твою силу молоде…
     Андрей закрыл ее рот поцелуем.закрыл ее рот поцелуем.
    Потом дважды сменил позу.
    Выдохся.
    - Я чуть слюной не подавилась, - придя в себя после конвульсий, - прошептала Даша. – Так захотела тебя.
     - Стой там, иди сюда,  – он с благодарной нежностью поцеловал ее Андрей, и они стали одеваться.
    - Так Тты куда сейчас? – прихорашиваясь перед зеркалом, спросила она.
    - В аэропорт, - позевывая, сказал Андрей. – Я ведь говорилЯ ведь говорил: . Ииграем с казанским «Сапфиром».
    - Бедненький, - жалобно произнесла Даша и погладила его по голове, когда он брился. – А я-то, «дуня»,  выжала из тебя все соки.
    - В самолете кемарну, восстановлюсь, - успокоил он ее Андрей и
начал протирать лицо лосьоном.
    - Прости меня, - прижалась к нему Даша.
    - За корову? – вдыхая запах  дорогого парфюма, усмехнулсяспросил Андрей.
    - Нет, - ответила Даша. – За то, что позабыла про игру, про твой футбол.
















                Глава четвертая

       Машина не завелась, хотя считалась новой. Ее движок всегда работал, как часы, ходовая была безупречной. Свой  желтый «JAGUAR – KUMO VENTURE ST »  - двухдверный спортивный « XJS V 12»  «Ягуар» Андрей купил на призовые полгода назад, когда в составе молодежной сборной выиграл международный турнир имени Гранаткина, и считал его вполне надежным аппаратом. Радовался своему первому автомобилю, как дитя соске. При первой же возможности загонял на мойку, любовался бесподобными колесами - со спицами. А вот теперь «JAGUAR» закапризничал, не заводился.  Хмыкнув и откровенно расстроившись, Андрей захлопнул дверцу, убедился, что замки сработали, и направился к ближайшей остановке троллейбуса, который должен был довезти его до станции метро «Университет», где собиралась команда. Проходя мимо одной из  дворовых «ракушек», опоясавших детскую площадку по периметру, он прочел  гневное предупреждение, отпечатанное на листе белой бумагикомпьютере форматом А-4: «Перед гаражом тачки не ставить. Штраф – лопатой по стеклу». Оригинально, решил Андрей и позвонил Иванупозвонил тренеру. Сказал, как будет добираться.
   - Сука е-паная! –  выразил кто-то свое неудовольствие у него за спиной, когда Андрей переминался в очереди на маршрутное такси, разуверившись в прибытии троллейбуса. – Мне жить хочется,  понимаешь, жить, - выговаривал бледнолицый мужик непутевойкраснорожей подруге, такой же пьяной, как и он сам. – А с тобой я по-ды-хаю! У тебя уже башка седая, а все пьешь, дура безмозглая. Понять того не можешь, что я пропадаю. - Коровий мык едва стоявшей на ногах алкашки с почерневшим от побоев лицом был воспринят им, как прочувствованный ответ. – Икаешь, тварь? А я бабу хочу, мразь тупорылая! Мне бабу надо! Понимаешь, надо? – Мужик одной рукой поддергивал штаны, другой пытался ухватить за нос «дешевую паскуду». – Мозги пропила, сука драная! Не слышишь? Да мне совестно и стыдно за тебя: так опустилась, даже трахаться не хочешьт! Ей муж гребсти солому предлагает, а она, сука е-паная, в гробу уже лежит, живая, падаль! –  Андрею, как случайному свидетелю истошных воплей доморощенного «мачо» и плебейской кротости «твари безмозглой», впавшей в тупое раздумье о семейном счастье, сразу стало ясно, что сладкая парочка давно утратила взаимопонимание и моральную поддержку кого бы-то ни было. Не стоило большого труда догадаться, что бессловесная дроля давно
 была  в «отпаде» - дура дурой, и мужик это понимал. Трепать трепал, но душу выбить не спешил.  Жалел «курву торченую».
   Андрей не обратил бы на эту парочку особого внимания – Москва привыкла жить на улице: ругаться, целоваться, но жуткий  перегар чего-то непотребного, разивший от пьянчужекки, заставил отойти подальше и надвинуть на глаза бейсболку, лишь бы не видеть сладкую парочку, которая, возможно, когда-то жила дружно. Муж приходил с работы, выставлял на стол бутылку. Жена с радостью и, разумеется, с дамским жеманством, морщась, по-курячьи запрокинув голову, выцеживала стопку «беленькой» или же «красненького», смотря,  что наполняло посуду. Заученно мотала головой, встряхивала рыжими кудрями: «Фу, какая гадость!» Пила, как она думала, не для себя, а для него.  Чтоб, значит, шел домой. К жене, в семью, а не куда-то там, к дружкам, известным алкашам.   Не к разным там шалавам и  лахудрам,  всегда готовым подстелиться под того, кто с виду человек приличный, при зарплате. Да и заразу может притащить, а ей это не надо. Нет, лучше уж дома пусть чекушечку раздавит, заработал. Да и хмельной, опять же, он такой … нежный и прыткий! Всю ночь готов кровать трясти. Хоть с вечера бери да на полу стели, чтоб скрипа не слыхать, соседей не дразнитьбулгачить. Зато теперь на все начхать. Аля-улю – с приветом.
   Подошедший троллейбус распахнул переднюю дверь,  и Андрей втиснулся в его нутро. Он еще не догадывался, что женская любовь, это песок, в который прячут свои головы мужчины. Чаще всего неудачники.
     - Клевые у тебя кроссовки, - заметил Иван Милованов, здороваясь с Андреемним возле клубного автобуса с броскойяркой бортовой окраской и знакомой надписью «Армада».
    - Адидас. Последней выпечки.
    - Где нарыл?
    - В инете.
    - Понятно, - тоном обзавидовавшегося человека протянул Иван и привычно умостился уселся рядом. с Андреем, затолкав сумку со спортивной формой под сиденье. Сбоку, через проход, занял место Суренергей Манукян, один из самых возрастных и наиболее опытных защитников команды. Он оказывал хорошее влияние на других своим  открытым, добродушно-мягким нравом, серьезным отношением к игре и высоким профессиональным мастерством. Впереди уторкался Ефим Леман, центральныйлевый крайний полузащитник, в соседстве с правым хавом Саттаром Гюльазизовым -. аАзербайджанцем из города Ханлара. Поговаривали, что его отец  влиятельный человек в группе компаний, возглавляемых он двоюродныйдальним родственником племянник  Тельмана Исмаилова и даже – вот у людей фантазия! - - опрометчиво считали, что Саттар является незаконнорожденным й сыном  какого-то бакинского миллиардераГельдара Алиева, плод его поздней любви.   «Как ты оказался в Москве? – спросил его как-то Андрей,  и он отшутился: - Сел не в тот поезд». В столице у Саттара сразу появились фаны – соотечественники, приехавшие на заработки и «местные южане». Играл он прилично, в новом  составе «Армады» считался  хорошим компанейским парнем, а дома - хорошим сыном и внуком, единственным в роду футболистом, а не базарным торговцем или пастухом. Начинал играть за ханларскийбакинский «Ильдиз» левым хавом, но вскоре занял место центрального форварда. В Баку у него невеста, в Ханларе растет сын,  рожденный одноклассницей Саттара, его школьной подружкой,  за которую  он в свое время не смог уплатить калым. «Дорого просили, - возмущенно объяснил Саттар. – А как же теперь? – спросил его Андрей. – Теперь-то ты можешь ее выкупить? – Зачем? – искренне удивился молодой папа. – Ну, сын все-таки. – А! – небрежно отмахнулся Саттар, - пущай растет» В Москве проходили его лучшие годы, его молодость, и он все чаще говорил о том, что надо перебираться в Россию, хотя он в ней и натерпелся поначалу. Его дважды грабили, причем, свои же, земляки, один раз выбросили на ходу из такси. Чудом не переломался. Саттар записался на курсы русского языка, стал читать книги, посещать художественные выставки и даже покупать картины – натюрморты с красными арбузами и морские пейзажи  с ослепительно-яркими закатами, напоминавшими атомный взрыв в Хиросиме. Покупал не для себя - для многочисленной родни.  « Не привезу - обидятся, - объяснял Саттар. – Ковры сейчас не модно». Видя, что Ефим постоянно рифмует, выучил несколько двустиший Омара Хайяма, но женщину упорно называл «он». Андрей не раз втолковывал ему, что мужчина – он, а девушка – она, но его уроки не  изменили отношения Саттара к русской грамматике. Иван Милованов, с которым Андрей сблизился больше всех и который тренировался с таким рвением, что, доведись какой-нибудь рабочей лошади застать его за изнурительным процессом самосовершенствования, она б откинула копыта – от сочувствия и разыгравшегося воображения. Ведь от работы, как известно, кони дохнут. В отличие от просвещенного Саттара Иван совсем не интересовался живописью, стихоплетство его раздражало, книги вгоняли в тоску, но парень он был живой, бесхитростный,  и кроме футбола больше всего на свете любил девушек и шумные застолья. Девушек и «это дело» любил до самозабвения. Однажды он даже на поезд опоздал. Пришлось ему брать частника и гнать так, чтобы присоединиться к друзьям на ближайшей остановке в Туле. Досталось ему тогда от тренера команды Николая Николаевича КучерНик-Ника по первое число. И на выезде не обходилось без казусов: то в сауне застрянет, не вытащить его оттуда, то водки выпьет – от простуды. Боялся заболеть и этим самым нанести урон команде.  Но если он что задумывал, ему даже природа благоволила, как детсадовская воспитательница хорошенькому мальчугану из неполной семьи: папа есть, а мамы нет. Особый интерес. Однажды в Ставрополе (играли с местным «Сенгилеем») рванул такой проливной дождь, что судья всерьез подумывал отменить матч, но Иван в перерыве сказал, что во втором тайме, как только выглянет солнце, забьет гол. Ребята посмеялись, арбитртренер повертел пальцем у виска,  но все так и случилось.  И дождь внезапно прекратился, и гол Иван заколотил. Единственный. Решающий.  Что ни говори, а чувакеловек он клевыйобязательный. Исполнил свое обещание. Как-то, возвращаясь из Ростова-на-Дону, где проводили предпоследний матч сезона, он подобрал дворнягу, удивительно красивого огненно-рыжего окраса. Назвал ее Лисой и так привязался к ней, что даже брал с собой на тренировки. Потом она исчезла. Неожиданно и странно. Странно потому, что Лиса полностью соответствовала данному ей прозвищу – была не только умной,  но и  крайне осторожной. «Не покупай шаурму, Саттар, - пригорюнившись, просил Иван и так укоризненно смотрел на южанина, словно это он пустил Лису под нож и на его глазах расправился с Лисой в виде мясного блюда. «Шакалы» - плевался Саттар, выражая свое презрение к тем, кто позарился на всеобщую любимицу и сделал его кунакарусского друга несчастным. – Аллах их накажет». Иван еще больше мрачнел, удрученно кивал головой и вымаливал новый поток соболезнований, смысл большинства которых сводился к тому, что Господь его и так по темечку погладил – наградил уменьем забивать головы, а это дорогого стоит. Иван обиженно кряхтел, но соглашался. Что есть, то есть. Бить по воротам он умел. И Саттар, и Ефим с Иваном, так же, как и Андрей с вратарем Глебом Семенихиным, все они, почти одновременно подписали контракт с «Армадой», приняв предложение ее главного тренера, сурового и деспотичного Николая Николаевича Кучера, известного теоретика футбола и признанного авторитета.
     Чуть выше среднего роста, крепкий, ладный, с правильными чертами лица и живыми карими глазами, он Нна первом же собрании команды он жестко заявил: «Всякий, кто посмеет во время игры действовать в собственных интересах, всякий, кто будет вносить своими эгоистическими дискурсами раскол в команду, будет лодырничать и конфликтовать, тотчас получит «открепительный талон» под зад коленом. Я набрал новый состав и считаю его более сильным в плане мастерства. Ваша задача сделать его более прочным и сыгранным, чем прежний. Поэтому предупреждаю: «Я не позволю своевольничать или вредить команде. Самолюбивым игрокам на поле делать нечего.».  При этом он так взглянул на каждого, что у многих мураши по спине побежали. Неприятно, когда на тебя смотрят, как на врага народа. Андрей тоже поежился, завозился на месте, отметив про себя, что у коуча нос картошкой, а подбородок чуточку раздвоен. Короткая стрижка и ранняя проседь в волосах делали его солидным.зябко поежившись. Неприятно, когда на тебя смотрят, как на врага народа. «Впереди, - сказал тогда тренер, - отборочные матчи для чемпионата Европы. У нас есть все шансы участвовать в нем с одной единственной целью – выйти в лидеры и победить!»
   «Круто, - подумал Андрей, испытывая оторопь от столь высоко поднятой планки и гордость за того, кто дерзнул это сделать.  Хотя, чего робеть? Не далее, как три года назад он  искренне считал, что попасть в молодежную сборную страны, поехать на чемпионат мира и выиграть его – это просто нереально. А все же попал и выиграл. Да и вообще, могущество команды всегда достигается ценой чрезмерных, напряженных тренировок, а главное, сплоченности, подлинного единения. Ефим Леман шепнул Андрею, что старая гвардия чиновников со скрипом зубовным уступает насиженные места новым людям и  ее можно понять.  «Вельможи» жили так, словно закон для них не писан. Другое дело, что беда любого клуба «рвачи» и прихлебатели. Повара отечественного футбола часто забывали, что даже качественная пища может быть дурно приготовлена. Даже результативная игра может вызывать скуку. Если продаются игроки, значит, продаются судьи и покупаются победы. А кто кому  и сколько заплатил, какая разница? Кучер сам в сердцах однажды рубанул: «Футбол задуман, как прекрасная игра, а превратили его в балаган, в параллельный мир со своимм клубком противоречий  и отстоем!»
   Иван Милованов толкнул Андрея в бок.
   - Хорошо, что наши олигархи  гоняли в детстве мяч, иначе многие из нас оказались бы на улице или подались в стриптизеры. – «Стриптизером» он за глаза называл, намекнул он на Саттара, любившего срывать с себя футболку после забитого гола.
     Ефим Леман засмеялся.
   - Ребята, вертеть голой задницей мы все равно б не стали. И знаете почему? -  Он задался вопросом и сам же на него ответил. - А все потому, что мы бы стали распевать куплеты.
    - Какие? – округлил глаза Иван.
    - Такие Вот, послушайте: «Арбатские матрешки четырнадцати лет содрали с нас по трешке и сделали минет».
   - Сам сочинил? – удивился Саттар, еще плохо говоривший по-русски и впервые в жизни видевший живого поэта. – Этоа Есенинваш Пушкин придумал!
   Лучшей похвалы и быть не могло. Ефим задрал нос и принялся рифмовать, как заведенный. С тех пор его было не остановить. Смышленый, бойкий, не питавший иллюзий, свойственных молодости, Ефим Леман был замечательным товарищем и великолепным опорным полузащитником. Он прекрасно разбирался в хитроумных комбинациях соперников и мгновенно предпринимал контрдействия. Как напарник был незаменим. На два  года старше Андрея, Ефим частенько выступал в роли «учителя жизни» и страшно обижался, когда к его советам не прислушивались. Пренебрегали. «Оттого нам, еврейцам, так трудно, что никто не хочет говорить по-русски», - жаловался он вслух и минуты две придавался вселенской скорби, уподобляясь витязю на распутье. На более длительное осознание мировых проблем его не хватало. Наследственное жизнелюбие и темперамент сангвиника мешали ему войти в образ несчастного Иова, о котором он всегда говорил с почтением, как о ближайшем родственнике.
    - Все на месте? – зычным голосом поинтересовался Кучер, недовольный опозданием  двух защитников: Ильи Баглая и Родиона Каюмова. Убедившись, что команда в сборе, занял свое персональное кресло. – Поехали.
   Автобус направился в аэропорт.
   В салоне на какое-то мгновенье воцарилась тишина. А затем вновь одна за другой посыпались реплики, зачастую никак не согласующиеся друг с другом, потому что каждому было,  что сказать в это летнее предматчевое утро.
    - Ну, что, «Армада», делаем казанцев? – провокационно поинтересовался  вратарь Глеб Семенихин.
   - В лучшем виде.
   - Однозначно, - почти хором ответили ребята.
   - Сто пудов, - подал голос Андрей.
   Ефим Леман тотчас обернулся и томным голосом испорченного мальчика сказал: - Андгюша, ты меня заводишь! Откуда ты все знаешь?  Или у тебя, как у меня, в роду одни евреи?
      - Нет, - засмеялся Андрей. – Но для меня сосед Израиль Кельманович, как для тебя твой дедушка.
   - А вот этого не надо, - запротестовал Ефим. – Мой незабвенный дедушка драл меня ремнем, если я не мог дать сдачи, и потому моя тощая задница даже поздней осенью была синей, как апрельское  небо, которое, как ты догадываешься, казалось мне тогда с овчинку, маленькую такую корочку.
   - Овчинка это не корочка, это  кусок овчины, бараний шкура,  - выказал свою осведомленность Саттар, помогавший на летних каникулах своему родному дяде пасти в горах овец. – Теплая шкура. Дубленка.
    - Саттар, - тут же переключился на Гюльазизова Ефим. – Почему ты до сих пор  играешь в футбол, если у тебя в душе осень, а на носу очки?
    - Где ты видишь очки? – обиделся Саттар. – У меня глаз – арол! Все вижу.
    - Арол, - презрительно хмыкнул Ефим, передразнивая  его. – Скажи еще «жопа».
    - А вот этого не надо, - его же словами ответил Андрей, вклиниваясь в начинавшуюся перебранку. – Мы  «академиев» не кончали, но Бабеля читывали. Кстати, как ты к нему относишься?
   - Это, смотря  какой Бабель, - отшутился Ефим, - если сисястая, кайфую, если жопастая, торчу.
   - А если и то, и другое? – присоединился к разговору Иван Милованов, второй нападающий в команде.
    - Если и то, и другое, - глубокомысленно повторил фразу Ефим, - я в отпаде.
   - Млеешь? – поинтересовался Андрей. с явной ухмылкой.
   - Хуже, - тоном обреченного на пожизненные каторжные работы пояснил Леман. – За себя не отвечаю.
   - Херово, - посочувствовал ему Иван с видом язвенника, мучимого изжогой.
    Саттар беззвучно открывал рот, пытаясь найти нужные слова, и напоминал собой актера, изображающего крайнюю степень взволнованности.
    Ефим развел руками, соглашаясь с Иваном.
   -  Вот так жизнь и проходит. Под балдой.
   Это уже было кокетством (в принципе, Ефим не пил, наркотой Ефим не баловался, полагая, что дурь, она и есть дурь – для дураков),   скрытым вызовом и  камешком в огород Ивана.
   Тот уловил сарказм и огрызнулся.
    - Кому гужеваться без понтов, а кому трахаться без гандона.
    - Лучше перебдеть, чем недобдеть,  - многозначительно ответил Леман.
    Иван повернулся к Андрею и нарочито громко спросил.
   -  Можно, я скажу ему, что он чмудак?
   - Для стеба можно, - ответил Андрей.
   - А так?
   - А так нельзя.
   - Вот курва трипперная, - не известно к кому обращаясь, посетовал Иван и сделал вид, что у него ломота во всех членах, особенно в паху.
   - А, запел! – злорадно ухмыльнулся Леман. – Танцевали, обнимались, девки пачками снимались?
   Иван промолчал. Ноль эмоций.
   Видя, что он выпал из круга общения, Ефим обратился к Андрею. Хотя сидеть вполоборота было неудобно.
    - Я вот, что думаю. Вот, что тебе скажу…
   - И что ты мне-таки скажешь? – с одесским прононсом переспросил Андрей, привыкший ничему не удивляться, если Леман принимался балаболить.
    -  Я вот, что скажу. В Киеве, куда я ездил к родственникамтете Циле, телки все же поупитаннее наших, а, следовательно, лучше, потому как «визьмешь в руку – маешь вещь», но горилка с перцем там ничем не лучше той, что разливают здесь, в Москве.
   - Весьма верное и тонкое замечание, - не выдержал добровольной немоты Иван и язвительно продолжил. – Я слышал и другое сравнение.
   - Какое? - настороженно спросил Ефим.
   - Киевский кокаин такое же дерьмо, как и московский, если его не запивать виски со льдом или, на худой пенис, охлажденным шампанским.
    Ефим сделал вид, что поперхнулся. Сказать было нечего. Кокаин он не пробовал. Гашиш не курил. Оставалось посмотреть в окно и радостно заметить, что леса стоят зеленые-зеленые, и минут через пятнадцать они прибудут в Домодедово.
    Иван не преминул поддеть его.
   - Фима, ты сейчас счастливый, как Таня Буланова во втором замужестве.
   - Как Павел Радимов, - довольно миролюбиво поправил его Ефим.
   - А на ком он женат?
   - Да на той, как ее, а, вспомнил, на Юлии Началовой. Певице.
   - Але, дядя! Ухи скушал? – засмеялся Андрей. – На ней Алдонин женат. Он ее на гондоле по Венеции катал – в свадебном платье.
   - А чего это он вырядился?
   - Алдонин? в женском юбка? – не поверил Саттар, так и не научившийся отличать женский род от мужского. Для него все было «он». – Зачем джигитамужчину обижаешь?
   - Дура! – ласково взъерошил его волосы Глеб Семенихин, молчавший все это время. – Невеста евошная в платье, в фате подвенечной, а он во фраке, типа прынц.
   - А на ком же тогда женат Паша? – озаботился  Леман.
   - На бабе, - усмехнулся Иван. – На ком же еще?
   - Ясное дело, - возмутился Ефим, - не на собственной же шляпе.
   - Он шляпу сроду не носил, - подал голос Сурен Манукян. – Я его хорошо знаю. А женат он…
   - На Тане Булановой!  - вспомнилрадостно воскликнул Андрей. – Вспомнил. Павел Радимов женат на Татьяне Булановой.
   - Точно? – засомневался  Ефим.
   - Вроде, так, - пожал плечами Андрей.
   - Дела, - вздохнул Иван. – Пошла эстрада хомутать нашего брата.
   - Башлибло просекла, - поставил диагноз Глеб Семенихин. – Теперь ей не в падло венчаться с футболером. Это главное.
   Ефим так и подпрыгнул на месте.
    - Главное для мужика отыметь без трипака.
   - Сам придумал? – выкатил глаза Андрей, пародируя Саттара. – Или Гейне подсказал?
   - Экспромт! Сам удивляюсь.
   - Да, - засмеялся Иван. – Поэзия – штука заразная.
   Ефим насупился.
   - Заразен голый секс, случка под кайфом. А поэзия, Ванюша, вещь стерильная.тут не при делах.
   - Ошибаешься, браза, - в тон ему парировал Иван. – Поэзия, как и любовь,  изменяет людей без предупреждения и самым непостижимым образом.
   - Весьма категорично, батенька, - с обертонами вождя мирового пролетариата обратился к нему Ефим. – Получается, поэзия заразна?
   - Еще как! – убежденно воскликнул Иван. – Это смертельная болезнь. Кто подцепил ее, тому хана.
   - Да, ладно, свистеть-то, профессор!
    Ефим засмеялся.
    Иван покачал головой - печально и неодобрительно.
   - Дерзкая  самоуверенность, прозвучавшая в твоей реплике, говорит скорее о корчах оскорбленной гордыни, пароксизмах графомании, но никак о твоем, Фима, интеллектуальном превосходстве над теми, кто привык изъясняться прозой.
   Андрей улыбнулся. Уже на первой совместной тренировке, присмотревшись к одноклубникам, он понял, что в команде, в основном, сверстники, ребята не намного старше его самого, а потому они часто шутили, разыгрывали друг друга, обменивались колкостями, и ничуть не походили на людей, преданных футболу до мозга костей. Игроки старшего возраста держались особняком, изредка одергивая не в меру раздухарившихся  юнцов. Андрей сразу сошелся с Иваном Миловановым, смелым и находчивым в атаке, и Ефимом Леманом, успевшим поиграть один сезон  за питерскую «Звезду». С Ефимом он сблизился еще и оттого, что они оба были москвичами, с той лишь разницей, что детство Андрея прошло под стенами останкинского пивзавода, в самой что ни есть футбольно-пивной атмосфере, а Ефим родился в доме на Цветном бульваре, рядом с цирком. Когда он узнал, что в детстве у Андрея была кличка Циркач, то радостно воскликнул: - Абрамович и Хаймович тоже циркачи!» Родители растили из него будущего филолога, но кроме безудержной страсти рифмовать и хохмить, ничего сугубо интеллигентного в нем не было. Тонкого знатока и ценителя русской литературы  из него не вышло, да и не моглоа выйти – шило в одном месте требовало скипидара, зато прорезался талант, позволявший виртуозно владеть мячом, забивать голы и  рассчитывать на доход в сотни раз превышающий должностной оклад его отца – профессора Литинститута.
   Выполняя в команде сходные задачи – организовать и завершить атаку – все четверо -  Андрей, Иван, Ефим и Саттар – быстро нашли общий язык, хотя Саттар пытался быть серьезным и шуток не любил, не понимал их смысла. Но если Андрей прибегал к пространным монологам от случая к случая, напоминая своей немногословностью Ивана, то  Ефим мог говорить без умолку, лишь бы  его слушали. Он так же, как и Андрей не лишал себя удовольствия общаться с поклонницами,  напропалую заводил новые знакомства с приглянувшимися девушками и подобно Саттару вел дон-жуанский список «клевых телок». Его мобильный телефон, так же, как и телефон Ивана, был забит бесчисленными номерами и эсэмэсками, не говоря  об уникальной коллекции еврейских анекдотов «от Романа  Трахтенберга». Еще он отличался хорошей музыкальной памятью, неплохо играл на гитаре.  и, уУзнав, что Андрей тоже владеет «щипковым инструментом», предложил исполнить дуэтом, что-нибудь «эдакое»,  - воровскую «Мурку» или же «Хаванагилу», например, которую сам скачал Андрею на мобильник, сделав своим позывным.  В общем, Ефиму с Саттаром, Андрею с Иваном вместе было весело,  и они дружно записались на водительские курсы  в одну группу. Получив права, все четверо долго «ломали» голову, на какой модели и какой фирмы остановить свой  выбор? Поразмыслив, решили: машины у них должны быть разными. Так интересней. Но не дороже полтинника, чтоб без понтов и без обид. С тех пор они стали близкими друзьями, вместе «гужевались» в кабаках, выезжали на природу, посещали вечеринки и шумно отмечали дни рождения. Даже одно казино посещали, где их всех знали в лицо и радовались, если кто-то срывал куш. Ребята они были компанейские.
 «Меньше эмоций, больше чистогана» – это не про них.
   На повороте автобус качнуло,  и Андрей машинально глянул на дорогу. Все нормально. Просто какой-то лесовоз не вовремя стал перестраиваться. Подъезжая к аэропорту, Андрей прочел рекламный баннер.                «Потребительский кредит никому не повредит». Прочел и указал Ефиму.
   - Ты придумал?
   Леман фыркнул: - Это так же оригинально, как бизнес-ланч, предложенный в сортире.- Спустя какое-то время, он вновь обернулся и сказал: - Поэзия боится площадей. Она дитя уединения. – При этом сделал вид  страдальца, оскорбленного до глубины души служителя муз, уставшего от суетности мира.











                Глава пятая

   На выезде Андрей всегда играл сильнее. Особенно в гостях. Что-то такое поднималось в нем, закипало в сердце  - воинственная удаль, что ли? Толком объяснить этого он не мог ни себе, ни тренеру, но ему всегда хотелось показать хозяевам, где сопли сушат.
     Валерий Сергеевич Шахсударов, первый его наставник в детской спортивной школе при московском клубе «Литейщик», только плечами пожимал. Во время послематчевых «разборок» он не переставал удивляться и сердито восклицал, обращаясь к Андрею: «Куренцов! На своем поле ты ползаешь, как таракан, нанюхавшийся дихлофоса, а в гостях мотаешься, как наскипидаренный! В чем дело?» Он сам привел Андрея в  команду подростков, пораженный его самоотверженно-результативной игрой на очередном турнире дворовых команд. Шахсударов как раз пополнял свою секцию и не пропускал ни одного мало-мальски значащего футбольного ристалища.
   Андрей выглядел старше своих лет и на поле держался уверенно.  Его высокого роста, спокойного характера и умения забивать голы было достаточно для того, чтобы он быстро завоевал авторитет среди юниоров. Его редко кто дразнил и мало кто наскакивал. Один только раз, когда его за хорошую физическую подготовку восхищенно потрепал по плечу  и поставил всем в пример Валерий Сергеевич, кто-то на выезде (они тогда встречались с питерцами) насыпал ему в бутсы битого стекла. Он  сунул ногу и порезался. Не говоря ни слова, молча обвел глазами пацанов. Те старательно шнуровали обувь, ловко управляясь со шнурками. Уловив  необычно замедленные действия одного из них, Андрей понял, кто отважился на «подляну», и демонстративно вытряхнул осколки под лавку. Дал понять, что ябедничать не собирается, но  после игры толстый нос левого полузащитника странным образом превратился в арбуз, на который наступил гиппопотам. Больше его не донимали, но за своим спортивным снаряжением он теперь следил в оба и никогда не прятался за чужие спины.
      - Кто разбил окно в учительской? – влетела после большой перемены в класс завуч школы Наталья Петровна, прозванная за свою убийственно-злобную скороговорку «счетверенным пулеметом». – Признавайтесь. – Потребовав ответа и зная наперед, что никакого ответа она не получит, а увидит лишь удивленно скорченные рожи, она поджала губы и понюхала воздух, как гончая, взявшая след. В ее  больших карих глазах читалось осуждение: «Трусы вы, трусы!» Но тут со своего места поднялся Андрей.
   - Я раскокал, - бесстрашно признался он  в «злостном хулиганстве» и без тени смущения пообещал заменить разбитое стекло на цельное.
   Не ожидавшая такого храброго, можно сказать отчаянного «броска на амбразуру», Наталья Петровна опешила и помягчела лицом.
   - Хорошо. Подойдешь к завхозу и с ним согласуешь.
   Класс дружно загудел.
   - Да он…
   - Он не хотел.
   - Так получилось.
   - Ясно, - отмахнулась завуч, и урок продолжился. Никто из ребят так и не понял, что же произошло со «счетверенным пулеметом» и отчего его хорошо отлаженный и смазанный педагогическим опытом железный механизм так неожиданно заклинило? Иными словами, предоставленный самому себе и двум-трем соседкам, добровольно приглядывавшими за его поведением: « Где ты шаблаешься, неслухмяный? Тюрьма по тебе плачет!» Андрей рос настоящим «оторвой». Сладу с ним не было никакого. Вместе с тем, ему все сходило с рук. Может, еще и оттого, что  учеба Андрею давалась легко, он даже участвовал в городской  Олимпиаде по русскому языку и литературе, отстаивал честь школы в спортивных состязаниях, но перед учителями никогда не лебезил и держался перед ними так, словно говорил: «Предмет я знаю? Знаю. Ну и отвалитесь!». Обычно считается, что все одаренные в спортивном плане подростки чрезмерно самонадеянны и неуправляемы, попросту дебилы, на которых нет управы. Все они вечные двоечники, твердо уверенные в том, что их место в колонии для малолеток никто не займет и на их пайку не позарится. Примеров достаточно. Но к Андрею это как бы и не относилось. По самым серьезным предметам у него всегда были четверки и пятерки.  Не говоря о его любимых предметах: истории и физкультуре. Тут он был на высоте. Поведение не идеальное, но на откровенное хулиганство его не тянуло. Мог, конечно, отчебучить: залезть на крышу школы и всю перемену держать стойку на руках. А то натянет канат в спортзале и ходит по нему, изображая циркового клоуна. За ним и кличка тогда укрепилась Циркач. А еще заставлял дворовых собак прыгать через кольцо и подавать лапу. Клоуном он не был, но кличку Циркач воспринял без обиды. Случай с разбитым окном в учительской лишь раз подтвердил, что он парень везучий. Его первый тренер Валерий Сергеевич Шахсударов всегда удивлялся, как Андрей успевает, и тренироваться, и готовить уроки, и еще  на девчонок заглядываться. Он посоветовал вести дневник, в который Андрей стал записывать самые значительные факты своей биографии: сколько раз ударил по воротам, сколько раз подтянулся, отжался, кому помог решить задачку, у кого брал гитару, чтобы научиться играть. Но самым тщательным образом он описывал сборы и свое участие в турнирах. День и даже час, когда он подписал первый свой профессиональный контракт (его пригласили в молодежную сборную страны),  он вывел на странице жирным шрифтом и обвел красным фломастером.  Андрею исполнилось тогда пятнадцать лет,  и человека счастливее него не было на всей земле! В ознаменование столь важного события Валерий Сергеевич  подарил ему пухлый однотомник английского футболиста и драматурга Джозефа Норбейна, чья книга в твердой тисненой обложке с золотым обрезом стала для Андрея настольной. Это у него он вычитал понравившуюся мысль: «Не то страшно, что снятся кошмарные сны, а то ужасает, что многие из них сбываются».
   Два года назад его первого тренера не стало. Поехал с детской командой в Китай и не вынес перемены климата. Сердце отказало. Казалось бы, еще жить да жить – сорок девять лет не возраст, работать, возиться с малышней, учить пацанов уму-разуму, что он очень любил делать, но судьба распорядилась иначе. Андрею очень его не хватало, как может не хватать тепла в промерзшем доме. Все-таки никто иной, а именно Валерий Сергеевич Шахсударов  ввел его в футбол, привил любовь к самоотдаче. Это он не уставал повторять: «Красота футбольной комбинации будет видна и понятна многим только в том случае, если мяч оказался в воротах. Это так же верно, как и то, что на футбольном поле много лжи и лицемерия. Это знают игроки, это знают судьи, но возмущаются этим лишь болельщики. Им невдомек, что самые безжалостные удары наносятся исподтишка». И еще он говорил, что футболисту, прежде всего, надо научиться думать.  Валерий Сергеевич рассматривал воспитание спортсмена,  как некую лестницу превращений, при которых сумма накопленных знаний возрождается на последующих ступенях в качественно ином состоянии. Его методика была новаторской и продуктивной. Андрей на  себе почувствовал, как совершенствовалось его мастерство, как от игры к игре  крепла молодежная сборная, возглавлять которую доверили Шахсударову. Соратники ликовали, а соперники завидовали. Чесали репу. После того, как сборная одержала ряд сокрушительных побед и завоевала звание чемпиона мира среди молодежных команд, Андрей частенько бывал в доме своего первого наставника. Даже тогда, когда стал играть в премьер-лиге, выступая за взрослую команду «Литейщик». В скромной двухкомнатной квартире Валерия Сергеевича хранилось бесчисленное количество альбомов с фотографиями футболистов, его воспитанников, вырезанных из газет, журналов и всевозможных рекламных проспектов. Он подготовил к изданию многотомную хронику отечественных чемпионатов, но издатель так и не нашелся. Видимо, людей серьезных, дальновидных в книжном бизнесе не густо. В последние годы Валерий Сергеевич стал собирать видеотеку, коллекционировал кассеты с записями матчей, в которых отличились его ученики. Просматривая их вместе с Андреем, он по привычке указывал ему на промахи, обсуждал ошибки, не забывая тешить самолюбие своего воспитанника и восхищаться его неожиданными финтами и тягой к острым комбинациям – всем тем, что создает индивидуальный стиль игры, накладывает отпечаток на саму личность.
   «В футболе нельзя обезьянничать. Надо самому кумекать, позиционировать себя, давить клопа» - часто повторял Валерий Сергеевич.
   Что значит «давить клопа», Андрей не спрашивал. Какая разница? Ясно, что надо самому играть, ни  на кого не глядя. Дело трудное и зачастую наказуемое. Это он уже усвоил. Так же, как усвоил уроки игры на бильярде, которые ему преподал сосед по лестничной площадке Израиль Кельманович Немзер, бывший технолог пивзавода и  негласный чемпион министерства пищевой промышленности по забиванию  шаров в сетчатые лузы. Он предпочитал «московскую пирамиду» или так называемую «сибирку» всем остальным видам игры на бильярде. Узнав из газет о спортивных успехах Андрея (он тогда завоевал титул чемпиона России среди юниоров), Израиль Кельманович как-то придержал его за пуговицу и поинтересовался, а умеет ли его юный сосед «бить по костяным шарам так же ловко, как по футбольному мячу»?
   Андрей отрицательно мотнул головой.
   - В таком случае, - непонятно чему радуясь, воскликнул Немзер, - мне кажется, что я не имею морального права утаивать секреты этой удивительной игры. Не сочтите это нескромным, тайны мастерства. Уж что-что, а разбивать «пирамиду» и делать партию «всухую», с одного кия, ваш покорный слуга еще не разучился.
    - Буду рад научиться,  – скромно ответил Андрей, понимая, что играть в бильярд так, как играет он или его друзья по команде, это баловство и не больше – курам на смех.
    Израиль Кельманович оживился еще больше.
   - Значит, слушайте серьезно. И не смотрите на мои уши, я знаю, что они у меня крохотные с точки зрения слона. Смотрите мне в рот, да не буквально, а в переносном смысле, я не пациент, а вы не стоматолог.
    Андрей улыбнулся. Сосед слыл балагуром, любителем поерничать,  «расчесать кудри на косой пробор», имея в виду свой лысый череп с седым пухом за ушами – большими, как  «разношенные шлепанцы»,  по его собственному выражению.
    - И чтобы все было в ажуре, - скороговоркой продолжил Израиль Кельманович, - чтобы мы четко определили цели и не взваливали на себя лишнее. - Он глянул на часы «Полет» в золотом корпусе, поджал губы, что-то подсчитал в уме, крякнул, предупреждая самого себя, что «по большому счету, легких путей искать не стоит» и громогласно заявил: - Завтра в восемь тридцать вы ждете меня у подъезда. За мной придет машина,  и мы отправимся в мир грез, азарта и холодного расчета. – Изложив все это, он сказал «договорились» и зашаркал в сторону своей квартиры.
   На утро, благо дело было в январе, во время новогодних каникул, Израиль Кельманович привез Андрея в бильярдный клуб, в котором было пусто и прохладно.
    -Что-то вы раненько, - сказал привратник, кося глаз на Андрея. – Мастер-класс даете?
   - Даю, - засмеялся Немзер и шутливо подмигнул, передавая швейцару дубленку. – А когда-то брал.
    Андрей тоже снял куртку, и они прошли в зал, где стояли несколько больших столов. Учеба началась.
   - Чем дипломатичнее и терпеливее вы будете, тем больше шансов задвинуться по службе, - смешливо произнес Израиль Кельманович и порадовался, что лето с его жарой и ранними «пташками-бильярдистами» осталось позади. – Иначе в клубе уже бы толокся народ, а это для  учебы плохо. – Затем он прочел короткую лекцию о правилах игры, о воспитании в себе чувства удара и чувства шара, о правильном хвате.
     - Кий нужно держать расслабленно, как смычок, едва придерживая пальцами согнутой в локте руки и лишь в момент удара по шару, на «хлесткую» секунду, плотно прихватывать кий.
   Показав несколько основных подходов к столу и объяснив, как выбрать кий «по руке», как пользоваться мелом, натирая «кожеток» и «турник» - тыльный конец кия, как «резать» шар, он велел Андрею взять деревянный треугольник, установить его на столе так, чтобы нижние его углы смотрели в боковые лузы, и заполнить его шарами. Андрей кивнул, коротким «сбивом» уплотнил шары и убрал деревянный «загон».
    Дождавшись, когда все его команды будут выполнены, Израиль Кельманович установил рябой шар и разбил пирамиду.
   «Сделав шара», он вынул его из лузы и, слегка подкинув, как бы говоря «это только начало», ловко поймал.
   - Оп-ля!
     Когда шар нашел себе место на полке, он вновь склонился над столом, прицелился и – давай садить один шар за другим. Андрею стало страшно за лузы: треск пошел. Он отошел к стене и стал мелить кий. От кожетка до рукоятки. Затем намелил руку.
   - Партия! – небрежно сказал Немзер, и Андрей восхищенно цокнул языком.
   - Атас! Вы просто супер.
   - В каком смысле? – решил уточнить Израиль Кельманович, приставив кий к ноге, словно казацкую пику.
   - Круче вас никого нет. С вами, наверно, никто не играет. Боятся.
    - О! - мечтательно закатил глаза Немзер. – Я лишь девятый кий в московской иерархии.- Он  помолчал и  добавил. – А  в питерской - третий.
    Андрей установил новую пирамиду.
   - Разбивай, - сказал Израиль Кельманович и стал внимательно наблюдать за действиями своего ученика, держа кий, словно коромысло на загривке – еще и руки навесил, раскрылил.
    Андрей ходил вокруг стола и выбирал позицию. Станет, согнется, прищурится. Постоит, губу закусит, убедится, что невыгодно ему оттуда бить, и вновь идет, крадется.
    - Ты как барс перед прыжком, - с похвалой в голосе сказал Немзер. – Нюх у тебя биллиардный.  Прицел верный.
    - Научусь играть? – после забитого шара поинтересовался Андрей, втайне желая услышать утвердительный ответ.
   - Есть смысл учиться. Опыт и расчет придут, хитрить научишься.
   - Хитрить? - не поверил Андрей и удивленно спросил: - Здесь тоже есть свои понты? В смысле, уловки?
    - Учитель рассмеялся.
    - Понты, говоришь? Еще какие! Хочешь,  я тебе удар скорпиона покажу?
    - Хочу! – нетерпеливо согласился Андрей, стараясь как можно больше узнать о «фишках» мастеров.
    - Хорошо, - сказал Израиль Кельманович и вновь намелил кий. – Кто изменчив, как обстоятельства, тот постоянен в благополучии.
    Он велел убрать с поля шары, оставив два на одной линии, и коротко ударил. Биток, подстегнутый «щелчком»,  направил «чужой» шар в лузу, а сам покатился назад. Медленно вращаясь, он остановился там, где находился до удара. Повел себя, как бумеранг.
   - Попробуй, - сказал Израиль Кельманович, приставил кий к столу и вышел из зала. Вскоре он вернулся с чайным стаканом, доверху наполненным водой.
   - А теперь, - торжественно заговорил он, - смертельный трюк. Волшебный номер. Ставим сей драгоценный сосуд в центр стола, берем забытый нами кий и просим слабонервных покинуть шапито.
   Андрей живо убрал лишний шар.
   Учитель выставил левую руку, уперся пальцами в сукно, прицелился и резко «щелкнул».
    Андрей невольно вздрогнул, представив, как разлетается стакан на радугу осколков и разливается вода, но никакого форс-мажора не случилось. Ни капельки влаги, ни единого стеклышка. Шар стремительно подлетел к стакану, чмокнул его в бок и покатился назад.
   - Удар скорпиона, - с явным удовольствием объявил Израиль Кельманович, как объявляют выход на арену звезды цирка.
   - Цимес! - выразил свое восхищение Андрей. - Офсайд и аут.
    Израиль Кельманович рассмеялся.
   - Можно гастролировать и делать деньги.
   Он назидательно поднял палец и уточнил.
    - Но! Чтобы бумажник был полным, надо иметь кошелек. Отказывать себе в малом, значит, стремиться к  большему. Все разоряются на мелочах.
   С тех пор Андрей так увлекся бильярдом, что на какое-то время позабыл гитару.   
   В самолете он  самолетепривычно Андрей задремал. Как пристегнул ремни, так и вырубился. Ребята тоже приумолкли. Впереди была игра, игра в гостях, на чужом поле, с очень сильным противником. Надо было сосредоточиться.
    Несмотря на летнюю жару, в салоне самолета было зябко. Может, оттого, что все пассажиры одномоментно включили вентиляторы, может, оттого, что    Несмотря на установившуюся жаркую погоду, очочередной тур футбольногоый чемпионата напоминал собой московскую зиму – слякотную, длинную, уныло-беспросветную. Игроков многих команд объединял всеобщий пофигизм и раздражение друг против друга, болельщиков доканывало недоверие к новым кумирам. Федерация футбола тонула и пускала пузыри, как турецкий флот при Чесме, окутанная гарью. Те же клубы скандалов и потрясенно взирающая наьного дыма и гремучие столбы огняи – это одна за другой взрывались пороховые бочки разоблачительных статей. Спорткомитет напоминал собой заезжий балаган, в котором разыгрывались комедии, вызывающие ужас. Увы, но это так. В России, где издревле любили сходиться стенка на стенку, выказывая удаль молодецкую да силушку богатырскую, в стране,  можно сказать,  традиционно бойцовской, бойцов не осталось.  Произошла перемена.  Те спортсмены, кто еще держался на ногах, свалили за бугор, по футбольному полю ползали навозные жуки, натянув на головы футболки. Скука смертная. И трибуны стадионов заполняли те, кому деваться было некуда, кому и летом ознобкно – приходилось посылать гонца. Московский турнир вообще напоминал перебранку четырех братьев. Старшему отец сам подыскал невесту, а остальные лаялись, мол, поделись с нами.
   - Вон их скоко! – надменно отвечал старшой, головушкой своей бедовой не подумавши и указывая в сторону  «Пешков-стрит», то бишь Тверской-Ямской, где этих самых невест-раскрасавиц  - пруд пруди и хоть ложкой хлебай.
    Братьям казалось, что их обделили, чисто конкретно обнесли богатством, и начали бузить, чтоб не умереть с горя.
   Отец совестил их, костерил, обзывал лежебоками, но братья еще пуще кобенились и  раздражались из-за своей горемычности. Им разумно предлагали погодить, поднабраться силенок, Чтоб «женилки», стало быть,  соответствовали данному обряду, но они еще больше кручинились – страшен был скрежет зубовный. С бедной футбольной братией, с московскими клубами, случилось нечто похожее, если не хуже. Чемпионат с участием столичных клубов  представлял собой своеобразную пирамиду, право разбить которую оспаривали все. Эпоха инноваций не дала им справедливых законов и своего кодекса чести, но резко изменила нравы, заставив выживать. Как известно, футбольный мир столицы это некий царский двор, сплошь состоящий из спортивных вельмож и бояр, пусть даже у последних голые лица. А двор он тогда лишь двор, когда в нем все свои и ревностно блюдут понятия. Двор властвует, влияет, и его за это превозносят. За ум и  преданность народу. И никакого, стало быть, комедианства, вольтерьянства и невинных шуточек. За хаханьками, сами знаете, рыло свиное, народ русский, общественное мнение, опять же. А это вам не помидоры на помойках собирать. Помня об этом и неустанно думая о благе народном, футбольный двор обустраивал себя так, чтобы спортивная голытьба утратила нахальную привычку совать свой нос,  куда не след. А коли так, ежу понятно,  что и в каком порядке стоит пресекать. Не давать ходу супротивным мыслям – преступно суверенным и нагло своевольным. Своеволие – игра вне поля – привилегия двора. А коли так, быть по сему. Следовало в кратчайший срок создать такой футбольный клуб, чтоб он внушил к себе все, что угодно (желательно священный ужас), но только не прямое осмеяние. Задумано – сделано. Владельцу клуба дали власть: вперед и с песней! Дерзай во славу спорта, не забывая двор. Чтоб, значить, без хаханек. Зная деспотизм властителя двора, президент новоиспеченного клуба захомутал Николая Николаевича Кучера, хотя тот поначалу думал (чистая, наивная душа!) что сам возьмет ременный кнут и вожжи, набрал команду и создал две школы для молодых дарований. Благодаря опыту наставников и зубодробильной воле хозяина клуба (президент здесь ни при чем) юные футболисты добились полного успеха среди всех, кто им сопротивлялся. В одну из этих школ и попал в свое время десятилетний Андрей, глядя на игру которого многие прославленные знатоки футбола радостно покрякивали: «Ишь ты, шельма, как он поле видит!» А зрители на трибунах потом ликовали, видя,  как «хорош этот паренек», да и все его напарники достойны одобрения. Ветераны изумлялись, наблюдая, как салаги, не умевшие еще вчера обвести ведро с песком или перекинуть мяч с одной ноги на другую, повинуясь установкам тренеров, с удивительным тщанием исполняют замысловатые финты, идут в прорыв, начинают чувствовать остроту голевых ситуаций, помогают друг другу и держат в напряжении чужих защитников. Вот тогда уже Николай Николаевич Кучер присмотрел для себя  результативного Андрея Куренцова и удивительно техничного Ивана Милованова. И теперь, пригласив их в основной состав «Армады» и руководя командой, делал ставку на их связку, хотя частенько перестраивал свои планы по ходу игры - знал, что его «лоботрясынедотепы» не раз ошибутся. Правда, ошибки во время игры он прощал, если видел, что они вызваны стремлением к победе.  «Любите игру, - внушал он  своим подопечным,  - и она вас полюбит». Особенно лестно и многообещающе эти слова звучали  в те радостные дни, когда команда одерживала победу. Человек взрывчатый, но искренний и преданный футболу, Николай Николаевич считал, что нет ничего глупее, нежели приглашать легионеров в страну, где пацанва во всех дворах, с утра до вечера, гоняла мяч и била по воротам. Конечно, в России не печет солнце, как в Испании, в ней нет такого культа футбола, как в Бразилии, но и у нас  бывают теплые деньки,  и о футболе говорят, как о политике, на всех углах, в любой компании – взахлеб. Об этом он мог бы  говорить неустанно, считая, что количество русских игроков непременно перерастет в желаемое качество национальных достижений, но благоразумие мешало ему быть оратором, верно подсказывая, что лучше молчать в тряпочку. Для того, чтобы сказать нечто, не обязательно говорить много. Каждый мечтает прожить жизнь по-своему, но лишь немногим это удается. Другими словами, ничего хорошего, когда душа поет под караоке. Любовь к спорту окрыляет, но не настолько, чтобы оторваться от земли. От ее суетного притяжения. В «Армаде» неумолимо соблюдался этикет солидной фирмы, краеугольным камнем которого являлось чинопочитание. Как остроумно заметил Ефим Леман: «Мы до сих пор творим богов с языческим пристрастием к кумирам». Нарушить иерархию – прослыть бунтовщиком. Верность чувству, верность делу – уже крамола. Вот откуда происходит патологическая ненависть наемных работников, подневольных исполнителей чуждых ролей, к людям свободным, к людям богатым и независимым, даже к талантам, людям призвания, добровольного каторжного труда, требующего самоотдачи и радующего своей  напряженностью.  Если футболист не приучит себя к хладнокровию, его нервы задымят раньше, чем прогорит  его клуб. Как человеку, попавшему в дом рыбака, не стоит подвергать сомнению его умение ловить рыбу, так и в раздевалке футболистов не принято возражать тренеру и костерить начальство. Раздевалка – особая тема. Но сейчас не о ней. Будь на тренировочной базе кутузка, Андрей с Иваном первыми бы не вылазили из нее. «Шпана, что вы от них хотите? – не раз выгораживал Кучер своих подопечных перед разгневанным начальством, будь то президент клуба или бренд-менеджер. – Потерянное поколение».
    Словосочетание «потерянное поколение» устраивало всех и как бы примиряло с действительностью.
   Андрей пробудился, когда самолет резко пошел на снижение. Под крылом показалась вода – широко разлившаяся Волга, затем глазу открылась широкая набережная и городскойзакрытый пляж, на котором обнаженные красотки лежали таким образом, чтобы самые интимные места можно было разглядеть невооруженным глазом, а, разглядев, изумиться целомудренности их анатомического устройства. И, словно почувствовав его неподдельный интерес к загорелым туземкам, позвонила Даша.
   - Андрей, ты где? Я  посылала эсэмэс, ты ни гу-гу.
   - В самолете. Идем на посадку, - скосив глаза в иллюминатор, - объяснил Андрей и чуть не вывихнул шею, разглядывая чьи-то ягодицы.
    - Вернешься, позвони.
    - Всенепременно.
               
                Глава шестая

      Казань встречала гостей ясной солнечной погодой и радостным  настроем тех, кто поспешал на стадион. Веселый, необычный день сегодня в городе. Местный футбольный клуб «Сапфир» - прошлогодний чемпион России, принимал у  себя в гостях московскую «Армаду» - команду яркую, можно сказать, юную. А это значит, что игра должна быть интересной. Уже с полудня все улицы, бульвары и тротуары, ведшие к стадиону «Центральный», заполнились людьми. Их лица сияли. Предстоял праздник. Красивый матч с легко предсказуемой победой. .
   - Как вы думаете, - спрашивали одни у других, - кто выиграет? Мы у гостей или гости у нас?
   - Смешной вы дядя, - слышался ответ. – Тут и гадать не надо.
   - Так, значит?
   - Несомненно.
   - Покажем, где раки зимуют?
   - Снимем щтаны и посмотрим, - отвечали некоторые. Даже зевали при этом. Деланно так, по-пижонски.
   - Типа, кто обрезан?
    - Типа того.
    - Ха-ха!
    - Гы-гы.
  Все ясно и  спорить не надо.
   -  Слушайте, что вам говорят и не возбухайте. Вы что, в самом деле? Ничего не понимаете в футболе и принимаете прогнозы футбольных знатоков за первоапрельские шутки? Странный вы, однако.
   - Простите, я и в мыслях ничего такого не имел.
    - Оно и видно.А что, как вы, Мможете не признаваться, этот ваше право, но, кажется, вы тайно болеете за москвичей? Слава аллаху, я так и думал. Человек вы, по виду, приличный, не хамло, какое. Не может коренной казанец болеть за чужую команду. Иначе грянет гром среди ясного неба и вас не поймут завзятые болельщики. Они и так уже оглядываются на нас, не понимая,  чего эти пентюхи медлят, торчат на углу, когда надо занимать места согласно купленных билетов. Кстати, мы не рядом?
   - НетЖаль, мы на разных трибунах.
   - Но ничего, увидимся. Игра вот-вот начнется. И, поверьте , она будет куда вкуснее свадебного плова – пальчики оближешь.
   - Вы так думаете?
   - Я уверен. Все будет так, как сказано в газетах, объявлено в «Спортивных новостях»: «Казанцы ждут гостей, чтоб показать им класс игры». А еще в газетах сказано, что на предстоящий матч приехало две тысячи болельщиков «Армады» и все они смогут попасть на стадион не потому, что поголовно имеют билеты и ли право застолбить места в VIPВИП-зоне,  а потому, что так распорядилось городское начальство: столичные фанаты должны лично присутствовать при разгроме их любимой команды, да и московским игрокам будет потом кому поплакаться в жилетку, обвиняя арбитров в «предвзятом» судействе. Пусть  московские фанаты пройдут на стадион и лишний раз убедятся, что игрой беспонтовойдосточтимой «Армады» можно пугать только малышню из детского сада, но уж никак не чемпионов страны, футболистов «Сапфира».  Исходя из сказанного и преследуя чисто гуманные цели, те же отцы города запретили публичное восхваление «Армады», как устное, так и печатное, за исключением «негласной передачи информации».
     Понимай, как хочешь.
     Таксисты в спешке – пассажиров море! – забывают давать сдачи при расчете за привоз-подвоз, инспекторы дорожного движения тоже рубли не считают – много нарушений! А владельцы кафе и ресторанов довольно потирают руки: «Сегодня, брат, народный праздник – золотой будет клиент!» Не будь таких финансово-прибыльных матчей, они давно бы по миру пошли или научились мести улицы. Но сегодня, похоже, весь город, все его жители спешат на стадион, собрались у проходов на трибуны. Все хотят узнать, как звучит их голос в общем хоре. Милиция и служба безопасности перекрыли все доступы к VIPВИП-зоне, их  добровольные помощники  осмотрели трибуны – не залег ли кто под лавкой с ночи, не пронес ли чего самогонного?
    Одним из величайших заблуждений многих болельщиков является их наивное предубеждение, что игра в футбол придумана исключительно с той целью, чтобы они  могли радоваться, видя чужие муки и выражать свои чувства, созерцая беспощадное противоборство. Им хочется испытывать волнения, но так, чтобы глаза оставались сухими. Такие любители зрелищ хотят видеть слезы у других и упрекать их за сентиментальность. Да, они требуют (и газетчики идут им навстречу), от футбола накала страстей, эмоций и приятного времяпрепровождения. Их не интересуют  ни технические изыски, ни игровая дисциплина, ни преданность игре, ни красота комбинаций. Они равнодушны ко многому, кроме хмельного возбуждения и разгромного счета на табло. Футбольный мяч, оказавшийся в сетке ворот, должен возвышать их в собственных глазах и наполнять душу восхищением и добавлять адреналина. В противном случае его место в заднице: или у того, кто по нему бил, или у того, кто проходил мимо. Здесь и сейчас. Ведь, что ни говори, а у многих болельщиков, обладающих недюжинными познаниями в области инновационных систем и новых технологий, несколько дебильное, если не сказать упрощенное, представление о футболе. А футбол, как игра, должен волновать прежде всего не количеством принятого на грудь энергезирующего напитка, а тем, что не купить за медный грош, но можно приобрести за баснословные деньги – своей красотой. Созерцанием чудесного, которое, как всем известно. Приводит в трепет и лишает дара речи. Но болельщиков не выбирают, их не сеют, не жнут. Они сами родятся. А раз так, то нет смысла «на зеркало пенять» и хаять поверхность отражающую в отсутствии вкуса и чувства прекрасного. Многие блестящие умы  их отродясь не имеют. И ничего. Сидят в VIP-зоне, не понимая, что нагое тело прекрасно лишь в мраморе. А так это плоть, истомленная похотью или мучимая головной болью после пьянки. Толстая кишка, вздутая газами.
     Но вот и час Х.
     Минута в минуту, ни раньше, ни позже, контролеры начинают пропускать болельщиков – лохов ряженых и правильных фанов:. «пПопугаев», «громил» и просто классныхспортивных чуваков. Местную братву и чужую шелупонь. До слуха долетают фразы вежливых до приторности и дюжих билетеров.: «Канай, придурок!, без  сопливых обойдемся. Объясняю. Вход
только по билетам. Во, гусятник! Фуфлогон на фуфлогоне. А Вваш абонемент – тю-тю. Просрочен. Посмотрите дату. Он действителен был в прошлом веке. Слушай, фраер, сделай так, чтоб я тебя не видел. В прошлом веке, говорю. Что? Ветеран? Герой Олимпиады в Мюнхене?. Блин, столько не живут. Вы так бы сразу и  сказали. Проходите. Слышь, Кочан, тут старикан один медаль мне в рожу сунул – золотая. Проходите. Стоп. Ага. Понятненько. Вали!. Вали, сказал! Хвостом накройся.отсюда. Это не для вас. Для вас время ушло. Нельзя, нельзя. Тут сколько? Штука. Ладно, двигай. Второй сектор. Понял».. – Тяжело ребятам-контролерам. Вредная работа. « – Стоп. Да, да! Вы, девушка. Не надо. У вас липа. Брали на руках? Тем хуже. В кассе надо покупать билеты - с полосой. Вот, видите? Позвольте. Все тип-топ. А что у вас? Листочек в клеточку. Нельзя. Низя-низя.  И не мешайте мне работать. Отойдите. Женщина, остановитесь. Прут, как на буфет. Что? Член семьи?  Какой такой Рустам Акбаевич? Тот самый? Да вы что?  Простите.те. Служба, знаете ли.  Проходите. Рад. Когда угодно. Третий сектор, второй ряд. Куда ты прешь, баран курдючный? По билетам! Есть? Ну, надо же! Вали».
    В непосредственной близости от контролеров и проходов  бойкие ребята торгуют брошюрами с краткими биографиями звезд отечественного футбола, буклетами, принтами, турнирными таблицами и всевозможными значками. Какой-то хмырь стоит с портретом Филиппа Киркорова. Кое у кого в руках цитатники фанатов: специфический слэнг и речевки.
    Ровно в пять часов пополудни проходы закрываются. После вступительного слова комментатора, в чрезвычайном напряжении и плохо скрываемом волнении, под грохот, звон и заполошный вой, на поле появляются команды.
     Андрей переминался с ноги на ногу и с нетерпением ожидал, когда диктор назовет его фамилию. Стройный, высокий, с голубыми выразительными глазами белокурого красавца, он казался  самым опытным и уверенным в своих силах игроком команды. Любому наблюдательному человеку становилось ясно, что он доволен собой и своим участием в матчевой встрече двух достойных соперников. Его замечательный рост (метр девяносто),  атлетическое телосложение, особенно длинные мускулистые ноги - сразу притягивали к себе взоры тележурналистов и фотокорреспондентов. Чувствовался его искренний интерес ко всему происходящему на стадионе, хотя сам он, возможно, не вполне осознавал это. С твердой уверенностью он мог сказать о себе одно: его волновала предстоящая игра, увлекала непредсказуемость поединка. Он решительно был готов делать то, чему научен, к чему призван. И если какой-нибудь человек, случайно попавший на стадион, мог выделить его из шеренги других игроков  и сказать, что Андрей Куренцов – заметный парень, то его очаровательная спутница (допустим, что они пришли вдвоем) не преминула бы отметить, что вон  тот, белокурый – симпатичный юноша. Так бы сказали они, случайные на стадионе люди. А вот опытные болельщики, особенно, те из них, кто называл Боброва «Севой» и пил когда-то с ним за успех «белоголовку», многозначительно перемигивались: будет игра, будет. Они заключали пари и суеверно сплевывали через левое плечо, стуча по дереву костяшками пальцев.
   Надо сказать, что лето на юге установилось знойное, и, чтобы подготовить команду к выездным матчам в жаркой полосе России, Николай Николаевич Кучер решил испытать выносливость своих «бойцов» в условиях, более всего подходящих для высушивания мумий,  причем, за максимально короткий срок, нежели для выращивания славных побегов оптимизма в душах приунывших игроков. Он вознамерился показать своим несчастным подопечным, как осаждают ворота противника в песках аравийской пустыни и берут приступом крепости, воздвигнутые чужой защитой на отвесных скалах мастерства и самоуважения. Его «огородные пугала» должны были усвоить в наикратчайший срок, как орудовать «костылями», использовать «грабли» и уподобляться зенитно-ракетным установкам залпового огня «Град» при обстреле неприятельской твердыни.  Он любил полководческую риторику, круто замешанную на садово-огородных словесах.чках
   - Хватит разбрасывать навоз! – потрясал он кулаком и требовал орудовать мозгами, если ногами не выходит.
   - Жуки вы колорадские, известь гашеная! – не унимался, глядя на часы и полуденное солнце, обжигавшее плечи июльским кипятком. – Как вы в Эквадоре будете играть, если сорок градусов для вас – жара? А пятьдесят восемь в тени не хотите? Нет? Тогда, вперед.
   Готовясь к матчу с казанским «Сапфиром», решено было лететь в Калмыкию, где столбик градусника в последние две недели не опускался ниже тридцати восьми градусов по Цельсию, и там показать пример взятия бастиона собственного разгильдяйства с применением армейских огнеметов.
    В Элисту прилетели в полдень и сразу же разинули рты. Не от красот архитектуры и подпирающих небесный свод фонтанов – от нестерпимого пекла. Жара стояла несусветная. Сорок пять в тени.
    Андрей почувствовал всю прелесть духоты и поволокся к автобусу. Лучше на осле верхом трюхать, чем в раскаленном  «Пазике» сухую пыль глотать. Менеджеры клуба считали излишним арендовать комфортабельный «Мерседес» с кондиционером, а тем более, держать его в глухой провинции вот на такой случай. Пока добрались до гостиницы, Андрей раз десять помянул чертову бабушку и ее многоликое потомство, обвиняя «масть козлиную» в своекорыстных интересах. А у Ник-Ника скулы стали бурачного цвета. Оказывается, он очень плохо переносил духоту. Потный, мрачный, он напоминал старого филина с залепленными воском глазами.
    Через два дня, не выдержав щемящей боли в сердце, он улетел в Москву, а еще через три приказал возвращаться команде.. Предстояла встреча с «Сапфиром», которую перенесли на более ранний срок.
   В раздевалке Андрей вместе со всеми выслушал последние наставления коуча.
   - Эта игра наша, - закончил свою речь Кучер и стал похож на командира подводного ракетоносца, преследующего вражеский линкор. Увидев его в перископ и определив координаты,  он сделал всем понятный жест: «Хлеборезки закрыть! Приготовиться к атаке. По движущейся цели – пли!» Но и тренер казанцев, по всей видимости, потребовал от своих «дворняг» того же самого, поскольку те  сразу заиграли с позиции силы, уподобляясь тиграм – яростным и беспощадным.
   Их вратарь, поддавшись общему порыву, прыгал, как заведенный, пытаясь достать перекладину,  словно испытывал при этом такое удовольствие, о котором даже не мечтал до начала матча.
   Глядя на него, Глеб Семенихин  преспокойненько отошел к боковой штанге, привалился к ней плечом и небрежно сплюнул.  Типа созерцаю, размышляю, радуюсь жизни.  В своих защитниках он был уверен, в своей реакции – тоже,  и не дергался, как павиан на ветке. Ростом под два метра, чуть выше Андрея,  длинный «мотыль» с цепкими руками, внешне грубоватый и простецкий, он был, пожалуй, самым образованным в команде. Глеб окончил горный институт по специальности взрывное дело, увлекался историей архитектуры и даже вел в каком-то  интернет-журнале колонку «Города России». Отец его был военным топографом, семья много колесила по стране, пока не осела в Белгороде, где он начинал играть в футбол и откуда приехал в Москву получать высшее образование. Поступив в институт, стал играть за институтскую сборную, выказывая недюжинные задатки «хватаря»голкипера. Несмотря на свою исключительную занятость, он охотно общался с Андреем и отвечал на многие его вопросы. Все-таки Андрей родился и вырос в Москве, и провинции практически не знал. Ник-Ник Тренер возлагал на Глебанего большие надежды и ставил в ворота во время самых ответственных матчей.
  Казанцы сразу решили загнать москвичей в угол и содрать с них шкуру.   Первые пятнадцать минут они просто перли буром, отвоевывая пространство и занимая позиции.  Андрей с Иваном дважды прорывались в их штрафную – решительно, бескомпромиссно, по-бойцовски,  и создавали серьезную угрозу для соперников, хотя судья на поле был омерзительно придирчив и напоминал управителя дома, страшно недовольного бесчисленной прислугой и качеством ее работы. Он словно мучился ответом на вопрос, что делать, если кто-то не следует закону? Настаивать на исполнении наказания или милосердно закрывать глаза на прегрешения? Он никак не мог понять, что истину и золото в одном месте не ищут, что надо исходить из блага общества. Коллективная безопасность правомернее личностного своеволия.
   На двадцатой минуте Андрей почувствовал, что выдохся. Словно он бегал не от одной штрафной к другой в пределах одного поля, а от ворот московского кремля до ворот кремля казанского, дважды, по запарке, добегая до Бранденбургских.  А тут еще солнце палило, совсем не по-вечернему. Волны горячего воздуха напоминали ему любвеобильное  женское лоно, бурную ночь, проведенную с Дашей.  Он глазами  стал просить Ивана не ломить,  подумать, отдохнуть. Саттар с Ефимом тоже переглядывались между собой, как спецназовцы, проникшие в осиное гнездо наркобарона. Когда Глеб Семенихин отбил мяч на угловой, а затем пропустил гол при добивании, у Андрея так запершило в горле,  будто он  снова трясся в раскаленном «Пазике», задыхаясь от пыли и зноя.
   Один – ноль.
   Казанцы повели в счете.
    Ой, что будет!
   Это на трибунах двадцать первый век, а в спортивных раздевалках – мрачное средневековье. Со всеми его предрассудками и святой инквизицией.
     -  Не спа! – заорал Глеб на своих помощников, повинных в том, что профукали острый момент.
    Тем, кто научился понимать друг друга с полувзгляда, не составляет труда понимать сказанное с полуслова.
   Андрей еще несколько раз бил по воротам, но безрезультатно.
   - Ну что ты, как корова, которую забыли подоить? – заорал Иван, недовольный действиями напарника. – Стоит, раскорячился!  - Он сплюнул и зло процедил: - Больной, так не играй.
    - При чем тут я? – взбеленился Андрей. – Куда арбитр смотрит? Все фолят, а он кемарит.
    - На судей надейся.
    - Сволота.
     За пять минут до окончания первого тайма казанцы удвоили счет.
   Страшное дело.
   Стадион грохотал, как подорванный. Кто-то врубил магнитофон – траурный марш Шопена. «Армаду» откровенно хоронили. Не хватало вытащить в центр поля стол, поставить на него рюмку водки и накрыть черной горбушкой, как на поминках усопшего.
      И непонятен был веселый тон диктора, объявившего на весь стадион, что команды удаляются на перерыв.




 
          

                Глава седьмаяшестая

У Ник-Ника был вид сутенера, чья дочь подалась в проститутки. Теперь он за себя не отвечал. Ребята знали,  что за плохую игру можно и в бубен схлопотать -  фейсом   расплатиться.
    Тому, кто любит  сапоги, не обязательно любить подметки.
    - Андрюха, я тебе два раза пасовал, только ударь!  Козел ты, драный! - Иван плюхнулся на лавку, обхватив голову руками. – Такую игру загубили!
    - Посадили Ирочку на дядину пипирочку, - выдал очередной экспромт Ефим, стаскивая с себя мокрую футболку.
   Кучер тоже говорил весьма разгоряченно.
   - Это не игра, а моча гонорейная! Слюни дебила! Башкой работайте, башкой.   Казанцы молодцы, но у них дыры. Не киксуйте. К победе надо подольститься, заслужить ее доверие. Работать надо, жилы рвать. А там и слава подоспеет.
   Если поверить Ник-Нику, то комбинировать игру, вынашивать новые замыслы и готовить сюрпризы конкурентам – это еще терпимо, куда ни шло, но объяснять «недотепам», что от них требуется, заставлять разучивать новые тактические ходы, «будить сытых ради корки хлеба», как он выражался,  занятие прискорбное и скучное. В этот грустный период разнесчастный наставник «олухов» и «раздолбаев» готов  был провалиться на месте или идти чистить сортиры, лишь бы не видеть, как «оглоедыговнодавы» в бутсах попирают  плоды его мучительных раздумий, превращая светлые надежды в грязь, в назем, в кровавые останки. Нет, они не в силах были разучить все т о, что от них требовалось! Самые дерзкие мечты, самые благородные устремления вывести команду в лидеры, самые нежные чувства, которые он испытывал бы к игрокам, окажись они способными учениками, все, все, все – чохом и одномоментно! - втаптывалось и уничтожалось столь усердно, что летевшие из-под шипованной обутки ошметки стратегически-неординарных замыслов заставляли его морщиться и в некотором роде выражаться.
   -  Чтоб тебя корова обдриыстала! Нет, вы только посмотрите на него, на его ногу! – восклицал он в гневе, указывая на того, кто не проникся ангельским терпением своего коуча, - она  у тебя что, вчера пришита?
   Не слыша вразумительного отклика, бедный наставник испытывал нестерпимое желание лягнуть, дать пенделя «засранцу», отпустить затрещину,  и начинал дергать всеми членами одновременно. При этом он подскакивал и бил себя по ляжкам.
   - Ха-ха-ха! – Вы только посмотрите нае него! Да будь у меня такой протез, я тут же наложил бы на себя руки, а ногу завещал кунсткамере: пусть граждане любуются. Глядишь, таким вот образом себя и обессмертишь.
   У того, кто обладал «таким «протезом» и видел способ сохранить себя навеки в формалине, мгновенно опухали уши, разумеется, от жуткого стыда, и он уже не слышал всей тирады до конца. Изрыгнув проклятияРазразившись столь гневной филиппикой, Ник-Ник упивался видом посмурневших «остолопов», издавал самодовольное хрюканье и заходился в диком хохоте. Сгибался пополам, точно его скрутил живот, и тут же разгибался, еще минут пять сочиняя колкие шуточки; заносчиво импровизируяовал на тему близких родственников игроков, не вовремя узнавших про запрет абортов. Потом он откровенно уставал, скучнел. Отмахивался от чего-то там, тревожившего сзади. Делал вид, что все ему ужасно опротивело и кротким голосом затраханного психиатра, свихнувшегося на почве возвращения «кретиновдебилов» к полноценной жизни, говорил, что пора ориентироваться не только в пространстве, но и во времени.
   - Второй тайм всегда короче, охламоны.
   Эти его взрывы эмоций, эскапады ярости и возмущенной гордыни, столь тягостные для новичков, вызывали у ветеранов команды если не чувство обожания, то уважительной гордости за своего тренера, чем-то сходной с привычным восхищением. Наверно, с тем же чувством смотрят на  своего дрессировщика тигры, когда он входит к ним в клетку. Как бы там ни было, проходило несколько дней, и подопечные Кучера наизусть разучивали свои партии, как музыканты, волею судеб собранные воедино, дабы именоваться оркестром.
   Выслушав все, что он обязан был выслушать в свой адрес, Андрей  молча сделал стойку на лопатках и стал крутить педали воображаемого велосипеда - разгружал ноги. В полемику и в разговоры не вступал. Может, кто-то и думал о славе, но только не он. Все его мысли были поглощены тем, как стать настоящим бомбардиром, полновластно владеющим мячом и забивающим голы из самых трудных положений. Превзойти себя, вот, что ему хотелось. Техника отбора, владения мячом должна быть у него такой же чистой, как руки хирурга, погруженные в рану. Откуда он взял это сравнение? Трудно сказать. Вспомнились, наверно,  слова матери, у которой в доме, как в операционной. Безупречность, вот что становилось его фетишем. Вышел на поле, овладел мячом и забил гол – свой,  куренцовский. Фирменный. Мастер проверяется отделкой. Чем она блистательней, тем он совершеннее. Смазанные Пропущенные два мяча – лишнее доказательство, что силенок у него еще не густо, мастерства маловато, да и в команде не все благополучно. Что именно, ему трудно сказать. Он и не мог быть объективным, как действующий игрок, в той мере, которая нужна для принятия верных решений. В тренерских призывах «давай, давай!» обычно толку мало. Еще ни одну команду они не спасли. Придя к такому заключению, Андрей закрыл глаза и постарался отвлечься, расслабиться, вертя педали несуществующего «велика». При этом он , никак не реагировалуя на упрекивопросы Ивана, обращенные к нему, и реплики друзей.  Не то страшно, что люди не понимают друг друга, это объяснимо и простительно; куда страшнее не понимать себя, пытаться это сделать и чувствовать, что нет, не получается. Не удается.
   Клуб «Армада», за основной состав которого теперь играл Андрей, заменив разбившегося на своей машине предыдущего форварда, (на самом деле он икнул от передозы), обещался  платить каждому игроку по тридцать тысяч евро в месяц, но в последнее время снизил должностную ставку почти вдвое.
Судя по нараставшему ропоту, футболисты были недовольны. Типа, художника всякий обидеть может. Хотя в контракте вероятность уменьшения зарплаты оговаривалась сразу. В лидирующих клубах, таких, как «Сапфир»,   «Литейщик» и питерская «Плеяда»,  ежемесячный оклад составлял от пятидесяти до восьмидесяти тысяч тех же самых «тугриков». Но и у них, в связи с разразившимся кризисом, стали сокращать суммы гонораров. Короче, столичный клуб «Армада» испытывал «временные финансовые трудности» и это дурно сказывалось на умонастроении молодых перспективных мастеров, в совершенстве овладевших искусством смешивать планы противника, наподобие релакс-коктейлей и скармливать спортивным журналистам жареные факты своих биографий и приторные улыбки с фальшивымпросроченным сроком годности. Андрей не был профаном в футболе, но он был новичком во взрослой команде, а значит, ему приходилось больше «пахать» и меньше «задумываться» о «смысле жизни» по выражению главного тренера, который готов был любого обучить профессии футболиста, если видел блеск в глазах и желание «рыть землю». Андрей раньше всех приезжал на тренировки, не стеснялся навести чистоту в раздевалке, (по мелочи, ведь для себя же делал), а так же исполнял те или иные поручения тренера, лишь бы они не унижали его достоинства. Кто-то на своей работе объедалсяется мороженым, кто-то шоколадом, будучи кондитером, кто-то тащилт на загорбке списанныйлишний ящик патронов, а он волок мячи, собранные в сетку. И не стеснялся отмывать их от грязи после игры в дождливую погоду. Он никогда не считал, что это может его унизить. Напротив, был уверенон считал, что все хлопоты,  во-первых, зачтутся и ему, а во-вторых, упрочат его положение в команде, не столь крепкое, как ему хотелось бы. Но уже то,. чЧто его взяли на штатную должность центрального нападающего, говорило о многом. В него верили.
   Андрей давно заметил, что в раздевалке, несмотря на общий гвалт и возбуждение, ему хорошо думается. Видимо, это особое место, намоленное, что ли, сотнями и сотнями спортсменов. Будь это полутемная каморка выпавшего из всех городских балансов стадиона или фешенебельное капище столичного бренд-клуба. Именно здесь, в захудалом или сверхновом средоточии спортивных терминов, едкого пота и дурманящего запаха победы, выплескивается кипяток амбиций, обжигаются сердца, плетутся всевозможные интриги. Восторженное поклонение футболу – это где-то там, хрен знает где, а здесь – ходули ярости, подмостки хвастовства, застенки оптимизма и пугающие тени поражений. Инкубатор злости. Решета сплетен и бесстыдных баек. Здесь летают бутсы, а порой и кулаки. Каждый, кто когда-то выбегал на поле,  кому однажды посчастливилось попасть мячом в судью и раза два в ворота, помнит запах раздевалки, сквозняки и сырость душевых. Никому не известная жизнь футболистов болезненно волнует всех продвинутых болельщиков, интересует лохов и сводит с ума фанов, которые теряют сон, не зная, что принесет им очередная игра фаворитов? Возможность дерябнуть на радостях или хватануть с горя? . Перед матчем седоголовые поклонники футбола, свидетели отчаянного мужества защитников и наглости опорных хавов, испытывают такой трепет, что влюбленные юнцы, всякие Ромео, Вертеры и Ленские, не идут с ними ни в какое сравнение. Мучительная жажда обладания доступным женским телом не действует на них с такой магической силой, как предвкушение то ли пароксизмов счастья, то ли еще чего покрепче. Не уступают им и правильные фаны, готовые  забыть не то что о службе, работе и поездке в Куршавель, но еще о бонусах, откатах и биржевых котировках. Не говоря уже о такой фигне, как  чаевые, терроризм и глобальное потепление. Без футбола мир для них не существует. Цыц и никшни! Все то время, пока длится предвкушение чего-то  эдакого, чего не было на свете, тренер футбольной команды становится калифом на час и первым танцором – женихом на собственной свадьбе. Андрею рассказывали, что один известный тренер последнее время заламывает за свои интервью такие суммы, объявляет свои гонорары в таких килотоннах, что никакому Арнольду их не поднять и никакому Карелину их не осилить. И это при условии, чтобы его показывали одновременно все спортивные каналы, включая кабельные. Да еще, чтобы рядом с ним сидел кто-нибудь из депутатов, типа поклонник. В любом случае его лицо должно быть в крупном кадре не меньше десяти секунд. Заправилы теневого бизнеса, банкиры и хозяева жизни, владельцы заводов, газет, пароходов, охотно бы отслюнили «скоко надо», лишь бы побыть в центре всеобщей любви и поклонения.  Мэр города прячется в тень, под козырек навеса, и делает вид, что он такой же, как все. Равенство. Братство. Будь у него литературный дар, он сварганил бы классное либретто оперы (нет, не поймут - скоты-с!) или сценарий телесериала, героями которого явились бы игроки команды, раздираемой в клочья внутренними интригами и происками конкурентов. Андрей посоветовал бы ему ввести в психопатическую атмосферу сценария  роль купленного впрок легионера, который ни бум-бум по-нашему, но комедийно ловок в смысле выпить и потрахаться (Я шоколадный заяц,  мерзавец и т.д). Пусть не Мольер, но в формате. Страсть вокруг каждого, даже выпавшего из турнирной таблицы матча, настолько перегревается, что карикатурная действительность наслаивается на рекламу пива и бросается в глаза. ТакИли реклама женских прокладок затмевает гнусную реальность, превращая жизнь в пародию. Низкий поклон Галкину. Максиму. Местные игроки, ослепленные бенгальскими огнями  фанов и автогенной  мощью телевизионных софитов, возбужденные ритуальными танцами каннибалов с островов Новой Гвинеи, непонятно каким образом попавшими на стадион,  ревностно прислушивались к чмокающими звуками откупориваемых бутылок в стане их поклонников и разбегались по полю. Они заранее, опьянялись величием тренерских замыслов и далеко идущими планами хозяина команды, чтобы клубы фимиама, расточаемые в их честь, не воспринимались,  как дымовая завеса бессмыслицы и торжества фальши.
Но это так, перекур с дремотой.   Тайм-аут.
   - Ребя, - подал голос Ефим, - ломиться в их штрафную беспонтово. Это все равно, что отрицать голодомор на Украине или холакост в Германии.
   - Кончай политику  мусолить, - тоном человека, которому давно все надоело, оборвал его Иван. – Базарь конкретно.
   Леман обиженно пожал плечами.
    - Хорошо, если я слова не имею, умолкаю.
    - Нет, Ефим, - сказал Саттар, - так не годится.
    - Как «так»?
    - Начать мысль и не закончить, - пояснил  Иван.
   - Ты убил во мне стратега, - деланно вздохнул Ефим, ссутулившись, как старец на завалинке.
   - Мы тебя слушаем, - сказал Саттар. – Серьезно.
   - Давай, Ефим, излагай план,  – поторопил Андрей, прислушиваясь к разговору и по-прежнему разгружая ноги, налившиеся свинцовой тяжестью.  – Не три жопой сухари.
   Ефим ухмыльнулся.
   - Сразу видно вежливого человека.
   - А что, по-твоему, «понтово»? – пропустив мимо ушей перебранку игроков, - спросил Кучер, остывавший после своей пламенной речи в сторонке и задумчиво перелистывавший тренерский блокнот в поисках утраченных «шпаргалок» - плана игры во втором тайме и возможных замен.
   - Я думаю, - откликнулся Ефим, - нам надо бить издалека и выманить их на себя. Они теперь засядут обороне, как поносники в сортире. Законсервируют победу.  Пусть решат, что мы увяли, тянем время и на все согласны.
   -  А что дальше? -  Ник-Ник посмотрел на него, как на цыгана, заговорившего о чести и совести. Обычно он никого не слушал и доверял лишь себе, отменной своей интуиции. Да оно и понятно. На нем, на главном тренере, как на стратеге и тактике, держалась уверенность в успешном прохождении чемпионата. Подготовка команды к матчам, расчет ее собственных сил, правильная оценка противника, целесообразность тех или иных замен, перестановок игроков, изучение условий предстоящих сражений – все это он, главный тренер.
   - В первой же контратаке забиваем гол, - вместо Ефима ответил Андрей и еще быстрее закрутил педали, чтоб разогнать застоявшуюся кровь. По правде говоря, несмотря на истерику Ивана и чертыхания Кучера, он не считал счет 0:2 совершенно разгромным, позорным и  таким уж кошмарно-безнадежным – во всяком случае, игра еще идет, просто объявили перерыв. 
 - Иначе,  они запечатают свои ворота, как пчелы - соты с медом, - образно сказал Ефим.
   - Стратег, - хмыкнул Ник-Ник и уперся руками в колени. – Давайте обмозгуем, как это сделать технически? - Он уже не орал, как ишак на базаре, а был по-доброму сосредоточен. 
               
    Били бубны, грохотали барабаны, сипели сорванные криком глотки. Все сорок пять минут первого тайма – без передышки. Местные фанаты ликовали. Их речевки были насыщены убийственной патетикой – порвем! натянем! сделаем! Кто-то приплясывал от возбуждения, кто-то стаскивал с себя лишнюю одежду. Жарко. Трибуны извергали огнедышащую лаву слэнга и воровской фени. , и тогда казалось, что прорвало доменную печь. Этим же потоком расплавленной агрессии накрыло и  второй тайм. Так прорывает доменную печь.
   Завладев мячом и обыграв двух полузащитников, Андрей решил дальше не финтить, а сразу перевести мяч Ивану, но казанский  защитник опередил его – подставил ногу, бросил корпус влево и сильным пасом  в центр поля заставил своих нападающих рвануться к воротам «Армады». Андрей, не раздумывая,  ринулся назад. Все то время, пока он внешне казался безучастным ко всему, что происходило в раздевалке, он упорнее, чем когда-либо, думал о предстоящем продолжении матча. Он понял, что должен сам придумать что-то остроумное, неординарное, и непременно размочить счет, а лучше расквитаться полностью и сравнять счет. Притом как можно скорее, едва ли не на первых минутах второго тайма. До сих пор ему удавалось мобилизовать себя, но тогда он выступал за команду юношей, и кроме радужного будущего, ему ничего не светило.  Теперь же, того и гляди, можно оказаться на скамейке запасных, вылететь в дубль, а то и вовсе очутиться в каком-нибудь провинциальном клубе, «далеко-далеко, где кочуют туманы», без всяких перспектив и приличной зарплаты, если ее вообще будут платить. И что тогда? Устраиваться грузчиком на книжный склад? Становиться подсобным рабочим на стройке, вкалывать по ночам, лишь бы иметь возможность играть днем и не прерывать футбольный стаж? Быть в «обойме», лезть из кожи, чтоб вновь заметили и оценили? Грустно. Да, когда-то пятьсот долларов в месяц казались ему целым состоянием, но жизнь идет, цены растут, растут потребности. Он уже не мальчик, а девушки сейчас практичны до цинизма. Что выгодно, то и по кайфу. Сейчас, чтобы не чувствовать себя лузером, надо уметь зашибать грины, фунты и евро. Желательно, косарями, потому что рестораны, казино, ночные клубы,  без которых жизнь не жизнь, а так – палата номер шесть с видом на свалку, зажигают огни для людей удачливых, богатых, смело распоряжающихся своими «кровными» деньгами и теми, кто на эти деньги падок.  Любая чмошница  «проедется» с тобой за сотку баксов, а за возможность получить в подарок «штуку» станет раком, преисполняясь анальной любви и оральной нежности. Се ля ви, как говорят у них, и все «нештяк», как говорят в Люберцах. Искусство зарабатывать пятнадцать-двадцать тысяч евро в месяц – требует определенных навыков, понятливости и  услужливости. «Минетик не изволите? – Спасибо, с удовольствием». Холуйский прогибСлоган «чего изволите?» актуален во все времена. По всей видимости, он будет в ходу и тогда, когда люди разучатся общаться меж собой и упразднят валютно-денежный эквивалент услуг. Все будет кайф, тип-топ и унисекс.
    Прокручивая мысли в голове, Андрей вступил в борьбу за мяч, завладел им и погнал к воротам. Куда ткнуться?  Куда бечь? Там засада, там «кКеши с бугра» - мордовороты-костоломы, стопперы-защитнички, там загон для полных идиотов. Андрей заметался с мячом, дриблингуя, как помешанный, надеясь на чудо. Каждый футболист, геройски завладев мячом, молит, чтобы
всех его противников – одномоментно! – хватил удар и поразила слепота, пусть временная, пусть куриная, но затянула черную повязку на глазах!
 Не хотелось выглядеть бараном, угодившим в волчью яму. Стыдно блеять: «Не фолитеПомозите, мы не месные»!. Наконец он изловчился, кинул мяч себе на грудь, крутнулся на одной ноге, ушел от объятий любвеобильногопатлатого казанца и, подыграв себе, рванул назад – быстрее! – к угловой отметке, заметив, что Иван остался неприкрытым, а Ефим готов «лохматить» сетку. Андрей перевел мяч на Ивана, тот – в одно касание отдал его Леману, который  отчего-то бить не стал, сделал замах и резво «катанул»  кругляш Андрею.  Класс. Андрей мысленно похвалил Ефима, завладел мячом и уже вышел один на один с вратарем, когда подлый стоппер так саданул по ноге, что Андрей взвыл от боли. Теряя равновесие, он инстинктивно захватил руку громилы, крутанул и шмякнул того оземь. Разумеется, и сам перевернулся, грохнувшись спиной.
   - У,  пидор гнойный!
   Упав, он схватился за колено и жутко заорал: бузитьфолить так с музыкой.
   Судья цапнул было желтую карточку, но, видя искаженное болью лицо Андрея и догадавшись о причине его «некорректного» поведения, показал рукой в сторону ворот «Сапфира», справедливо назначив штрафной.
   Казанцы что-то поорали в свое оправдание и скоренько стакнулись в стенку.
    Кучер крикнул, чтобы штрафной бил Иван.
    Трибуны завопили.
     Вратарь казанцев сдвинулся влево, Иван набежал – стенка распалась – и по мячу пробил Андрей.
    Этого никто не ожидал.
    «Обманку» провели навскидку, с одной переглядки, доверившись себе. С
Своему чувству.
        1:2!
        Нормально.
        Андрей потрепал по шее Ивана, принял поздравления и побежал вдоль бровки, глянув на Ник-Ника. Не влети мяч в ворота, тот съел бы его с потрохами, но победителей не судят, и Кучер обрадовано вскинул кулаки.
     Даешь два-два!
     Трибуны пошатнулись. Доменную печь опять прорвало. От рева тысяч голосов можно было одуреть. Кто-то крутил над головой сорванной с себя рубахой,  кто-то  - пестрой тюбетейкой, явно подавая знаки инопланетянам, которые также были непротив размахивать флагами, пробовать на зуб ругательства и отбивать такт ногами под разудалый хип-хоп ротозейства.  Кто-то неистово скандировал «Фуй вам!», наивно полагая, что приветствует китайцев.
     Все выглядело так и не иначе.
     «Своих» славили до исступления, до умопомешательства. Только теперь клокочущая лава сразу остывала, стоило Андрею овладеть мячом.
   Казанский  стоппер, предупредительный, как девушка с ресепшн пятизвездного отеля, и расторопный, как вокзальный шаромыга, долго не мог понять, что забыл Андрей в его штрафной площадке? И лишь тогда смекнул, когда остался без мяча, влетевшего в ворота.
    Мяч угодил в самую сердцевину атаки, прямо на ногу Андрея,  и он воткнул его в ближайший угол.
   Есть!
   Бутсы от «Найк», футболка от «Адидасркелен», а гол от Куренцова.
   Офсайд. Какой офсайд? Да не было никакого офсайда.
   Заминка. Судьи совещаются. Все верно. Гол засчитан. На табло горит 2:2.
   Огнедышащая пасть стадиона будто захлебнулась собственной блевотой,  и повисла оглушающая тишина, которую тотчас прожгли брызги кипящего металла. Это фанаты «Армады» завопили «Ура!» Стали скандировать.
   - Ку-рень! Ку-рень!
    И началось что-то ужасное. С налетом неизбежной крови.
    Бой в Крыму, все в дыму.
    Судью на мыло!
    По громкоговорителю сообщили, что игра будет приостановлена, если. фанаты не уймутся. Омоновцы схватились за дубинки. Напуганные их решимостью бунтовщики притихли – в страшной ярости и лютой злобе.
    По мере того, как игра приближалась к финалу, а время ускоряло бег,
 вслед главному арбитру  катился громовый гул презрения и недовольства, сметая на своем пути рамки приличия.
   Казанцы отчаянно сопротивлялись, настойчиво атаковали, но Андрей с Иваном садили и садили по воротам, лупили  из всех положений, при первой же возможности и даже не имея таковой. Вратарь соперниковВратарь соперников растерянно топырил руки, словно прикидывал на глаз, пройдет или не пройдет  в его малогабаритную «хрущебу»ную «хрущебу» концертный рояль «Блютнер»?
    Нет, рояль застрял, зато проскочил мяч, пришпоренный Иваном.
    Казанцы повесили головы.
   Богиня победы, казавшаяся  им раньше сытой, дебелой молодкой, торгующей сметаной на рынке, стремительно теряла в весе и вскоре усохла, как египетская мумия, датированная пятым веком до нашей эры.
    Три – два.
    Сушите сопли.
 
       

                Глава восседьмая

   Любой футбольный клуб, особенно, московский, это такая постройка, в которой не одна и не две потайных комнаты, не говоря уже о дверцах, замке и ключах. И всеми этими ключами, дверцами и потайными комнатами безраздельно владеет тот, кто по праву именует себя хозяином клуба и не собирается уступать свою собственность кому бы-то ни было. Владеет и ревностно оберегает свое имение от тех, кто нечист на руку. От всяких там домушников, погромщиков, лихих людей. Порой не спит ночами. Думы  думает, дозоры выставляет. Времена-то, сами знаете, какие – рейдерские! То норвежцы прищучат наш сейнер, словно пираты сомалийские, то мы у них под носом косяк сельди выловим. Не то, так это. Все хотят богатства, не понимая, на какие муки себя обрекают. Не зря Библия гласит: «Скажи мне, где твое сокровище, и я скажу, где твое сердце». . Такие пироги.
      В российской столице было четыре клуба, участвовавших в турнире премьер-лиги. Первые три - «Литейщик», «Путеец» и «Зарядье»,  держались особняком без малого семьдесят лет, время от времени уступая друг другу царскую корону победителей российского чемпионата и считая своим долгом задвинуть путавшуюся под ногами «Армаду» в самый конец турнирной таблицы. Пшла вон, приблуда!  Кто приобрел их в частное пользование после развала Советского Союза, по сей день остается неясным, но «Армада» принадлежала  Широглазу, крупному отечественному промышленнику и предпринимателю, но не настолько богатому, чтобы его без зазрения совести можно было ущемить словом  «олигарх». Тридцать семь лет назад мама нарекла его Аркадием в честь писателя Гайдара, с чьим сыном Тимуром, работала в газете «Правда», а папа, с гордостью носивший имя великого актера Дурова,  дал отчество: Львович. Вполне приличное, как для совдеповского карьерного благополучия, так и по нынешним быстротекущим временам. Аркадий Львович Широглаз. Так было записано в свидетельстве о рождении и без изменений перенесено проспиртованным каллиграфом на первую страничку паспорта, сбоку от фотографии, на которой изображен молодой мужчина с  мягким взглядом и  круглым лицом, на котором можно было прочесть подобие усмешки. Что заставило его тогда слегка растянуть губы, сейчас трудно  сказать. Но эта привычка  -  раскатывать их, снисходительно и мило улыбаясь, осталась у него на всю жизнь.
 Кто сомневается, может зайти в Интернет и в любом «поисковике» найти его облик. Не знаю, писал ли его портрет Никас Сафронов,  но чья-то независимая кисть верно передала глубокие перемены, произошедшие в его характере за последние десять лет жизни. За этот краткий срок он стал миллиардером. Не таким, положим, как Билл Гейтс или Роман Абрамович, но весьма влиятельным капиталистом, показавшим свою прыть и деловую хватку в мире чистогана. За фантастически короткий срок ему удалось небольшую строительную фирму «Мастер ОК», подрядившуюся модернизировать и реконструировать столичные пятиэтажки, превратить сначала в крупный спортивно-оздоровительный холдинг «Игрис», а затем возглавить транснациональную корпорацию «Аркелен», подчинив себе чуть ли не весь спортивный бизнес  России  вкупе с Европой.  Чтобы управлять гигантской империей, созданной для сохранения и укрепления здорового образа жизни,  он перебрался в Нью-Йорк, имея штаб-квартиры и представительские офисы во всех мегаполисах мира.
    Он был успешен потому, что рано понял: многое в жизни приходит случайно, кроме успеха. Успех случайным не бывает. За ним стоят или упорный труд, высокий интеллект,  или большие связи. Но там, где связи, там успех  недолог.
   Аркадий Львович был трудолюбив, широк и грандиозен в планах, расчетлив, дерзок, вспыльчив. Отец нередко упрекал его в расточительности, а мать - в излишней скупости. Он часто придавал значение тому, на что другой бы никогда не обратил внимание. Девушки из аристократических семейств находили его симпатичным. Возможно, поэтому он считался бабником и тем парнем, у которого шило в одном месте.
   Аркадий Львович Широглаз приехал в Штаты будучи уже не просто богатым и успешным, но и весьма влиятельным в политических кругах бизнесменом. Не доверяя советникам и дипломированным специалистам, чьи зубы искрошили в пыль не одну тонну гранита,  на прочном основании которого держится экономическая наука, он сам проштудировал умные книжки «про то, как делать деньги», тщательно изучил возможности американского строительного бизнеса и досконально разобрался в его особенностях, самым честным образом проанализировав рынок спроса.        Руководствуясь исключительно собственным чутьем, он понял, что, повернувшись к здоровому образу жизни, благополучная Америка непременно потянется к спорту и ко всему тому, без чего он немыслим, а именно: к спортивным сооружениям, к производству спортинвентаря, а самое главное, к человеческому ресурсу: к игрокам, профессиональным тренерам  и судьям. С тех пор все оседающие на его счетах деньги Аркадий  Львович стал вкладывать в новое дело. Сначала он скупал недорогие отели, заводские пустыри  и  бросовые земли. Затем стал приобретать складские корпуса, портовые доки и целые кварталы дешевого жилья, расположенные в пригородах крупных городов,  не брезгуя мелкими предприятиями по производству спортивных снарядов.
    Широглаз Аркадий Львович не страшился прогореть и самонадеянно верил, что судьба преподнесет ему кусок пирога с самой аппетитной начинкой, тем более, что астрологи в один голос, не сговариваясь, убеждали его в том, что звезды обещают всемерно способствовать улучшению его благосостояния и, соответственно, настроения. И предсказания звездочетов стали сбываться.  В Беверли-Хилз он приобрел универмаг модной одежды за полтора миллиона долларов и вскоре перестроил его в спортивный дворец олимпийского класса с бассейнами и кортами, баскетбольной площадкой и рингом. Теперь в нем без тени смущения можно было проводить исторически значимые соревнования по различным видам единоборств – от водного поло, шахмат, рукопашного боя  до скоростного ползания на четвереньках, ужасно понравившегося малышне.  После того, как в новом дворце спорта прошел международный чемпионат мира по боксу – участвовали профессионалы- тяжеловесы, принесший его устроителям семь миллионов чистой прибыли, Аркадию Львовичу отвалили за его детище сумму,  в сорок раз превысившую первоначальную стоимость. И таких объектов за один только год он возвел не менее сотни, как в Северной Америке, так и в Южной. В Гонконге он купил целый заводской район, перепрофилировал производство и наладил выпуск спортивной одежды с брендовыми метками «Адидас» и «Найк». Все спортсмены мира, все любители физической культуры были экипированы им на многие годы вперед и на все случаи жизни.
   Будучи трудоголиком, Аркадий Львович выдавал стахановскую норму проектов и осуществленных планов. Его многочисленные секретари превращались в неврастеников, поскольку их телефоны не отключались ни на минуту. А все потому, что конкуренты не дремлют, падают на хвост и нагло вырывают добычу из рук. Аркадий Львович знал: что конкуренты не дремлют, а если и почивают на лаврах собственной успешности, скоро проснутся, и тогда ему придется, как мухе в паутине, биться в сетях интриг и откровенного противоборства. Интригуя в свою пользу, он постоянно был начеку и старался не зарываться, не конфликтовать по пустякам, и в случае опасности идти на компромисс. Он всегда помнил наказ отца: так строить дело, чтобы иметь возможность вернуться домой.  Нетерпеливость сродни глупости, в той же мере это касается и жадности. К бизнесу надо относиться, как к творчеству.  Если другом является творчество, все остальные – приятели. И не завидовать Америке. Чем крупнее государство, тем ничтожней его участь. «Америка стремительно копает себе яму, - повторял отец при встречах. – Вернее, углубляет ту, в которую рухнул Советский Союз. -  Развивая тему, отец увлекался: - Когда  немец, говорил он, женится на немке, укрепляется Германия, когда еврей женится на еврейке, укрепляется Израиль, и так повсюду, кроме России, в которой все иначе: она укрепляется, когда русский женится на татарке, а еврей на русской, а затем их дети женятся между собой. - Он же предупреждал: - Торгуя, помни: сначала продается товар, затем тот, кто его произвел. Продаваемость доводит до продажности. Как отдельных людей, так и целых правительств».
 Отец всегда был сторонником благоразумия.
   Аркадий Львович старался следовать его советам и держался избранной тактики: не перебарщивать. «Лучше не добдеть, чем перебдеть», - смеялся он, будучи в хорошем расположении духа». «В противном случае, - говорил он ближайшим помощникам, -  могут возникнуть серьезные проблемы не только в бизнесе, но и в личной жизни». А зачем человеку деньги, если нет маломальского счастья, любви и понимания в семье? А ведь еще и есть опасность попасть в волчью яму долгов, которую ему заранее выроют «самые преданные» партнеры по бизнесу. Они и так не спят ночами, слыша несмолкаемый шелест купюр, сыплющихся в кассу «Аркелена» с безудержностью снежной лавины. Что он тогда будет делать? Куда пойдет, кому чего скажет? Не исключено, что сопровождающие любую неудачу тоска и уныние, тотчас напомнят о себе и запрягут в ярмо ненужной суеты, которое не так легко сбросить. Это не осенние листья, падающие на плечи во время утренней прогулки по лесу в родимом Подмосковье, и, разумеется, не женский волос, зацепившийся за ворс пальто.
   ШироглазАркадий Львович верил в себя, делал, что хотел и получал от этого удовольствие. Заниженной самооценки он не допускал, но и не забывал, что «богат тот, кто беден желаниями». Он не умерял своих притязаний и не бросался в крайность. Как это ему удавалось, знал один он, но крупные капиталовложения приносили баснословные доходы, хотя не обходилось и без хлопот. Взять тот же футбольный клуб «Армада», который он купил когда-то для престижа и, может быть, из-за юношеской любви к этому виду спорта. Он сам играл в футбол за институтскую команду и болел за вечно слабую « Армаду». Теперь он решил сделать ее чемпионом России. Хватит прозябать в «болоте» турнирной таблицы. Он лично переговорил с  Кучером , сделавшим в свое время питерскую «Звезду» золотым призером кубка УЕФА и предоставил ему самые широкие полномочия. «Я поддержу любые ваши проекты, - заверил  тренера Аркадий Львович, -  лишь бы  команда стала лидером российского чемпионата». (Он бы доверил команду и Шахсударову Валерию Сергеевичу, но тот скоропостижно скончался).
   И вот вчера его «Армада» показала зубы.
   Молодой центральный нападающий Андрей Куренцов произвел фурор, переломив ход встречи и обеспечив команде победу над чемпионом России казанским «Сапфиром» с убедительным счетом 3:2.
    Аркадий Львович даже руки потер от удовольствия, когда ему позвонил  президент клуба Стародубцев, решивший лично сообщить добрую весть.
   - Движемся к цели! Пыхтим.
   - Молодца! – на восточный манер похвалил его Широглаз и засмеялся. – А нехороший этот  парень, Куренцов.
   - Циркач? - после секундного замешательства испуганным голосом поинтересовался Стародубцев.(Никогда ведь не знаешь, что у начальства на уме!) -  В каком смысле?
   - А в таком, - пророкотал в трубку хозяин «Армады». –  ОнКурень без ножа зарезал тренера казанцев, до инфаркта довел и в больницу спровадил. А оттуда путь один, сам знаешь. – Он позволил  себе рюмку коньяку, поблагодарил  «вестника» за радостное сообщение и разрешил выписать игрокам повышенные премиальные. – Надо поощрить ребятСкупой дважды платит.
   - Непременно, - пообещал Стародубцев и, помявшись, продолжил диалог.  - Аркадий Львович…
   - Что? – немного раздраженно отозвался Широглаз, высоко ценивший собственное время и не любивший лишних слов.
   -  Я хочу…
   - Не в тему, - оборвал его хозяин клуба. – Я уже на второй трубке.
   - Срочно, Аркадий Львович, - заискивающей скороговоркой попросил выслушать его президент «Армады», - Есть шанс убить быка.
   - Давай.
   - За нашего Циркача предлагают хорошие деньги.
   - Сколько? – потянулся к рюмке Широглаз,  и его рука повисла в воздухе. – Уже дают тридцатник?
   - Да.
   - Ммм… надо подумать. – Он  сделал крупный глоток, подержал рюмку и вернул на столик. Завтра позвони.
   - Есть, - бодро согласился Стародубцев на другом конце  мобильной связи и тут же услышал «впрочем, не стоит».
   - Что «не стоит»?
   - Соглашаться.
   - Почему?  - удивился президент клуба. - Такое  выгодное предложение раз в жизни бывает. Кто-то просто охренел от лишних бабок.
   - Я знаю этого «кого-то». Мы с ним уже перетирали. Пятьдесят «миленьких» и баста.
   - Но раньше вы согласны были уступить Циркача за восемнадцать «длинных» и на эти деньги купить двух бразильцев.
   - Я хочу создать свою команду. Без легионеров.
   - В принципе, нас не поймут.
   - А это не моя печаль.
   - Значит, пятьдесят?
   - До первого трансферного «окна».
   - Так и передать?
   - Так и передай. – Аркадий Львович обращался к своему «смотрящему» на «ты». – Ни центом меньше.
    - Всего доброго.
    -  Гуд байки. 





                Глава девятвосьмая

     - Что наша жизнь? - с водевильно-трагической взвинченностью в голосе задался вопросом Ефим, держа на уровне глаз бокал с шампанским (праздновали его день рождения),  и пафосно ответил. - Императивный позыв к мастурбации.
   - Круто! – с пьяной поспешностью воскликнул Иван и похвалил «новорожденного»: - Ты настоящий циник.
   - Благодарю, маэстро, - чокнулся с ним Леман и предложил выпить за предстоящую победу над питерской «ПлеядойЗвездой».
    Они балдели в «Праге» второй час. Может, поэтому розовое шампанское имело привкус жженой резины, а сам ресторан казался Андрею тесным и гулким, как туннель под Садовым кольцом. Настроение у него было подавленное. Вернувшись из Казани,  он не обнаружил возле дома оставленной им машины. Припаркована она была правильно, ни на какую штрафную стоянку отбуксировать ее не могли, и он сразу связался со своим страховым агентом. Тот  посоветовал не паниковать, помог написать заявление об угоне машины и убедил ждать результатов расследования.
    - Деньги мы вам выплатим по-любому, просто должно пройти время.
   Слабое утешение, подумал Андрей, успевший полюбить своего «зверя».
   Саттар с Ефимом пошли танцевать, Иван отлучился в туалет, и он теперь ждал, когда они вернутся  для продолжения «мальчишника». Можно было пригласить Дашу, но ребята сразу постановили: гуляем одни. Вернее, об этом попросил Ефим и даже настоял.
     - Подруг не приводить. Они нам весь кайф обломают.
   За соседним столиком трещали две блондинки. У одной из них был хриплый прокуренный голос с характерной «граммофонной» хрипотцой.
   - Ты была в  клубе на Солянке?
   - Да какой это клуб? – возмущенно ответил дореволюционный голос Веры Паниной с «заезженной» пластинки. – Натуральный бомжатник.
   - Фрэкс, пэкс, унисекс?
   -   Типа того.
   - А мой, прикинь, встал утром, глянул на себя: морда опухшая. Штормит.
    - Ну и фак ему в руки, козлу! Будет в самый раз. – ответил  прокуренный голос.
     - Пропадет он без меня, - слабо отозвалась подруга.
      - Такие, как твой гад, не пропадают.
      - Думаешь?
     - Уверена.
     - С иглы не соскочишь.
   - Да, ладно. Другого чмурика найдешь.
   - Он хороший. Тихий.
   - А мне  рохляА мне такой на фуй не нужен до фени..  ММаменькин сыночек. Мне, Тань, бульдозер нужен, слон, гиппопотам, чтоб навалился – и мандец. Пиши, пропала.
   - И у слонов ноги подгибаются.
   - Ну, и хер с ним!м! Всех  не перетрахает, не смылится.
   - А вдруг заразу принесет?
   - А ты не парься. Плюнь и позабудь. Все в этой жизни кидалово, ****ство. Какой-то косоглазый сифилитик решил, что он умнее всех людей, и понеслось.
   - Не знаю.
   - Узнаешь. Мужик он ведь как? Учуял долю, хайло и раззявил.
   - Мы тоже не лучше.
   - Не лучше! – взвизгнул резкий  голос, будто старая игла поехала по черному винилу. -Думать надо, прежде, чем гундеть. Мы им детей, блин, рожаем, рвемся наизнанку, а они, козлы, жируют. Сниф в ноздрю - и две дорожки с ходу.
   - Ну, не все же.
   - Все! Кто киряет, кто ширяется. Все падлы.
    - А  твой сейчас где? – Попыталась сменить тему та, кто откликалась на «Таню».
  - Где? В манде. Полюбил Регину за ее вагину.
  - Я серьезно.
  - Я тоже, - подтвердил хриплый голос.
  - Бросил?
   - Кинул. Кальмар спидоносный!  Совсем от кокаина чокнулся.
   - Покатились сани?
   Ответа не последовало. Видимо, та, что обладала «заезженным» голосом,  молча закурила сигарету – потянуло дымом.
   - А кто он вообще?
   - По жизни?
   - Для тебя.
   -  Для меня он fallos naturalis,  а по жизни мудак. Таких, как он, хоронят с пТаких, как он, надо кастрировать в роддоме.еснями и танцами.
   Какое-то время подруги молчали, а затем обладательница граммофонно- сиплого фальцета разъяренно вскрикнула.
   - Нет, ты все-таки прикинь, какая гадина! Упал на хвост, по****овал и чесу!
   Каким был ответ на этот «крик души», Андрей не расслышал из-за громкой музыки.
   - У нее папаша в Сингапуре, - завистливо и томно простонала в микрофон певица с голосом Маши Распутиной, - у нее любовник просто клад. – Андрей усмехнулся, потому что женские страдания, повторенные не однажды, приняли душераздирающий характер жестокого романса. – При ее мордели, при ее фигуре, я могла бы тоже кушать мармелад.
   Когда музыка, под которую танцевали со своими незнакомыми партнершами Ефим и Саттар,  прервалась,  последние аккорды прозвучали особенно трагично. Андрей усмехнулся.
   - А как дела у твоего первого? – вновь донесся до его слуха разговор подруг.
   - Треплет где-то лапти по Европам, - ответил «граммофонный» голос.
   Вернувшись к столу, Ефим многодумно приставил палец к виску.
  - Есть план.
  - Давай, - сказалкивнул Андрей.
  - Как достать телок.
  - План давай, - прищелкнул пальцами Саттар, имея в виду анашу. - Забьем косяк.
   - Гашиш – ек, - сожалеющим тоном ответил Леман, - я имею в виду идею.
   - А говорил, есть, - обиженным голосом произнес Саттар и выразил свое неудовольствие кратким ответом Ефима. Саттар и полез во внутренний карман. – Рисовщик хренов.
   Выглядел Саттар моложе своих лет и часто кокетничал: вместо своих двадцати трех лет объявлял «очко» - двадцать один. Все-таки у южан хвастовство в крови. И любование собой – природное. Дважды в неделю он посещал салон красоты – ему выщипывали брови, сросшиеся на переносице, подбривали усики в тонкую полоску и делали укладку. Его черные кудри ниспадали на плечи и делали его похожим на Михаила Боярского в роли мушкетера, хотя такое сходство Саттар считал обидным для себя.
   - Я похож на деда! – восклицал он, протестуя. – Не знаешь, молчи. Еще так скажешь, ругаться буду, «джеляб» кричать буду и рэзить, как собак. Я думал ты дост, друг, а ты базарный чалвек. Ворыт кунэм! – Почему-то свою обиду по тому или иному поводу он  всегда подтверждал армянским ругательством.
   Андрей снисходительно улыбался, слушая запальчивую речь южанина,  и миролюбиво похлопывал того по плечу: не кипятись, дост.
    - Ты и впрямьв самом деле похож на своего деда. Вылитый абрек.
    - Нет! – продолжал возмущаться Саттар. – Абрек это разбойник. Джигит!
    - Да,  – соглашался с ним Андрей. – Красавец.
    Этого было достаточно, чтобы  водопад протестов превратился в горделивую улыбку. После этих слов Саттар светился счастьем и с полчаса ходил грудь колесом, стараясь  при первой возможности полюбоваться на себя в зеркало. В такие минуты он не отрывал от уха мобильник и названивал всем хорошеньким девушкам.
   - Целую твой розовый попка!
   Андрей в салон красоты не ходил, предпочитая посещать клубный бассейн по корпоративному абонементу. Ему не доставляло удовольствие часами просиживать в кресле косметолога и врать,  как это делает тот же Ефим, что его пригласили рекламировать новую модель «Бугатти», но сумма гонорара еще не оговорена, хотя принципиальное согласие он уже дал. Ефим вообще большой выдумщик. То у него невеста – дочь нефтяного магната, учится в Лондоне, то, оказывается, в его жилах течет кровь  самого барона Ротшильда, причем, сообщал он об этом таким тоном, словно знаменитый банкир оставил ему наследство, равное золото-валютному запасу Центробанка. К его побаскам Андрей давно привык и, подмигивая, Ивану, просил не забывать их, когда Ефим вступит в законный брак и станет чесать репу, не зная, как потратить нефтебаксы.
    - Па-а-прашу не выражаться! – тоном главного тренера отозвался Ефим на обидную реплику Саттара, позволившего сравнить его - звезду отечественного футбола, без пяти минут миллиардера, раскатывающего по ослепительно-яркому песку Атлантического побережья на не менее ярком и ослепительном «Бугатти», с  рисовщиком, да к тому же еще и «хреновым».
 - Я предлагаю заключить пари. Кто первый склеит телок, я или Саттар? Спорим?
   - На что? – деловито поинтересовался южанинСаттар. Он быстро освоился в Москве и знал наизусть все адреса и пароли светских тусовок.
   - На что хочешь.
   - На три желания.
   Ефим отказался.
   -  Нет, не пойдет. Я тебе не золотая рыбка.
   - Тогда, на бабки.
   - Годится.
   - Какова цена пари? – полюбопытствовал Андрей.
   - Полштуки баксов, -  смело заявил Саттар.
   - Много, - отдернул руку Ефим.
   - Триста?
   - Ладно, разбивай, - согласился Ефим, обращаясь к Андрею.    
   Андрей засмеялся.
   - Ефим, ты в офсайде.
   - В каком смысле? – не понял его реплики Ефим.
   - В прямом, - сказал Андрей и показал глазами на возвращавшегося к их столу Ивана – тот привел под локоток двух длинноногих девушек.   
     - Давние мои поклонницы.





















                Глава десвятая

     Уже по одному тому, как подружки смутились, стало ясно, что они такие же его «поклонницы», как Андрей с Ефимом оптинские старцы.
  - Анжела, - представилась красноволосая красавица.  Ее подруга назвалась Дианой. Ее искусственно осветленные волосы и косметически обезжиренное лицо заставили Андрея подумать, что это не девушка, а ходячая реклама «Виагры» - лекарственного возбудителя, не телка, а сисястое снадобье от мужского бессилия. Красавица, что-то типа Мэрилин Монро или Анны Семенович с их бесподобными формами. Обе девушки явно были не из тех, кто предпочитает разгребать снег на трассе «Воркута – Петербург», когда есть возможность  холодить ноздри «первым» снежком в жарких мужских объятьях. Кроме возгласов «атас» и «прикольно» они еще неплохо исполняли жизнерадостное «Вау!» чередуя и комбинируя богатые по смыслу речевые обороты, понятные не только им, но и «ваще» всем.
    Саттар оживился и попросил официанта принести еще два стула.
    - Нет, четыре! – опроверг он самого себя и вдвое увеличил число посадочных мест. – Пусть все видят, мы люди кавказские! Гостей лубим.
   Девицы за соседним столиком, чей откровенный диалог невольно подслушал Андрей, одобрительно захлопали в ладоши и даже послали в  сторону Саттара два воздушных поцелуя, пущенных с руки.
    Ефим жестом пригласил их присоединиться к торжеству по случаю его двадцатилетия, но они жеманно отказались.
    - Как-нибудь в другой раз.
    - Па-а-нятно, - взялся за бутылку «Дом Переньон» Ефим и обвел глазами застолье. – Ну, так что, чуваки, пить будем?
    - Будем, - охотно согласился Иван и, осушив бокал, встал из-за стола. – Но только: стоп. Я ща, - едва внятно пообещал он Андрею и той походочкой, что «в море лодочка», направился к выходу. – Сидеть и ждать. Я мигом.
   - Еще один финт. Ушами, - неодобрительно сказал Ефим, глядя на удалявшегося Ивана. – Пошел искать кокс.
   - Ой, - в один голос напомнили о себе девушки, расположившиеся за столом. Так ойкают дети, изумившись чему-то.- Здесь это стремно.
   - С ума не спрыгнешь,  - начал было фразу Ефим, но девушки игриво отмахнулись от его попытки понравиться сразу обоим.
   - Знаем, знаем! Кайф не словишь.
   - Мимо, - с пьяной категоричностью «срезал» их Леман. – Правильный ответ другой.
   - Какой? – уставились на него девушки.
   - Обторчишься, - менторским тоном удовлетворил их любопытство Ефим и предложил выпить за «милых дам».
   - Имею в виду вас.
   Он поклонился блондинке и улыбнулся Анжеле, сделавшей легкий полупоклон и благосклонно принявшей его любвеобильный взгляд сатира.
   - Мерси, - вежливо произнесла ходячая реклама «Виагры», назвавшаяся Дианой, и задержала взгляд на Андрее.
   - Мерси, - тихим эхом повторила за ней Анжела с фиолетовыми «перьями» в проборе ярко-огненных  волос и томно опустила загнутые до бровей ресницы, успев бросить Саттару многообещающий взор принцессы грез.
    Бокалы чокнулись, все выпили.
    Иван отсутствовал.
    Андрей очистил мандарин, попробовал – кислятина! – и глянул на часы. Без четверти десять. Детское время.
    Позвонила Даша. Сообщила, что родители вернулись, что она скучает. Еще сказала, что обиделась.
   - За что?
   - Не знаю, - простодушно вздохнула Даша,  пожелала хорошо провести вечер и сказала: - Я тебя люблю.
   - Целую, - ответил Андрей. Он, старалсяаясь не произносить вслух запретное для себя слово «люблю».
   Принесли горячее – рагу по-ирландски. Андрей заказывал блюдо из  свинины, вываренной  в темном пиве и тушеной с картофелем. Саттару и Ефиму принесли баранину. Поблагодарив официанта, Ефим предложил девушкам сделать заказ «на свой вкус» и протянул меню Анжеле. Она передала его Диане.
   - Мне что-нибудь легкое. Мясо лобстера и, если можно, ананас.
   - А мне, - после небольшой паузы объявила Диана, - мясо индейки, приготовленное  «а ля френч».    
 Официант посмотрел на них нагло-сочувственным взглядом торговца ритуальными услугами, у которого попросили «один веночек для покойника» бесплатно.
   - Трип-хоп, гангста-рэп! – хлопнул в ладоши Ефим, предвкушая плотный ужин. - Я опять хочу в совдеп.
   Девушки хихикнули, хотя, наверно, ничего не поняли.
   Саттар галантно предложил Диане крабовый салат.
   - Я не трогал, - заверил он ее. – Не хочу кущить.
  Она вновь произнесла «мерси» и поделилась закуской с Анжелой.
   - Тебе это можно.
   Та кивнула и взяла вилку, дрогнувшую в ее пальцах.
   - Ваш друг идет.
   Иван сиял. Всем своим видом показывал, что изрядная порция джина и хорошая доза самомнения, разбавленная откровенной наглостью, производит потрясающий эффект: бьет по мозгам, делает мир радужным, а мужчину неотразимым - его сопровождали две роскошных незнакомки. У одной из них был такой интенсивный загар, такой изощренный макияж, что она напоминала собой мулатку,  нашпигованную кольцами, серьгами и пирсинговой дребеденью. В левой руке она держала сверкающий стразами мобильник, напоминавший елочную игрушку, а в правой – белую розу, символ невинности.
  - Милые барышни, - поднялся навстречу им Ефим, сразу приглашая к столу. – Разрешите представиться и проставиться так, чтобы утром хотелось еще.
   - Ха! – полупрезрительно выдохнула та, что была выше ростом и по-свойски  уселась рядом с Ефимом. - Проставиться нужнее. - У нее был низкий прокуренный голос и мощные бедра. Андрей сразу стал называть ее про себя «испанкой» - красный розан в волосах. – А представляться мы и сами умеем.
   - Прошу знакомиться, мои друзья.
   - Четыре брата и лопата, - ухмыльнулась жгучая брюнетка. На ее левом плече четко синело татуированное сердце, напоминавшее одновременно женскую раздвоенную грудь и ягодицы  Тарзана, хамски пронзенные стрелой.
   «Такие, как она, - язвительно подумал Андрей, - твердо убеждены, что все мужики сволочи, и это также бесспорно, как и то, что кожуру лимона, выдавленного в чай, нужно непременно разжевать и проглотить. Лучший иммуно-модулятор».
   - Все, гуляем! – громогласно объявил Ефим и жестом подозвал официанта. - Еще два бокала и фраже.
   Андрей передвинул свой стул ближе к Диане. Она постаралась сесть так, чтобы расстояние между ними уменьшилось до  соприкосновения локтей.
   Иван приобнял  «мулатку».
   Быстренько перезнакомились. Девушки прострелили друг друга не вполне дружелюбными взглядами и расплылись в деланных улыбках.
    - Меня зовут Ефим, - повторно ткнул себя пальцем  Леман и повернулся к Андрею. – А его Леонардо. Он итальянец, изучает русскую поэзию в Литературном институте.
    - Почти ди Каприо, - прокашлявшись, щелкнула зажигалкой  грубоватая «испанка» и поднесла огонек к сигарете, зажатой ярко-красными губами. – За что выпьем? Говорите, не волыньте.
   - Пьем за меня, - сказал Ефим. - На мне  «Армани», грины в кармане! За мое двадцатилетие.
   - Неважно, будь здоров!
   - Благодарю, леди.
   - Грацио, мачо.
     «Испанку» звали Эльвирой, а ту, что сразу приникла к Ивану - редким именем Ляля. Она недоверчиво нахмурилась и покосилась на Андрея: итальянец – блондин? Гоните, парни.
   - Не обижусь, если Саттар будет представлен, как датчанин, - с иронией в голосе произнесла она и посмотрела на Эльвиру, пускавшую дым через ноздри.
   - Вот и здрасьте. – вновь попросил всех наполнить бокалы Ефим и для чего-то протянул руку Ляле, хотя та по-прежнему липла к Ивану. Ее красивую грудь едва прикрывал розовый топик  с надписью « я - за!»
   - А я вас видела, - неожиданно сказала Диана, повернувшись к Андрею.
   - Где, когда? – ревниво вскинулся Ефим, сжигая нервы в ожидании экспромта или зажигательного тоста.
   - Вчера, в полночном блоке спортивных новостей.
    - И что же я там делал? – фальшиво удивился Андрей, разглядывая соседку.
    - Вы два раза били по мячу и два раза забивали гол, - бесхитростно ответила Диана.
    - Ефим всплеснул руками.
    - Леонардо! Что я слышу? Ты обзавелся двойником? Вот это круто! Вот что значит быть сыном того, чей родной прадед именовался  Аль Капоне.
   Андрей пожал плечами.
   - В мире много двойников. Я иностранец, как сказал мой друг, учусь в аспирантуре, перевожу его стихи на итальянский язык.
    - Ну-ка, брякни что-нибудь по-своему, - тоном солдата-сверхсрочника попросила Эльвира, жадно затянувшись сигаретой.
    - Буэнос ночес,  миа белла донна, фортуна нон пенис, ин манус нон реципе, - отчаянной скороговоркой произнес Андрей, наскоро сбив одну длинную фразу из коротких, благозвучных слов, когда-то застрявших в его голове.
 При этом он охотно помогал себе руками, изображая темпераментного «бандито-гангстерито» и силясь вспомнить итальянские слова.
   - Эльвира удивленно хмыкнула.
   - А сразу и не скажешь.
   - Что «не скажешь»? – подал голос Иван, давно уже наполнивший бокал и жаждущий пьянящей влаги. – Что Ефим поэт, а Леонардо правнук Аль Капоне?
    - Что ты малохольный, я сразу врубилась, - загасила сигарету Эльвира и подмигнула Андрею. – А что дружок твой «макаронник» – не надо «бабушку лохматить». Я работала в Равенне.
    Кем она работала, застолье уточнять не стало. Разумеется, гидом русскоязычных туристов. Кем же еще?
   Вот за это и выпили. За что?   Сначала за дружбу всех со всеми, невзирая на криминальное прошлое их далеких предков, затем -  за милых дам.
    Официант принес новую партию бутылок и заказанные девушками блюда.
   - О! – деланно восхитился Ефим, поглядывая на «торговца ритуальными услугами»,  чинно  расставившего на столе экзотические яства и ловко откупорившего бутылку шампанского. – Да вы настоящий маэстро!
    Водку халдейон принес в графине.
   После того, как дружно выпили, Ефим сказал, что свой следующий, двадцать первый
день рождения,  он намерен отмечать в этом же злачном месте и с этими же смачными людьми.  Сообщив застолью, что его «возлюбленная дама соткана из роз и фимиама», он предупредил каждого в отдельности и Эльвиру в частности: - Только меня вы не узнаете.
    - Почему? – заинтересовался Саттар, посылая влюбленные взгляды Анжеле.
   - Потому что у меня будут сине-зеленые волосы, сине-зеленые линзы,  сине-зеленые гетры  и только сапоги-ботфорты – черные, да шотландская юбка цвета индиго.
   - Ну, ты у нас, как Слава Зайцев, - одобрила его «прикид» Эльвира.
   -  Или Сережа Зверев, - предположила Ляля.
   - Да! - согласился с их оценкой своего будущего имиджа Ефим и начал развивать тему гламура, напирая на то, что дамский глянец отличается от мужского только тем, что в нем чаще рекламируют противозачаточные таблетки и средства от молочницы. - Иными словами, - громогласно заявил он, - не ходите, девки, в термы.
     - Почему? – наивно задалась вопросом обцелованная с одного бока Саттаром, а с другого Ефимом,  красногривая Анжела.
    - В римских банях - море спермы.
    - Фу! – гадливо сморщилась Анжела и посмотрела вбок.
    - Не «фу», а можно захлебнуться, - предупредил Ефим.
    Анжела передернула плечами.
    - Ты пошляк.
    - В смысле, утонуть.
    Диана демонстративно заткнула уши мизинцами и даже зажмурилась.
     Саттар недовольно воскликнул.
    - Девушку не обижай, да?
    - Вот так всегда, - опечаленно сказал Ефим. – Предупреждаешь о вреде курения, пытаешься удержать неопытную молодость от половых извращений, опять не в тему! Обзывают пошляком, сравнивают с каким-то там зверем и даже уши затыкают, словно я сирена зловредная. – На какое-то мгновение его лицо одеревенело. – Уссаться можно!
    - Прикольная шутка, - похвалила его Ляля.
    - Эффект поразительный, - подыграл ей Иван, налегавший на горячее рагу и не забывавший подливать себе вина.
    - Так она и жила, - не обращая внимания на столь высокую оценку его фонтанирующего словоблудия, задумчиво проговорил Ефим и, подперев щеку рукой, нагло посмотрел в глаза Анжеле. – На подсосе.
   Та хмыкнула и стала тыкать пальцем в кнопки телефона. Деловая.
   У Эльвиры тоже загундел мобильник.
   - Проблемы? – раздраженно спросила она трубку. – Я в офисе торчу. Шеф завалил работой. Работой, говорю, шефгад завалил. Нет, не меня. Потом. Я занята. Я говорю, не надо умничать. Адью. Что ты сказал? Стоп, стоп! Ты что, за идиотку меня держишь? Хорошо. Пересечемся и обсудим. Нет, сегодня я в замоте. Говорю же, нет. Пардон. Ты издеваешься? Я издеваюсь? Все. Аналогично.
   Она захлопнула крышку телефона и повозила им по столу. Затем подмигнула Андрею и сказала, обращаясь к Ефиму.
   - Лидер получил мяч и врубился в гущу стопперов.
   Ефим расцвел от столь пикантной похвалы.
   - Свободный секс требует жертв.
   - А ты предохраняйся, - посоветовала Ляля и показала ему кончик языка, унизанный тончайшей «ювелиркой».
    - Подсказку принимаю, но я вряд ли ею воспользуюсь, - после небольшой паузы ответил Ефим.
     - Это еще почему? – вступила в разговор  Анжела, занятая телефоном. По-видимому, вычищала свой почтовый ящик, заваленный нахальным спамом. Саттар делал вид, что разглядывает потолок, поглаживая ее спину.
   - Как сообщают ученые, вирус СПИДа проникает сквозь поры латексных гандонов, прошу простить, презервативов.
   - Каким образом? – спросил Андрей, лишь бы поддержать разговор. Ему показалось, что во время таких вот вечеринок,  когда друзья ведут дружески-неспешные, почти семейные «переболтушки», зарождается самое ценное для команды – чувство родства и единодушия, цельности.
   - Обыкновенным, - лекторским голосом проговорил Ефим. – Вирус СПИДа не такой большой, как, скажем, бледная спирохета – спирохета палидум – возбудит ель сифилиса.
   - Серьезно? – округлились глаза у Анжелы и ее загнутые вверх ресницы коснулись бровей. Диана тоже завозилась на стуле.
   - Абсолютно, - мрачно ответил Ефим.
   - Так что же получается? – возмутилась Ляля своим непониманием сути вопроса.
   - Вот и получается, - вздохнул Ефим, - что все эти хваленые презервативы такая же херня, как «НамедниКомеди Клаб» - смесь пошлятины с поносом. Перверзия нравов.
   - Что? Что? – в один голос воскликнули Ляля и Анжела. Диана заложила ногу на ногу, а Эльвира хмыкнула. – Ну, ты философ.
   - Ефим пропустил мимо ушей столь лестную оценку.
   - Перверзия нравов, - обратился он к Ляле, но так, чтобы и Анжела не чувствовала себя отринутой, - это такая штука, суть которой заключается в следующем постулате. Итак. Если мужчине подходит всякая девушка, то вам, мои хорошие, - он приложил руки к груди, - увы и ах! – не каждый трахальщик по кайфу.
    - Ты что, студент мединститута, что ли? – Погладила свое колено Эльвира и озабоченно нахмурилась. – А может, сын сексопатолога? Типа все знаю?
   Диана посмотрела на Андрея, задержала взгляд.
   Он заметил ее пристальный интерес к себе и сделал несколько глотков вина. Приятно, черт возьми, когда тебя узнают среди многих.
    Ефим криво усмехнулся.
    - Да, - тоном раскаявшегося подлеца, которому место на каторге, ответил он Эльвире. – Но до сих пор не знаю, чем венеролог лучше отоларинголога?
   - А хрен его знает! – пьяно воскликнул Иван, прижимая к себе Лялю.
   - Вот ты и ответил! – засмеялся Ефим.
   - Ха-ха-ха! – покатилась со смеху Анжела и еще ближе подсела к Саттару, сделав вид, что поправляет юбку, на которую ушло материала шириной с детскую ладонь - нижний обрез совпадал с поясом
   - Я вспомнила, как вас назвали! – обрадовалась Диана возможности напомнить о себе и вновь  обратилась к Андрею, поправив на запястье модные часы  величиной с будильник.
     Он хотел нахмуриться и показать тем самым,  что его совсем не интересует, как зовут его русского двойника, но все же не сдержался, улыбнулся. Ободрил признательным взглядом.
   - Как его назвали? Как? – загалдели все разом, и Андрею показалось, что он попал на лягушачьи спевки. Он даже детскую присказку вспомнил, передразнивающую хор земноводных певуний: «Курва ты! Курва ты! А ты какова? А ты какова?»
    Диана подалась вперед.
    - Его назвали Куренцовым! Так и сказали: «Андрей Куренцов - центральный  нападающий чего-то там.
   - Футболист? – по-новому взглянула на Андрея черноволосая Эльвира и щелкнула ногтем по пачке сигарет, которая вновь оказалась у нее в руках.
    - Без булды? – пытливо задалась вопросом Ляля и  посмотрела на Ивана. – Может быть, и ты не студент «щепки»?
   - Я? Футболист? - Иван засмеялся. – Скажешь тоже. Хватит того, что я связал свою судьбу с театром.
   - Вот-вот, - упрекающим тоном произнесла Ляля. – Все вы так говорите: артист, певец, исполнитель хип-хопа, а потом оказываетесь щипачами и наркомами.
    - А еще поэтами, - подъелдыкнула Анжела и загасила «окровавленный» окурок.
   Андрей глянул на Ефима и тот его понял. Грудью бросился на амбразуру.
   - Вот так мы в России и пропадаем, друг мой, Леонардо. Кого-то обзывают футболистом, кого-то «щипачем» - Он повел рукой в сторону Ивана. – А кого-то показывают по ящику.
    - Ящик это что? - спросил Андрей, продолжая валять «ваньку».
    - Прости, амиго. Ящик это телик.
    - Телевизор, - многозначительно сказал Саттар, молча ухаживавший за Анжелой.
    - Телевизор? – деланно удивился Андрей. – Первый раз слышу.
    - Да, да, телевизор, - подтвердила Ляля, отталкивая локтем Ивана, пытавшегося проверить, все ли у нее на месте?
    - Вот  и хорошо, - сказал Ефим.- Давайте выпьем за тех, кто в море. За тех, кто парится на нарах, за всех, невинно осужденных.  -  Он взялся за бутылку сухого вина, пытаясь ухаживать за Эльвирой, но она указала на графин.
   - Мне лучше водки.
   Когда выпили и закусили, Эльвира щелкнула по пачке «DavidoffДавидофф» лакированным ногтем, выбила сигарету и, зажав ее в пальцах, снова посмотрела на Андрея.
   - Так ты не Куренцов?
   - Правда, похож?  Вы тоже смотрели спортивный канал? – подчеркнуто вежливо поинтересовалась Диана, поглядывая на Андрея и стараясь не называть «испанку» по имени.
   - Типа того, - затянулась дымом Эльвира. – Я в полглаза  смотрела. Не очень запомнишь.
   - Это так важно? - тоном обиженного человека, отвлекся от еды Саттар. – Куренцов? Не Куренцов? Зачем нам Куренцов, когда с нами сидят, кушают, пиют такой замечательный девушкаи? – он любезно чокнулся с Анжелой и произнес какой-то длинный и цветистый тост, смысл которого сводился  к тому, что светская жизнь расписана строго по правилам. Правило первое: не всякая красавица – любовница, но всякая любовница – красавица.
    Девушки благодарно мяукнули «вау!»
   Андрей вскинул брови, оценил сказанное и велел себе запомнить восточную мудрость.
   - Будем веселиться,  будем танцевать! – хлопнул в ладоши Ефим и повел Эльвиру на танцпол. – В ожидании любви не выщипывайте брови.
   - Не гримасничай, - одернула его «испанка», вставая из-за стола.
   - Ты куда? – вытаращила глаза Ляля, уютно пригревшаяся в объятиях Ивана.
    - На Мальдивы и обратно, - огрызнулась Эльвира и деловито поправила на бедрах золотистый пояс с блескучей пряжкой в виде черепа.
    - Ясно, что она пошла в сортир, - заплетающимся голосом сказал Иван.
    - Не надо путать сортир с туалетом, - учительским тоном сказалаокрысилась Ляля и гневно отстранилась от него.
   - Тоже мне, грыжа пупочная, - завелся Иван, делая вид, что изучает этикетку на бутылке.
   «Еще чуть-чуть, и пойдут косяки исподлобья, - подумал Андрей, следя за реакцией Ляли и чувствуя, что полногрудая Диана теребит его локоть.
    - Пойдем, потанцуем.
    Андрею ничего не оставалось, как встать из-за стола.
   Она тут же взяла его за руку.
    Саттар с Анжелой уже зажигали.
   Ресторан гудел.
   До слуха долетали привычные фразы.
   - Братиша, погнали. Все будет тип-топ.
   - В натуре?
   - Сто пудов. Подуркуем чисто конкретно.
   - Одна рука на талии, другая на шахне?
   - Отвечаю. Все с присыпкой. Уважуха, бухло, наркота.
   Фигура у Дианы была великолепная и двигалась она легко, изящно – грациозно. И чем чаще улыбалась, тем больше нравилась Андрею.
    Когда запиликал мобильник, он понял что звонок от Даши.
   - Да, заюша.
   - Милый, а ты с кем? - полюбопытствовала так, словно не она  полчаса назад «держала руку на пульсе».
    Андрей сделал знак Диане, дескать, я сейчас,  и стал выбираться из толпы танцующих.
   - С Ефимом.
   - Вы в «Турандоте», у Андрея Деллосса?
   «Качает на косвенных», - усмехнулся он, изумляясь женской въедливости и настырной подозрительности.
   - Нет.
  - В «Савойе»?
  - В «Аль Капоне», - шутливо ответил Андрей, прекрасно зная, что Даша ничего не забывает и хорошо помнит, где и с кем он проводит сегодняшний вечер.
   - Что-то там шумно, - насторожилась Даша.
   - Блатата гуляет.
   - А… но ты смотри.
   - Смотрю, - сказал Андрей, уворачиваясь от расходившихся локтей и спин танцующейвеселой публики. – Куда ни гляну - потные лица, пьяные глаза.
   - Я говорю, на баб чужих не зарься, в разврате не участвуй.
   - Да я не…
   - Будь умницей.
   - Лады.
   - Я тебя целую.
   - «Чао».
    На  медленный танец его вновь пригласила Диана.
  « Какое жаркое у нее тело, подумал Андрей, чувствуя истомные флюиды внизу живота.- Горячее, как печка».
   - Не могу, - шепнула на ухо Диана. – Где только берут вас таких? темпераментных?
    Андрею захотелось ее поцеловать. И он поцеловал. Дал слабину. Повелся.

                Глава одиннадцадесятая

       - Наши телки ищут экспатов, - сказал Иван, когда девушки «на время» отлучились.
    -  А экспаты  кого ищут? – Расправляясь с куском баранины, спросил Саттар.
    - Они уже нашли, - усмехнулся Ефим, - и не кого, а что.
    - Так что они нашли? – вступил в разговор Андрей, слушая друзей.
   - Халявное бабло, - ответил Леман. -  Денег в Москве – море.
   - Золотые слова, - согласился Саттар, поглядывая в сторону выхода и дожидаясь Анжелы.
    - Иногда мне кажется, их делают из воздуха, - заметил Иван.
    - Из газа, - уточнил Ефим.
    - У  всех такое чувство, - поделился своим мнением Андрей. – Хотя лично мне бабки даются с трудом.
    - Мне тоже, - поддержал его Иван, немного протрезвевший после танцев. – Потом и кровью. (- Полгода назад ему разбили голову, когда он боролся за верховой мяч, а потом порвал мышцу ноги. Прыгал с костылем). – Выходишь на игру и молишься, чтоб обошлось без травм.
    - Вот еще парадокс, - расслабленно сказал Ефим. – Вроде большую часть времени я бегаю от ворот до ворот, а складывается впечатление, что жизнь моя движется по кругу.
    - Чертово колесо, - понял его мысль Андрей. – Тренировки, игры, отъезды-приезды, снова матчи, тренировки, забитые мячи.
    - Победы, травмы, поражения, - в тон ему сказал Иван.
    - Замкнутый круг, - подытожил Ефим.
    Саттар кивнул, наливая себе минералки.
    - Гонки по вертикали, - развил метафору Андрей.
    - Да, был такой аттракцион, - поддержал его Иван. – Толпы зевак собирал.
    - Мы тоже собираем, - ревниво заметил Саттар.
     -  Доим зрителей ногами, как коров, - поиграл в сравнения Ефим, на что Иван тотчас заметил, что коров доят не ногами, а двумя руками. – Четырьмя пальцами, - уточнил он. Иван родился в селе Прасковея, рядом с печально известным Буденновском, и неплохо знал крестьянский быт.
    - А телок? – живопьяно заинтересовался Ефим, подперев ладонью свою многодумную голову.
    - Телок не доят, - раздраженно ответил Иван.
    - У нее молока нет, - объяснил Саттар. – Теленок будет, корова станет.
   - Понятно, - пробормотал Ефим. – Бесконтактное реле.
   Это был намек на то, что Иван плохо сечет юмор.
   - Сам ты хер моржовый, - огрызнулся Иван, четко осознавший,  в чей огород брошен камень.
    Андрей глянул на часы.
   - Без четверти двенадцать. Пора гудбаить.
    - Догорели свечи  в доме Шмеерзона, - захмелевшим голосом пропел Ефим и жестом подозвал официанта. - Мой милый Хаим, слушайте сюда.
     Он  полез во внутренний карман летнего пиджака, желая расплатиться за «чудесный ужин», и стал похож на вратаря, которому забили гол.
    - Секундочку, аймсори.
    Денег не было. Бумажник был, а денежки – тю-тю!
   - Отобрали у залетки его фирменные шмотки, - панически забормотал Ефим и начал выворачивать карманы. – С таким, как у меня, умом - последним делятся баблом.
   Пусто.
   - Вот суки! – выругался он. – Пацанки, мокрощелки.
   - Ты их знаешь? – обратился Андрей к официанту, сообразив, что у Ефима вытащили деньги. Заодно проверил свой «лопатник». Все на месте. Деньги и мобильник.
   - Кого «их»? – осведомился «торговец ритуальными услугами».
   - Этих тварей, что с нами сидели? – рявкнул Иван, чувствуя себя без вины виноватым. Хотел, как лучше, девок склеил, а какая-то из них обчистила Ефима.
   - Красногривую знаю, - ответил официант, уловив,  в чем дело. – Но она не по этому делу. Вафлистка.
   - А светленькая? – теребил его Иван.
   - Надо охране сообщить, - повел головой официант в поисках нужного лица. – Светленькую видел в первый раз.
   - А «испанку», в смысле хриплую, черноволосую Эльвиру? у которой на плече татуировка в виде сердца, знаешь? - поинтересовался Андрей,
  -  Нет, - отказался официант. – Залетная шалава.
  - Жеманница опасна, когда на все согласна, - зарифмовал невеселые мысли Ефим, не вынимая рук из боковых карманов пиджака.
  - И Ляля? – отчего-то дрогнувшим голосом осведомился Иван.
   - Какая Ляля? Их здесь тучи, - усмехнулся халдей.- Но ту, что мурлыкала с вами, я раньше никогда не видел.
   - С пирсингом, которая.
   Официант кивнул и перестал вертеть башкой.
   - Я понял, понял.
   - Ну, тварь, - перестал рыться в карманах Ефим. – На бабки меня кинула. Паскуда.
   - Думаешь, Эльвира?- скрипнул зубами Иван, переживая за друга.
   - Думаю, она.
   - Охрану звать?
   - Да толку от нее! – отмахнулся Ефим. – Одни понты.
   - Все они в сговоре, - буркнул Саттар и полез за деньгами. – Не бери в голову, другЕфим, погасим счет.
    - Милое дело, - допивая вино, процедил сквозь зубы Андрей, когда официант произвел окончательный расчет и отказался от чаевых: «Что вы, что вы! Я ведь понимаю».
   - Мило, очень мило, - удрученно бормотал Ефим, обращаясь больше к себе, нежели к нему. – Это так же мило, как спонтанная эрекция. – Чувство юмора его не покидало. – Сидел чувак на пляже, ни о чем таком не думал, глядя на целлюлитные задницы растелешенных дам, тлеющих под южным солнцем,  и вдруг – на тебе: стою на полустаночке в цветастом полушалочке! – Он еще раз обшарил карманы и сокрушенно вздохнул. - Если нет под рукой сомбреро, сдергивай с башки парик.
   - Браво! – воскликнул Андрей и показал, что аплодирует. – Ты заговорил не как поэт, а как реальный стоикциник.
   - Джигит, - веско заметил Саттар. – Уважаю,  – и пожал Ефиму руку.
   - Благодарю за гуманитарную помощь, - прочувствованно сказал Леман. - Отныне я смогу решить вопрос, можно ли считать трансвестита женщиной, если он помешан на лесбийской любви?
   - Ладно, не переживай, - сочувствующим тоном проговорил Андрей, понимая его состояние. – Деньги тем и хороши, что легко уходят.
   - Вам бы все умничать, амиго Леонард, - криво усмехнулся Ефим, - а я на штуку баксов залетел.
   - Ничего, не обеднеешь, - утешил Иван.
   - Как сказать, братело, как сказать.
   - Считай, что эта лярва взяла у тебя в долг.
   - Ага. Ни слова не сказав.
  - Ну, ты же знаешь, брать в долг всегда неловко, - заметил Андрей.
  - Между прочим, - выговаривающим тоном произнес Леман, - когда даешь взаймы, тоже испытываешь это гнусное чувство: неловкости.
   Он вылил из бутылки остатки шотландского скотча и залпом опорожнил бокал.
   - Если сосешь, то сглатывай.
   Злой он был, как черт. Прежде всего,  на себя. 
   В это время недалеко от их столика возникла перебранка:.
   кКакой-то рослый парень цапнул проходившую мимо деваху.
   - Моя ты вилипуточка! – выразил он ей свое искреннее восхищение.
   - Отстань! – дернулась та. – Козел обдолбанный.
   - Чо, западло?
   - Не-а.
   - А чо тогда?
   - В падло! – засияла левой верхней фиксой строптивая шатенка, поражая неожиданного кавалера знанием воровской фени и отчаянной попыткойаясь вырваться из его рук. – Баран на ****оходе.
   - Тварь, - оскорбился ловелас. – С ней по-хорошему, а она в стойку.
   - Ублюдок! – истерично взвизгнула деваха и стала отбиваться сумкой. – Скот вонючий!
- Не ори, манда зассатая.
   - Кончай базар, - послышался негромкий властный голос, и бугай отлип от злобной «вилипуточки».
    Андрей невольно оглянулся  ии… встретился взглядом… с Чулей, сидевшим во главе шумной компании. Он его тоже узнал.
   - Привет, Циркач!
   - Салют!
   Может быть, они бы и разговорились, вспомнили, как говорится, детство, но подошедшие Анжела и Диана заставили Андрея задать им вопрос.
   - А где Ляля и Эльвира?
  Те переглянулись.
  - А разве?…
  - Как видите, - вздохнул Ефим. – Слиняли.
  - Они мне сразу не понравились, - нахмурилась Анжела и посмотрела на Саттара, как бы ожидая от него поддержки.
   - Плохой чалвек, - сказал южанин и встал из-за стола с явным намерением провести остаток вечера с понравившейся ему девушкой.
   Анжела по-свойски взяла его под руку.
   - Все, разбежались, - скомандовал Ефим и предложил выпить «на посошок»,  откровенно сетуя, что девушки теперь все «чеканутые» - стремясь выглядеть небесными созданиями, они всегда помнят о своем земном происхождении.
   - До завтра, - чокнувшись с ним, сказал Андрей и пригубил вино.
   -  А «стременную»? - насел на него Иван.
   - «Стременную», «забугорную», - усмехнулся Андрей. – Ты, Иван, и так уже датый. А завтра тренировка, будем нарезать круги, тяжко придется. – Он уже не скрывал от Дианы, что и он сам, и друзья – футболисты. – Ник-Ник и так уже тобою недоволен.
   - Не боись. Поссу и протрезвею, - заплетающимся языком сказал Иван.
   Саттар с Анжелой удалились.
   - Чем раньше, тем лучше.
   - Сказал, не боись. -  Иван в самом деле восстанавливался очень быстро: часа три поспит и свеж, как огурчик. - Гашиш якши, анаша ек.
   Саттар с Анжелой удалились.
    Диана поправила прическуулыбнулась и  тесно прижалась к Андрею.
   - Проводишь?













                Глава двеодиннадцатая

   Он завертел головой, ища поддержки, и упал навзничь – его сбил с ног  типичный подкат сзади. Явный фол и дежурная грубость.
   Главный арбитр, явно заряженный на «хитрое» судейство, искал глазами прошлогодний снег - отвлекся.
   Андрей выругался и, превозмогая боль в спине (ударился крепко), начал подниматься. Странному поведению судьи он не удивился. Если кучка финансовых воротил способна обогащаться даже в периоды экономического кризиса, то, что ей стоит прикарманить два-три десятка спортивных комитетов и посадить на голодный паек сотню-другую футбольных клубов, не говоря уже о судьях, привыкших подбирать крохи с барского стола?
    Ровным счетом ничего.
    Страсть к наживе порождается скупостью, а не скромным достатком.
    Андрей поднялся и, понурив голову, побежал занимать позицию. Настроение было отвратным. Его шикарный желтый «JAGUAR»Машину так и не нашли. Страховая компания тянула с выплатой денег, милиция уверяла, что «следствие ведется».волынила.  А тут он еще с Дашкой рассорился.
   Проводив Диану и оставшись у нее, «Куда ты поедешь? На ночь глядя?», Андрей опоздал на тренировку. Само собою, получил нахлобучку от тренера. Расстроившись,  поцапался с Иваном, который стал изображать из себя приму балета, жалуясь на черствость окружающих, не знающих похмельной мутоты.
   - Меньше пить надо было! – оборвал его Андрей и понял, что был слишком резок. Как ни крути, а после пьянки, самое главное - вовремя опохмелиться.  Иван с радостью бы чекалдыкнул, осушил лафитничек рассветный, но не мог себе «позволить» перед тренировкой и сорвался: «Да пошел ты!»
    С тех пор не разговаривали.
   Да же во время игры не перекликались. И это сказалось на их сыгранности.
   - Вам не в футбол играть, а в жмурки, - орал на них Кучер в раздевалке. – А еще лучше в шеш-беш. Под чинарою густой. - Заодно и Саттара лягнул, заметил его вялость.
   Матч проходил в Питере.
  Играли с местной «Плеядой», наступавшей «Армаде» на пятки и открывшей счет на восьмой минуте встречи.   
   Ник-ник «боговал».
   - Как настроился на игру, так она и пойдет. Я имею в виду мастеров, а не всякую там шелупонь, бегающую в трусах. - Умел тренер уесть, умел.  - Играть надо так, чтобы любому стало ясно, кто сильнее, а не кивать на судей, дескать, они смухлевали.   Отхорохорят вас питерцы, как шлюх портовых, и шиздец. Он слишком хорошо знал, что многие молодые игроки, попав в элитный клуб и заработав кучу денег, «отрываются по полной», нагло куролеся и попадая в милицейские сводки правонарушений. Столичная, угарная, непривычная для них роскошь сбивала с панталыку и кружила головы. Ему, как и его коллегам-тренерам, постоянно приходилось писать служебные докладные о неблаговидных поступках своих подопечных и наплевательском отношении к дисциплине, что самым дурным образом
 сСказывалось на режиме тренировок и результатах проводимых матчей. Спортивная карьера, особенно у футболистов, как правило, стремительная и короткая. Лет в тридцать-тридцать пять приходится прощаться с клубом, друзьями по команде и болельщиками. Прощай, газон! Что успел заработать, то и твое. Что пережил в молодости, с тем и почапал -, на полусогнутых,  подходя к пенсии. Главное ведь, не сколько ты прожил, а как? Вот и спешили «пожить красиво» отнюдь не склонные к благочестивому образу жизни защитники и полузащитники, форварды и вратари. Многие из них  заболевали «звездной» болезнью,  позволяли себе «быковать» и посылали  сердобольного «тренерка» на художественную выставку.  А солидному клубу, желающему получать достойную прибыль, нужны игроки мужественные, самоотверженные – преданные спорту, как пьяница водке, расторопные и желательно здоровые, как лоси. Разумеется, пунктуальные и профессионально перспективные.  Вот и выходило, что игрок,  заболевший «звездной» болезнью, а попросту «звезданувшийся», позволял себе «мочить рога» и «быковать», посылая сердобольного «тренерка» на художественную выставку. И все бы ничего, если бы «звезданутые»он не начинали «портить воздух» в раздевалке: интриговать и скандалить, разваливая и без того не очень дружную команду. «Звезды» во все времена участвовали в ночных попойках и коллективных оргиях, а потом имели наглость срывать тренировки, опаздывать на ответственные матчи и, вообще, выглядеть так, словно их топтали разъяренные фанаты. Но у Кучера не забалуешь. Такие сумасброды быстро получали под зад коленом и  убывали в известном направлении. Вялым, сонным и неповоротливым на поле делать нечего. Футбол не балет, а уж тем более, не пансион для именитых лоботрясов. Кстати, в команде практически не было выходцев из аристократических или очень обеспеченных семейств. Тяжелая работа не для них. Само собой, все люди, все не без греха, но надо знать и закон джунглей: проштрафился - накажем, оборзел  - схаваем.
   «Так что, без глупостей», - сразу предупреждал новичков Ник-Ник,  и по его насупленному виду было ясно, что разгильдяям в его команде делать нечего, какими бы они талантами ни были и к каким бы влиятельным кланам не принадлежали.
   Это надо  написать крупными буквами, наклеить на свои носы и выучить наизусть, как номера своих футболок.
   Так говорил главный тренер «Армады», и не было игрока, который бы с ним не согласился. Спорит тот, кто не уверен. Знающий молчит.
   Андрей тоже кивнул, когда  подписывал договор с клубом и выслушивал не вполне откалиброванную и политкорректную речь. Он даже сказал, что никогда не курил и не испытывает тяги к спиртному.
   - Не тот характер, - сказал Андрей и услышал, что «все вы из одной заразы».
   Обидно, но верно.
      Во втором тайме Саттар с подачи Ефима сравнял счет, а незадолго до финального свистка победный гол забил Иван. Футболист он был сильный, приемистый – с ходу подмечал любое новшество и не успокаивался до тех пор, пока не усваивал его и не оттачивал до такого совершенства, что заставляло многих говорить о нем, как о самом талантливом и техничном игроке. В искусстве владения мячом Ивану хотелось перещеголять всех и зачастую это удавалось. К тому же он обладал широким, оперативным видением игры.  А это было неким знаком качества. Чем лучше футболист видит партнеров на поле, тем чаще на него делает ставку главный тренер. От  игры к игре, от тренировки к тренировке Иван подогревал себя надеждой, что собранный им арсенал приемов пригодится в любом случае: знаний лишних не бывает, и тем самым разжигал в сердцах болельщиков интерес к своей персоне. Газетчики тоже хвалили его - не чаще Андрея, но довольно регулярно.
    После игры Кучер немного отмяк и философски настроившись, пришел к мысли, что футболист движется не тогда, когда перемещается в пространстве, а когда идет его внутреннее развитие.
   - Похвально быстро действовал Иван. Делайте выводы.
  - Ага, - по-детсадовски захныкал Леман. – У него ноги быстрее.
  - Мозги у него быстрее, - отрезал  Ник-Ник.
  Отмеченный похвалой тренера, Иван невольно повернулся в сторону Андрея.  Их взгляды встретились,  и Андрей вскинул руку: сжал кулак и выбросил два пальца – в знак победы и в знак примирения.
   Долго дуться друг на друга они  не могли.
   А вот с Дашей вышло по-другому.
   На следующий день она позвонила Андрею  и спросила, где же он пропадал всю ночь после «кабацко-****ских» разносолов? Так и сказала.
    - Где же ты, Андрюша, пропадал после кабацко-****ских разносолов?
   - А ты что, звонила?  - ответил он вопросом на вопрос, туго соображая под утро.
   - Звонила! Еще как звонила! Можно сказать, обтрезвонилась! – завелась Даша. – Но ты, ****ун несчастный, испарился. Нетути. Ау! – Ему показалось, что она даже руки поднесла ко рту, сложила раструбом. – Ты где?
  - На тренировку еду.
  - А потом?
   - Свободен.
   - Я к тебе заеду?
   - Заезжай.
   - Ты вроде как не рад?
   - Да рад я, рад! Просто хреново слышно.
   Даша заехала к нему после обеда, привезла бутылку водки  «Абсолют».
   - Давай под огурчик. Холодненькой.
    Предложила выпить и тут же рассмеялась, словно догадалась, о чем он подумал: «Правильная телка - с понятием».
   Когда она смеялась, то крутила головой, как бы посматривала, видит ли кто ее такую – хохотушку, и даже за спину косила глазом, поворачиваясь вокруг своей оси. На ней был нежно-фиолетовый пиджак из тончайшего шелка с темно-сиреневыми лацканами и широкой планкой нагрудного кармана такого же интенсивного цвета. Не хватало большой синей пуговицы на уровне пупка, выглядывавшего из-под ажурного топика с бледно-лиловым отливом.
   - Нравится? - Даша окинула себя взглядом и с капризным небрежением сбросила с себя пиджак. – Это предки привезли. Английский шик.
   - Оно и видно, - поцеловал Дашу Андрей и вдохнул запах духов – точно таких, какие были у Дианы. Что и говорить, ночь он провел отпадную. И все оттого, что тело у его новой знакомой - просто цимеус. Гибкое, жаркое. Уютное.  Диана прелесть!   Ему очень понравились  черты ее лица, но особенно губы  и крохотная родинка на скуле.
    Даша словно почувствовала соперницу и всячески старалась понравиться Андрею.
   - Ты мне с первого дня начал сниться.
   - Голый? – с легкой иронией поинтересовался Андрей, лаская ее грудь.
   - Почему «голый» - недовольным тоном пере спросила Даша и нахмурилась.
   - Ну, не знаю, - хмыкнул он. – Мне обычно телки снятся голые.
   - Не говори так, -  она зажала ему рот ладоньюшкой.
   - Фак так? – сдавленно промычал Андрей.
   - Телки.
   - А как надо?  - спросил он, отводя ее руку.
   -  Ну, хотя бы, девушки, - налегла на него Даша, заглядывая в глаза и пытаясь разглядеть в них  что-то трудно уловимое.
    - Так, где ты вчера ночью был?
    - В Малаховке. На даче у Ефима.
    - И что вас туда понесло?
    - На звезды захотели посмотреть.
     - Соскучились по тишине? – язвительно спросила Даша, всем своим видом показывая, что не очень верит его объяснениям. - Сосновой хвоей подышать решили? Петухов послушать?
    - Типа того.
   - А если честно?
   - Честно.
   - А что же ты глаза прикрыл? Отводишь? Стыдно?
   - Стыдно, - признался Андрей.
   - То-то! - шлепнула его по лбу Даша. – Одним щелбаном не отделаешься. Разврат он дурно пахнет. Кстати, как зовут твою барышню?
   - Какую? – сделал удивленные глаза Андрей.
   - С которой ты на дачу ездил.
  - Да не ездил я на дачу!
  - Ты же только что сказал, что был на даче.
  - Я говорю, что с барышней не ездил, а на даче был с Ефимом.
  - Врешь!
  - Но почему же вру?
  - Не знаю, - внезапно погрустневшим голосом сказала Даша.
  Андрей лукаво глянул на нее и стал легонько щекотать.
  - Ой, нет! – воскликнула она, отпрянув. – Не люблю.
  - Меня? – он грозно сдвинул брови. - Андрея Куренцова?
  - Да не тебя, - поспешно оправдалась Даша. – Не люблю, когда щекочут.
   Он привлек ее к себе, поцеловал, сказал, что она «чудо».
  - Лучше всех? – обрадовалась Даша.
   - Лучше всех.
  Разговорившись, она пересказала ему свой гороскоп: «Ты ведь знаешь, я Стрелец), затем припомнила, что знала про Тельца (Андрей родился в мае, под праздник Победы) и опечаленно вздохнула.
   - В свете брачных отношений наши судьбы несовместны.
   - Муть все это! – отмахнулся Андрей. - Мне с тобой легко.
   - Не скажи, - Даша задумалась. - Расположение звезд – вещь серьезная.
   - Ты в это веришь?
   - Верю, - с легким вызовом произнесла она. – И в то, что имя человека влияет на его судьбу, я тоже верю.
   - Ха-ха-ха! – рассмеялся Андрей. – Нашла, чему верить.
   - А почему ты смеешься? Ты знаешь…
   - И знать не хочу, - прервал ее Андрей, чувствуя, что засыпает, и миролюбиво сказал: - Даш, хорош трещать. Поговори со мной.
   Фраза не новая, но действует убойно.
   Даша раскрыла рот и умолкла, пытаясь понять, что ему надо? Затем рывком  села на кровати.
   - Мне не нравится, как ты ко мне относишься!
   - А как я к тебе отношусь?, - сонным голосом спросил Андрей.
   - Как барчук к дворовой девке. Трахать трахаешь, а жениться – мамка не велит, папаша, видите ли, наследством обойдет, - с чисто женской требовательностьюпроницательностью выпалила Даша.
   Глаза сверкают – обиделась.
   Андрей вполглаза посмотрела на нее и вспомнил, что у Дианы не глаза – медовые капли киш-миша.
   Вспомнил, и ему стало весело.
   - Ты же сама сказала, что Стрелец с Тельцом не уживутся. Зачем же начинать?
   - Мы уже начали!
   - Ты так считаешь?
   - Да!
   - Все, - объявил он обиженно, - мы так не договаривались. - Натянул одеяло на голову и замолчал.
   Через какое-то время Даша задышала ему в ухо.
   - Андрюша, милый! Ты забыл, что я Стрелец. А женщина Стрелец, сам понимаешь, стерва.
   - Тем более, в критические дни, -  ехидно произнес Андрей.
   - Тем более, в критические дни, - эхом повторила Даша и потянула одеяло.
   - Андрей высунул нос и проворчал.
   - Чтоб ты стала похожа на ангела, я подарю тебе прокладки с крылышками.
  - Андрюша, не хами.
   Она улеглась рядом. Прижалась.
   - А кто хамит? – заговорил Андрей. – Вас, баб, реклама опустила ниже плинтуса, а вы что-то молчите, хай не поднимаете, не саботируете телесериалы, от которых, если что и западает в глубину извилин, так это противозачаточные средства, «колеса» от молочницы, прокладки и затычки. - Даша недовольно засопела. – Извини, гигиенические тампоны.
   - Я об этом как-то не подумала, - примирительно вздохнула Даша. Может, ты и прав. Нечего рекламщикам заглядывать под юбки. Надо поднять феминисток.
   - На захват вокзалов, почт и абортариев, - зло пошутил Андрей, надеясь, что Даша смолкнет,  и они заснут. Но в ее расчет, по-видимому, это не входило.
   - Абортариев в первую очередь, - поддалась она его революционному настроению. – Чтоб девушки, в конце концов, научились сдерживать свои эмоции и пользовались контрацептивами.
   - Даш, - подлил керосина Андрей, - не забудь бордели, стриптиз-бары и, конечно, Ленинградское шоссе.
   - Мне нравится твой боевой настрой, - чмокнула она его в лоб и, несмотря на оговорку «у меня гости», предложила сыграть « в крестики-нолики».
   - А можно? – недоверчиво покосился на нее Андрей.
   - Если нельзя, но очень хочется, - она не договорила,  и ее язык коснулся его губ.
   А повздорили они на следующий день. Пошли в кафе «Пушкин» и прямо перед входом Даша неожиданно остановилась, оперлась на его руку и каким-то властным голосом сказала: - Подержи мою сумку.
   - Зачем? – опешил он.
   - Подержи, говорю, - прикрикнула она. – Подследник сбился, поправлю.
   «Нашла лоха», - с обидой подумал Андрей и отстранился. – А если бы меня рядом не было, ты бы кого попросила?
  Таскаться с женской сумочкой в руках ему казалось верхом неприличия. Все равно, что выгуливать даму с гандоном на ниточке.
   - Я? – удивилась его твердолобости и явнойхамской неучтивости Даша. – Никого бы не просила. Повесила сумку через плечо и сделала все, что мне нужно.
   - Вот повесь и сделай, - рассерженно надоумил Андрей.
   - Ну, ты хамло, - еле слышно процедила Даша, гневно суживая потемневшие глаза. - Стопудовое.
   - Я же не прошу тебя ширинку мне застегивать.
   -  Еще чего! – вспыхнула Даша, приплясывая на одной ноге и стараясь подтянуть сбившийся подследник. Андрей попытался взять ее за локоть, поддержать,  но она буквально оттолкнула его от себя.
   - Пошел вон!
   - И пойду! – рявкнул Андрей, стоя на месте и начиная оправдываться. – И не делай из меня придурка. Идиота. Сегодня – сумку подержи, завтра – тампексы купи, а послезавтра что? Прокладки постирай, трусы погладь? Не выйдет.
   - Дурак! – резко развернулась Даша и заспешила к метро, постукивая каблучками.
   «Что и требовалось доказать, - сплюнул Андрей и отошел к газетному киоску, чтоб лучше видеть, как Даша сбавит ход, помедлит возле метро и повернет назад. - Тоже мне, сумку подержать! Перетопчешься».
   Но сколько он ни смотрел, свой шаг она не то, что не замедлила - почти побежала, словно боялась оклика, необходимости вернуться.
   «Ладно, позвонит», - сказал себе Андрей и медленно побрел домой.
   Но ни вечером, ни утром следующего дня, ни в понедельник, ни в пятницу, как это было раньше, звонка от Даши не было. Эсэмэски тоже.
   Чувствуя, что виноват, Андрей затосковал.
   Не дождавшись звонка от Даши, он сам набрал ее номер.
   «Абонент временно не доступен, - сказал мнимо-заботливыйметаллический голос. – Попробуйте перезвонить попозже». Таким же голосом ему каждый день напоминают в автобусе, чтобы он не лоханулся: «Будьте внимательны. Не храните проездные документы рядом с металлическими предметами. Размагниченные талоны к проезду не действительны».
   Андрей поставил Дашин номер на дозвон, но связи не было. 
 Офсайд и аут.
 «Подумаешь! – обозлился Андрей. – Если и завтра будет то же самое, сотру ее номер и харэ. Других чувих навалом - задружу с той же Дианой, телка, вроде, без бзиков».
   Но терять Дашу ему не хотелось. Легко с ней, вот в чем дело. –
 не напряжно. А это дорогого стоит.

                Глава тридвенадцатая

      Он вошел в пустую квартиру, включил свет в прихожей, сунул ноги в домашние кроссовкитапочки и отнес упаковку томатного сока на кухню. Затем открыл дверь в ванную,  ополоснул лицо, вытер руки. Ввспомнил, как Даша любила плескаться, вздохнул, постоял, не зная, чем заняться, и, растворив окно, уселся в кресло. Рука машинально легла на телевизионный пульт, ожидавший команды на подлокотнике справа. Андрей повертел его, засомневавшись, надо ли смотреть новостные программы, решил, что не надо – и так все ясно: ничего хорошего. Мир сошел с ума и это факт.
   Читать не хотелось, настраивать гитару было лень и он не нашел ничего лучше, как завалиться спать.
   Ночью ему снились волны, бьющиеся о причал, а под утро разболелись зубы - два нижних, передних.
   «Этого мне только не хватало, - панически подумал Андрей и пальцем прижал десны. – Ое-ешеньки!  -  захныкал он, как в детстве. – Не хочу!»
   Стоматологов он на дух не переносил.
   Боялся.
   Андрей походил по комнате, потолкался из угла в угол, заприжав ладонью рот - мучился, наверно, часа два - и боль прошла. Исчезла.
   «Нервы»,  - предположил он с грустью,  думая о своей ссоре с Дашей. Глупо все вышло. Так же глупо, как интересоваться, отчего таджики по-своему шпрехают?  Убедившись, что зубы уже не беспокоят,  и, вспомнив поговорку матери: «Все болезни от нервов, только четыре от удовольствия», он  пообедал и поехал на игру, с завистью поглядывая на тех, кто сидел за рулем собственной машины.
   Страховой агент клялся-божился, что на следующей неделе – край! – он получит свои бабки.
   «Хорошо бы», - размечтался Андрей, решив на этот раз купить себе «Крайслер» - последнюю модель: .
   Еему нравились американские машины.
   Несмотря на то, что троллейбус долго стоял в пробке, Андрей приехал на стадион без опоздания.
   Трибуны уже заполнялись.
   Спускаясь в раздевалку, он привычно бросил взгляд на зеленый газон и усмехнулся, вспомнив, что некоторые горячие головы, можно сказать, отчаянные,  дерзают сравнивать футбольное поле с шахматным, но это в том случае, если поблизости  нет суровых сторонников древней индийской  игры, столь же пылких и не менее ревнивых.  Шахматисты – всегдату уж точно разводили руками, когда кто-то в их присутствии высказывался подобным образом. Думайте, что говорит е! Шахматные комбинации и футбольные имеют то же сходство, что тяжелая атлетика с ковырянием в носу. Сами понимаете, к каким неэстетичным видам деятельности относится игра в футбол. Нет, в самом деле: стоит шахматистам услышатьь они  подобное сравнение, их  возмущение выплескивается вроде кипятка из чайникаю конца не будет: надо же! Докукарекались! Да это курам на смех! Одно дело пиршество ума, борьба двух неподкупных интеллектов, блестящие  гамбиты, беспримерные жертвы, двойные «шахи», «маты», наконец! Да один проход пешки в ферзи чего стоит! А?! Примолкли?!! То-то! Одно дело – острота ума и совсем другое  - оголтелая погоня за мячом, свалка мужских тел. Нет-нет, все что угодно, но только не фривольное дебильное сравнение  футбольного поля  с шахматнымами. Если уж с чем и отождествлять  поле стадиона, так это с зеленым сукном бильярдного стола, поскольку эти две арены азартного ристалища имеют общий цвет травяного газона,  который, как мы знаем, успокаивает даже  буйных, а мяч или шар застревают после удара в сетке. Возмущенные до глубины печеночных ходов, на баррикады дискуссии тотчас карабкаются  оппоненты, гневно потрясая кулаками: да ваши шахматы, да вы, да если, да, короче, если шахматы спорт, то онанизм – тяжелая атлетика!
    Андрей так живо представил себе потешно-бойких «баррикадных крикунов», что невольно улыбнулся. Сам почувствовал нужный задор перед игрой. РеальноВерно настроился.
   Но это так, раздумья по ходу игры, лирическое отступление во время матча двух московских команд, участвующих в чемпионате страны и претендующих на лидерство в турнире.   
   Два дня назад «Армада» устроила кровопускание  уссурийскому «Тигру», перед этим загасила грозненский «Факел» и вот  теперь пыталась показать «Литейщику», как надо варить сталь.
   Накануне стало известно, что команда соперника попала в полосу травм. Их центральный нападающий во время тренировки повредил колено, а левый крайний вывихнул плечо. К тому же, тренер «сталеваров» заявил, что по окончании турнира покинет надоевший ему клуб, в котором он отработал семь лет без перерыва, дважды завоевывая с командой титул чемпиона и трижды становясь серебряным призером первенства. Какая вожжа попала ему под хвост, неизвестно, но этао новость всколыхнула «Армаду» – все невольно оживились, отыскивая брешь в обороне противника. Выиграв встречу с казанским «Сапфиром» в гостях и закрепив успех у себя дома, команда Андрея сразу попала в основное число претендентов на турнирное золото. Разумеется, до конца сезона оставалось еще море времени – целых четыре месяца, понятно, что большинство кораблей погибает у берега и всякое может произойти, но надежда, словно новорожденный младенец, с каждым днем заметно пребывала в весе - активно сосала и марала подгузники.
   Кучер потирал руки.
  Его «недотепы» набирались ума-разума,  и он все реже напоминал им о том, что живущий в долг обязан быть голодным. Для царствования ему не хватало царства – чемпионства. Впрочем, как и любому игроку его команды.
 Что мнится по ночам слепому? Что он видит.
 Андрей тоже видел себя чемпионом России. Иногда ему казалось, что стань он художником, он бы всякий раз, рисуя кочан капусты, превращал его в розу. Душа стремилась к идеалу - хотелось ее ублажить.
   Игроки «Литейщика» - серьезные и опытные мастера – ничуть не стеснялись фолить, валом валили за мячом, атаковали скопом и удачно открыли счет в первом тайме.
   Кстати, по делу:.
   Сурен Манукян сбил форварда в своей штрафной, и судья назначил одиннадцатиметровый.
   Глеб Семенихин поддернул трусы, принял стойку и пропустил гол.
   Андрей потом с захлебом вспоминал, дергая Ивана за руку.
   - Ты видел, видел, как он бил пенальти? Супер! Стоял, стоял, смотрел, смотрел и пнул. Так зафигачил, что Глеб наш только грабли раскинул: хвать-похвать, а кругляш сзади – вертится юлой.
   - Я тоже офигел, - завистливо сказал Иван.
   - Надо учиться, - почесал в затылкеподмигнул Андрей и  вспомнил свой первый матч в премьер-лиге. Как раз в составе «Литейщика». Сперва играл на мандраже, но после разогрелся и нормально провел матч – забил во втором тайме два мяча. Соперники его еще не знали и не особенно прессинговали. Мальчишкой он играл в полузащите, левым крайним, хорошо финтил,  и этот опыт пригодился. Но комфортнее всего он чувствовал себя в игре по центру.   И, Поэтому, когда Ник-Ник, возглавив «Армаду»,  предложил ему место центрального нападающего в основном составе, Андрей долго не раздумывал и подписал контракт, о чем теперь нисколько не жалел – напротив, радовался.
   Он в игре, он на виду, тренер его хвалит. Правда, спросил один раз.
   -  Ты  доволен собой? Нравится тебе, как ты играешь?
   - Если честно, нет, - откровенно ответил Андрей.
   Ник-Ник удовлетворенно хмыкнул.
   - Придется мне с тобой позаниматься. Индивидуально.
   С тех пор, выполняя поставленные тренером задачи, Андрей стал быстро совершенствоваться в мастерстве. Даже у Ивана получалось отобрать мяч, чего раньше никогда не было.  И всякий раз, когда ему это удавалось, Иван сразу начинал нервничать, говорить отрывисто, резко, часто повышая голос чуть ли не до крика, при этом так сверкал глазами, будто готов был вступить в драку в любой момент и по любому поводу.
   Скулы его бледнели, а нижняя губа кривилась.
   Он так же, как и Андрей, никогда не думал, чем будет заниматься во взрослой жизни, что станет делать, когда женится?  Ответ один: играть в футбол. Бить по мячу.
   Выходя на поле после перерыва, Андрей придержал его за руку и негромко сказал.
   - Ты сразу, как получишь мяч, ломисьбеги в штрафную. Сначала покрутись там, повозись с мячом перед воротами, проверь вратаря на вшивость. В общем, застрянь там. Подействуй на нервы. Намекни стопперам, что если они чего смыслят в футболе, так пусть изволят обратить на тебя самое пристальное внимание, а коль они тебя проигнорируют…
   - Я им этого никогда не прощу, - злопамятно сказал Иван и засмеялся. Андрей тоже растянул губы в улыбке.
  …значит, труба дело, надо линять. И не подавай вида, что расстроен, что страшно недоволен их бойкотом, ничего такого, понял?
   - И даже, если они меня нафуй ни разу не пошлют и не лягнут копытом? И трусы снять не попросят? Даже тогда? – деланно возмутился Иван, потирая ушибленный в первом периоде локоть.
   - Даже тогда. Беги назад, как будто понял, в чем твой промах,  и будь на связи.
   - Сталин слушает?
   - Типа того.
   - Штука несложная.
   - Для тебя – да, - зная, как  виртуозно финтит Иван, сказал Андрей. – Только шевелись живей, поглядывай, кто кому пасует.
   - Кто с кем на проводе.
   - В этом весь фокус.
   - А ты? – спросил Иван.
   - Сделаю вид, что меня нет.
   - Пока не забьешь гол?
   - Пока не отквитаю.
   - И все? – недоверчиво сузил глаза  Иван, когда они вышли на поле и стали разбегаться.
   - Остальное – твое, - заверил Андрей.
   Иван кивнул.
   Все по-братски.
    По-честному.
   Господи, дай обдурить «сталеваров»недоумков! - вВысморкаться в занавеску и плюнуть им в харю - предел всех желаний.
   Игра началась.
   Ребята суетились в центре поля, пасовали друг другу в расчете, что кому-то удастся дернуть удачу за юбку, но толку от этой суеты было мало. Ни Саттар, ни Иван никак не могли вырваться из-под жесткой опеки соперников. Не мог приноровиться к мячу и Андрей.  Ефим вообще спекся, уже и не пырхался.  Ползал вдоль бровки и не отсвечивал. Ник-Ник злился, но с заменой тянул. Все же Леман хорошо видел поле и в любой момент мог «замутить» голевую комбинацию, сохраняя для  себя наиболее приятную часть работы. Словом, задуманное в раздевалке осуществить пока не получалось. Хуже того, Андрей почувствовал странную неуверенность в себе, чего раньше никогда не было. Резкий разрыв с Дашей, ее бегство на Мальдивы с каким-то ушлым иноземцемхачиком (об этом по секрету сообщила ее лучшая подруга), сразу отразилось на его игре, причем, самым неблагоприятным образом. Сознание того, что Даша к нему больше не вернется, породило в нем чувство странной неприкаянности. Ему показалось, что он очень одинок, даже среди приятелей, в команде. Но, опять же, как ни тосковал Андрей по своей «вероломной» подруге, он решительно не хотел иметь с ней дело.
   «Фигня все это, - уверял он себя, думая о своих чувствах и возможности налаживания отношений с Дашей, - ничего хорошего уже не будет. Надо «стирать» память». Он терпеть не мог, когда его обманывали, а тем более телки.
   Узнать о неверности тяжело, убедиться воочию – невыносимо.
   Задумавшись, Андрей пропустил мяч, посланный ему «на опережение», и услышал свист болельщиков.
   - Курень, проснись! – крикнул кто-то с трибуны, и он припечатал ладонью свой лоб: виноват.
   До финального свистка оставалось тридцать семь минут, к тому же  была надежда, что судья добавит три минуты за задержки во время игры. Времени достаточно, чтобы встряхнуться и наказать соперников.
    Наконец, Иван, более верткий, чем его противник, грамотно отобрал мяч и, несмотря на размашистые жесты «сталевара», недовольного исходом поединка, понесся вдоль бровки в штрафную.  Оттуда его быстро наподдали, но он по-прежнему финтил и не сдавался. Выманил  на себя двух стопперов, помотал их вдоль бровки, оттянулся на угол поля  и заплясал, выкидывая коленца. Уже подбегая к флажку, он бросил взгляд через плечо и пяткой – резко! – пустил мяч назад, как раз под ногу соперника, который и зафуговал его за линию ворот.
   Судья показал «угловой» и вратарь «Литейщика» стал расставлять защитников в своей площадке.
    Андрей  удачно затесался в их компанию и, как только Иван навесил, головой отправил мяч в сетку ворот.
    Один-один.
    Куда ни шло.
    Андрей Шшлепнул себя открытой ладонью по лбу и вскинул руку, дескать, как же я  раньше-то не догадался!
   Фанаты ответили ревом – громоподобным «Уррра-а!»
   Подбежал Ефим, затем Иван – поздравили.
   - Цир-кач! Цир-кач! - скандировали юные поклонницы, откуда-то узнавшие дворовую кличку Андрея.   
   Теперь «сталевары» глаз не спускали с него, опекали жестко, деловито, но ему удалось передать хороший пас Ефиму, сумевшему красиво прострелить на ход Ивану, вышедшему один на один с вратарем.
    Иван потом рассказывал.
   -  Вижу, тяжело ему, бедному, мяч впереди себя катить. Не стал я ждать, пока он позовет, занят человек, не видит, вот я и рванул на помощь. Чего ему, горемычному, маяться? Отобрал кругляш и пнул – ну его на фиг! – тяжелый. А он возьми – на угловой. А там Андрюха! Класс. Зажег табло. А как Ефим мне пасанул, мелькнула мысль: проверить правый угол. Я – туда, а там их гопник.  Просчитал меня, ага. Ну, я тогда – под планку. Получилось.
   Иван заполошно упрощал речь и обрезал фразы, что создавало комический эффект и вызывало добродушный смех.
   - Все по-братски? – пробегая мимо него, спросил Андрей и услышал: - Железно.
   Два-один.
   Живем.
   После того, как «Армада» повела в счете, «сталевары» притухли,  а финальная часть игры стала  напоминать сложный лабиринт, состоящий их скрытых проходов, коротких перепасовок и ловко закрученных комбинаций.
   В глазах болельщиков они не представляли никакой ценности и, казалось,
изматывали игроков больше, чем прямодушное стремление бить по мячу с прицелом на ворота. Многие вообще не понимали, что происходит на поле? Так провинциалы, впервые попавшие в метро, не могут разобраться в хитросплетениях маршрутных линий и поминутно спрашивают бойких на вид горожан, а туда ли они  едут, чтобы попасть «вот сюда», глядя на клочок бумаги с невнятно записанным адресом.
    Дважды Саттар перекидывал мяч Андрею, а надо было врезать самому – добить отскочивший от перекладины мяч. Затем Ефим с «пырца» ударил – в руки вратарю. Киксанул, как говорят бильярдисты. Так бывает, когда желание забить гол перехлестывает, размывает концентрацию. Стоит поддаться волнению на долю секунды, на самую малость, и мяч «не пойдет». Избежит сетки.
    Иван кромсал, разрезал фланги, Ефим уходил в центр и поддерживал Андрея, то и дело подключавшего к атаке Саттара. Не обходилось без подсказок. Покрикивали друг на друга. Но это так – для профилактики.
   Чистка мозговых извилин.
   Ник-Ник что-то говорил Илье Баглаю, сидевшему на скамье запасных, а главный арбитр подолгу совещался с боковыми судьями.
   Финальный свисток застал Андрея в центре поля.
    Подводя итоги,  Кучер упер руки в боки.
   - Это не дело, так обидно пренебрегать голевыми моментами.
   Саттар и Ефим потупились, а Иван шепнул Андрею: «Раньше он бы ляпнул «бездарно».
   - Уважает, - ответил Андрей.
   После игры, возбужденные победой  и потому чрезмерно говорливые, они еще немного потрепались на парковке и простились. Иван задержал руку Андрея.
    - А что у тебя с Дашкой?
    - Разбежались.
    - То-то у тебя глаза в канаве и ходишь, как по хвосту ударенный.
    Андрей рассказал о ссоре.
    - Все как-то по-дурацки, - пожаловался он.
    Иван ободрил.
    - Может, оно и к лучшему. Винтовая она девка, с присвистом.
Ефим кивнул.
   - Никто не лжет нам так, как наша вера в того, кто нас полюбит и поймет, - тоном опытного ловеласа проговорил он и похлопал Андрея по плечу в знак утешения.
    Когда Иван уехал на своем «Ровере 75» цвета морской волны, а Саттар помахал им из окна «Тойоты Солярис», лихо газанув на повороте, он предложил Андрею провести вечер в каком-нибудь баре.
   - Снимем телок.
   Андрей подумал о Диане, но потом решил, что позвонит ей позже. Никуда не денется.
     Леман развернулся на своем «мерсе» в сторону Цветного бульвара. На их пути то и дело встречались рекламные плэкшоты, перетяжки и баннеры. «Новый стиль – новый драйв», «Гело Ветанги – романтический символизм»,
«Меняй фасон – время пошло!» Андрею понравился слоган «Сила марки не в руле, сила в марке Шевроле». Он даже обратил внимание Ефима, но тот лишь отмахнулся.
   - Дешевка.
   Андрей пожал плечами. В поэзии он слабо разбирался. 
    Завернув в тенистый переулок, остановились возле знакомых дверей.
  Поприветствовав бармена и сделав заказ, они познакомились с двумя симпатичными подружками, пригласили их за столик.
   Блондинку звали Галей, а брюнетку Лидой.
   В отличие от стройной подруги, Лида изумляла полнотой. Андрей представил ее лет через двадцать и чуть не ужаснулся: ну и корова! Три подбородка, четыре живота. И стал поглядывать на Галю. Она тоже не спускала с него глаз. Даже губы облизала - от желания понравиться.
    - На Рождественском бульваре те же рожи, те же хари, - произнес Ефим рифмованную белиберду, ошарашив девушек и предложив выпить за знакомство, ни на минуту не умолкая.
   Трепачом он был отменным.
  - Ночь, проведенная в одной постели с двумя японскими баскетболистками – это особое умение получать кайф, - смаковал он подробности своих любовных приключений в стране восходящего солнца. – Поверьте и не прекословьте. – Пригубив коктейль «Ривьера», в который по его совету бармен добавил лишнюю дольку лимона, он театрально повернулся к Лиде. – Я не забуду вас, ей-ей, ни в час беды, ни в миг лобзанья, как смех возлюбленной своей в минуты разочарованья.
   - Вы говорите, как поэт, - хихикнула Лида и прикрыла рот ладошкой. – Владеете искусством обольщения.
  Галя поощрительно кивнула. При этом она скрытно посмотрела на Андрея.
   Он с умыслом прикрыл глаза. Мол, понял. Иду на сближениеПринимаю комплимент.
   Ефим расплылся в медовой улыбке, точно пасечник, которого облобызали
очаровательные внучки.
   - Я полагаю, - сказал он, - вы сами владеете этим искусством в совершенстве.
   - Ой, говорите, говорите! – заворковала Лида и всплеснула руками, а Галя завела прядь своих светлыхтемных волос за ухо, обнажив сережку с фионитом.   
   Ефим почувствовал себя в центре внимания: поцеловал ладонь и сдул с нее пушинку страсти в сторону толстушки. (Визьмешь в руку, маешь вещь).   
   - Память берет меня за одно место, не стану уточнять какое,
 в присутствии прелестных дам, - он кивнул  Гале и Лиде, - берет и погружает в море грез, наполняя каждый миг изысканными и захватывающими впечатлениями.
   Лида слегка покраснела. Полезла в сумочку и закурила.
   - Вы не против?
   - Что вы! – разрешил Ефим.
   Она чмокнула губами.
   Есть контакт.
   - Представьте, - вдохновенно импровизировал Ефим, польщенный вниманием девушек. – Вы отдыхаете в Ницце, разъезжаете в шикарном, суперклассном  розовом кабриолете, на каждой из вас - вот такая шляпа! – солнцезащитные очки и обалденные купальники от Коко Шанель.
    - И больше ничего? – хором спросили девушки, увлеченные фантазией Ефима.
   - И больше ничего, - подтвердил он.
   - Разве что на них еще будут модные кроссовки фирмы «Аркелен», - включился в игру по перемещению физических тел в пространстве Андрей, посасывая через трубочку охлажденный коктейль «Синема» с привкусом грейпфрута.
   - Да! – поддержала его Галя. – Это круто.
   - Согласен, - отхлебнул из своего стакана разгорячившийся Ефим. – Вы останавливаетесь возле отеля с шестью звездочками на фасаде, небрежно говорите на ресепшене, что номер-люкс с видом на море вами забронирован месяц назад, берете ключ и поднимаетесь к себе.
   - Естественно заказываем ужин в номер, - капризно сообщила Галя, посмотрев на Андрея. Лида выдохнула дым и улыбнулась. Ефим снова послал ей мнимый поцелуй и назвал «умницей», хотя ужин в номер «заказала» Галя.
    - А затем, - он несколько замялся и покрутил головой, как после сильной пьянки, - вы просыпаетесь в номере роскошного отеля в лучах полуденного солнца.
   - Может быть, волшебного рассвета? – предложил Андрей.
   - Нет, нет! – сказала Лида. – Мы очень долго спали.
   - Поздно легли, - многозначительно добавила «заспавшаяся» Галя.
   - Вышло по-моему, - не  смог скрыть авторской гордыни радостный импровизатор и даже щелкнул пальцами, как фокусник. (Иверда, серда, вум!)
- Принимаете душ.
- Вдвоем, - сдавленно хихикнула Лида и еще гуще покраснела, словно бураком натерлась. Наверное, она почувствовала жар и опустила голову – сделала вид, что ей понадобился телефон. Полезла в сумочку, не вынимая сигареты изо рта. Но стоило дыму сгуститься так, что он заволок ее лицо,  она  шумно отдула его вбок и снова показала фионит в левой серьге.
  Галя,  по всей видимости, не курила.
  - Вдвоем? – сделал разнесчатное лицо Ефим и, понижая голос до интимного шепота, уточнил мизансцену в ванной страстным тоном заговорщика,  - втро-о-ем.
   - Это еще почему? – обидчиво поджала губы Галя. – В ванную зашел сантехник?
   - Мы его быстро наладим, - сбила пепел Лида, оставив телефон в покое и проявляя стойкость в деле женской солидарности.
   - Гм, - прочистил горло сказочник, - Возможно, я ошибся. Продолжаю.оказывается, вы Кк вечеру вы так проголодались, .что сСпустились в первоклассный ресторан и наслаждались блюдами houte cuisine, столь изысканными и непревзойденными по качеству
 Пприготовления, что они способны поразить самого взыскательного гурмана. Затем вы решили пройтись вдоль притихшего моря. В открытом кафе на вечерней набережной вы уловили взгляд обаятельного незнакомца. – Ефим скосил глаза к переносице, словно оглядывал себя и сравнивал с тем красавцем, чей взгляд на себе ощутили и поймали Галя с Лидой, тотчас возненавидев друг друга и вступив в жесточайшую конкурентную борьбу за право первой улыбнуться принцу крови.
   Его обезьянни ужимки получили одобрение.
  Лида рассмеялась и забыла прикрыть рот.  - Ввесело похлопала в ладоши.
  Галя поощрительно кивнула, по-кошачьи выгибая спину.
  - Ой, потрясно!
  Ефим галантно принял комплимент и сделал вид, что подбирает брошенные к его ногам розы, как в самой настоящей пантомиме. – Снова взрыв  аплодисментов. –  Прижав «букет» к груди, Ефим продолжил.
   - Эмоции переполнили вас, а волнующий аромат и гармония совершенного вкуса кофе BUENOS NOCES придали вашим впечатлениям особенную глубину и утонченность. Утонченность истинного наслаждения от близости с таким любимым, таким родным и нежным принцем, еще вчера скучавшим незнакомцем. – Ефим комедийно уронил голову на грудь, отбросил «букет роз» и горестно смахнул невидимые миру слезы.
   - Как жаль, что это был не я.
   Андрей расхохотался: Ефим был в ударе.
   Девушки захлопали, восторженно пропели «вау!»
   Ефим сделал вид, что очнулся от тягостного забытья и опереточно раскрыл объятья.
   - Но сказка может быть продолжена! Идет?
   Слушательницы переглянулись, что-то там прочли в своих глазах, отключили мониторы телепатической связи, щелкнули мышками и сообщили, что они, вообще-то, не готовы к продолжению беседы.
   - У вас на вечер что? –  напористо спросил Андрей, почувствовав, что  Ефим выдохся,  и фонтан его красноречия иссяк.
   - У нас на вечер романтические планы, - стараясь говорить в унисон, четко доложили девушки, уподобляясь партизанкам, вернувшимся с задания.
   - Чисто конкретно или ваще? – счел нужным уточнить Ефим, строгий, как командир диверсионной группы, заброшенный в глубокий тыл врага.
   - А что? – с сознанием выполненного долга, уставились на него девушки.
   - Да то, - по-командирски глянул на часы  Ефим, изображая крайнюю неловкость старшего по званию, отправляющего боевых подруг на смертельно опасное задание. – Мне утром было холодно, красавицы мои.
   - Ха-ха-ха! Летом и холодно, - закатились героические девушки и вновь переглянулись.
   - Все хотят погорячей, - сказала Лида, явно собираясь на задание.
   - Кстати, мы еще не ваши, - подпоясалась пулеметной лентой Галя и вставила запал в гранату.
   - А что надо, чтобы «ваше» стало «нашим»? – тоном комиссара партизанского отряда озаботился Андрей, выставив локти на стол и  подперев голову.
   Галя бросила тревожный взгляд на Лиду, та - на нее, словно обе поклялись говорить правду, но забыли, в чем эта правда состоит.
   « Ну, ничего, - понял их смущение Андрей. - Это простительно. Даже у опытных подпольщиков случаются провалы, когда они чистосердечно угощают самогоном провокатора».
   - Вас интересует цена вопроса? – тихо, будто произносила давно затверженный пароль, спросила  Галя и отчего-то посмотрела на Ефима.
   - Что вы, что вы! – не поддался на провокацию бдительный подпольщик,  в свою очередь  прикрывая друга и подставляя грудь под предательскую пулю.   
  - Мы вас держим за приличных девушек, а не каких-нибудь там, - он усмехнулся,  – «простимама».
    - Правильно, - обрадовано растягивая букву «а»,  произнесли связные,  услышав  желанный ответ.
   Лида с удовольствием воткнула сигарету в пепельницу и оценила находчивость Ефима на «отлично».
   - Тогда, вперед? – спросил Андрей, как старший группы. – Валим на хату.
   - А, может быть, сперва на дискотеку?
   - Или в клуб? – робко спросила Галя, отправляя в ротберя предложенную ей Андреем шоколадку.
   - Можно и в клуб, - болезненно поморщился Ефим, как бы напоминая о своей простреленной груди. – Но потом - ко мне! на дачу. Там сейчас такая красота! – Он потянул носом, точно почуял паленое или стойкий запах псины, источаемый ищейками политического сыска. – Дышишь,  не надышишься.
   Аргумент показался серьезным.
  - А это? – начала фразу Лида и сразу осеклась, точно боялась выдать страшную тайну девичества.
   -  Рядом! – догадался о тревоживших ее сердечных муках чуткий к женским страхам Ефим. – Полчаса и мы на месте.
   - Соглашайтесь, - голосом секретаря подпольного обкома, посылающего своих добровольных помощников в далекую Москву, сказал Андрей и махнул рукой, словно хотел передать с ними дорогому товарищу Сталину вязаные носки и моршанской махорки, уничтожающей всякую моль, как платяную, так и контрреволюционную, но в последний момент передумал. Тяжело будет девчушкам добираться. Поезда не ходят: рельсы - дыбом».   
   Когда выходили из бара, Галя замедлила шаг и оказалась рядом с Андреем.
     - Можно на «ты»?
    - Давай.
    - Что? Прямо сейчас? – рассмеялась она,  и Андрею стало неловко: ответ прозвучал более чем двусмысленно. Скорее, однозначно, учитывая ауру знакомства.
    - Извини, дурацки получилось.
    - Ладно, проехали. Я и не такое слыхала.
   Она намеренно усадила Лиду рядом с Ефимом, а сама плюхнулась на заднее сиденье - ойкнула, шлепнула Андрея по руке, на которую столь опрометчиво уселась, заставила его вести себя «прилично», погрозила пальцем и многообещающе  рассмеялась.
   Ефим тотчас отреагировал.
   - Отметив совершеннолетье, друзья дурачились, как дети.   
   Он включил  скорость и пообещал, что вечер, проведенный ими вместе, будет столь же занимателен, как «мужской прибор на эрективной тяге».
   Лида хмыкнула, а Галя отвела прядь волос за ухо.
    - Посмотрим.
   Ефим, возбужденный предстоящей демонстрацией опытного аппарата и сам немного ошалевший от столь нахального экспромта, продиктованного острым либидо и поэтической развязностью, сказал «пардон» и порулил к «Метелице», заранее предупредив: «Нам не гонять чаи с Европой – чем хлебосольны, то и лопай».
   После клуба рванули на дачу, где все «приборы»- штепсели и розетки - подверглись неописуемым нагрузкам, выдержав стендовые испытания
в режиме «нон-стоп» на «пять с плюсом», что позволило участникам  группового эксперимента узнать в полное мере, что такое бурное смешение инстинкта и страстей.
   Как говорил английский футболист и драматургфилософ и эссеист Джозеф Норбейн: «Иной раз и безумные порывы наполняют смыслом человеческую жизнь».

























                Глава четырнтринадцатая

      Разгром, учиненный красно-белой «Армадой» небесно-голубому «Сапфиру» и черно-желтому «Литейщику», стал полной неожиданностью не только для поклонников этих двух явных фаворитов чемпионата страны, готовых перегрызть  глотки любым диссидентам, но даже для самых упертых фанатов молодых триумфаторов. В самом деле, команда победителей по возрастному составу казалось самой  «фуфлыжной», сформированной по принципу «нам еще расти и расти», несуразная в своих амбициях, как одежка с богатырского плеча, наброшенная на худенькие плечи подростка.
   «Блефуют казанцы, блефуют», - думал главный тренер «сталеваров» и не мог взять в толк, как его «орлы» продули матч «салагам»?
   «Блефует «Литейщик», блефует»,  - рассуждал в свою очередь тренер клуба «Сапфир», и оба прекрасно понимали, что больше всех блефует коуч «Армады»  - Николай Николаевич Кучер, ввязавшийся со своими подопечными в неравную борьбу за престижное и оттого недостижимое золото чемпионата. Нет, в самом деле. Золотые медали чемпионов на груди у желторотых пацанов, не способных толком зашнуровать бутсы, это черт-те что и сбоку бантик. Картина столь же дикая, сколь и нелепая. Как сказал классик: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». «Армада» чемпион? Это так же трудно представить, как сидячую забастовку карманников, возмущенных милицейским произволом. Впрочем, «исчо» не вечер. В хоре всегда так: один поет верно, а десять фальшивят. К тому же надо помнить, что    заговор против лидеров всегда чреват соглашательством с ними, потому что не имеет значения, во имя чего трудится дурак, главное, что труд его дурацкий.   
   Так или примерно так думали наставники  самых сильных и уверенных в себе команд, утешая себя мыслью, что набрать победное число очков «Армаде» не удастся – кишка тонка. В жопе не кругло.
 Они и в мыслях не могли допустить чужого превосходства, отказывались в это верить с тем же непонятным упорством, с каким дотошные телеоператоры показывали  крупным планом пугающий натурализм кучи-малы, когда из-за трусов ушей не видно. Любили футболисты навалиться друг на друга, радуясь забитому мячу и совершая греко-римское братание.
   Нет прекраснее картины, чем полотна Пикассо.
  «Остался у меня на память о тебе».
  На первый взгляд, в командах, потерпевших поражение в летнем туре чемпионата, ничего особенного не произошло, но их тренеры поняли, что наставник «Армады» обладает феноменальной интуицией на перспективных игроков, которых увел из ведущих клубов, словно цыган коней со двора – с легкостью неимоверной. Можно сказать, сами отдали. Бери – не жалко! А теперь выходило, что проморгали классных пареньков.
   А когда «Армада» вторично встретилась с питерской «Плеядой», уверенно занимавшей четвертую позицию в таблице, и уже к перерыву имела результат 3:0, растребушив ее, точно лягушку в студенческой лаборатории, за головы взялись не только тренеры столичных клубов, но и другие  «тяжеловесы». По сути, игра была сделана. Ждать, что питерцам удастся отквитать три мяча, не приходилось. Так оно и вышло. Красно-белые во втором тайме забили еще два гола и заставили «Плеяду» покинуть газон с плачевным счетом, явно заимствованным у коллег с гавайских островов.
     Аргентина – Ямайка 5:0!
     Потопили питерский дредноут, и пикнуть не дали.
     Как говорят в таких случаях пожилые китайцы: «Отправили на тот берег в лодке без дна», а их молодые отпрыски довольно потирают руки: « Послали любоваться луной со дна озера».
   Звучит красиво, а по сути своей гнусно.
  Турнирная междоусобица – явление не только русское. Позорное, а куда деться? Футбол не балет.
   После развала Советского Союза Николай Николаевич несколько лет провел в Китае, тренировал молодежные команды, и привез оттуда древний миф о Чаншаньской змее – символе непобедимости.
   - Когда ее ударяют по голове, она бьет хвостом, - восхищенно говорил Кучер и глаза его азартно загорались. – Когда ее ударяют по хвосту, она бьет головой.
   - А если ее перепоясать? – спросил Андрей, впервые услышавший о легендарной змее. – Хряснуть чем-нибудь посередине.
   - А если ее ударяют посередине, - обрадовался его вопросу Ник-Ник, - она бьет и головой и хвостом! – При этом он резко выбросил вперед обе руки с плотно прижатыми пальцами и стал похож на шаолиньского монаха, обучающего молодых воинов боевым искусствам.
   Андрей понял его замысел.
   Голова команды – это два, три, четыре центральных нападающих, в зависимости оттого,  какой схемы придерживаться.
   Середина – опорные полузащитники. Левый крайний и правый.
   А хвост – оборона.
   И все бьют, все колотятлупят по воротам и участвуют в контратаках при первой возможности.
   Андрей представил себе атакующую слаженность в игре и восхищенно подумал: «Атас! Непобедимая змея – непобедимая команда».
   «Армада» рулит.
   «Матч это игра ума», - вспомнил Андрей высказывание своего любимого эссеистаанглийского футболиста Джозефа Норбейна, когда сходную мысль услышал от Кучера, обращавшегося к Саттару со словами: «Думать надо, а не за мячом гоняться. Бегунов много, а футболистов – шиш».
   Занимаясь с Андреем индивидуально, тренер не уставал повторять.
   - Меньше показывай, что ты умеешь. Даже находясь рядом с противником, делай вид, что ты далеко. Это очень сложно, но этому можно научиться. Ты парень талантливый. Главное для тебя, как для нападающего, маскировка и молниеносность действий, прием и маневр.  А мастерство придет. Скорость у тебя прекрасная, техника есть,  удар великолепный. Вратари тебя будут бояться.
   Андрей засомневался.
   - Но вы же сами говорили, что там, где хорошая оборона, нет уязвимых мест.
   -  Говорил, - со значением сказал Кучер. – Но я кому говорил? Нашим стопперам. А тебе скажу, что против натиска и мастерства защиты нет. Смелая атака все сносит на своем пути, как «горный поток несет на себе камни». Это образное выражение он тоже почерпнул из общения с китайцами. – Кто умеет побеждать, уже божествен по своей природе.
   Поскольку в последних пяти матчах Андрею удавалось забивать по два, а то и по три мяча, как во встрече с питерской «Плеядой», это утверждение  показалось ему особенно лестным.
   Лестными были и разговоры с тренером накоротке, когда Ник-Ник принимался вслух перечислять пять первоэлементов футбола, демонстративно загибая пальцы: страсть к игре, техника, видение поля, сообразительность и воля к победе.
   - Все, - Кучер сжал пальцы в кулак. – Это столь же просто, как устроен матч: два тайма и один перерыв.
   Физическую подготовку он в расчет не брал – считал ее само собой разумеющейся. Без «физики» спортсмена нет, чем бы он ни занимался.
   Иногда он прямо заявлял: «Турнирный почерк лидера – сплошная полоса побед», и отточенностью мысли напоминал  Джозефа Норбейна, хотя Андрей и не встречал у знаменитого англичанина подобной фразы.  Ему понравилась у него другая сентенция: «Нет плохих художников, ибо ничего плохого они не совершают. Есть разная мера таланта». В каком-то смысле это выражение можно применить и к футболистам. Выслушивая рассуждения тренера о пяти первоэлементах футбола, он неожиданно услышал мысль о том, что явный признак таланта – способность к саморазвитию.
   - Это так же верно, - говорил Ник-Ник  о свойствах таланта, - как и мудрое суждение, что в одной русской пивнушке правды больше, чем во всех сегодняшних газетах, вместе взятых.
   Андрей кивнул: обычно правду говорят невольно. Мимоходом.
  - Тебе сколько лет? – неожиданно спросил Кучер, что-то помечая в своем тренерском гроссбухе.
   - Восемнадцать, - ответил Андрей, почему-то смутившись. – Девятнадцатый пошел.
   - Это хорошо, - сказал Ник-Ник. – Найти себя это удача, а  в столь юном возрасте – великая. – Он помолчал и добавил. – Стоит человеку найти свой путь в жизни и ему уже не страшно ничего. Впереди – свет. Все дело в поисках пути.
   Андрей отличался той совокупностью профессиональных навыков, интеллекта и приверженности футболу, которая позволяла тренеру говорить с ним,  если не на равных, то, по крайней мере, весьма откровенно и заинтересованно.
   - Не страшись идти вслед за великими. Все равно их путь не пройден до конца.
   Андрей представил себе добродушного Пеле, угрюмого на вид Эйсебио, зазнаистого Марадонну, вспомнил актера Бориса Щербакова, исполнявшего роль Всеволода Боброва в кинокартине «Мой друг Василий Сталин» и понял, что ему еще - ох, как далеко до великих! Но и похвалить себя есть за что. Только в последних трех матчах, проведенных в жаркую погоду с невероятно сильными противниками, он забил семь мячей, а всего, с момента его перехода в «Армаду» - больше двадцати. Двадцать два, если быть точным. В карточной игре «очко» это считалось бы перебором, а в его послужном списке – явный недобор, если учесть стремление любого нападающего попасть в «клуб» Никиты Симоняна или Олега Протасова. Правда, он только начал свою спортивную карьеру и расставаться с футболом отнюдь не собирался. Мало того, он хорошо закрепился в «основе» и  через два дня должен был лететь  в Люксембург – добывать вместе с «Армадой» пропуск в заключительный раунд Кубка Интертотот, в матче с тамошней «Урсулой». 
   Первые такты концерта для гитары с оркестром итальянского композитора Томазо Альбинони известили о том, что звонят из страховой компании.
   Андрей раскрыл мобильник.
   - Андрей Юрьевич?
   - Да.
   - Хочу обрадовать.
   - Нашлась машина?
   - Нет,  – ответил  страховой агент. – Но я добился, чтобы  на ваш счет перевели деньги раньше положенного срока. - Чувствовалось, что он сам был обрадован своей расторопностью не меньше клиента.
   Андрей поблагодарил его и тотчас поинтересовался: -  Как же это вам удалось? Учитывая кризис и вообще.
   - Ха-ха! – засмеялся агент и западающим голосом  Леонида Ильича Брежнева, вцепившегося в трибуну съезда, самодовольно сообщил, что «в наши дни протекция круче, чем эрекция».
   - Кто-то за меня просил? – догадался Андрей.
   - Танком наехал! – продолжая хихикать, сообщил агент. – А мой финансовый директор – человек мягкий,  к тому же, он изменил своей «Плеяде», еще два дня назад отчаянно любимой,  и совершенно неожиданно переметнулся в стан поклонников «Армады», с чем я вас и поздравляю.
   - Класс! – еще раз поблагодарил Андрей своего агента и позвонил в банк:, спросил, до которого часа работают отделы.
   Убедившись, что времени у него достаточно, он  перезвонил Ивану и сообщил радостную весть.
   - Страховку получил! Рванули?
   - Тачку покупать?
   - Ну, да!
  Андрей уже не раз обсуждал с друзьями «видовые» и технические качества американских машин, склоняясь к покупке  четырехдверного черного «Крайслера», но они в один голос посоветовали брать седьмую модель «бэхи» или, на крайняк, японский «лексус» - дизайн офигенный, движок – супер, ходовая – на все сто, неубиваемая.
   Особенно на приобретении «японца» настаивал Саттар, ездивший на «Тойоте Солярис» и не скрывавший своей радости.
   - Не тачка – персик, пальчики оближешь!
   Машины были его слабостью,  и он нередко сокрушался, что не может иметь целый парк автомобилей, своеобразный гарем, поскольку не раз восклицал, что «классные тачки, как классные телки: одна лучше другой».
   Не согласиться с ним было нельзя.
   Что верно, то верно.    
   Мужчине без гарема, что невесте без фаты.
   Подъехав к банку и убедившись, что деньги на его имя пришли, Андрей созвонился с Ефимом, но тот был занят и сожалеющим тоном ответил, что не может присоединиться к «богатенькому Буратино» и поучаствовать в «жопинге».
    Тогда он позвонил Саттару, но тот оказался «вне доступа».
    «Ладно, - подумал Андрей, поджидая Ивана возле салона немецких машин. - Не будем отвлекаться».
   Внутренний выбор он уже сделал.
   Разумеется, больше всего он хотел сесть за руль шестисотсильного спортивного «Порше» или «Мазератти», но, как говорил в свое время т сосед Израиль Кельманович, «зачем кусать свои ботинки»?
  - Не тянись за богатым, утратишь последнее.
   Мудрые слова.
   
 
   
                Глава пятнадчетырнадцатая

   С приобретением новой машины, Андрей вновь стал ездить на тренировки «частным образом», восхищаясь тем, что его «бэха» целиком и полностью «заточена» под него, водителя, восхищая мощью двигателя и легкой управляемостью. Глубокий черный цвет радовал глаз и казался таким же респектабельным, как черный смокинг делового человека. Великолепный салон, обтянутый светло-салатной кожей, отвечал самым высоким требованиям роскоши и комфортабельности.
   Теперь Андрей по-хозяйски клал левую руку на обтянутую светлой кожей «баранку» и уверенно выруливал на трассу, болтая по «мобиле» с  друзьями или новыми подружками: Галей и Дианой. Но если Галя чаще слушала, что говорит Андрей, то Диана сама любила «потрещать».
   Вот и сегодня, вернувшись заполночь из Люксембурга, где ему удалось забить сразу три мяча в ворота местной «Урсулы» (команда, откровенно говоря, слабая), едва он тронулся с места, мобильник выдал бойкую еврейскую мелодию в исполнении Иерусалимского симфонического оркестра.
     «Хава Нагила» - позывной Ефима.
   - Кремль на проводе, - шутливо ответил Андрей, зная, что его поймут и поддержат в словесной клоунаде.
   - Салют, - отчего-то мрачным тоном заговорил Леман. – Гамарджоба.
   - Шолом, - почувствовав неладное, сдержанно ответил Андрей, не понимая, что заставило Ефима обращаться к нему по-грузински. К тому же, он заметил, что ему в хвост пристроилась золотистая «TOYOTA CAMRYI» с тонированными стеклами и «крутым» номерным знаком, состоящим из трех «топориков» - семерок.
   - Как дела? – все тем же негативным тоном осведомился Ефим, переходя на русский язык.
   - Как в Польше, - привычно ответил Андрей, поглядывая в зеркало заднего вида и недоумевая, почему раньше он никогда не видел увязавшейся за ним «япошки» с таким изысканным окрасом и запоминающимся номером?  Он великолепно понимал, что такая эксклюзивно-тюнингованная тачка, явно купленная на престижном автомобильном подиуме Нью-Йорка, - верный признак социальной адекватности и благополучия, и ее владелица никогда не будет стоять в очереди за парниковыми помидорами и ругаться с базарными торговками по поводу их наглости и хамства.
   - Ты уже выехал? – поинтересовался Ефим.
   - Да, - отозвался Андрей и перевел взгляд на дорогу. Ему показалось, что за рулем «TOYOTA CAMRYТойоты» находится девушка. Ему захотелось рассмотреть черты ее лица, но легкая тонировка лобового стекла движущейся сзади машины не позволяла этого сделать.
   - А я опоздаю, - тяжело вздохнув, сказал Ефим. – Объясни Ник-Нику, что я не мог до него дозвониться, предупредить.
   - Что-то случилось? – озабоченно спросил Андрей, зная, что Ефим, при всей своей внешней расхлябанности, человек крайне пунктуальный. Андрею нравилась в нем эта черта – обязательность. Леман ценил свое слово и старался никого не подводить, если обещал свою помощь, о чем-то договаривался или назначал встречу – будь это деловое общение или очередная вечеринка.
   - Случилось, - подтвердил  Ефим. – Я тут в дуру одну въехал на «рязанке». – Связь была плохой, в трубке потрескивало, что-то шуршало, словно там шелестели шоколадной фольгой или до такой степени раздували воздушные шары, что они тотчас лопались. Так еще лопаются жвачные пузыри, пускаемые прыщавыми подростками.
   - А что за «дура»?
   - В фуру! – уточнил Ефим. – В жопу колхозную.
   - Понял, - так же повышая голос, заверил  Андрей и, притормозив перед «зеброй», пропустил молодую мамашу с коляской, оказавшуюся на переходе.
   - Сильно?
   - Конкретно. Мой «мерин»...
   - Что? – снова не расслышал Андрей и увеличил скорость, отрываясь от приклеившейся сзади «япошкиТойоты».
   - Кранты!– почти на крике доложил Ефим. – Передок всмятку.
     Андрей представил себя на его месте, с «мордой в гармошку» и невольно сбросил скорость, плавно притормаживая перед светофором.
   - Кто виноват?
  По-видимому, Ефим ожесточенно пнул своего «мерина», настолько зло и погромно прозвучал ответ.
   - Да я, блин! Я. Мудила сраный!
   - Без крови? – поглядывая на рубиновое око светофора и постукивая пальцами по рулю, спросил Андрей.
   - Ни хера не слышу!
   - Без крови, говорю?
   - Без! Без! – с радостной поспешностью ответил Леман. – Да и что ей, говновозке  будет?
   Красный глаз померк, вспыхнул зеленый.
  Андрей поехал дальше.
   - Уже нормально, - ободрил он друга и спросил: - «Гиббонов» вызвал?
  - Да. - Ефим  хотел еще что-то сказать, но тут раздался шум подъезжающей машины, и Андрей понял, что к «месту ДТП» подоспели «заинтересованные люди» - «гаишники». – Все! Менты на цинке.
   Связь прервалась.
  Андрей прибавил ходу.
  Золотистая «TOYOTA CAMRYТойота» со «счастливым» номером по-прежнему волоклась следом., в очень опасной близости.
 - Вот, прицепилась!
 Он выругался про себя  и, решив объехать намечавшуюся впереди «пробку», резко свернул в сторону Бутырского вала.
   Откуда она выскочила эта чокнутая тварь, черная кошка,  пулей метнувшаяся под колеса, он так и не понял. Не успел сообразить. «Стопом» дал по тормозам - и тут же ощутил короткий толчок в спину. Его хорошенько мотнуло. Ремень безопасности врезался в плечо.
   Андрей повернул голову.
   «TOYOTA CAMRYI» виновато мигала подфарниками.
   Когда он отстегнул ремень и вышел из машины, первой его мыслью было упрекнуть виновницу «наезда» в неосторожном вождении автомобиля, но, увидев милое лицо без каких бы то ни было признаков агрессии, почувствовал желание поцеловать очаровательную незнакомку.
   «Такие, как она, - подумал он, - составляют если не счастье, то, по крайней мере, радость жизни».
   Девушка выбралась из-за руля.
   - Прошу простить, что все так глупо вышло, так обидно и некстати, - смущенно проговорила она свои выразила просьбуы «извинить ее за беспокойство». - Я и выразила готовавность тотчас компенсировать расходы на излечение той «ссадины», которая осталась на отполированной поверхности заднего бампереа вашейего новехонькой машины.
   - Два дня, как из салона! – воскликнул Андрей, пытаясь оправдать зверское выражение своего лица, которым он явно напугал девушку.
   - Все так внезапно, - повинилась она.
   Царапина действительно была едва заметна и вполне могла сойти за небольшую «ссадину». Как бы там ни было, она не стоила того, чтобы «качать права», тем более, перед такой благовоспитанной и обаятельно-чудесной незнакомкой.
   Андрей хотел, было, сказать «да, ладно, пустяки», но неожиданно для себя назвал сумму компенсации. Она была столь смехотворно-малой, что девушка улыбнулась.
   - Вы благородны, как граф Монте-Кристо.
   Это был явный намек на знакомство, желание узнать его настоящее имя, и он тотчас назвался.
   - Вообще-то, я Куренцов. Андрей, - добавил он после небольшой паузы, заметив, что его фамилия ни о чем не говорит той, кто сравнила его с героем популярного романа Александра Дюма.
   - А меня  зовут Светлана, - спешно произнесла девушка и сочла необходимым назвать свою фамилию. – Светлана Зурова.
   - Очень приятно.
   - Сегодня, нет, - улыбнулась она и тут же добавила. – Но я польщена вашей дипломатичностью.
   - Нет, самом деле, - Андрей честно посмотрел в глаза. – Очень приятно.
   - Я понимаю, - сказала Светлана и раскрыла сумочку. – Позвольте возместить ущерб?
   Андрей кивнул и тут же отказался брать у нее деньги.
   - Нет! потом, в смысле, не надо.
   Мало общавшийся, а, вернее, вовсе не имевший опыта общения с девушками из богатых семейств и совершенно незнакомый с их манерами, взглядами и обычаями, он невольно залюбовался красотой и утонченной скромностью своей новой знакомой.
   Ее обворожительный голос и грация лучше всяких слов убеждали его в том, что она чудо. И так хорошо, неброско и стильно одета.
   Кажется, он покраснел.
   Встретившись взглядом с ее большими, очаровательно-красивыми глазами небесно-голубого цвета, он почему-то смутился своего неказистого вида: джинсы, футболка, кроссовки. Ему вдруг захотелось предстать перед ней в своих супердорогих и по-настоящему классных  джинсах  Levi  Straus, пошитых на заказ в Нью-Йорке,   и непременно в черном  смокинге. И чтобы на нем были кроссовки FUTURE от английского дизайнера Томаса Брюса. Как это совместить, он не знал, но ему захотелось увидеть себя в ослепительно-белой крахмальной манишке,  в шелковом цилиндре (два часа, как из Парижа), в лакированных туфлях (наверно, да, наверно в лакированных), конечно. А еще, чтобы галстук бабочкой, понятно, лайковые белые перчатки, в одной руке трость с золотым набалдашником с фамильным вензелем князя Юсупова – одним словом, ему до горловой спазмы возмечталосьжелалось выглядеть истинным джентльменом, настоящим денди, и, вообще, Питером Броснаном в «Агенте 007» или Леонардо Ди Каприо в «Титанике». Ну, это так, если с «прикидом» что-то не выгорит, и он, то есть Андрей Болконский, (читай, Куренцов), не сможет соответствовать своему врожденному, глубоко-прочувствованному пониманию хорошего тона, изящества и подлинного аристократизма, которые, как известно, неотделимы от настоящей мужской красоты и благополучия. А в другой руке, свободной от трости, но также застегнутой в лайковую перчатку, он бы держал букет пунцовых роз – цвет темперамента и  страсти, (символ любви, опять же). Держал с той изысканной непринужденностью, с тем независимо-шикарным видом, с каким только что смотрел на часы IMPERADOR, стоимостью в восемь миллионов восемьсот восемьдесят восемь тысяч наших «деревянных». Смотрел и поражал воображение мимоползущей попсы в сэкондхэндовских  «штанцах» стильным корпусом хронометра из белого золота,  сапфировым стеклом и разноцветной стайкой «плавающих бриллиантов». А что? Свободно. Для аристократа. И он говорил бы со Светланой ничуть не смущаясь, эдак ласково-небрежно, как подобает говорить со своими возлюбленными наследникам престолов, потомственным банкирам и центральным нападающим. Иначе и заговаривать с такой очаровательной красавицей, как его новая знакомая, не стоит. Да она на него и не посмотрит, не будь у него такого представительского вида и перечисленных аксессуаров благородства.
   - Если денег, как вы только что, обмолвились, не надо, - прервала затянувшуюся паузу Светлана, - то, как же  мне  иначе загладить свою невольную вину перед вами и вашим верным «бумеромРосинантом»?
   Сказано это было с таким простодушно-вопрошающим видом, что Андрей невольно опустил глаза - и уставился на ее изящную, все еще раскрытую,  сумочку.
   - Не знаю.
   Теперь он точно покраснел, смутившись еще больше.
   - Может, телефон…
   - Вы хотите записать мой телефон? – почти утверждающим тоном поинтересовалась Светлана и кротко улыбнулась. – Ничего не имею против. Это ваше право. Записывайте. – При этом она щелкнула замком сумочки и принялась диктовать номер своей «NOCIY - 1010» в черепаховом корпусе. Андрей достал свой мобильник и загрузил его нужными, совершенно замечательными и легко запоминающимися цифрами, с повтором троек и семерок.
   - У вас счастливый номер, - не зная, что еще  сказать, брякнул Андрей.
   - Тройка, семерка, туз? – лукаво улыбнулась Светлана, и он понял, что ему для счастья больше ничего не надо – лишь бы слышать ее голос, да чтобы она смотрела на него вот так: смешливо-ласково,  и улыбаясь, как родному.
   Да, теперь он знал, как выглядит счастье! Получил представление о несказанной красоте. Отныне он четко понимал, что ему необходимо в жизни, совершенно необходимо! Позарез! – видеть ее глаза, слышать чарующий голос, ощущать волшебные прикосновения. И он,  напрочь забыв все правила хорошего тона, столь свойственные людям благородного происхождения, первым протянул ей руку.
   - Извините, я хотел спросить…
   - А надо ли? – в ее голосе послышалась нотка отчуждения, и он заметно стушевался,  ощутив ее ладонь в своей руке.
   - Простите, - оборвал он начатую фразу, но разжать пальцы не смог.
   Светлана сама высвободила руку, еще раз улыбнулась, теперь уже прощаясь и, по-видимому, навсегда, и, тронув мыском туфли небольшую вмятину на переднем бампере своей «япошки», деловито уселась за руль.
   Дверца захлопнулась. Машина подалась назад.
   Потом бибикнула.
   Андрей сообразил, что ему предлагают двигаться дальше, и сделал рукой «чао».
   Через два квартала «TOYOTA CAMRYI» повернула на третье транспортное кольцо.
   Видение исчезло, как и появилось – внезапно. 
   Мираж любви по имени Светлана.
   С этого момента Андрей потерял покой и каждую свободную минуту высвечивал на дисплее телефона ее «счастливый» номер. Мысли о новой знакомой занимали весь его световой день и лишали сна. Даже игра в составе элитной команды, обещавшая в скором времени разрешить его честолюбивые планы (а он имел все шансы стать лучшим бомбардиром года), и оправдать надежду на приличный трансферный контракт, подписанный с мадридским «Реалом» или каким-нибудь английским клубом, отступила на второй план.  Даже эти,   сокровенно-зреющие устремления, казалось, пожиравшие его всецело считанные дни назад, не шли теперь ни в какое сравнении с его желанием увидеться со Светланой.
    Пригласить ее в театр, преподнести цветы, повезти  в кафе «Пушкин», познакомить ее со своим тезкой Андреем Деллосом, личностью яркой, артистической, похвастаться своими знакомствами, очаровать и  пригласить… куда? Не в казино же, нет, скорее всего, в оперу – нет, снова нет, куда? Наверное, на танцы. В дискотеку. В элитный ночной клуб. В тот же «Орфей», где его знают. Пригласить на танец, лучше, если вальс, почувствовать ладонью ее талию, привлечь к себе, галантно закружить и, может быть, поцеловать. Без пафоса, конечно. Так, будто шутя, но с чувством. А потом… Дальше лента обрывалась и «киношку» с названьем «Явление чуда» крутили по-новой.
   Он стал похож на тех влюбленных чудаков, которые блуждают меж людей, как будто только что с Луны свалились.
   - Отпустите меня в Гималаи! – балаганно заламывал руки Ефим, передразнивая внутреннее состояние Андрея и предлагая доверить встречу с неприступной «пассией» ему, верному товарищу и патентованному трепачу.
   - Я кого хочешь уболтаю!  - заверял он друга. – Все обставлю – цимес, в самом лучшем виде. Скажу, что ты лежишь в больнице, нет! – перебил он сам себя. – Ты лежишь дома, у тебя режим – строгий! постельный! - после травмы головы и сердца. Вещь серьезная.
   - Фима, - умоляюще смотрел Андрей, - не надо ерничать, «бла-бла» не надо.   - Я сказал, что сам.
   - Что сам?
   - Соберусь с духом.
   - И? – вопрошающе понуждал Леман. – Договаривай, раз начал.
    - Позвоню.
    - Кому?
    - Светлане.
    Ефим всплеснул руками.
    - Светла-а-ане? – тоном человека, у которого только что угнали «ROLLS – ROYS -FANTOM», подаренный английской королевой, протянул Ефим и трагедийно округлил глаза. – Я думал, речь идет о твоей Даше, которая так вероломно бортанула тебя, а ты, подлец, мерзкий развратник, нравственный урод, раскинул паутину для невинной «цокотухи»? Хочешь бедную «жим-жим», а потом слинять «у Крым»? Не выйдет! – его палец укоряющее затрясся. – Все твоей маме расскажу. Забью самарцам гол и стукану.
    Андрей улыбнулся.
    Разве этот страстный монолог не означает, что лучше иметь одного преданного врага, доносчика и ябеду, озабоченного твоим нравственным совершенством, нежели роту приятелей, утративших последние остатки совести? Означает и еще как означает.
   Конкретно.


   
 
   




   
   

 .                Глава шестпятнадцатая

   Как упоительна любовная тоска! Как самовластна и мучительно-отрадна! С ума можно сойти.
   Андрей ежесекундно хотел звонить Светлане, порывался набрать номер и одергивал себя. Вновь и вновь возвращался в памятную ситуацию «дорожно-транспортного» происшествия и выстраивал иной, нежели тот, что состоялся, диалог знакомства. Итак. Он вышел из своей шикарной «бэхи», увидел офигенной красоты девушку,  и первой его мыслью было упрекнуть ее в беспечности, а первым желанием – поцеловать: так мила и безыскусна была она со своей виноватой мордахой.
   - Девяносто девять извинений и один, но страстный поцелуй, - смущенно произнесла виновница дорожно-транспортного происшествия.
   Андрей не принял предложения.
   - Лучше девяносто девять поцелуев и один билет на концерт Дмитрия Хворостовского.
   - Серьезно? – удивилась она.
   Андрей смутился.
   - Ну, что вы… про поцелуй – да, а про билет… пожалуй, воспользовался бы, но только в том случае, если я вас приглашу,  если вы не против, я «за», но если вас это в какой-то мере напрягает, настаивать не буду.
   - Вы дипломат? – засмеялась Светлана. – Сказали все ясно и точно, а я ни «ку-ку».
   Ему еще сильнее захотелось ее поцеловать, но, решив, что жадность поцелуев выдает бедность чувств, особенно, когда целуются прилюдно, он лишь плотнее сжал губы. Демонстрация похоти характерна для ослов и бродячих собак, но никак для сердец любящих.
   Иногда ему казалось, что он бы женился на ней в первый же день, да что там в первый день! – в первый же момент знакомства, будь у него возможность признаться в любви.
   В самом деле! Ему словно мозги вывихнуло: не мыслил он жизни без Светланы.
   И не звонил – робел.
   Нашедший золото становится пугливым.
   Теперь он постоянно размышлял, кто она, каков ее характер, что составляет круг ее пристрастий, интересов? Ясно, что она москвичка. Нет, не с Рублевки, но, возможно, и оттуда. Учится, понятно, в МГУ. На факультете невест – филолог. Мнит себя стилистом или же телеведущей. Скорее, последнее. На актрису не похожа. Те ломаки. Наверняка желает выйти замуж за продвинутого итальянца с годовым доходом в сотню миллионов баксов. Довольствоваться малым совсем не для нее. До жути любит наряжаться и вертеться перед зеркалом, испытывая чье-нибудь терпение. Живет ради себя, ради своих  воззрений на комфорт, предпочитая респектабельность и роскошь.  Увлекается сценографией и антиквариатом. Трепетно следит за модой, но ориентируется на свой вкус – тонкий, безупречный, индивидуальный. Поэтому ей все к лицу, чтобы она ни надела. Будучи любимицей отца, крайне строптива и самостоятельна, уверена в себе, но может загрустить, поддавшись настроению. Она легко согласится с тем, что подарки гораздо приятнее дарить, чем получать, но предвкушение сюрприза, который преподнесут ей, действует гипнотически. Она все время ждет от жизни чуда. В детстве все было гораздо проще, но теперь… теперь сложнее. Соответствовать ей нелегко, потому что она помнит все до мелочей, и эти мелочи ее частенько раздражают. Достают. В голове  роятся самые безумные идеи, зато сердце ее целомудренно. Тот, кого она полюбит, будет счастлив: он узнает радость и восторг семейной жизни, прочность хорошо налаженного быта, смех детей и достойную старость.   
   Возвратившись из Дании, где «Армада» провела два матча с местными клубами, распушив их в хвост и в гриву, а так же, узнав  об увеличении своего денежного содержания сразу в двукратном размере – это ли не радость? – он выждал еще два дня, показавшиеся ему вечностью, собрался с духом и  набрал заветный номер.
    - Андрей? – переспросила Светлана,  и какое-то мгновение молчала, словно выпытывала у себя поблажку поговорить с новым знакомым. – Куда же вы исчезли? Я ждала, ждала, когда вы позвоните…
   - Я не исчез, - повинился Андрей. – Я раздумывал.
   - Вот как! – обиженным тоном избалованного всеобщим восхищением ребенка воскликнула она. – Раздумывал?
    - Робел. Честное слово.
   Ему понравился ее довольно быстрый переход на «ты».
   Возникла пауза. Затем Светлана коротко сказала.
   - Это хорошо.
  «Странно, - подумал Андрей. – Что же тут хорошего?»
   Словно прочитав его мысли, Светлана пояснила.
   - Это даже лучше, если бы ты позвонил сразу, хотя я и сердилась на тебя.
   - Сердилась? (Вот уж новость, так новость!)
   - Конечно. Это так естественно, по-моему.
   - Что же тут естественного? – не сообразил Андрей.
   - Взял телефон и не звонишь. Так поступать нельзя.
   - Больше не буду.
   - Сделай милость.
      Он еще раз повинился и услышал «прощаю».
   - Света…
   - Да.
   Андрей замялся.
   - Можно пригласить тебя в театр?
   Она уточнила.
   - В какой?
   - В какой захочешь.
   - А ты, какой предпочитаешь?
    - Малый.
    - Я больше люблю другой, Олега Табакова.
    - МХАТ?
    - Ну да.
    - Тогда – во МХАТ.
    - Где встретимся?
    - Сегодня? – поинтересовалась Светлана,  и по ее оживленно - радушному тону он понял, что поход в театр должен состояться как можно скорее.
     - Я за тобой заеду?
     - Пожалуй, нет. Оставь свой «бумер» где-нибудь неподалеку и подходи к
 Александру Сергеевичу.
    Встретившись у памятника Пушкину, она окинула его тем взглядом и одарила той улыбкой, которые были красноречивее банальных слов: «Я рада тебя видеть». Именно о таком взгляде и такой улыбке мечтал Андрей все это время.
    На ней было легкое летнее платье, изящные белые туфли на высоком каблуке, а в ушах поблескивали бриллиантовые серьги в виде драгоценных муравьев. Цепочка таких же семицветных муравьев «бежала» по ее груди на уровне ключиц.
   « Не хило, - сказал себе Андрей, подивившись на ее изысканное украшение. – Такой прикид, как моя «бэха» стоит».
   Он преподнес ей одну крупную красную розу - не таскаться же ей с «веником» весь вечер! – и, услышав благодарное «спасибо», радостно сказал, что готов дарить ей розы каждый час и всякую минуту, но боится, что тогда он потеряет ее из виду.
   Она поняла, о чем он говорит, но все равно спросила.
   - А куда я денусь?
   Утонешь в море роз, - простодушно ответил Андрей, глядя, как она вдыхает цветочный аромат. – И вообще.
    - Что «вообще»? – не отнимая розы от лица, полюбопытствовала Светлана.
    - Можешь занозить руки. А потом обидеться на меня – столь недальновидного кавалера.
    - Которому доставляет удовольствие делать подарки, нисколько не заботясь о том, куда их потом девать? – лукаво улыбнулась Светлана и запросто взяла Андрея под руку.
   Польщенный этой милой, чисто женской данью его мужскому самолюбию, он почувствовал, как волна очарования накрыла его с головой. Он осознал, что тонет, но выныривать не собирался.
   - А куда теперь? – поинтересовалась Светлана, пощипывая губами лепестки розы.
   - В театр, - ответил Андрей, мысленно махнув рукой в белой лайковой перчатке и зажимая локтем трость с золотым набалдашником, словно приказывал форейтору, привычно расположившемуся на козлах. Форейтор, чутко ожидавший дальнейших указаний графа? (Князя?) слегка опустил левое плечо и повернул голову, отчего взгляд его казался недовольным, а воротник лакейского камзола – чересчур высоким. Как бы там ни было, он среагировал на барский окрик, щелкнул бичом, и царская карета тронулась с места.
   Андрей с восхищением  и потаенной страстью  посмотрел на свою спутницу. У нее  был великолепный профиль греческой богини и прекрасная улыбка, та самая, которая так поразила его в первую их встречу. (Спасибо черной кошке). Не отводя глаз от чудного и несказанно дорого для него лица, он поднес руку своей возлюбленной к губам, поцеловал так нежно, что у самого дрогнуло сердце, и  его кроткая невеста прошептала: «В театр это хорошо. Люблю театр».
   При одной мысли, что он может получить в жены столь очаровательную девушку, как его новая знакомая, Андрей встряхнул головой, словно прогонял сон, и взволнованно сказал: «И я люблю».
   - Кого? – снизу вверх посмотрела Светлана, - театр?
    Он прочел в ее глазах то недоверие, за которым кроется желание узнать о человеке, если не все, то, по крайней мере, как можно больше.
   - Театр, - подтвердил Андрей, кляня себя за разыгравшееся воображение и панически чувствуя, что не сможет выдержать чудовищно-мощного напора эмоций, сокрушавших его при  слове «люблю».
   - А что еще? – сразу же замедлив шаг и отведя розу от лица, потребовала ответа Светлана. – Говори, признавайся.
    - С первого взгляда, - честно посмотрел в ее глубинно-синие глаза Андрей.
    - Что с первого взгляда? – она  по-учительски допытывалась от него признания. Даже остановилась и заступила дорогу.
   Андрей оробел. И не оттого, что таких прекрасных, требовательно-милых глаз он никогда еще не видел, хотя их жаркого сияния вполне достаточно, чтобы ощутить смятение и потерять дар речи. Нет, он с пугливым изумлением понял, что охватившее чувство сильнее его, и как он не противься ему, оно уже лишило его воли и желания как можно дольше оставаться для своих подружек «женихом для случки» - «парнем-трахом» и не больше.

                Менял я девушек и женщин, как перчатки,    
                Одной вдове помог я шестерых родить.

   Вот лейтмотив судьбы, который он предпочел бы для себя, отдав навек сердце футболу.
      «Я всего лишь уличный повеса», - невнятно произнес Андрей и еще больше разозлился на себя за несвойственное ему малодушие.
   - Вижу, вижу, какой ты повеса! – засмеялась Светлана и легонько стукнула его бутоном  по носу. – Покраснел, как школьник.
   Кажется, она догадалась о причине его робости.
  - Кого ты любишь с первого взгляда?
    Это уже было явной подсказкой.
   «Таким глазам нельзя солгать», - мелькнуло в голове Андрея, и он спасительно взял ее за руку.
   - Тебя.
   Лицо Светланы просияло.
   - Неплохо для первого раза. Будем считать, что я поверила.
   - Поверила или «будем считать»? – спросил он сконфуженно, все так же держа ее за руку и не замечая ни снующих мимо людей, ни транспортного оживления, ничего того, что сразу же бросается в глаза, как только попадаешь в центр города.
   Вместо ответа Светлана жестом попросила его наклониться и, привстав на  цыпочки,  поцеловала его в щеку, обдав ароматом духов и свежесрезанной розы.
   - Поверила.
   - Правда? – недоверчиво спросил Андрей, по-прежнему не отпуская ее руку и чувствуя, как бьется его сердце.
   - Правда, - произнесла она полушепотом и тут же и тут же уперлась пальцами ему в подбородок, протестуя против ответного поцелуя. – Не здесь и не сейчас.
   Андрей кивнул, погладил ее руку.
  Смущенный скоропалительным признанием в любви – все вышло скверно, по-мальчишески нелепо, - совсем не по сценарию, который он обдумывал все эти дни, сбитый с толку ее зорким, проникновенно-изучающим взглядом с едва уловимой насмешкой, Андрейон опустил глаза и минут пять шел рядом со Светланой, боясь раскрыть рот и сказать какую-нибудь глупость.
   Он искренне боялся затронуть тему, которая ей не понравилась бы.
  Впервые в жизни Андрей подумал о себе, как о кретине, занятом лишь собой и своими чувствами. Его импульсивность напугает, кого хочешь.
   Светлана полностью права: не здесь и не сейчас.
   Ее строгий испытующий взгляд лучше всяких слов сказал о том, что торопиться и форсировать события не надо. Тем более, обмениваться первыми в их жизни поцелуями в столичной толчее. 
   И эта ее кроткая улыбка, продуманная изначально сдержанность, исполненная чистоты и целомудрия, вызвали в нем не только смущение и чувство пристыженности за свою ничем не обоснованную прыткость, но и
 глубочайший, благоговейный трепет перед той, чьи губы и глаза совпали с идеалом, поманив образом счастья, а голос – чем-то божественно-чарующим, родным.
   Он повернул голову, их взгляды встретились, и в этот миг его пронзил животный страх – он до рези под ложечкой, до спазмы в горле, испугался.
 Но чего? Что ударило его, что сжало сердце, перехватило дыхание?
   Наверное, боязнь утраты. Этих глаз, этих губ, этого чудного голоса. Утраты счастья.
   Самой жизни.
   - Ты обиделся? – спросила Светлана, заметив тревогу в его лице.
   - Нет, что ты? Нет! – поспешно ответил Андрей и как можно ласковее улыбнулся.
    Услышав отрицательный ответ, она удовлетворенно поднесла розу к его губам, как бы намекая, что целует его незаметно, дала ее понюхать и мило подмигнула.
   Нет, она не старалась произвести на него возможно лучшее впечатление, но всякий раз, когда он встречал ее улыбку и слышал чарующий голос, ему хотелось подхватить ее на руки, закружить, зацеловать, сказать, что она – чудо! Радость его жизни, лучше всех.
   Теперь все его мечты о будущем, все его житейские фантазии и даже мысли о ежедневных тренировках и календарных матчах были связаны с неистощимым желанием видеть Светлану рядом и чувствовать ее прикосновения.
   Ему приятно было сознавать, что многие прохожие смотрят на них, идущих рука об руку, с явным одобрением и даже восхищением. А что? Он строен, симпатичен, великолепно сложен, одет козырно, а про Светлану и говорить нечего – настоящая  кинозвезда в своем изящном платье и с восхитительными бриллиантами.
    Каблучки цок-цок, прическа – прелесть, фигурка – само совершенство.
   Цимес.
   Все прошлые увлечения Андрея, даже любовная связь с Дашей, не говоря уже о всяких там Галях и Дианах, выглядели теперь ошибочными, глупыми и неуместными. Все интересные девушки, казавшиеся  раньше красавицами, все запомнившиеся когда-то лица расплывались в темные, смутные пятна, словно в его жизни никогда ничего не было реального, и, если его воображение чем и питается, так это одними химерами, жалкими иллюзиями счастья и любви.
   Они  посетили театр, где Андрей впервые в жизни подумал, что умение влюбить в себя – это искусство, а умение любить – природный дар, затем поужинали в «Турандоте» - на летней решетчатой веранде, поглядывая на снующую внизу толпу людей и разноцветные огни витрин. Беседуя,, они нашли много общего. Светлане тоже не нравилась попса, она предпочитала классику, любила книги по искусству, училась, как он и предполагал, на филфаке в МГУ, немножко рисовала (снова сходство), но больше увлекалась ландшафтным дизайном, облагораживая дачные участки родных и знакомых.
   - Обожаю композиции из полевых цветов: они такие милые, - призналась она Андрею и стала вдохновенно описывать  загородный дом родителей, построенный в викторианском стиле.  – Папа у меня упертый англоман, - сообщила Светлана.
   Упомянув в разговоре родителей, она напряженно взглянула на Андрея, ожидая естественных расспросов: «Кто они?  чем занимаются?» Но он,   как бы оглох на это время,  и делал все для того, чтобы ей стало ясно: если кто его интересует, так это она - его желанная, любимая и ненаглядная.
     Светлане это понравилось, и когда он  подвез ее до элитной высотки на проспекте Вернадского (оказывается, они и жили с ней неподалеку), она сама обхватила его шею руками и поцеловала в губы.
    Волна нежности и страсти, окатившая Андрея, заставила ее отпрянуть.
   - Все, пПрости. Больше не буду.
   Она протянула ему розу, велела понюхать, запомнить на всю жизнь  аромат их первого свидания, и никогда его не забывать.
   - И знаешь, почему? – спросила она шепотом, когда они вышли из  машины и направились к ее подъезду (закрытый двор, серьезная охрана).
   - Почему? – спросил он так же тихо, вдыхая аромат уже привядшей розы.
   - Потому, - почти неслышно, одними губами объяснила она, отбирая у него цветок, - я  тебя тоже.
   - Что «тоже»? – ничуть не играя, поинтересовался Андрей, и она тихонько рассмеялась.
   - Забыл?
   - Забыл.
   - Эх ты, дурилка! – потрепала его за локоть Светлана. – Я тебя тоже - с первого взгляда.
    - Светонька, - теряя от счастья рассудок, почти простонал Андрей и взял ее за руки. – Выходи за меня замуж.
   - Вот так вот, сразу? – с явным разочарованием в голосе изумилась она. – Без ухаживаний и признаний?
   Это уже была вторая подсказка круглой пятерочницы тупому лузеру.
   - Я люблю тебя, - на выдохе прошептал Андрей и опустился на колени, о чем не помышлял и чего сроду не делал. Он обхватил ее бедра и так умоляюще посмотрел, что Светлана невольно присела и прижала его голову к своей.
   - И я люблю. Всю жизнь буду любить.
    Целуясь, они не заметили, как их слившиеся воедино тени заскользили по асфальту -  рядом припарковывался джип, слепя ксеноновыми фарами.


 
               
                ЧАСТЬ ВТОРАЯ

                Удар скорпиона или «московская пирамида»


                Глава первая

         Несколько дней Андрея не было дома. «Армада» играла на выезде. Сначала выясняла отношения  с челябинским  «Раскатом», затем в Дюссельдорфе демонстрировала класс игры, а после вылетела в Пермь. И все это время Андрей перезванивался со Светланой. Они слали друг другу самые нежные послания, превращая эсэмэски в крохотные поэмы и японские любовные трехстишия.
   «Ты мой Сяо Бао Сюн,  - написала ему Светлана, используя китайские слова,  и расшифровала послание: - Маленький белый медвежонок».
   Андрей не удержался, показал  эпистолу Ник-Нику.
   Тот прочел и кивнул.
   - Все верно: Сяо – маленький, Бао – белый, Сюн – медвежонок.
   Видя, что Андрей придает так много значения сентиментальной чепухе, настороженно спросил.
   - Кто она?
   - Студентка, - поспешно ответил Андрей и рассказал забавную историю их первого знакомства, деликатно умолчав о том, как он поразился ее прелестью и красотой фигуры, и что первое, о чем он тогда подумал, заключалось в желании жениться – разумеется, на ней. Чем раньше, тем лучше. Не медля.
    По мере того, как  Андрей с непередаваемым восхищением описывал Светлану, делая упор на ее уме и замечательном характере, лицо тренера мрачнело. Он завозился на лавке и глянул исподлобья.
   - Я так понял, вы просто созданы друг для друга?
   Андрей не уловил скепсиса и с радостью подтвердил, что, как только они со Светланой познакомились, как  только были произнесены первые, легкие, и, вместе с тем, особо значимые фразы, ему стало ясно, что они созданы друг для друга.
    Тонкие губы тренера превратились в жесткую линию. Ему явно не понравилась восторженность Андрея и хорошо прочитываемое желание обзавестись семьей.
   - Жениться надумал?
   - Да! – со счастливой улыбкой воскликнул Андрей. – С этой мыслью засыпаю, с ней же просыпаюсь.
   Лицо Ник-Ника озабоченно вытянулось, как будто он стал на эскалатор подземки и услышал леденящий душу призыв: «Если вы обнаружите подозрительных лиц в метро, просьба сообщить об этом машинисту поезда  или обратиться к экстренной связи в центре зала».
   Хоть стой, хоть падай, хоть в зеркало на себя смотри, соображая, подозрительное у тебя лицо или лояльное – среднестатистического лоха.
   - Болван, - грустно отозвался тренер и стал похож на телевизионного императора Николая I, в чьем лексиконе это слово считалось самым бранным. – Болван, - повторил он через какое-то время, не глядя на Андрея и как бы примеривая столь нелестный отзыв к тому, кто не имеет никакого отношения к разговору двух взрослых людей, поджидающих начало второго тайма в футбольной раздевалке. – Через два года чемпионат Европы, событие, можно сказать, эпохальное, есть шанс отличиться.
   Андрей насупился.
   - Я еще лучше заиграю, - клятвенно пообещал он и после небольшой паузы добавил. – Вот увидите!
   - Увижу, - без особой радости в голосе, отозвался Кучер, словно его  внутреннему взору представились руины стадиона.
    Андрей решил подольститься.
   - Вы сами говорили, что женились после выпускного бала.
   - Дурак был, - ворчливо ответил Ник-Ник, - вот и полез в хомут. – Это,  во-первых. А во-вторых, время сейчас другое.  Тогда мы будущего не боялись - «октябрь шагает впереди», а теперь мозгами надо шевелить, думать, что и как?  Сами посуди, куда тебе жениться? Твое детство, отрочество, юность целиком отданы футболу. Позади годы и годы усиленных тренировок,  напряженных игр – ушибы, травмы, радости побед. Впереди, еще лет десять, того же самого: жесточайшей дисциплины, каторжных нагрузок и реальной самоотдачи. И кто скажет, что будет за первым углом, за бровкой газона?
   - Все предвидеть невозможно! – запальчиво сказал Андрей, настаивая на своей скорой женитьбе, хотя речь о свадьбе у них со Светланой пока что не шла.
   - Верно, - согласился с ним тренер. – Но вот то, что женатый человек – другой человек, это тебе любой скажет. Мне отец в свое время тоже говорил, осаживал: «Жениться не напасть, да кабы женатому не пропасть!»
   Андрей хотел что-то возразить,  но прикусил язык.
  Сурен Манукян как-то обмолвился, что «Кучер в браке был несчастлив».  На вопрос: «Почему?» - хмуро ответил. – Жена алкашкой оказалось, а потом подсела на иглу. В общем, помучился он с ней, пока она не крякнула
  – От передозы? – поинтересовался Иван.
 – Нет, наркоманы зарезали.
   С тех пор Андрей многое стал прощать тренеру, даже его пристрастие к обидным прозвищам и показушбезотчетную гневливость.
  - А в третьих, - после затянувшейся паузы заговорил Ник-Ник, - я же вижу, как ты предан футболу, целиком отдаешься ему, с неистовой, почти фанатичной любовью, а это очень раздражает женщин. Рабство придумали они. Женатый человек, как правило, раб.  – Сказал и усмехнулся. – Диктатура инстинкта – единственная диктатура, приветствуемая ими. Рабство придумали они. Женатый человек, как правило, раб. Непокорившийся – свободен. К тому же ты талантлив. Чересчур. – Он помолчал и добавил. – Это меня пугает.
    - Почему? – удивился Андрей.
    - Не знаю, - пожал плечами Кучертренер. – Таланту тяжело среди людей. Как говорится, не всякому форварду стоппер улыбается.
    - За талант надо расплачиваться?
    Тренер кивнул.
   - Вот именно.
   Раздумывая над  его словами, Андрей вышел на игру: ломать .
   Начался второй тайм.
  Сначала он сделал длинную навесную передачу в сторону чужих ворот, затем показал игрокам пермской «Урании», что устремился вслед за мячом – но, как только опорные полузащитники перекрыли ему дорогу, организовав контратаку,  резко переместился влево, оказавшись впереди Ефима и сделав отмашку своим одноклубникам: глушите рыбу!
   Те поняли его мгновенно, сумели отобрать кругляш и точно передали Ефиму, забытому опекунами и как бы выпавшему из поля зрения. Получив мяч, Леман не стал особо миндальничать с ним и,  что было сил,  пнул его, прострелил вперед, на ход,  угол ворот, заметив спринтерский рывок Андрея. И это его быстрое включение в игру, мгновенная реакция и точность передачи, пришлись, как нельзя кстати. Андрей на большой скорости, левой ногой – уж как пришлось! – залепил в нижний угол. Вратарь даже не охнул, да он и не видел удара. Перед его глазами мельтешили защитники, бросившиеся парировать мяч.
   Андрей шлепнул себя раскрытой ладонью в лоб и вскинул руку.
   Один-ноль есть - в пользу Светланы.
   Теперь все свои голы он посвящал ей, своей невесте - приучал к футболу.
   Фанаты заблажили.
    Крики.
    Свист.
   - Курень!
   - Циркач!
   - Порви их!
    Андрей  усмехнулся: самыми агрессивными были женские голоса. С того момента, как в спортивной прессе его назвали «надеждой отечественного футбола», возле его дома стали дежурить фанатки, вышколенные суточными дежурствами не хуже кремлевского караула. Выходя из подъезда, здороваясь с милиционером охраны, садясь в машину и прогревая двигатель, он мог вблизи наблюдать своих поклонниц, слышать их сбивчивую, густо проперченную футбольным слэнгом и беспонтовым матом речь, ловить обрывки фраз.
   - А я намылилась на Кипр.
   - С кем?
   - Одна.
   - А как же?
   - Да так же: кто будет рядом, тому и дам.
   И очень часто то одна, то другая «караульщицы» прикладывались к банке пива или «энергетика» с самыми вульгарными лейблами. Они так же, как и многие их сверстницы, хотели иметь восхитительные наряды и крутые тачки, чтобы преследовать Андрея по всей стране и донимать своим присутствием повсюду.
   Им свойственно было  обсуждать танцы-шманцы-зажиманцы, вечеринки с бухлом, перепихон с крутыми чуваками правильными пацанами  и сумасшедшие гонки на «байках:» - «харлеях» и «хондах», по Рублево-Успенскому шоссе – назло проклятым буржуинам, «коксанув» для храбрости или выкурив закрутку анаши«косяк». Все они четко придерживались неписанного правила: «Отправляйтесь на тусу с «первым номером» в носу».
   Короче, распрей особых среди них особых не было. Единственное, что им не удавалось, так это уйти от споров, что лучше для «безопасного» секса: обработанный силиконом «презик» или гормональные таблетки, принятые за полчаса «до» и ни минутой позже? Равно, как не давал четкого ответа на эти нереально-подлые вопросы ни один глянцевый журнал, забитый  идиотской рекламой дорогущей ювелирки от шизанутых «дизов» и парфюма «Коко Шанель».
   Самое существенное, что отличало их от своих продвинутых подруг, чокнутых на бутиках и модных сумках, это глубочайшие знания о том, чем отличается нынешний футбольный сезон от прошлогоднего и как «лажово» выступает последнее время «Литейщик», наложивший от страха в штаны во встрече с «Армадой».
   - Блин! – восклицала прыщавая акселератка в продранных джинсах «DIESEL», приседавшая на корточки всякий раз, как только Андрей выходил из подъезда, - говном несет от нашего чемпионата.
   - Помойка, - морщилась ее квадратная подружка и выпускала клубы дыма из ноздрей. – стопудовая параша.
    «Правильно, - мысленно поощрял их злословие Андрей. – Еще скажите: кладбище дохлых собак. Скотомогильник».
   Нередко они судачили о том, чему он даже названия не знал и ни о чем таком не слыхивал.
   Сказано, женщины.
   Второй гол он забил в одиночку.
   Сам отобрал, сам довел мяч до штрафной, сам обманул вратаря. Если Светлана смотрит матч, пусть порадуется за него, да и за себя тоже – не самого хилого в женихи выбрала.
   Андрей широко улыбнулся, пытаясь отыскать глазами телекамеры, и
   помахал сектору «Армады».
   Перемещаясь по полю в рамках своей штатной позиции, он все время делал вид, что пробует подыскать себе другое место.
   На него даже Ник-Ник прикрикнул.
   - Не козли!
   Андрей кивнул и, как только заметил, что его пермский «надсмотрщик» выдохся:  все чаще поправляет сползающие гетры и потирает колено, резко увеличил скорость.  он, пПодгоняемый азартом и желанием исполнить хет-трик (играть, так играть!) – он ринулся на центрального хава «Урании» с таким зверским выражением лица, что тот не справился с мячом и побежал следом, желая исправить ошибку.
     Не тут-то было.
     По сравнению с тем неуемным дриблингом, который продемонстрировал Андрей, вызвав бурю аплодисментов на трибунах, его наскоки  выглядели робкими и неумелыми.
   Так щенок потявкивает на оскалившегося волкодава.
  Еще не вполне понимая, как будет действовать, но, видя, что вратарь замер в воротах, хотя еще минуту назад настороженно переминался с ноги на ногу, пушечным ударом заставил его вздрогнуть.
   Банка!
   Мяч трепанул сетку и закрутился на месте.
   Получи протез с галошей!
   Надо ли говорить, что творилось на трибунах?
   Правильно, не надо.
   Содом и Гоморра – малышня на горшках по сравнению с тем, о чем приходится умалчивать, дабы не оскорбить чьей-либо нравственности.
   Ни футболисты «Урании», ни их охрипший тренер, беспрестанно промокавший потное лицо и в одно мгновение превратившийся из упитанного здоровяка в бройлерного куренка, приобретя характерный синюшный оттенок утопленника,  ни их горластые болельщики,  не желали поверить в то, что произошло - в свое поражение.
   Игрок, случайно закрывший вратарю обзор, пытался наложить на себя руки и накладывал! Дважды опускался на колени, склонял голову «на плаху» и в припадке самобичевания  рвал на себе волосы.
   - Четвертовать собаку? – вопрошал карающее небо дикошарый голкипер,  и небо отвечало. – Колесовать!
    Его напарники, утратив смысл жизни, слепо искали пятый угол и обреченно зажимали уши, дабы не слышать крайне лестных выражений в свой адрес и не видеть покатившейся башки казнимого.
   Кино не кино, а саунд-трек «ужастика»: голый голого дерет и кричит: - Не рви рубаху!
   Разгромный «сухой»  счет отбирал у пермяков последний шанс удержаться в премьер-лиге и не давал никакой надежды подержать ключи от призовых «Жигулей» в своих натруженных, но вовсе не мозолистых руках.
   А что касается команды Андрея, то она прочно закрепилась в тройке лидеров, оставив позади себя хамоватого «Литейщика», буквально зубами вцепившегося  в ляжку питерской «Плеяды», которая сама не ослабляла своей бульдожьей хватки.
   Добавленные судьей три с половиной минуты прошлись ржавой пилой по нервам игроков, но все же не изменили результата матча.
   3:0.
   
   
   
   
   

   
 
   
   
 
   

   
   
   
    
   
                Глава вторая

   Если о чем и мог Андрей говорить без устали, так это о футболе: с жаром и безотчетной страстью, как художники говорят о живописи, композиторы о музыке, или те и другие - о женщинах. Он надеялся, что успехи в спорте, который стал для него источником профессиональных знаний, таких же точных и строгих, как в математике и химии, помогут ему подняться на тот социальный уровень, где разрешение житейских задач не представляет никаких сложностей.
   Все будет окей и тип-топ.
   Андрей привык к этой мысли, приучал к ней мать и ненавязчиво внушал ее Светлане.
   - Буду я, все у нас будет, - самонадеянно заявлял он и дерзко вскидывал кулак, словно бросал вызов судьбе.
    Доверялся сердцу, интуиции.
   Если у него и был один серьезный недостаток, сильно огорчавший мать, так это его наплевательское отношение к высшему образованию.
   - Подопрет, - говорил он ей, - поступлю в институт и закончу. Скачивать из Интернета «шпоры» я умею.
   Андрей был совершенно уверен, что уж куда-куда, но в Государственный университет спорта он поступит без проблем.
   Легко.
   А захочет, рванет в Лондон – деньги на учебу в престижном спортивном университете Англии у него есть.
   Заодно язык выучит.
   Честно говоря, ни в какой институт поступать он не собирался, как и не хотел никуда уезжать из Москвы. Он любил ее, большую и шумную, с младенчества знакомую, как любят «малую» родину – уютную и тихую.
   А с того момента, как они решили со Светланой пожениться, его вообще ничто не волновало, кроме предстоящей свадьбы. Он бесконечно витал в облаках и с удовольствием представлял, как будет выглядеть его невеста в белом подвенечном платье и кого они с нею пригласят на торжество.
    Он даже не заметил, что мать, узнав о его намерении вступить в брак со сверстницей, опечаленно вздохнула.
   - Рано, - пожалела она сына. – Толком и не погулял.
   О том, что сама она вышла замуж по окончании школы, ее память умолчала.
   Если что и примиряло ее с предстоящим сватовством и последующим браком сына, так это слабая, своекорыстная мысль: чтобы не случилось теперь с нею, Андрей будет окружен какой-никакой заботой и, по возможности, избавлен от бытовых неудобств.
   Надежда, что ее безгранично любимый сын нашел свою «половину», что в столице еще не перевелись девушки, способные лаской покорять сердца мужчин, представлялась ей такой же слабой и наивной, как наказы сердобольных бабушек своим подросшим внукам: «Только никуда не уходите! Со двора – ни шагу. Ясно?»
   «С самого утра ясно»,  - молча кивали пацаны и лихорадочно соображали, куда бы свинтить с максимальной для  себя пользой: на останкинские пруды с удочкой или в ближайший лесопарк – пострелять ворон из арбалета, сделанного вместе с другом на его лоджии?
   В один из свободных дней Андрей познакомился с родителями Светланы.
   Ее отец – высокий кареглазый брюнет с высоким чистым лбом и довольно добродушным выражением лица показался ему нормальным мужиком, без выпендрежа, мол, молод ты еще брать в жены мою дочь. Вот  заработай «надцать-адцать» миллионов евро, тогда поговорим. Нет, ничего такого не было. Будучи еще молодым человеком, едва разменявшим пятый десяток, (Света сказала, что отцу «сорок лет и три месяца»), Оон крепко пожал руку, назвался Григорием Алексеевичем, сказал: «Рад познакомиться» и провел Андрея в просторный, богато обставленный кабинет.
     Усадив в кресло напротив, стал расспрашивать о семье.
      - Чем вы занимаетесь, я вкратце знаю, - сказал он по-свойски и одобрительно кивнул, точно согласился с теми мыслями, которые пришли к нему в этот момент. – Два дня назад, с подсказки дочери, включил «футбол» и, откровенно говоря, сам поразился красоте вашей игры.
    Андрей пожал плечами, дескать, обычное дело и стал отвечать на вопросы.
    Узнав, что его отец погиб в Афганистане, непосредственно перед выводом наших войск, он сочувственно кивнул и был несколько удивлен тем, что мать работает обыкновенным участковым терапевтом в городской поликлинике, что она одна растила сына, не выходя больше замуж.
    - Героическая женщина, - похвалил он «будущую сватью» и ее, как он выразился «благочестивый» характер. – Служить людям – дело трудное.
   «Неблагодарное», - вспомнил Андрей слова матери, но промолчал. И так ясно.
    То, что он не стал разглагольствовать на тему благородности врачебного труда, по-видимому, очень понравилось отцу Светланы, так как он тотчас предложил выпить за знакомство – «по граммульке».
    -  Точнее, по пятнадцать капель, как доктор прописал.
   Он достал из бара бутылку коллекционного «CAMUS CELEBRATION» и наполнил  бокалы.
   На столике уже стояли вазы с шоколадными конфетами, фруктамипирожными и вкусно пахнувшей домашней выпечкой.
   Светлана принесла тонко нарезанный лимон и подмигнула Андрею: не робей!
  А он и не робел. Переживал только ужасно. Хотел понравиться  ее родителям. Поэтому и замялся, не зная, что ответить на предложение «выпить». Сначала  хотел сослаться на установленный для себя «сухой закон», но,  сочтя такую «предъяву» неуместной, даже в чем-то вызывающе-обидной, вежливо пригубил коньяк.
   Заметив его равнодушие к алкоголю, отец невесты вернулся к теме спорта и, когда Андрей обмолвился, что со временем мечтает купить яхту, засмеялся.
   - Мы говорим «яхта», подразумеваем «Абрамович», мы говорим «Абрамович», подразумеваем… - он намеренно затянул финал фразы и пытливо посмотрел на избранника своей дочери, как бы проверяя,  угадает он верное слово или  придется «разжевывать».
   - Подразумеваем «Челси», - выпалил Андрей, интуитивно почувствовав правильный ответ.
   - Наш человек! – похвалил его Григорий Алексеевич и вскользь заметил, что мечты юности должны согревать старость.
 Разговорившись, он признался, что отдает предпочтение большому теннису, что сам когда-то возглавлял мужскую команду «плешки», но после того, как окончил институт и успешно построил деловую карьеру, времени на любимый теннис практически не осталось.
   - Бизнес требует жертв, - с сожалением развел он руками и предложил «пропустить по второй», отчего Андрей наотрез отказался.
   - Мы завтра утром вылетаем в Базель.
   Он всегда говорил «мы», если речь шла о команде.
   - Не пей, не гуляй, клубу деньги добывай? – засмеялся будущий тесть и в знак солидарности отодвинул от себя бокал.
   - Вам-то можно, - неуверенно предположил Андрей и услышал грустный вздох. – Уже нельзя.
   - Стенокардия? – по-врачебному осведомился Андрей, с детства знавший это слово.
   - Она, милая,  – подтвердил его догадку Григорий Алексеевич. – Жаба. Грудная.
   Будущая теща,  моложавая блондинка с такими же голубыми глазами, как у дочери, на правах хозяйки заглянула в кабинет и, как только Андрей встал ей навстречу, вальяжно протянула руку.
   - Ариадна Феликсовна.
   - Мать невесты, - счел нужным добавить Григорий Алексеевич и надолго замолчал.
   Андрей неловко поклонился, пожал холеные пальцы,  выдержал довольно долгий взгляд и сказал «очень приятно».
   - Рада познакомиться. Теперь уже лично, - сочла необходимым уточнить Ариадна Феликсовна, и в ее голосе послышалась глухая нотка недовольства.
   Андрею стало как-то неуютно и тоскливо на душе. Ворчливый тон будущей тещи он отнес на свой счет и сразу скис, понурился, не зная, куда деть руки. В конце концов, он сцепил их за спиной – не в карманы же засовывать, и поймал себя на мысли, что сватовство - дело нелегкое: не зря его раньше поручали «свахам».
   Выспросив у Андрея все, что ей было интересно знать, одобрив его намерение купить со временем загородный дом, а пока взять ипотечный кредит и купить трехкомнатную квартиру в элитной новостройке, где-нибудь поблизости, на той же  улице Вавилова или около метро «Университет», Ариадна Феликсовна сочла необходимым уточнить день свадьбы.
    - Чем раньше, тем лучше! – воскликнула Светлана и повисла на шее Андрея, всем своим видом давая понять, что полновластной хозяйкой в доме является не «папочка» и не « мамулечка», а она, возлюбленная невеста и будущая жена, которая жить не может без своего суженого.
   - Хорошо, -  согласилась Ариадна Феликсовна, выразив сожаление по поводу легкомысленного поведения дочери: «Ты, право слово, как дитя», и посмотрела на мужа. – У тебя есть возможность?
   - Есть, - понял суть ее вопроса  Григорий Алексеевич и обратился к Андрею. – Возвращайтесь из Базеля и относите заявление в загс. Я полагаю, что через неделю вас «распишут» и мы сыграем свадьбу.
   - Без обязательного испытательного срока? – недоверчиво полюбопытствовал Андрей. – Мне говорили, надо ждать три месяца.
   - Это для всех, - многозначительно произнесла Ариадна Феликсовна и одарила будущего зятя тем великосветским взглядом, за которым кроется не только близость к трону, но и родовое право занять престол в удобное для себя время.  Короче, она сСразу дала понять, что лучше угождать королеве, нежели ее взбалмошной дочери.   
   - Ма-ма, - предостерегающе пропела Светлана и пошла провожать Андрея, заявив родителям, что они и так все о нем знают, благодаря ее рассказам, в которых он представлен ею, как человек серьезный, целеустремленный и благовоспитанный, о чем они только что могли убедиться лично.
   - Еще я им сказала, - защебетала она в лифте, когда он радостно привлек к себе и ласково поцеловал, - что ты учтивый, расторопный, пунктуальный.
   - Щедрый, добрый, сексуальный, - засмеялся Андрей.
   - Да, да! – воскликнула Светлана. – И ничего смешного в этом я не вижу. Напротив, горжусь этим.
   - Чем? – слегка отстранился Андрей, не вполне понимая ее.
   - Тем, что ты у меня, - она ткнула его пальцем в грудь и показала на себя, - такой высокий, стройный и красивый. Вылитый  Ален Делон в осьмнадцать лет!
 - Нашла красавца! – усмехнулся он, польщенный  похвалой и неожиданным сравнением. – Если, и можно, чем и гордиться, так это моей обязательностью: сказал – сделал. Да и вообще, гордиться не надо.
  - А что надо? – выйдя из лифта, полюбопытствовала Светлана и уперлась ему в грудь руками. – Быстро отвечай!
   Андрей пожал плечами, шутливо напирая на нее.
  - Жить. Любить. Растить детей.
  - Па-а-анятно, - с явным одобрением в тоне пропела Светлана и подставила губы: целуй.
   Он подхватил ее на руки и понес к выходу мимо полусонного охранника.
   Из Базеля, где «Армада» сыграла вничью с тамошним «Монбланом», он привез Светлане перстень с красивым голубым сапфиром и подвенечный наряд от «ARMANI». Платье подошло невесте, как по фасону, так и размеру, что весьма обрадовало ее мать, представившую свою дочь принцессой на королевском балу.
   Когда Андрей сообщил друзьям о своей помолвке и скорой женитьбе (уже и документы отнесли), Ефим не поверил: « Ты что, Андрюша, с ума спрыгнул?», а  Иван неодобрительно покрутил пальцем у виска.
   - Ты и Дашкой восхищался, называл верной подругой, а что вышло?
   - Ха! – Андрей и слушать не хотел дружеских доводов. – Дашка – это чмо вульгарное против Светланы. А Светлана, нет слов, понимаешь? Нет слов! Балдеж и кайф, и все в одном бокале. Она такая… вроде, как и все, но я, блин, не могу! Меня к ней тянет, как магнитом. Угораю. А главное, очень умна. Все понимает.
   - Умна? – опасливо недоверчиво покосился Иван и пробежался  пальцами по рулю (друзья - они сидели у него в машине). – Тогда тебе кранты. Сгниешь подметкой.
   - Нет, почему же, - попытался возразить Андрей. – Ее интересует все, что и меня.
   - Пока она тебя не штемпельнула, - заметил Ефим, имевший опыт «трехмесячного мужа» и не скрывавшего теперь своего скепсиса.
   - В каком смысле?
   - Ну, пока ты паспорт свой не замарал, - разъяснил Иван.
   - Да, причем тут это! – возмутился Андрей. предположением  друзей. – Она говорит, что любит меня  и без загса, без штампа в паспорте.
   Иван постучал себя по лбу, потом стукнул Андрея.
   - ФедяДуня! Этим они нас и харакирят. Женская уловка, подкат сзади. Брык – и пятки в гору. Сухой счет.
   - Да, ладно! – отмахнулся Андрей, представив себя в неудобной позе. – Будет тебе страхов нагонять. Прорвемся.
   Иван посмотрел на него, как на придурка.
   Ввысунул голову в окно и сплюнул на асфальт.
   - Запомни, парень, - гнусаво-приблатненным тоном, врастяжку, заговорил он. – Ум – подлец. А бабий ум – подавно. Я сказал, предупредил, а там, как знаешь.
  - Вообще-то, она  скромная.
  - Пока.
  - Не жадная, простая.
  - Ты видел ее мать?
  - Конечно.
  - И как она тебе?
  Андрей задумался.
  - Гордячка. Держится, как королева.
   Иван еще раз сплюнул и повернулся лицо к Андрею.
  - Значит, и твоя Светлана такой станет.
  - Яблочко от яблоньки?
  - Вот именно, - подтвердил Иван. – Недалеко падает.
  - Я думаю, это неплохо, - поразмыслив, ответил Андрей. – Разве лучше, когда девушка целуется со всеми, кто ей кивнул тебе? Все время трется о кого-нибудь, виснет на шее?
   - Дашка не терлась, а что толку? – сочувствующим тоном заметил Иван. – Разлюбила и послала.
   - Сам же говорил, что она с «присвистом», - хмуро отозвался Андрей, думая о предстоящей свадьбе и связанных с нею расходах.
   - Я не о том, что с «присвистом», а о том, что бортанула.
   - Да это я  скозлил, сам ее обидел, - запоздало повинился Андрей. – Шлея под хвост попала. – Иван родился на сСтавропольщине, в селе, и он набрался от него «колхозных» поговорок.
   - Шлея не шлея, а семья, что колея, -  в рифму сказал Ефим и заговорил словами тренера. – Из нее хрен выберешься. А ты на подъеме, о тебе уже заговорили. Не сегодня-завтра, попадешь в «Реал», а то и в «Челси», как Рома Павлюченко;, в мировые звезды вырвешься. Так что, не ломай себе хребет, не подрезай крылья. А бабья - вон его сколько! – Он  широко повел рукой, как бы демонстрируя базарное изобилие дешевого товара, красная цена которому  - шапка сухарей.
    – Ты только посмотри!
  Ефим дал возможность своему опрометчивому другу поглазеть на людную столичную толпу и отмахнулся  от назойливых невест и шустрых претенденток на семейный трон.
   - Херня все это!
   - Сто пудов, - сказал Иван, и они вдвоем, перебивая друг друга, стали «приводить Андрея в чувство».
   Следуя логике видавших виды ловеласов, девушка, выходя замуж первый раз, любит совсем не жениха, а свои детские мечты о счастье и сексуальные фантазии. Если даже допустить, что она способна в это время здраво рассуждать и прислушиваться к собственному сердцу, что весьма спорно, она скорее предпочтет скромного банковского клерка «без особых примет», нежели стройного блондина, наделенного всеми качествами лидера и талантом центрфорварда.
   - И знаешь, почему? – хитро прищурился Ефим.
   Андрей откровенно сказал, что «не знает».
   - Тогда слушай, что тебе скажет главный смотритель порносайтов и ведущий специалист по видовой совместимости мужских и женских особей класса «чмо вульгарис».
   - Харэ базлать, - осадил его сплюнул в окно Иван. – Трепись по делу.
   Он не терпел долгих прелюдий.
   - Обижаешь, - высказал ему Ефим. – На грубость, можно сказать, провоцируешь. Все дело в том, - демонстративно повернулся он к Андрею, как учитель к плохо успевающему школяру, - что девушке, вышедшей замуж, трудно представить себя в роли жены. Она панически чувствует, что ей до зарезу необходим такой психологический фон, на котором она выглядела бы постоянно недосягаемой. Ангелом во плоти. Отсюда, - Ефим иронически хмыкнул, - если девушка чувствует себя не вполне уверенно перед своим избранником, она изо всех сил старается привить ему комплекс вины, прежде всего, перед ней.
   - А если она чувствует себя на равных? – поинтересовался Андрей, пытаясь сбить Ефима с его профессорского тона.
   Леман кивнул, мол, не спешите задавать вопросы.
   - Таких мало. Их практически нет. Но, допустим. Тогда я смело могу утверждать, что женщина, заведомо понимая себя как величину большую, нежели объект ее внимания, - он криво усмехнулся, сознавая всю нереальность данного предположения, - похваливает мужа, заведомо чувствуя себя в безопасности. Верный признак ее равнодушия.
   - Кто сильнее, тот и ласковее? – неуверенно спросил Андрей, внимательно слушая Ефима.
   - Типа того. Психологи считают, что женщина – особенно в начале материнства, необычайно ласкова со своим ребенком, нежна и заботлива, но проходит время, и эта же самая мать становится придирчиво-строгой, злой и несправедливо-жестокой. Отцы строже к сыновьям, матери – к дочкам.
   - Отец не научит, сосед проучит, - подал голос Иван и посмотрел на Андрея, с тем выражением лица, словно хотел сказать: « Для тебя, дубина, язык в помело оббиваем, слушайся старших».
   - Но мы отвлеклись, - призвал «аудиторию» к тишине «главный разоритель порносайтов» и специалист по транссексуальной  адаптации. – Да, да! Предвижу ваш вопрос: так почему же есть понятие «поклонницы»? Восторженные, многочисленные и так далее. С удовольствием отвечу: все потому же. В свете той или иной знаменитости, обратившей на женщину свой благосклонный взор, а под знаменитостью мы с вами, разумеется, подразумеваем мужчину, который знаменит уже одним тем, что рожден не женщиной, любая красавица становится эмоционально возвышеннее, горделивее – вот, с кем она знакома! Вот, с кем идет, стоит или – ха-ха! – пеняйте на свое воображение, мы люди взрослые,  - возможно, совершает нечто другое. , Эи эта эмоциональная приподнятость, излишняя восторженность, если хотите, создает у женщины иллюзию собственного величия и социальной значимости такой степени осязаемости, что можно позволить себе и… полюбить.. – Ефим сладострастно потер руки и осклабился. – Ну, скажем, некое юное дарование. – Он на секунду задумался. – Или певца без голоса, но непременно знаменитого, хотя мужчина знаменит уже тем, что родился не женщиной,   илили стриптизера, чью фотосессию печатали в журнале для раскрепощенных дам.
   - Того же футболиста, - подъелдыкнул Иван.
   - Даже старого жопошника, сколотившего состояние на продаже мест в парламенте,  – предельно заострил свою мысль Ефим. -  Женщина – улитка. Ей нужна психологическая раковина, ощущение безопасности и комфорта. Вот почему она заранее отказывается от любви, подчеркиваю: от своей. Женщина  интуитивно знает, что любовь трагична, но! - вошел в образ лектора Ефим и многозначительно поднял палец, фокусируя на нем внимание своей «аудитории», - отрекаясь от своей сердечной зависимости, она непременно требует любви к себе.  Оказавшись в столь необходимых для себя условиях комфорта, она вдруг начинает нервничать от невозможности любить самой. Она завидует мужчине: он ведь любит! Сам! Значит, он самодостаточен, эгостичен в выборе – он Бог! – что хочет, то и делает! – Ефим хлопнул в ладоши, обрадовавшись сделанному выводу, и тут же поскучнел, вернувшись к теме разговора. – И женщина впадает в тихую тоску, хандру, истерику. Она буквально не находит себе места, злится и ненавидит того, кто ее любит, кто дал возможность н е н а в и д е т ь.
   - Стопудово! – согласился с ним Иван. – Я не знаю, какой ты «гоп-стопник порнухи» и специалист по дрочилову, но балабол ты классный. Гони дальше.
   - Продолжаю, - пропустил мимо ушей  скабрезного «специалиста» Ефим и посмотрел на Андрея, желая убедиться, что его страстная речь образумила друга,  и он не собирается, «задрав штаны», бежать вслед за невестой. – Исключение составляют женщины с так называемым «мужским характером», который позволяет сохранить взыскуемую ровность отношений, отвечая добром на добро. Но это, повторяю, исключение.
   Видя, что Андрей все еще стоит на пороге загса и зачарованно смотрит на свою невесту, вместо того, чтобы бежать от нее к друзьям-товарищам, Ефим
кашлянул, прочистил горло и решил развеять колдовские чары.
   - Для женщины любой мужчина, признавшийся ей в любви – глупец!
   -  Почему? – нахмурился Андрей, все эти дни без устали объяснявшийся в любви  и не заметивший в глазах Светланы даже тени осуждения.
   - Потому, что перпендикуляр! – прозвучал ответ с немыслимой категоричностью. – Если мужчина, которого женщина искренне считает умным, то есть, равным себе, выказывает желание жениться на ней, попасть под каблук и лишиться навсегда свободы, совершенной и безумно-притягательной, она тотчас отвечает презрением.
   -  За лоха считает? – задумчиво спросил Андрей, в очередной раз  поражаясь эрудиции Ефима.
   - Представь себе! – воскликнул признанный авторитет  в области семейных отношений и пытливо посмотрел на Саттара, вежливо молчавшего все это время. – Я верно говорю, мой закавказский друг?
   - Завидуешь, - коротко ответил Гюльазизов.
   - Чему? – покосился на него Иван.
   - Андрей лубит, Света лубит, свадьбу играть нада.
   - После тебя, кунак, - предупреждающе сказал Ефим, - после тебя, родной.
     Они заспорили,  но азербайджанец не сдавался: «Жениться это хорошо – детишки будут».
   Результат бурной дискуссии оказался «ничейным».
   Два человека были «за» вступление Андрея в брак, два – категорически против.
   - Не дело ты затеял, ох, не дело.
   Андрей промолчал.
   Любящий надеется на чудо.


















                Глава третья

   Не легким вышел разговор и с матерью.
   - Твоя женитьба – блажь. Восемнадцать лет – не возраст для создания семьи.
  - Но почему же мать Светланы так не говорит? – огрызнулся Андрея, в мальчишеской самозащите.
  - Да потому что у нее дочь!  А у меня – сын! Две разные природы, понимаешь? 
   - Нет,  не понимаю! – злился Андрей, словно мать отбирала у него любимую игрушку. – Сказал: женюсь, значит, женюсь!
   - Потом поймешь, да будет поздно, - пригрозила мать в своей уступчивой манере. – Кстати, мне звонил твой тренер.
   - Кучер?
   - Да. Николай Николаевич.
   - И о чем же вы с ним говорили? – спросил  он, прекрасно  сознавая, о чем могла идти речь. Конечно же, тренер просил  всячески воздействовать на него, просил мать образумить глупого сына - передать ему свое неудовольствие по поводу скоропалительной женитьбы.
   Мать грустно улыбнулась.
   - О твоей безоглядной влюбчивости.
 - Ма!  – разозлился Андрей на Ник-Ника, настроившего мать против него. – Я не влюбился, понимаешь? Я  люблю! Люблю и все! Ты это понимаешь? Я на самом деле счастлив. Пять голов забил за две игры! Что? Мало?
   Мать покачала головой.
   - Не в этом, сынок, дело.
   - Тогда в чем? – Андрей вскочил и стал кружить по комнате. – Как деньги зарабатывать, так я уже большой, а как жениться – шапка до ушей?
    - Ты у меня идеалист. Это меня пугает.
    - Почему?
    - Веришь в девичью любовь. А она, поверь, короче моего мизинца.
    Беспокойство за сына не покидало ее.
    -  Не суди по себе! – неосторожно ответил Андрей, и мать расплакалась.
    -  Рада бы, не получается, - проговорила  она сквозь слезы и горестно добавила: «Любовь до порога, а после порога – жизнь».
   - Ну,  вот и хорошо, не смерть же, - улыбнулся Андрей, пытаясь перевести неприятный для себя разговор в шутку и тем самым склонить мать на свою сторону. – Сама же говорила, будешь идеальной бабушкой.
   Мать всхлипнула шмыгнула носом, промокнула глаза кухонной салфеткой.
   - У любви, как у костра, пламя неровное.
   - Жизнь – она тоже в полоску.
   Видя, что Андрея ничем не проймешь,  и он будет стоять на своем до упора, она слезливо пожаловалась: «Николай Николаевич хотел сделать тебя капитаном команды, а теперь, наверно, передумает».
   - Тоже мне, беда! – отмахнулся Андрей и вместо одного куска  сахара плюхнул себе в чай целых три – все же занервничал.
   Они встречались со Светланой вторую неделю, и  необыкновенно-радостное чувство привязанности друг к другу нарастало с каждым днем.
   Часы, проведенные вместе, казались минутами, а ночи,  проведенные  порознь, растягивались в вечность, пугающую своей беспросветностью.
   Это не могло не сказываться на умонастроении Андрея и его душевном состоянии. Он стал пропускать тренировки, избегать общения с друзьями, сменил номер мобильного телефона и все больше размышлял о своем будущем: со Светланой или без нее. Без нее заглядывать в завтрашний день было так же тоскливо, как заглядывать в пустой колодец или разрушенный храм с его закопченными стенами, сыростью и зияющими дырами в куполе. А там, где ему улыбалась Светлана, он ощущал нервный трепет, радостный избыток сил и неуемную веру в себя. Хотелось говорить  стихами, встречать на себе ответный страстный взор и осязать девичье тело. Светлана была так хороша собою, так мила и безыскусна, что он мысленно звал ее своей «мадонной» и сотни раз на дню повторял пушкинскую строчку : «Чистейшей прелести чистейший образец». Все его знакомые девушки не шли ни в какое сравнение с ней и на ее фоне смотрелись, как засушенные лепестки цикория, которые он обнаружил в книге «Унесенные ветром»,  в книге, которую нередко перечитывала мать.
   При всей своей выдержке и внешней невозмутимости, Андрей очень волновался перед  свадьбой и сам не мог ответить: почему? Его стали мучить опасения, что свадьба может быть расстроена властолюбивой Ариадной Феликсовной, которая была недовольна скоропалительным романом дочери.
 Мысль о том, что его «мадонна» может стать заложницей родительских амбиций – она была единственной наследницей их движимого и недвижимого имущества, исчисляемого в десятках миллионов евро, была настолько тягостной, что он невольно хмурился и погружался в свои страхинадолго умолкал.
   О том, что Светлана -  дочь весьма состоятельных родителей, он как-то не думал. Не размышлял на этот счет. А после очередного разговора с Иваном, который сказал, что Андрей рубит дерево не по себе, « не в свои сани садится», крепко задумался.
   Кто-то увидел в его молчаливости деловую сосредоточенность предприимчивого человека, сумевшего влюбить в себя богатую невесту, кто-то заподозрил тайное сожаление по поводу наметившегося бракосочетания: быть мужем-футболистом юной состоятельной жены – доля не легкая, можно сказать, кабальная.
   Свадьбу решили справлять в одном из столичных ресторанов, принадлежавших Ариадне Феликсовне, но управлявшихся наемными директорами.
   Сначала выбор пал на небольшой уютный «Сириус» в Уланском переулке, но потом решили расположиться на Пречистенке в роскошной «Аркадии».
   Мать Андрея, уступившая свое место рядом с сыном Ивану Милованову, игравшему роль «дружки», время от времени отворачивалась от стола и промокала глаза влажным платком. Никого, кроме сына, у нее в жизни не было, и вот он оставлял ее одну. Обидно и несправедливо. Роди, вскорми, поставь на ноги и отдай в чужие руки. Кто будет заботиться го нем так, как пласталась она? Кто поймет его душу, поддержит в трудную минуту, убережет от ошибок – отдаст себя всю, без остатка? Только она, мать.
   «Андрюшенька, сыночек, - молилась Ольга Владимировна про себя, - дай Бог тебе счастья, а я всегда буду с тобой, где бы ты ни был. Душой и сердцем».
   Нет, она не протестовала против его брака. Несмотря на свои восемнадцать лет, выглядел он старше и поражал избытком сил. Пусть женится, тем более, невеста ей понравилась. Мила и обходительна, а главное, любит Андрея. Это видно. Этого не скроешь. «Пусть входит в берега, думала она о сыне, как о широко разлившейся в весеннее половодье реке. Иначе можно так разбаловаться, что глазом не успеешь моргнуть, увязнешь в трясине разврата».
   И, опять же, не разврат сам по себе страшен.
  Опасна сама атмосфера «свободной любви», «безопасного секса» - пьянство, загулы, наркотики. Весь «букет пороков» и, как следствие, трагический исход. СПИД или сифилис.
   Смертельная инфекция, психиатрический стационар.
   Как говорит Андрей, офсайд и аут.
   Когда церемониал бракосочетания подошел к логическому завершению,  и всем захотелось кричать «горько», заглушая звон бокалов, она немного успокоилась.  Поднимая фужер с розовым шампанским в честь новобрачных,  отважно посмотрела на сватов – родителей Светланы и улыбнулась самой искренней улыбкой.
   В самом деле, грустить не о чем.
   Жизнь продолжается.
   Если у молодых вскоре родится ребенок, она уволится с работы,  и с радостью будет помогать снохе.
   Представив себя с внучкой на руках ,(внука она не хотела),  Ольга Владимировна еще раз улыбнулась, теперь уже сыну, и осушила свой бокал.
   «Жаль, отец не дожил до моей свадьбы, - глядя на взволнованную мать, подумал Андрей и пригласил Светлану на тур вальса.
    - Ты чудо! – прошептала она и крепко взяла его за руку.
   Ладная, стройная, тонкая в талии, с высокой грудью и бесподобной улыбкой, она была ослепительно хороша в подвенечном наряде.
   У нее были свои золотисто-солнечные волосы. Никакой «химии». И это очень нравилось Андрею. Человек естественный, он не любил притвор. Когда девчонки начинали жеманиться, говорить нараспев и округлять рот, ему всякий раз хотелось надавать им по затылкам, куклам московским.
   Умение листать журналы мод и одеваться по каталогам бутиков еще не значит обладать вкусом и правом говорить о себе, как о личности. Да и о какой самодостаточности можно вести речь, если при слове «мораль» у многих знакомых девушек губы кривились, как при изжоге, а упоминание элементарных правил этикета вызывало приступ тошноты и сдавленный вопль: «Да вы чо, пацаны, охренели?»
   А ведь давно известно, что нет ничего обаятельнее девичьей скромности, этого чистейшего источника подлинной нежности, способной утолить и жажду жизни, и жажду любви. Идеальная девушка – скромная. Когда Андрей размышлял о женском «праве на ошибку», о ее внешнем лоске и самоуверенности, он приходил к единственному выводу: оттого и лезут парни в петлю, что не находят идеал, не знают, как жить в мире голых инстинктов? Оттого и спиваются и забивают ноздри кокаином, что девушки желают пребывать в любви, как некий джинн - в бутылке «пофигизма».
   Он частенько заглядывал в глянцевые журналы и удивлялся дебильным подсказкам «психолухов». «Посмотрите на себя в зеркало и скажите, что вы лучше всех». Ага. Как бы не так. Если все «лучше всех», то драма жизни неизбежна. Да что там драма – трагедия. Лабиринт без выхода. Сколько раз взгляд Андрея скользил по лицам самоуверенных стерв, как по решетке городского парка: все необычайно-привлекательно и однообразно до зевоты.
   Знакомился, сходился с ними и вскоре ужасался: то, что раньше казалось изяществом и повышенной чувствительностью, оборачивалось ледяной холодностью и эмоциональной тупостью.
   Объясняясь Светлане в любви, Андрей нисколько не лгал, хотя к словам относился с подозрением. Он просто выражал свое чувство, как настоящий влюбленный, искренне верящий в то, что его чувство с каждым днем, будет глубже и ярче, пламеннее и сильнее. Для него это было так же ясно, как и то, что жизнь без Светланы теряла смысл.
   Начни Кучер активно противодействовать его желанию жениться, демонстративно сажать на скамью запасных и всячески гнобить, он бы забросил тренировки и стал конфликтовать с тренером. Разумеется, долго это длиться не могло бы, и Андрей решил жениться, как можно скорее, чтобы не вылететь из клуба в два счета. Бум – и его нет. Он убедил Светлану добиться от своих родителей согласия на замужество, ибо неопределенность положения только усугубляло бы его положение в команде, да и их отношения тоже. Он ведь не отказывался ни от венчания, ни от заключения брачного контракта. Он готов был взять кредит и ввязаться в ипотеку, приобрести квартиру на кабальных для себя условиях, еще не зная о том подарке, который сделает хозяин «Армады». Он рад был полностью содержать семью, жену и будущего ребенка, и поклялся, что сделает все от него зависящее, чтобы у них появился загородный дом. Собственный коттедж. С ванной «джакузи», бассейном и бильярдным залом. Все, как у людей, как у ее родителей. Андрей чувствовал в себе такую мощь, такие силы, что встреться ему Иван Поддубный, он уложил бы его на лопатки. Честное слово! Если Светлана захочет, она будет ездить с ним на сборы, на игры и повидает весь мир.
   Его клятвы, уверения, мечты о будущей совместной жизни были искренними и предельно страстными. Именно эта самозабвенная преданность их будущей семейной жизни, еще, конечно,  красота и обаяние Андрея, так взволновали Светлану, что она почувствовала головокружение и, чтобы не упасть, бросилась ему в объятия.
   «Держи меня, - шепнула она тихо, выходя из загса, - а то я упаду».
   Он подхватил ее на руки и закружил на месте.
   Золото ее волос,  как нельзя лучше сочеталось с бездонной синевой  больших, ликующе-счастливых глаз..
   Купив Светлане свадебное платье, Андрей сам примерил несколько костюмов и подобрал тот, который оказался ему впору и привлек внимание стильным силуэтом.
   Мать одобрила его выбор,  и они вместе подобрали к нему галстук и сорочку.
   Оставалось купить туфли и постричься: съездить в салон красоты  - сделать прическу.
    С обувью у него были проблемы: не всякая модель, радовавшая глаз безукоризненным дизайном, давала ощущение комфорта.
   Они с матерью побывали в трех обувных центрах, в двух десятках бутиков, пока случайно не напали на удобную пару туфель в магазине «Карло Пазолини» на Цветном бульваре.
   - Теперь бы еще волосы подрезать. Отрасли, - придирчиво оглядела его мать и пошла с покупками к машине. – Но это ты уж сам, без меня.
   Андрей не считал, что он зарос, как «чмо», но, коль менять имидж холостяка на образ человека семейного, то менять его полностью – в рамках «тотальных инноваций».
   Сделав прическу, облачившись во все новое, свадебное, Андрей поправил галстук, потянул шею, подбородок,  поддернул манжеты сорочки так, что стали заметны бриллиантовые запонки сначала на левой руке, затем на правой. , и, Ббросив последний взгляд в зеркало, он подмигнул своему отражению.
   Жених готов, но где ж невеста?
   Когда Андрей увидел ее в свадебном  платье, с роскошной фатой и букетом белых роз, он онемел от восхищения:.
    нНебесной красоты девчонка!
    Его любимая.
    Его жена.
    Не было человека, который бы не сказал, что они со Светланой – чудесная пара.
    Гостей собралось человек сто, если не больше. В основном, родственники Светланы и друзья Андрея во главе с главным тренером. Все их здравицы, призывы и вдохновенные тосты сводились к тому, чтобы  жена как можно чаще протирала обувь мужа, тогда он точно окажется у нее под каблуком.
   - И не забывала расчесывать кудри, - подала голос Ариадна Феликсовна, горделиво приосанившись.
  Президент клуба прислал молодоженам приветственную телеграмму из Милана, где находился по делам российского Футбольного союза,  а владелец «Армады», Аркадий Львович Широглаз – уполномочил  генерального директора команды передать им  ключи от трехкомнатной квартиры в новом доме.
   Радость новобрачных была неописуемой.
   - Впряглись в тягло, - буркнул себе под нос Кучер, но его реплики, похоже, никто не расслышал. Как выяснилось позже, именно он надоумил Аркадия Львовича сделать столь щедрый подарок.
   Друзья преподнесли Андрею наручный хронограф.
   - Часы на удачу, - со значением сказал Иван, вручая презент, стоивший, конечно, сумасшедших денег. Это была последняя сенсационная модель DIOR CHRISTIAL DEEP RED – корпус из белого золота, сапфировое стекло и плавающие бриллианты.
   -  Пятьсот экземпляров, каждый образец пронумерован, - счел нужным добавить Ефим.
   Андрей изучил циферблат и с удовольствием обнаружил на корпусе  две «счастливые» девятки.
   Он понял задумку ребят.
   Ему всегда нравилась цифра девять, под которой выступали на поле выдающиеся форварды.  Каждый пацан, начиная гонять мяч, имеет перед глазами того, кем он постоянно восхищается. Стремится в начале повторить, а там и превзойти кумира. Задача сложная, порой невыполнимая. Ведь каждый выдающийся игрок еще и огромная тайна. Но так хочется мальчишке  - хоть на вот столечко! – приблизиться к своему идеалу. Андрей не был исключением и мальцом наелозил «девятку» мелом у себя на пузе.
Правда, кособокая цифра  больше смахивала на белого головастика.
    Пузо у него было черное, загорелое – они в то лето ездили с матерью в Анапу, на море.
    И по сей день число «девять» для Андрея столь значимое и магическое, что девятого числа каждого месяца он старался делать друзьям подарки, собирал их у себя дома, в квартире или в номере гостиницы - во время выездных матчей.
   Он и свадьбу наметил на девятое число, тем более, что этот день совпал с днем рождения Светланы – все так счастливо сошлось!
   Вот и выходило, что первая «девятка», выбитая на часах,  - это его личный игровой номер, а вторая  напоминала том, что свадьбу справляли девятого октября.
    Кстати, погода стояла отличная, на удивление теплая.
   - Затянулось бабье лето самодельной сигаретой, - балагурил Ефим Леман и подмигивал Саттару. – Женись, друг! Тоже квартиру получишь.
   Иван пьяно «утешал» Андрея.
   - Не журись, хлопчик. Не ты первый в хомут лезешь.
   Глеб Семенихин подначивал.
   - Не справишься, зови меня. Я безотказный.
   - Поможешь? – хватал его за руки и просительно заглядывал в глаза, как человек, попавший в беду, Сурен Манукян, и тотчас переводил взгляд на Андрея, уверяя того, что друзья не подведут и всегда заменят бойца на поле брани.
   - Любовной! – подчеркивал Ефим, начиная пересматривать свои воззрения на институт брака. И все смеялись.
   - Не жалеешь, дост? – по-дружески вежливо полюбопытствовал Саттар, сообщив, что его собственная свадьба перенесена по желанию невесты на конец октября.
   - О чем? –  спросил Андрей, не сводя влюбленных глаз с жены, оживленно болтавшей со своими подругами,  и ощущая легкое головокружение – от шампанского и переполнявшего сердце восторга.
   - О том, что женишься?
   - Да ты что! – засмеялся Андрей. – Я на седьмом небе от счастья.
   - Без шеста? – полюбопытствовал Ефим, уловивший конец фразы.
   - Что, без шеста? – в свою очередь спросил Иван, нетрезво вклиниваясь в разговор.
   Ефим счел нужным пояснить.
    - Я спрашиваю: он прыгает до потолка, до неба -  без шеста?
    - На крыльях взлетаю, - не обижаясь на дружескую подковырку, весело сказал Андрей и подмигнул Саттару.
    - Жениться это хорошо!
   Колебался ли он перед столь серьезным шагом, как женитьба, сомневался ли в правильности своих действий, способных круто изменить все его планы, честолюбивые замыслы, всю его жизнь? Конечно, нет. Нет, нет и тысячу раз нет. Ни на секунду не поддался естественной для эгоистическойразнузданной юности панике.
   Порвал с беспечной молодостью так же легко и просто, как обрывают нитку, торчащую из шва.
    Ефим театрально вздохнул, изображая вселенскую скорбь.
    - Если у еврея нет денег, чтобы купить скрипку, он покупает чернильницу, чтобы стать писателем. Но, если их давно не производят, вы думаете, он страдает?  Ничего подобного! Он начинает торговать канифолью, услаждая души тех, кто обзавелся скрипкой.
   Испив чашу скорби до дна, Ефим направился к музыкантам, о чем-то пошептался с их руководителем и те грянули забойный рок-н-ролл, перемежая его русскими частушками.
    Стаптывали каблуки, плясали «семь-сорок», хохотали.               
    Знакомились между собой и обменивались анекдотами.               
     Шутки, прибаутки сыпались, как листья с кленов, горевших самоварной медью и червонным золотом.
   Жених не сводил восхищенного взора с невесты, а она – с него, изредка любуясь обручальным кольцом.
   Рук они не разымали, и все попытки гостей украсть невесту, оказались напрасными.















                Глава четвертая

    После свадьбы Светлана накупила уйму всяких тестов и едва не лишилась чувств, когда в один из дней проба показала «полоску беременности».
   Андрей был с командой в Голландии, когда она позвонила ему на мобильник и радостно выпалила: «У нас будет малыш!»
   Он ждал этого сообщения, но все равно онемел.
   - А…
   - Ты где?
   - Да тут. Едем на матч.
   - Ты меня слышишь?
   - Хорошо, - заверил Андрей и тотчас усомнился. – А это точно?
   - Думаю, да, - ответила Светлана. – Два разных теста подтвердили.
   Андрей понизил голос и сказал, чтобы она тяжелого не поднимала: берегла себя.
    - Лапунюшка, целую.
   - Нет, - возразила Светлана, - это ты себя береги, нам нужен папа.
    Возвращаясь домой, он купил цветы – букет роскошных роз.
      Светлана повисла у него на шее.
     - Я соскучилась. Сильно, сильно.
     - Я тоже, - ответил Андрей. – Сина, сина.
    - О, - шутливо отстранилась Светлана и лукаво сузила глаза. – Вы говорить по-китайски?
    - Сапсем мал-мал, е-мое и тэн пянь.
    - Что значит «тэн-пянь»? – ее глаза расширились, и он вновь поцеловал родные губы – нежно-нежно.
    - Я тебя люблю, - сказал Андрей, на ходу придумав перевод.
    -  И я тебя тэн-пянь, и наш малыш тебя тэн-пянь, - охотно включилась она в словесную игру.

   
     Дурачась, Светлана силилась поцеловать его взасос, но у нее это плохо получалось, и она махнула.
   - Каждый должен заниматься своим делом.
   Губы ее вытянулись, и Андрею ничего не оставалось, как продемонстрировать свои мимические навыки.
   - Ого! – похвалила она его и тотчас нахмурилась. – Я вижу, до меня ты время даром не терял.
   - Это природное, - отшутился Андрей, начиная понимать «основной  закон сексодинамики»: женщине очень важно знать и быть уверенной, что ее избранник никогда никого не любил, разве что, переживал чувство влюбленности.
   Он поцеловал ее и понес в спальню.
  - Но трахаюсь я лучше.
   Светлана возмутилась.
  - Не говори так! Ненавижу это слово. Я хочу, чтоб ты меня любил, а «трахаются» пусть ****ушки. Сучки. Мразь.
   И столько ненависти было в этой ее фразе и последовавших уточнениях, что Андрей тут же поклялся.
   - Все. Прости. Ты - мужняя жена, любимая и несравненная.
   - А ты не смейся.
   - Я и не смеюсь, - поспешно ответил Андрей.
   Когда Светлана начинала говорить, настаивать и отчитывать, даже слово вставить в свое оправдание было невозможно.
   - Молчи и слушай, что я говорю.
   - Это еще почему?
   - По кочану. Я в доме госпожа, понятно?
   - Нет.
   - Пиши на себя жалобу.
   Андрей сам не заметил, как полностью оказался в ее власти. Она вскружила ему голову сильнее, чем он ей. Душа ее парила меньше, нежели ему того хотелось, но тело чутко отзывалось на все его прикосновения.
   - Андрюша, - признавалась Светлана ночами. – Ты подходишь ко мне, как ключик к замочку. Я улетаю на третьей минуте.
   Ее голосовые модуляции лучше всяких слов передавали любовный экстаз.
   «Это тебе так кажется», - хотел сказать Андрей, но промолчал. На самом деле должно было пройти минут двадцать, а то и полчаса, прежде чем она вскрикнет и дернется лопнувшей струной.
   Крайняя неопытность Светланы, как в интимной жизни, так и в бытовых вопросах, позволили ему почувствовать себя главой семьи, непререкаемым авторитетом, но длилось его «царствование» не больше двух месяцев.
   Как только Светлана убедилась в том, что счастливая и желанная пора материнства не за горами, она тут же взяла на себя роль полновластной хозяйки дома, имея  смутные представления об истинном характере взятых на  себя обязанностей.  Трудности ведения домашнего хозяйства ее не пугали по той простой причине, что она  едва ли знала о них больше, нежели любая «папенькина» дочь, избалованная родительским доглядом. Она не представляла себе, как материнство может повлиять на ее восприятие ребенка и мужа, как изменит мир ее привычек и растревожит воображение. С малых лет приученной к идеальному комфорту, ей совершенно не приходило в голову, что с рождением ребенка она станет меньше уделять себе внимания, реже общаться с подругами, бывать в театрах, на званых вечерах и концертах. Она наивно полагала, что статус замужней девушки никак не скажется на ее сокровенных чувствах и пристрастиях, в лучшем случае вовлечет в иные формы общения с людьми, прежде всего с юношами и мужчинами, и ничего, помимо восхитительных эмоций, ей не принесет..
   В первые месяцы после замужества Светлана старалась не пропускать ни одного матча с участием Андрея. Если игра была в Москве, она приезжала на стадион: место в VIP- зоне было забронировано, а когда команда играла на выезде, смотрела по телевизору, бурно комментируя после возвращения «блудного мужа» его игру, самые неприятные эпитеты оставляя на потом, наутро, чтобы не испортить ночи с ее жарким шепотом, сдерживаемой страстью, (чтоб не навредить ребенку), и коротким, но до слез восторженным «люблю».
   Когда Светлана уУдостоверилась в своей беременности, она принялась ломать голову, как назвать ребенка и кто это будет: мальчик или девочка?
   - Думаю, девочка, - неожиданно для себя предположил Андрей вполне убежденным тоном.
   - Почему? – изумилась столь быстрому ответу Светлана.
   - Не знаю, - пожал он плечами. – Так чувствую.
   Светлана одобрительно взглянула на него, затем кокетливо зажала рот ладошкой, словно ей на ум пришла лукавая и восхитительная мысль, привстала на цыпочки и прошептала на ухо.
   - Сначала мы родим девочку, затем мальчика, а потом, - она задумалась, - потом, наверно…
   - Еще мальчика, - так же шепотом подсказал Андрей.
   - Нет, девочку, - воспротивилась его желанию Светлана.- Иначе не согласна.
   - Это не от нас зависит, - сказал он примиряюще, стараясь лишний раз не волновать жену. – Как получится.
   - От нас, от нас! – воскликнула она. – Чего хочешь, то и получишь.
   «Я хочу сына», - подумал Андрей, но вслух сказал иное.
   - Значит, будем хотеть.
   Он засмеялся.
  - Ты девочку, я мальчика.
   Он засмеялся.
   - Нет, - капризно надула губы Светлана, - Ты будешь хотеть того же, чего хочу я.
   Возражений она не принимала, а он так хотел дочь или  сына, что решил не спорить: считал глупым излишне много думать о поле ребенка. Кто бы ни родился, лишь бы малыш был здоровым и хорошеньким, как кукла. Чтоб любоваться и радоваться, носить на руках и прижимать к себе, как он любуется Светланой и радуется ей.
   Нет, лучше не загадывать, а просто подождать и посмотреть, кто же у них родится – мальчик или девочка? Лялька или нянька?      
   После прохождения УЗИ, Светлана сказала, что беременна девочкой, и Андрей согласился назвать дочь Софьей.
  - Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья, - объяснила ему свой выбор Светлана и стала загибать пальцы на его руке. - Любовь у нас с тобой есть, вера в то, что мы проживем счастливо и умрем в один день – тоже; равно, как и надежда, что вслед за Сонечкой у нас родится еще два сына.
   - Как минимум, - предупредил Андрей.
   С этого дня Светлана стала налегать на бутерброды с красной и черной икрой, с удовольствием поглощала котлеты, причем, холодные, с застывшим смальцем.
   Андрей смеялся, когда она «тайком» пробиралась на кухню во втором часу ночи и уписывала за обе щеки горбушку черного хлеба, натертую чесноком.
   - Есть хочу, нет сил, - признавалась она виновато.
   - Смотри, не раскорми ребенка, - остерегала ее Ольга Владимировна, мать Андрея. – Порвешься в родах.
   Светлана пугалась и несколько дней стойко боролась с «волчьим аппетитом».
   Затем все повторялось: ночь, холодильник, котлета.
   - Девочка в моем животе, - это моя любовь к тебе, - шептала она Андрею по ночам, избегая интима. – Нам ее надо беречь.
   Сначала ему очень нравилось такое сравнение, но вскоре он стал побаиваться: «А вдруг с ребенком что-нибудь случится? Бывает, что и мертвые рождаются», и на душе становилось тоскливо. Неуютно как-то. Боязно,  сразу за всех: и за ребенка, и за Светлану – ей рожать, и за ее любовь к нему.
   - Тебе что-то не нравится? – спрашивала его в такие минуты Светлана и просила смотреть ей в глаза.
   - Все нравится, - как можно радушнее отвечал Андрей, вслушиваясь в ее обворожительный голос.
   - Но я же вижу, - настаивала она.
   - Что ты видишь? – улыбался он, удивляясь ее беспокойству.
   - Что-то не так.
   - У кого?
   - У тебя.
   - Тебе показалось.
   Светлана хмыкала.
   - Вот видишь, тебя даже вопросы мои раздражают.
   - Не выдумывай, пожалуйста, - просил Андрей, стараясь успокоить ее. – Просто я переживаю за тебя.
   - За футбол ты свой переживаешь! – начинала она задираться, чтобы он «пожалел» ее, «свою бедную девочку».
   - И за футбол, конечно, - честно признавался Андрей, ласково целуя «малое дитя». – Чемпионат подходит к концу, нам осталось сыграть девять игр. Всего ничего, но матчи предстоят серьезные.
   - Футбол не может быть делом серьезным, - с непонятным ожесточением произнесла Светлана и отвернулась к стене.
   Андрею показалось, что он ослышался.
   - Это еще почему? – тронул он ее за плечо, пытаясь получить внятный ответ. – Разве квартира, в которой мы с тобой живем, не заработана игрой в футбол? Разве тех денег, что я получаю,  нам мало?
   - Если бы ты бросил свой дурацкий клуб, как предлагает моя мама, и взял в свои руки управление золотодобывающей компанией отца, о чем он тебе говорил не единожды, у нас таких квартир было бы уже с десяток. Пора взрослеть, Андрей. Ты человек женатый.
   - Это были слова не Светланы. Это были слова ее матери.
  Андрей услышал их  впервые ровно через месяц после свадьбы, .
. когда Ариадна Феликсовна завела разговор о «будущем» Андрея.
   - Футбол, - произнесла она гадливо, - вещь малосимпатичная. Можно сказать, постыдная. Бегать за мячом, в  трусах, семейным людям не пристало.
- Да у нас в команде уже пятеро детей имеют, - простодушно ответил Андрей и услышал обидный упрек.
 - Я вас считала умнее.
  Любое начинание, любое дело, все, что не могло принести или не приносило миллионной прибыли, воспринималось ею не иначе, как птичье гуано, заляпавшее свадебное платье дочери, когда она спускалась со ступенек загса.
   Будучи заботливой матерью, а вот теперь еще и тещей, Ариадна Феликсовна считала своим долгом направить зятя по разумной  стезе фамильного бизнеса.
    Ей хотелось раз и навсегда уберечь зятя от всех неудобств, бытовых неурядиц и чуждых ей влияний, дать ему добрый совет на все случаи жизни, направить его неуемную энергию (мальчишка ведь совсем, юнец), в нужное русло.
   Она просто обязана была придать его самостоятельности респектабельные формы.
   К тому же, Ариадна Феликсовна была очень взволнована токсикозом дочери и умоляла ее лечь на сохранение в одну из европейских клиник, отчего, слава Богу, Светлана решительно отказалась: побоялась оставить Андрея одного. Зато не переставала умолять его «прислушаться к маминым доводам» и стать компаньоном отца.
       Как всякая женщина она считала себя более практичной и приспособленной к жизни, чем Андрей, и считала возможным для себя ставить под сомнение успешность его спортивной карьеры, от которой теперь зависело материальное благополучие ее семьи и будущих детей. Она не могла взять в толк, отчего Андрей противится стать крупным бизнесменом, и так наивно радуется своему положению женатого человека, будучи, в сущности, желторотым юнцом. Ей было не понять, почему он с таким нетерпением ждет появления на свет их первенца, который  непременно будет отнимать у него больше времени и сил, нежели он это себе представляет. Правда, Андрей намекнул, что, если его клуб завоюет золото чемпионата, ему однозначно увеличат оклад. По крайней мере, он станет добиваться для себя более выгодных условий, будь это повышение заработка или суммы выплачиваемых премиальных.
   И когда он возбужденно-радостным голосом сообщал ей, что он забил два или три решающих гола и репутация лучшего бомбардира  прочно закрепилась за ним, а, следовательно, все будет «тип-топ», она несколько успокаивалась, хотя и продолжала дивиться тому, что он так предан футболу. Никто из ее сверстников и однокурсников, не увлекался чем-нибудь в той мере, в какой Андрей отдавался игре. Подивившись, она испытала укол зависти: ей показалось, что, благодаря своему увлечению, он чувствует себя увереннее в жизни, а, значит, во много раз сильнее ее. Светлана сама не заметила, как веселость Андрея стала ее раздражать. Она не могла уловить, чему он радуется, если приступы тошноты и головокружения стали мучить ее беспрерывно? С утра до полуночи, а там –  до рассвета. И ему ни разу не стукнуло в голову прийти домой пораньше, а то и вовсе пропустить ряд тренировок, как это делает она, пропуская лекции и даже семинары.
   Когда Андрею рассекли подбородок – зацепили бутсой во время игры, а он пошучивал, что «шрамы украшают мужчину», она ткнула его пальцем в лоб и заявила, что «шрамы украшали» остолопов в те далекие времена, когда не было мобильных телефонов, японских внедорожников и действенных средств для борьбы с тараканами.
   - Теперь, - уязвила она обескураженного ее натиском мужа, - когда все это имеется и обновляется каждые полгода,  символом мужественности стал банковский счет в его золото-валютном эквиваленте.
   Еще ее ужасно раздражали поклонницы Андрея.
   Перед каждым матчем и после него они собирались у  дома, правда, к подъезду их не подпускала охрана, караулили его и клянчили автографы. Некоторые «оторвы» осаждали его просьбами осчастливить хоть одну из них более «близким знакомством» и даже доходили до того, что нагло оскорбляли Светлану скабрезными шуточками.
    Может, их сборище льстило самолюбию Андрея, но лично ее очень огорчало, и она часто просила его «сделать что-нибудь».
   - Пора прекращать это безобразие!
   Раза два она обращалась в милицию, оставляла заявление  их «участковому», но никаких действенных мер с их стороны предпринято не было. Тогда она пожаловалась отцу, и его друзья из управления по борьбе с нелегальным оборотом наркотиков, быстро навели порядок в стане ретивых фанаток. Если они теперь и собирались, то у перекрестка, через который так или иначе должен был проезжать Андрей.
   Оскорблять Светлану тоже перестали.
    В общем, она стала в доме настоящей госпожой, тем более, что Андрей нередко уезжал с командой – иной раз на неделю, если игры были где-нибудь в Европе.
   Когда у них бывали гости, родные, близкие или друзья-подруги,  Светлана тотчас выступала на авансцену домашнего театра и с удовольствием замужней дамы, играющей роль героини, очаровательной и чуточку надменной, без стеснения отсылала Андрея за кулисы, в тень, изредка позволяя перекинуться ничего не значащими фразами с участниками семейного застолья.
   Будучи натурой практичной, строго умеренной в проявлении нежных чувств к мужу при посторонних, и гневливо-придирчивой при своей матери, она не переставала удивлять Андрея тем, что, режиссируя то или иное празднество, мгновенно становилась крайне требовательной к мелочам – внимание к ним делалось определяющим.
   С ней вообще начинало твориться нечто странное.
   То, что раньше радовало, начинало раздражать, а скучное воспринималось как ужасно занимательное. Эти перепады в настроении и мелочность возмущали Андрея, но мать советовала ему «не обращать внимания», успокаивать себя тем, что они со Светланой еще очень молоды и со временем «притрутся» характерами. Просто его юношеский эгоизм и ее женское самолюбие заставляют более пристально всматриваться друг в друга, подмечать самые мелкие, крохотные черты  и соотносить их с тем идеалом духовной близости, который поманил их и привел к супружеству, убедив обоих, что благодаря браку они не пропустят в своей жизни нечто важное.
    Ко всему прочему, она очень страдает от изнурительной рвоты.
    Андрей сам видел, как мучается Светлана,  и старался не противоречить ей.   Иной раз его личная жизнь напоминала американские горки – то захватывающие дух взлеты, то леденящие душу падения; то беспричинные ссоры, то безумные объятия, и всякий раз страсть захлестывала с головой и не давала опомниться.   Складывалось впечатление, что после свадьбы их пылкий роман только начал набирать обороты, требуя все новых и новых любовных признаний, неизъяснимо желанной, прямо-таки ненасытной физической близости и непонятно чем навеянной определенности, словно судьба вознамерилась навсегда лишить их сердечного успокоения.






   
 
   
   
   
   
   



                Глава пятая

     Андрей любил Светлану до озноба, до сердечной дрожи, до блаженного беспамятства, точнее, до… футбола.
    Он был игрок. Слуга безумного азарта.
    И с этим ничего нельзя было поделать. Он всегда хотел играть в футбол, а не зарабатывать с помощью футбола.
   Мало того, что результативная игра Андрея заставила тренера найти в своем лексиконе два завалящих поощрительных слова и похлопать его по плечу, как человека, на которого он надеялся больше всего, и тот не подвел в трудную минуту, Ник-Ник шепнул ему на ухо, чтоб он непременно выкроил время и нанес визит президенту клуба. , пожелавшему «лично пожать руку Куренцову».
    - Это важно? – недоверчиво посмотрел на тренера Андрей.
   - Очень, - многозначительно выставил палец Кучер. – Политика, брат. Без нее никуда. Так что, зайди. Непременно,. – повторил он и тут же предупредил, чтобы Андрей долго не задерживался, даже если ему предложат место в кресле.
   - А если он будет настаивать? – озаботился Андрей, имея в виду президента «Армады», пожелавшего «лично» пожать ему руку..
   - А будет настаивать, - почесал переносицу Кучер, - скажи, что занят.
   - Скажу, что жена себя неважно чувствует.
   - Нет, - предупредил тренер. – Так не говори. Не наговаривай на ближних. – Его лицо стало строгим. И, вообще, ссылаться на болезни – дурной тон. Лучше, скажи, что дел по горло. Мебель с женой присмотрели, надо оформить заказ.
   - Не засмеет? – насторожился Андрей, считая, чуть ли не зазорным говорить о бытовых «заморочках».
   - Напротив, похвалит. Он любит людей основательных, серьезных.
   Вечером Андрей предупредил Светлану, что утром рано уедет из дома.
      - Зачем? – недовольным тоном осведомилась она и выдавила в ложку сок лимона: ее вновь тошнило.
    - Для личного рукопожатия, - с усмешкой ответил Андрей, избегавший встреч с руководством команды. – Начальство хочет лицезреть своего форварда.
    - Лучше бы премию выписали, . – она разбавила сок водой и с отвращением выпила.
    - Я намекну, - пообещал Андрей и на следующий день заглянул в центральный офис клуба.
    Секретарша, манерная девица лет двадцати, сообщила президенту, что в его приемной «ждет аудиенции» некто Куренцов, которого он, вроде как желал видеть.
   Президент сослался на чрезвычайную занятость и попросил ее от его имени поблагодарить «нашу надежду» за хорошую игру.
   Андрей не дослушал, что ему лепетала секретарша, резко повернулся и покинул приемную.
   «Тоже мне, министр путей сообщения, композитор Шлемоносов», - почувствовал он обидный укол самолюбия и, поддернув воротник куртки, заторопился к машине.
   Дождь, начавшийся с утра, усилился.
   А президент и в самом деле был занят: говорил о возможности погашения долга, числившегося за клубом, путем выгодной продажи двух своих игроков
итальянскому клубу «Портофино». Разговор шел о Саттаре Гюльазизове и Сергее Реброве.
   - Саттара мы уступим вам за восемь миллионов евро, а за Сергея Реброва намерены просить три с половиной. А вот что касается Андрея Куренцова, сразу отвечу: он не продается. Нет, нет. Вряд ли мы найдем общий язык, - добродушно засмеялся президент, неплохо знавший итальянский язык. – Он нам самим нужен.
   - Даю семнадцать миллионов, - деловито объявил президент «Портофино». – Это на пять единиц больше его трансферной оценки.
   - Минутку, - попросил тайм-аут президент «Армады» и побеспокоил Аркадия Львовича звонком. – Нам итальянцы дают семнадцать миллионов.
   - За кого?
   - За Циркача, - неизвестно для чего шифруясь, доложил он боссу.
   Широглаз скорчил обиженную мину. Такое выражение лица бывает еще у одинокого дачника, пожелавшего виски со льдом, и к глубокому своему разочарованию узнавшему, что в холодильнике нет ни того, ни другого.
   - Мимо кассы, - ответил он хмуро и положил трубку.
   Циркач не продается.
   Минут через пять он сам набрал номер Кучера. Хотелось еще раз услышать его мнение о Куренцове.
   Николай Николаевич ответил, не задумываясь.
   - Чрезмерная страстность мешает ему совершенствовать мастерство в той мере, которая меня устроила бы, но игровое чутье потрясающее. Уверен, пройдет еще несколько лет, и он один будет стоить, как добрая сотня футболистов.
    - Страстность – залог нищеты, - раздумчиво сказал Аркадий Львович, почесывая голень, искусанную москитамикомарами. Отдых на одном из купленных им островов в Индийском океане был явно подпорчен насекомымимоскитами.
   Кучер дипломатично промолчал. Нет правды на земле. Но в том, что без страсти нет футбола, он был абсолютно уверен.
    - Ладно, - закончил разговор Широглаз, видя, что наставник «Армады» не собирается вступать в полемику, - присматривайте за ним. Впереди  чемпионат Европы. Я постараюсь сделать так, чтоб сборную России доверили тренировать вам.
   Как это всегда бывает, сработал «закон парных случаев», который хорошо знают хирурги и работники прокуратуры: позвонил владелец футбольного клуба «Зарядье». Ему, как и приставучему итальянцу, срочно понадобился Андрей Куренцов.
   Надо сказать, что футбольный клуб «Зарядье» когда-то был очень популярным в Москве, но последние сезоны он постоянно проигрывал своим кремлевским «однодверцам»,  внушительно-грозному «Литейщику» и подвижному, как ртуть, «Путейцу». Частая смена тренерского состава лишь усугубила положение команды. Спортивные хроникеры утверждали, что «не пройдет и полгода», как «Зарядье» будет не узнать. На чем основывался их неуемный оптимизм, трудно сказать, но сведущие люди поговаривали, что попечителем клуба стал никто иной, как столичный градоначальник, сам заядлый футболист и вдохновитель многих целевых программ, рассчитанных на оздоровление социальной напряженности в любимой им Москве.
   Так это или не так, могут сказать лишь заинтересованные службы, твердо знающие, что вилами на воде писано, а что легким ветром,  но обхаживать их мне,  откровенно говоря, некогда, да и какая разница? Воду толочь – вода будет. Лично я за то, чтобы все футбольные команды имели покровителями людей мудрых и достойных. Равно, как и граждане нашей необъятной родины. Но, вернемся, к «Зарядью». Если б оно имело более отчетливый стиль игры и лидерскую направленность, его, конечно, давно бы ждала участь грозненского «Факела». Он продержался на второй турнирной ступеньке премьер-лиги всего один сезон, хотя имел в своем составе крепких игроков. Руководство «Факела» делало все, чтобы команда оставалась в тройке лидеров, но северокавказский  клуб стал опасен для всех тех, чье существование основано на невежестве болельщиков, которых принято безжалостно водить за нос, имея доступ к государственным субсидиям.
    Повторяю, «Факел» стал опасен, его игра походила на игру команд-участниц Евролиги, жесткую и бескомпромиссную, он претендовал на «золото» России, и в спортивном закулисье был объявлен «выскочкой», бунтовщиком, возмутителем спокойствия. Так или иначе, он нарушал гармонию «московской пирамиды». Ее гранитную незыблемость.
   Статус-кво заквакало.
    Грозненский тренер, в профессиональных знаниях и честности которого никто не сомневался, был обвинен в «утаивании целевых средств» и отстранен от занимаемой должности - без права трудоустройства в качестве футбольного наставника.
   Сторожем при стадионе – пожалуйста.
 . Незадолго до громкого скандала произошло еще одно ЧП:
    Дмитрий Демин, один из лучших полузащитников премьер-лиги, выступавший за грозненский клуб, погиб в автомобильной катастрофе: у его
 «AUDI 8» на полном ходу отвалилось переднее колесо.
   Футбольный союз прислал  родителям Дмитрия «искреннее» соболезнование.
   Кстати, за «Факел» два сезона играл Сурен Манукян. Иван Милованов пробыл в команде год. Они, как и ряд ведущих игроков,  были переданы по трансферу другим соискателям чемпионского титула, и, некогда ярко горевший «Факел», густо зачадил, как подбитый кумулятивным снарядом
вражеский танк.
   Но вернемся к «Зарядью», к его владельцу,  внезапно изъявившему желание приобрести Андрея Куренцова.
   Аркадий Львович, успевший переговорить с Кучером и услышать от него самые оптимистические прогнозы в отношение спортивного будущего Андрея, сразу сказал, что «он один стоит сотни», имея в виду Куренцова.
   - Аркаша, - засмеялся хозяин «Зарядья». – Мы не на Привозе. Ты не тетя Циля, а я не Хаим Грач. Давай по делу.
   - Я и говорю: он стоит сотни.
   - Сотни чего?
   - Сотни других игроков.
   - Ты уверен? – в голосе купца послышались пугающие нотки сомнения.
   - Абсолютно, - ответил Широглаз, задирая брючину и разглядывая места комариных укусов.- Это так же верно, что меня зовут Аркадий, а народ нуждается в победах, даже самых маленьких. Я говорю о болельщиках «Армады», не забывая при этом себя.
   - Ой-ей-ей! Ты еще скажи, народу кушать нечего.
   - Сам знаешь, не скажу. На хлеб все могут заработать.
   - Так ведь хлебушка охота с маслицем.
   - О, зухен вей! – в тон ему засмеялся Широглаз. – Еще добавь: с икоркой.
   - С удовольствием добавлю. Человек слаб, сила соблазна велика, - ответил собеседник, намекая на свое желание купить Андрея Куренцова.
   - Надо бороться.
   - С тобой?
   - Ну, зачем же со мной, - отозвался Аркадий Львович, невольно кривя губы и представляя себе лицо набычившегося конкурента. – С соблазнами нужно бороться, со своей натурой.
   - Натура дура, штык молодец.
   - Ты угрожаешь? – Аркадий Львович поморщился и погладил на ноге расчесы. – Тогда ты ошибся звонком.
   - Я? Да ты что? Заговор, сговор – удел подлецов. А мы с тобой люди открытые. Это я присказку вспомнил. Своего кореша Церетели.
   - Не знаю, что говорит твой знакомый, но я повторяю: Андрей Куренцов стоит денег и денег серьезных. Ты уже читал, что пишут о нем в прессе, а пишут верно: у него абсолютный нюх на голевую ситуацию, автором которой он сам зачастую и является.
   - А если у него, - купец замялся, - нюх внезапно пропадет?
   - Продам! цену ломить не буду.
   - А сегодня, что хочешь?
   - Нисколько не хочу.
   - Ха-ха-ха! – засмеялся владелец «Зарядья». – Я тебя понял: чем выше цена, тем легче продать. Типа, у рыбака можно украсть лодку, но нельзя украсть надежду на богатый улов.
   - Кто счастлив в будущем, тот воистину счастлив.
   - Нормально, - в голосе собеседника послышалось одобрение. – Надо запомнить.
   - Запомни, - как можно добродушнее похвалил его намерение Аркадий Львович. – Кто вытаскивает лодку далеко на берег, тот и в море далеко уходит.
   - Все, Я понял. Редкие люди собой не торгуют.
   -  У тебя великолепная логика, но я бы сказал иначе.
   - Как?
   - На высокую гору сразу не взойдешь.
   - Да я не сразу. Двумя-тремя траншами.
   - Пятьдесят миллионов, - решительно озвучилвпервые назвал цифру Широглаз и деловито уточнил: -  Тридцать – задаток.
   - Тридцать – задаток? – ужаснулся купец. – Это по-каковски?
   - По-нашенски, - усмехнулся Аркадий Львович, ожидавший такой реакции  и готовый к ней, как опытный охотник за удачей. – Как только «Армада» отыграет сезон, я выставляю его на трансфер. Бабло в мешок.
  - Мда, - засомневался в реальности таких жестких условий хозяин «Зарядья». – Мне нравится, как ты трясешься над каждым своим игроком.
   - Сам игрок, - самодовольно ухмыльнулся Широглаз. – А, следовательно, жмот, сквалыга, скопидом.
   - Понятно. Чтобы почувствовать твердость земли, надобно топнуть и сильно?
   - Топай ни топай, но на высокую гору сразу не взойдешь.
   - Я в теме. Но, если без шуток?
   - А если без шуток, - откликнулся Аркадий Львович, - каждый мой игрок, это моя личная боевая единица.
   - И за что же ты бьешься?
   - За то же, брат, за что и ты: за счастье всех, кто с нами.
   - Блин! Умеешь строить образ.
   Польщенный похвалой, «борец за счастье» глянул на часы и недовольно поежился: он не позволял себе пространных аляляканий.
    - К вечеру душа печальней.
    - Ладно, позвоню как-нибудь утром. Возможно, сговоримся.
   - Я не одессит, но юмор понимаю.
    В трубке послышался вздох.
    - Придется копить гроши.
    - Могу одолжить, - засмеялся Широглаз, заведомо зная, что его предложение будет отвергнуто.  – Под двадцать два процента годовых.
   - Не потяну, - буркнул купец. – Сети порвались.
   Он тоже умел строить образ.



















 
   Андрей приехал домой в дурном расположении духа и сослался на усталость. Даже есть не стал. Чиновничья спесь его просто бесила. 
   Когда Светлана высказывала искреннее удивление по поводу его изнурительно-тяжелых тренировок, не понимая, зачем так «издеваться» над собой, Андрей не находил ничего лучшего, как пожимать плечами.
   - Я же футболист! Ноги-руки, физическое состояние – это моя работа, жизнь, в конце концов.
   - Какой ты у меня правильный, - фыркала она.
   - Вот такой, - соглашался он с ней, как можно мягче. – Морально-устойчивый тип. Никогда голы себе не забивал и не собираюсь.
   Отвечал так по одной-единственной причине: спросите любого нападающего, что ему снится чаще всего, и он чистосердечно ответит: «Мяч, забитый в свои ворота», - кошмар, повторяемый из года в год на протяжении десятилетий.
   Видение позора.
- И потом, - словно оправдываясь, говорил Андрей. – Что делает футболиста «звездой»? Страсть! Она одна.
   - Женщину, между прочим, тоже делает страсть, - вспыхивала Светлана. – Неотразимой и божественной. Но она почему-то жертвует собой, думает о муже и о детях, морит себя голодом, чтоб не порваться в родах, выворачивается наизнанку, когда ее тошнит и мутит так, что повеситься впору.
   В ее глазах были обида и недоумение.
   - Ты меня ни капельки не любишь!
   - Люблю, - в тысячный раз признавался Андрей, поражаясь ее «глухоте». 
   - А как ты меня любишь? – начинала она допрос «с пристрастием»,  и в ее голосе проскальзывали нотки скептицизма, как будто она не догадывалась. Как сильно он ее любит.
   - Сина, сина, - шутливо отвечал Андрей, переходя на «домашний китайский» язык.
   - Тэн-пянь? – расплывалась в улыбке Светлана и тотчас подставляла губы.
 - До умопомрачения.
 - Обманщик, - стыдила она. – Кто любит, тот уходит от себя к другому. Жертвует ради него всем, чем богат. А ты – несчастный эгоист. Радуешься тому, что тебя назначили ведущим в развлекательное «ток-шоу»: «Самый дебильный вид спорта». Он, видите ли, два гола забил! Делов-то куча! Лучше бы полы протер, ковры пропылесосил.
   - Зачем? – удивлялся Андрей. – Разве ты уже уволила нашу домработницу?
   - Затем, - огрызалась Светлана, лихорадочно соображая, чем бы еще досадить «законченному футболеру». О том, что он уйдет из команды и займется коммерцией, она уже и не мечтала. – Профилактики для.
   - Профилактики чего?
   - Гиподинамии.
   Сказать ей было явно нечего.
   Уж что-что, а уменьшение физических нагрузок Андрею не грозило. Чемпионат заканчивался, он чувствовал, что отдал ему все свои силы, но сегодня должен был состояться последний, заключительный матч, результат которого определит победителя и ответит на вопрос последних дней: кто завоюет футбольное «золото»?
   И, значит, он снова будет выкладываться по максимуму, рвать жилы, слышать возгласы: «Не посрами!» и, сломя голову, бросаться в атаку.
   Нет, гиподинамия это что-то нереальное.
   Андрей глянул на часы, поцеловал Светлану, и подхватил сумку со своей экипировкой.
   Пора ехать.
   На улице было прохладно, дул резкий низовой ветер, и брошенная кем-то пачка из-под сигарет заскользила по дорожной наледи.
   Андрей спустился в подземный гараж, сел в машину и выехал на трассу.
   Впереди была игра.
   Чемпионат вступил в решающую стадию, заострив внимание участников премьер-лиги на главной интриге турнира: сумеет ли  столичная «Армада»
«пристегнуть к ноге» уссурийского «Тигра», показавшего в последних трех турах такую игровую мощь, что его впору было переименовывать в «Цунами». На своем поле он буквально загасил грозненский «Факел», в гостях разорвал на клочки оборону «Плеяды», нисколько не стесняясь в атаке и вполне закономерно увеличивая счет. Встретившись с  «казанцами»,  поверг команду в ужас, переломив хребет ее слаженной игре,  и тотчас ринулся на беспонтовое «Зарядье», выставившее против него двух баснословно дорогих легионеров - бразильца и турка. От них остались одни бутсы. Кровожадность уссурийского «хищника» стала темой спортивных обзоров. Его стремительное набирание очков завораживало комментаторов.
   «Литейщик» пытался было посадить «Тигра» на цепь, но едва сам не угодил в саблезубую пасть, сведя поединок вничью.
    «Армада» отставала от неукротимого соперника на одно очко, набрав  пятьдесят семь зачетных единиц, и ей,  во чтобы-то ни стало,  надо было выиграть финальный матч.
  Ее  предыдущая схватка с «усатым-полосатым» на его территории закончилась со счетом «два-два», и это лишний раз говорило о том, что предстоящая игра будет не легкой.
   Футбольная ничья, как тайная жена: это большая радость, но и немалая мука.   
   Намерение «Армады» забрать себе кубок России вызвало у хозяев саблезубого монстра припадок ярости, а у президента «сталеваров» - приступ падучей, тем боелее, что «серебро» себе команда Андреяона уже обеспечила.
   Оппозиционные газеты назвали Кучера «вторым Наполеоном» и «пациентом квартиры номер шесть».
   По всей видимости, финансовый кризис, расстроивший нервы олигархов и опустошивший кошельки толстосумов,  привел в полный упадок производство заказных статей с политкорректным текстом.
   Волна банкротства снесла с лица земли не только бесчисленное множество финансовых построек, но и ряд несокрушимых бастионов «журналистской этики».
  Если кто еще держался «рамок приличия», так это благородный «Современный спорт» и еженедельник «Гол».  Глянцевый
     «Футбольный лев» забился в угол.   
    Его гламурный клон «Газон-ревю» жалко улыбался со своих  блескучих глянцевых полос напомаженными ртом  Мэрилин Монро, как бы извиняясь за свою нравственную несостоятельность и намекая на рекламную фригидность.
   Посади собаку на забор, и увидишь, как она страдает.
    В прессе владычил хаос.
   В ее заветной кубышке было пусто – ни рубля, ни евро.
   Как говорится, где уж нам уж выйти замуж?
   Банки, заводы, концерны, автосалоны и золотые прииски разом перестали «отчехлять» энные суммы на пропаганду «здорового образа жизни», словно
их владельцам срочно понадобилось проверить второй закон капитализма: «Как только закрываются фабрики, открываются тюрьмы».
   А этот закон, как известно, работает ничуть не хуже, чем двигатель семисотсильного «Порше», который, как известно, надежней сейфовых замков и стальных ячеек банков.
   Нельзя забывать и того, что с появлением телевидения футбольные состязания стали такими же общедоступными и невменяемыми, как безопасный секс и его групповая симуляция, что не могло не сказаться на резком росте подросткового пьянства и девальвации рыночного оптимизма.
    Национальные футбольные турниры все чаще превращались в театральные подмостки.   
   Как бы там ни было, а злобные нападки  газетчиков на безобидного тренера «Армады» превратили смутные предчувствия  болельщиков «Тигра» и поклонников питерской «Плеяды», еще вчера мнившей себя примадонной российского турнира, в отчетливый страх поражения.
   Не слишком дружественные визиты фанатов «Армады» в пределы, «чуждые досель», внесли откровенную панику.
   Президент  московского клуба «Зарядье», приближенный столичному начальству человек, в очередном телеинтервью пафосно заявил, что «противостояние ведущих клубов» практически завершилось. , но сСокрушительный разгром красно-белых, этих турнирных «выскочек» должен был состояиться именно сегодня и не где-нибудь, а на стадионе «Лужники» - центральной спортивной арене России.
    «Порвать» штаны «Армаде»  должен был дальневосточный «Тигр» - подлинныйподлинный любимец публики и баловень удачи.
   В футболе многое прощают, даже неумение играть, но выскочек типа «Армады» сажают на кол, потому что зависть быстро переходит в раздражение, а раздражение – в активное противодействие.
    Одна из «независимых» радиостанций тотчас отреагировала на телевизионное пророчество президента столичного клуба «Зарядье»..
   Ее спортивный комментатор сказал следующее: «Футбольный клуб «Тигр» в настоящее время  настолько же сильный, каким был в свое время клуб «Торпедо», неоднократно завоевывавший кубок СССР. Даже испытывая серьезное противостояние «серебряной» команды красно-белых, он будет господствовать на финальном отрезке турнира и закроет дорогу на предстоящий чемпионат Европы своим неугомонным противникам.
   Вряд ли те спасутся от неминуемой расплаты за свои агрессивные действия».
   Андрей, слушавший в салоне своей «бэхи»  вещий голос радиожурналиста, иронически хмыкнул: «Чья бы корова мычала…»
   Если кто и действовал на поле агрессивно, так это уссурийцы.
   «Лесорубы».   
   Так прозвали  игроков  «Тигра» столичные фанаты за их костоломный стиль игры.
    Рубись за мяч, но соблюдай приличия.
   Все  должно быть по-честному.
   В Москве люди добрые, это они понарошку злые.
   Каждый, кто знаком с историей и традициями столичных  футбольных клубов, будь это «Путеец», «Зарядье» или тот же «Литейщик», давно заметил, что когда-то члены этих высокочтимых спортивных организаций строго соблюдали те принципы, которые сплачивали их в единое целое, придавали силу, выносливость и неистребимый дух лидерства – всесокрушающей воли к победе.
   Дело было поставлено так, что ни руководство клубов, ни его рядовые сподвижники, нигде особо не выпячивались, внимание к себе не привлекали, но держали себя в рамках традиций с тем непритворным достоинством, когда никому и в голову не придет задаваться вопросом: «А так ли уж они честны и бескорыстны, как выглядят?»
   Нет, их мысли и дела были подчинены футболу и только футболу.
   Ну, может быть, еще политике с ее незыблемой идеологией и незапятнанной моралью.
   Но это так, для видимости, для смычки города с деревней в условиях ползучей классовой борьбы.
   Эта видимость и эта смычка означали для московских клубов и ее членов благосклонное внимание партийных бонз и всесильных министров, которые олицетворяли  собой единение «тварей дрожащих» и сынов Зевесовых, насельников Олимпа и небожителей по совместительству.
   Если сравнить собрание столичных бренд-клубов с гардеробом состоятельного человека, того же Аркадия Львовича Широглаза, владельца
 молодой, но безмерно амбициозной команды «Армада», можно смело сказать, что некоторые костюмы безнадежно устарели и никакой перелицовкой  не придать им лоск и элегантность лучших образцов дизайнерского дома «GORIONI». Тем не менее, есть и такие, чей покрой ткани и отделка могут показаться более современными, хотя заказывались они и шились в те времена, когда о нынешней моде с ее высокой планкой творческого откровения никто и подумать не мог, не то, чтобы составить конкуренцию.
    Словом, некий дерзкий кутюрье, как сказочный портняжка, предугадал, предвосхитил запросы моды и выдал на гора нетленку.
   К этой нетленной коллекции с некоторых пор стали причислять «Армаду».
   Лестно, конечно, но вся беда в том, что российский чемпионат кто-то сравнил с игрой на бильярде со своими неукоснительными правилами, одно из которых гласит: «В «московской пирамиде» можно бить по любому шару».
   Вот в этом-то вся и загвоздка.
   Вся интрига. 
      Андрей припарковал машину, прошел фейс-контроль и направился к раздевалке, размышляя о том, что ни один упрек так не ранит завзятого болельщика, как упрек в эмоциональной тупости.
   Согласно последним опросам, проведенным среди фанов не старше пятнадцати лет, извергами рода человеческого принято считать всех тех, кто пытается загнать бурю общечеловеческих инстинктов и желанийчувств в вонючий хлев «затраханной» морали.
   Из глубины  своей любви к ненаглядным кумирам, настоящие
болельщики, правильные горлодеры и ряженые лохи, «павлины» и «шарфисты», не отзываются ни на что, кроме труб и барабанов, трещоток и крепкого «фана» - запаха маньчжурской конопли.
   Все, что было вчера, для них не существует.
   Они обращены к будущему, к новым взлетам любимых команд.
   Когда на стадион забредает «козел», ничего не смыслящий в футболе, не пони мающий всей бедственности своего положения и никчемного существования, его дурацкий треп нарушает красоту истошных воплей ничтожностью суждений и суетностью слов.
   Что будет со словами лет через сто, что будет с ним самим, если он, лузер, не заткнется?
   Он исчезнет, как дым – от файеров и  «косяков», покуриваемых втихаря, а крик души, глас вопиющего в пустыне,  бесноватые вопли трибун, неистовство толпы – останутся в веках.
   Что было, то будет.
   Чтобы увидеть казнь, фанат пожертвует даже своей физиономией.
   Идолы древних вновь займут свои места, ибо сочувствие слабых – великая сила.
   В сущности, футбол прекрасная игра уже потому, что объединяет колоссальное количество людей, а если разъединяет, то небольшие группы, да и то  -на короткий промежуток времени.
   Одни боятся Бога, а другие – попа.


   
   
   
   
   
   
   



   
                Глава шестая

   - Ага! Обосра-зу в кусты! – засмеялся Иван, шутливо замахнувшись на Ефима, позволившего себе вякнуть нечто ехидное в его адрес. - Быстро в «чуху» приведу.
   Андрей  улыбнулся.
   Ребята нарочно дурачились, подкалывали друг на друга, ловили кураж.
  - Слушай, послушай, - обратился к нему Глеб Семенихин, - неизменно обращавшийся к любому собеседнику этим двойным призывом. - Мне тут книжка попалась. Жан-Поль Оргазмье. Называется «Туда и оттуда».
   - О чем? – начиная переодеваться, осведомился Андрей, поглядывая на товарищей и стараясь по выражению их лиц понять общий настрой команды: оседлает она сегодня дальневосточного хищника, выпустит из него горячую кровь на холодный газон «Лужников» или не выдержит его звериного наскока, обратится в бегство?
   Очень бы, конечно, не хотелось.
   - О нашем ****стве, - ответил Глеб.
   - Почему о «нашем», если он француз?
   - Он в Москве живет, уже лет десять.
   - Тоже мне, открыл Америку! – подключился к разговору Ефим, раньше всех знакомившийся со всеми литературными новинками и жутко страдавший, если что-то дельное упускал из вида.
    Он знал все писательские сплетни, смешные байки и массу анекдотов из жизни стихотворцев. 
  – Как говаривал когда-то Франсуа Рабле, нет ничего более шаткого, нежели человеческие суждения. Иными словами, чур, меня! чур! от горделивой дури писаки-лягушатника.
     Возмущение Лемана заставило его прибегнуть к идиоматическим оборотам русского фольклора и уголовного слэнга.
   - Это не литература, а понос в пробирке.
   - В общем, читать не стоит? – понял его мысль Андрей, натягивая на себя алую футболку.
   - Да, ни в коем разе! – отсоветовал Ефим. - Его книга это бумага с буковками.  «Не храните проездные билеты вместе с металлическими предметами: размагниченные карты к проезду не действительны». Вот, что такое Жан-Поль Оргазмье. – Он презрительно фыркнул. – Одна фамилия – уссышься! Оргазмье!
   - Псевдоним, наверно, - предположил Глеб, обдергивая на себе трусы с красной «единицей», хорошо смотревшейся на белой ткани. – Сейчас мужики косят под баб, а бабы примеряют мужские фамилии. Век трансвеститов.
   - Так оно и  есть, - тоном знатока подтвердил Ефим, зашнуровывая бутсы фирмы «ARCLELCEN». - Какой-нибудь Парчушкин становится Элиз де Флер, намекая на то, что все героини «ее лав-стори» дефлорированы, упакованы в гламурный целлофан и готовы к употреблению, стоит лишь потянуть розовую ленточку на их ажурных стрейчах, , а зашуганная беспросветной нищетой искусствоведша, описавшая в своем романе похождения соседа-алкаша, имевшего неосторожность завалить ее по пьяной лавочке в постель, обряжается в надменный псевдоним: Платон Печорин  с двойным «аристократическим» звучанием и явным реверансом в сторону собственной гениальности.
   - Короче, - сказал он, вставая со скамьи с довольным видом. - Я любил всех окрестных девиц от беременных до рожениц.
   - И не брал за это ни «грина», - язвительно сказал Иван, подмигивая Андрею: любвеобильного Ефима надо было разозлить – тогда он играл лучше.
   - Ваня, - укоризненно простонал Леман и погрозил пальцем. – Не выводи меня наружу. Я все о тебе знаю.
   - Скажи, брехло несчастное! – задиристо откликнулся Иван. – Скажи, получишь рупь.
     - Скажу!
     - Скажи!
     - У тебя на языке бренд, в голове тренд, а в записной книжке, - Ефим сделал паузу, как перед прыжком в воду, и обличительно выпалил: -  Номер телефона Ромы Абрамовича.
     Иван комически присел, закрыл лицо руками.
     Стыдно.
     Все захохотали.
     Ефим пошел в атаку.
    - Теперь ты понял, сын степей, как подшло, как нехорошо мечтать о «Челси» в одиночку, кушать огурцы под одеялом?
     - Осознал, - покаялся Иван.
     - Не будешь больше?- пытал «борец за правду» разоблаченного в тщеславном умысле товарища и гневно сверлил его взглядом прокуратора Иудеи.
   -  Ни в жисть, - клялся «сын степей». – Век на корточках сидеть.
   - То-то, - остывая сердцем, проговорил Ефим и величественно вздернул подбородок Пилата Понтийского. – Иначе суд мой был бы беспощаден.
   - Распни его, распни, - потребовал Глеб Семенихин, но Андрей вступился за раскаявшегося грешника. – А кто с «Тигра» шкуру снимать будет? Пусть живет!
   - Два тайма!
   - До финального свистка.
   Ребята включились в «игру».
    - Живи побольше, имей подольше.
   - Бу- гХа-гха!
   - Как говорит Кучер: «На хороший газон и падать приятней».
   - Тише, - дернул Андрея за локоть Саттар и показал глазами: тренер, собственной персоной.
   Николай Николаевич был немногословен.
   - Милованов, твоя задача отвлекать. Куренцов, сам знаешь. А вы, - обратился он к Саттару и Ефиму, - освобождаете линию.
   - Играем: два-четыре? – поинтересовался Андрей, хорошо зная, что каждая схема,  и каждый элемент игры имеют свои особенности, и эти особенности надо постоянно держать в голове, как держат наизусть затверженные «стандартные» положения, отработанные до мельчайших загогулин во время тренировок и календарных встреч.
   - Четыре-два-четыре, - сухо ответил Ник-Ник. – Тем же порядком, что при встрече с казанским «Сапфиром», – он пролистнул свой блокнот, загнул какую-то страницу. – Помните, что вы техничней, грамотнее, сыгранней.
   - У «лесорубов» два легионера. Один классный: аргентинец, - скромно заметил Сурен Манукян, стараясь не смотреть на тренера.
   - Ты один стоишь таких двух, - ободрил его Кучер и посмотрел на часы. До начала матча оставались считанные секунды. – Играйте спокойно и не забывайте, что самая сложная ситуация может быть разложена на простые составляющие. Когда почувствуете слабость их защиты, а она у них довольно мутная, сами поймете, начинайте работать мозгами. Комбинировать вы научились, бить по воротам – тоже.
   - А почему  у наших визави образуются разрывы в обороне? – с непередаваемым дипломатическим  тактом поинтересовался Леман и придал своему лицу выражение дотошного студента, решившего на первом курсе получить Нобелевскую премию за гениальное открытие.
   - Она появится из-за перегрузки у ворот, - голосом психиатра, уговаривающего эпилептика не держать зла на санитаров, - ответил Кучер.- Что-то Леман ты стал «тормозить».
   - У меня творческий запой, - с безумной улыбкой пьяненького дед-Мороза пробормотал Ефим, и все разулыбались: клоун!
   - Фима! – Погрозил ему тренер и подтолкнул к выходу. – Не расслабляйся.
   Поэзия сиропит человека, превращает его в слюни.
   Стадион уже гудел.
   Чемпионат по футболу с участием ведущих клубов напоминал собой бильярдную «пирамиду», право разбить которую оспаривали лучшие.
   Андрей привычно обежал трибуны взглядом, отметил колоссальное число болельщиков, прочел  презрительные баннеры «МЫ ВАС ОТОВАРИМ», ««САМИ С УСАМИ», «ЗАДАВИМ» и помахал тому сектору, над которым
свисало полотнище « СТОЛИЦА РАДА – РУЛИТ «АРМАДА».
   Ему дружно ответили.
   - Циркач!
   - Курень!
  -  Порви их.
   Все нормально: контакт есть.
   Ближе к газону сидели живые легенды футбола – плешивые форварды, беззубые хавбеки и согбенные голкиперы, которых раньше срока придавили к земле оползни спортивной славы, не раз обрушивавшей на их головы и плечи тонны лавровых венков и позолоченных медалей. Бывшие кумиры и творцы великолепных голов, все они здесь, на стадионе.  Их окружали такие же сутулые и постаревшие, как они сами, поклонники: друзья детства и футбольной юности, проведшие всю свою жизнь на трибунах, в шумных пивнушках и заводских цехах. Все они были такие же ветхие и никому не нужные, как дырчатые перфокарты древних ЭВМ, прародительниц японских ноутбуков.
   Андрей встретился глазами с Никитой Симоняном и поклонился ему.
   Помним, ценим.
   Судья – глиста из подворотни - дунул в свисток, матч стартовал,   и Саттар ловко перекинул мяч Ефиму, стремительно и ловко увильнувшему от встречного полузащитника «усатых».
    Кучер умостился на своем стуле.
    За последние двадцать лет вошло в привычку и стало традицией, что, как только команды появились на поле, их наставники тут же занимают места у бровки, настойчиво и демонстративно заявляя о своем присутствии.
   Это  весьма похвально с точки зрения опеки, но, согласитесь, наносит немалый урон искусству игры, умерщвляя инициативу.
   То, что прежде называлось спортивным азартом, получило прозвище «тренерская установка» или вообще перестало существовать.
   В присутствии тренера любая команда выглядит, как воспитанница частного пансиона при директоре, теряя свою независимость. Она закрепощена. Как бы ни был он внешне покладист, все же он «главный», без него ни «тпру», ни «ну». Он власть, а власть, понятно,  сила подавления – если не бунта, так своеволия, если не остроты, так ума, с их непринужденностью и безоглядной смелостью.
   Вот отчего игроки охотнее всего вышучивают тренеров, насаживая их грешки, привычки, закидоны на свои остроты, как шашлычное мясо на заточенные шампуры.
   Смею предположить, что хорошие футболисты никогда не переведутся, поэтому описывать всех членов команды, каждого в отдельности, считаю излишним и даже вредным. Ограничусь теми, кто составляет тесный круг общения моего героя, тем более, что я знаю их лично и отношусь к их дружеским нападкам с искренней симпатией.
   Я полагаю это объяснение вполне уместным и столь же убедительным, как и пришедшая в голову мысль, что умом не гордятся, гордятся глупостью. Спесью.
   Но мы отвлеклись и отвлеклись лишь потому, что финальный матч на первенство России по футболу между столичной «Армадой» и  уссурийским «Тигром», решившим одним махом вспрыгнуть на золотое крыльцо чемпионата, со второй минуты встречи начал терять высокий темп заявленной игры.  Вялая перепасовка, скучные обводы и непонятная рыхлость атак. Для финального матча – позор. Складывалось впечатление, что это не решающая схватка двух сильнейших команд российской премьер-лиги, готовых ноги переломать друг другу за вожделенное «золото», а театрализованная репродукция картины Перова «Охотники на привале», показанная на стадионе «Лужники» при массовом скоплении народа.    Перформанс пошлого братания.
   Не слышны в саду даже шорохи.
   Оно и понятно: ноябрь, морозец, грязный снег.
    - Не игра, а затяжная пьянка, - хмуро заметил кто-то из спортивных журналистов и демонстративно зевнул. – Утренняя толкотня у турникетов в метро. Он привычно недоумевал: как понять, где правда, а где ложь? Где «чистый» матч, а где «договорняк»? Где настоящее соревнование, а где коммерция, попса? Превратили спорт в гадючник, стадион в рыгаловку. 
   - Раньше за такую «толкотню» гнилыми помидорами забросали бы, - поддержал его коллега, хмуро наблюдавший за перемещением соперников и нервно поводивший плечами. - А теперь не больно разбежишься: цены е-мое! Себе дороже.
   - Раньше! – отозвался на его реплику какой-то старикан с профессорской бородкой. – Раньше ключевым словом была «любовь», а теперь «мода». Раньше обувь была удобной, а теперь - модная. Даже презервативы делятся на модные и «лузерные». Попробуйте прийти к даме сердца  не в модной «резине» - атас!  Голый Вася.  Златокудрая больше не даст,  и не мылься. Как сказал Александр Сергеевич, «она на щепочку поссыт, но и понюхать не позволит».
   - Да вы что? – оживился  журналист, сравнивший начало игры с «затяжной пьянкой». – В самом деле, Пушкин так писал?
   - О, мон шер, - вздохнул «профессор». – Александр Сергеевич много чего написал, масонясь в Кишиневе. Да и как не написать, когда в душеодин, тоска, с ума можно сойти! Темперамент эфиопский.  Про наркотики тогда не знали, кокаин не нюхали. Пили шампанское «MADAME CLICO» и каждую пятницу устраивали оргии с цыганками.  Вот он и зашел к одной: вне графика. Дескать, приласкай, развей тоску-кручину. . Заплачу. Она его и спрашивает.
   - Откель будешь?
   - Из Москвы, - отвечает.
   Цыганка в лоб:  - Откель, говорю, будешь?
   - Из московских, -  голос вверх, (думал, глухая),   Александр Сергеевич и уточнил. - Мещанин.
   - Я говорю, откель будешь? – ухмыльнулась чертовка. – Спереду али сзаду?
   Вывел из себя, дурашка.
   Журналисты рассмеялись.
   - Каких только баек про Александра Сергеичанего не сочинили!
   Знаток пушкинского быта явно оживился.
   - Кстати, именно ему приписывают гениальное пророчество.
   - Какое? – полюбопытствовал я  и перевел свой взгляд с борющегося за мяч Андрея на  болтливого «пушкиноведа».
   Журналисты тоже повернулись в его сторону.
   - Вы знаете, что угрожает государству, как аппарату насилия?
   Вопрос был задан всем троим,  и ни один на него не ответил.
   - Нет, - сознался я, почувствовав себя неловко. Хотелось соответствовать «профессору».
    Он обрадовался так, словно ему повысили оклад раз в десять и «провели» в академики прямым голосованием.
   - Анальный вандализм!
   - Это как? – в один голос воскликнули коллеги-журналисты.
   - В самом деле, как это понять? – полюбопытствовал я, увлекшись разговором и на какое-то время забыв про игру.
  - А тут и понимать нечего, - счастливо засмеялся «академик». – Все у нас делается per rectum, через задницу.
   Нет, я ждал чего угодно, но только не такого заскорузлого ответа. К тому же он прозвучал не убедительно. Даже двусмысленная фраза: «Он высунул, чтобы засунуть» звучит куда понятней.
   Правы, тысячу раз правы древние, умолявшие сказителей: «Не наговаривайте на своих героев! Не заставляйте их совершать то, к чему они не склонны».  Правы, но, опьяненные придуманной свободой, собственным воображением и утверждением «нет правды на земле, но правды нет и выше», любители трагедий, сочинители поэм, болтают, что на ум взбредет,  и ухом не ведут.
   О, времена! о, нравы!
   И, словно в подтверждении этого вскрика оскорбленной человеческой души, послышались презрительные реплики.
   - Да кто он такой, тренер «Армады»? Рязань косопузая!
  - Набрал недотеп.
  - Таких же, как сам.
   - Один Саттар Гюльазизов чего стоит!
   - Смотреть стыдно, как он мажет по воротам.
   - А Иван Милованов? Тьфу! Сын сельского механизатора, пропахшего соляркой!
   - Один другого лучше.
   - Говорю: стыдоба.
   - Может, Ефим Леман покажет игру?
   - В паре с Куренцовым?
   - Да.
   - Не знаю. Что-то Циркача не видно.
   - Говорили, он в запасе. Ногу подвернул.
   - Типун вам на язык, величиной с кулак! Глаза разуйте.
   - Да зачем же, интересно, я их буду разувать?
   - Затем! Вон, Куренцов!  к воротам побежал.
   - К своим? – послышалась издевка.
   - Ну, народец!
   - Замолчали,  - чей-то окрик потонул в шуме трибун.
   Нападающий уссурийского «Тигра» пробил по воротам, но Глеб Семенихин не из тех голкиперов, которых можно застать врасплох.
   Он молниеносно перехватил мяч и, всем своим видом показывая, что цацкаться с ним не намерен, отправил в центр поля.
   Устремившись за мячом, Андрей навернулся на полном ходу – еще и проехал на заднице. Белые трусы стали грязно-зелеными.
   Работенка не пыльная, но попотеть придется.
   Пас – мимо. Пас – выше. Нога, как чужая. Батарейки сели?
   - Курень, глуши! – орали фаны.
   «Какой «глуши»? – мысленно оправдывался Андрей, в очередной раз теряя мяч в штрафной площадке и подтягивая гетры. – К ним в защиту идти, как голым задом в крапиву садиться – тут же взвоешь, пробкой вылетишь!»
    У каждого соперника на лбу было написано: « Водитесь не водитесь, финтите хоть до сдоху, мы вас не пропустим. Лоб в лоб сойдемся, корпус в корпус. Заломаем».
   Пас – рывок – удар!
   Пустые хлопоты.
   Игру закоротило.
Андрей помотал головой и даже вскинул руки, изображая отчаяние.
   Не шел мяч в ворота, не шел.
   Болельщики «Армады» уныло переругивались.
   - У них в колоде туз: Сергей Примак.
   - А у нас джокер.
  Любой  болельщик, будь это рядовой зритель или завзятый фанат, если они всерьез «подключились» к футболу, не мог не заметить грозной силы победителя, исходящей от могучей фигуры Андрея, во время его проходов к воротам соперника, не взирая на число церберов, бросавшихся на их защиту.
   Чтобы как следует прочувствовать значимость «джокера» Куренцова на поле, мало придти на стадион и занять место согласно купленного билета, надо быть до глубины души взволнованным теми потрясающими матчами, которыми изобилует история отечественного футбола в ее неразрывной связи с мировой славой этого захватывающего зрелища.
   Во время любой встречи, в которой принимал участие Андрей, восхищение его игрой постепенно переходило в неистовую овацию,  и тогда казалось, что даже случайный человек,  забредший на стадион по одной единственной причине: убить время, человек твердый и проверенный на толерантность к горячительному зелью,  даже он, этот «твердый орешек»,  Брюс Уиллис и мелкая сошка легального бизнеса, способен испытать нечто похожее на экстаз.
      И тогда он, как и все, орал: - Циркач! – подскакивал и бил себя по ляжкам.
   Пронимало.
   Что ни говори, а какого разночинца ни возьми, его дворовое детство связано с футболом. Краем бока, но тулилось к сетчатым воротам и  мальчишескому гвалту.
   «Лесорубы» огрызались. Щерили клыки. Все время норовили цапнуть.
   Играли кость в кость.
   Саттар с Ефимом действовали им на нервы.
   Иван слегка прихрамывал - потянул мышцу.  С его лица не сходила маска
недовольства: сложно все как-то.
   Задолбало.
   Андрей потащил мяч на угловой.
   Он воспринимал стадион, футбольное поле, как пространство своей жизни, и ему неукоснительно хотелось проникнуть в самую неизведанную его область, в самый дальний потаенный уголок, и этим уголком были ворота соперника. Но вот к ним-то его и не пускали.
    Мяч ушел за линию ворот -.
    Нет, внаглую не проканало.
    Уссурийцы защищались стойко.
    Никаких разрывов в обороне пока не предвиделось, да и голкипер стоял вмертвую, как файл с паролем.
   Андрей вчера прочел на форуме «Армады» интересную мысль: «Жизнь футболиста лишь со стороны напоминает молочную реку в кисельных берегах». Она ему понравилась. Все так.
   Иной раз, кажется, бегаешь не по траве, по битому стеклу – по горящим углям босиком.
   Выходя один на один с вратарем, Андрей теперь жгуче ощущал в своей руке ключи от квартиры, подаренной ему владельцем клуба. Вроде бы они и легкие, а тяжесть на сердце большая: надо отработать.
    Вернуть долг.
   Вот и выходило, что как бы его ни «прессовали» ярые опекуны, о чем бы он ни размышлял, глаза его были прикованы к мячу.
   Он мысленно угадывал звериные тропы чужих контратак и расставлял силки, где только мог.
. Его бесило, что  вратарь уссурийцев от нечего делать искал что-то в руках, разглядывал пальцы, словно не находил в них иголки с цветной ниткой для вышивания крестиком,  в то время, как Глеб Семенихин не находил себе места:
   «лЛесорубы» пристрелялись.
   Их центральный нападающий – разбитной пацан с весьма сомнительным умением бить по мячу, держался, как любимчик публики и непревзойденный мастер фола. Он уже дважды заезжал Андрею локтем: раз в челюсть, раз в бок. Норовил травмировать. Сразу было видно, что он щедро наделен той силой и решительностью, которые,  если и проявлялись в молодых игроках, то в  своеобразной форме, придавая им облик наглецов, зазнаек и безбашенных уродов.
    Их мелочности и озлобленности хватило бы на целую свору голодных макак, беснующихся в зоопарке.
   Андрей возмущался: тТолкаться толкайтесь, но зачем же хамить?
   Судья на поле «ничего» не видел.  Показывал, что в действиях игроков «Тигра» нет ничего злокозненного и предосудительного. Цеплялся за свисток, как утопающий за соломинку, но никого не карал.
   Поглядывал то на табло, то на часы.
   0:0
   Во время матча историческое время исчезает. Остается игровое, спортивное.
   - Саттар! – крикнул Ефим, пиная мяч и увеличивая скорость, - слева!
   Но ему не дали сделать передачу - .
   Ссбили с ног.
   Штрафной.
   «Лесорубы» выстроили стенку, вратарь занял позицию.
   Иван промазал.   
   Черт!
   Он схватился за голову и заскулил, как чистоплотный пес, которого хозяин трое суток не выпускал на двор.
   - Бубен дурацкий!
   Андрей похлопал его по плечу.
   - Не ссы! Прорвемся.
   Он уже приноровился к грубой игре уссурийцев, раскусил систему их защиты: трое прикрывают вратаря, четвертый – валит с ног.
   Дежурный костолом.
   Все стопперы хорошо бегали, слаженно действовали в стандартных ситуациях, но мячом владели слабо, долго его не держали, а старались выбить, как можно дальше, восхищая «лохов» силой удара.
   Одного не мог понять Андрей, где слабое место голкипера?
   Если бы ему  сказали, что такого места нет, он бы не поверил. Тем не менее, все мячи, летевшие в ворота, он парировал с необычайной легкостью, не  ступая по силе реакции Глебу Семенихину.
   Андрей сам  трижды ударил так, что, казалось, гол верный, но вратарь в подскоке переводил мяч выше ворот.
   «Угловые» тоже не приносили успеха.
   Стандартные положения соперники просчитывали четко.
   Андрей не знал, как поразить ворота, и у него от напряжения даже свело мышцы шеи. Пришлось усиленно вертеть башкой.
   Трибуны засвистели.
   Раньше это надо было делать.
   Дома.
   А тут еще ребята умоляюще смотрели: придумай что-нибудь, Андрон, горим!
   Саттар перевел мяч Ефиму, тот – мгновенно и точно! – Ивану. Иван подхватил мяч – и айда! - мотать туда-сюда чужих полузащитников. Трепал их, как щенок хозяйские чувяки. Даже рычал от удовольствия, устроив шоу на поляне. Финтил с азартом. Как говорят рекламщики, «подробности на сайте».
   Заметив подоспевшего Андрея, он ловко прострелил ему «на ход», и Андрей врезал.
   - На!
  Мяч ушел выше ворот.
 
   Шиш!
   «Гребаная обезьяна» - мысленно обругал он прыгучего голкипера, которого, казалось, раз пятнадцать кусали собаки, а он так и не удосужился сделать прививку от бешенства.
   Контратака «усатых» была сокрушительной:.
   Глеб с отвращением вынул мяч из сетки.
   0:1
   Хреново.
 
   
      
      
   
 
   
   
 
   
   
   
                Глава седьмая

   - Да вас что, в морозильнике везли на стадион? – задохнулся от гнева Кучер, возмущенный медлительностью своих подопечных и тугоподвижностью их членов. –  В мертвецкой веселее! - Выражений он не подбирал, и многие фразы, вылетавшие из его разгоряченных уст, вполне могли принадлежать проголодавшемуся вождю угрюмых каннибалов, говоривших на хрен знает каком диалекте.
     - Мудоломы фуевы!
     На папуасском, наверно.
   Ефим скорчил гримасу непередаваемого ужаса.
   Ник-ник рассвирипел.
   - Козлы на ходулях!
   Кажется, он вспомнил русские слова.
   - Милованов, тебя заменить?
   - Почему?
   - Я же вижу, хромаешь.
   - Это я так, понты кидаю.
   - Смотри, - предупредил его тренер. – Еще раз «киданешь», сядешь на «лавку».
   Иван обреченно кивнул.
   В раздевалке самое главное держать уши топориком и молча выслушивать все наставления тренера. Рот не разевать, мух не ловить. Ерундой не заниматься.
   Кучер продолжил.
   - Победная серия матчей это залог успеха, но не победа на чемпионате! Мне не нужен оптимизм для дяди. Мне нужна игра, причем такая, чтоб у противника глаза обуглились от страха. И не забывайте: палец, который вы сунете в ухо тигра, может оказаться в его пасти.
   Ничего не скажешь, объяснил доходчиво.
   Говоря языком шахматистов, цейтнота нет, но ситуация патовая.
   - Ладно, - успокаиваясь и радуясь тому, что нагнал на своих «остолопов» страху, миролюбиво проговорил  Кучер. –  Если собака задирает ногу, это не значит, что она хочет почесать у себя за ухом. Все нормально. Спокойно отдыхайте и выходите на игру. Сосредоточьтесь.
   Классный он все же мужик.
   Мировой.
  Создать команду, задать ей вертикальный вектор, для этого особый талант нужен. Талант организатора и, если хотите, идеолога.
   Работать с Ник-Ником, самым настоящим «профи», который знает, чего хочет и умеет это преподать, для Андрея было сплошным удовольствием и, может быть, поэтому тренер хвалил его чаще других.
   Видел отдачу.
   - Андрюха, - выйдя на поле после перерыва, обратился Иван. – Ты там,  на трибуне, царя-батюшку не видишь?
   - Президента?
   - Да.
   Андрей присмотрелся и ответил.
   -  Не вижу.
   - Эх, - вздохнул Иван. – Я бы ему помахал.
    Игра началась.
    Дважды врываясь в штрафную, восхищая и поражая зрителей своей виртуозной обводкой, Иван всеми силами боролся за мяч, «побирался», как он говорил, возле чужих ворот, и своей неутомимостью мог заразить любого, самого безумного кладоискателя, попавшего на острова Карибского бассейна.
   Андрей все время ждал от него паса, но он замыкался на Ефима и Саттара, отвлекая цепкое внимание защиты – четко действовал по указанию тренера.
   Через какое-то время Андрей заметил, что соперники стали «приседать на зад», а их форварды – жевать мякину. Только один лопоухий хавбек с неимоверно длинной щеей гонялся за мячом с потешной резвостью котенка, играющего клубком шерсти. Это он и шуранул по воротам Глеба с опасной точки – открыл счет. Трепыхался по делу. Даже растянувшись за боковой линией, целенаправленно боднул кругляш, когда тот оказался рядом. Лежа, пробил головой по мячу. Надеялся, что кто-то из партнеров оценит пас и засандалит гол.
   Настырный малый.
   Такой же ушлый, как ответ на вопрос, что такое перхоть и как с ней бороться?
   Отобрав мяч у соперника, Сурен Манукян отдал его партнеру по защите,
тот – дальше, правому крайнему, Сергею Реброву, который  быстро – вдоль бровки – повел его к воротам, резко ушел влево, обыграл одного за другим двоих «лесорубов», действовавших с позиции силы, как ратники на Куликовом поле. Они успели расписать свои лица боевым узором диверсантов, маскирующихся под густо пересеченную  местность, и теперь искали, кого бы «мочкануть»? В их глазах горел восторг: «Золото наше!»
   Сергей им не поверил, и правильно сделал.
   Защитники, никак не ожидавшие от него такой прыти, бросились наперерез, но мяч , просвистел мимо – отвяньте!
   Уйдя от костоломного заслона, он классно пасанул ИвануСаттару, и тот, не мешкая, стремительно пошел вперед, бросая поспешные взгляды по сторонам и страдальчески кривя рот, словно попал в винный отдел в момент его закрытия и теперь не знал, как угодить своему вкусу и кассирше, прооравшей ему вслед: «Совести у вас нет, мужчина»!
   Все это несколько взбодрило болельщиков «Армады» и облекло их грустные думы в оптимистическую оболочку.
   Нигде, как в футболе, живуч бессмертный постулат: «Люби меня, как я тебя, и будем вечные друзья».
   - ИванСаттар! – крикнул Андрей, но тот его не слышал – ушел в «самоволку».
   Ефим, не будь дураком, ринулся за ним.
   А почему бы и нет?
    Получив мяч от Ивана Гюльазизова, он великолепно обыграл стоппера и, сделав вид, что пробивает по воротам, перебросил «пузырь» Андрею, ждавшему удобного момента.
   Если в первом тайме, уссурийцы еще зажигали, то весь второй период они шарились в дымовой завесе своей обороны в поисках противогазов. Словно дело было в них одних, да еще в отсыревших тротиловых шашках.
   Андрей сжалился над ними и острым пасом вразрез, как раз на ногу Ефима, четко показал, где находятся индивидуальные средства химзащиты. А средства эти, как ни странно, были свалены в ближнем нижнем углу «полосатых», куда влетел мяч, направленный СаттаромСаттаром.
   Умница Ефим не стал испытывать судьбу, дернул голкипера ложным замахом и расчистил коридор атаки.
   Вой раненного зверя – ничто по сравнению с тем воем, который издал сектор, заполненный фанатами «усато-полосатых». Шелест камыша в лунную ночь.
   Туфта, короче.
  Посеревшее лицо  тренера таежных «лесорубов» напоминало картину Репина «Не ждали». Да это уже было и не лицо, а  ключевая фраза эротического триллера: «он расстегнул ширинку – и все ужаснулись».
   - Есть!
   - Ничья? – спросил Иван.
    - Она! – радостно подтвердил Ефим, не глядя на табло. - Один-один.
   Ничейный результат отбирал у «саблезубых» пальму первенства и лишал их возможности подержать кубок России в своих натруженных, но вовсе не мозолистых руках.
   Все телекамеры и фотообъективы нацелились на Гюльазизова.
   Когда Саттар забивал гол, он падал на колени и закатывал глаза, как бы посылая благодарение Аллаху. Не потому, что прозревал его пределы. Ему нравилась эксцентрика – так делал Марадонна.
   Правда, тот еще целовал нательный крест. Впрочем, это не важно. Главное, как ты себя позиционируешь, какой эффект производишь. Понты дороже денег. Пиар круче бабла. Кстати, это одно и тоже.
    Судья на поле, требовательный, как молодой учитель и щепетильный, как девушки из скорой сексуальной помощи,  долго устанавливал мяч в центре поля, долго не подпускал к нему рвущихся в бой противников и, наконец,  свистнул.
   «Башли» в лузу - и погнали.
  На гребне хорошо закрученной атаки Андрея осенило: а не пустить ли мяч «пыром» – по кочкам, по кочкам, по ровной дорожке? На бреющем? Ему показалось, что «гребаная обезьяна» - вратарь уссурийцев - бережет свой левый бок, старается не падать, перехватывая мяч в прыжке.
   Получив очередную передачу от Ефима, он поспешил к штрафной соперника.  На ее подступах, испытывая величайшее желание прорвать сетку ворот, Андрей хамовато «лажанул» двух стопперов, устроивших ему засаду, и, не обращая внимания на их озверелые рожи и запоздалое гавканье, кубарем, перелетев через чье-то колено, мгновенно вскочил и «пырнул» - мяч пошел низом: почти по траве.
   «Мне нужен гол», - сказал он сам себе и тут же рухнул, сбитый наземь.
  На секунду, на какую-то долю  секунды, опередил он ярого защитника, дышавшего в затылок. До вратарской оставалось меньше метра.
   Как прореагировал голкипер, он не видел., но по  безумному реву трибун понял, что попал - удвоил одну цифру на табло.
   По мере того, как набирали силу и возносились к небу голоса, слабонервным становилось дурно, и они рвали на себе рубахи.
    Девицы визжали, будто их умыкали в неволю, а дамы зрелые, пленившие за свою жизнь не одного джигита и оказавшие тем самым неоценимую услугу институту многоженства, старались сбросить лишний вес, резво подскакивая и приседая. Никто на них не обращал внимания, и это, как ни странно, не вгоняло их в уныние. Напротив, они бы изумились, заметив чувственные взгляды, бросаемые им в их  дымящиеся от сердечного восторга декольте. Они «болели» за любимую команду с той же деловой сосредоточенностью, с какой футболисты вбрасывают мяч на поле из-за боковой линии.
   Иными словами, нелепо искать глазами призывную любовную тоску с ее возбуждающим избытком в тот момент, когда бодрость и экспрессия неравнодушных к футболу поклонниц обусловлена самозабвенной тягой к идеалу, к античной мужской красоте.
   Розовощекий толстяк с блестящей лысиной, сидевший неподалеку от «академика-пушкиноведа» бросил в рот таблетку валидола. Бедняга запамятовал, что перед ним всего лишь навсего футбольное побоище, никакого отношения не имеющее к его геморроидально-чуткому сердцу.
   Подбежавший Иван помог Андрею подняться. Следом подоспел Ефим. Поздравил.
   - Подфартило.
   - В жилу, - добавил Иван, не скрывая  своей радости за друга. - Получилось на «протырку».
   - Гол забил, считай пять «косарей» с газона поднял, - перевел спортивный «фарт» на язык бухгалтерских отчетов Леман и восхищенно уточнил: - Не тугриков, а евро.
   - Годится, - сплюнул прилипшую к губам крошку земли Андрей и побежал к центру поля, победно вскинув руку.
   В душе играл струнный оркестр. Бодрые звуки «Чардаша» заставили его лихо подпрыгнуть и сделать переднее сальто: чавелла! 
   По трибунам прокатилась волна ликования. Все ясно: жить это значит отдаваться жизни, а не трястись за нее.
  «НАС РАТЬ»! взывал гигантский баннер, целиком укрывший юго-восточный «люберецкий» сектор.   
   Андрей не слышал, что ему кричал Ник-Ник, показывая на часы, но он понял: потяните время.
   Дело сделано.
   Два-один – прекрасный результат.
   До конца тайма оставалось двенадцать минут.
   «Лесорубы» оживились, принялись фолить, пререкаться с арбитром и  обвинять друг друга во всех смертных грехах. Они еще надеялись на чудо, на своих «дальнобойщиков», лупивших по воротам «Армады» с ебитской силой, но Глеб был настороже и легко парировал мячи.
   Вскоре от их неистового оптимизма остался один лишь скелет, словно скалозубый хищник свалился в реку, кишащую голодными пираньями.
   Завладев инициативой, Андрей резко наддал скорости и через мгновение в приоткрывшуюся щель между двумя  «полосатыми» защитниками увидел черную футболку голкипера. Понимая, что вратарь не может видеть его из-за спин плечистых стопперов и непременно сунется в сторону, желая уяснитьуловить, что творится на поле, он решил послать мяч в узкую зеленую прореху, которая, казалось, намекала: «Вот твой шанс – лупи, да поскорее»! 
   Он не увидел, а скорее почувствовал набегающего сзади «зверя» и, не оборачиваясь, рассчитал свое падение так, чтобы мяч все равно остался у него.
   Его сбили с ног грубым подкатом сзади, и судья показал: ододиннадцатиметровый.
   У вратаря был вид кастрата, попавшего в женскую баню.
   Конец света, в натуре.
   Армагеддон в пределах стадиона.
   Кстати, вы когда-нибудь видели голкипера, который хихикает, вынимая мяч из сетки собственных ворот? Нет? И не дай вам увидеть подобное. Наблюдать, как человек сходит с ума, занятие печальное, особенно для натур тонких, впечатлительных, каковыми являются футбольные болельщики.
   Смотреть, как корчатся два форварда, боднувшие друг друга при борьбе за верховой мяч, конечно, больно, эстетически невыносимо, но вид хихикающего вратаря, согласитесь, мучителен.
   Легче созерцать клонические судороги мазохиста, испытывающего на себе жуткое остервенение любовных экзекуций.
   Андрей пробил в «девятку».
   Класс!   
   Как говорят китайцы: хэн хао – все окей! Что в переводе на русский язык означает: «Получи протез галошей»Себя не похвалишь – с утра, как оплеванный».!
   Иными словами, страсть воспламеняет не только игрока, она еще зажигает табло и глаза фанатов, показывая всем, что быть центральным нападающим в «Армаде» ничуть не хуже, чем возглавлять торговую компанию. По крайней мере, кайфа больше.
   Андрей поймал кураж и ровно через две минуты увеличил счет. Один гол за другим и оба в «точкудевятку».
   
   Пуля в пулю.
   Класс!
   Вратарь метнулся и упал – плашмя. Лег и отключился. Затем начал подниматься. Сначала встал на четвереньки, словно хотел показаться группе проктологов, чья деловая карьера движется не как у всех нормальных граждан: через трудности к звездам, а по иному, более трудному маршруту:  per rectum ad astrum – через прямую кишку.
   Не дождавшись обещанного осмотра, он подогнул ноги и сел на пятки и уперся кулаками в землю, словно привыкал к инвалидной «каталке», на которой собирался разъезжать по вагонам метро по окончании сезона.
   «Помогите, кто может».   

   Трибуны  сердобольно взвыли.
   Это был разгром, офсайд и аут. Это было чудо! Мистика. Галлюцинация. Властелин колец прикинулся ветошью наложил на себя руки, а  Гарри Поттер почувствовал резь в животе.
   Один козел сунул другому в пасть горящий файер – его запинали ногами.
   Нельзя так.   Люди страстью долго не живут: поддаются ей время от времени, хотя без мордобоя и свадьба не свадьба, и футбольная стычка вроде автобусной давки.    
   Добавленная судьей минута ничего не изменила: проку от нее, как от перегоревшей лампочки.
   В общем, впечатляющий финал.
   Ура! Свершилось. Московская пирамида рухнула: «Армада» не оставила от нее камня на камне, раскатала все клубы, загнала в лузы. 
    В раздевалку Андрея несли на руках:.
    Еего хит-трек обеспечил команде чемпионское «золото» - белое и красное одновременно.
   Саттар тоже чувствовал себя героем.
   Фотография, на которой Кучер игриво «бодался» с Андреем Куренцовым, обошла все спортивные таблоиды.   
   На послематчевой пресс-конференции какая-то вихрастая сорока, представившись спортивным обозревателем «Независимого фана», не без умысла спросила.
   - Андрей, вы довольны собой?
   Он сконфуженно пожал плечами.
   Кубок России по футболу отнюдь не золотая рыбка: выхватишь ее из пенных волн турнира – и никаких желаний!
   Загадать бы, высказать – башка не варит, и язык отсох.
   Кто-то из журналистов заметил, что у Андрея вдохновенное лицо: с таким лицом и слава не нужна.
   Но слава уже рисовала ему сказочные виды.
   Его белоперый «Мазератти», имевший под капотом  табун чистокровных скакунов,  - семь сотен голов! - стоял у парадного крыльца нового дома.
   Водитель в белых лайковых перчатках нежно поглаживал руль.
   Охрана выстроила коридор.
   Пахло морем, дорогим одеколоном и цветущей магнолией.
   Из глубины сада – навстречу – спешила жена: золотая-золотая в лучах заходящего солнца., на ее руке сидела Сонечка.
   В июле она родила. Андрей был на сборах.Атас.

   

                Глава восьмая

   - Ну, рассказывай, как дела? – скучным голосом произнесла Светлана жена, когда Андрей вернулся из Германии, где проводился очередной розыгрыш Кубка лиги чемпионов, который принес «Армаде» почетное звание победителя. Она уже, кажется, привыкла к тому, что все главные события в ее жизни, взять те же роды, проходят без мужа, без его непосредственной близости.  Складывалось впечатление,  что лишь в загсе да на свадьбе они безраздельно принадлежали друг другу, Ну, может, еще в первые брачные ночи.   
   Андрея переполняла радость, гордость за себя и за друзей, сумевших доказать свое право называться игроками экстра-класса, он помнил, как уединенные мысли о доме, о жене и маленькой дочери с ее ангельски-чистым голоском, словно улыбались ему все это время, скрашивали долгую разлуку с его «несравненными девочками» и погружали в сладкую дрему; казалось, нет такой проблемы, которая способна была вывести его из этого приятного оцепенения,  но по равнодушному тону жены можно было понять, что ей «по барабану» последние «вести с полей». Его это не то, чтобы обидело, но царапнуло больно. Он заметил, что когда его спрашивали о чем-нибудь так отстраненно-сухо, ему всегда хотелось нагрубить: послать подальше.
   - Если мне не ошибает память, - сбивчивораздраженно заговорил Андрей, чувствуя, что говорит не то, неправильно строит фразу, - все прошло по твоему сценарию.
   - По моему сценарию? – вскинула брови Светлана, не вполне понимая его.
   - Ну, да, - раздеваясь в прихожей, подтвердил Андрей. – Бренды, тренды, дивиденды. Тебя ведь это интересует, не правда ли?
   - Дивиденды всех интересуют. Только многие не знают, что это такое.
   - Я думаю, что ты из их числа.
   Он швырнул свитер в угол гардероба, и Светлана тотчас показала, как надо
«ухаживать» за дорогими вещами.
   - Учись, раз мать тебя не научила.
   Он хотел сказать: «Ты мать не трогай, ясно?» но лишь поморщился и пошел в ванную, принять с дороги душ.
   Как и в любой семье, у них случались споры, ссоры, но Андрей не придавал им значения. Он любит, чего еще надо? А желание Светланы «попилить» его за мелкие провинности: «оОпять твоя куртка на кухне? Разберись с телефоном: пищит»! считал закономерным – мать его тоже «строгала», приучала  к порядку. В быту он ужасно несобран.
   Но какие бы перепалки между ними не происходили, дымовая завеса домашних баталий не застилала ему сердце горькой обидой, хотя Светлана могла дуться на него полдня и даже больше. Он первым шел на примирение,  сводил глупые размолвки к общему знаменателю таким образом,  чтобы в числителе были совет да любовь, покой и согласие.
   Но одного его желания в последние дни не хватало.
   Целые числа не делились на четные, а, если делились, то в результате оставались дроби. Дни дробились на «люблю-не люблю», а ночи на «нельзя» и «погоди».
   Андрей всегда относился к женитьбе серьезно. Возможно, оттого, что у него была большая цель стать мировой «звездой», и она формировала его характер, но, может, сказалось внушение: мать нередко говорила: « Женитьба происходит в молодости, но аукается до гроба».
   Как же тут не задуматься? Не почесать, как говорит Ник-Ник, репу? Почешешь и не раз.
   К тому же, у Андрея не было отца, он все привык решать  сам, а будь отец рядом, быть может, он что-то бы ему и присоветовал, поддержал в «минуту роковую».
   И выходило так: раз женился, значит, на всю жизнь.
   Есть,  над чем подумать.
   Но, когда Светлана, избалованная папой-мамой недотрога, в ослепительном сиянии своей цветущей красоты, скромно потупив очи, прошептала, что согласна выйти за него замуж, он не колебался ни секунды! Завтра же – в загс, а желательно тотчас.
   Андрей не единожды вспоминал, как подхватил Светлану и закружил на руках: - Обожаю! – и всякий раз его  сердце отзывалось любовью и нежностью.
   Уже потом, когда жена собиралась рожать и готовила пеленки-распашонки, углубившись в будущее материнство, Андрей понял, что его кольнуло и неприятно царапнуло в ее поведении: она больше не льнула к нему. Не тянулась. Не бросалась на шею после недельной разлуки. Отдавалась, но очень уж сдержанно.
   - Утверждение «ты меня не любишь» и вопрос «ты меня еще не»? стали дежурными в ее пространных разговорах.   
   С того момента, как Светлана забеременела, ее голос стал носить оттенки возмущения, а реплики чаще всего были язвительно-резкими. И это при всем при том, что Андрей был заботливо-ласков,  и не стремился, как иные «женатики» свинтить из дому, находя общение с друзьями более привлекательным, нежели семейные переболтушки. Разумеется, мужской досуг куда приятнее домашних хлопот, но он стойко переносил «все тяготы и лишения» супружества, по выражению  Кучера.
   Родители Светланы и мать Андрея не донимали «молодых» своими визитами, но перезванивались часто, приглашали в гости или справлялись о житье-бытье.
   После того, как «Армада» стала чемпионом России, Андрей был признан лучшим футболистом года, получил большие «призовые» деньги и подписал ряд лестных,  хорошо оплачиваемых контрактов по рекламе спортивной одежды. Он тут же приобрел билеты на атлантический лайнер, собираясь порадовать жену круизом по Средиземноморью, но она закапризничала, сказала, что с ее токсикозом впору ложиться в больницу, а не «трепаться» по
 «засранным» каютам и номерам гостиниц.
  Андрей Он было пыхнул, но мать сказала, что Света права и, прежде чем приобретать билеты, надо было с ней хотя бы посоветоваться.
   Свадебное путешествие, о котором он мечтал, превратилось в унылое времяпрепровождение в Москве, грязной и скучной. А он так мечтал о совместном  плавании, об экзотических пейзажах и занимательных экскурсиях,  которые представлялись ему необыкновенно впечатляющими! Он надеялся открыть для себя Каир, покатать Светлану на гондоле по Венеции, сфотографироваться с ней на память в Ватикане и походить по Иерусалиму – почувствовать себя гражданином мира.
   Когда он стал настаивать на туристической поездке и ссылаться на опыт других, Светлана обозвала его «кретином» - первый раз в жизни. Конечно, рано или поздно, это могло произойти, «дурак» - любимое русское слово, но ведь не кретин же! А когда она обвинила его в «жутком эгоизме», Андрей внутренне сжался, как будто ему вновь приснилось, что он забил мяч в свои ворота. Не считал он себя эгоистом, иначе бы и не женился.   
   «Ладно, будь по-твоему» - подумал тогда Андрей, а душевно как-то насупился, словно предчувствовал дальнейший разлад семейной жизни.
   В тот день он долго с ней не разговаривал и перечитывал дневник, наткнувшись на запись детских лет.
    «Жду лета. Отжался двадцать раз, присел сто десять. Играл в футбол, получил травму. – Прочитав, Андрей усмехнулся: не колено ссадил, «получил травму». – Осенью займусь английским».   
   Хорошо, что вВместо круиза ему удалось хорошо вырваться в Европу, отыграть турнир и вернуться с Кубком УЕФА..
  В первых числах июля, когда подошло время родов,  и Светлана стала особенно часто прислушиваться к себе, пугливо расширяя глаза и двумя руками поддерживая живот, Андрей спросил.
   - Рожать будешь со мной?
   - Одна, - сразу ответила Светлана, как о давно решенном. – Ни к чему тебе смотреть на родовые муки.
    Это было кстати, поскольку футбольный сезон был в самом разгаре и «Андрейю», как капитан команды и ее центральный нападающий,  не пропускал ни одного матча.
   Его четкость, пунктуальность, умение подчинить свои желания общему делу, повышенное чувство ответственности и внутренняя культура вызывали у товарищей искреннее уважение, и они единодушно избрали его своим вожаком.
   В ту ночь, когда Светлану отвезли в роддом, Андрея дома не было. «Армада» играла на выезде.
   Он очень переживал свое отсутствие, и поэтому упреки Светланы в том, что он «бросил ее с пузом», бросил в самый неподходящий момент, «одну-одинешеньку» вызывали в нем бурный протест.
   - Ты сама сказала, что до родов, минимум, три дня! Я бы отпросился! Тем более,  что и твои родители, и моя мама,  не отходили от тебя в тот день.
   - Да ты повесишься, лишь бы сбежать из дома!
  После родов у Светланы началась депрессия, но, спустя месяц после выписки домой, она немного успокоилась. Ей уже не казалось, что ребенка подменили или он уже не дышит.
   Приложив дочь к груди, она заплакала.
   От радости, от счастья, от сознания того, что все обошлось благополучно: и роды прошли легко, и малышка родилась здоровой - сразу закричала.
   - Ух, красавица какая! – воскликнул Андрей, когда впервые взял на руки крохотную дочь с ее обиженной, младенческой гримасой. – Вылитая мама.
   - Да и от папы кое-что есть, - засмеялась Светлана, имея в виду рост новорожденной: пятьдесят четыре сантиметра и вес – три восемьсот.
     Радостнее груза, приятнее ноши у негоАндрея еще не было. Большего всего  Андрея умиляли и приводили в трепет ее крохотные пальчики. 
   Малышку окрестили Софьей.
   Покормив ее ночью и укладываясь рядом, Светлана как-то шепнула Андрею: - Я и думать не могла, что у нас с тобой…
   - Что у нас? – спросонья осведомился он.
   - Сам понимаешь.
   - Нет, - шутливо ответил Андрей, начиная догадываться, о ком идет речь.
   - Да ладно, - сказала Светлана и тесно прижалась к нему, - не придуривайся.
   В доме воцарился мир. Но лишь на время.
   Дело в том, что одни жены ревнуют мужей до рождения ребенка, другие – после. Таких больше. Потому что, нет-нет, да и увидят себя в зеркале. Патлатая, в халате. Это кто? И начинает терзать мужа: где ты был, когда я тут, кручусь, как белка? Причесаться некогда, поесть.
    После родов Светлана немного поправилась,  и это ее стало волновать.
    - Андрюш, я толстая?
    - По мне, так в самый раз.
    - Что значит, в самый? – разглядывала она себя в зеркало и недовольно хмурилась.
    - То и значит, - отвечал Андрей. – Как говорит Ефим Леман: «Визьмешь в руку, маешь вещь».
    - А что значит «маешь»? – втягивала живот Светлана, стараясь выглядеть стройнее и поворачиваясь в профиль к своему отображению.
   - Имеешь.
   - Ты мне не говорил, что был на Украине.
   - Ефим был. У него родственники в Харькове.
   - Правду говорят, что киевлянки очень аппетитные?
   - Да я их, толком, не разглядывал. Я в Киеве играл:  прилетели, побуцкали мяч и назад.
   - Вот и хорошо, - делала свой вывод Светлана и капризно выпячивала губы. – Поцелуй. А то обижусь.
   Андрей улыбался и с удовольствием выполнял приказание. Целоваться – не картошку чистить. Нарядов на кухню он не любил. Но, если раньше после игры он ехал с друзьями ужинать в ресторан, чаще всего в «Прагу» или в «Турандот», проводил вечер в дискобаре, а то и «зависал» в казино, то теперь он спешил домой. Всякую свободную минуту стремился проводить с маленькой Сонечкой и женой – милой, чуточку строптивой, но от этого не менее желанной. Если что и омрачало его семейную жизнь, так это то, что,
   по мере того, как росла дочь, желание Светланы контролировать решительно каждый шаг Андрея стало принимать маниакально-агрессивную форму. Вместо того, чтобы учиться больше доверять и смириться с тем фактом, что Андрей – фигура популярная, в некотором роде человек известный, и у него есть профессиональные обязанности, требующие частых отлучек из дома, а они по большей части были связаны с его капитанством в команде и футбольной карьерой, она  периодически устраивала сцены ревности, закатывала скандалы, а потом упрекала его в том, что он не щадит ее, как кормящую мать, и что их маленькая дочь вынуждена вместе с ней «переживать жуткие обиды» и «вести нервный образ жизни».
   Убедить ее в том, что отказываться от служебных поездок, связанных с календарными матчами в других городах России и Европы, он никак не может, было делом нереальным, равно, как и доказать, что она неверно истолковывает частые его звонки друзьям и «еще, непонятно кому».   Клятвенные уверения Андрея, что поклонницы не крутятся вокруг него хищными стаями, желая завладеть им или растерзать на клочья, только осложняли процесс примирения. Скандал разгорался нешуточный. Судя по ее рассерженным крикам и жалобам, Светлане постоянно подбрасывали отвратные фотографии, с которых на нее паскудно пялились длинноногие девицы, заснятые на пленку в тот момент, когда они слезают с гинекологического кресла. Все снимки, которые швырялись Андрею в лицо,   были пропущены через фото-шоп, претерпели компьютерную деформацию, но Светлана впадала в истерику и тыкала в них пальцем.
   - Видишь, видишь? На всех снимках - твоя рожа! Что я должна думать? Как себя вести? Молчишь? Не знаешь? Вот и я не знаю!
   Выходило так, что он в быту не выносим - патологическим развратен.
   Но никакой вины Андрейон за собой не чувствовал. Да ее и не было, этой вины. Слава обрушилась на него массой телефонных звонков и бесчисленной корреспонденцией. Он не успевал расчищать завалы в своей электронной почете и менять сим-карты. Письма с любовными признаниями в его адрес приходили пачками. Время от времени его терроризировали актуальнымихамскими требованиями  «содействовать деторождению в стране», цинично предлагая сдавать сперму «безвозмездно» в счет «отпущения грехов».
   Спасибо, не надо.
   Одна сумасшедшая поклонница целый месяц прогуливалась по улице в платье, сшитом из его  портретов.   Другая психопатка донимала телеграммами одного и того же содержания: «Заделай мне ребенка. Алименты -  не твоя забота». Далее следовал адрес зачуханногокакого-то Мухосранска.
   Аргументы: у меня жена и дочь, на таких идиоток не действовали.
   Светлана читала этот бред и в ее глазах плясала злоба.
  - Сучки подзаборные!
   Андрею стоило неимоверных усилий терпеть ее несправедливые вспышки ревности.
   Так и хотелось пристыдить: «Светонька, милая, не переводи свою жизнь на скандалы! Жизнь и так штука короткая», но отчего-то молчал или вступал в глупые распри – растравлял сердечные обиды.
   «Вот дурак, - долбил он себя укоризной, - зачем я ей про Дашку рассказал?»
   Стоя у кровати Сонечки и наблюдая за ее сосредоточенным изучением своих крохотных пальчиков, ловя ее улыбку и радуясь тому, что она стала его «узнавать»: поворачивать голову на его голос, он с умилением думал, что семейная жизнь – великолепная штука. Убеждал себя в этом и тут же вздыхал. Светлана не принимала его таким, каким он был, воспитывала «под себя». Бранила из-за пустяков, из-за своей глупой ревности, хотя у него не было никаких любовных «завихрений», выговаривала за мотовство, и не терпела общества его друзей.
   Она требовала,  и он названивал домой по сто раз на дню, объяснял, где находится, с кем, чем занят, и понимал, что так долго продолжаться не может - крыша  съедет.
   Это все равно,  что каждый день читать: «Фабрика звезд – актуальный тренд». Спасибо, утешал Ефим: «
    Когда утвердишься в мысли, что все бабы дуры, отпадает всякое желание обижаться на них. Пусть квакают, если им хочется».
   Для того, чтобы иметь возможность уделять дочери как можно больше внимания, Светлана оформила в университете академический отпуск по уходу за ребенком, но, поскольку ей активно помогали две няни, ухаживавшие за малюткой посменно, и свободного времени оставалось много, она изъявила желание сочинять песни и обучиться живописи.
   Блажь, понятно, при трехмесячном ребенке, но… чего хочет женщина…
   Андрей подарил ей белый рояль «SCHRODER», купил мольберт, набор красок,  и пригласил профессора из Академии художеств.
   В самом деле, если у него есть «своя жизнь», по уверению Светланы, пусть и она тешится, лишь бы не впадала в истерику.
   Как говорит в таких случаях Иван Милованов: «Ружье – хрен с ним, лишь бы патроны были целыми».
   Очередной футбольный турнир «Армада» отыграла на «бронзу». Так вышло, что Саттара Гюльазизова приобрел для себя английский «Рейдер»,
уплатив «Армаде» двенадцать миллионов фунтов стерлингов,  а Сергей Ребров, игравший последнее время далеко не лучшим образом, был продан
питерской «Плеяде», откатившейся в «болото» турнирной таблицы, в самую его топь.
   Несмотря на то, что «Армада» заняла третье место, ее центральный нападающий вновь был признан лучшим футболистом страны.  Андрей вновь удостоился чести сфотографироваться с владельцем клуба, который на этот раз лично преподнес ему букет пунцовых роз и ключи от изумрудного «LEXCSUS RX 400 h300».   Позируя перед фотообъективом, Андрей поблагодарил Аркадия Львовича за подаренный автомобиль, ответил на вопрос, как ему «живется-можется» и крепко, «с чувством» пожал руку.
    Этот снимок украсил подарочное издание, посвященное спортивным успехам «Армады» ,  и даже попал на первую полосу газеты «Тайм-аут», вышедшей в печать с броской фразой: «Футболисты – реальные рыцари нашего времени, давшие клятву верности своим возлюбленным, венценосным дамам сердца: Страсти, Игре и Удаче».
   Рыцарем номер один был признан Андрей Куренцов.


.
   
   
 
   
   
   
                Глава девятая

   - Вот я сегодня плохой сон видела, - испуганно сказала Светлана утром.
   - Да ладно, - отмахнулся Андрей, пытаясь ее успокоить. – Куда ночь, туда сон.
   - Не скажи, - все еще находясь под впечатлением приснившегося, отозвалась она. – Копать  - к похоронам. – Помолчала и добавила: - Я в нашем доме землю копала.
   «Надо же»,  – хмуро подумал Андрей и вспомнил свой сон.
    Сначала он  пил водку с незнакомыми парнями  - в каком-то гараже, даже вкус ее отвратный ощутил: явное «палево», а затем угодил в смоляное болото, в растопленный битум – еле ноги выдрал.
    Андрей со Светланой запланировали семидневный отдых на Сицилии, уже и билеты купили, и номер в отеле забронировали, но ничего путного из их затеи не вышло.
   Зазвонил мобильник. Пришло сообщение: «Андрей, ты утвержден в составе сборной». Он даже подпрыгнул от радости. Круто! Его мечта сбылась:  защищать футбольную честь России на европейском чемпионате – это ли не счастье?
    В перспективе у него было стабильное материальное благополучие, любимая жена, дети, минимум, трое, (так он загадал), отдых на лучших курортах, да и, вообще, много чего интересного, поразительного  и увлекательного. Вместе с тем, он не мог не сознавать, что, чем лучше и результативнее будет играть, тем большие требования предъявят к нему и, по мере их удовлетворения, не только может пойти на значительное увеличение его премиальных, но и выставить его на трансфер за большие деньги. Может, даже за семнадцать-двадцать миллионов евро. В результате чего он сможет жить в одной из европейских стран, в Германии или Испании, да в той же Португалии, дышать воздухом моря или океана. Вдобавок расширить свой кругозор, выучить какой-нибудь язык, завести приятные знакомства – не для развлечений, хотя и это нужно, а для упрочения спортивной карьеры и своего положения в обществе.
   Когда он прочитал эсэмэс Светлане, ее реакция оказалась совсем не такой, как он ожидал.
   - Ты вновь меня отшвыриваешь в угол, словно тряпку. Вытер ноги и пошел!
   Она стояла перед ним в красивой белой блузке с красными пуговицами – только что показывала, в чем собирается ехать на море, и лицо ее покрывалось красными пятнами гнева.
    - Но это же почетно, это мне необходимо, - пытался привлечь ее к себе Андрей, чтоб как-то успокоить, объяснить, что чемпионат Европы проводится не каждый год, и сотни, тысячи известных футболистов мечтают на него попасть, но Светлана вырывалась из его объятий:.
   - Отпусти! -
  И упиралась в грудь руками.
   - Прошлый раз, уезжая на сборы, ты говорил тоже самое.
   - А почему я должен говорить что-то иное?
   - Если ты не понимаешь, тем хуже для тебя.
   - Послушай, хватит, а? Ну что ты, в самом деле?–  Андрей не выдержал ее нападок и повысил голос. – Ты ведь знала, что я футболист! Прекрасно знала.
   - Не могу я так больше, - заплакала Светлана и, глядя на нее, слезно закатилась Сонечка.
   - Ты что, совсем уже? – шикнул Андрей  и подхватил дочь на руки. – Ребенка испугала.
   - Не могу, не хочу и не буду! – запричитала жена, безвольно опускаясь на пол. – Я выходила замуж, а живу как вдова: вместо мужа – голос в трубке. Надоело целоваться с телефоном.
   - Тише, тише, -  прижимал к себе всхлипывавшую малышку Андрей, - у мамы слезка в глаз попала. Сейчас она умоется водичкой, и все будет окей.
    - Ма-ма, - пролепетала Сонечка, и Светлана еще пуще разрыдалась.
   - В роддом – одна, с дитем – одна, кругом,- как сирота!
   «Вот уж неправда», - подумал Андрей, и сделал жест няне, заглянувшей в комнату, что все нормально: разберемся.
   Та прикрыла дверь.
   Андрей повернулся к Светлане и взял с детского столика пластмассового зайца.
   - Тилим-бом! Тилим-бом!
   Сонечка рассмеялась и потянула погремушку в рот.
   Андрей  улыбнулся ей и, как можно ласковей, обратился к жене.
  - Ты же знала, что меня вот-вот должны зачислить в сборную, что я не могу изменить себе.
    - А мне, значит, можешь?
    - Да не изменяю я тебе! – оправдывался Андрей. – Я говорю о том, что, изменяя себе,  человек невольно предает кого-то. , Вв конце концов, я игрок.
   - Ага, игрок! – возмущенно сказала шмыгнула носом Светлана, продолжая всхлипывать.. – Дурак на повозке. Всем добренький, кроме семьи. Ребенок, вон, тебя не узнает. Плачет на руках. Если бы тебя на самом деле уважали, то за полгода бы предупредили, чтоб ты семью мог на море свозить - в кои веки!
   - Света, - умоляющим тоном заговорил Андрей.- За полгода сборную не формируют. Это очень серьезный вопрос. Понимаешь?
   - Конечно, где мне, дуре, разобраться! – размазала по лицу слезы Светлана, продолжая сидеть на полу и отчаянно жалуясь наборному паркету на свою несчастную судьбу..
   - Здесь много тонкостей, нюансов, - продолжал увещевать ее Андрей., не зная, что молодые плачущие женщины не слышат ничего, кроме своих всхлипываний и причитаний. – Не я хозяин положения. Речь идет о престиже страны. Я всего навсего капитан «Армады», а таких команд в премьер-лиге  – шестнадцать!
   - Холуй в футболке ты, а не игрок, - сверкнула глазами Светлана и тут же зачастила: - За кого я выходила замуж? Боже мой! Куда смотрела, что я видела? Думала – король, оказался шиш в кошелочке.  – Она скинула с ног босоножки и отшвырнула к двери. – Уезжай! И я уеду.
   - Есть к кому? – обиделся Андрей.
   - Да, есть! – в каком-то бешенстве воскликнула Светлана. – Не ты один среди людей.
   - За финансиста замуж хочешь? Успела подыскать?
   - А ты как думал? Сохла по тебе?
    Андрей взмолился.
   - Света…
   Он ждал, что она утихнет, поразмыслит над своими вздорными словами и рассудительно скажет: «Да, конечно. Представлять Россию это большая честь. Тем более, на Евро. Поезжай, вместе мы еще наотдыхаемся».
   Но услышал иное.
   - Вали!
   - Совсем? – ужаснулся Андрей. – А как же дочь? Зачем же отравлять ребенку жизнь?
   - Да это ты нас в бочку с дегтем окунул, всю жизнь нам отравил!
   - Неправда.
   - Правда! Хотя бы раз сказал: «Пошли вы на фиг со своим футболом – у меня семья»! Так нет же, нет! Мужик ты или кто?
    «Мужик», - ответил сам себе Андрей и стиснул зубы. Можно предать себя, но не предавать женщину, можно предать женщину, но не предавать себя, а лучше никого не придавать. Так думал он, приходя к неутешительному выводу, что нНе  клеилаось у них семейная жизнь, , расползалаось, как ветхая марля. Временами он сомневался в правильности своих выводов, надеялся, что все еще наладится, но… кто сомневается, уже страдает.
   На клубные сборы, как это делали жены других футболистов, Светлана принципиально не ездила. « Я не бомж, - отвечала она. – Спать привыкла в собственной постели».-
   Она любила постановочные фразы.
   Театральные.
   - «Ты не понимаешь, - говорила она с жаром, объясняла Светланая свои «домостроевские» настроения, - как мне важно чувствовать, что ты рядом»!
   Андрей возражал. Честолюбие диктовало ему, что делать, и частенько понукало.
   - Если бы это было так, ты бы ездила со мной, на те жехотя бды на сборы, как это делают другие.
   - Я для тебя «другие»? – тотчас цеплялась за слово Светлана и «переводила стрелки», гневно суживая глаза. – Другие? Те, что обрывают телефон и требуют, чтоб ты «заделал» им ребенка? Да?!
   - Хватит! – просил он. – Тебе самой понятно, о чем я говорю.
   - Понятно! – вскипала она. – Понятно, чтоВ том-то и дело, что меня бесит твое хамство, твой тупорылый эгоизм!  И я докажу тебе, что нНельзя со мной так обращаться! Не позволю.
   Дальше были слезы и заламывания рук.
   Так жить нельзя. Надо застрелиться. (Чехов. Каштанка.)
   Нет, не хотела милая, желанная, страстно любимая Светлана подниматься до небес в его глазах. Напротив, уменьшалась в ярости, в настаивании на своей, одной лишь ей известной, правоте. Может быть, они бы и расстались, осознав, что сделали ошибку, поженившись, что незачем мучить друг друга, если бы не Сонечка, чудное создание. Маленький радостный ангел.
   Когда у дочеринее заподозрили рак крови, Андрей чуть ума не лишился. Не может этого быть! Это так несправедливо. А началось все с того, что
   Ооднажды ночью  Светлана растолкала его сонного.
   - Андрюша, Сонечка хрипит!
   Он подхватил дочь на руки, потрогал лоб. Холодный. Тельце вялое, личико бледное. Вызвали «скорую», приехавший врач предложил госпитализацию, но сам же и сказал: «Ребенок не «острый»,  можно оставить до утра, а затем показать педиатру».
   Всю ночь Андрейон просидел возле ее кроватки дочери, не зная, что делать, как быть? Утром он должен был вылететь с командой в Австрию, для участия в отборочном туре европейского чемпионата. Как назло, его в команде некем было заменить. Иван лежал в больнице - вывихнул сустав, дублерСаттар сопливил. Вся надежда была на него, да на Ефима. Дело обстояло так, что, если «Армада» выигрывала предстоящий матч в Австрии, встречаясь с очень сильным местным клубом, она набирала нужное количество очков и закреплялась в своей подгруппе. У нее появлялся реальный шанс участвовать в очередном  розыгрыше Кубка УЕФА.
   Мать, приехавшая рано утром по его просьбе, сказала, что малышку надо срочно показать участковому педиатру  - состояние здоровья внучки ее серьезно взволновало.
    - Ма, - взмолился  Андрей,  - на тебя вся надежда. Побудь вместо меня со Светланой, займись обследованием Сонечки, а я вернусь, решим, что делать дальше.
   Ольга Владимировна молча кивнула: это и так ясно.
   Весь месяц «Армада» колесила по миру, набирала необходимые очки для участия в европейских турнирах, и он вместе с одноклубниками набирался опыта и впечатлений.
  В Дрездене Андрей за один день обежал почти все музеи и осмотрел все памятники. Кто увязался за ним, сами были не рады.
   - Тебе наркотой торговать, - устало проворчал Иван, вернувшись после «прогулки» и падая на кровать.
   - Или загнанных лошадей пристреливать, - в тон ему сказал Ефим.
    В Риме Андрей нанял белый кабриолет с красными колесами и разъезжал на нем по столице Италии, щелкая фотоаппаратом. А потом послал снимки Светлане, сопроводив их любовным посланием с шутливой  укоризной: «Жаль, что ты у меня не декабристка: за мужем в ссылку не поедешь».
   «Типун тебе на язык! – отозвалась она эсэмэской. – А сошлют, переживешь. Мне ребенка лечить надо».
   Он опечаленно вздохнул: и то верно. Женщина – мать, женщина – сестра, словом, любящая женщина, а не ревнующая любовница – вот идеал мужчины на протяжении тысячелетий, и  этот недостижимый образ теперь занимал мысли Андрея постоянно. Любя Светлану, он надеялся на ее благосклонность, а, надеясь, увлекался своей надеждой, влюблялся в нее.
   Когда Андрейон вернулсяя из Австрии, где «Армада» победила со счетом 2:0, он не узнал жену. У нее были другие глаза.  Это уже были не глаза Светланы, яркие, лучистые, небесно-голубые, в которых, словно воробьи в весенней лужи, трепыхались искры  счастья и восторга.  Ээто были глаза ужаса – черного, провального, безумного. Андрей даже подумал, что у нее «крыша поехала».она того, малость «чеканулась».
    Его жены с ее такой родной обворожительной улыбкой больше не было.
    Была испуганная женщина по имени Светлана.
    - Это конец, это конец, - не могла она остановиться, встретив его в приемном отделении больницы, где обследовали дочь.
 -  Не паникуй, - чувствуя, как его самого начинает трясти, мягко попросил Андрей и вынужден был опуститься в дерматиновое кресло, стоявшее возле стены. Ноги не держали.
   - Не паникуй! – разрыдалась она. – Да ты хоть понимаешь, какой диагноз ставятпоставили твоей дочери?
   - Вот поэтому и не ору, - еще тише сказал он. – Бывает, врачи ошибаются. Тем более, сейчас, когда вся медицина платная.
   - Ты хочешь сказать? – медленно заговорила Светлана, утирая слезы,  - что
опасность заболевания сильно преувеличена? Да? – Слабая улыбка надежды коснулась ее губ.
   - Не исключаю, - ответил Андрей. – Сейчас всех раскручивают на бабло. По всем статьям и по-любому.
   Он, в самом деле, не доверял врачам. Мать частенько говорила: « Медицина – самая точная наука после богословия». А ей, студентке третьего курса мединститута, вместе с другими будущими «эскулапами», об этом сообщил на лекции по общей хирургии профессор КоганЛемстер. Как рассказывала мать, он покорял сердца женской аудитории блестящей эрудицией и благородными манерами, не говоря уже о том, что одевался с иголочки и носил галстук-бабочку. Он же поучал: «Врач – посредник между пациентом и Богом, точно так же, как адвокат – посредник между подзащитным и Фемидой, богиней правосудия».
     Нет, не желал Андрей верить тому, что у его дочери «рак крови».
  Все его существо противилось этому.  Сонечка росла веселой, крепенькой девчушкой, очень подвижной и сообразительной.
   «Рекламный ребенок, - восхищалась ею участковый педиатр, девушка лет двадцати пяти, два года как  окончившая институт и частенько заглядывавшая к ним: проведать малышку.  – Красавицей будет». «Ой! – восклицала Светлана, испуганно сжимая пальцы,  и та делала вид, что сплевывает через левое плечо. – Я не глазливая».
   Бабушки и дедушка тоже души не чаяли во внучке, баловали ее сверх меры, признавались в этом и ничего не могли с собой поделать.
   - Чудо расчудесное! Ангел златокудрый.
   И вдруг: «У вашего ребенка…»
   Обухом по голове.
   Андрей припарковал «бэху» возле клиники, заглушил двигатель. Сознание беды, ворвавшейся в его семью, больно ударившей по нервам и захлестнувшей
душу отчаянием, лишило его былой способности быстро принимать решения. От волнения и страха за жизнь дочери он почувствовал резкую слабость и долго не выходил из машины, бессмысленно глядя на капли дождя, бегущие по лобовому стеклу. Нужно было что-то делать, но в то же время делать было нечего. Сонечку положили в больницу, выделили отдельный бокс, и
   Светланае выделили отдельный бокс , и она осталась с дочерью в стационаребольнице.
   Андрей внес в кассу клиники необходимую сумму, оплатил дорогостоящие лекарства и закупку донорской крови. Сделал все, что велели врачи, и теперь мучился  сознанием собственного бессилия: он не мог что-либо изменить коренным образом. Рак крови – это хуже, чем он думал. Это приговор. Мать Андрея, узнав о злокачественном заболевании своей любимой «внучечки», долго не могла произнести ни слова, а родители Светланы сразу заговорили о том, что Сонечку надо везти в Германию и непременно в ту клинику, где лечилась Раиса Максимовна Горбачева.  Выслушав их,  лечащий врач сказал, что острой необходимости в зарубежной госпитализации пока нет, и
   Андрей теперь каждый день навещал Светлану, правда, если был в Москве, илее и справлялся о здоровье Сонечки по телефону, если уезжая на игрыпокидал Москву.
   - Свет, - позвонил он ей как-то в полдень, после тренировки. – Меня капитаном сборной утвердили.
   - Назначили или выбрали? – поинтересовалась жена, сообщив, что Сонечке провели необходимый курс лечения, сделали переливание крови, и скоро выпишут домой, для амбулаторного наблюдения.
   - Ну, - замялся Андрей, - скорее, назначили-выбрали.
   - Что это тебе дает?
   - В каком смысле?
   - В прямом.
   Он пожал плечами.
   - Ответственности больше.
   - Пра-а-авильно, - с плохо скрываемой издевкой сказала Светлана. – Дурак красному рад.
   - Да я не радуюсь, я просто говорю.
   - Лучше бы денег подкинули! – возмутилась она. – Капитаном команды назначили!
   - Да не могу я так, за деньги. Мне уважение ребят дороже. Тем более, что многие из них достойны возглавить команду.
   - А на мое мнение тебе, конечно, наплевать.
  - Ну, что ты снова начинаешь, - просительно откликнулся Андрей.   По натуре он был интровертом и все переживал в себе, в отличие от жены, бурно выплескивавшей эмоции.
  - А то и начинаю, - рассерженно заговорила Светлана. - Большое они дело сделали - капитанскую повязку нацепили. А того не понимают, что у тебя ребенок болен, что нам придется ехать за границу. Ты знаешь, сколько стоит пересадка  костного мозга? Не знаешь? Я тебе скажу.  Это сотни тысяч евро! Со-о-отни! – подчеркнула она голосом, полным неподдельного отчаяния. – Траты сумасшедшие.
   О деньгах Андрей не жалковал. С каждым днем их становилось больше. А вот здоровье, да, его ни за какие фунты-стерлинги не купишь.
   Горе, поселившееся в доме, первым делом вырубило свет, который был необходим, чтоб видеть и, понимать друг другага и любить. Если раньше Андрей чувствовал, что, несмотря на бытовые перепалки, они счастливы  со Светланой, то теперь и ключ от их семейногоэтого счастья держала у себя под подушкой их дочь, внезапно заболевший ангел.
   Отныне все свободное время, каждую его минуту, Андрей проводил с Сонечкой. Пел колыбельные, сочинял сказки, в которых серенькие зайчики гоняли мяч в лесупо солнечной поляне, учил произносить слова, пичкал лекарствами и заходился от счастья, когда она шептала «па-па», обхватывая его шею слабыми ручонками и целуя в нос. Тогда ему вспоминалось, как в медовый месяц Светлана любила обряжаться в его красную футболку и кружиться перед ним, растянув ее низ наподобие юбки. Намного ниже его ростом, она смотрелась в ней, как в сарафане,  и была столь же очаровательна, как бывают очаровательны юные актрисы, играющие своих влюбленных сверстниц в классических пьесах великих драматургов.
   Еще ей очень шли брюки-галифе с глубокими карманами.
   При понтах, как на пуантах, сказал бы Ефим Леман.
    В один из теплых майских дней, когда Сонечка повеселела и, глядя на нее, трудно было предположить, что этот подвижный ребенок болен, Андрей отправился на сборы. На этот раз Ник-Ник «закрыл» команду: запретил женам сопровождать мужей.
   - А девушкам можно? – с добродушно-глуповатым выражением лица поинтересовался Рамзан Темирхоев, новый напарник Андрея, заменивший Саттара. Уроженец селения Шали, центральный нападающий грозненского «Факела», он был включен в состав российской сборной, готовившейся к чемпионату Европы, в самый последний момент. Его место должен был занять Игорь Полотнов, форвард казанского «Сапфира», но он выбыл из состава: на одной из тренировок порвал икроножную мышцу.
   Кучер глянул на Темирхоеванего так, что чеченец тут же пожалел о своем глупом вопросе.
   - Я вам,  Рамзан Ахмедович, еще не подписал командировку. Можете вернуться в Грозный.
   Таких суровых обертонов в его в голосе Андрей еще не слышал.
   Рамзан чуть в обморок не упал.
   - Извините, - взмолился он. – Клянусь Аллахом, пошутилшутка хотел.
    Рамзан – довольно симпатичный и мужественный, был подчеркнуто вежлив со всеми, особенно со старшими, не говоря уже о тренерах и самом Кучере.
   - Вы у меня дошутитесь, - не глядя на него, а,  как бы обращаясь к остальным и этим разряжая грозовую обстановку, проворчал Кучер и, наверное, дня три не замечал Темирхоева: делал вид, что его нет.
  Андрей, которого избрали капитаном сборной и который, как оказалось, лучше всех примирял конфликтующие стороны и гасил пламя вражды, чему в свое время научился у Сурена Манукяна,  заметил, что Рамзан очень подвижен, вынослив, силен, удачлив в нападении. Этим он очень походил на Ивана Милованова, разве что, держался чуточку особняком: лишнего не говорил, к новым знакомым относился настороженно. В атаке не знал удержу, был смел, порой до безрассудства. Чувствовалось, что он не лишен жажды удовольствий,  напоминая этим всех южан Саттара, и, вероятно, будь его воля, бросился бы в водоворот столичной жизни очертя голову – в поисках любви и наслаждений. Характер у него был пылкий.
   Андрей вспомнил, как Саттар мечтал попасть на чемпионат Европы и с откровенной завистью не раз говорил ему: «Да тТы , друг, со своими данными и забитыми голами можешь вообще ни о чем не беспокоиться. Это мне надо вздыхать, думать, как отличиться».
   - Не переживай, - отвечал ему Андрей, видя грусть в  его больших черных глазах южанина. – Сезон отыграем, медали какие-никакие получим, за зиму силенки восстановим, и будем отжигать.
   - Надеюсь, - вяло согласился с ним Саттар, словно предчувствовал, что его продадут в другой клуб,  и он расстанется с друзьями.
   - Я тоже, - разглядывая новые бутсы фирмы «ARCELEN», присоединился к разговору Ефим. – Надо постараться попасть в сборную.
   - Хрен попадешь, - мрачно ответил Иван. – Конкуренция, сам знаешь, офигенная.
   - Лично я намерен поучаствовать в Евро, - чистосердечно признался Андрей. – Жилы буду рвать, стараться.
   - А ты бы бросил все ради футбола? - подсек его не столько каверзным, сколько неожиданным вопросом Ефим.
   Андрея тотчас ответил.
   - Смог бы.
   - Ну и дурак, - хмыкнул Иван, настроенный в тот день крайне скептически.
   Ефим промолчал. Что он сам думал по этому поводу, так и осталось загадкой.
   Саттар загорячился.
   - Я тоже все отдал бы!
   - И молодую жену? – уел его Иван.
   - А! – отмахнулся Саттар. – Их у меня уже две - обе молодые. Сын растет. Дочь будет. – Он всем своим видом показывал, что настоящему джигиту горевать не о чем, если конь вороной и гинджял острый. -  Надо, еще раз женюсь! А вот Евро, - он сокрушенно вздохнул и мечтательно завел глаза, - это кисмет. Судьба.
    -  Раз в жизни бывает, - подлил керосина Ефим.
   - Судьбе наш калым – тьфу! – сплюнул для наглядности Саттар, хотя всегда считал, что человек не должен уподобляться верблюду. – Честное слово, все бы отдал, чтобы попасть на Евро.  – Он приложил ладонь к сердцу и смущенно пояснил. – Прадедушка хочет, оба дедушки хотят, мечтают, чтобы я туда попал! Отец, братья – все спят и видят меня в составе сборной, играть за Россию – великая честь. – Саттар даже схватил Андрея за руку, крепко прижал. - Я правда говорю! Зачем обманывать? Клянусь.
   - В Библии сказано: не клянитесь, - строго  сказал Ефим.
   - Зачем мне твоя Библия? – Саттар отпустил руку Андрея и повернулся к Леману. – Для меня Коран закон, слово Аллаха!
   - Ладно, клянись, - великодушно разрешил Ефим и начал обуваться.  - _ Просто я хочу сказать, что сборная это не рай, но попасть туда трудно. Не от нас это зависит.
   - И от нас тоже, - возразил Андрей. – Лично я так думаю. Если мы нацелимся на сборную, то во всех предыдущих матчах одержим победу.
   - И «лесорубов» обуздаем? – недоверчиво поинтересовался Иван, не собиравшийся разделять его мальчишеского оптимизма после ничейной встречи с уссурийским «Тигром». – Сильные черти, вспомни, как они нас прессовали.
   - Не только их завалим, - Андрей раздухарился, - всех к ноге приставим. И
«тигров», и «мигров», и прочих «путейских», которые возомнили себя чемпионами России, забыв, что есть  «Армада», а в ней играем мы!
   - Те самые, что «У!» - не подходи! – засмеялся Ефим и попрыгал на месте, изображая из себя лютого боксера.
   - Вот именно! – проткнул воздух кулаком Андрей. – Сольем их всех в канализацию!
   - Ну, ты Наполеон, - с фальшивым восхищением проговорил Иван  и подмигнул Саттару. – Хотела бабка дедом стать, да хер не вырос.
   - Осталось, вроде, две игры, - сказал Ефим. – Все, как бы, ясно.
   - Это «Литейщик» так думает, да иже с ним, - Андрей поправил капитанскую повязку на левой руке и непреклонно усмехнулся. – А жизнь, Ефим, сам знаешь, штука верткая.
   - Ребята, а давайте, каждый забьет по мячу? – Глаза Саттара заблестели. – Завтра? Сделаем «Литейщика» четыре-ноль?
   - Ты спрашиваешь или утверждаешь? - строго спросил Андрей, которому очень понравился боевой настрой азербайджанца.
   - Хотел бы, - неуверенно ответил Гюльазизов и тотчас кивнул: - Утверждаю.
   К его чести, в матче с надменным «Литейщиком» он забил два гола, а в матче с неукротимым «Тигром» - один. Кстати, очень важный, переломивший ход игры.
   - Вот это серьезно, - похвалил его Андрей и обвел взглядом друзей. – Ну что, вопросы есть?
   Ефим пожал плечами, Иван потуже затянул шнурки. Никто из них не проронил ни слова.
   - Принято единогласно, - весело сказал Андрей и первым покинул раздевалку.
   Шутка ложь, да в ней намек.
   Профессия откладывает отпечаток лишь на тех, кто позволяет вытирать об себя ноги.
   Андрей поставил себя так, что ему верили.
   Игроки, составившие сборную России, получили отменное футбольное воспитание, имели хорошую турнирную закалку, и были преисполнены игрового пыла. Среди них не находилось ни одного, который бы не знал, чего он хочет. Все они  имели много общего и легко нашли взаимопонимание.
Атмосфера стадиона, раздевалки и гостиничного быта была им хорошо знакома и не вызывала того раздражения, которое  переполняет новичков и зачастую приводит к конфликтам, осложняющим жизнь окружающих, но, прежде всего, их самих, не в меру требовательных и амбициозных. Надо признать, что менеджеры сборной оказались людьми опытными, энергичными, и постарались сделать все, чтобы молодые игроки не шибко страдали от навязанных им бытовых условий.
   Концепция игры и накачка футболистов мышечной силой, подкрепленной адреналином успеха в сочетании с полипептидами,  оксигемотарепией и прочей тонизирующей хреновиной была возложена на главного конюха – Ник-Ника. Все по уму и никакой химии. Последние разработки военных медиков для бойцов спецназа, работающих как на глубине мирового океана, так и в открытом космосе. Об этом мало кто знал, поэтому ни Андрей, ни его одноклубники даже не имели представления, каких высот достигла строго засекреченная научная мысль, которую ни одним допинг-контролем не подсечь, ни одной шпионской сетью на берег не вытащить. А поскольку никто из ребят слыхом не слыхивал о новейших биодобавках, то почти все они через две недели интенсивных тренировок еле ноги таскали.
    - От таких пробежек, нам кранты, - задыхаясь после пятой стометровки, - просипел Артур Погосян, левый крайний, три сезона отработавший в « Путейце» и перекупленный «Зарядьем», быстро набиравшем силу.
   - Еще один такой «рывок» и все, - согласился с ним Ефим. – Я за себя не отвечаю.
   Андрей усмехнулся.
  - Задушишь Ник-Ника?
  - И фамилию не спросит, - пошутил Иван, сам еле переводивший дух, но старавшийся держаться «молодцом». – Душа поэта жаждет мести.   
    Андрей, уловивший в их ропоте плохо скрываемый бунт, подошел к тренеру.
   - Николай Николаевич, - обратился он к нему, заведомо  зная, что тот не терпит «ходоков» и нытиков. -  Можно по делу?
   - Знаю, - недовольно буркнул Кучер.- Хочешь сказать…
   - Да.
   … чтобы я слабину дал, - угадал суть его просьбы тренер,  – гайки отпустил, нагрузку сбросил?
   - Вроде того.
   Кучер поводил пальцем перед его носом.
   - Андрей, забудь. Выступать на чемпионате Европы это значит играть на пределе, а чтобы так играть, надо и тренироваться соответственно. Успех любит упорных.
   Андрей тогда обиделся, вроде как не выполнил наказ команды, но время показало, что тренер прав. Так же, как он оказался сто раз прав, когда  Антона Прищепу, резервного нападающего, игрока уссурийского «Тигра»,  «перековал» в опорного защитника. Заметил, что тот прилипчив и ловок в отборе мяча, а «прицел» у него был сбит, давно и грубо: бил по воротам хлестко, но мазал. Сначала Кучер хотел его в центральных хавах закрепить, не получилось. Не мог тот сыграться  с Ильей Баглаем, замечательно действовавшим по правому краю. А в защиту стал, как там и был. Заслон надежный. Андрей в который  раз удивился мудрости Ник-Ника, его феноменальной интуиции. Команда это что? Это гармония, баланс. Пятьдесят процентов атаки, пятьдесят процентов обороны. Причем, если атакуют в основном штатные «бомбилы», то защищаются все без исключения.
   Уже дней через пять можно было сказать, что Антон Прищепа стоппер грамотный, позиции угадывает верно.
   Андрей счел нужным поддержать его в новом амлуа.
   - Не менжуйся. Будь проще, - похлопал он Антона по плечу. – Выноси мяч из штрафной куда подальше. Это всегда своевременно и не зазорно. Ты оборонщик – этим все сказано. Лады?
   - Лады, - обрадованный дружеским советом,  тот с готовностью кивнул и побежал к воротам.   
   Что касается быта, то
   рРебята, любящие футбол не на словах, а на деле, успевшие доказать свою приверженность этой нелегкой игре, если и замечали какие-то неудобства, особых претензий не выказывали и пропускали мимо ушей ежедневно повторяемые слова  администрации об «исправлении допущенных просчетов». То количество порций в столовой не соответствовало числу едоков и предъявляемых талонов, то сами порции были столь мизерными, что  могли раздразнить голод, но никак не утолить его, и,  будь на их месте дошколята, которых, как мы знаем, докармливают с ложечки,  они бы тут же устроили бунт, требуя добавки.
   В самой гостинице тоже не все «фунциклировало» - то розетки не работали, то в лифте кто-то застревал, а то и вовсе воду отключали.   
   Андрей заметил, что кое-кто из доморощенных рыцарей футбола не прочь злоупотребить тренерской опекой или даже игнорировать ее, выказывая тем самым свое  о с о б о е  положение в команде. К счастью, таких было мало. В них рано укрепили дух индивидуализма, но и они были вынуждены признать авторитет капитана команды, выделив его среди других. Они интуитивно почувствовали в нем лидера и, скрепя сердце, отошли в тень, избегая прямых столкновений. Было ясно, что едва конфликт наметится и потребует от противостоящих сил умения держать удар, одна из сторон, защищенная не тренерским выбором, а сторонней поддержкой, не выдержит достойного отпора, а, быть может, и первого тычка. И самым крепким в этом столкновении остался Андрей, защищенный  чувством своей правоты, физической мощью и полным доверием главного тренера сборной  Николая Николаевича Кучера, чьи мысли постоянно вертелись вокруг вверенной ему команды, и тех обязанностей, которыми он связал себя по рукам и ногам, согласившись возглавить сборную России. Отныне все его побуждения были направлены на создание слитной, целостно-яркой команды, объединенной максимальной психологической совместимостью футболистов и их полевой сыгранностью. От членов сборной он требовал одного: партнерского дружелюбия в отношениях друг с другом и готовности к взаимовыручке по принципу «Один за всех и все за одного».
   Нарушившему эту заповедь грозило отлучение от сборной.   
   Чей то протеже, восемнадцатилетний верзила из московского «Зарядья», третий месяц игравший в премьер-лиге, начал принуждать ребят похлипче прислуживать себе, и тотчас получил отлуп. Уехал восвояси с убийственной формулировкой: «Балласт для команды».
   Вообще, в московских клубах игроки делились на два стана: в одном преобладали молодые отпрыски известных спортивных фамилий, привыкшие с самого нежного возраста к тому, что ими восхищаются, а потому, играющими как бы спрохвала, по настроению; в другом – пыхтели работяги, черная кость, на которых первые смотрели свысока, бешено ревнуя к удачам.
   Николай Николаевич Кучер на дух не переносил этих зазнаек и в глаза называл «сытыми».
   - Труднее всего, - говорил он журналистам, бравшим у него интервью, - заставить сытых бегать за корку хлеба.
   «Слушай, да он дерево. Дубак конкретный», - плевались молодые «звезды», обсуждая меж собой его характер, но особо языки не распускали.   За два месяца он выбил из ребят пыль самомнения, как рачительный хозяин - из дачных тюфяков.
   Идеи самоотречения, взаимовыручки и преданности общему делу были для Николая Николаевича основой благочестия, залогом успешного прохождения чемпионата. Любовь к футболу и долг перед командой – вот две незыблемые опоры его мировоззрения. Они держали его, придавали ему силы и  повышали сопротивляемость: делали непримиримым в отстаивании своих идеалов, своего видения тотального футбола. Опытный тренер, пристрастный педагог, прекрасно понимавший, что «сбить команду» за короткий срок сборов практически нереально, он все же согласился на этот тяжкий труд, надеясь в глубине души, что втуне он не пропадет, по крайней мере, не должен.
   Николай Николаевич мог простить дурачества, юношескую неугомонность, даже безобидное самолюбование, свойственное молодым людям, инстинктивно стремившимся выделиться из толпы, но он приходил в неистовство, видя наплевательское отношение к тренировкам и разнузданное хамство.
   Он уважал чужое чувство, но презирал гордецов.
   - Трусость и зависть, - внушал он своим подопечным, - первые враги мужчины. Они делают его полным ничтожеством: пародией на человека, но не человеком.
   Когда кто-то сомневался в правоте его высказываний, он неизменно отвечал.
   - Поживете – вспомните меня. Радость земной жизни – в самой жизни, а не в погоне за  мутью.
   «Мутью» он называл все, что мешает человеку быть самим собой,  осознавать, себя личностью, хотя для  него самого лучше футбола ничего не было  и быть не могло.
   - Нравится рыбачить - рыбачьте, нравится собирать марки - собирайте, даже стихи кропайте,  - снисходительно указывал он на Ефима, - если уж совсем заняться нечем, но не мечтайте о хрустальном унитазе и золотом горшке. Это офсайд и аут.
   Помолчав, он спрашивал.
   - Все ясно?
   -  А как же? – дружно отвечали ребята, и Кучер объявлял, что на этом первая часть «теории футбола» заканчивается - надо приступать к «физике» - к тренировочным нагрузкам «мышечно-связочного аппарата».
    В этот момент Андрея всегда охватывало радостное возбуждение,  и он первым выбегал на поле.


ля команды».
 
   
   
   
   
   
   
   
   
   
.
   
   

   

               
   
   
   

   

                Глава десятая

       Заточив свои футбольные умы до кинжального блеска, содрав с себя древесную шкуру зазнайства и столичной спеси, в которой имитация профессионализма всегда теснила и отпихивала истинное мастерство, настроившись на ярую борьбу и мощное сопротивление, футболисты сборной  вылетели в Бонн, принимавший участников Евро.
  В аэропорту ребята натрясли пыли в журналистские уши, дескать, мы такие: разоримся – заработаем,  - и айда! - набирать очки в контрольных матчах, вправлять мозги всем, кто не верит в российский футбол и страдает глупым самомнением.
   Накостыляв в отборочной подгруппе драчливым хорватам и занозистым швейцарцам, лягнув чехов и щелкнув по носу болгар, «двуглавые орлы России», как  писали местные газеты, вошли в свой групповой отсек с желанием хлебнуть кваску: жара стояла несусветная - Европа задыхалась.
   Андрей с друзьями «парился» в гостинице.
    Читать не хотелось, играть в шахматы тоже. Валялись на кроватях, проминали кресла.
   - Андрюх, - прихлебывая минералку, - подал голос Иван. – А ты не помнишь, сколько голов забил Никита Симонян?
   - Да на фиг тебе это нужно?
   - Не, все же.
   - Отстань, не губи мне мозги, - ответил Андрей, плохо переносивший духоту.
    - Тяжело вспомнить, что ли? – канючил Милованов.
    - А почему ты решил, что я знаю?
    - Ты все знаешь.
    - Вот пристал.
    - Андрюха…
    - Ну, хорошо. Дай подумать. Вроде, как сто сорок два, если я не ошибаюсь.
    - Да, точно! – без намека на благодарность, отозвался Иван, хотя мог бы выразить восхищение в адрес друга, напрягавшего последние остатки памяти и напоминавшего в этот момент одного из репинских бурлаков, тянувших баржу бечевой. – Сто сорок.
   - Сто сорок два, - уточнил Андрей. – Это только в чемпионатах СССР.
   - Сто сорок два, - вялым эхом  повторил Иван, запоминая. – Охренеть можно.
   - И десять в составе сборной.
   - В одном только пятидесятом году аж тридцать четыре мяча засандалил.
   - Круто. Но Протасов задвинул его.
   - Дали задвинуть.
   - Понятно.
   Андрей помолчал, потом усмехнулся.
   - Но кайфа, в принципе, нет никакого.
   - От чего? – не понял его размышлений Иван.
   - От рекордомании, от договорных голов, когда новую сенсацию готовят, чтобы потом было о чем писать, доить читателя. Да и себе в руководстве футбольного союза ордена на грудь вешать.
   - Им-то за что? – нахлюпал пригоршню холодной воды Иван и смочил голову, небрежно разлохматив волосы.
   - За воспитание выдающихся мастеров спорта, которые, в натуре, «одним махом всех побивахом».
   - Это у нас четко.
   - Без сбоев, - отозвался Андрей.   - Себя они не забывают.
   - Да пошли они в баню! – с плохо скрываемым раздражением сказал Иван и посмотрел в окно, за которым во дворе отеля, прямо на асфальте, российские болельщики стелили яркие полотнища – готовили зримые лозунги.
   Поглазев на одуревших от жары и своего фанатского рвения шумливых плакатистов, сочинивших слоган: «Россия – слон, ломай заслон!» он одобрительно кивнул, словно остался доволен  хорошо исполненным заказом, и вновь окликнул друга.
   - Я вот, что подумал. Если ребята и дальше  будут так  шпилить, то в своей группе мы всех прикнопим.
   - Без проблем, - уверенно сказал Андрей, сам поражавшийся, насколько крепкую команду сколотил Ник-Ник.
   - Но я вот чего боюсь, - Иван вновь отхлебнул минералки и предложил Андрею, но тот отказался.
   - Чего?
   - Что нас раздергают, поссорят, кому-то забашляют, кого-то втопчут в грязь.
   - Не думаю, - прикрыв глаза рукой, сказал Андрей. Мысленно он был в больнице со Светланой. Звонка от нее не было ни в пятницу вечером, когда он отличился в игре с «братушками», ни в субботу, в день отдыха и легкой тренировки, ни сегодня утром, когда с особым напряжением ждал от нее весточки, посылая свои эсэмэски и поставив ее номер на дозвон. По ее упорному молчанию он понял, что надо вылетать в Москву. Все бросать и дуть. Что-то там стряслось – явно недоброе.   
   Иван почесал голову.
   - А ты прикинь. Футбол – такая штука.
   - Трудно прогнозировать.
   - Примеров много. Тем более, что уровень команд в Европе  - не ахти какой. Больше понтов.
   - Все так, но и удачу со счетов не сбросишь. Спортивная везуха – та еще коза. 
   - Капусту любит, - пошутил Иван и медленно полил себе на голову. Отфыркался. Вытер лицо полотенцем и мечтательно сказал: - А представляешь, мы «берем» Европу, возвращаемся красавцами, и начинается круговорот бабла в природе.
   - Респект, уважуха, - усмехнулся Андрей, не меняя позы.
  - Розы-мимозы, прием в Кремле.
  -Шампань.
  - Чувихи.
  - Сплюнь, - охладил его мечтания Андрей и  взбил в изголовье подушку.
  Иван засмеялся.
   - Да я уж слюной изошел: такие телки!
   - Чтоб я так жил! – в тон ему сказал Андрей и покачал головой, считая, что все будет иначе. – Многие скажут, что наша победа «блеф», чистая случайность.
   - Счастливое стечение обстоятельств?
   - Вот именно. Скажут, так звезды сошлись.
   - Мне эти речи до фени, - обиженно сказал Иван, словно все, о чем они только что говорили,  произошло на самом деле.
    - Мне тоже, - согласился с ним Андрей. – Я бы этих знатоков-экспертов сраной метлой да по морде!
   - Смачный поджопник и - жри не хочу!
    - Чтоб своим ядом других не травили.
    - Через газеты и «ящик», - уточнил Иван, немало претерпевший от «опытных доброжелателей».
    - Но твоему Прикумску…
    - Святому Кресту, - сказал Иван, уточняя старинное название своего районного центра, прозванного Буденновском.
   - …никто своего подлого мнения не впарит, - кивнув головой, предположил Андрей. – Уж там тебя в обиду не дадут.
   - Нет, - уверенно сказал Иван  и даже встряхнул головой, как бы показывая,  что скорее Эльбрус-красавец пропьет свою «белую папаху», нежели прикумчане-святокрестцы усомнятся в профессиональном мастерстве своего земляка. – Когда я  здесь, на Евро, забивал голы, не то, что моя родная Прасковея, все Прикумье на ушах стояло, Ставрополь гудел.
   - Гуляли?
   - Не то слово. Мне друзья звонили.
   - Все обрисовали?
   - В красках.
    Андрей лег поудобней.
   -  Ну вот, а ты говоришь, нашей победы не заметят, - как о чем-то само собой разумеющемся, сказал Андрей и суеверно сплюнул. – Тьфу, тьфу, тьфу!  -  и даже постучал по дереву: спинке кровати. – Боюсь сглазить.
   - Подумаешь эдак? – угадал ход его мыслей Иван и поставил бутылку с минералкой на пол.
   - А выпадет так, - перевернулся на живот Андрей, не находя себе места в      душном номере гостиницы: кондиционер еле фурыкал.
   - Ладно, - после небольшой паузы сказал Иван. – Оно якось будэ, как говорит моя крестная.
   - Она белоруска?
   - Украинка. В тридцатых годах  прошлого века ее родители переселились в Поволжье, там их захватил голод, от которого они подались в Астрахань, чтобы позже осесть в Прасковее. Там потом и мать моя родилась, и я сам. У меня батя, - увлекся воспоминанием Иван, - всю жизнь баранку крутил и в футбол играл: за район.  Чемоданчик его фибровый, черный, с кожаными накладками по углам, до сих пор помню. Там хранилась его форма: трусы, футболка, стоптанные бутсы. Любил спорт и любит. Но старшей дочери, сестре моей, не смог «вправить» мозги по этой части. Копуша она, бухгалтером работает. Отец говорил, что, когда мать во второй раз повезли в роддом, он места себе не находил: боялся, а вдруг снова – девка? Бабий батальон. Но Бог не фраер, он все видит, и появился я. Вот тут мой предок и решил, что быть мне чемпионом – района и его окрестностей. И стал меня тренировать, как только я встал на ноги. Еще лопотать не умел, а по мячу уже бил. 
   - Хочется съездить? – поинтересовался Андрей, которому обрыдла духота, казенная постель  и разлука с родными.
   - Еще бы! – Иван тоскливо посмотрел в окно. – Сто лет уже не был. Святой Крест – город уютный. Зеленый.   
   - Надо съездить, повидать родных.
   - Окстись, Андрюха! Как съездить? Идем впритык. Зацепимся в группе, выскочим в четвертьфинал, туда-сюда, прилет-отлет,  третьего  на тренировку: пятого июля возобновляется чемпионат страны.
   - Мда, - тоном человека, которому не на что надеяться, произнес Андрей и заложил руки за голову. – Ни дня без строчки.
   - Мы вначале с кем играем?
   -  Дай вспомнить, - попросил  Андрей и после небольшой паузы ответил. – С турками.
   - Верно, - согласился Иван. – Потом  - с Германией и Португалией.
   - Всего ничего, - усмехнулся Андрей и услышал первые такты свадебного марша Мендельсона – звонила Светлана. Рыдающим голосом она сообщила, что у Сонечки кризис, ее состояние резко ухудшилось и врачи опасаются за ее жизнь.
   - Андрей, я умру, если что-то случится.
   - Это так серьезно? – помня об ее излишней эмоциональности и способности сгущать все краски до одного цвета – битумно-черного, уточнил он, и рывком сел на кровати, готовый тотчас сорваться с места и мчаться в аэропорт.
   - Да, - почти на крике, притопленном слезами, ответила Светлана. – Сонечке так плохо, ей все хуже… - и рыдания.
   - Еду! – на ходу  прокричал в трубку Андрей и жестом показал Ивану, что сейчас вернется - заторопился к тренеру.
   Когда Николай Николаевич понял, о чем идет речь, его лицо потускнело и как-то болезненно вытянулось. Даже очки поползли с переносицы.
   - Вот отрыжка холерная! – мрачно выругался он и повертел в пальцах ручку с золотым пером, сидя за столом, заваленном «секретной» информацией. -  А я, как раз, расписывал нашу игру с турками. Без тебя – труба. Я даже не знаю, что делать?
   Андрей тоже не знал. Жизнь футболиста, как любого гастролера, с ее бесконечными перелетами, соревнованиями и постоянными нагрузками, целиком и полностью зависит от тех, кто составлял график его выступлений. Но эту жизнь с круговертью матчей, тренировок, интервью и всевозможных шоу, в которых он обязан участвовать, будучи связанным по рукам и ногам контрактом, подписанным с клубом, он выбрал сам, по своему желанию, еще не сознавая, какую фигу она может ему вывернуть  и в какое дерьмо окунуть в самый неподходящий момент.   
   - Николай Николаевич, - взмолился Андрей. – Отпустите. Я все понимаю, но у меня дочь при смерти! Я по-любому свалю.
   - Ты присядь, - обеспокоился  Кучер, выбираясь из глубокого кресла. – У меня и  валерьянка есть,  и валидол. Прими, прими! Так надо. – Несмотря на протесты, он накапал снадобья в стакан, заставил Андрея выпить и насильно впихнул ему в рот белый кругляш «валидолины». – Под язык, не глотай!
   Андрей промычал «хагашо» и сквозь зубы, чтоб не выпала таблетка, объяснил, в чем дело.
   - Что ж ты раньше молчал! – воскликнул Кучер. – Я б тебя раньше отпустил.
   - Раньше терпимо было.
   - Терпимо, - передразнил его тренер. – Говорил болвану: погоди, не лезь в хомут - шею натрет.
   Он походил из угла в угол, глянул на часы. Покачал головой, не представляя, кем заменить Андрея в предстоящих играх, и  позвонил администратору команды,  скомандовал, чтобы тот заказал Андрею билет на самолет:  до Москвы и обратно с открытой датой возвращения.
   - Сегодня, на ближайший рейс, - буркнул он в трубку и сочувствующе развел руками, обращаясь к Андрею.
   - На две игры, не больше.
   - Да я, - вскинулся Андрей, благодарно глядя на Кучера и не зная, что еще сказать, но тот махнул: бывай!
   Подвел его Андрей, конечно, капитально.



                Глава одиннадцатая

       В аэропорту его окружили журналисты и фанаты, прибывшие на чемпионат. Каким-то образом пронюхали, что он вылетает в Москву.
   - Вы покидаете турнир?
   - Правда, что у вашего коуча невыносимый характер?
    Толпа, жадная до сенсаций, вскормленная нездоровым любопытством, едва не зажала его в плотное кольцо, но он вовремя ускорил шаг,  мотнул головой: «Без комментариев» и  молча прошел на контроль.  Показал пограничникам паспорт, напоминавший записную книжку, все страницы которой были испещрены бесчисленными штемпелями визовых отметок, отчего он стал походить на путевой альбом, залитый малиновым вареньем, расписался у кого-то на протянутой бейсболке,  и прошел в накопитель.
   В ушах звучали слова тренера: «К четвертьфиналу ты должен быть в команде - надежда на тебя. Иначе нам зарез».
   Перед вылетом он позвонил Светлане, сказал,  что будет в Москве утром и сразу приедет в больницу.
   - Я встретить не смогу, - сразу предупредила она, - но папа за тобой пришлет машину.
   - На такси доберусь, - отказался от излишней заботы Андрей и пошел вместе с другими пассажирами к «Боингу» компании «LUFTHANSA», стоявший в непосредственной близости от аэровокзала.
   Воздух густо пропах авиационным этилом и зримо струился над раскалившимся бетоном взлетной полосы с небольшими асфальтовыми латками.
   Заняв свое кресло и машинально застегнув ремень безопасности, он признательно кивнул стюарду, разносившему свежую прессу, отобрал из предложенной им пачки «Советский спорт», подумав, взял еще еженедельник «Форвард», полностью посвященный чемпионату Европы,  и включил ноутбук. Проверил почту. На сервере увидел заголовок:
 «Центральный нападающей сборной России  Андрей Куренцов остался за бортом. Капитан покинул команду».  Далее следовал «комментарий»: «Покидая турнир, наш лучший футболист заявил журналистам, что не намерен терпеть выходки главного тренера, чья беспардонная грубость превратилась в норму общения со своими подопечными».
   - Вот гниды, - произнес он вслух и попросил соседей, пожилого господина в темных солнцезащитных очках и его молоденькую спутницу,  не принимать его реплики на свой счет. – Это я  журналюг костерю. Пишут всякую дрянь.
      Господин оказался немцем, плохо понимающим по-русски, зато миловидная Ольга, его молодая жена, коренная москвичка, перебравшаяся после замужества в Мюнхен, сразу поняла, о чем говорит Андрей,  и сказала, чтобы он не возмущался.
   - Сейчас такой формат.
   - Какой такой? – спросил Андрей, заметив на ее плече татуировку: маленького скорпиона.
   - Провокативный, - со значением ответила она и, как ему показалось, слегка подмигнула. – Там, где свобода печати, люди предпочитают вздор. - По-видимому, она соскучилась по русскому языку, вернее, по московской тусовочной фене,  и болтала без умолку. Андрей в очередной раз вспомнил присказку Ефима: «Отправляйтесь на тусу с «первым» нумером в носу» и невольно улыбнулся.
   - Не смотри на меня так, - Ольга расценила его улыбку за откровенное заигрывание и мило перешла на «ты».
   - А то что?
   - Стесняться начну.
    - Почему? – откровенно удивился он.
    - Ну, как же, как же! ты ведь у нас знаменитость:  непревзойденный Андрей Куренцов, рыцарь футбола! Все так?
    «Оп-паньки, - подумал он, - и эта меня знает».
   Кивнул. Стало приятно от сознания собственной популярности.
   Андрей захлопнул ноутбук и ответил на вопрос.
   - Типа того.
   Она сделала глазами: то-то.
   -  И не удивляйся. Футболист в наши дни тот же актер, киногерой.
   - У всех на виду? – несколько кокетничая, поинтересовался он и сделал вид, что внимательно слушает.
   - У всех на виду, - подтвердила Ольга. –
   - И все о нем все знают?
   - Хотят знать, - уточнила она. – Отсюда толпы фанатов, а главное, поклонниц. – В ее тоне послышалась легкая ревность. - А это прямая угроза семье, непрекращающийся стресс жены.
   На вид ей было лет девятнадцать, но рассуждала она вполне зрело.
   - Легко любить  того, кого не знаешь, - вздохнул Андрей, представив трудный разговор со Светланой, который, как это случалось уже много раз, проходил по одному и тому же сценарию: сначала претензии, затем скандал, за скандалом жуткая истерика, рыданья, слезы, непонимание друг друга.
«Ты нас разлюбил, - станет говорить она. – Не городи чепухи, - примется увещевать он. – Кого же мне любить? Я только вас, тебя и Сонечку люблю. – Футбол ты свой любишь! – Не люблю, а играю! Понимаешь, дуня? – Не смей так говорить! – Молчу. – Вот и молчи! – А то и вовсе на крик перейдет. – Будь ты проклят со своим футболом!»
   Андрей уходил в свою комнату, уже никак не отвечая на ужасные посулы. Да и что он мог ответить, что сказать, чем оправдаться? Футбол всегда был для него на первом месте. Он словно подписал контракт с самим собой. Служил ему верой и правдой, если так можно сказать. Служил и получал благодарность от болельщиков, от руководства клуба,  хотя  особо и  не ждал ее. Сознание того, что он никогда не занимал чужое место, придавало ему силы и терпения. Он занимался любимым делом, это ли не счастье?
    Как говорит Иван: «Наливай и отрывайся».
    - Что ты сказал? – не расслышала его последней фразы Ольга.
    - Я говорю, легко любить того, кого не знаешь.
   - Девушки так не думают, - немного поразмыслив, произнесла она и покрутила на руке браслет в виде платиновой змейки с изумрудным глазом.
   - А как вы думаете? – задал вопрос Андрей не столько потому, что хотел услышать от нее ответ, сколь для того, чтобы хоть как-то отвлечься от тягостных мыслей. Думалось о больной дочери, о наметившихся трещинках в их, казалось бы, довольно крепких отношениях с женой. А ведь когда-то Светлана горячо шептала: «Я так рада, что мы любим, подходим друг другу,  что ты мой. Мой и больше ничей. Я тебя никому не отдам». Не отпускали раздумья  о друзьях:  справится ли команда с турками, сумеет ли показать себя в группе? В самом начале турнира, когда надо завоевывать авторитет, каждый игрок на счету, каждое очко в копилку. Да, не вовремя сдернула его своим звонком Светлана. На душе скребли кошки. Лажово получилось, по-чмошному.
   - Как мы думаем? – оставила в покое свой браслетик Ольга и пытливо посмотрела на Андрея, слегка вздернув подбородок. – Мы думаем, что вот выйдем замуж, узнаем человека, научимся им управлять,  и все покатит, как по маслу.
   - А в себе разобраться не хочется?
   - В двадцать лет и хотелось бы заглянуть себе в душу, да времени на это нет, - засмеялась она и театрально ужаснулась. – Катастрофически не хватает! – И так это у нее мило и забавно получилось, что Андрей тоже рассмеялся.
   Муж Ольги буркнул что-то по-немецки, она понимающе кивнула и принялась копаться в своей сумке.
   Андрей прикрыл глаза.
   Сначала сделал вид, что задремал, но затем действительно уснул. Очнулся при  посадке, когда самолет встряхнуло. Спал  он, может, и  не долго, но успел увидеть сон: в теплом предвечернем небе медленно двигалась пятиконечная звезда в пугающем «кольце сияния». Андрей понял, что это НЛО,  решил сфотографировать на мобильник, но сделать этого не смог: сел аккумулятор.  Он чертыхнулся и долго провожал глазами улетающий объект.
   Не сон, а наваждение какое-то, потому что наяву мобильник тоже не включался.
   Таксист довез его до клиники, отсчитал сдачу с пятитысячной купюры, пожелал удачи на чемпионате (тоже узнал) и лихо газанул, махнув рукой.
   Стеклянная дверь приемного покоя была заперта изнутри шваброй.
   Андрей подергал ее, позвонил, дождался выглянувшей санитарки, сунул ей сто рублей и попросил позвать жену из двести восемнадцатого бокса.
   - Как, говоришь, зовут ее?
   - Светлана, - ответил Андрей. – Куренцова Светлана.
   Минут через десять он увидел жену.
   - Андрюша! – воскликнула она, и запахнула на груди халат. – А нам сегодня лучше.
   Он привлек ее к себе, и она заплакала.
  - Как хорошо, что ты приехал, что ты с нами. Я прямо извелась. Ты представляешь? – Светлана повела его по коридору, объяснив, что в бокс зайти будет нельзя, но она покажет ему дочь через стеклянную дверь. – Как только где послышатся шаги, даже малейший шорох, Сонечка вся превращается в слух, поднимает пальчик и говорит: «Па-па!» Я думала, что у меня сердце разорвется! Представляешь?
   - Представляю, - заверил ее Андрей, и почувствовал, как у него защекотало в носу. Навернулись слезы.
   Он передал дочери игрушки, которые купил в Германии перед отлетом, нужные лекарства и красочно иллюстрированную книгу «Курочка-ряба».
   Андрей любил возиться с дочерью с самого ее рождения,  особенно купать, весело приговаривая: «Купи-купи, бля-бля-бля!» Сонечка радостно брызгалась и всячески выказывала свое удовольствие.
   Закончив купание, Андрей заворачивал дочь в полотенце и показывал Светлане.
   - Вот мы какие! Чистенькие, блистенькие.
   Она  поначалу боялась купать дочь самостоятельно. Ей  казалось, что малышка непременно выскользнет у нее из рук, что она вывихнет ей ручку или ножку.
    Если Андрея дома не было, водные процедуры осуществлялись при непосредственном участии одной из бабушек; чаще это была Ольга Владимировна. Все-таки она жила одна, а  родители Светланы зачастую не могли  уделить внучке должного внимания, они были обязаны  присутствовать на тех или иных приемах в том или ином посольстве.   
   Условности высшего света еще никто не отменял.
  Таким образом, можно честно признать, что регулярная смена памперсов и  ползунков  не  раздражала Андрея, бутылочки с молочной смесью не вызывали у него приступы тоски, а погремушки не вгоняли в ступор. Другими словами, он был нежным и заботливым отцом, но не всегда внимательным мужем. Да и когда им быть, если у него порой складывалось впечатление, что он живет в самолете и в клубном автобусе, попеременно. Дом-автобус-стадион. Стадион-автобус-самолет.
   Двухмесячные клубные сборы сильно «напрягали»  футболистов, но еще больше их жен. Кому понравится, если муж неизвестно где, занимается черт знает чем, а тут хоть разорвись: забота о детях, о доме на них? На них! А чувство покинутости, недоласканности с ними?  А то с кем же! Каждая женщина мечтает, что у нее появится мужчина, который будет ее любить. И редкая умница ищет того, кого она  сама полюбит. Полюбит, чтобы искренне благодарить судьбу, что не дала душе засохнуть в самолюбовании: вот я какая – все от меня без ума!
   После рождения дочери Андрею все чаще стало казаться, что Светлана нет-нет, да и посмотрит на него с плохо скрываемым вопросом: а что он тут делает, этот чужой парень? Вспыхнула страсть, возник роман, завязались отношения. Все это ясно. Но теперь-то у нее ребенок!
   - Мне надоело быть соломенной вдовой! – вот, что он читал в ее глазах, когда возвращался домой,  и слышал, уезжая на очередные сборы.
   Однажды, когда Сонечке было два месяца, а команда вылетала в Италию для проведения ряда отборочных матчей с местными клубами, Андрей предложил Светлане отправиться с ним.
   - С маленьким ребенком? С грудничком? – она даже руки в боки уперла, так была возмущена его наивностью.
   - А как же другие? – стал оправдываться он, ссылаясь на опыт женатых футболистов. – У Антона Прищепы жена на сборы с полуторамесячным сынишкой ездила. Да и другие матери берут детей в поездки.
   Светлана посмотрела на него, как на больного.
   - Это не матери, а ****и.
   - Света, - поежился Андрей, никак не ожидавший от нее такой убийственной категоричности. – Они тоже своих детей любят.
   - Сказала бы я, что они любят, да чихнуть охота.
   Светлана показала ему язык и прочла краткое нравоучение, из которого он на всю жизнь запомнил, что рисковать здоровьем собственных детей могут лишь отъявленные сучки.
    - ****и они и есть ****и.
   Брезгливая гримаса передернула ее лицо.
   - Любовь наездами, наскоками… нет, это не по мне. Жить в таборе? Я не цыганка.
   - Но что же тогда делать? – озаботился Андрей перспективой их семейных отношений, но быстрый, предостерегающий взгляд Светланы не дал ему продолжить мысль, поставить в очередь вопрос: зачем же ты тогда, родная,  выходила за меня замуж? Я ведь не скрывал того, что футболист.
   - Я была дурой, - опережая все его вопросы и  тут же отвечая на них,  раздраженно сказала она. – Не понимала, что значит семья, не сознавала, как быть замужем?  - Она вздохнула. – Правильно твоя мать говорит: - Любовь до порога, а после порога – жизнь.
   - Вот  и хорошо, - наигранно-бодрым тоном заключил он. – Жизнь у тебя никто не отбирает.
   - Ты же ее и отбираешь, - посетовала Светлана, грустно усмехнувшись и разглядывая свои пальцы. -  Мне нужна ласка и опора ежедневно.
   И это было правдой.
   Светлана  совершенно не умела принимать самостоятельные решения, как «папенькина дочка», но вследствие повышенной любви отца, избалованная чрезмерной опекой матери, она считала себя вполне зрелой женщиной, способной управлять не только собственной семьей, но и судьбой Андрея.
   Вот такой характер: противоречивый.
   Ее пылкая влюбленность оказалась подлой обманщицей.
   В одиннадцать часов, после утреннего обхода, лечащий врач Сонечки позвал Андрея к себе в кабинет. Это был известный гематолог с прекрасной репутацией  опытного клинициста.  Усевшись в предложенное ему кресло, Андрей исподволь рассмотрел его. Это был полноватый шатен, который хорошо смотрелся в  белом халате  с бейджиком на груди и стетоскопом, торчащим из примятого кармана. У него были прямые брови и легкий прищур карих глаз с  их приятным, чуточку грустным выражением. Именно этот прищур, да, может, еще приподнятые уголки губ, лучше всяких слов, говорили о нем, как о серьезном и добром человеке, волею обстоятельств погруженном в человеческое горе.
   На вид врачу было лет сорок, но Светлана шепнула, что он просто старше выглядит: «Игорю Петровичу всего лишь тридцать семь».
    Андрей удивился совпадению: командного врача «Армады» звали точно так же.
   Первым делом  Игорь Петрович поблагодарил Андрея за добытые им лекарства, ознакомил с ходом лечения и сказал, что кризис миновал, дня через два Сонечку можно будет выписать из клиники.
   - Сделаем еще одно переливание крови и отпустим домой.
   Андрей плохо соображал, что говорил доктор. Многих терминов он не понимал, а тот не считал нужным что-либо уточнять.
   Когда он замолчал, Андрей благодарно кивнул и хотел покинуть кабинет, но что-то его удержало. Тревога за жизнь дочери, конечно.
   - Доктор, - отчего-то хриплым голосом спросил он у врача. – А эта болезнь очень опасна?
   Игорь Петрович опустил глаза, взял со стола какой-то лист бумаги, сделал вид, что изучает его, затем отложил в сторону,  перебрал стопку документов, прикрыл их папкой, на которой черной гелевой ручкой было написано: «Отчетная ведомость», отодвинул на  самый краешек стола и, поджав губы, засмотрелся в окно, где по-летнему ярко светило солнце. Ответил он не сразу, словно раздумывая про себя, говорить правду или отделаться дежурной фразой.
    Андрей сцепил пальцы. Как человек, застигнутый ночью на окраине чужого города,  весь обращается в зрение и слух, так и он почувствовал тревожное напряжение нервов.
    Наконец, врач оторвался от созерцания того, что происходило за окном и, глянув на Андрея, грустно сказал: - Очень.
   Андрей почувствовал, что у него заныло где-то глубоко внутри, словно насквозь проморозило. Перед глазами всплыло исхудавшее личико дочери.
   - Она может… поправиться? – Слово «умереть» он так и не смог выговорить.
   Игорь Петрович вздохнул.
   - Надежда всегда остается.
  Помолчав какое-то время, он прижал свою руку к столу.
   - Я стараюсь не лгать. Родители должны знать правду.
   Больше он не ничего сказал, и возникла пауза. Давящая камнем тишина. Мертвая, как в морге.
   Андрей опустил голову.
   «Все, что угодно, только не это, - билось у него в мозгу. – Все, что угодно».
    Через три дня Сонечку выписали, и он, крепко прижав к себе дочь, поспешил за Светланой, которая несла пакеты с детскими  вещами.

    
                Глава двенадцатая

   С тяжелым сердцем возвращался Андрей в команду, на чемпионат. Перед отъездом со Светланой случилась истерика. Не хотела она отпускать его от себя, не желала.
  - Все будет хорошо, - как заклинание, твердил Андрей, пытаясь утешить ее, и не спуская с рук дочери. – Я не надолго.
   - Сколько ты там пробудешь?
   - От силы две недели.
   - Целая вечность, - сказала Светлана.
   Яркий свет из окна оттенял прекрасные черты  ее лица.
   Андрей задумался.  Рушить карьеру, подчиниться воле жены? Остаться дома или возвращаться на чемпионат? Ехать, не ехать?
   Это было одно из самых трудных решений в его жизни. Самое трудное.
   Футбол любят все, но лишь немногие бросают все ради него.
   Первую игру в своей группе сборная России провела с Турцией. Этот матч Андрей смотрел у себя дома по «ящику». Волновался и переживал ужасно. В первом тайме кривой ятаган турецкой атаки располосовал нашу защиту и уложил Глеба. Один-ноль. Держись, не падай.
   Светлана демонстративно удалилась на кухню.
   Было бы на что смотреть!
   Низенький, коротконогий, но ужасно моторный нападающий турецкой сборной еще дважды бил по воротам, но оба раза мяч уходил выше планки: Глеб переводил его на «угловой».
   Турки думали о бакшише, о сладчайшем щербете и арбузной мякоти победы, в то время, как команда Андрея сушила сухари, мечтая, как о хлебной корке, о ничейном результате и дополнительном времени. Он это видел, чувствовал на расстоянии.
   Иван и Ефим - ломовые лошади атаки, еле ноги таскали по полю. Вымотались зверски.
     Но Ник-Ник держался молодцом. Даже с судьей препирался.
     Когда команды отправились на перерыв, диктор на стадионе залопотал что-то по-английски, должно быть, весьма остроумно пошутил, потому что на трибунах дружно загоготали, а полицейские в проходах криво усмехнулись, показывая свои белые (вставные) или собственные (прокуренные) клыки.
   Телеоператор специально уловил их крупным планом.
   Андрей  сходил на кухню, выпил сока, поиграл с дочерью и вернулся к телевизору в тот момент, когда Иван красиво дал «на ход» Ефиму, и тот не сплоховал – убойно расквитался с янычарами.
   Ничья. Нормальная ничья.
   Пусть сухари, но зато ржаные, самые вкусные.
   Через два дня он понял, что пора улетать на турнир: матч с Португалией ребята проиграли, и это лишний раз указывало на то, что место Андрея сейчас там, в команде.
   В аэропорту его снова обступили журналисты, но он  им слова не сказал. Пошли б вы на!.. Сучары.
   Увидев Андрея  в дверях своего номера, Николай Николаевич обрадовано встал ему навстречу, потряс руку и озабоченно спросил: «Как там твое чадо»? Скорее всего, он хотел сказать «чудо», но в последнее мгновенье передумал, посчитал, что так будет скромнее.
   - Кризис миновал, лечение идет по плану.
   О разладившихся отношениях с женой Андрей рассказывать не стал. Сам виноват. Как говорит Иван: «Хорошо тому, кто в детстве слушал маму». Еще, разумеется, тренера.
   Ребята наперебой стали рассказывать о матче с турками и о своем досадном проигрыше португальцам.
   - Я виноват, - честно признался Рамзан. – Пенальти смазал.
  Пройдет несколько дней, и в матче с немцами он докажет свое умение бить по воротам,  но пока Ник-Ник усиленно натаскивал команду, внушал своим подопечным чувство уверенности.
   - Со многими тактическими приемами вы уже не просто познакомились, вы с ними сжились. Главное, не забывать их в игре. Умение перенести усвоенные ранее знания в условия обостренной борьбы за мяч, за инициативу на поле, верная гарантия того, что вас не выпрут из чемпионата раньше времени.
Не дадут под зад коленом. – Он усмехался и повторял: - Хорошая команда, это не клубок перепутанных самолюбий, а слоеный пирог с замечательной начинкой.   
   На следующий день играли с немцами, хозяевами турнира, но уже за два дня до начала матча стадион превратился в вооруженный лагерь. Усиленные наряды конной и  пешей полиции занимали позиции для достойного отпора безбилетникам, которые непрерывным потоком двигались на раздолбанных «тачках», мотоциклах без глушителей, и просто валом валили, по-старинке, пешедралом. Наперекор всем запретам они заполнили все близлежащие к стадиону улицы и тупики, разбив палаточные лагеря, в которых спешно устанавливали  смотровые вышки.
   Тут же на асфальте малевались баннеры и устраивались пикники. Матчи бывают разные, но фанаты везде одинаковы, хотя по-разному куражатся и веселятся: на трибунах и за пределами стадиона.
   Нашествие болельщиков - это драйв для них самих и паника в умах добропорядочных граждан. Можно лишь удивляться необычайному обывательскому мужеству и отваге смельчаков, когда они буквально с риском для жизни пробирались в свои дома по тылам потенциальных погромщиков: пьяных девиц и обкуренных юнцов.   
  Итак, повторяю: стадион был оцеплен конной полицией. Всех  подозрительных лиц  подвергали тщательному досмотру. Не только обладателей заветных проходных билетов, дающих им право занимать места на переполненных трибунах, но даже аккредитованных журналистов, неоднократно проверенных и заведомо безопасных, обыскивали при входе. Дай им волю, стражи порядка всех бы остригли наголо, лишь бы никто не исхитрился пронести в свалявшихся космах, дредах и  патлах выпивку и наркоту. 
   Служба безопасности предприняла все меры предосторожности, но как-то так случилось, что в  российский микроавтобус, в котором находился Кучер вместе со своими ассистентами, врезался мусоровоз, набитый бытовым хламом, -  к счастью, не  принесший никому из пассажиров серьезных увечий. Он лишь изрядно помял элегантный «DODGE CARAVAN» нашей команды. 
   Полиция долго составляла протокол, долго опрашивала свидетелей, долго уточняла личности участников дорожно-транспортного происшествия. Излишняя забота, как известно, тоже действует на нервы.
   Опять же, элемент скандала: а, может, это все же покушение?
   Есть о чем поговорить, чем заполнить сводку новостей.
   На предматчевой пресс-конференции Кучер был крайне сдержан и пожаловался на то, что «травмированный» Куренцов вряд ли сможет играть в полную силу: по этому поводу он даже летал в Москву, консультировался со специалистами.
   - Скорее всего, - сказал он в заключение, - наш капитан команды отыграет первый тайм и будет заменен резервным форвардом.   
  Его немецкий коллега, напротив,  был уверен в своих игроках и говорил о предстоящей встрече так, словно ему предстояло поменять зимнюю резину на летнюю или напечь «пирожков» в детской песочнице.
   Тренеры никогда не обманывают – просто они что-то умалчивают.   
   Когда футболисты выбежали на поле, стадион тоскливо прислушивался к тяжким громовым раскатам. Он, как и всякий законопослушный болельщик, готов был на любые уступки, лишь бы надвигающаяся гроза и шквалистый ветер не сорвали матч.
   Андрей озадаченно хмыкнул - небо обещало светопреставление.
   - Не хило, - глядя на темные тучи, передернул он плечами и мысленно согласился с Иваном, который оценил прогноз погоды, как «дым с копотью».
   Стоя в шеренге рядом с Рамзаном и Ефимом и окидывая взглядом предстоящее футбольное ристалище, он снова подумал, что зеленое поле стадиона, травяной газон и добротное сукно бильярдного стола – удивительно похожи. Подумал и вспомнил «удар скорпиона», о котором он как-то забыл и который поразил его в свое время: резко и точно подкрученный шар превращался в бумеранг.
    На айн, цвай, драй – разыграли ворота.
    Как только Андрей  услышал стартовый свисток и завладел мячом, его осенило: а что, если? Он должен выработать свой, куренцовский стиль игры, смысловым акцентом в котором станет «удар скорпиона».
   «Дерзай, чувак, - сказал он сам себе, словно обращался к кому-то другому, - это единственный шанс заявить о себе».
   Заявить так, чтоб каждый понял: такого еще не было!
    Он отдал мяч Рамзану, тот перекинул Ефиму, и мяч от ноги немецкого защитника ушел за пределы поля.
  Клубок хитросплетений черно-желтых фигур у вратарской площадки после подачи углового начал стремительно разматываться.
   Ефима  грубо «кованули», он двинул обидчика локтем - тот попер буром. Плохо воспитанный мальчик. Самый настоящий «немец-перец-колбаса - кислая капуста». Андрею тоже досталось.  «С таким чугунным лбом только в футбол играть», - обозлился он, потирая ушибленный нос - проверил: не пошла ли кровь?
   Капитан немецкой сборной, левый полузащитник с номером «двенадцать» на черно-желтой клетчатой футболке в  самых энергичных выражениях призывал судью на поле к должной объективности, тыча себя в бок и указывая пальцем в сторону Ефима, озабоченного видом грозового неба. Арбитр отрицательно мотал головой и хватался за левый нагрудный карман, набитый «горчичниками» желтого и красного цвета, мимикой и жестами показывал, что «моя твоя не понимай», а будешь залупаться, сядешь на скамью для запасных.
     Немец раскрыл пасть и, развернувшись к Ефиму, стал выкрикивать что-то ужасное, непереводимое ни на один язык мира, но по смыслу напоминающее корявую фразу из советских фильмов про войну: «Сейчас мы тебя будем немножко убивайт».
   Андрей подбежал к  спорящим, поддернул капитанскую повязку, ткнул в нее пальцем, потом себе в грудь, и, захватив руку краснорожего «ганса», стал трясти ее и пожимать.
   - Гут, гут, данке шон, убивайт потом, сейчас игра, achtung schpiel, javol? Main oberschturmbanfurer?
   Немец прибалдел. Взгляд его недоуменно мигающих глаз, окаймленных поросячьими ресницами, поначалу не различавших ничего, кроме собственной крови, бросившейся ему в лицо, не мог оторваться от единственной доброжелательной физиогномии на этом долбанном чемпионате. А так, как в нем признали генерала бундеслиги, он заметил, что эта приятная «физия» принадлежит какому-никакому, но фельдфебелю команды, у него перехватило горло,  и он похлопал Андрея по плечу широкой совковой лопатой, потому что ладонью ее просто нельзя было назвать. Похоже, он вспомнил о своем прадеде, воевавшем в России и привезшем оттуда настоящий тульский самовар, вместе с солдатским железным крестом и нашивкой за тяжелое ранение. Прадед остался жив и до сих пор разводил розы в предместье Магдебурга, временами  напевая «выходьила на бьерег Катьюша», но так, чтобы не слышала супруга. Возможно, никакого прадеда, воевавшего на Восточном фронте, у него не было, и самовар он видел на российской ярмарке в Карлсруэ, но, как бы там ни было, он проникся к Андрею тем задушевно-волнующим чувством, которые многие именуют симпатией. Разумеется, понятие симпатии слишком условное, чтобы передать всю глубину внезапно охвативших дружеских чувств, но, за неимением времени (игра приостановлена, и минута простоя в зачет не идет) остановимся на упомянутом термине: симпатии.
   - Gut! – еще раз припечатал он плечо «rasch captein» железной дланью земляка-терминатора и показал крепкие зубы. – Freindschaft! Doutschland  -Moscau!
   - Яволь, - потер онемевшую от долгого пожатия руку Андрей и толкнул Ефима локтем: - Сгинь.
    Несмотря на акт братания, Андрей все же заставил немецкого голкипера скорчить мину недовольства, когда так закрутил мяч, что он тотчас отскочил назад – прямо под удар его ноги и сверкнувшей молнии. Разразилась гроза. Ливень хлестал так, что через пять минут газон превратился в болото. Бутсы квакали, точно лягушки. Град молотил с бешеной силой. Порывы шквалистого ветра выворачивали наизнанку зонтики болельщиков.
   Но Андрей  ликовал: он сделал, что задумал – исполнил «удар скорпиона»! Забил гол. Расписался в мастерстве. Оставил автограф в книге почетных гостей.
И, вообще, когда он работал, мотался по полю, даже под проливным дождем, он все равно «гулял», душа его летала, а сердце переполнялось восторгом. Что ни говори, он занимается любимым делом! Это ли не радость?
   Лишь бы Сонечка выздоровела.
   В раздевалку уходили промокшие насквозь, но с хорошим результатом. На табло горели изумительные цифры 2:0.
   Гори-гори ясно, чтобы не погасло.
   Они упрутся рогом, а мы пойдем свиньей - стенобитной машиной атаки.
   Во втором тайме Темирхоева сбили с ног любвеобильные «гансы», прямо в штрафной площадке, когда он вышел один на один с вратарем. Судья показал в сторону немецких ворот, и Рамзан  блестяще исполнил одиннадцатиметровый, закрепив успех команды.
    Hende hoh!  Бабло на бочку.
   Тренер немцев выглядел, как жертва уличного «лохотрона», попавшаяся на крючок: «Уважаемый, вы выиграли телевизор, осталось только оплатить доставку. Говорите адрес». Пока говорил, его и облапошили.  Ни телевизора, ни денег. Капитана немецкой сборной, побратавшегося с Андреем и поверившего в незыблемую прочность мужской дружбы, долго не могли увести с поля. Глаза его были расширены от удивления и ужаса, словно он только что заглянул в камеру женской тюрьмы или в абортарий.
   После матча, закончившегося полным разгромом хозяев турнира, под которых, казалось, даже гроза с градом были  «заточены», Рамзан радостно сказал Андрею: - Я был уверен, что после того, как я смазал пенальти, пробивая по воротам португальцев, Кучер меня заткнет за лавку, уберет в запас. - Он, как   и Андрей, и все игроки сборной,  уже хорошо знал характер своего коуча, который искренне считал, что футболист, имевший возможность забить гол и не осуществивший этого – засранец. В отличие, скажем, от актера, мечтавшего сыграть Гамлета, но не сыгравшего, ибо режиссер эту роль отдал свояку в пожизненное пользование.
   Андрей хотел сказать Рамзану, что так бы оно и случилось, если бы он, как капитан команды, не вступился за него, убедив Ник-Ника не делать замены. «Все сразу скиснут, - предостерег он тренера, - поймут, что им не доверяют, и команда, с таким трудом слепленная, рассыплется на следующий день».
   - Ты так думаешь? – осведомился Кучер, не привыкший к подсказкам и не терпевший возражений.
   - Уверен, - ответил Андрей. – Можно сразу вещи паковать и брать билеты на Москву. – Он выдержал испытующий взгляд тренера и с жаром произнес: - Николай Николаевич, вам ли не знать, что удар у Темирхоева мощный и точный, как по заказу? Это у него от нервов ногу повело. Первый матч такого уровня. Меня тоже мандрагон дербанил, когда я первый раз попал в Европу.
   - Нельзя, говоришь? – прорычал Кучер. – Команда развалится? – Лицо его стало свирепым, но Андрей ничуть не испугался. Напротив, показал коучу все тридцать два зуба. – Спасибо, Николай Николаевич. Я всегда знал, что лучше вас никто ребят не понимает. – Говоря так, он нисколько не кривил душой, считая тренера великолепным психологом.
   Ник-Ник посмотрел на него, как на цыгана, заговорившего о чести и совести.
Покряхтел, ковырнул под ногтем, и пообещал, что замены не будет.
   - Так я скажу Рамзану, чтоб не терзался зря?
   - Ты капитан, - с фальшивой беспомощностью в голосе простонал Кучер и погрозил пальцем. – Под твою ответственность, пройдоха.
   Андрей кивнул. «Пройдоха» это похвала. Высочайшая.
   Как говорит Рамзан, такси в горах не ловят – в горах ловят кайф.
      Вечером на форуме чемпионата появился провокационный слоган.
                «НАПАДЕНИЕ НА ЕВРОПУ»
   Форс-мажор: русские идут.
   Газеты писали, что знаменитый Диего Марадонна даже сигару закурил, сидя в VIP-зоне и переживая за немцев. Что делал в это время президент бундеслиги,  никто не сообщил. Ежу понятно: готовился к отставке.
   Затем сборная России рубилась за выход в четвертьфинал.
   «Сыны любимые победы, сквозь огнь окопов рвутся шведы…»
    Не прорвались.
   В матче с ними Андрей дважды исполнил «удар скорпиона» и дважды вратарь доставал мяч из сетки.
   - Поздравляю, - сказал Кучер на собрании. – Команда выполнила программу-минимум. Впереди у нас три дня: отдыха и тренировок. Расслабляться не имеем права.
   Ребята дружно закивали: все ясно. Шаткая, непрочная конструкция европейского турнира напоминала собой грубо сколоченную этажерку, на верхнюю полку которой, и так уже заваленную книгами, взгромоздили сундук с барахлом, да приткнули коробку с игрушками. В любой момент все это могло рухнуть и похоронить их надежду на выход в полуфинал. Как говорят в таких случаях французы, «не забрасывайте женское белье на люстру – вам же его и доставать». О финале, честно говоря, не думали, хотя и петушились.
    - Меняем образ! Курс на драйв.
   
   

                Глава тринадцатая

     Бумс!
     Французские защитники прошляпили передачу Ивана, и первый гол от ноги Ефима влетел в сетку ворот.
   - Хорошо ты им впендюрил! – похвалил его Андрей и поправил капитанскую повязку. Второй четвертьфинальный матч начинался неплохо. Казалось, вот только что отзвучали гимны России и Франции, только что Андрей подтянул до колен красные гетры и чиркнул мизинцем по белому просвету: загадал, чтобы игра прошла без травм, а уже есть повод сказать: «Дорога ложка к обеду».
   Мигом забылось предматчевое напряжение, маска обреченности на лице Кучера, позировавшего для итальянского телевидения и не устававшего повторять по-английски: «Rache non favorite», что в переводе на нижегородский язык должно было означать: «Где нам, хромым, за вами криволапыми угнаться»!
   - Сила! – похлопал Рамзан по плечу Ефима в знак восхищения его великолепным голом и горделиво глянул в сторону Кучера, не далее, как две минуты назад оравшего со своего места у бровки: «Вы что, ребята, мух ноздрями ловите»?
   Ник-ник перехватил его взгляд и жестом показал: играй! Рано победу праздновать.
   Так оно и вышло. Только поверили, что все путем – ба-бах! - готовое дело: к концу первого тайма французский форвард сумел переиграть Глеба и грамотно распорядился мячом. Один-один. «Не дело это, - подумал Андрей. -  Надо поднапрячься». Французы произвели замену, и в это время пошел дождь. Да оно и шло к тому: с утра нещадно парило, к началу матча небо потемнело.
   Тренеры забились под навесы. Болельщики дрожаще кучковались под зонтами, укрывались транспарантами. Одни лишь боковые судьи пристально следили за игрой и не отвлекались на такие пустяки, как гром и молнии. Их назойливая услужливость могла навести на мысль, что еще недавно они подрабатывали официантами в шикарных ресторанах.
   В раздевалке, во время перерыва, Кучер пристыдил ребят.
   - Вы кого испугались? Французов? Да у них, кроме амбиций и звания экс-чемпионов мира, ничего нет. Милованов, Куренцов, Темирхоев? В чем дело? 
   - Да мы это, - начал оправдываться Иван, поглядывая то на Андрея, то на Рамзана. –  К штрафной никак не подберемся.
   - Скользко, - пояснил Андрей.
   - Бутсы, блин, размокли на фиг, - в тон ему отозвался Ефим. – Этот довод, по-видимому, казался ему столь же мощным и неоспоримым, как негласное утверждение, что каждый немец – американец, а каждый американец – шпион. Не зря у них все фильмы про «агента 007».
    Ник-Ник минуты три корректировал его ответ с таким расчетом, чтобы тот понял: не надо стучать ему по черепу – там никого нет.
   Ефим пожал плечами: действительно, не надо! А кто спорит?
   Кучер призвал ребят к порядку.
   - Футбол типа «бей-беги» свое отжил. Особенно сейчас, при  таком ливне. Если видите, что мгновенные переходы от обороны к атаке никак не получаются, вспомните про аритмию пасов – длинных, коротких, навесных.
Запомните: вы лучше. Смотритесь великолепно. И еще, - продолжил он, глядя на часы и понимая, что время перерыва подходит к концу, - не грубите, играйте корректно, а то французы разозлятся.  У арбитра  крыша потечет.
   - Ну и хрен бы с ними, - буркнул задиристый Иван.
   - Хрен будет с тобой, когда ты у меня засядешь в дубле, - одернул его тренер. – Французов нужно обыграть технически. - Поспешая дать последние наставления, он не стеснялся в выражениях. – Повторяю, не грубите. Кто скозлит, получит по рогам. Вперед, паршивцы! – Это у него, как присказка, знак доброго расположения духа и веры в победу.
   - Дождик лил нам на рыло, - выбегая на поле, по-блатному загундосил Ефим,  и ребята рассмеялись.
   На десятой минуте второго тайма Андрей технично отобрал мяч у рыжего верзилы, покрытого татуировками, как Тимати, и, радуясь, что дождь на время прекратился – даже выглянуло солнце – помчался к воротам. Чувствуя, что в любой момент ему придется сделать передачу, он не выпускал из поля зрения Ефима, бежавшего вдоль правой бровки, и Рамзана, пытавшегося оторваться от своего опекуна, который крутился около, зорко поглядывая: не «замутит» ли тот чего-нибудь опасного?
   Следом за Андреем, подстраховывая и как бы предлагая свою помощь, поспешал Иван.
   Николай Николаевич, разгадавший план атаки, суеверно отвернулся и стал глядеть в другую сторону, как бы не сглазить.
   Будучи уверенным в себе и в своих силах, Андрей все же опасался,  что Рамзан не поймет его хитроумной комбинации или вернет ему мяч недостаточно точно. В быстроте Рамзана он не сомневался. Когда французские защитники перекрыли ему «кислород», он тотчас отдал мяч Рамзану, и  тот пулей понесся к Ивану, ринувшемуся навстречу. Защитники сместились влево, вратарь исчез за их фигурами. Одиннадцатый номер французской сборной метнулся на помощь своим стопперам, и в этот момент, Ефим, получивший мяч от Рамзана, четко перевел его Андрею, успевшему продвинуться вперед с таким расчетом, чтоб судья не засвистел, фиксируя офсайд. Андрей сделал ложный замах, показывая, что намерен пробить по воротам – голкипер приготовился парировать удар, но мяч стремительно ушел к Ефиму, который молниеносно вернул мяч Андрею. Французский вратарь, решивший, что Ефим пробьет, как сделал это в первом тайме, кинулся к боковой  стойке  - и  понял свою оплошность: мяч влетел в ворота.
   Андрей ударил  слева – от души. Он всегда подчинялся интуиции, порыву.
   Вратарь французской сборной заорал на своих стопперов и даже ткнул одного из них промеж лопаток: думать надо! Будь он позубастей, загрыз бы к чертовой матери!
   Громогласный тренер галлов тоже указал защитникам на их досадный промах, но в таких гремучих выражениях, что многие задрали головы: опять находит дождь?  Понять его, конечно, можно. Когда проигрываешь первый матч, всегда осадок на душе, но и ободрение: все еще впереди. Проигран матч, но не турнир. А вот дальше – напряжение растет, силы убывают. И каждая ошибка представляется ужасной. 
   - За мной очередной! – крикнул Иван, поздравивший Андрея, и за минуту до финального свистка сдержал свое обещание.
    Ребята поймали кураж.  Каждый был рад, что внес посильный вклад в разгром вице-чемпионов мира и на деле доказал, что долго держаться на гребне славы не возможно, как и на гребне прибойной волны – ее разбивает о камни.
   Комментируя этот матч, многие футбольные эксперты сходились во мнении, что сборная России представляет собой « прекрасно сыгранный оркестр».  Все они выделяли игру Андрея и отмечали его виртуозное владение мячом. О нем заговорили, как о футболисте экстра-класса, который любого «обстучит», обставит, восхитит зрителей и утрет нос вратарю. Сам определит момент удара, сам пробьет или прострелит так, что не забить с его подачи просто стыдно.
   Читая лестные для себя отзывы, Андрей сам удивлялся своей непредсказуемости и своему хладнокровию. Его «фирменные» удары сбивали  спесь даже с самых именитых вратарей. Форвард, вообще-то, человек зависимый. Нет поддержки, нет гола. Поэтому Андрей приучил себя не ждать
«блюдечка с голубой каемочкой» и зачастую в одиночку создавал голевые моменты и замыкал их нужным результатом.
   Когда сборная России пробилась в полуфинал, Андрея уже готовы были приобрести для себя не только итальянцы, не только московское «Зарядье» и уссурийский «Тигр», но даже испанский «Орел», предложивший за него тридцать миллионов евро.  Английский «CONCUR» положил глаз на Ивана, оценив его услуги в качестве своего центрального нападающего в восемнадцать миллионов фунтов стерлингов. Всем членам сборной стало ясно: есть смысл  корячиться и надрываться, потеть и выбиваться из последних сил.
   Каждый футболист это история сношений человека с мячом.
      После выхода в полуфинал, Андрей прочел на форуме чемпионата паническую фразу: «Футбольная сборная русских это кровожадная акула, хищно перекусывающая последние надежды соперников на лидерство в чемпионате». Другими словами, Николай Николаевич Кучер, как опытный киномеханик, «крутил» кино с названием «Россия на Евро» без сучка-задоринки, без порывов пленки в самом интересном месте, которые, как известно, заставляют иных зрителей цинично требовать: «кина не надо – свет гаси!» и даже угрожать кое-кому скорой расправой. Нет, возмущенных криков в его адрес не было. Если были, то завистливые шепотки: «Ну, шельма! Ну, прохвост, сумел втереться…» Куда сумел «втереться» коуч россиян, шептуны скромно умалчивали.
   Многие футбольные эксперты открыто признавали, что, по мере усиления накала борьбы, когда соперники все чаще прибегали к грубости и откровенному хамству, игра российской сборной становилась тоньше, филигранней, а главное, она стала потрясающе результативной. В равной мере эти слова относились и к капитану сборной, ее центральному нападающему Андрею Куренцову. Все комментаторы единодушно отмечали его проходы к воротам соперников, как феноменальные: он так искусно скрывал свои
намерения, так глубоко прятал  коварные замыслы, что вратари не знали, с какой стороны ждать нападения,  следили за ним в оба и не могли избавиться от ощущения подвоха, зашоренные страхом поражения.
   Его электронная почта была переполнена восторженными отзывами фанов. Все они сводились к одному: «Курень – ты супер! Циркач в натуре».
   На послематчевых опросах в микст-зоне многие журналисты обращались к нему с подчеркнутым уважением, словно он  успевал переменить майку форварда на  смокинг и выходил к ним, нацепив галстук-бабочку.
   «Андрей Куренцов не просто футболист, - писали русские газеты, - это символ современного футбола, в котором нет места  тотальному прессингу и всему тому, что убивает живую душу этой замечательной игры. Он обладает совершенным чувством последнего слова, которое всегда остается за ним». Тренер немцев убито сказал: «Андрей Куренцов это раскаленная лава в футболке: его удары прожигают перчатки вратарей».
   Наставник французов, чей стиль игры с некоторых пор стал считаться классическим, нашел в себе мужество лично пожать руку Андрею и сказать, что ему дана способность воскрешать угасшую игру, вдыхать в нее жизнь и приближать победу.
   В полуфинале играли с голландцами.
   Они завозились около нашей штрафной, еще не понимая, что их стопперам не справиться с ушедшими в отрыв Андреем и Ефимом. Никто из них не ожидал, что очередной шквал контратаки сметет их плотную защиту. На стремительной скорости Ефим обвел левого крайнего голландцев, и тот, крутанувшись на месте, помчался за ним, пытаясь сорвать с него футболку – хрена тертого!
Ефим резко тормознул, раскинул руки и сыграл корпусом. Голландец, которому так понравился чужой «прикид», что он готов был примерить его прямо на поле, кубарем перелетел через бедро и проехал по газону метров десять. Ефим тотчас стукнул по мячу, как раз под ногу набегавшему Андрею, и тот - в одно касание! – отправил его в нижний угол: резанул.
   Вратарь голландцев сел на шпагат и болезненно поморщился: воткнул ему русский «бомбила» по самое «некуда»!
   Когда за явный фол дисквалифицировали Илью Баглая, и команде пришлось доигрывать второй тайм в численном меньшинстве, Андрей заметил: страха не было. Интуиция подсказывала, что все будет тип-топ, ребята справятся с противником. Здравый смысл тоже не перечил. Небольшой подскок адреналина – и вперед! Один – ноль. Держись, Россия!
  После подачи углового, в голландской вратарской «вырубили свет». Куча мала. Мяч исчез в битве ног, свалке тел. Мелькали бутсы, локти, сбитые колени. Вроде и большое футбольное поле, а тесно на нем, ох, как тесно!  Особенно, когда идут последние минуты матча. Боковые судьи смахивали на служителей зоопарка, бегавших вокруг клеток с экзотическими хищниками и гонявших  сердобольную малышню, сующую представителям дикой фауны пряники и жвачку.
   - Да это не игра! – орал Ефим, задетый за живое наглым прессингом и шкуродерскими прихватами. – Танго с дебилами.
   - Молчи, Ефим, не разоряйся, - просил его Иван, оглядываясь на судью, который настороженно следил за игроками.
   - Не могу! – оправдывался Леман. – Это как с бодуна: не сблюешь, не полегчает.
    «Так и без костылей останешься, - возмущенно подумал Андрей, чувствуя на своем затылке жаркое дыхание волкодава – голландский стоппер повис у него на плечах, - На протезы не заработаешь». Казалось, каждый голландский футболист, прежде, чем выйти на газон, прошел усиленный курс по спецпрограмме  «Антикиллер». 
     Андрей  выпятился вбок – столкнулся с Рамзаном, шепнул тому: «Беги назад», и, обогнув «побоище», заметил мяч, отбитый чьей-то пяткой. Тотчас ринулся к нему, как лев к ручью, как стадо носорогов - к зеркалу воды во время засухи в саванне. Пока никто не понял, что к чему, нашел просвет и засандалил.   
    Мяч ушел в ворота без возврата.   
    Вратарь проводил его взглядом, повернувшись  по-волчьи: всем корпусом. Видно, шею заклинило, продуло на сквозняке чужой атаки.
   Правильные финты это хорошо, но правильные голы еще забойней.
   Андрей отбежал к бровке, под прицелы телеобъективов,  и ладонью припечатал лоб. Трибуны отозвались ревом: этот его жест ушел в народ.
Краем глаза он заметил, что Ник-Ник тычет в небо кулаком – рот до ушей. Счастливый.
   На голландцев, поздно сообразивших, что попали в передрягу, было весело смотреть. Они хватали друг друга за грудки и поносили судей,  на чем свет стоит.
   Со счетом 2:0 сборная России вышла в финал, обеспечив себе «серебро».
   За одну игру с голландцами Андрей узнал о комбинационном футболе больше, чем за весь четвертьфинальный период.
   Теперь журналисты не находили слов, чтобы выразить свое восхищение действиями русских игроков.
   В Интернете писали, что Андрей Куренцов «проникал в штрафную площадку с изощренностью маньяка» и третировал вратарей с особым цинизмом, оставляя их один на один с ужасом неизбежного гола.
   Какой-то остряк-самоучка напутствовал удрученных проигрышем голландцев обидной эпистолой: «Не выбрасывайте использованные презервативы: они могут заменить вам «Орбит» без сахара». В том разе, что не князи.  Юмор доходчивый, как рядовое объявление в районе Курского вокзала: «Сдается комната. Сто евро».
  Не только в Москве, но и во всех крупных городах России народ высыпал на улицу, запрудил площади и перекрестки, а доблестная милиция спустилась в метро, как в бомбоубежище. Очень уж громко фанаты орали да машины невыносимо бибикали. Народ бесновался: выход в полуфинал, победа в нем – за это стоит выпить. Облобызать того, кто рядом. Серебро евротурнира на дороге не валяется. Выбить русских из чемпионата, какой угодно ценой, не получилось. Впереди – финал.
   Андрей связался с домом, спросил, как чувствует себя дочь и, услышав, грустное «неважно», сказал  Светлане, что считает дни до окончания чемпионата.
   - Я тебя люблю.
   - Я тоже, - ответила она усталым голосом.
  О своих голах, о победе сборной над голландцами он говорить не стал. Когда болен ребенок, любая новость кажется печальной, а радость – неуместной. Это он знал по себе.
  На последней тренировке перед финальной встречей с итальянцами Николай Николаевич внес поправки в план игры и захлопнул блокнот.
   - Голландцы проиграли оттого, что намудрили в обороне. Итальянцы опасней. Во-первых, они техничнее французов, быстрее немцев, а во-вторых, они любят играть в футбол, так же, как и мы. Это все я говорю к тому, что нас тоже голыми руками не возьмешь. Хотя, - он усмехнулся и отчего-то глянул на Рамзана. – Итальянцы, как и мы, русские, более всего склонны умиляться своими прошлыми победами и авантюрно-острой игрой. Да и вообще, чемпионат Европы это такие жернова, что от многих звезд одна пыль остается.
   Слушая его рассуждения, Андрей уловил скрытый вопрос: готова ли команда к авангардной, по-настоящему высококлассной игре? Не успокоилась ли на достигнутом? Не допускает ли мысли  о поражении, не перегорело ли в ребятах желание всеми силами удерживать лидерство на чемпионате?
   «Нет, - ответил Андрей сам себе. – Не перегорело». Человек только тогда и живет, когда удается сделать нечто выдающееся. В противном случае он труп ходячий. Пшик. Содрогание беснующихся чресел. Это так же верно, как и то, что человек под кайфом, которому хорошо, часто выглядит ужасно, а сидящий на трибуне за воротами, ничего не видит, кроме сетчатых фигур голкипера и стопперов. Сама игра проходит мимо. Как говорит Ефим Леман: «Не гуляйте по газону, если денег нет на штраф».
   На тренировку приехали журналисты – Кучер разрешил. Они нацелились на фотосессию команды во главе с ее тренером  для популярных спортивных изданий и телеканалов. В заключение Андрей давал интервью «Буржуазному ревю» и еженедельнику «Форвард».
   Журналисты были столь назойливы и любопытны, словно никогда не читали Джозефа Норбейна, который сказал: «Информация лишней не бывает, но все знать невозможно».
   - Скажите, - высунулась из толпы журналистов какая-то креативная чувырла, обращаясь к Андрею, - это правда, что к концу чемпионата футболисты выбились из сил, перегорели и надорвались?
   - Любой чемпионат мучителен, - ответил он, поморщившись.- Как для игроков, так и для болельщиков. Мучителен своей непредсказуемостью, тем, что изнуряет жаждой слухов и прогнозов.
   - Это плохо? – встрял какой-то худощавый парень со своим микрофоном.
   - Плохо, когда никто ни в чем не может разобраться, но еще хуже, когда всем все ясно, когда финал предсказуем. В сущности, это провал. Фиаско.
   - Вы хотите сказать, что не уверены в себе?
   - Я хочу сказать, что  наша сборная – команда классных игроков, умеющих трудиться и самозабвенно отдавать игре все свои  силы до последней капли, но итальянцы  тоже молодцы – настоящие профи.
   - Чего бы вы сейчас хотели?
   Андрей задумался.
   - Хоть на миг забыться.
   - От чего?
   - От невыносимого напряжения.
   - «Физика» сдает? – поинтересовался грузный журналист, который имел вид не выспавшегося человека: он то и дело устало мотал головой и простодушно тер глаза.
   - В основном, нервы, - ответил Андрей и, быстро зашагал прочь, ругнувшись про себя. Благовоспитанный игрок не станет посылать абы кого по известному адресу. Он направляет туда лишь того, кто рвется задушить его в объятиях или решил пересчитать ему ребра.
   Самый опасный тип журналиста с «мозгами барана» и приемами «кеши с бугра».
   
    
   
   
   
   
                Глава четырнадцатая

   - Блям-блям-блям, - звончато заплямкал телефон с утра пораньше. Андрей глянул на дисплей, не понимая, кто это звонит?
   - Алло, - ответил он спросонья, глянув на часы: было без четверти шесть. Иван плескался в душе. – Да, Куренцов. – В трубке трещало, связь была ужасной. – Плохо слышу. Кто? Что я хочу? – Андрей пожал плечами, с трудом разбирая отдельные фразы. – Нет, извините, не слышу. Трещит, словно кто тараканов сухих щелкает, - сказал он и заблокировал мобильник.
   - Мне тоже звонили, - озабоченно признался Иван, вышедший из ванны и заставший конец разговора.- Хоть сим-карту меняй. – У него было лицо язвенника, мучимого изжогой.
   - И про чо базар? – нарочито безразличным тоном спросил Андрей, поднимаясь с постели, хотя, примерно, догадывался,  о чем могла идти речь перед финальной встречей с итальянцами.
   - Звонит какой-то вежливый козел и говорит: Иван, вы умный человек. Послушайте меня. – Да не хочу, - я говорю, - как умный человек трепаться с незнакомыми людьми. – Послал и отключился, на фиг.
   - Задолбали, гады! – выругался Андрей и пошлепал в туалет. Перед игрой с голландцами ему грубо намекнули, что «игрок на поле очень уязвим, не говоря уже о том, что человек, вообще, создание хрупкое. Легко ломаемое».
А после встречи с немцами, в интернете появилась зловещая фраза: «Андрей Куренцов в последнее время выглядит, как ходячая реклама городского морга».
    Капали на нервы, подло мстили: угрожали.
   Он им тоже отвечал: по-своему. Как бульдог вгрызался в схватку и не выпускал мяч, пока хватало сил. И забивал при первой же возможности. Хотя турнир был безумно тяжелым. Три непробиваемых вратаря. Каменно-прочные бастионы защиты. Нападающие – львы. Сборная России попала в группу под названием штрафбат: у каждого девиз «Только вперед! Назад - ни шагу!»
   Во время завтрака, Ефим сообщил «по секрету», что на финальную игру прилетел хозяин «Армады».
   - Аркадий Львович собственной персоной.
   -  Ну, если здесь премьер-министрам не зазорно тусоваться, то почему бы и ему не поболеть за нас в VIP-зоне? – хмыкнул Андрей, налегая на отбивные котлеты. – Опять же, встретится, с кем надо.
   - Может, с тем же Абрамовичем, - высказал предположение Рамзан.
   - Не исключаю, - солидно заметил Ефим, словно был главным референтом Широглаза и лично составлял протокол его встреч. – По крайней мере, на вопрос журналиста Би-Би-Си, за кого он «собирается болеть»? Аркадий Львович ответил, что не считает себя заурядным болельщиком.
  - А кем же он себя считает? – поинтересовался Андрей, прихлебывая кофе и поглядывая на часы: через пять минут Кучер собирал команду.
   Ефим ждал этого вопроса и с достоинством наследника престола уточнил.
 - Аркадий Львович Широглаз, да будет вам известно, зачислил себя в зодчие современного футбола.
  - Гонишь! – не поверил Иван.
  - Ни на вот столечко! – показал кончик мизинца Ефим и ехидно добавил: - Английский язык учить надо, в «Челси» готовиться.
  Андрей вступился за Ивана.
  - Фима, не верти башкой, прицел собьешь.
  Ребята рассмеялись и дружно поднялись из-за стола. Поволоклись на собрание. Отель «HILTON», в котором их разместили, был снизу доверху набит людьми, которые умели держать язык за зубами и не терять лица, как говорят китайцы, ни при каком штормовом ветре, поднимаемом прессой, но, тем не менее, в каждом углу роились слухи, сплетни и даже провокации. Отель находился в двенадцати минутах езды от стадиона, но фан-зона под его окнами
занимала в поперечнике не менее пяти гектаров и была полна народа. Каждый лез в телекамеры со своей маской или раскрашенной рожей воинственного каннибала. Хрипатые болельщики всю ночь горланили под окнами: «навевали» сладкий сон перед игрой. В глаза бросалась карнавальная пестрядь костюмов, пошитых специально для турнира.
   Николай Николаевич был немногословен.
   - Играем в новой расстановке: четыре-четыре-два. – Он посмотрел в свой блокнот и пояснил. – Куренцов и Леман в нападении, Темирхоев и Милованов по центру. Начинаем, как с немцами. Простенько и со вкусом.
   - Типа: «Здравствуй, Вася, я снялася, - негромко произнес  Ефим, довольный тем, что ему выпало играть вдвоем с Андреем, - в синем платье под ремень».
   На него шикнули.
   - Итальянцы сильны на краях, - заострил внимание своих подопечных Кучер и погрозил Ефиму пальцем. – Леман, с таким настроением хорошо жуков колорадских собирать, а не о кубке думать.
   Ефим приложил руку к груди и оправдательно скосил глаза: он не сделал ничего постыдного. Все будет комильфо.
   Садясь в автобус, чтобы ехать на игру, Андрей помахал знакомым «папарацци», улыбнулся в чей-то фотообъектив и занял место у окна. Иван крикнул, что «Италия – фуфло», а Ефим добавил: - Понты внатруску!
   Кто-то возразил.
   - У итальянцев состав, как на подбор. Все звезды, брюлики чистой воды. Коронованные зубры.
   Ефим демонстративно сплюнул.
   - Моча гоноррейная.
   Сдержанностью манер он не отличался,  и шокировать бритоголовых фанатов непомерной скромностью считал элементарным хамством, граничащим с садизмом.
   - Всех натянем!
   Что ни говори, а умел Ефим брать быка за рога, говорить с народом на понятном ему языке, включая ненормативную лексику, блатную феню и узко специфический сленг вендиспансеров. Наверно, это и положило начало дружбе и особого доверия между Ефимом Леманом и яростными фанатами российской сборной, чьи эстетические и гастрономические чувства не всегда радовали блюстителей порядка.
   Когда ты стал чемпионом России, поднялся до уровня национальной сборной, в ее составе завоевал кубок УЕФА и обеспечил себе «серебро» на Евротурнире, тебе сам черт не брат, честное слово!
   Не курите план, курите опиум. В смысле, фимиам. (Оговорился).
   Стадион гудел.
   Команды нарисовались на поле. Красиво. Особенно удачно смотрелись игроки сборной России: красно-белые на изумрудно-зеленом. Плечо к плечу, в линейку – чудненько.
   Голос диктора, объявлявшего состав команд, напоминал собою звук одной из тех труб, что камня на камне не оставили от библейского города Иерихона.
   Во время исполнения гимна на «русской» трибуне развернули длинный баннер: «Миру - мир, а России - победа!»
   После того, как отзвучали последние аккорды, Андрей с напарниками разбежались по номерным зонам. День выдался жаркий,  и каждый подумал, что сегодня придется попотеть.
   Итальянцы сразу завладели мячом и устремились в атаку. Их форварды хорошо бегали, валом перли на ворота Глеба, но он трясся над их неприкосновенностью, как директор старого кладбища над последней вырытой могилой. Отправляя мяч на угловой, он всякий раз был похож на человека, который  сел перед экраном телевизора, чтобы насладиться музыкой Вивальди в исполнении «виртуозов Москвы», и неожиданно узнал, что вместо Владимира Спивакова дирижировать оркестром будет Михаил Задорнов.
   Андрей получил мяч от Рамзана, перебросил Ефиму, тот хорошо обыграл итальянского хава, но к воротам не прошел: его стопанули.
   «Они ворота, как в замок взяли, - с досадой подумал Андрей, отирая пот с лица. – Нашей бы защите так стоять. А то рот раззявят, будто пить собрались на халяву».
   Следом раздался свисток. Судья, капризный, как беременная баба, «семафорил» вовсю. Показывал штрафные карточки налево и направо. Желтые – вбок, красные – вкось. И вашим, и нашим.
   Боковые судьи шарахались, увертывались от пролетающих мимо них игроков, чьи ноги зачастую оказывались выше головы, как увертываются пешеходы от водяного гейзера, бьющего из-под колес безудержных авто в дождливый день.
   Прорвавшись к воротам, Андрей накинул мяч Ефиму и услышал, как итальянский голкипер заорал дурным голосом. Ефим вообще отключился. Сошлись они лбами, но силу столкновения не рассчитали. Бывает. Футбол не балет, как говорит Ник-Ник. Тотчас появились санитары. Притартали носилки. Следом подбежал врач с саквояжем.
   Арбитр глянул на часы. Засек время простоя.
   Андрей с Рамзаном подбежали к Ефиму, но тот уже блымал глазами.
   Потирал ушибленный висок.
   - Ты как?
   - Пойдет, - сдавленным от нестерпимой боли голосом ответил Леман и протянул руку, чтоб ему помогли встать.
   - Лежи, лежи, - приказал врач. – Смотри сюда. – Он быстро ощупал голову несостоявшегося «камикадзе», проверил реакцию зрачков, послушал сердце, сосчитал пульс и, опрыснув из баллончика место ушиба, помог Ефиму встать.
   - Стоишь?
   Ефима шатнуло.
   - Нормально.
   Раздался свисток – и всех, как ветром, выдуло из вратарской площадки. Матч возобновился.
   Антон Прищепа грубо «тормознул» итальянского форварда в штрафной площадке, и судья сразу назначил пенальти. Шум, гам, свист. Где-то открылась мыловарня,  и «русская» трибуна хотела сделать все, чтобы судья туда попал. Отнюдь не для ознакомления.
   Итальянский форвард разбежался - и Глеб пропустил мяч. Он влетел точно под планку. В угол.
   Один - ноль.
   До последнего дня итальянцы были предсказуемы: уверенны в себе, и, как видно, не зря. Им хватило еще трех минут, чтобы удвоить счет и всем стало ясно, что при счете «два - ноль» только чудо может спасти россиян.   
   - Простодыра, - со вздохом опростоволосившегося торговца могильным дефицитом обругал себя Глеб и тоскливо оглядел свое «старое кладбище»,  которое утратило былую привлекательность: мест для новых погребений не осталось.
   Начиная с центра поля, Андрей перекинул мяч налево и бросился следом. За ним, как борзые за русаком по первотропу, ринулись «опекуны». Он сильно и точно перевел мяч Рамзану, и тот, не мешкая, перебросил его Ивану – длинным навесным пасом. Получив мяч, Иван погнал его к воротам, да как погнал! На спринтерской скорости. Не менее семисот километров в час!  Как будто он ощутил пульсацию космоса в своем ретивом сердце. Куда там «Формуле -1».
   Рамзан припустил следом: взыграла кровь джигита.
  Иван обошел защитника, промчался вдоль бровки, вильнул влево и пробил. Зараза! Штанга. Это поезда ходят по расписанию, их локомотив тянет, а мячи, блин, круглые, у них свой график попадания в ворота.
    Рамзан хотел добить, но налетел на удар локтем в челюсть.
    Извини. Бывает. Итальянский защитник взъерошил ему волосы и показал великолепные зубы. Эскьюзми.
   Сочетать победу с красотой игры – предел мечтаний многих футболистов.
   Рамзан потер щеку, кивнул, ладно, чувак, я тоже научусь так прыгать, жду момента, и окинул взглядом поле.
   Андрей показал ему: в центр! Итальянцы сильны на краях, но слабы на передок.
   Мячом ушел на угловой.
   До конца первого тайма оставалось две минуты.
- Не имитируйте игру, - проорал Кучер. – Играйте!
 Надежда на победу таяла, как старая дева, услышавшая комплимент в свой адрес.
   Большинство итальянских игроков спешно отбежали к своим воротам и, обозначив ряды обороны, стали изображать из себя засадный полк, наивно полагая, что их коварный замысел сработает. Хрен с маслом! Ефим навесил так, что возбужденно-сиплый голос комментатора возопил.
   - Гол!
  Находясь спиной к воротам, Андрей непостижимым образом рассчитал посыл Ефима, подпрыгнул, успел подставить голову  и удачно направил верховой мяч под планку в ближний угол.
   Вратарь даже не дернулся. Не уловил момент удара.
   Тренер итальянцев срочно взял тайм-аут. Игроки итальянской сборной, окружившие его с желанием  набраться ума-разума, напоминали собой маменькиных сынков, насмерть перепуганных ефрейторским рыком, зуботычинами сержантов и лютой паранойей «дембелей».
  - За-а-ачем нам брызгать у чужого окна? – на мотив арии мистера Икс из оперетты Кальмана «Цирк зажигает огни» весело запел Ефим, когда судья свистнул: перерыв.
   Ребята засмеялись - действительно, зачем?
   Пока шли в раздевалку, переживали первый тайм, обменивались впечатлениями.
   - Мы их в плей-оффе отхарим.
   - Надеешься дожить? – осведомился Глеб Семенихин.
   - А что? – занозисто спросил Рамзан, считавший, что после пекинской олимпиады любой чемпионат - туфта. – Ты этого не хочешь?
   - Сплю и вижу.
   - Вот.
   - Надо отстаивать свое при неудаче, - раздумчиво сказал Иван. – Если кошка падает с печи, она не отбивает себе лапы.
   «Мудрая мысль, - подумал про себя Андрей. – Верно подмечено».
   - Мне понравилось, как действовали форварды, - похвалил нападающих Кучер, когда они собрались в раздевалке. – А вот защита действовала плохо. Проморгала гол.  Сосредоточьтесь. -  Он составил план замен и напомнил о том, что, если трубач не научится складывать губы должным образом для извлечения желаемых звуков из своего инструмента, его попросят из оркестра, обладай он даже самыми мощными легкими.
   - Нам нужна еще одна результативная атака, - сказал он после долгой паузы и неожиданно признался. – Если быть откровенным, то я не знаю, что мы можем противопоставить итальянцам.
   Андрей изумился. Это сказал человек, который, казалось, всегда умел находить слабые стороны в игре противника и знал о футболе больше, чем тот, кто придумал гонять мяч и попадать им в ворота. Он перехватил взгляд тренера, и ему почудилась в нем слабая надежда: может, ребята, вы сами что-нибудь придумаете?
   «Если кричат: «Горько!», значит, надо целовать», - мелькнуло в голове, и с этой мыслью Андрей вышел на игру.
   Итальянцы уповали на контратаки, но все больше и плотнее засиживались в обороне. Охраняли сундук с «золотишком». Вели в счете.
   Андрей знал, что сражаться они будут до последнего, но он еще не забывал, что «смелость города берет», что итальянский поход  принес русскому войску победу.
   Завладев мячом, он откатил его Ивану и махнул, мол, двигай сам, и тот попер, попер, как за последней электричкой. Параллельно ему устремился Андрей. Бровку контролировал Ефим.
   Обыграв двоих соперников, Иван сильно прострелил «на ход» Андрею, и он не сплоховал: ударил с лету – в левый нижний угол.
   Амба!
Андрей ударил себя в лоб: как же я раньше-то не догадался! И услышал восхищенные крики.
   - Курень!
   - Вперед, Россия!
  Итальянцы опупели. Глаза полезли из орбит. Не может быть! Офсайд! Ратуйте, люди судейские!
   Судейские трясли башкой: офсайда не было! Все чисто. Не базарьте. Спортивная удача столь же устойчива, как зыбкие качели или веревочный мостик, перекинутый через ущелье. А кто кому сколько «воткнет», на чьей стороне будет успех, покажет финал.
  Вскоре трибуны покачнула волна хохота: это Ефим упал на бровку и от счастья задрыгал ногами.  Он забил третий гол. Сыграть вничью с такой сильной командой, как сборная Италии, уже победа в собственных глазах.  А повести в счете – фантастика.
  Занимая исходную позицию, Андрей почувствовал боль в левой голени. Кто-то его крепко лягнул.
   Врач осмотрел ногу, наложил компресс, сказал, что играть можно, но, по-возможности, необходимо «щадить ударный агрегат».
   Андрей кивнул, хотя заряжен был, как минимум, еще на две игры – адреналин зашкаливал. Уличные потасовки приучили держаться на ногах. Его редко валили на землю, катали по газону. Стискивал зубы и терпел. Претерпевал любую боль. Но прозвище Циркач так и осталось. В самом деле, разве не «цирк», когда он легко, играючи, обводил двоих-троих защитников и с острого угла, неимоверно трудного, издалека, закручивал так, что мяч влетал в ворота в ближний угол перед самым носом вратаря! Конечно, чудо! В смысле, «цирк приехал».
   Минут через пять он снова закрутился перед воротами, как муха в молоке. На какое-то мгновение защитники испуганно переглянулись, и этого мгновения было достаточно для Андрея: он решился. Ему предстоял выбор: между атакой и трусливым отходом назад. Ворваться в штрафную площадку – значит, действовать очертя голову, вопреки здравому смыслу, но стремление забить победный гол и азарт игрока объединились – повели вперед. И он рванул -красивый, дерзкий, в любой момент готовый обхитрить, подставить корпус, обойти и мчаться дальше. По-другому никак. Спасуешь – пропадешь. Сыграешь на руку сопернику. Если кричат: «Горько!» - надо целовать.
   Он еще дважды за игру обводил вратаря и трижды добивал. Шлифовал «удар скорпиона». Занес на свой счет еще один гол, который феноменально переломил ход игры – команда стала чемпионом!
   Как ни сильна, как ни вынослива была итальянская сборная, но и она слетела с катушек.  Punto finale! – русские поставили  последнюю точку, и началось то ликующее рукоприкладство,  без которого ни один матч не может быть признан состоявшимся. Что творилось на трибунах – уму непостижимо. Атас! Голые парни в женском монастыре. Невозможное возможно. Древний Рим, встречавший Цезаря, не знал таких приветствий. Триумф полный. Стадион в одно мгновение превратился в гигантскую летающую тарелку, решившую стартовать с обезумевшей Земли с помощью пороховых ускорителей.
    Евроконтинентальный форум салютовал достойным.
    - Проиграть при счете 2:0 это что-то неправдоподобное, - заявил тренер итальянцев, покидая стадион. – Я не могу прийти в себя.
   Зато Николай Николаевич Кучер сиял и был похож на любительский снимок сельской свадьбы, обработанный в фотошопе мастером одиозного глянца.
    На послематчевой пресс-конференции, чувствуя в своих руках приятную тяжесть Кубка Европы, Андрей сказал, что это его самая желанная победа. Золото чемпионата – это великий предел, достичь которого желают многие.
 
      
                Глава пятнадцатая

   Еврочемпионство – это круто, это верхотура – ого-го! Иллюзия вечного кайфа,  пленительный мираж блаженства. Седьмое небо житейского счастья. Вниз глянуть страшно: голова кружится и, кажется, легче карабкаться дальше, на самый пик футбольного Эвереста, нежели думать о том, как возвращаться на базу, куда ставить ногу, чтобы не угодить в расселину и не сорваться в пропасть. Страховка страховкой, опыт опытом, но и горы – не сочинский пляж. Спускаться всегда тяжелее.
   Золотые медали вручали на стадионе, а в отеле накрыли «праздничный стол». Выпили по первой, по второй, а там пошло-поехало.
   Перед загрузкой  в автобус (отъезд назначили на 11.30), пока многие отсыпались после бессонной ночи,  Андрей с Иваном сбегали в ближайший супермаркет за презентами, расплатились по счетам на ресепшене и вытолкались с сумками в вестибюль гостиницы.
   Автобус из командного превратился в семейный. Ко многим футболистам приехали жены и подруги.
   Болельщики стояли полукольцом и скандировали имена игроков. Больше всего восторженного крика обрушилось на голову тренера.
   - Кучерстар! – визжали девушки и лезли целоваться.
 -  Даешь Ник-Нику богиню Нику! – процитировал себя Ефим, преданно верный  музе стихоплетства.
   Щелкали мобильники: Кучер и его кони – фото на память.
   В самолете, несмотря на шум, Андрей заснул: сказалось переутомление.
Очнулся, когда приземлились, вернее, когда  Иван толкнул в бок.
   - Харэ храпеть.
  Спускаясь по трапу с драгоценным Кубком, он невольно щурился: солнце светило прямо в глаза. Бетонные полосы аэродрома влажно курились -  недавно прошел дождь.
    Цветы, объятья, поцелуи.
   - Captain! –  кричали Андрею отчего-то по-английски. -  Gold captain!
   Журналисты загромоздили проход, возвели неприступный бастион из своей видео-аппаратуры. Но вскоре дюжие охранники оттеснили их на улицу. Фотокорреспонденты и телеоператоры, матерые волки информационных чащоб, тут же устроили с ними игры в жмурки, прячась за колонны и ларьки. Секьюрити громко предупредили: «Освободить помещение» и  зазвучал марш футболистов. Первым «на слободу» вышел министр спорта, следом Аркадий Львович Широглаз со своей грустно-усталой полуулыбкой, а за ними  из терминала выступил  Кучер. Спустя какое-то время (раздавал автографы знакомым «погранцам»), показался Андрей с Кубком в руках. Спортивная сумка оттягивала его плечо. Иван нес призы.
    Выйдя из зоны паспортного контроля, Андрей – на всякий случай! (бывают же на свете чудеса), поискал глазами Светлану. Не нашел. Зато увидел мать. Она была в летнем костюме, держала букет роз. Он помахал ей и она полезла в сумку за платком.  Быстро просушила щеки и стала пробираться к нему.
   - Андрюша!
   Ольга Владимировна протянула цветы и расцеловалась с сыном.
   - Как ты себя чувствуешь?
   - Нормально.
   - Похудел. Обрезался, - тронула она его рукой.  – Один нос да уши.
   - Отосплюсь.
   - Свете звонил?
   - Сказал, что прилетел.
   - Сонечка поправилась, набрала в весе, скучает по тебе.
   - Я слышал. Перезванивался с нею.
   - Лепечет – не уймешь. И через слово – «папа»! Папа – мой длюг!
   Андрей улыбнулся, повел головой, выражая удивление.
   - Надо же! Я улетал, она еще не говорила.
   Ольга Владимировна привстала на цыпочки и шепнула.
   - Это я научила.
    Он поцеловал ее.
   - Спасибо
   - Ты с ребятами? – поинтересовалась она, глядя в сторону автобуса, который заполнялся игроками сборной под приветственные звуки духового оркестра, исполнявшего торжественный марш «День Победы».
    - Да, - поправил на плече тяжелую сумку Андрей, краем глаза отметив, что Ник-Ник с  помощниками прихлебывает кофе у одной из барных стоек. – Вечером приезжай к нам. Я тебе подарочков привез.
   - А может, ты мне их сейчас отдашь? – неуверенно предложила Ольга Владимировна. – Что я буду вам со Светланой мешать?
   Андрей запротестовал.
   - Семейный праздник без тебя не состоится.
   - Хорошо, - согласилась она. – Тогда я пирог испеку, твой любимый, с алычовым джемом.
   - Если не трудно, - предупредил Андрей и спросил, на чем она поедет в город?
   - На электричке.
   - А почему не на машине?
   - Пробок боюсь.
   - Ладно, - согласился он, еще раз поцеловал мать в щеку, и торопливо зашагал к автобусу. Поставив ногу на его ступеньку, он  показал журналистам Кубок, растянул рот до ушей, «проветрил зубы», как говорит Ефим, и, отказавшись от интервью, занял место рядом с Иваном, который сторожил призы: свои и Андрея.
    - Ты жуткий эгоист! – услышал он на пороге своего дома. - Почему ты так редко звонил?
   Андрей втащил сумку в прихожую и обнял жену.
   - Соскучился – нет сил.
   Он еще не сознавал, что с каждым его успехом, стена, разделяющая его со Светланой, будет становиться все прочнее и непреодолимей. Догадайся он об этом, Андрей, быть может, не так радостно воспринимал бурные эмоции, которые выражали болельщики и пресса по отношению к нему, «возбуждаясь на наготу» его стремительно разгоравшейся популярности и ничем не прикрытой  людской зависти.    
   На следующий день команду чествовали в «Лужниках», а вечером в Кремле был званый ужин – бал в честь победителей. Администрация Президента не поскупилась: столы ломились от яств и напитков. Как прохладительных, так и способных вскипятить кровь при дегустации.
   Прием проходил в радушной обстановке общенационального торжества, в Георгиевском зале.
   На членах правительства были строгие костюмы, а футболисты, все как один, прибыли в белых смокингах и красных бабочках.  Легкая ткань, из которой, по заранее снятым меркам, сшили праздничное облачение, помогала переносить летнюю жару.
   Сперва к Президенту подошел председатель спорткомитета и каким-то ловким, словно хорошо отрепетированным движением, поднырнул к рукам главы государства - дал ему возможность повесить на свою шею блямбистый орден на ленте,  престижную награду «за достойный вклад в дело развития отечественного футбола и поднятия спортивного престижа России в Европе».
   Затем отдали дань уважения тренеру сборной, Николаю Николаевичу Кучеру, вручив такую же цацку, но уже не на ленте, а в коробочке.
   Андрей аплодировал награжденным вместе со всеми и ждал, когда наступит его очередь. Ждал с тем затаенным нетерпением, с каким не ждал, наверно, дня своей свадьбы и того момента, когда работница загса объявит его со Светланой
мужем и женой. Ждал, когда назовут его имя, но все равно прослушал: оглох от ожидания.
   Его фамилия, произнесенная торжественно-нейтральным голосом, прозвучала незнакомо-отстраненно. Андрей не сразу сообразил, что настал тот момент, ради которого он, собственно, и пропадал на футбольном поле последние семь лет.  Он лишь почувствовал легкий толчок Ивана, стоявшего рядом, и услышал его шепот.
     - Тебя.
   Андрей выступил вперед и, стараясь не размахивать руками, направился к Президенту. Острое сожаление о том, что никто, кроме матери, не поймет, что он сейчас испытывает, кольнуло, сжало сердце, и тотчас отпустило. В конце концов, ему ни перед кем не стыдно за себя, и лучше будет, если он примет награду с радостной улыбкой, тем более, она ему идет, как утверждают многие.
Да и когда улыбаться, когда радоваться воздаваемым почестям, если не в двадцать лет? 
   От волнения Андрей запамятовал, что говорил в своей ответной речи, получив высокую награду, но хорошо запомнил слова главы государства.
  - Надеюсь, не последняя.
   Уже вернувшись на место, в шеренгу друзей по команде, он мысленно пообещал себе, что станет чемпионом мира. Во что бы-то ни стало.
   Затем был банкет, на который съехались видные предприниматели, знаменитые артисты и заправилы масс-медийной индустрии. Присутствовали на нем и члены правительства. Среди знакомых Андрей вновь увидел Широглаза, оживленно беседовавшего с главой кабинета министров. «Надо будет подойти к нему», - решил он вначале, но потом передумал: нескромно все это.
   Большинство приглашенных были с женами и даже с детьми, достигшими совершеннолетия. После застолья, молодежь пригласили на танцпол.
 Светлана тоже могла пойти с Андреем, и даже стала собираться, решив оставить дочь под присмотром няни и Ольги Владимировны, но в последний момент передумала: «Езжай один. Я что-то плохо себя чувствую».
   Она явно ревновала Андрея к его чемпионству, триумфу, И, похоже, непритворно мучилась, словно ее раздирали самые противоречивые чувства. Казалось, что она теперь постоянно стояла перед выбором: обижаться на мужа за ту или иную провинность (опять ты в комнате намусорил), или сделать вид, что довольна жизнью с ним. Никак не могла прийти к решению, которое старательно оттягивала. Возможно, причиной тому было тяжелое заболевание Сонечки, а, возможно, сказывался ее собственный недуг: после родов у Светланы обнаружили увеличение щитовидной железы, негативно влияющее на ее центральную нервную систему. По крайней мере, так сказала врач в онкодиспансере, где  Светлана обследовалась по поводу едва заметного утолщения шеи. Согласно врачебному заключению, «щитовидка» испытывала
нехватку йода, что приводило к гормональной дисфункции и, как следствие этого, к чрезмерной раздражительности, формирующей чувство стойкого неудовлетворения жизнью. В первые месяцы после родов, ее ничем не оправданная ревность воспринималась Андреем, как вполне естественное чувство молодой женщины, родившей ребенка и не понимающей еще, как найти верный тон общения с мужем, отцом ее дочери, который пугал ее своим темпераментом и сексуальным драйвом. В каком-то смысле этот ее испуг, излишняя горячность в регулировке постельных свиданий, тешила его мужское самолюбие, и любая ссора воспринималась им, как живая иллюстрация к пословице: «Милые бранятся – только тешатся».
   Если он приходил домой после обещанного часа, она тут же обвиняла его в несвойственных ему грехах, подозревала измену, и в этот момент ее никак нельзя было считать благоразумной.
    Даже его взвешенные ответы и поспешные оправдания вызывали у нее желание «схватить и придушить его», как она сама потом нередко признавалась. Светлана не предполагала, что подобный соблазн может возникнуть и у него, доведенного ее выплесками гнева до отчаяния.
   - Не думай, что ты всех умнее и хитрее! - кричала она, теряя голову, и устраивая скандал из ничего. – Как бы твоя наглая самоуверенность не навредила тебе, и не оставила с носом у разбитого корыта.
   Сначала он отшучивался, потом стал ловить себя на мысли, что вряд ли смирится с теми обвинениями, которыми она привычно ставит его в позу наказуемого.
   - Ты пойми, - увещевал ее Андрей, - я не могу отдаваться семье целиком, как я сам того, быть может, и хотел бы. Я не могу разорваться между тобой и тем делом, которое позволяет мне содержать семью.
   - Ах, так! – с угрожающей обидой в голосе, закусывала она губу. – Сегодня я содержанка, а завтра – пошла вон? Так, значит, так?! Бездельница-нахлебница? Все! Возвращаюсь в институт, продолжаю учебу. Если ты не можешь определить, что тебе милее: журавль в небе или синица в руках, то я сама помогу тебе решить, любить меня или гнать взашей.
   - Да мне и решать не надо, - как можно спокойнее отвечал Андрей. – Я люблю тебя и не хочу тебя терять.
   - Пой, пташка, пой! – укоризненно пеняла Светлана. – Насиженное место покидать боязно.
   - Ничуть, - огрызался Андрей, и на его голову выплескивалась очередная порция обиды.
   - Я так и знала. Сколько волка ни корми.  Живешь, как постоялец: приехал-уехал.
   Загораясь обидой и распаляя себя, она повторяла ошибку многих жен: начиная выяснять отношения, грубо вторгалась в личное пространство мужа, которое он сам определял, как жизненно-важное, единственно необходимое.
И, когда Светлана отказалась идти вместе с ним на торжественный прием в Кремле, Андрей не стал настаивать. Не хватало, чтобы она устроила ему сцену ревности на людях или, придравшись к какой-нибудь мелочи, потребовала везти ее домой немедля, разрушая праздничное настроение. Что ни говори, а  российский спортивный истеблишмент пополнился еще одним именем: Андрей Куренцов. И всего того, что сделало его неимоверно знаменитым, он добился сам. Не угодничал, не трусил, не шел на сговор с околофутбольной шатией, был честолюбив, но не тщеславен, и никто не мог сказать, как говорят о многих  популярных людях, что он профессиональный негодяй, галантный аферист или обаятельный циник. Он даже не амбициозный плейбой, что в его возрасте было бы простительно, нет, он просто футболист – центральный нападающий московского клуба «Армада» и национальной сборной, признанный лучшим бомбардиром Европы. Пусть кто-то этого не понимает, интригует и завидует, но теперь он может с легкой душой повторять слова Президента, сказанные о нем: «Капитан нашей команды, Андрей Куренцов, финальную игру построил, как  парус натянул! Поймал попутный ветер, а заодно с ним и победу в чемпионате. Настоящий морской волк, прошедший грозы и шторма спортивных состязаний. Мы думаем, что и тайфун чемпионата мира он сможет укротить. Честь и слава герою!» Да, это о нем с похвалой отзывался тренер, не скрывая своего восторга: «Когда на поле Андрей, кажется, что ему помогают, как минимум, трое игроков, которых никто не видит, но ощущает их присутствие постоянно. Так говорят соперники, так говорят друзья. Пас Куренцова это рукопожатие друга, крепкое и верное, завершающий удар – точен и прицельно безошибочен, как выстрел непревзойденного снайпера». Многие корреспонденты  Интернета стали поговаривать о «двойнике», ссылаясь на то, что нельзя так быстро восстанавливаться после травм и напряженнейших игр. «Глядя на его результативную пассионарность, - писал  известный футбольный эксперт, - нельзя не поверить в чертовщину».
   Спортивная пресса стала сравнивать Андрея со многими звездами мирового футбола и – находила сходство! Даже, если у какой-нибудь «звезды» нос был свернут на сторону, а рост был «тазик с веником».  В еженедельнике  «Спортивное время» появилась  реклама: «Водка «Форвард» бьет по мозгам не хуже, чем Андрей Куренцов по мячу». Вспомнив лестные слова, высказанные в его адрес, Андрей невольно улыбнулся.  Любят журналисты потрепаться, забить печатную страницу «веселухой».
   Вожделеемая каждым спортсменом золотая медаль чемпиона улавливала лучи славы и тут же отражала их, как солнечные блики.
   По всему городу, особенно вдоль Садового кольца, красовались рекламные щиты «Армады», на которых Андрей – многократно размноженный – забивал победный гол. Во всех газетных киосках, в спортивных и в продуктовых магазинах появились красочные принты и постеры с его изображением. Вот он бежит за мячом, вот бьет по воротам, а вот он с Сонечкой: она сидит у него на шее, а он придерживает ее за руку.
   Его счастливая улыбка притягивала взоры даже с обложек школьных тетрадей и дневников.
   А говорят, что слава презирает человека. Совсем нет. Сколько Андрей раздал автографов – уму непостижимо! Чуть рука не отвалилась. Людей понять можно. Еще несколько лет назад футбол у многих вызывал зевоту, особенно, игры сборной, а тут такое дело – потрясающий финал! Море эмоций.
   - Когда едины, мы непобедимы.
   К Андрею подошел громоздко-тучный увалень, лет сорока пяти, представился: «Кайманов» и предложил выпить за успех.
   В его бокале был коньяк.
   - Лучше, за знакомство, - ответил Андрей. – От успеха у меня и так голова кружится.
   - Ха-ха! А ты мне нравишься, - обрадовано чокнулся с ним человек-гора, сразу обращаясь на «ты».  – Чувство юмора наше.
   По тому, как он держал себя, а перед этим весьма непринужденно разговаривал с премьер-министром, можно было предположить, что новый знакомый Андрея, является крупной акулой в мире транснациональных корпораций, типичный олигарх. Из тех, кто много знает, но еще больше имеет:
наличных и безналичных средств.
   Официант с подносом услужливо принял из рук Андрея опустошенный бокал и предложил взять новый, наполненный виски.
   Андрея слегка повело, но он не отказался от новой порции спиртного. Имеет право. Сегодня его день.
   Олигарх выпил с ним «на брудершафт» и, пробурчав что-то невнятное, больше похожее на перемещение газов по кишечнику, нежели на логически связанную речь, пожелал узнать, когда Андрей «изволит навестить его в качестве «persona grata»?
   - Я не знаю, - честно признался Андрей. - В самом деле, - приложил он руку к сердцу, видя явное неудовольствие на лице гостеприимного миллиардера и чувствуя, что выпил лишнее: язык плохо слушался. –  У меня дочь.
   - Одно другому не мешает. У меня тоже, - посмотрел по сторонам Кайманов и сделал неопределенный жест пухлой рукой, – где-то здесь. Дочурка.
   - Я рад, - обретая некоторую уверенность в тоне, сказал Андрей, обрадованный тем обстоятельством, что ему удалось «сфокусировать» лицо олигарха: оно перестало уплывать и раздваиваться. – Но у меня Сонечка, она больна…
   - Болеет? – на лице собеседника отразилось нечто, отдаленно напоминающее внутреннюю борьбу, и тотчас погасло, уступая место сытости и равнодушию. Кайманов пожевал губами, как бы подготавливаясь к длительной речи, заглянул в бокал, качнул его, полюбовался его содержимым и, выказывая самое дружеское расположение, несколько раз цокнул языком.
   - Что-то врожденное?
   - Наверно, - уставился в пол Андрей, не зная происхождения столь грозного заболевания, как белокровие.
   - Почему «наверно»? – со сдержанным непониманием осведомился собеседник, напирая на Андрея животом и, тем самым, проявляя скрытую досаду.
   - Врачи не говорят, а я не спрашивал.
   - Держи, - Кайманов полез во внутренний карман и вручил Андрею визитную карточку. – Понадоблюсь, звони.
   - Спасибо, - поблагодарил его Андрей и крепко пожал руку. Ладонь олигарха была влажной и горячей.
   - Бывай, - по-свойски «бортанул» его плечом олигарх, поприветствовал кого-то из знакомых, стоявших рядом с Широглазом, по всей видимости, такого же, как и он сам, представителя деловых кругов, и, не поворачивая головы, предупредил с нажимом: - Не тяни с визитом.
   Андрей проводил его взглядом, пожал плечами, изучил визитку. Кайманов Эдуард Кириллович - и целый список телефонных номеров.
   Попытался запомнить отчеркнутые ногтем цифры, повторил про себя трижды, и тут же забыл.
   Не успел он сунуть визитку в задний карман брюк, отхлебнуть из своего бокала, как зазвучала приятная музыка,  и кто-то тронул его за локоть.
   - Разрешите?
   «Да я, вроде, как не танцую», - хотел ответить Андрей, но вслух сказал: - Пойдем.
   Конечно, лучше было бы отказаться, а если и не отказаться, то, хотя бы, ответить солидней, типа: «Извольте», но он уже брякнул «пойдем», и повернул голову. Перед ним стояла коротконогая деваха, его возраста или немного старше, с темно-фиолетовыми тенями вокруг глаз и полными губами, зовущими жемчужным блеском. На ее шее, перекрывая ключицы,  сияло бриллиантовое ожерелье, то ли от знаменитого дизайнера де ля Фриера, то ли от американского ювелира Гаррисона, плохо сочетавшееся с плоской грудью незнакомки и глубоким вырезом ее аристократического платья.
   Андрей извинился, поставил бокал с коньяком на поднос официанта и повел девушку в танце. Вальс его научила танцевать мать, а до всего остального он доходил сам.
   - Вы хорошо меня ведете, - отчего-то хриплым шепотом поощрила его девушка и прижалась ближе. Андрей почувствовал ее живот и бедра. – Кстати, - кивнув на его краткое «благодарю», быстро заговорила она, - я вас знаю. -   Она оборвала себя на полуслове и скосила глаза так, чтобы видеть выражение его лица.
    - Да меня все теперь знают, - ответил Андрей, не понимая ни своего самонадеянного тона, ни  своей настороженности. Можно было отшутиться, ткнуть себя пальцем в грудь, сделать удивленные глаза: «Вы – меня? – знаете?» поскольку он прекрасно понимал, что ничего пугающего он не услышит, но сказал так, как сказал: «Меня все теперь знают».
   - Нет, - с какой-то особой проникновенностью в тоне возразила она. – Так, как знаю вас я, вас никто не знает. – Видя, что Андрей не собирается ей отвечать, она вздохнула. – К сожалению, я знаю вас больше, чем себя. – Она отстранилась, напустив на себя загадочность и непритворный ужас. И без того крупные глаза ее расширились, рот приоткрылся.
   - Себя можно не знать, - великодушно ответил Андрей, с легкой завистью следя за Иваном, увлеченным беседой с двумя очаровательными блондинками, и  откровенно сочувствуя Ефиму, который вынужденно вальсировал с рыжеволосой дамой лет тридцати. Судя по драгоценностям, украшавшим ее с ног до головы, в средствах она не нуждалась. О чем она нашептывала Ефиму, можно было лишь догадываться. – Людям это свойственно.
   - Что «свойственно»? – с деланной заинтересованностью полюбопытствовала девушка, решившая не умолкать ни на минуту и развлекать его вопросами.
   - Ошибаться в самооценке, - сухо ответил Андрей, поглядывая по сторонам, чтоб никого не задеть в быстром кружении танца.
   Она уловила его отстраненность и на какое-то время умолкла. Выдержала небольшую паузу и негромко позвала.
   - Андрей.
   - Что?
   - А вам не хочется узнать, с кем вы танцуете, как меня зовут?
   - В принципе, нет, - прямодушно ответил Андрей. – Но, если вы сочтете мой ответ бестактным, я тотчас откажусь от своих слов и вежливо спрошу, как вас зовут? – Сказал и растянул рот до ушей: сам не ожидал от себя такого красноречия.
   - Ой, клево! – воскликнула она с тайным восторгом ребенка, которому впервые в жизни доверили спички, чтобы развести костер. – Я просто угораю.
   - Итак, - он галантно замедлил движение в танце, - меня зовут Андрей. А  как зовут вас?
   - Вероникой. Мой папа сейчас с вами разговаривал.
   - Так вы Кайманова? – с фальшивой восторженностью в голосе осведомился Андрей. – Самая, что ни на есть?
    - Самая, что ни на есть, - кокетливо подтвердила девушка.
    - Красивое имя.
     - Да? А мне не нравится. – Она обиженно надула губы. – Я обычно представляюсь Моникой или Мэрилин.
     «Тоже мне, звезда Голливуда», - с трудом подавив усмешку, мысленно сыронизировал Андрей и пьяно мотнул головой: - А что? Красиво!
    - Мерси.
   Звуки вальса стали затихать, и Вероника увлеченно предупредила, отпуская его руку.
   - Следующий танец за мной. Надеюсь, пригласишь?
   Лицо ее стало расплываться – он почувствовал головокружение.
   «Мне совсем нельзя пить», - подумал он и заявил вслух: - Никак нельзя.
   Такого ответа дочь всемогущего олигарха явно не ждала. Губы ее задрожали.
   - Ты – мне? – она едва справлялась со своей обидой. – «Никак нельзя» - это мне?  Я не могу рассчитывать на танец?
   - Рассчитывать мы все, конечно, можем, - слегка пошатнувшись, уточнил Андрей, когда музыка смолкла. – Просто не могу.
      Пол продолжал дыбиться.
    - Не понимаю, - капризные нотки напомнили ему голос Светланы.
    - Я малость перебрал, - он обессилено закрыл глаза, уронил голову. – Офсайд и аут.
    - Фу, ерунда! – облегченно вздохнула Вероника, пытаясь взять его под руку. – Сейчас выйдем на воздух, ты протрезвеешь,  и никакого офсайда не будет.
    - На воздух? Зачем? – Андрей завел локти за спину и сцепил пальцы, всем своим видом показывая, что никуда идти не собирается и не намерен покидать друзей. – Шоу продолжается!
   - Затем, - тронула она его и отвела в сторонку. – Поедем ко мне.
   - К маме и папе?
   - Это не в кайф, - поскучнела дочь олигарха. – У меня другое предложение.
   - Потом, быть может, - стараясь придать голосу деликатную мягкость, пообещал он.
   - Нет, нет! – деловито нахмурилась Вероника. – Никаких «быть может». Ненавижу. Как-нибудь, когда-нибудь. – Ей все же удалось взять его под руку. – Здесь и сейчас. Вот мой девиз.
    - Здесь? – нагло уточнил Андрей, обводя глазами многолюдное собрание.
    Она тихо засмеялась:  - Не поймут. - Звуки танго заставили ее распорядиться: - Танцуем и едем.
   - К тебе?
   - К моей подруге.
   - А она?
   - Свалит на дачу. Без вопросов.
   Андрей хмыкнул, тупо уставился в пол. Его мутило, он не знал, как отвязаться от настырной дочки олигарха. Хотелось домой.
    Сочтя его молчание за явное намерение ехать вместе с ней, Вероника жарко зашептала: «Андрюшенька, хороший мой, пошли».
   «Ого! - изумился он ее прыткости. – Девушка без комплексов».
    - Мне надо домой.
    - К жене? – пальцы ее ослабли, но руку его не отпустили. Андрей заметил взгляд Ивана: это кто? Махнул ему, показывая, дескать, все путем, все под контролем,  и утвердительно сказал: - К жене. Я, если хочешь знать…
   - Молчи, - она закрыла ему рот своей ладонью. – Завтра, нет, уже сегодня твоей женой буду я.
   - Почему ты? – удивился Андрей, почувствовав сухость во рту и непонятную злобу.
   - Потому что я тебя люблю! – прошептала ему в грудь Вероника-Мэрилин, запрокидывая голову, чтоб он имел возможность посмотреть в ее глаза.- Давно. Без горбылей.      
  - Честное слово? – непонятно зачем спросил он, отметив крапчатую глубину ее зеленовато-рысьих глаз и красивый изгиб губ.
  - .Честное слово.
  Она приподнялась на мысках туфель, чмокнула его в подбородок и подтолкнула к выходу.
   - Все. Папа согласен. Ты мой.
   - А мама? – куражливо полюбопытствовал Андрей, хотя  ее мнение  его нисколько не интересовало.
   - Мамся у меня, что надо! – похвасталась дочь олигарха и так радостно засветилась, как будто уже выходила к гостям в свадебном платье. Счастье, которое он уловил в ее глазах, опечалило Андрея. Он всегда отличался смелостью в отношении с девушками, даже бесстыдной напористостью, помогавшей ему сокрушить не один бастион целомудрия, но после женитьбы он почувствовал, что ему никто не нужен, кроме жены, любимой и единственной. А когда родилась Сонечка, он прикипел к своей семье, к своим «девчонкам» всем сердцем.
   - Ты что нахмурился? – нетерпеливо потянула его за рукав Вероника. – О жене вспомнил?
   - Да, - с вызовом в голосе ответил он. – Вернее, я ее не забывал. Нигде и никогда.
   - Со мной забудешь.
   - Никогда, - трудно справляясь с дурнотой и нараставшим раздражением, твердо ответил Андрей.
   - Что «никогда»? –  рысьи глаза тревожно сузились.
   - Я с тобой не буду никогда.
   - Ты пьян. Мне стоит пальцем поманить…
   - Мани!
   - …любого.
    Андрей усмехнулся.
   - Давай! Завлекай. А я пошел.
   Он возмущенно высвободил  руку, не без труда разжав цепкие женские пальцы,  и саркастически добавил: - Налево и направо.
   - Ты хорошо подумал?
   Андрей не ответил. В голове шумело, пол уходил из-под ног, и он напрочь забыл, что молчание – невыносимейшая из реплик, как сказал кто-то из еликих. Может, Гай Юлий Цезарь, может, Генри Миллер.
      
                ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ               
               
               Возвращение героя или продолжение следует
   
                Глава первая

   Честное слово, приятно сознавать, что своему успеху ты проложил дорогу сам, сам протянул ему руку и ощутил ответное пожатие. Задумал – сделал. Так было, а вот так стало. И в будущем Андрей не собирался  делиться своим счастьем с кем бы-то ни было.
   Это ощущение счастья, успеха, собственной удачливости и, черт возьми!  вполне понятной исключительностью, отрадно веселило, опьяняло, щекотало самолюбие – до легкой дрожи и головокружения.
   Подумать только – каждый день жить в радости! Выходить из дома, возвращаться и чувствовать: душа ликует.
   Слава все чаще и чаще беспокоила Андрея, вторгалась в его жизнь, меняла планы и все время что-то предлагала, ставила перед очередным выбором. Она врывалась в сны и насылала блаженство, отнимала вкус у простой еды и потчевала невиданными яствами. Слава постоянно сулила деньги и отбирала их - невидимая, стояла за спиной и связывала ему руки.
    Глянцевые журналы без устали лакировали его изображение, известные теле-продюсеры  наперебой предлагали огромные призовые за участие в их грандиозных проектах и феерических шоу. Денег с каждым днем становилось все больше, и Андрей просто не понимал, на что их еще можно потратить. У них со Светланой была роскошная квартира, эксклюзивная мебель, в доме появился антиквариат, и он всерьез подумывал купить приличный особняк в Немчиновке или  на Рублевском направлении. Как говорит Ефим: «Счастье не зависит от денег, но какая-то его доля напрямую зависит от них».
   Можно было поменять машину, но изумрудный «LECXUS RX 400 h», подаренный Широглазом, Андрей отдал Светлане, и продолжал ездить на своей
«бэхе» - седьмой модели BMW – он к ней привык, и она его вполне устраивала.
 Правда, вчера, на Крымском мосту, вернее, напротив метро «Парк Победы», Андрея подрезал старый «мерин», за рулем которого оказалась симпатичная девушка, вынужденно нарушившая правила дорожного движения. В результате столкновения левая фара «посыпалась», и он отогнал машину в сервис, где совершенно случайно встретил Жабу – Виктора Жулебина, сильно раздобревшего и внешне как-то залоснившегося.  Закорефанив  в свое время с Чулей, он вскоре  переметнулся к «люберам», вписался в шуструю «бригаду», повесил на шею золотую цепь толщиной с буксирный трос и стал наезжать на  торговцев: требовать денег за «охрану» товара. Сначала дань составляла чисто символическую сумму в десять баксов, но потом повышалась до среднестатистических показателей добросовестного рэкета. По городу Жаба мотался на новенькой «девятке» с закопченными стеклами, обедал и ужинал только в кабаке,  и обнаглел до того, что стал вымогать башли  у Андрея, нахраписто внушая, что «жить надо по средствам».  «Кидал» пальцы веером.
   - У-тю-тю, - перехватив его руку, как можно спокойнее, сказал тогда Андрей. – Баклан, а кашляешь, как мурый? Может, стрелку забьем?
   - Да я чего, - сразу заюлил «бандито-гангстерито», вспомнив, что Андрей честно зарабатывает деньги и, следовательно, он, Жаба,  вовсе не уважаемый рыцарь блатной романтики, ставящий на уши хитрожопых барыг, а гнусный понтяра и отморозок. А это стыд и срам по всем понятиям.
   Разговорившись с Жабой, Андрей узнал, что, «порысачив с люберами», он  сколотил какое-никакое состояние и резко пошел в гору, расширяя сеть автомоек и сервисных центров дорогих иномарок, преимущественно немецкого производства.
   - Оставляй тачку и ехай, - обнадежил он Андрея. – Уж кому-кому, а другу детства, Циркачу, мои мастера все сделают тип-топ, без брешишь. Завтра утром заберешь.
   Он предложил «обмыть встречу», но Андрей наотрез отказался. Дел по горло, да и дочь лежит в больнице, надо съездить проведать.
  - Ясно, - с легкой обидой в голосе поерзал в кресле Жаба и протянул руку. – Гуд бай.
   Пожимая его потную ладонь, Андрей услышал вопрос.
   - Слушай, а ты в Роттердаме бываешь?
  - Изредка, когда играем с местным клубом.
  - Мне вот что надо, - выбрался из-за стола Жаба. – Презентик один передать. Тебя встретят.
   - В Роттердаме?
   - Да.
   Андрей выдержал испытующий взгляд «друга детства» и отрицательно покачал головой.
   - Нам запрещено.
   - Да там все чисто, просто информация одна. Не для чужих.
   - Не обижайся - отказал ему Андрей. – Найди кого-нибудь другого.
   - Ладно, ладно! – Пряча от Андрея жульнический взгляд, торопливо согласился с его доводами Жаба. – Все понятно.
   На следующий день Андрей лично убедился в том, что его «бэху» подлечили по всем правилам ристайлинга, и отправился на тренировку. А перед этим Андрей совершенно случайно встретился с Дашей на показе новых образцов спортивной одежды фирмы «Аркелен». Она сделала такой изумленный вид, словно на его голове вместо привычной  бейсболки хищно топорщился  затерханный треух сельского сторожа или сидела ворона. Едва кивнув и фальшиво улыбнувшись, Даша напрямую спросила, хочет ли Андрей увидеть ее голой.
   - Ты уже, наверно, позабыл, какой у меня зад и все такое, - вильнула она бедрами и приподняла грудь двумя руками. – Признавайся.
   - Нет, - устыдившись ее развязности, каким-то насморочным голосом ответил
Андрей, сам не понимая, отчего ему так неприятно видеть свою бывшую подружку.
   - Тогда, может, просто посидим? Проведем вечер вместе.
   Москва город деловой, крайне занятой и вследствие этого малость невменяемый. Если его обитателям и удается поговорить спокойно, так это только за бутылкой – в ближайшем кафе или в машине, предварительно загнав ее в какой-нибудь знакомый двор. Вот там,  между мусорными баками, металлическими  гаражами и припрятанными оборотистым прорабом новенькими досками, наспех присыпанными строительным мусором, можно посидеть и отрешиться от столичной суеты.
   - Некогда мне, дочь болеет, – сырым, набрякшим болью голосом, сказал Андрей. Он  словно оправдывался перед своей бывшей пассией и одновременно злился на себя за этот извиняющийся тон, хотя никакой вины за собой давно не чувствовал. Она сама его «кинула», умотав на Кипр с первым попавшимся  трахалем. А вот теперь, столь неожиданно встретившись в Доме спортивной моды, куда он заехал по приглашению знакомого дизайнера, щедро оплачивавшего все его визиты, Даша стала разыгрывать из себя истосковавшуюся по его ласкам возлюбленную.
   - Женился? – глаза у нее стали круглыми. Ты чо, смеешься?  Когда же ты успел?
   - Успел, - чувствуя, что не справляется с улыбкой и нахлынувшим самодовольством, ответил Андрей и повертел в руках бокал с минеральной водой.
   - Любовь с первого взгляда? – язвительно спросила Даша, но глаза ее внезапно увлажнились.
   - С самого первого, - подтвердил Андрей, всем своим видом показывая, что у него прекрасная жена и он счастлив с ней.
   Она полезла в свою сумочку от «GUCCI» из кожи какой-то змеи, окрашенной в жемчужный тон, пошурудила в ней, удостоверилась, что все на месте, и щелкнула замком.
   - Значит, все? Офсайд и аут? Ты теперь у нас паинька-мальчик? Весь из себя правильный? Погрузился в идиллию семейной жизни по самые помидоры? – В ее скоропалительных вопросах звучала неприкрытая издевка. Уязвленное самолюбие требовало сатисфакции.
   Андрей промолчал.
  Почувствовав его холодность, Даша пошла на попятную.
   - Что ж, поздравляю. – Она потянулась к нему и чмокнула губами, изображая страстный поцелуй. – Поздравляю и желаю, а, желая, искренне напоминаю…
   - О чем? – машинально  поинтересовался Андрей, чувствуя, что разговор начинает его тяготить.
   Даша усмехнулась, не справляясь со своей нервозностью.
   - Несмотря на то, что молодая жена явно приветствует твою ретивость, а ты по самую макушку погрузился в семейное болото, - она снова искривила губы, как бы напоминая Андрею о былых его любовных подвигах, - для сохранения здоровья рекомендуется все-таки выныривать на поверхность под лучи летнего солнца. Кроме того, - встряхнула она головой, как бы отгоняя от себя навязчивые мысли, - это помогает вспомнить, как выглядят бывшие подруги, ведь чары таких красавчиков, как ты, способны поражать сразу несколько мишеней.
   Андрей сухо поблагодарил ее за предупреждение и великолепный любовный прогноз.
   - От столь заманчивых перспектив крыша поедет, - сказал он и пожелал Даше найти своего «прынца», который терпеливо ждет ее где-то по соседству, пока она разъезжает по Кипрам-Хургадам с теми, кто привык раскрывать свой бумажник раньше, чем свое сердце.
   Даша виновато потупилась, снова взялась  за сумочку, но тут же перешла в контратаку.
   - Похвально, что ты любишь делиться своими переживаниями со своими близкими, но, коль уж мы встретились «средь шумного бала», давай воздержимся от взаимных упреков и пусть моя личная жизнь останется тайной.
   - Ты всегда держала любовников в счастливом неведении, - с давней обидой в голосе проговорил Андрей, намекая на ее неверность и коварство.
   - Так надо, - с неожиданной грустью сказала Даша. – Женщина должна оставаться загадкой, иначе на личном фронте будет все без перемен, а это, как ты можешь догадаться, дело скверное. У нас ведь, у скромных девушек, знаешь как? – обратилась она к нему с вопросом и, пригубив шампанское, огляделась по сторонам. Убедившись, что никто из посторонних рядом с ними нет, цинично разъяснила: - Врачу показывай, начальству не отказывай, а мужу не рассказывай.
   Андрей взглядом дал понять, что оценил  ее откровенность, и еще раз пожелал на собственном опыте убедиться в том, что жаркое лето, как и буйная весна, пора любви с первого взгляда.
   - Твои слова, да Богу в уши! – мечтательно произнесла Даша и тотчас спросила. – Когда заскочишь? Мои предки купили квартиру в Майями, я одна – тоскую. Может, заглянешь: выручишь по старой дружбе? Когда жене будет «низзя»? Прочистишь кран на кухне? – Она вульгарно подмигнула и ткнула себя пальцем в грудь. – Надо склеить разбитое сердце.
   Андрей отставил бокал с минералкой и твердо сказал «нет».
   - Забудь, что было.
   Она закусила губу, развернулась и зашагала прочь, гордо вздернув подбородок. Проходя мимо стайки светских хроникеров, она неожиданно обернулась и громко предупредила.
   - Будь внимателен на перекрестках!
    Через несколько дней после этой негаданной встречи, получив отрихтованную машину в автосервисе, Андрей отправился на тренировку и по пути подвез симпатичную девушку, мокнувшую под дождем в одном легком платье. Не успела она сесть в салон, как дождь усилился. Через две минуты он уже хлестал, заливал лобовое стекло – «дворники» мотались, как бешеные, и не успевали смахивать воду.
   - Вот спасибо, - рассыпалась в благодарностях девушка, поглядывая на промокших пешеходов и мутные потоки, несущиеся по мостовой. – Забыла дома зонтик.
   Андрей резко притормозил перед «зеброй», пропустил старуху с мопсом на руках, затем бродягу с  детской коляской, доверху набитой пивными бутылками, пацана на «роликах», и  спросил девушку, что она ищет у себя в ногах?
   - Мобильник уронила, - отчего-то покраснев, ответила она и разогнулась. – Вы так резко затормозили.
   - Извините, - буркнул Андрей, наклонился, пошарил рукой и подал ей скромненькую «мотороллу». – Она?
   - Она, - кивнула девушка и как-то так хорошо посмотрела, что ему захотелось узнать ее имя. Звали ее Таней, работала она в редакции газеты «Дейли-спорт».
  - Нет, не журналист, менеджер по рекламе, - ответила она на его вопрос и одарила благосклонной улыбкой. - Я вас сразу узнала, - расправляя влажное платье на коленях, обрадовано заговорила она. – Девчонки обалдеют, когда я им скажу, что познакомилась с Андреем Куренцовым!»
   Он уже привык к тому, что его узнавали на улицах и девушки в последнее время сами заговаривали с ним.
   - Любите футбол?
   - Больше теннис, - смутилась она, и он понял, что кривить душой она еще не научилась.
   - Все равно, - сказал он. – Запишите мой контакт. Если захотите посмотреть финальный матч «Армады», одна или с  подругой, (билеты на него всегда достать проблематично), позвоните: я организую. Только звоните заранее.
   - Ой, - произнесла она и записала номер его телефона. – Если это вас не затруднит.
   - Ничуть, - отозвался Андрей и высадил ее там, где она указала. Рядом со станцией метро «Новослободская».
   Двенадцатого июля возобновился чемпионат России по футболу. Сборная распалась. Игроки вернулись в свои клубы. Кто-то сел на лавку запасных из-за давних трений с коучем, кто-то «добегивал» перед новым трансфером.
   Андрей  никуда не собирался уходить из «Армады», в которой отыграл уже два сезона и добивал третий. Да его бы и не отпустили. Он теперь не просто Курень-Циркач, нападающий и капитан команды, он еще и чемпион Европы. Настоящая звезда, черт бы вас побрал! Теперь никто не скажет: «Здрасьте! Это еще что за чмо? Вас здесь не стояло». Стоял. Навеки встал на пьедестал почета. Историю чемпионатов не переписать. Это не история болезни или история страны. Это нечто иное, нейтрально-стабильное. Никого особо не волнующее и оттого незыблемое.
    На следующий день после приема в Кремле Андрей включил ноутбук, набрал в поисковике свою фамилию. Заглянул в раздел спортивных новостей, пробежал глазами по рекламным колонкам. На одном из сайтов прочел, что цена на него в европейских трансфер-листах поднялась до двадцати пяти миллионов евро. Московское «Зарядье» и питерская «Плеяда» готовы были вести речь о сумме, значительно большей.
   «Не знаю, - подумал тогда он, - со мной никто пока не толковал, если не считать краткой беседы с  Широглазом».   На вопрос Аркадия Львовича о его «заветном желании» Андрей честно ответил:
    - Хочу играть в «Армаде».
   Новый контракт обещал новую ставку, как зарплаты, так и премиальных, но менять команду не хотелось.  Сыгранность дорого стоит. Да и с ребятами сдружился  -  водой не разольешь.
   Аркадий Львович ничего не сказал, но руку пожал с чувством.
  В общем, ничто не предвещало ближайших перемен в судьбе,  и Андрей был доволен собой: неплохо потрудился.   
   Пресса и специалисты единодушно утверждали, что такой беспримерной щедрости в пасах, такого сказочно-яркого набора финтов и ударов, такой скорости и умения организовать атаку с ходу, какими обладает Андрей, не было в отечественном футболе, наверно, лет тридцать, а то и поболе.
   Ему лестно было читать о себе хвалебные отзывы, но он понимал: то, что говорилось о нем, как о футболисте сегодня, вряд ли останется верным какое-то время спустя. У спортсменов век короткий.
     Андрей хорошо помнил, как часто возвращался после игры, изнемогая от усталости, с одним-единственным желанием: рухнуть и уснуть. Футбол выматывал до предела. Сказывался напряженный ритм турниров, закрученных, как дьявольское колесо.
     «Армада» уверенно занимала третью строчку в турнирной таблице, уступая первенство питерской «Плеяде», прикупившей классных игроков, и своему настырному и давнему сопернику: клубу «Литейщик».
    После того, как национальная сборная завоевала титул чемпиона Европы, в прессе пошел серьезный, конструктивный разговор об изучении тренерских новаций Кучера и внедрении их в практику подготовки клубных команд. Вынь да положь секрет великолепия, продай право первородства за чечевичную похлебку общественного одобрения. Кучер не отказывался, но и не горел желанием «метать бисер».
    - Единство конкурентов? – недоуменно пожимал он плечами  и презрительно фыркал. – Это что-то новенькое. Не может быть такого. Никогда.
 В итоге, тренировочный рацион футболистов в соперничающих «конюшнях» становился все обильнее, но голод болельщиков по красивой игре не проходил.
   Футбольные клакеры требовали «самоотдачи» и восхваляли разнообразие стилей. Футболисты плевались.
   - Да кто они такие, эти «квакеры»?
   В  самом деле, кто?
   Уж если продажность депутатов перестала шокировать наивных избирателей, то, что вы хотите от футбольных зазывал? Мальчики на побегушках. Подай, принеси. В том смысле, что обеспечь нужный «резонанс» общественного мнения и не встревай, когда тебя не просят.
   После тренировки Андрей вместе со всеми вышел на улицу и направился к своей  машине, на запыленном багажнике которой кто-то сделал надпись: «Помой миня, я вся чишуся». Каракули, сделанные пальцем, явно принадлежали первоклашке.
  Он открыл дверь, достал из «бардачка» чистую тряпку, смахнул безграмотный призыв и услышал предложение Ефима.
   - Айда, с нами!
   - Водку пьянствовать? – отозвался Андрей, заведо зная ответ, прозвучавший  более, чем завлекательно.
   - Телок мацать, сок давить.
   - Нет, я домой. Дочка болеет.
   -  Ну да, - спохватился Ефим, - извини. Считай, что предложения не было.  – Он  забрался в свой новый джип «HONDA ACURA», помахал и лихо вырулил со стоянки.
   «Нет, нет, - сказал себе Андрей, - домой, к жене». Он словно заново в нее влюбился, испытывая непреодолимый душевный подъем. Он счастлив. В самом деле, счастлив. Все, о чем можно мечтать в двадцать лет, у него есть: любимая жена, семья, ребенок. Деньги. Денег было больше, чем достаточно.
   Только бы Сонечка выздоровела.
  Стерев безграмотную надпись, исполненную укоризны, он содрал с лобового стекла рекламный листок с заманчивой картинкой, на которой обнаженная красотка примеряла сапоги, швырнул его под колесо и уже собирался сесть за руль, как его окликнули.
   - Андрей!
   К нему приближалась симпатичная рыжеволосая девушка в белом топике и белых шортах – с красивым «цейлонским» загаром.
   Глаза светились природной сметливостью.
   - Можно на «ты»? – протянула она руку для пожатия и назвалась Жанной.
   - Давай, - без особой радости сказал Андрей.
   - А почему Ивана нет?
  - Попал в больницу.
  - Чо ли? – она фальшиво испугалась. – Тюльку гонишь!
  - Да нет, - нажал кнопку зажигания  Андрей и пристегнул ремень безопасности.
   - Ой, - Жанна взялась за сердце.
   - Ничего страшного, - поспешно успокоил он ее. – Аппендюк дернули.
   - Чо?
   - Аппендицит, говорю, - пояснил Андрей. – Уже прооперировали. Завтра съезжу, навещу.
   - А я его знакомая, - смущенно пробормотала девушка. – Подруга.
   - Могла бы сама позвонить.
   - Да мы поскубались.
   - Понятно, - хмыкнул Андрей, вспомнив Дашкин «выверт» и взялся за дверь, чтобы прикрыть ее.
     Она закусила губу.
   - Ты на машине?
   Более дурацкого вопроса задать было нельзя.
   - Как видишь.
   - Подбросишь?
   - А тебе куда?
   - Кутузовский проспект.
   -Садись.
   Когда машина набрала скорость, спросил.
   - Куда конкретно?
   Она назвала адрес. Это было не совсем по пути, но дорога была относительно свободной, и Андрей решил, что вполне может оказать любезность, довезти подружку Ивана до дома, тем более, что она, сославшись на ссору с его другом, просила передать ему те вещи, что он оставил у нее. Ветровку, махровый халат и шлепанцы.
   - Сама не хочешь передать?
   - Нет, с меня хватит, - со вздохом обманутой «вкладчицы», напрасно поверившей в баснословные уверения лопнувшего банка, жестко отрезала Жанна, но уже через минуту с жаром рассказывала о своей испепеляющей любви к Ивану и о том, что, будь ее воля, она бы его «своими руками удушила».
   - Кобель чертов!
   Из  ее пламенного монолога Андрей понял, что она «коренная москвичка скромного достатка»,  но после окончания театрального училища стала сниматься  в телесериалах и надеялась на успешную карьеру в мире  киноискусства. Внешность у нее была смазливая, речь модно-похабная, вот разве что движения… как бы заучены: раз и навсегда. Претензия на изящество всегда выглядит вульгарно. Было видно, что она взяла за правило нравиться мужчинам и приучала себя к амплуа героини-любовницы с повадками женщины-вамп. Быстро сообразив, что она собой представляет, Андрей потерял к ней интерес и включил радиоприемник, поймав «Милицейскую волну». Прослушав несколько знакомых саунд-треков, переключился на радио «Шансон», поморщился, и плавно перешел на «Юмор FM».
   Хохмили неизвестные придурки. Смешно не было.
   Он повернул на Кутузовский проспект и врубил магнитофон с доисторической композицией  «LED  DZEPPELIN» - на полную катушку.
   Солидный музон для состоятельных господ.


                Глава вторая

   Когда Андрей вошел вслед за Жанной в квартиру,  ему в глаза бросился беспорядок: пол прихожей был завален всевозможной одеждой и обувью.
   - Проходи, - довольно грубо подтолкнула его хозяйка квартиры и сунула ему в руки какую-то сумку. – Держи. Это Ивана. А на раскардаш не обращай внимания. Это я вещи отбираю для своих родственников. – Она быстро прошла в ванную, подала ему тюбик зубной пасты, щетку и расческу, велела подождать, открыла платяной шкаф, попросила придержать дверцу,  и  Андрею ничего не оставалось делать, как помогать ей. – Чертова куртка! Куда же она, блин, запропастилась? И шлепанцы, зараза, не могу найти.  Где-то здесь, а где? – Она резко выдвигала ящики комода, швыряла на пол их содержимое и не уставала повторять, что с Иваном, «этим гадом»,  просто невозможно жить нормальной девушке. – Я на съемки, он – по ****ям!  - Часть вещей она отгребла ногой в угол и велела Андрею увязать их в узел из старой простыни. – Я эту шваль уже носить не буду, а в деревне и такому рады. Ближним надо помогать, не так ли?
  - Конечно, - согласился Андрей,  не понимая,  почему сортировкой вещей нельзя было заняться в другой раз?  Он даже чертыхнулся про себя: умеют бабы мужика запрячь, заставить делать то, что нужно им.
 - Да ты садись, я быстро, - направилась она к двери. – Заберу ключи у соседки: просила почту забирать, да и, вообще, присматривать, вдруг кран прорвет или еще чего? Забрала бы раньше, да она угодила в больницу, а  сегодня должны выписать. – Она посмотрела на дисплей своего мобильника и как-то нервно передернула плечами. -  Да брось ты эту сумку. Открой холодильник, там пиво.
   - Я за рулем.
   - Как хочешь.
   - Может, я пойду?
   - Ты что? – чуть ли не силком усадила она его на кухне. – Я еще ветровку не нашла. Ключи заберу и вернусь. Туда и обратно.
   Она выскочила из квартиры и захлопнула за собой дверь.
      Торчать на кухне Андрею никак не хотелось,  и он вышел в коридор в тот самый момент, когда в квартиру вломились «омоновцы».
   - Лежать!
   - Бояться.
     Его сбили с ног, заломили руки за спиной, сцепили их наручниками. Короткоствольный автомат уперся  в ухо – по щеке потекла кровь. Обшарили карманы, изъяли документы и мобильник. От растоптанных ботинок милиционеров остро разило потными ногами и жирным гуталином. Андрею вменили в вину попытку ограбления квартиры гражданки Водовозовой Жанны Анатольевны: эксперты-криминалисты обнаружили отпечатки его пальцев на дверце холодильника, кухонном столе и полированных поверхностях мебели.
   Ошеломленный натиском «ОМОНа», сбитый с ног, с заломленными руками, намертво стянутыми наручниками, Андрей никак не мог собраться с мыслями, чтобы понять толком, что произошло. Да и сними с него «ментовские браслеты», посади в кресло и отведи от него короткие стволы десантных автоматов, он и тогда не понял бы значения случившегося. Слишком быстро все свершилось. Неожиданно.
   «Гнида какая! – выругался про себя Андрей, подумав о мнимой подружке Ивана. – Так ловко все подстроила, и я, баран, повелся».
   Решетчатая дверь, сваренная из толстых металлических прутьев, с лязгом захлопнулась – Андрей оказался в «капэзэ» - в камере предварительного заключения районного отделения милиции. Какое-то время он стоял, тупо соображая, как такое с ним могло произойти, а затем прошел к стене и привалился к ней плечом, не различая тех, кто копошился рядом.
  Минут через пять  в «обезьянник» упекли  бесноватого алкаша, который грозился  урыть всех «на!».
    - Подохну, а глотки порву!
   Левый глаз его был налит кровью.
   Андрей вновь ощутил себя жертвой злого розыгрыша. О том, что это целенаправленный заговор, он еще не думал.
   Дымовая завеса табачных воскурений, отвратного парфюма и алкогольного «выхлопа» мало,  чем отличалась от той, что затягивала трибуны стадиона по окончании матча,  и своей плотностью напоминала смесь бензиновой гари и битумного марева в центре Москвы в июльскую жару.
   Дышать было нечем.
   Он стоял перед решеткой камеры, как перед лицом своего несчастья – убитый и раздавленный случившимся, и никак не мог найти ответа на горькие и гневные вопросы: почему это произошло именно с ним? Кто испытывает сердечное удовлетворение, причиняя ему горе и совершая очевидное зло?
   Но в глубине души он все-таки надеялся, что справедливость восторжествует. В его деле разберутся,  и все образуется: его освободят, как арестованного по ошибке, по недоразумению. Он верил, что руководству клуба удастся сделать это без труда. Что ни говори, он капитан команды, европейский чемпион, ему пожимал руку Президент страны; к тому же, он ни в чем не виноват. Все, что с ним произошло, подлая инсценировка. Перевод стрелок, как говорят «блатные». Его разум отказывался сознавать, что еще никому в мире не удалось отделить тюремную камеру от ошибок правосудия, так же, как невозможно представить ложь, коварство и предательство, царящие в  мире, без сопровождающих их наветов, поклепов и вероломства.
   Затем Андрея вызвали на допрос, предварительно «откатав» его пальцы на дактилоскопической карте. Связаться с домом и руководством клуба ему не дали.
   - Много хочешь, мало получишь, - мрачно отшутился узкоплечий капитан с впалыми щеками курильщика дешевых сигарет. Он повертел в руках его водительские права, удостоверение игрока футбольной команды «Армада» и, внимательно сличив фотографию с «оригиналом», презрительно швырнул документы в ящик своего стола. – Я таких ксив сколько угодно намалюю. Тоже мне, рисовщик!
   Было, было в этой «подставе» что-то такое, чего Андрей никак не мог понять.
   Согласно заявлению гражданки Водовозовой Жанны Анатольевны у нее пропали следующие вещи, принадлежавшие ей «на правах частной собственности»: золотая цепочка с кулоном в виде сердечка «из того же металла» и антикварный гарнитур, состоящий из диадемы с бриллиантами и колье, доставшиеся ей в наследство. Поскольку данных предметов у задержанного гражданина Куренцова Андрея Юрьевича при обыске не оказалось, (тщательный осмотр квартиры результата не дал), дознаватели решили, что от вещественных улик «подозреваемый» успел избавиться, спустив их в унитаз, воздуховод или выбросив с балкона. (Через два дня озадаченный участковый милиционер нашел под окном квартиры гражданки Водовозовой  Ж.А. золотую цепочку с кулоном, стоимостью в пятьсот восемьдесят рублей, которую опознала потерпевшая, как свою личную). Данный факт прямо указывал на оперативную смекалку сыщиков и давал право рассматривать его, как «неопровержимое свидетельство умышленного сокрытия следов преступления» со стороны задержанного «домушника». Суд выдал санкцию на  арест, и Андрея поместили в следственный изолятор № 2.  Сфоткали на память.  Этому способствовало подлое стечение обстоятельств. Оказывается, спустя сутки после задержания Андрея,  в городскую прокуратуру поступило заявление от гражданки Паниной Алевтины Савельевны об исчезновении ее дочери, Татьяны, работавшей в отделе рекламы газеты «Дейли-спорт».  Девушка ушла на дискотеку и не вернулась домой. По чистой случайности, она забыла дома свой мобильник, в котором оперативники уголовного розыска обнаружили контактный номер Андрея. Он сразу же попал в круг подозреваемых,  и рассказал следователю прокуратуры,  каким образом  познакомился с пропавшей без вести Татьяной.
   - Шел дождь, смотрю, девчонка мокнет, взял, подвез.
   - Кончай понтоваться, - не поверил ему коренастый крепыш с погонами майора, которому было поручено вести дело.  – Классных телок просто так в машину не сажают.
   - Говорю, как было.
   -  Это ты сейчас так говоришь, - ухмыльнулся следователь, не сводя с Андрея изучающего взгляда,  - потом запоешь по-другому. Лучше сразу признайся, что грохнул девку, а труп закопал.   
   Андрей покачал головой: не было этого.
   На следующий день его вновь вызвали на допрос и показали несколько фотографий, на которых  был запечатлен труп Татьяны Паниной, найденный в лесном массиве Одинцовского района. Теперь ему предъявляли обвинение в ее изнасиловании и убийстве путем удушения.
  Ему стало дурно. Чем тяжелее, несправедливее обвинение, тем труднее на него ответить. То, что произошло, вернее, то, что с ним сотворили, казалось актом какой-то дикой, ужасной по своей циничности пьесы, сюжет которой был неподвластен его разуму. Мир его жизни, его спортивной карьеры и семейного счастья рушился на глазах и превращался в прах. И это при всем, притом, что никакой его вины не было. Следователь,  будто начитавшись «желтой» прессы, стал к месту и не к месту попрекать Андрея «беспризорным» детством и многозначительно цитировать себя: «Безотцовщина приводит к преступлениям». При этом так страдальчески морщил лицо, словно напрягал последние душевные силы, лишь бы удержать подследственного от гибельного шага. Вместе с тем он должен был сознавать надуманность обвинений, выдвинутых против Андрея. Но нет, не сознавал. Мало того, относился к нему, как к баловню судьбы и видел перед собой не центрального нападающего всеми любимой московской команды, ее капитана и лучшего футболиста европейского чемпионата, а избыточные деньги, обвальную славу, бесчисленных поклонниц, готовых на все, лишь бы кумир дотронулся до них. Шикарные автомобили, великолепная квартира, лучшие курорты – роскошь и блеск, недоступные многим, затмевали собой живой образ того, в чьем деле он должен был разобраться со всей объективностью.
    - А как вы объясните тот факт, что  под задним сиденьем вашего автомобиля  «BMW» седьмой модели -  следствием обнаружены два пакета с кокаином, общим весом полтора килограмма, и сто граммов героина? – майор хищно прищурил глаза, точно собирался выстрелить по движущейся мишени. – Вы перевозили наркотики, употребляли их или являетесь дилером?
   Андрей сделал удивленные глаза. Что он мог ответить? Ничего.
   - Это не мое. Я оставлял машину в автосервисе.
   - Где, когда? – живо поинтересовался следователь и велел подробно описать свою встречу с Жабой: с Жулебиным Виктором Степановичем.
   Андрей постарался, как можно точнее описать свой разговор с «другом детства».
   - Нормально, - прочитав его показания, удовлетворенно хмыкнул следователь. – Есть, над чем подумать.   
   Через полчаса двери камеры с лязгом закрылись за Андреем.  Когда он поздоровался,  ему указали на свободную «шконку», и он тотчас лег, отвернувшись к стене.
     Не забиваешь ты, забивают тебе.
     - Приятель, - ткнул его кто-то в плечо. – Так не пойдет.
     - Что «не пойдет»? – напрягся Андрей, больше всего хотевший, чтоб его оставили в покое или дали позвонить домой,  объяснить, как он попал в СИЗО – следственный изолятор.
     - Прописочку оформить надо. - Обитатели камеры с напряженным любопытством смотрели на него.
   - В  каком смысле? – спросил он.
   - Койко-место – десять евро.
   - Да у меня все бабки выгребли.
   - Уй -ха-ха! – дружный гогот был ответом на его ошарашенный вид.
   - Не ссы, манюня. Шутка, - сказал веснушчатый парень с гнилым передним зубом. Расслабься.
   Андрей кивнул и уткнулся в подушку. Находиться в камере было невыносимо. Хотелось разбить себе голову, лишь бы покончить с этим кошмаром раз и навсегда.
   Один и тот же вопрос не давал ему покоя: кто, а главное, зачем, вырыл ему яму и заманил его в нее? Жаба? Да, скорее всего, он. Подбросил в «бэху» наркоту. Но с какой целью? Отомстить? За давнюю ли, новую обиду? Вряд ли.  А вдруг бы Андрей сам обнаружил наркотики? Нашел и вытряхнул в помойку, в мусоропровод? Выходит, Жабу попросили это сделать. Кто, неважно. Попросили те, кому он не мог отказать. Был у них на «крючке» или ему заплатили. И те, кто платил и просил, знали, что вскоре Андрея возьмут, арестуют, и он не успеет найти наркоту и спустить ее в канализацию. Выходит, все они в одной связке: и Жаба с его наигранной радостью встречи, и мнимая подруга Ивана, заманившая и  разыгравшая Андрея, как лоха. Он сразу отмел предположение, что «актерка» и «друг детства» Жаба знают о своем существовании и объединены тайной заговора. Вероятнее всего, их использовали «втемную». По одиночке. Чтобы в случае чего, так же, по одиночке, и убрать. Любой свидетель, как изжога: хочется избавиться.
    На следующий день Андрея перевели в знаменитую Бутырскую тюрьму.
  - Неподражаемый Циркач? – всплеснул руками долговязый парень в воровских наколках по всему телу. В камере было душно, и он сидел в одних трусах. - Андрей Куренцов?
  - С нами в одной камере? – не поверил худоребрый мужик в порванной тельняшке и возбужденно потер руки. – Братва, есть повод выпить!
   - Исторический момент, - заключил тот, кто сидел в одних трусах и подошел ближе.
   - Леха-гопник.
   Андрей вынужден был пожать ему руку.
   Разговорились.
   Узнав о том, что Андрей хотел бы позвонить домой, татуированный Леха пошептался с коридорным «дубаком» и тот, за двести пятьдесят рублей дал свой мобильник.
   Андрей отослал эсэмэс: «Света, отзовись!»
   Молчок.
   Тогда он позвонил матери. Она всхлипнула, услышав его голос, но тут же взяла себя в руки и сказала, что Света в больнице: Сонечку вновь поместили в бокс для «отягченных» пациентов.
    - Мне сказали, что ты арестован. Тебя подозревают в серии домашних краж и убийстве какой-то девушки, - Ольга Владимировна снова заплакала.
   - Не верь ничему, - успокаивающим тоном ответил он ей. – Нанимай адвоката, свяжись с руководством  клуба. Это явная подстава.
   - Что?
   - Недоразумение, - почти по слогам произнес Андрей и напористо добавил: - Все это, мама, ложь и провокация.
   - Я сама так думаю.
   - Вот и хорошо.
     Ольга Владимировна рассказала, что, когда он не вернулся домой, ей позвонила Светлана, спросила, не у нее ли Андрей?  Она сразу всполошилась и стала названивать ему. Кто-то включил связь, подышал в трубку, но на ее вопрос: «Андрей, ты меня слышишь»? ответа не последовало. Телефон отключили. Это сильно взволновало Ольгу Владимировну,  и она поехала к Светлане, чтоб вместе решить, что им делать дальше, если Андрей так и не появится. Ни в одиннадцать часов вечера, ни в первом часу ночи, ни в половине второго ожидаемого звонка в дверь  они не услышали, и Светлана набрала номер милиции. Сообщила об исчезновении  мужа: Куренцова Андрея Юрьевича. Описала его внешность, продиктовала паспортные данные. Сказала, во что был одет: черные джинсы, белая майка с коротким рукавом; на голове бейсболка с номером «9».
  Ольга Владимировна добавила, что на ногах у него были кроссовки фирмы «FAVORIT» - белые с красной подошвой.
   Всполошенным женщинам посоветовали «шибко не тужить»: Куренцов – парень молодой, известный футболист, загулял, видно, с кем не бывает?  И клятвенно заверили, что «разберутся» с прогульщиком, нарушителем «семейного спокойствия»,
   Светлана, успевшая позвонить своим родителям и зафиксировать в их сознании факт неожиданного загула непутевого мужа, пригласила Ольгу Владимировну на кухню, взяла с собой переносной телефон и стала жаловаться на Андрея.
   - Он практически неуправляем. Эгоист ужасный.
   - Что же делать, Светочка? – виноватым голосом оправдывалась Ольга Владимировна. – Рос он без отца, рано узнал улицу, самостоятельность. Должно пройти какое-то время, чтобы он начал прислушиваться к твоему мнению.
    Сонечка спала беспокойно, у нее вновь поднялась температура, и Светлана часто отлучалась в детскую.
   Под утро раздался звонок – звонили из милиции. Сонный голос сообщил, что Куренцов Андрей Юрьевич задержан на месте преступления при ограблении чужой квартиры.
    - Может быть, это не он? – оглушенная неожиданным известием, переспросила Светлана. – Однофамилец какой-то?
   - Да нет, - ответил дежурный. – Футболист, тот самый.
   - Этого не может быть! – в один голос запротестовали женщины, радуясь тому, что Андрей жив и возмущаясь нелепым обвинением. – Да он сроду чужого не возьмет! – воскликнула Ольга Владимировна, но трубку опустили на рычаг. Светлана заплакала, не зная, как быть и что думать,  а Ольга Владимировна заторопилась в то отделение милиции, куда был препровожден «под стражей» ее сын.
   - Светочка, - сказала она на пороге, - срочно звони в клуб;  как жена, ты вправе это сделать, и сообщи руководству о наглой провокации. Попроси кого-нибудь из менеджеров, а лучше самого президента «Армады», чтобы он обеспечил Андрею солидную защиту. Андрей свое отдаст, но чужое не тронет.    Как всякая любящая мать, она хорошо знала своего сына, но плохо знала людей состоятельных, добившихся особого положения в обществе, каким был президент московского клуба «Армада». Когда Светлана плачущим голосом сообщила ему о задержании Андрея в чужой квартире при «попытке ограбления», чего ей, конечно,  говорить не следовало, он жестко отрезал: «Это ваше частное дело» и больше разговаривать не стал. Она еще несколько раз набирала его номер, но ответа не дождалась. По всей видимости, ее номер заблокировали. Внесли в «черный» список. Тогда она позвонила Кучеру, чей домашний номер нашла в телефонном справочнике. Николай Николаевич встревожился не на шутку. Он уже все знал. Президент клуба поставил его в известность, попросив «не мешать» проведению следствия. Но тренер дозвонился до милиции и, ничего толком не узнав, послал на выручку Андрею знакомого адвоката, часто защищавшего интересы клуба в различных судебных инстанциях и не зависевшего напрямую от руководства «Армады».
     Затем он созвонился с Широглазом. Аркадий Львович не был брезглив в средствах для достижения цели и тотчас связался с нужным ему человеком.
   - Вытаскивайте Куренцова, - сухо распорядился он, уверенный в том, что в жизни нет такой ситуации, которую нельзя использовать с выгодой для себя, но его командное распоряжение не возымело силы. Кто-то более влиятельный, нежели Аркадий Львович, был заинтересован в том, чтобы «Армада» оказалась обезглавленной: лишилась основного «забивальщика».
   Редкая сволочь, надо сказать.
   Кто не способен обольстить, вынужден интриговать.
   Нанятый Кучером адвокат встретился с Андреем, с его матерью, пообещал всячески содействовать им в ходе предварительного следствия, но уже через два часа сослался на чрезмерную загруженность и срочно убыл в загранкомандировку. Охваченная недобрым предчувствием Ольга Владимировна кинулась в ближайшую юридическую контору и заключила договор с понравившимся ей адвокатом: женщиной лет пятидесяти с ранней сединой в красиво уложенных волосах и сочувственным взглядом. Она внимательно выслушала ее, что-то сразу записала у себя в блокноте и нахмурилась.
   - Если то, что вы мне говорите, соответствует действительности, я имею в виду предельную честность вашего сына, боюсь, что вызволить его будет непросто.
   - У меня есть деньги, - поторопилась заверить ее в своей платежеспособности Ольга Владимировна, полагая, что адвокат таким образом набивает себе цену и заранее желает «застолбить» сумму вознаграждения. – Сын тоже не беден.
   Адвокат покачала головой, как бы говоря, вы меня не так поняли, и поделилась своими опасениями, что, если кража с участием Андрея инсценирована, значит, есть режиссер, заинтересованный в том, чтобы центральный нападающий футбольного клуба «Армада» был скомпрометирован и осужден.
   - Иной раз профессионального домушника, у которого двадцать судимостей, легче защитить перед лицом Фемиды, нежели честного человека, искусственно загнанного в угол. Вы меня понимаете?
   Ольга Владимировна согласно кивнула, хотя бессонная ночь, проведенная в самых ужасных предчувствиях, и необходимость юридической защиты сына, навалились на ее измученную душу тяжким грузом и лишили способности что-либо понимать. Ее лицо посерело, в подглазьях залегли морщины.
   - Что мне сейчас делать?
    - Во-первых, успокоиться, - посоветовала адвокат, глядя на руки Ольги Владимировны: пальцы дрожали. – Во-вторых, если есть возможность, взять на работе отпуск без содержания и прийти в себя. На работе это сделать будет трудно.
   - А в третьих? – робко поинтересовалась Ольга Владимировна, начиная понимать, что получить отпуск без содержания в поликлинике, где уже половина врачей уволилась из-за обидно низких окладов, будет крайне трудно, если не сказать: проблематично.
   Адвокат коснулась ее запястья.
   - Держите меня в курсе событий. Вам могут звонить неизвестные люди, угрожать, запугивать, требовать выкуп, провоцировать на совершение противоправных действий, тем самым окончательно запутывая следствие и усугубляя тем самым  не только тягостное положение вашего сына, но и ставя под угрозу выход на свободу.
    - Все так серьезно?
    - Времена такие, - ответила адвокат, не вдаваясь в подробности.

   
   
                Глава третья
            
    Несмотря на все старания матери и друзей, в выдаче Андрея на поруки было отказано, даже под большой денежный залог. Сразу же после первого допроса его отвезли в следственный изолятор № 2, а затем перевели в  знаменитую Бутырскую тюрьму.
   Раздели, обыскали, сделали снимок на память. Сводили в баню и выдали постельное белье.
  - Циркач, ты на крючке, - по-свойски сказал Федя-Судак, карманник из Таганрога, когда узнал о злонамеренной «подставе». – Кабала свиданок обеспечена.
  Вскоре Андрею дали возможность встретиться с матерью. Она предложила дать взятку следователю: от него все зависит.  Андрей  уже знал, что подследственные устанавливали связи с родными и близкими через своих дознавателей, которые передавали им деньги, табак, иногда «колеса» - необходимые лекарства. За энную сумму, понятно. Лохов нет. Поэтому еды и денег в камере было навалом. Если чего и не хватало, так это женщин, вина и наркоты. Помимо, разумеется, свободы. Он поразмыслил над предложением матери и запретил ей даже думать об этом.
   - Я ничего преступного не совершал. Не грабил и не убивал. Поэтому, забудь: никаких взяток.
   - Говорят, надо судье.
   - Обойдется. Если захотят, на нее первую надавят.
   Мать подумала и согласилась.
  Выглядела она постаревшей, растерянной. Пальцы ее комкали платок. Было видно, что Ольга Владимировна много плакала и терзалась тем, что сын вырос без отца, и все то, к чему она так любовно старалась его приохотить, в юношеском возрасте отвергалось им с глубоким возмущением и бунтарской бравадой. Да, он с детства был самостоятельным и не терпел возражений, но он всегда был добрым, честным и открытым мальчиком, готовым оказать помощь и выразить сочувствие.
   - Андрюша, - обратилась она с трудным для себя вопросом, - ты ничего от меня не скрываешь? Я должна знать правду.
   Он попытался ободрить ее, улыбнуться, но, испугавшись, что улыбка выйдет жалкой и своей неуверенностью заронит в душу матери семя недоверия,  буднично сказал.
   - Нет. Я ничего от тебя не скрываю.
   -  Ты не наркоман?
   - Да что ты, мама! – отмахнулся он. – Если бы я сидел на игле, я бы уже корчился от абстиненции (это слово он знал от матери с детства, когда она предупреждала его о смертельной зависимости человека от сильнодействующих препаратов, оберегая его от возможного пристрастия к наркотикам). Башку бы рассадил о стену, выклянчивая дозу. Шизел бы от ломки. – Его смешливый, ласково-бодрый тон сразу успокоил Ольгу Владимировну, и она обрадовано улыбнулась.
   - Слава Богу! Все остальное можно пережить.
   Затем она деловито осведомилась.
   - Эта девушка, в чьей квартире ты оказался, кто она тебе?
   - Никто. Я знать ее не знаю. Назвалась подругой Ивана, попросила вернуть ему вещи.
   - Чьи вещи? – испуганно спросила Ольга Владимировна.
   - Ивана, - как можно спокойней ответил Андрей. – Зубную щетку, пасту.
   - Я постараюсь ее разыскать и все подробно выяснить.
   - Это вряд ли что изменит, - поразмыслив над ее словами, ответил Андрей.
   - Не скажи, - невольно понизила голос Ольга Владимировна, - может, она откажется от своих показаний, от иска, и дело закроют за «примирением сторон». Так адвокат сказала. Надо попробовать.
   - А куда мы денем наркотики, которые нашли в моей машине? – задался вопросом Андрей. – Два пакета это много. На статью тянут.
   - Будем уповать на лучшее.
   Из редких телефонных разговоров со Светланой (мобильник ему давал контролер следственного изолятора, за бабки, понятно), Андрей узнал, что она шокирована и возмущена его дурацким поведением. Так и сказала: дурацким.
   - Сам кашу заварил, сам и расхлебывай.
   Это было похоже на предательство. Андрей негодовал. Ведь знала же она, знала, как он любит ее, как переживает за здоровье дочери, не могла не понимать, что он совершенно не виновен в том, что произошло, а все равно упрекала, выговаривала. Словно хотела сказать, что, не будь у него этой страсти – футбола, может быть, он был бы куда счастливее. По крайней мере, в браке. И не сидел бы сейчас, как идиот, в тюряге.
   - Ты все сказала? – спросил он грустно.
   - Все, - ответила Светлана.
   - Больше ничего не скажешь?
   - Нет.
  Андрей прислонился к стене. Он не мог понять, откуда взялась ее жестокость, ее досада на него и черствость? Он понимал, она предана семье, но не ему. И это обижало. Светлана была не столько взволнована его положением, сколько рассержена на него. В ее тоне так и сквозила оговорка: это еще надо разобраться, что у него было с этой актеркой,  и отчего она сменила место жительства? Складывалось впечатление, что за два года семейной жизни она приобрела опыт домохозяйки, но потеряла веру в себя, в ту целеустремленную глупую девчонку, которой мерещилось нечто зыбкое, радужное, именуемое женским счастьем. Теперь ей представлялось, что судьба к ней  - ужас, как несправедлива! И не знала, что предпринять, чтобы избавиться от горя, свалившегося на нее: тяжкое заболевание дочери и непонятно-грязная история с Андреем. Где же был ее ангел-хранитель, когда она выходила замуж за этого рехнутого футболера? Куда смотрели ее глаза, полные слепой веры в неслыханное счастье? Почему ее доченька тает свечой? Почему так? Кто это объяснит? Вопросы задавались ему, Андрею, и он не знал, что ответить. Светлана хотела управлять судьбой и гневалась, что это ей не удается. Он и на расстоянии чувствовал, как боль и гнев душили ее. Боль, как отголосок тех страданий, что испытывала Сонечка, страдавшая в больнице, и гнев, как спасение, чтоб не задохнуться от ненависти к Андрею: нашел время для ****ок, козел!
   Надзиратель забренчал ключами, намекнул, что другим зэкам тоже нужно покалякать с родными, и Андрей вернул мобильник.
   Курильщики чадили синим дымом. Бродяжки, пропойцы, мелкое жулье. Они расписывали во все цвета радуги свои геройские похождения на воле, выказывали  на словах пренебрежение к «ментам поганым» и  всячески хорохорились, стараясь не упоминать о том, что больше всего трепетали и лебезили перед стражами правопорядка. Никто иной, как именно они, пребывая в облачении  «крутой братвы», мгновенно «прикидывались ветошью»,  теряли свою боевую раскраску, панически боясь проявить свою застарелую озлобленность к «чертям в погонах», Они обирали друг друга, заражались гнусными болезнями и щедро делились ими со своими возлюбленными. Речь их была крайне скудна, вульгарна, и этим они походили на ярких представителей деклассированной публики, занимающей самую нижнюю ступеньку социальной лестницы, практически ничем не отличаясь от «золотой молодежи», мелкой поросли столичного бомонда, разве что в лексиконе «юной элиты» преобладал американский сленг, и она чаще скалила зубы перед телекамерами. Лица тусклые, шутки дебильные. Мрак. В камере жара, духота, пот градом.  Тошнотворный смрад неволи. Андрей не курил, а вдыхать табачный дым, пропущенный через два десятка грудных клеток, штука преотвратная. В горле першило, глаза слезились. Дым заволакивал лицо, и он, втянув голову в майку, предавался своим думам. Со стороны могло показаться, что у него жутко болит голова, и он придерживает ее руками, пытаясь сохранить самообладание и не обращаться за помощью к тем, кто сам жалуется на подобное недомогание.   
   Неужели Джозеф Норбейн прав,  и союз с женщиной столь же прочен, насколько ненадежен?
   Когда он уставал от своих мыслей о семье, о доме, на память приходили лица друзей, яркие эпизоды сыгранных матчей, толпы поклонников. Он снова щурился от яркого света софитов и деланно улыбался при виде фотообъективов.
     Когда он в первый раз не вышел на игру, журналисты кинулись к тренеру: «Что случилось с Куренцовым? Где он?  Запил, загулял?». Их вопрос остался без ответа. Тогда журналисты занялись своим любимым делом: гаданием на кофейной гуще и сочинением баек. Интернет запестрел сообщениями о том, что Куренцова купил Абрамович, но сделка держится в секрете. Как скоро он появится в составе королевского клуба, никто не говорил. Одним словом, до тех пор, пока не выяснилась истинная причина отсутствия Андрея на футбольном поле, журналисты держались определенных рамок приличия, ссылаясь на то, что им было рекомендовано избегать «самодеятельности» в добывании «жареных фактов» и категорически запретили использовать информацию, добытую из Интернета. Заодно посоветовали крайне осторожно комментировать и озвучивать реплики ведущих игроков «Армады», равно, как и его руководства.
   По клятвенному уверению редакторов, спортивная пресса «никогда не поощряла бесстыдную ложь», и впредь намерена чинить ему препоны.
   Врали, подлецы! Конечно, врали. Как только им стали известны истинные причины «исчезновения» Андрея, пресса заулюлюкала: «Более невежественного футболиста в истории отечественного спорта еще не было, - писала «Футбольная лига». - Школу он закончил только потому, что научился забивать голы. Тогда же он пристрастился к наркотикам. Вырос среди уголовников. Выкормыш Марьиной рощи. В своем заявлении о зачислении его в команду мастеров сделал семь ошибок! (Кто бы их считал?) Единственным проблеском в его интеллектуальных пещерах можно считать тот факт, что он научился отвечать на все вопросы одной фразой: «Футбол не балет».
     Все спортивные газеты, все бульварные издания с возмущением и гневом описывали богемную жизнь вора-домушника и законченного наркомана Куренцова, не жалея красок и мрачных тонов.  Бульварные газеты Москвы, спортивные еженедельники и телевизионные каналы, не говоря уже об Интернете, не замедлили сообщить об аресте «вчерашнего кумира миллионов», а ныне «убийцы и наркомана» Андрея Куренцова, сочинив сенсационные заголовки. Кричаще-броские и цинично-подлые.
           «Оборотень в футболке». «Звезда на игле». «Форвард – маньяк».   Заголовки с каждым днем становились крупнее, а статьи разоблачительней. Ни о какой «презумпции невиновности» речь не шла. Появились даже интервью с бывшими подружками Андрея. Больше всего ему нагадила Дашка. Отомстила за «кидок», за его женитьбу.  Не смогла простить сделанного им выбора, его скоропалительной любви с первого взгляда. Она назвала три или четыре десятка женских имен, чьи обладательницы якобы пострадали в свое время от сексуальных домогательств Андрея. Охранники ночных клубов и казино, ни разу не видевшие Андрея, кроме как по телевизору, тоже ухитрялись «зашибить деньгу», сочиняя байки про его скандалы и драки с посетителями. Оказывается, чуть ли не все работники милиции, наряду с инспекторами ГИБДД, стойко терпели его «бытовое хамство и страсть к рукоприкладству». Не счесть сбитых  с их представительски-властных затылков форменных фуражек, не пришить всех, сорванных им погон, не утереть всех оплеванных и не отомстить за оскорбленных. Как говорится, никто так искусно не изображает жертв насилия, как уличные проститутки. На чужом несчастье многие хотят подзаработать.
   - Как вы думаете, ему устроят побег из тюрьмы? – спрашивали друг друга телеведущие и переадресовывали свой вопрос чиновникам Минюста. Те многодумно морщили лбы и разводили руками, что можно было расценивать, как молчаливый ответ: «В наше время все возможно». Если пресловутый Саша Македонец убежал из следственной тюрьмы, что мешает сделать это Куренцову? Ни-че-го. Пеницитарная система насквозь прогнила, и нужны годы, чтобы хоть как-то усмирить коррупцию.
   Газетчики не оставляли в покое и Светлану, осаждая ее во дворе дома или онкологической клиники, где тихо угасала ее дочь.
   - Какой позор жить с таким мужем! – фальшиво-сочувствующим тоном восклицали тележурналистки и старались показать крупным планом изможденное бессонницей лицо Светланы, в заплаканных глазах которой стоял страх перед людьми.
   Воздух вокруг нее, как и вокруг личной жизни Андрея, был пропитан смрадом наживы и откровенной травли. Ату его, ату!
   После прочтения ряда статей, высосанных из пальца и списанных с грязного потолка, ранее сдержанный и спокойный Андрей, возненавидел «работников пера».
   «Суки позорные! – клеймил он журналюг, прибегая к тюремному жаргону. – Хер вы от меня теперь дождетесь интервью»!
   Ничто так не угнетало и не приводило Андрея в ярость, как подлые попытки  опорочить его личную жизнь. Он начал понимать возмущение Светланы. Это все они, проклятые газеты, бесовское телевидение, зловонный интернет! Теперь все знали, что ее муж сидит в тюрьме, что он под следствием и обвиняется в особо тяжких преступлениях. Невольно озвереешь и не захочешь никого видеть! Даже отца своей дочери.
    Самое обидное, что под разгромными, провокационно-клеветническими статьями (суд-то еще не состоялся, вина не доказана), встречались фамилии тех, кто еще недавно захлебывался от восторженной скороговорки и комплиментов, расточаемых в адрес Андрея – гордости российского футбола.
   В общем, прессинг шел по всему полю. Вчерашнего кумира втаптывали в грязь. Учили сирых: «Не строй двора у князева крыльца».
    Андрей на личном горьком опыте узнал, что у толпы любимцев нет: она любит лишь себя саму. Ложь пугает людей честных, но радует всех остальных.
   Если раньше он думал, что слава – купель блаженства, то теперь он точно знал: это котел с кипящей смолой.
   Андрея вызывали на допросы, сверяли его показания с показаниями лжесвидетелей, якобы видевших, как он уводил свою «жертву» в лес, склоняли самооговору.
   - Раньше сядешь, моложе выйдешь. Добровольное признание смягчит участь на суде.
   Всякий раз, беседуя со следователем, Андрей понимал, что тот расставлял «флажки», пытаясь затравить его, как волка. Загнать, если не в яму, то в капкан, в ловушку.
   - Все против тебя, - сказал он при очередном допросе, словно замкнул круг, увешанный красными тряпками. – Готовься к червонцу, как минимум.
   - Я стану защищаться, - твердо ответил Андрей, поверивший в профессиональную порядочность своего адвоката. Она заверила, что его «дело» в суде непременно развалится.
   - Догадываюсь, - ухмыльнулся следователь и обнажил клыки. Он абсолютно спокойно воспринимал все реплики Андрея и, судя по его виду, получал удовольствие оттого, что «лепил горбатого к стене» и наскоро сшивал уголовное дело. Он словно знал, что у Андрея нет никаких шансов оправдаться в суде. Интрига была сплетена не им, ему лишь дозволили затянуть узел потуже, так, чтобы потом не развязать и не распутать. Даже тогда, когда говорить Андрею стало совершенно нечего, допросы не прекратились. Следователь продолжал «обхаживать» его в прямом и переносном смысле: вставал за спиной и бубнил-зомбировал.
   - Признание облегчит твою участь.   
   - Мне признаваться не в чем, - отвечал Андрей и умолкал. Его вновь отправляли в камеру.
   - Руки назад, плечи вперед – пошел!
   Следственный изолятор казался  ему многоэтажным многосемейным общежитием с множеством железных дверей, межлестничных пролетов, затянутых панцирной сеткой, неисчислимыми постами надзирателей и бесконечно длинными тягостно-гулкими коридорами с решетчатыми переборками. Арестанты именовали коридоры «продолами».
   Сначала Андрей  считал про себя двери камер, число ступеней, лестниц, перемычек, встречающихся на пути, чувствуя себя не столько заключенным, сколько экскурсантом в хитроумном лабиринте, способном не только запутать, сбить с толку, но и стреножить любого, кто подумает о воле, рванется на свободу, но потом сбился со счета. Острота ощущений исчезла. Он теперь чисто механически  воспринимал металлические прутья, решетчатые калитки, лязгающие замки.  Угрюмые, сваренные из листового железа двери. Словно сам стал железным и  трудно поддающимся нажиму.
   Он уже стал привыкать к тому, что утром не надо никуда ехать, ни на какую игру, ни на какую тренировку. Привык он и к тому, что дни тянулись медленно, бездарно, уныло. Раньше он и представить не мог, что способен будет жить в таком вялом «режиме»: допросы, очные ставки, показания каких-то темных личностей, которых он и в глаза никогда не видел, но те божились, что скупали у Андрея краденое.
   Вскоре он понял, что следователь меньше всего хочет разобраться в его ситуации, а банально «шьет» дело, кроит его так, чтобы вышло и «дешево и сердито», оформляет бумаги не ради истины, а для их успешного прохождения в суде. Вот уж верно: в тюрьме башку проломишь, а правды не найдешь.
   Утром заправили постели, прибрались в камере, лишнюю обувь придвинули к стене.
   - Гражданин начальник! В камере пятнадцать человек. Претензий к администрации, жалоб и заявлений не имеют. Готовы к прогулке. Доложил дежурный по камере подследственный Куренцов.
   Прогулочный дворик, прогулочный час.
   Ноябрь. Мокрый дождь со снегом. Тоска неимоверная. К вечеру на улице тьма-тьмущая. Андрею трудно было представить, что кто-то может радоваться слякоти, гриппозной погоде и ненастному ветру. В камере было так холодно, что приходилось сидеть, закутавшись в одеяло. Ночью зуб на зуб не попадал, хотя мать и передала ему теплое белье и свитер. В такую непогодь и при таких обстоятельствах, наверно и совершаются поступки, далекие от здравого смысла. Разумеется, речь идет не о том, чтобы пуститься в пляс возле унитаза или запеть арию Ленского, сидя на «толчке». Бутырские понятия незыблемые, и выход за рамки тюремных приличий будет воспринят, как вопиющая бестактность. А коли так, сразу возникает серьезный конфликт с сокамерниками и все ваши  родственники по материнской линии будут ими непременно помянуты. И напрасно что-то говорить, как-то оправдываться, ссылаясь на мерзость бытия и капризы паскудной погоды. Пространная речь в свою защиту будет воспринята, как неудачная попытка навязать свое дурное настроение людям иного темперамента и мировосприятия. А если вы вспылите, вашу беспричинную гневливость могут расценить как злостное нарушение правил общественной морали, принятые так давно и такими большими людьми, что лучше не пытаться что-то изменять и всуе поминать авторитеты. Легче сразу лезть под шконку, утирая рукавом юшку под носом, чем пылко доказывать, что просто были не в духе, загрустили, а порядок, этот ясноглазый сын своей полоротой мамаши анархии, вам так же дорог, как единственный глаз у  Феди-Судака, карманника из Таганрога, недавно получившего «прописку» в городе-герое Москве.
   Сейчас Федя сидит на корточках и всем своим видом показывает, что он любит спертый воздух камеры, как отца родного, который «присел» за убийство и больше домой не заявлялся. Много лагерей и тюрем рады приютить щипача Федю хоть на всю оставшуюся жизнь, но он человек воспитанный и злоупотреблять гостеприимством считает для себя зазорным. Ему это «западло». Он спокойно курит и выклекивает горлом кольца дыма. Похоже, он решил убедиться в справедливости закона сохранения энергии, и глубоко философски безмолствует, глядя на затухающий огонек под сиреневым пеплом.
 Если дела на личном фронте из рук вон плохи – его спалили, как рецидивиста, значит, можно строить амбициозные планы по поводу своей воровской карьеры. Возможно, его направят «смотрящим» в какую-нибудь «сучью» зону, а, быть может, в «мужичью», что намного кайфовей. Лучшее, как известно, враг хорошего, но «сучья» зона это вам не геморрой на толчке выдергивать. Горло драть придется. 
   Андрей отвел глаза от Феди-Судака и заложил руки за голову. Мысли, крутившиеся в голове, были такими же однообразными, как шутки старых алкашей, решивших скоротать свой век на «шконках», и такие же легковерные, как утверждение, что, если вам понадобится отстоять свое честное имя, правоохранительные органы помогут вам немедля. Может, оно и так, где-нибудь в Гренландии или на Южном полюсе, в обществе добросердечных пингвинов, но уж ни в коем случае не в мегаполисе, где стражи закона сами ищут спонсоров, чтобы отстоять свои чистые руки и холодные сердца. Противники умны и бессовестны, сильны и нахраписты. Они тянут одеяло на себя и всячески стремятся обернуть ситуацию в свою кассу. Андрей в сотый раз задавал себе вопрос, кто этот сильный и наглый, что устроил ему западню, и не мог толком ответить. А ответить хотелось. Ясность лучше неопределенности.
   «Эх, - думал он, глядя в потолок с рыжими подтеками, - забыть бы все к чертовой матери, бубнить себе под нос блатную песенку и ждать суда – неправого и скорого, как это делают другие». Думал, пытался походить на внешне спокойных сокамерников, но у него не получалось. Его тянуло покопаться в своей ситуации, разложить все по полочкам. Иногда ему казалось, что «заказ» пошел от самого хозяина «Армады», про которого говорили разное, намекая на его патологическую жадность и  влюбчивость. А что, как ему приглянулась Светлана? И он решил упрятать его за решетку?  Развязав тем самым себе руки? От одной этой мысли Андрею становилось дурно. Он не представлял свою жизнь без Светланы. Но,  с другой стороны, увещевал себя Андрей, какой резон владетелю «Армады» лишаться футболиста, который делал игру, делал «кассу» клуба? Андрей первая скрипка в оркестре виртуозов. Разве ему станут подпиливать струну, чтоб она лопнула в первой четверти концерта? Муть все это. Глупость несусветная. Заказал его кто-то другой, но вот кто?
   Мысли ходили по кругу, и зажимали голову в тиски. Даже в затылке ломило. Хотелось на волю, в людской водоворот, на свежий воздух. Да, в камере следственного изолятора есть двери, но ими нельзя хлопнуть и уйти, даже если все осточертело. Андрей скрипнул зубами. Вместе со свободой он терял все, что было дорого. Футбол, семью, друзей. В январе мог состояться его переход в лондонский «Челси». Ему шепнули, что дело за малым, за сговорчивостью Широглаза, имевшего исключительные права на Андрея.
   Переход в знаменитый «Челси» - крайне выгодное предложение, о котором мечтают десятки мастеров. Арест, конечно, все испортил. Если дело в суде не развалится, Андрей загремит в колонию без проволочек. Это, как два пальца об асфальт. Было такое чувство. Его прятали, как зверя, за решетку. Не случайно древние предупреждали: «Бойтесь перемен к лучшему – они проводники несчастий». Так, неожиданно свалившееся богатство может вызвать семейный разлад. Так было после свадьбы. Светлана почувствовала себя жутко обделенной, когда Андрей по окончании турнира, вместе с медалью чемпиона России, получил такую прорву денег, что ей заплохело. Она тут же захотела  обновить весь гардероб и устроила перепланировку  квартиры по своему проекту. Андрей не без внутреннего сопротивления отстегнул «бабло» на тряпки, потому что все платья, все шубы, вся обувь у Светланы были не просто новыми – новехонькими, ни разу не надеванными. Две недели, как из бутиков.
Андрей решил строить загородный дом, но уступил жене. Поберег ее нервные клетки, потрафил капризам беременной женщины, сохранил здоровый климат семьи, домашнего уюта. Последнее время атмосфера дома была грозовая. Его спасало чувство юмора. В команде тоже не все было ладно. После небольшого перерыва, связанного с чемпионатом Европы и календарным «окном» в российском турнире, ситуация в «Армаде» резко осложнилась из-за внутренних распрей. Андрей оказался в трудном положении: именно к нему, как к капитану, к его авторитету, стали аппелировать противоборствующие стороны, стараясь заполучить его в свои союзники. Но он всегда помнил, что, если затягивает в водоворот общественных страстей, легче выгребать в одиночку, иначе можно запросто пойти на дно. Поэтому он сохранял лицо: нейтралитет. Это поссорило его с Ильей Баглаем, натянуло отношения с Глебом Семенихиным, чье желание быть всегда в курсе событий одни считали глупым любопытством, а другие проявлением болезненного честолюбия, столь же распространенного среди футболистов, как в среде актеров.
   - Знаешь что, - сказал однажды Андрей не в меру самолюбивому Глебу, принесшему, точно сорока в клюве, очередную «весть с полей», - постарайся не выказывать своей осведомленности по пустякам. Уволь меня от слухов и от сплетен. Это убережет ребят от ненужного выяснения отношений – речь шла о переводе ряда игроков основного состава в дубль: «точечных» заменах.
    - Я хотел, чтоб ты был в курсе, - обиделся Глеб.
    - Я тоже этого хочу, но сплетни ненавижу. Но если они доставляют тебе радость…
   Глеб не дал ему договорить. Даже насупился, хотя минуту назад глаза его светились.
  -  Еще чего!
  - …радуйся в одиночку, - посоветовал Андрей. Выговор получился резким, но иначе нельзя. Лучше сразу затушить огонь противоречий, чем дать ему разбушеваться.
    Глеб покраснел, а на лбу у него выступили капли пота.
   «Да, - в очередной раз грустно подумал Андрей, ворочаясь на тюремной койке, - у меня был шанс играть за прекрасную английскую команду, за один из ведущих топ-клубов мирового футбола, получить, как говорят военные, внеочередное звание, подняться по карьерной лестнице, перешагнув через две, а то и три ступени, и все так подло обломилось». Газеты расписали, что он наркоман, постоянно использовал допинг, поэтому и голы забивал, бегая, как угорелый. А когда денег на кокаин стало не хватать, убил свою любовницу и ограбил квартиру известной киноактрисы. «Кто бы ее знал, эту прошмандовку! - выругался Андрей.  - Снялась в дешевом сериале, изображая шлюху в бане, вот и все актерство. Хотя, нет, - одернул он себя. – Меня-то она разыграла! Значит, актриса и актриса неплохая. Чтоб ей матку, суке, вывернули наизнанку! - Он  перевернулся на живот и пристукнул по ребру кровати. – Хитрожопой».
   Сосед вскинул голову.
   - Ты чо, Циркач, в натуре?
   - Да так, - хмуро ответил Андрей. – Клопа прикнопил.


                Глава четвертая

   За те полгода,  что Андрей провел в следственном  изоляторе: с  конца июля по январь, он неплохо изучил тюремный быт и нравы заключенных. Постиг он и блатную феню – воровскую музыку, запомнил уйму песен.   Оказывается, дать менту под сраку, сбить с него фуражку – это кайф: подъем авторитета. Обрезать кобуру, слямзить волыну (пистолет), считай, словить медаль на грудь, да не простую – «За отвагу».   
   Когда  его перевели в другую камеру, повыше этажом и чуточку просторней, где сидели «серьезные люди», мужик лет сорока с воровскими  «перстнями» на пальцах, деловито спросил.
   - По какой статье?
   - Грабеж, убийство.
   - Лихо, - с ноткой сожаления в голосе произнес «блатной».
   Андрей хотел сказать, что никого он не грабил и не убивал, что его просто напросто подставили, но потом решил, что много говорить – себя не уважать, и промолчал.
   В камере было шесть двухъярусных кроватей и три матраца на полу.
   Андрею указали на верхнюю кровать, ближайшую к двери.  Предложили раздеться и, вообще, быть, «как дома». Кто-то рассмеялся.
   - В тесноте, да без обеда.
  Сказано это было со смехом потому, что сытная снедь в камерах не переводилась: родственники и друзья арестантов передавали с воли самое лучшее, чего и сами, может быть, не ели.
    - Полуресторанное меню, - шутили зэки.
  На столе – гора еды, пакеты с печеньем, коробки с сыром, сахаром, кульки конфет. Ешь – не хочу! Андрей тоже выставил свои припасы: твердокопченую колбасу, сыр, масло, плитку шоколада, и полез на свою «шконку». Залазить на нее мешали веревки, перетянувшие камеру. На них сушилось белье, отвисала мятая одежда.
   Как и во всех других камерах, здесь было накурено.
  Работал портативный телевизор.
   Не успел Андрей  разложить свои вещи, как открылась дверь камеры.
   - Куренцов, к следователю.
     Он привычно заложил руки за спину и демонстративно ссутулился: готов идти и выполнять приказания «вперед», «лицом к стене», «короче шаг».
   Корпусной надзиратель повел его вниз по боковой лестнице.
   Знакомый  дознаватель на этот раз был чрезвычайно корректен.
   - Андрей Юрьевич, - обратился он к нему вполне официально, - я уполномочен заявить, что обвинение вас в убийстве гражданки Паниной Т.В. на сегодняшний день не актуально.
   - Поймали настоящего маньяка?
   - Будем считать, что так, - сухо ответил майор, хотя обычно приходил в штатском костюме.  – Истинным убийцей оказался бывший одноклассник жертвы, который видел, как она вышла из вашей машины возле станции метро «Новослободская», обезумел от ревности, пригласил ее на прогулку в лес, надругался над девушкой и задушил ее. Он сам во всем сознался, изложил письменно, перед тем, как покончить с собой. Так что, радуйся, что сам ее не тронул,  - следователь неожиданно перешел на «ты» и глумливо хмыкнул. – Сейчас бы на тебя повесили все изнасилования в районе за последние пять лет. Проходил бы по делу, как серийный маньяк. Тема модная.
   Андрей даже вперед подался, ловя каждое слово следователя, веря ему и не веря.
   - Таким образом, - обрадовано заговорил он, когда следователь умолк, - я могу рассчитывать, что меня отпустят под подписку о невыезде, под денежный залог?
  - Таким образом, - с безучастным видом заговорил  майор, снова прибегая к официальной форме обращения, - ваше подследственное дело передается в суд и на вас заводится уже другое: судебное.
    - Чем это мне грозит? – тоном воспрянувшего духом человека поинтересовался Андрей и впервые заложил ногу на ногу в присутствии следователя.
   Тот понял его радостное настроение и постарался его погасить.
    - Переводом в другую камеру и правом иметь на руках все документы, на которые ссылаются во время судебного процесса стороны или суд.
   Лицо Андрея потускнело.
   Его мечта попасть домой, была раздавлена официальным отказом.
   Больше всего обрадовалась новости адвокат.
   - Самое страшное обвинение с вас снято! Спокойно дожидайтесь суда и не поддавайтесь унынию. Все будет хорошо.
   Но то, что сообщила ему мать, не шло ни в какое сравнение со всеми его злоключениями.
  - В четыре часа ночи умерла Сонечка.
  - Как умерла?
  В комнате свиданий было холодно,  и нервная дрожь, прохватившая его своим ознобом, заставила зажать ладони меж коленей.  Он отказывался что-либо понимать. Сознание не воспринимало информацию.
   Ольга Владимировна поднесла к лицу платок. Меньше всего она хотела расстраивать сына, но обязана была сказать ему всю правду.
   - Крепись, сыночек.
   У Андрея в глазах потемнело. Он не хотел верить, но верить приходилось. Эту страшную весть принесла ему мать. Значит, все так и есть. У него больше нет его «манюнечки». Она была слишком маленькой, слишком хрупкой для такого невыносимо-тяжкого заболевания, как рак крови. То, о чем он боялся подумать, свершилось.
   Сердце сжалось так, что потекли слезы.
   Ему впервые стало дурно.
   Вернувшись в камеру, он упал на кровать и зарыдал, содрогаясь всем телом. Он старался быть хорошим мужем, любящим отцом, но что-то у него не получалось. Еще вчера он готов был пережить и вытерпеть любую боль, всякую несправедливость, лишь бы Сонечка выздоровела, а теперь, теперь… жизнь теряла всякий смысл, представлялась издевкой. Теперь он точно знал, что после смерти дочери ничто не потрясет его и не заставит лезть на стену. Пик волнений пережит. Впереди пустыня. Отныне он понимал мать с ее признанием: «Если с тобой что-нибудь случится, я не переживу».
   Андрей впал в какое-то оцепенение. Он отказывался от еды, а если и соглашался что-нибудь съесть, то делал это с отвращением, понуждаемый скорее инстинктом голода, нежели самим голодом. У него не было больше сил бороться с клеветой, не было сил сознавать и видеть, как следователь «заглатывает» блесну наветов, принимая криминальный бред за чистую монету.
Те, кому он мог доверять, странным образом удалились. Осталась лишь мать с ее жертвенной самоотдачей и адвокат.
   На похороны дочери его не отпустили.
   Ни под каким предлогом.
   По ночам из его глаз текли слезы, и он ничего не мог с ними поделать.  Он явственно слышал голос дочери: она звала его: «Па-па!»   
   Ему казалось, он сойдет с ума.   
    - Кость ей в глотку, этой суке с погонялом Москва! – злобно выругался Косой, цыганистого вида вор, которому не повезло на «трех вокзалах» - вертел угол и спалился: угодил на «шконку». – Что можно ожидать от продажных судей?
   Андрей скривил губы.
   - Не знаю.
   - А я тебе скажу: суда скорого и неправого.
    Он как в воду глядел. Сказался опыт ходок в зону. Суд и в самом деле на удивление был скорым.
   Утром его кликнул корпусной надзиратель: «Куренцов, на выход».
   - На суде все выяснится, - с твердой уверенностью в своей правоте сказал
Андрей, направляясь к двери. Он знал, что сможет оправдаться, если честно все расскажет. Так, как было.
   - Хе-хе, - деланно посмеялся Косой и дал ему пенделя. - Назад не возвращайся!
   Андрея снова вели, время от времени ставили лицом к стене, дергали за плечо, толкали в спину, снова вели – сквозь металлический хруст замков и лязганье запоров.   
   Во внутреннем дворе тюрьмы, искристо-белом от недавно выпавшего снега,   его впихнули в «автозак», хлопнула дверца и машина тронулась, слегка подвывая мотором.
   Конвойные нещадно задымили. Один из них, имевший счастье появиться на свет с нахальным выражением лица, спросил напарника о его новой подружке.
   - Кто, ты говоришь, она?
   - Арфистка.
   - Чо?
   - Фак через плечо.
   - Не, я в натуре. Мухлевщица, чо ли?
   - Арфистка, рог бараний.
   - ?
   - Струны дергает. На арфе. Музыкантша.
   - А… усек. Нет, ни хрена не понял. Арфа это чо? Цыганская гитара?
   - Типа того. Величиной с рояль.
   - Ну, ты даешь.
   - Не я даю, она.
   - Гы-гы, Курень, ты слышал?
   Обращались к нему, и Андрей отозвался.
   - Что слышал?
   - Как арфа базлает?
   - По телику смотрел, звучит приятно. Усыпляет.
   - Короче, для старперов? – с видом  смекалистого человека, осведомился  «нахальный» конвоир.
   - Угадал, - равнодушно ответил Андрей, цепляясь за сиденье и упираясь ногами в пол: машина резко повернула и встала.
   Водитель сообщил.
   - Прибыли: босые на коньках.
Андрея ввели в зал суда, пихнули в клетку и сняли наручники. Конвоир, не знавший, как объяснить своим любопытным сослуживцу, что же это за профессия такая – хитромудрая: арфистка, сочувствующе шепнул: «Главное, без кипеша. Фильтруй базар».
    Андрей почувствовал себя пловцом, попавшим в гиблый водоворот стремительной мутной реки. Он уже не различал ничего, кроме обращенного к нему лица матери. Видел, как оно страдальчески изменилось, когда охранник ввел его в зал и бесцеремонно втолкнул в решетчатую клеть, забранную металлическими прутьями. Светлана на суд не пришла. Он поискал ее глазами, не увидел и постарался улыбнуться матери. Улыбка вышла жалкой.
   Члены суда, облаченные в строгие мантии, расселись за длинным столом, таким же массивным и темным, как сама механика судопроизводства.
   Андрей невольно опустил голову, придавленный не столько низким потолком с желтыми разводами протечек по углам, сколько необходимостью смотреть в глаза тем, кто с профессиональным равнодушием рассматривал его. Ему предстояло услышать обвинительное заключение – историю своих чудовищных злодеяний: «квартирной кражи с целью завладеть чужим имуществом и преступной торговли наркотическими средствами».
   Судья в шелковой мантии, но отнюдь не с шелковыми интонациями в голосе, миловидная блондинка лет тридцати с пышными формами, то и дело поправляла сползавшие с переносицы очки, и взгляд ее подслеповато-мигающих глаз не выражал ничего доброго. Вместе с тем, отсутствие Светланы на суде и униженно-бедственный вид матери придали Андрею решимость постоять за себя, четко и честно отвечать на вопросы, которые задавали ему намеренно властным, злобно-пугающим тоном.
    - Имя?
    - Андрей.
    - Отчество?
    - Юрьевич.
    - Фамилия?
    - Куренцов.
  Он перехватил ободряющий взгляд адвоката, оторвавшейся от чтения целой кипы заготовленных бумаг, (суд был закрытым и никого, кроме ближайших родственников в зал заседаний не пустили), потом понял, что на него смотрит Иван, и облегченно вздохнул. Состояние депрессии, тревожного беспокойства, в котором он пребывал все то время, пока шло дознание и следствие по его делу, странным образом сменилось непонятным равнодушием. После смерти дочери многое стало представляться глупым и никчемным. Он испытывал нечто похожее на предматчевое успокоение. Вроде еще пять минут назад ощущал ватность в ногах, нервную изморозь, но прозвучал свисток арбитра, возвещающий начало игры, и что куда делось! Ни дрожи, ни предательского онемения, ни-че-го!  Правда, на стадионе появлялось желание поймать кураж, забить гол, а сейчас, сидя в клетке для особо опасных преступников, склонных к побегу, он был бесчувственней бревна. Для ответа на последовавшие вопросы следовало ознакомиться с показаниями свидетелей и потерпевшей.
   Первой из опрошенных оказалась актриса Водовозова, мнимая подруга Ивана, заплаканная, слегка заикающаяся  от ужасного стресса, перенесенного ею во время грабительского налета.
 - Вот этот человек,  - она гневно указала пальцем на Андрея, - похитил мои драгоценности.
   Ее отрешенный, ничего не видящий взгляд, лучше всяких слов свидетельствовал о тяжелейших,  ни с чем не сравнимых муках ограбленной и униженной  несчастной девушки, в поте лица добывающей свой кусок хлеба. При этом  она так поводила головой, так смиренно смотрела на судей, что всем становилась ясно: девушка с такой внешностью уверена в своей очаровательной внешности и научилась пользоваться ею, как некой привилегией, данной ей обществом. Преимущественно мужским. Головы народных заседателей и прокурора мигом повернулись к ней. Да, действительно, эта девушка не может лгать. Она – само достоинство и скромность.
   Судя по задаваемым ей, а затем и ему вопросам,  Андрею показалось, что в состав суда наскоро мобилизованы люди, разбирающиеся в уголовно-процессуальном кодексе ничуть не лучше любого корпусного надзирателя или его самого, без вины виноватого «сидельца».
   После того, как уважаемый суд, выслушал претензии пострадавшей, слово дали ее соседке, числившейся по разряду «свидетелей». Это была старуха с волосатой родинкой на подбородке  и левой рукой на перевязи. Ее сбивчивая речь у многих вызвала улыбку.
   - Вот так вот, чтобы, значит, открыто водить к себе мужчин -  футболистов или не знаю кого, всякие есть, она, верно, побаивалась. Это я и под присягой, кому хочешь, скажу. Возжалась, не возжалась, мое дело соседское. Может быть, и с футболистами. Ходил один, таксист. Частным извозом – татарин. Такой, что плюнь, соплей перешибешь, а вот, поди ты, здесь, в нашем доме живет. В третьем подъезде? Нет, в четвертом… Точно! Во втором, там, где Рустамовы с болонкой, злючая такая, сутенерша. Но она, как бы к нему и не очень, - захлебывающейся скороговоркой  старуха вводила «в курс дела» судебную коллегию. – А, может, это он ее профукал, иначе не связался бы с пьянчужкой, Нинкой, из двадцатой халупы.
   - Давайте ближе к делу, - попросила судья, поправляя на лице очки и недовольно ужимая губы.
   Старуха понимающе кивнула.
   - Вот я и говорю, открыто приходили. Всякие. Но что они с ней делали, не знаю. Врать не стану. Вот и футболиста привела. Тьфу, да и только!
   Андрея подняли вопросом.
   - Объясните, каким образом вы попали в квартиру гражданки Водовозовой?
   - Она сама меня туда впустила.
   - Вы ей угрожали?
   - Нет.
   - С какой целью вы туда вошли?
   - Она собиралась отдать мне вещи моего друга.
   Едва Андрей сел на скамью, как Ивана подняли вопросом.
   - Вы знаете гражданку Водовозову?
   - В первый раз вижу, -  с презрением в голосе резко ответил Иван и,  сделав изумленное лицо,  шутливо обратился к Андрею, нарочно взбадривая голос. - А ты чего торчишь здесь, почему не в раздевалке? марш на стадион!
   На него зашикали и пригрозили вывести из зала.
   Так же, как и Андрей, на все каверзные вопросы он отвечал отрицательно.
   - Употреблял ли Куренцов наркотики?
   - Нет.
   - Предлагал приобрести их у него?
   - Ни разу в жизни, - громко ответил Иван и назвал свидетельские показания гражданки Водовозовой «голимым оговором».
   Прокурор явно старался добыть для суда нужные показания и с особой дотошностью опрашивал лжесвидетелей. Те мямлили что-то невразумительное о закупках кокаина в «необходимых дозах» и старались смотреть в пол.
   - Уважаемый суд! – патетически обратился к присутствующим прокурор, исполнявший ответственную роль государственного обвинителя, когда перекрестный опрос был закончен. - В то время,  как наша страна переживает небывалый финансовый кризис и граждане российской федерации всеми силами стараются жить лучше, буквально выбиваются  из сил, накапливая блага цивилизации, дарованные демократическим устройством общества и законами рынка, некоторые субчики, баловни своих преступных вожделений, приносят непоправимый вред их имущественному состоянию. Пребывая в наркотическом угаре, они проникают в чужие жилища, незаконно завладевают семейными ценностями и отравляют  молодежь своей нездоровым образом жизни. – Он многозначительно кашлянул в кулак и возвысил голос. – Прошу со всей строгостью подойти к делу и осудить гражданина Куренцова на девять лет лишения свободы.
   Это называется: «Не шей ты мне, начальник, серый лапсердак». Следственное дело закрыли, но открыли судебное.
    Издерганный вопросами судьи, убитый крайне измученным видом матери, сам перенесший сильнейшее душевное потрясение, связанное со смертью дочери, Андрей тихо застонал и горестно уронил голову.  Если он о чем сейчас и думал, так только о том, чтоб суд освободил его из-под стражи,  и весь этот кошмар, когда, кажется, легче покончить с собой, чем выслушивать чудовищные обвинения в свой адрес, закончился как можно скорее.
    После прокурора выступила адвокат.
    Ее речь, будь она записана дословно, принадлежала к тому роду сочинений, которые пишутся людьми не столько литературно одаренными, обладающими образным мышлением и любовью к логическим выводам, сколько произведенными на свет натурами глубоко чувствующими и непременно сострадательными. Такие сочинения, как правило, хорошо воспринимаются на слух, но довольно часто проигрывают при чтении с листа. Они рассчитаны на декламацию, причем, на декламацию актерами, целью которых, как известно, является эффект сочувствия. Известно, что люди восторженные, эмоциональные, проживают свою жизнь, как бы навеселе – душевно опьяненные и умилительно бесхитростные. Вот эта умилительная человечность, которая трогает до глубины души даже тюремных надзирателей, не говоря уже о господах судейских заседателях и корпуса присяжных, и являлась  характерной особенностью юридически грамотной и логически выверенной речи адвоката. Бывают случаи, когда актеры, до тонкости изучив
искусство трогать сердца обывателей, несут такую ахинею, что уши вянут, наподобие цветов в летнюю сушь, но чувство удовольствия от их восторженного сумасбродства остается! Парадокс, но факт. Причем, в судейской практике он очень многое решает.
   Адвокат не притворялась искренне заинтересованной в торжестве правосудия, она верила, что оно непременно заявит о себе в зале суда и с ним все согласятся. Потому что, изучив материалы следствия, она уловила дух подметности и поняла, что не верит ни одному слову, ни одной запятой обвинительного заключения, явно сфабрикованному наспех и шитому, как говорят в таких случаях, «белыми нитками». Шить-то сшили, да шитво не получилось:  на кота широко, а на собаку узко.  Это она уловила мгновенно. Ей достало нужной для своего неверия профессиональной чуткости. А уж искусством «профессиональной лести» адвокат владела в совершенстве, что   сразу же  проявилось, как только она обратила внимание суда на грубейшие нарушения в ходе  предварительного следствия.
   - Сторонники обвинения заявят, что я игнорирую факты и клевещу на работников следствия. Но, прошу вас,  найдите в обвинительном деле хоть один эпизод, прямо и ясно указывающий на то, что мой подзащитный совершил преступление. Я безуспешно пыталась найти мотив преступления и не отыскала его. Если подойти к обвинительному заключению с этой точки зрения, если учесть род деятельности Андрея Куренцова, а он вам хорошо известен, так же, как и его материальный достаток, исчисляемый сотнями тысяч рублей ежемесячного содержания, я не вижу ни малейшего повода к тому, чтобы  он преступил закон. Мало того, - сказала она с возмущением, - я не вижу ни малейшей его вины и считаю сегодняшнее заседание артефактом судопроизводства, наплевательским отношением к судьбе молодого, спортивно одаренного человека, еще вчера находившегося на верхней ступеньке пьедестала почета. Лично глава государства вручил ему орден «За заслуги перед Отечеством!» Глубоко  и всесторонне изучив материалы следствия, я ужаснулась обвинительному заключению и хочу поделиться с вами тем, что меня потрясло и до сих пор держит в страхе: за спиной  своего подзащитного я вижу чьи-то мрачные фигуры, занятые чем-то таким, что способно возбудить
в любом нормальном человеке чувство омерзения, которое обычно дремлет в нас. На дне души. Я вглядываюсь в эти фигуры, приближаюсь к ним и отчетливо представляю себе холодные лица наемников, глумливые ухмылки палачей, поставивших своей целью уничтожить того, кто ни сном, ни духом не ведает, в чем его вина? В том, что он олицетворяет собой нашу национальную гордость? А может, в том, что о нем прекрасно отзываются все одноклубники, начиная от товарищей по команде, избравших его своим капитаном, и заканчивая главным тренером?  Я уже не говорю о том, - срывающимся от волнения голосом произнесла она, - что две недели назад у Андрея умерла годовалая дочь, и эта утрата сама по себе должна призвать суд к милосердию.
   - Не давите на слезу, - пыхнул прокурор и  несколько раз порывался убедить присутствующих, что обсуждение «чисто юридических норм» не представляет интереса, так как «вина доказана».
   - Кем? – с легкой насмешкой в голосе осведомилась адвокат.
   - Следствием, - убежденно воскликнул государственный обвинитель, стараясь выдержать обличительно-правдивый тон и тем самым намекнуть, что «дело Куренцова» это один из тех судебных случаев, о которых не принято говорить вслух.
   - А обвиняемый признал свою вину?
   - Нет, не признал.  – От напыщенности прокурора не осталось и следа.
   - Так о каком же успешно завершенном следствии вы говорите? – с болью в голосе спросила адвокат и, не дождавшись ответа, суть которого была ясна: жалкое блеянье в свое оправдание, она эффектно возвысила голос: - Мой подозреваемый не виновен и я прошу освободить его из-под стражи в зале суда.
   Прокурор нервно усмехнулся, словно его застали в постели с любовницей, и суд удалился – на совещание.
   Несмотря на то, что в своем заключительном слове Андрей был предельно краток и сказал буквально следующее: «Граждане судьи! Вины моей нет, совесть моя чиста. Прошу объективно разобраться в моем деле и не лишать меня свободы», суд определил: «Приговорить гражданина Куренцова А.Ю.(по совокупности преступлений),  на пять лет без поражения в правах с отбыванием срока наказания в исправительно-трудовом учреждении общего режима».
    В лице матери, все еще скорбном и растерянном, появились признаки если не отчаяния, то горестного недовольства – было видно, судебный вердикт нагло оскорбил ее своей предвзятостью и беспринципностью. Она даже закусила платок, чтоб не разрыдаться в голос.  Когда Андрея сковали наручниками и вывели из клетки, она лишилась чувств.
     Иван подхватил ее на руки.


                Глава пятая

        Если многие жаловались, что следствие по их делу непомерно затягивалось, то Андрей никак не мог составить им протестную компанию. Обвинительное заключение он получил ровно через пять месяцев после своего ареста на квартире «актерки», как он обозвал про себя разыгравшую его шалаву. Не будь он таким лохом, не было бы «подставы» и всего того, что за нею последовало: группы захвата, следственного изолятора, скорого суда и последнего свидания с матерью, передавшей ему теплое белье, шерстяные носки и зимнюю одежду.
    После ужина Андрея забрали на этап: обыскали под привычные команды: «Присядь, нагнись, раздвинь ягодицы», сводили в баню, велели одеться и закрыли на первом этаже – дожидаться тюремного транспорта.
   Опытные зэки забились в углы, присели на корточки.
   Многие закурили.
   В двенадцатом часу Андрею вручили буханку черного хлеба и вывели во двор, где уже стояли «автозаки».
    На капоте одной из машин грелся черный кот.
   - Во, лимон архангельский! – хлопнул себя по штанам гнилозубый зэк. – Устроился.
   Кто-то засмеялся.
   Несмотря на холод, заползавший в рукава (Москву завьюжило), Андрей физически почувствовал чью-то жгуче-мстительную ярость, направленную на его позор и унижение.
   Начальник конвоя, брюхатый капитан с разгоряченно-красным, мясистым  лицом, выстроил заключенных в две шеренги – произвел перекличку, насчитал двадцать шесть «гавриков», сверился со списком, и, потянув на себя железную дверь привратного флигеля, скрылся в помещении.
   Гнилозубый дернул Андрея за рукав.
  - Сколько впаяли?
  - Пять лет.
  - Радуйся.
  - Чему?
  - Могли дать десять.
   Вскоре раздалась команда: «По коням»!
  Конвоиры образовали коридор и  стали настороженно следить за «погрузкой». Их указательные пальцы легли на спусковые скобы автоматов. Под угрожающий рык овчарок и лающий приказ: «Следующий – пошел!» Андрей нырнул в холодное нутро заплеванного «воронка».
   - Не переживай, - сказал Андрею гнилозубый зэк, когда их выгрузили на вокзале. – Зима - лето, зима - лето, и два года в бюллетень.
   В зарешеченном вагоне для перевозки осужденных они снова оказались рядом.
   Андрей потеснился и стал смотреть в окно.
   Ему до горловой спазмы, до внутреннего всхлипа захотелось увидеть родные лица: матери, Светланы, лица друзей, но взгляд упирался в исписанные матерщиной стены вокзальных строений, в груды почерневших шпал  и потерянно скользил по мерзлым рельсам.
   Вдоль перрона змеилась поземка.
   Санитары торопливым шагом пронесли какой-то ящик.
   - Для «жмуров», - пояснил сосед, тоже засмотревшийся в окно. – Кто-то дуба врезал, - добавил он радостным тоном, словно откровенно позавидовал покойнику, сумевшему скостить срок лишения свободы и «откинуться от хозяина» с пометкой: за примерное поведение. Казалось, что в груди у гнилозубого соседа дырка: дышал он со свистом. В горле булькало.
   «Наверное, туберкулезник, - с опаской подумал Андрей и в будущем решил держаться от него подальше. Последнее время у него самого появился сухой, подозрительный кашель.  «Как только окажешься на месте, - сказала мать, избегая слова «лагерь», - непременно покажись врачу. Пусть сделают рентгенографию легких». – Она всерьез была напугана его болезненным видом и непонятной худобой.
   Андрей вздохнул. Не далее, как полгода назад, солнечным, жарким июлем, он возвращался после игры и ликовал - у него было все: любимая жена, ребенок, деньги. Много денег. Была громкая слова, были верные друзья. Ничто не могло поколебать его убежденности в том, что он «застолбил» счастливую жизнь на много лет вперед и собирался показать на предстоящем чемпионате мира, как намывают золотишко в пределах футбольного поля. Не зарываясь в землю с головой. И его ничуть не обижала насмешка Светланы: «Дурак думкой богатеет». Он знал, он был уверен: все будет хорошо, ведь, чем крупнее замысел, привлекательней мечта, тем безразличнее чье-то мнение. А на деле вышло так, что выхватили его из жизни, выдернули! Так проворно и нагло выхватывают мобильники из рук полусонных пассажиров в метро, или ключи из машины, если стекла опущены. На деле выходило так, что успех успеху рознь. Одному успех несет благополучие, а другому – лишения; для одного он, как медвежья шуба на морозе, для другого – дырявый зонтик в ливень, когда гремит гроза и  лупит град величиной с куриное яйцо.
   Вагон дернулся и медленно покатился по рельсам.
   Метельная  полночь ударила в окно зарядом снега, и, как ни пытался Андрей удержать огни вокзала взглядом, они дрогнули и стали удаляться.  Москва отпускала его от себя. Не держала. И он впервые с горечью подумал, что, если бы не научился забивать голы, то вряд ли оказался бы в зарешеченном купе среди уголовников. В купе, из которого не выйти, кроме как, отдав Богу душу, «подженившись на костлявой». Это вам не маршрутное такси с остановкой «по требованию» - хлопнул дверью и пошел, это его собственная судьба, которая представлялась теперь  поездом дальнего следования с прицепленным «столыпинским» вагоном. Когда-то он радовался, что за десять лет, отданных футболу, у него не было ни одной серьезной травмы. А теперь выходило, что сама себя сглазил. Такую травму получил, такой удар по нервам, по душе!
    В голове крутилась чья-то строчка: «Уезжая от тебя, остаюсь с тобою».
    Он, не переставая, думал о Светлане. Ему все время виделось ее лицо, искаженное горем. Он представлял, как врачи пытаются ее утешить, просят подумать о будущих детях, для которых она должна поберечь свою психику, но она не слышит их и убито валится на пол. И его не было с нею!  Он  - ее муж и опора, в это время отсутствовал. Как сказал бы Ник-Ник, «пошел ночью по дрова, а оказался в бане».
   - Чуваки! – раздался чей-то балаганный голос. – А здесь кайфово, как на дискотеке.
   Его «прикол» остался без ответа. Опытный зэк тем и отличается от новичка, что все видит и все слышит, но делает вид, что ничего не видит и не слышит, как усопший глухонемой слепец. Меньше знаешь, крепче спишь.
   Андрей смотрел в окно, провожал глазами панельные пятиэтажки и кирпичные «высотки». За тонкими щелявыми шторами, плотными занавесями и тяжелыми гардинами светились лампы кухонь, спален и уютных семейных гостиных. Убегали вдаль уличные фонари, собирались в цепочку огни автомобилей, заполонивших шоссе. Кто-то отмечал домашний праздник – палил в небо ракетами и откупоривал бутылку с игристым вином, кто-то ел, прихлебывая пиво, или спал, сидя перед телевизором. Какой-то мужик курил на балконе, бездумно глядя  на проходящий мимо почтово-багажный поезд, в котором было несколько вагонов с зарешеченными окнами.  В одном из них  смутно отражалось лицо Андрея,  притиснутого к стеклу мрачными, прокуренными зэками.
   Поезд тащился по городским окраинам, постепенно набирая ход. Лязгали буфера, на стыках гремели колеса. Вагон скрипел и вздрагивал. Заключенные устраивались на ночь.
   - Прости, братан.
   -  Нештяк.
   - Опять всю ночь ломать тальянку.
   - Косой, давай без кипеша.
   - Годится.
   - Вот тварь, какая! Размотай ее за хвост!
   - О ком это ты?
   - Да о бабе своей. Люблю ее, шалаву, хоть женись!
   - Это никогда не поздно.
   - Не скажи. В потенции мы все: импичмент и мандец.
   - Костыль и яма?
   - Да.
   - Тогда женись.
   - На ком? На этой лярве? – Голосом оперного тенора, взявшего неверную ноту, осведомился зэк, чье лицо было обезображено темно-бурачной гематомой: уродливо расплывшимся родимым пятном в виде чернильной кляксы. – Да гребись она конем! Я ведь сел из-за нее.
   - Вот гнида!
   - Ну! – согласился с ним тенор, потирая щеку. – А я выпимши-выпимши, бухой-бусой, а маракую, шишлю: надо рвать когти. Клифт на калган и кубарем в окно – чтоб не порезаться. Хрен в сумку. Хряснулся об землю, подскочил и об сапог ментовский  - харей, как об столб. Волыну – цап! А сверху двое.
    - Повязали?
    - Ну.
    - Воровать, брат, не про всех. Это дело фартовое. Иной и сунется, так сразу – по носу: тюремный длинный колидор, а другому чай несут,  коньяк всегда, пожалуйста. Чего бы в кресле не пыхтеть? Лафа.
   Разговор оборвался, но ненадолго.
   - Метнем?
   - Давай.
   Послышался плеск раздаваемых карт и недовольный голос.
     - Не масть, а козлиная шерсть.
     - У меня хуже: танго с кастаньетами.
     - Те же грабли, только в профиль.
     - Поплачься.
    - А чо? Карта слезу любит.
    - Играем под ответ?
    - Без кляуз.
    Андрей сидел, глубоко задумавшись, и размышлял о том, как встретит его «зона». Ясное дело, никто там не будет порхать вокруг него на крыльях любви. Но в первые дни, ни в последующие. Потом, конечно, отношения как-то притрутся, чувство неприязни к нему, как к новичку и  лузеру, притупится, чья-то наглость поостынет, сменится житейским равнодушием, а к нему самому придет ощущение жуткой усталости. Он и сейчас чувствует себя так, будто на нем воду возили. Все те дни, пока он находился под следствием в ожидании суда и решения своей участи, нервы были напряжены до предела. Ни о какой передышке, тем более, отдыхе, для казнимой несправедливостью  души, и речи не могло идти. Только оправдательный приговор и освобождение из-под стражи в зале суда могли способствовать тому, что у него откроется «второе дыхание» и все закрутится по-новой: дом, больница, где лежала Сонечка, клубная раздевалка, тренировки, матчи, подготовка к турнирам и участие в них.
Семейная и спортивная жизнь вновь закрутила бы его в своей круговерти, подбрасывая эмоциональные переживания, ссоры женой, бурные примирения, пламенные объяснения, страсть, доходящую до исступления, и очередные распри со сжиганием мостов. Впрочем, всему этому он был бы теперь рад: изнуренному вынужденным бездельем, измученному неопределенностью своего положения и сексуальным воздержанием, любовные  встряски на пользу. Мало того, они могли бы послужить хорошим поводом для улучшения отношений в семье. Хотя, после смерти дочери, прошло еще так мало времени, и вряд ли психика Светланы окрепла настолько, чтобы перестать взрываться по пустякам, жаловаться на его мальчишескую преданность футболу и начать исправлять ошибки,  допущенные в прошлом. Если Андрей давно определил для себя, чего он хочет от жизни, и фразы, типа «зачем это надо?» или «суета все это» незаметно исчезли из его лексикона, то Светлана никак не могла разобраться в своих приоритетах. Складывалось впечатление, что она не знала, как быть замужем, как наилучшим образом удовлетворить свои властные амбиции и ничем не объяснимую ревность к успехам Андрея? Пытаясь понять и  не понимая, как одержать над ним безоговорочную победу, чтоб окончательно успокоиться и перестать скандалить, она, тем не менее, решительно шла на конфликт, словно была уверена в своей правоте на все сто. Сколько раз он уговаривал ее стать приятным исключением из обиходного правила, что женщина «всегда права», довериться ему, ведь он же ее любит, не перечить, теша свое самолюбие, а просто идти с ним рука об руку, глядя вперед,  воплощая  в жизнь общие замыслы и реализовывая его потенциал футболиста. Результат и польза от содеянного не заставят себя ждать. Так он говорил. Но Светлана лишь отмахивалась: ты ничего не понимаешь!  Андрей не знал, что женская психика таит столько ловушек, что ей самой приходится не сладко, и ни один мужчина не способен что-то изменить в лучшую сторону. Андрей недоумевал:
    - Выходит, правы горские женщины, когда говорят: «Если муж хороший, плохо все равно»?
    - Выходит, правы, - раздраженно соглашалась Светлана и тут же упирала руки в боки. – А ты откуда знаешь, как говорят горянки? Признавайся!
   Андрей улыбался и пояснял.
   - Саттар Гюльазизов как-то процитировал выражение своей тетки, а муж у нее не последний человек в Баку – член президентской администрации: рослый, статный, очень похож на Кевина Костнера в «Телохранителе».
   - Ты его видел?
   - Да, - подтвердил Андрей. - Когда играли с грозненским «Факелом». Если бы проводили конкурс: самый обаятельный азербайджанец, он, несомненно, возглавил бы его.
   - Интереснее Саттара? – недоверчиво покосилась Светлана.
    Андрей задумался.
   - Пожалуй. Даже интереснее Рамзана Темирхоева, чеченца, с которым я играл в сборной на чемпионате Европы.
   - Я его не знаю.
   Мысли о доме, о своей семейной жизни, возвращали его в прошлое, рисовали будничные сцены, как приятные, так и не очень, напоминали сердцу о забытых днях с чередой удач и разочарований, грусти и восторга. Если и была вина Андрея, так только в том, что он имел прямое отношение к футбольному клубу «Армада», принадлежал ему на правах собственности и уже из-за одного этого был ненавидим теми, кто стремился уничтожить конкурента любым способом. Все усилия таких противников были направлены на то, чтобы убрать с поля ненавистную фигуру результативного игрока или главного тренера. Убирая того или иного, мало было дискредитировать его в глазах общественности, надо было еще заставить средства массовой информации сделать все, чтобы о том или ином спортсмене забыли навсегда. Да, Андрей был успешен, необыкновенно удачлив, ему откровенно завидовали. Да и как не завидовать, когда жена – красавица, не просто хороша – неотразима, и он – везунчик, фаворит, звезда газона, и денег у него – во! – выше крыши, столько, сколько нужно,  и даже чересчур. И дочь – чудный ребенок, просто ангелочек – нет, так не бывает! Жизнь не любит сказок. Аккорды свадебного марша не громче похоронного, не громче. И, словно в подтверждение этих горестных мыслей, колеса почтово-багажного неистово загрохотали – поезд втянулся на мост.
   Ночью ему помстилось, что он спускается по темной лестнице и натыкается на Светлану. Ощутив ее пальцы в своей руке, он нежно поцеловал их и спросил: «Ты почему не приходишь?» и тотчас проснулся.
   Вагон был наполнен храпом и табачным дымом. Поезд стоял на каком-то разъезде.  Андрей глянул в темное окно и зябко поежился. Вся его жизнь походила теперь на тревожный сон с тяжелым пробуждением.
   «Теперь, - с непроходящей болью в сердце подумал он, - я всегда вынужден буду говорить, что моя первая дочь умерла, и умерла тогда, когда я чалился в Бутырке».
   Андрей даже не заметил, что изъясняет свои мысли на воровском жаргоне.
   Через два часа почтово-багажный прибыл во Владимир, где этап разместили в «пересылке». Здесь, как и в любой тюрьме, одно и тоже. Снова «шмон», дежурные команды: «Присядь. Стань раком. Одевайся». Вечером Андрея вместе с двумя заключенными отправили в Ростов. Гнилозубый пожелал ему скорейшего освобождения и наставительно сказал.
   -  Держись особняком и все будет тип-топ. Одиночек не терпят, но их уважают. Запомни. Такие парни, как ты, при дороге не растут. Курень – это, считай, твоя фамилия, а Циркач – народное звание.
   Он хрипло рассмеялся, в груди у него засипело, а у Андрея потеплело на душе. Мир не без добрых людей.
   После ростовского «белого лебедя» его ждала пятигорская «крытка» и зона – лагерная жизнь. Собаки рвались с поводков, конвоиры передергивали затворы «акээмов». Звучал триумфальный аккорд славы.
   После личного досмотра вновь пересчитали и повели в баню. Нательное белье отволокли в прожарку и всех  этапников остригли наголо. Вольнонаемный цирюльник в отличие от стриженных под «ноль» заключенных имел пусть скудную, но все-таки прическу. В довершение к седому «ежику» у него была седая, с козлиный хвост, бородка и худое изможденное лицо интеллигента с пожизненной сельской пропиской. В бане было холодно. Андрей докрасна растер тело мочалкой, окатил себя горячей водой, охнул от полоснувшего по спине жара, смыл пену с рук и услышал гавкающий голос: «Всем одеться!» Заключенные потянулись в предбанник. Помывшись и оставив крохотный обмылок в цинковом тазу,  Андрей  отыскал свое белье: после прожарки оно пахло обожженной глиной и  валялось в общей куче на полу. Получив матрац, он закатал в него одеяло, комковатую подушку и постельное белье. Сунул в наволочку кружку с ложкой.  На  складе Андрей сдал свою одежду и получил «зоновскую». Это была черная хлопчатобумажная куртка с надорванным карманом и такая же черная ушанка без тесемок. Одежда явно была пошита по французским лекалам, но не в центре европейской моды, как того хотелось бы лагерным щеголям, а в местном цехе, где шили спецодежду.  Завязав шнурки черных разбитых ботинок, Андрей оглядел себя и удрученно вздохнул – теперь он ничем не отличался от серой массы заключенных. Шапка еле налезла на затылок.  Из «вольных шмоток» разрешили взять только теплое белье, из вещей – расческу. Став в строй по команде, он вместе с остальными направился в «санпропусник» - в карантинный барак для новичков, каменное строение под двускатной крышей,  возле которого стояла трансформаторная будка с грозным предупреждением: «Не влезай – убьет». Человеческий череп пронзала нарисованная молния. И эта ржавая картинка выглядела вполне уместно. Там, где собирается много людей, там жажда власти, предательство и смерть.
   - Режимники здесь лютые. Не забалуешь, - сразу предупредили Андрея знакомые «этапники», словно он был известным буяном и злобным отморозком. – Уразумел?
   - Вполне. 
  Карцер для нарушителей режима ему обживать не хотелось.
   - Бузят блатные. Мужики молчат, - сказал Хунгуз, новый знакомый Андрея, получивший срок за драку с милиционером, отобравшим у него мобильник. – Терпилы, одно слово.
   Зону окружал высокий бетонный забор с рядами колючей проволоки и режуще-острыми спиралями блестящей на солнце «егозы». По углам – четыре караульных вышки. Андрей смотрел из окна карантинного барака, но из всех внутренних построек видел только крашеные серой краской ворота да белый флигель «привратки» - проходной КПП.
   Зона проста, внешне понятна: вот вышки, вот забор, «колючка» ограждения, контрольно-следовая полоса, плац для лагерных поверок. Все как на ладони. Но лагерная жизнь, тайная, подспудная, незримая – полна угрозы и коварства. Когда юный преступник попадает в «зону», он либо становится лучше, начиная задумываться о своей дальнейшей жизни, либо попадает под влияние лагерных авторитетов, быстро воспринимает их взгляды на людские отношения, убеждая себя, что «человек человеку – волк», и становится рецидивистом. Третьего не дано, да его и не бывает. В лагерной жизни действуют силы преступной агрессии и социальной лояльности, которые зачастую противоборствуют лишь для того, чтобы идти рука об руку. Мрачный взгляд исподлобья действует на неокрепшую душу не менее сильно, чем солнечный блеск летнего утра, встречаемого на реке. В лагере, как нигде, человек нуждается в дружеской поддержке и мудром совете. Каким бы смелым ни был человек, он всегда надеется на выручку: товарища ли, случая ли, Бога. Слишком много ложного и вероломного входит в его жизнь, испепеляет душу после заключения под стражу. Надо быть натурой редкостной наивности, бесхитростной до юродства, чтобы человек вышел из неволи таким же цельным, каким попал в нее.
   В «санпропускнике» было прохладно. Андрей запахнул на груди «зоновский» бушлат и снова посмотрел в окно, сидя на своей неприбранной постели. На этот раз в глаза бросились: низкое зимнее солнце, розовый снег, синие тени. Жизнь обретала многоцветность. Зато время стало четким, как лагерные поверки. Грубо осязаемым, как пальцы контролеров, обыскивавших его при первой же возможности. И в нем самом будто заработал таймер. Счетчик времени. От него нельзя было укрыться, спрятаться, сбежать на край земли. Время текло, как кровь по жилам. Но кровь может свернуться, образовать затычку: тромб; ее можно затворить, перетянуть жгутом, а время – нет. Шалишь. Оно течет, течет неумолимо, неостановимо, как любовь, когда она уходит. Каждую секунду, каждый миг.
   «Нет дня, чтоб я не думал о тебе», - с запекшимся от боли и обиды сердцем написал Андрей Светлане, но она не ответила. Зато ответил Иван. Все то время, пока шло следствие, они с Ефимом прилагали неимоверные усилия, чтобы вызволить Андрея из беды, но всякий раз натыкались на глухую стену отчуждения. Потом прислал письмо Ефим. Он сообщил, что дела в команде «катятся под горку». «После твоего ареста, как-то так совпало, Глеб Семенихин повредил колено, я потянул мышцу бедра,  «Армада» еле-еле добралась до «бронзы». Ник-Ник так расстроился, что загремел в больницу с тяжелейшим гипертоническим кризом. Многие опасались, что его «кондратий» хватит. Сейчас он ходит с палочкой, но, как и встарь, покрикивает на ребят».
   Андрей отложил письмо и задумался. За игрой своей команды он перестал следить. Футбол в следственном изоляторе смотрели редко. Телевизор был, но около него собирались любители американских блокбастеров, ужастиков и триллеров. Изредка смотрели профессиональный бокс. Но Андрей ничуть не огорчался. Даже был рад, что созерцание чужой игры не бередит душу, не сводит с ума. Для него теперь включить «ящик» во время очередного матча «Армады» все равно, что гвоздей наглотаться, добровольно лечь под нож, вспороть себе брюхо. И говорить о футболе – зубами скрежетать. На футбольном поле много лжи и лицемерия. Это хорошо знают игроки, это знают судьи, но возмущаются этим лишь болельщики. Ни слух, ни зрение ему не изменили, но вот мысли – мысли стали мрачными. И это тоже угнетало. Ведь не тщеславие вело его по жизни, а вера в то, что он достоин счастья и любви. А раз их нет, то вроде как и жизнь уже – химера.
   Андрей записался в библиотеку. В лагере, как и в тюремной камере, не много развлечений, и одно из них – чтение книг. А ведь еще недавно он пришел к выводу, что с появлением Интернета литература как бы  отошла в тень, осталась в прошлом и давно никому не нужна. Настоящее в лице издателей бредило литературным суррогатом: штампованным амбициозным чтивом, состряпанным по одной мерке: кто вовремя надломится, тот впишется в «формат». Минетик не желаете? Спасибо, с удовольствием.
   - Меньше думай! Умнее станешь, -  поучительным тоном сказал зэк- библиотекарь, когда выдавал ему на руки «Красное колесо» Солженицына. – Ходи сбоку, поспеешь к сроку.
   - Я без понтов, - честно ответил Андрей. – Хочется чего-то настоящего.


   
                Глава шестая

      Находясь в карантине, Андрей дважды назначался дневальным и убирал территорию «санпропускника»:  выгребал мусор из «общаги» и драил полы. Воры чурались подобной работы, оставляли ее «мужикам» и «бакланам» - всем тем, кто получил свой срок за бытовые преступления и мелкое хулиганство.
   Через неделю его вместе с остальными новичками согнали в тесную комнату лагерной администрации, где заседала комиссия по распределению этапа.
   Возглавлял комиссию начальник колонии: дородный подполковник с рыжеватыми усами – «хозяин» зоны.  Шмелев. По всей видимости, он уже знал, что в новой группе заключенных есть «редкая птица», и, перебрав пачку личных дел, назвал фамилию Андрея.
   - Осужденный Куренцов. Встать!
   Андрей поднялся раньше, чем прозвучала команда, и смело посмотрел в его настырные глаза.
   - Орел, - недобро усмехнулся «хозяин» и коротко зачитал обвинительное заключение: «Будучи в состоянии наркотического опьянения, с помощью отмычки проник в квартиру известной актрисы и совершил кражу личного имущества на сумму сто восемьдесят тысяч рублей, а так же иностранной валюты в размере семисот евро. Во время обыска,  в его автомобиле марки «BMW» обнаружены два пакета с кокаином, общим весом один килограмм двести десять граммов, и триста граммов героина».
   - Хорош гусь, - хмыкнул пожилой майор с красными веками и многозначительно глянул на своего начальника. – Это его первая судимость?
   - Вроде того, - двусмысленно ответил подполковник и удивленно присвистнул. – Ба! Да он еще в убийстве своей знакомой обвинялся, но суд счел это обвинение бездоказательным.
   - Сумел отмазаться, гаденыш, - подал голос молодой щеголеватый капитан, сидевший по левую руку от начальника колонии. Уже в одной этой реплике просквозила его уверенность в том, что осужденный Куренцов «свое» еще получит. Мало не покажется. Здесь исправительно-трудовое учреждение, зона, а не халам-балам, и никаких «отмазок» не предвидится.
   - Что, Куренцов, - навалился локтями на стол подполковник, - скажешь, никого не убивал?
   - Не убивал, - твердо ответил Андрей. Он хотел сказать, что и не грабил никого, но вовремя осекся. Суд состоялся. Он в зоне. Все ясно.
   - Крепкий орешек, - подал голос майор и зачем-то глянул на краснощекого лейтенанта медицинской службы, словно ждал подтверждения своих слов от лагерного «лепилы» - зоновского Эскулапа.
   - Ничего, - молодецки откликнулся капитан и тоже посмотрел на медика. – Расколем.
   «Три танкиста, три веселых друга», - грустно подумал Андрей, держа руки за спиной и не отводя глаз от пристального взгляда подполковника.
   - Вот такое «дежавю», мать его так, - проговорил начальник колонии и сунул личное дело Андрея под стопку серых конторских папок. Тень недовольства пробежала по его лицу, но губы выдавили хилую улыбку. – Впереди пять лет, успеем познакомиться поближе. – Он откинулся на спинку скрипнувшего стула и неожиданно спросил: - Чему обучен, Куренцов?
   Вопрос прозвучал издевательски. В самом деле, а что Андрей умеет делать, кроме как бить по мячу? Раньше он гордился выбранной «профессией», делал все, чтобы стать лучшим, первым, единственным и незаменимым, достойным похвал и удивления, а теперь выходило так, что и сказать нечего. Он чмо болотное, обсевок лагерный.
   - Машину водить, - после короткого замешательства вспомнил Андрей и устыдился тому, что впервые в жизни изменил футболу, публично отрекся от единственной неистребимой страсти. «Машину водить» сказал он так, словно внезапно охладел к футболу, разглядел его невидимые раньше недостатки или почувствовал влечение к чему-то более надежному и совершенному.
   - Машину, - почти нараспев протянул подполковник и, побарабанив пальцами по столу, недобро ухмыльнулся. – Будет тебе машина. «ЛэБэЧе» называется. – Видя, что Андрей его не очень понимает, разъяснил. – Лошадь, бочка и черпак. По-нашенскому: говновозка. Устраивает?
   «Подняться на зону, чтоб так опуститься?» - оскорблено подумал Андрей и брезгливо передернул плечами. – Лучше в карцере сдохнуть». Ему, как и любому, кто первый раз попал в колонию с немалым сроком, казалось, что его жизнь закончилась. Семейные отношения прерваны, карьера обломилась, старые друзья предали, новых не предвидится.
   - Что молчишь? – выпятил губы «хозяин». – Согласен?
   - Ну, уж нет, гражданин начальник, - сипящим от негодования голосом ответил Андрей. - Для этого другие люди есть.
   - Западло? – окрысился капитан, оказавшийся начальником режимной части. Этим своим вопросом и въедливо-ехидным тоном он как бы напоминал всем насельникам колонии, что они обязаны быть терпимыми  к установившимся порядкам и  предъявляемым к ним требованиям. Чтобы не осложнять отношений с администрацией, благоразумный зэк всегда наступит на горло собственной песне. Иначе не выжить. Осужденных задерживают в зоне не охранники с собаками, а штрафной изолятор и карцер. Досрочное расконвоирование и освобождение никто не отменял. Надо только, чтобы поведение было «примерным».
   - Нисколько. Просто при моей «физике», Андрей повел плечом, обращая внимание комиссии на свое могучее телосложение, занимать место лагерного доходяги безнравственно.
   - О-ля-ля! – жизнерадостно воскликнул медик. – Вот речь не мальчика, а мужа.
   - Похвально, - криво усмехнулся майор с воспаленными веками, всем своим видом показывая, что ничего похвального в отказе осужденного Куренцова нет и быть не может.
   Начальник колонии повернулся к седовласому соседу, сидевшему от него по правую руку.
   - Валентин Евгеньевич, тебе на производстве работники нужны?
   Тот обрадовался: - Очень! -  и ободряюще посмотрел на Андрея. – Устал я от блатных сачков. План давать некому.
   - Ладно, - словно соглашаясь с его доводом, прихлопнул по столу ладонью начальник колонии и велел записать: «Осужденного  Куренцова поместить в третий отряд, испытать на лояльность и отправить на кирпичный». «Испытать на лояльность» это посадить на говновозку. Приставить к ЛБЧ.
   Андрей стиснул зубы  и сел. Для себя он уже решил, что кирпичный завод это нормально, а ЛБЧ – прямое издевательство.
   Он не знал, да и догадаться не мог, что в его личном деле, прошитом суровой нитью и скрепленном минюстовской печатью, имелась прокурорская приписка, гласившая о том, что «всвязи с нераскрытостью особо опасного преступления считать впервые осужденного Куренцова А.Ю склонным к побегу и подлежащим оперативной разработке».
   Начальник третьего отряда старший лейтенант Рябых Николай Васильевич – высокий, худощавый брюнет с обветренными скулами, выдающими его любовь к рыбалке и подледному лову, лично повел Андрея «определять на жительство». Он был резок в движениях, обладал хорошо поставленным командирским голосом, но самое главное заключалось в том, что Николай Васильевич оказался не только на редкость добродушным человеком, но еще и страстным  футбольным болельщиком.
   - В колонии все шиворот-навыворот, - сразу предупредил он Андрея, когда тот, после долгих препирательств, все же сознался, что «он и есть тот самый Куренцов – центральный нападающий столичного клуба «Армада», европейский чемпион и все такое».
   - Что ж ты об этом сразу не сказал? Дурья твоя башка! – упрекнул его старлей. – Никто про ЛБЧ бы и не вспомнил.
   - Думаю, поэтому меня и «прессанули», - ответил Андрей. – Не может быть, чтобы начальник колонии не болел за нас, когда мы бились на Европе.
   - А ведь и в самом деле, - задумчиво проговорил Рябых, сдвинув офицерскую фуражку и почесав затылок. – Это я как-то упустил из виду. С «хозяином» мы первые фанаты. Что на «зоне», что в поселке.
   - А что? Здесь есть команда?
   - Обижаешь, - по-свойски ответил старлей. – Каждое лето проводим  свой чемпионат, даже межзональные турниры устраиваем: на первенство пеницитарной системы области, в смысле, исправительно-трудовых учреждений, - пояснил он. - Наступит март, растает снег,  и можно будет приступать к тренировкам.
    - На ЛБЧ? – хмуро осведомился Андрей, обдумывая только что услышанное. Со стороны банно-прачечного комплекса тянуло карболкой и хозяйственным мылом.
   Рябых возмутился.
   - Дался тебе этот вид транспорта! Забудь. Везде люди живут.
   Он поправил на голове фуражку и скосил на Андрея глаза.
   - Ты вот что, гражданин осужденный, - делая ударение на первом слоге слова «осужденный», усмехнулся Николай Васильевич. – Раньше времени не помирай. Я понимаю: судьба не шляпа, на гвоздь не повесишь. Но она и не могила, чтобы на ней крест ставить. – Он помолчал и добавил: - Отмажу я тебя от говновозки по-любому. «Хозяин» не такой дурак, как тебе кажется. Это у него башню заклинило после недавнего побега.
   - Рвут когти? – недоверчиво поинтересовался Андрей, глядя на ряды колючей проволоки и так называемую «запретку» с часовыми на вышках. – Отсюда?
   - Двое оборвались, - со вздохом сообщил Рябых, разрешивший Андрею обращаться не к нему запросто: по имени, если рядом никого не будет. «Сам понимаешь, дисциплина. Субординация, мотай ее за хвост». - После ночной смены ломанулись. Во время утренней неразберихи.
   - Как же это?
   - А вот так, - уклончиво сказал Николай.- Машина их ждала – с вооруженными сообщниками.
   - Ушли?
   - Ушли бы, - ответил Рябых, указывая на двухэтажное здание третьего отряда: «Вот твой корпус, пионер».
   - А что помешало? – не в силах побороть любопытство, поинтересовался Андрей, возвращая своего непосредственного начальника к прерванному разговору.
   - Тогда давай покурим.
   - Я не курю.
   - Похвально, - сказал Николай и признался, что тоже не привык «смолить». – Так вот. Ломанулись они по утряни, вскочили в машину, дали по газам, а того не учли, что в это время из областного центра будет возвращаться наш «хозяин» на зоновском «Уазике». Предупрежденный по мобильной связи о «девятке» с беглецами, он перехватил руль у своего водилы и так грамотно «бортанул» ее, что она трижды перевернулась через крышу и вспыхнула. Видимо, одна из пуль, которые он успел выпустить по беглецам, попала в бензобак, - заключил  и предупредил, что за последние семь лет ни одного удачного побега не было. – Всех возвернули взад, - подмигнул он Андрею, и  тому представилось, что,  будь у его нового знакомого  в руках пулемет, он бы – и-ииих! – от живота и веером! Чтоб гильзы – вбок, а гады – наповал.
   Старший лейтенант Рябых первым ступил на порог спального корпуса: вверенного ему третьего отряда. Выслушав доклад дневального: «Гражданин начальник! Третий отряд находится на работе. В помещении два человека»,  он деловито кивнул и повел Андрея к его «месту обитания»: железной койке с панцирной сеткой.  Андрей тотчас принялся застилать постель, сунув в прикроватную тумбочку «предметы личной гигиены», тетрадь и авторучку. От Николая он узнал, что всего в отряде числилось сто двадцать заключенных, приговоренных к различным срокам лишения свободы, и таких отрядов в зоне было ровно четырнадцать.
    - Условия нормальные, - сказал Рябых, но Андрей с ним не согласился, мысленно ответив поговоркой: «Хорош дом, кабы не черт в нем»!
   Когда старший лейтенант пожелал «всего хорошего» и покинул корпус, Андрей обошел «общагу». Пока шел по междурядью, насчитал шестнадцать двухъярусных кроватей.  Все, как в плохонькой гостинице или казарме: умывальная комната, сортир, со слезоточивым запахом пожелтевшей «хлорки», сушилка, бытовка и каптерка, где хранились «оклунки» и пожитки осужденных.
    Хромоногий зэк, исполнявший обязанности завхоза, вручил Андрею иголку с ниткой и не отходил ни на шаг, пока он  не пришил к своей спортивной сумке с «гражданским барахлом»  казенную бирку: Куренцов, 3-й отряд, 3-я бригада. Затем Андрей ознакомился с распорядком дня. Подъем в шесть часов. Полчаса на туалет. Затем перекличка. Пересчет. В семь утра – завтрак, в восемь – выход на работу. Обед в жилой зоне и на объектах – с часу до двух. В восемнадцать ноль-ноль вечерняя поверка, в девятнадцать ужин. В двадцать два часа отбой.
   Днем проверки проводились на плацу, ночью считали спящих, как баранов, по головам.
   Размышляя о новом для себя ритме жизни и бытовых условиях, Андрей понимал, что какое-то время ему придется пожить, туго затянув пояс, пока придет посылка, пока на его «лагерном счету» появятся «честно заработанные» деньги, необходимые для закупки положенных по крайне скудной норме  продуктов питания, пока установятся отношения в столовой. Чтоб не осложнять себе жизни, придется от многого отказываться. Тяжко, ох, как тяжко  глотать лагерное хлебово после житейской роскоши и удовольствий гастрономического толка: в отличие от следственного изолятора на «зоне» было голодно. Через год, другой, возможно, жизнь как-то наладится, но ожидать интересных предложений, которые обеспечат в будущем житейскую стабильность, он явно не вправе. Разве что его выдвинут в актив: отвечать за спортивно-массовую работу среди осужденных. Хотя и это под большим вопросом.
   Андрей вернулся к своей тумбочке, присел на кровать и грустно уставился в пол. Раньше, говоря языком шахматистов, он все время был в цейтноте, а теперь сидел на «шконке» и тоскливо размышлял о том, что с ним произошло.
 Все было так ужасно, так уныло, что одна мысль о том, что так пройдут его лучшие годы – его чудная молодость, становилась ненавистной до одури, до приступов тошноты и желания сунуть голову в петлю. Именно таким, морально
сломленным, психически неуравновешенным он виделся тому, кто подло изменил его судьбу; ударил зло, исподтишка. Подставил, слил, спустил, как говорят блатные, в унитаз. Смешал с дерьмом в прямом и в переносном смысле. Определил в говновозы.  Раньше Андрею нравилось, что он способен увлекать людей своей игрой, вызывать в них восхищение, а теперь он утратил интерес и к тому эффекту, который производил в обществе, и к самим людям. Ему расхотелось добавлять радости в чью-то плошку жизни. А еще он подумал, что, если  его настоящее принять за небольшое судно, водоизмещением в двадцать тонн, что соответствует двадцати годам его жизни, то совсем не трудно разглядеть в  его борту  заметную пробоину, которую срочно требовалось «залатать», подвести, как говорят моряки, «пластырь», чтобы не затонуть. Главное, не гневить судьбу, чтоб не накликать чего-нибудь похуже: той же бури, способной расколотить утлое суденышко о береговые скалы или затопить, накрыв девятым валом. Никаких других планов у него не было.  Никаких иных желаний Андрей не лелеял. Отныне он не собирался строить воздушные замки, как это случалось раньше. А все оттого, что судьба не одежка, ее не перелицуешь наизнанку. Ему снова живо вспомнился окрик: «Встать! Суд идет», ужасные слова приговора и все то, что последовало за ними. Когда конвоиры  «закоцали» Андрея в наручники и повели к выходу, мать с трудом подавила сотрясавшие ее рыдания и, кажется, перекрестила его, чего не делала никогда в жизни.
   Страшась своих воспоминаний, неизменно приводивших к смерти дочери, он
встряхнул головой и, чтобы не наложить на себя руки,  вышел на улицу. Ничего отрадного для себя он там не нашел. Все тот же колючий  забор, вышки с часовыми, черный дым, валивший из трубы котельной, сажа на истоптанном снегу. В сознании угрюмо отпечаталось: февраль, ранние вечерние сумерки. Снег. Мороз. Тоска.

               
                Глава седьмая

      Вечером Андрея ждала совершенно неожиданная встреча. Когда он вернулся из столовой и проходил к своей кровати, гадая про себя, «отмажет» его Николай Рябых от говновозки или нет, кто-то воскликнул.
   - Циркач! Своих не узнаешь?
   Он придержал шаг, не зная, как отреагировать на вроде бы знакомый голос.   «Свой» на лагерном жаргоне это вор. Андрей вором не был. Но Циркач – его кличка, его «погоняло» с детства.
  В глубине «общаги» стоял Чуля - раздавшийся в плечах, но все такой же длиннобудылый и слегка сутулый. С того момента, как они с Андреем случайно встретились в «Праге», в день рождения Ефима,  прошло два года. Много воды утекло.
   Пришлось откликнуться,  подойти и крепко встряхнуть руку.
   - Здорово!
   - Срок терпимый? – поинтересовался Чуля, пригласив Андрея в каптерку и усаживая его за стол, накрытый половинкой простыни с лагерным штампом.
    - Пятера, - с легкой бравадой ответил Андрей, искоса наблюдая за действиями хромоного завхоза, который подобострастно суетился, «соображал на счет поддать», выставляя запасы еды: тонко порезанную сырокопченую колбасу, черный хлеб, баночку красной икры, сковороду жареной картошки с дымящимся мясом и коробку с шоколадными конфетами. Прошло какое-то время,  и на столе появились стаканы и кружки.
   - По какой статье? –  Чуля закурил сигарету «Davidoff» и, по-хозяйски ставя локоть на стол, отодвинул от себя  банку с маринованными огурцами. Его «шестерки» (один назвался Шамилем, другой Матросом),  настороженно изучали Андрея.  Понять их было можно. Надо же: европейский чемпион, звезда футбола, кореш Чули в их бараке. Сдохнуть можно.
   - Грабеж и наркота.
   Шамиль от удивления даже присвистнул.
  - Круто.
 Вся его стриженая под «ноль» макушка сплошь была испещрена белыми шрамами, как будто об нее разбивали бутылки. Андрей даже решил, что он наркоман и во время «ломок» бьется головой о стену.   
   - Подстава, если честно, - признался Андрей и вкратце рассказал, как загремел «под фанфары».
   - Клевая подляна, - хмыкнул Матрос и осклабился. Его смешок напоминал стрекот сороки: резкий, неприятный. – Это называется, без штанов, но в шлепанцах.
   - Кому-то ты дорожку перешел, - куснул ноготь Чуля и пытливо всмотрелся в Андрея. – Кому не «подмахнул», не знаю. Но тот, кто тебя «опарафинил», прогнал поганку, мог и в асфальт закатать, судя по всему.
   - Это он еще раком не стоял, - мрачно заметил Матрос, - на четырех костях не елозил.
   - Вполне, - кивнул Шамиль.
   Чуля затянулся сигаретой, выдохнул дым.
   - А если  тебя не закатали и не опустили, значит, ты еще нужен. Для чего, кумекай сам.
   -  Вот такие пенки с марафетом, - уперся в колени руками Матрос, как бы намекая, что пора выпить. Кому - за встречу, а кому – за знакомство. Приятное или не очень, «зона» покажет.
   - Ладно, - загасил сигарету Чуля. –  Воду толочь, вода будет. - Он по-хозяйски взял бутылку, свернул пробку и разбулькал водку по стаканам. Солидно чокнулся с Андреем. – Не дрейфь, Циркач. Дави фасон.
   - Будешь бузить, сыграешь в одиночку, - непонятно, чему радуясь, подмигнул Матрос.
   - Вперед, рахиты, на Стамбул! - Андрей вспомнил присловье Ефима и ухарски выглотал водку – целый граненый стакан, налитый с «макушкой». Где наша не пропадала!
   Пустую посуду убрали под стол.
   - Уф! – помотал головой Чуля, смачно облизнулся и все принялись закусывать.
   - Ешь водка, пей водка: водка сильный – мельница крутит! – коверкая речь на восточный манер, проговорил Матрос, цокнул для убедительности языком и прищелкнул пальцами. Алкоголь подействовал на него странным образом: нос побледнел, а скулы загорелись.
   У  Шамиля засвиристел мобильник. Он сразу поднес его к уху.
   -  Темирхоев.
     Андрей вскинул голову. Дождавшись, когда чеченец закончит разговор, он живо поинтересовался, знает ли тот Рамзана, своего однофамильца, центрального нападающего грозненского «Факела»?
   - Дальний родственник, - уклончиво сказал Шамиль, сплевывая с губы крошку.
   - Мы с ним вместе Европу ломали, - с хмельным бахвальством сообщил Андрей и тут же осекся: вряд ли этот факт будет кому-то интересен.
  - Европу, говоришь?   
   Шамиль тотчас включил телефон, услышал ответ, что-то сказал  на родном языке, с гортанным, раскатистым «эр»,  и протянул «трубу».
   - Тебя.
  Андрей услышал голос Рамзана.
    - Как ты там? – сочувствующе спросил бывший напарник. – Иван мне звонил, рассказывал о том, как тебя засудили.
    - Нормально, - ответил Андрей,  горестно подумав о том, что его «удар скорпиона» обернулся ударом судьбы,  и вкратце поведал о своих мытарствах. – Обживаюсь. Вот с Шамилем  познакомился.
   - Хорошо, - сказал Рамзан, - будем поддерживать связь через него.
    «Годится, - возвращая «мобилу», подумал Андрей. – Это будет кстати». Мир оказался теснее, чем он думал.
   Из  завязавшегося разговора Андрей узнал, что Шамиль «подсел» за превышение мер необходимой самообороны. Он сам рассказал: «Хорек какой-то, фраер голоухий, кинулся на меня с бесйсбольной битой, а его кент – с пером. Я колотушку вырвал, нож перехватил, и так лягнул одного в челюсть, что мозги из ушей брызнули. Мокруха полная, в натуре. А мозги, блин, желтые, - добавил Шамиль равнодушно. - Как у овцы.
    - Кильки хочу, - надкусив бутерброд с икрой, мечтательно сказал Чуля.
   - Чего? – поинтересовался Андрей, возбужденный разговором с Рамзаном и нахлынувшими на него воспоминаниями о европейском турнире.
   - Кильки пряного посола.
   - С черным перцем?
   - С лавровым душком.
   - Или хамсы, - понял его настроение Андрей. – Мелкой, но соленой. Мы ее в детстве  с черным хлебом трескали.
   - Правильно понимаешь, Циркач, чисто конкретно.
   - Сейчас ее хрен где добудешь, - захрустел огурцом Матрос. – Семга есть, а хамсы – ек! 
   -  Сейчас ничего настоящего нет, - сказал Шамиль. – Раньше мне пачки сигарет на день хватало, а теперь двух мало.
   - Табак лажовый, - сказал Чуля. – Дрянь.
   -  Пахан говорил, махорка слаще, - клацнул зажигалкой Матрос и выкашлял облако дыма. – Духовитей.
   - Сам не пробовал? – чисто механически спросил Андрей, лишь бы поддержать разговор и не сидеть букой. Ему было без разницы: курил Матрос махорку или не курил.
   - В «БУРе» приходилось, а так я больше «Кэмел» уважаю.
   Когда разлили по «второй» и в голове от выпитого зашумело, Андрей повернулся к Чуле.
   - А ты за что сидишь?
   - А ни за что, - уклончиво ответил тот. – Шел, свалился, на анаше спалился.
   - Нет, а все же? – пьяно качнулся Андрей и подпер щеку рукой. – Ты же меня знаешь, я без гнилых заходов. Подляны строить – не мои финты.
   Чуля усмехнулся, посмотрел в упор.
   - Ты за кого меня держишь? Я что, фраер, заснувший на «цинке»?
   - Я в зонах не сидел, расклада вашего не знаю, - с легким вызовом в тоне, но как бы и оправдываясь, проговорил Андрей.
   На лице Шамиля безразличие. В глазах Матроса досада отчуждения. Они блатные, короли зоны, а он лох, лузер, голый Вася. Поц обхезанный, вот, кто он такой. И вся его история с подставой и арестом для них такая же параша, как знакомство по инету или женитьба по брачному объявлению.
   Андрей сразу нахмурился, убрал локоть со стола и, как это с ним часто бывало в моменты особого душевного волнения, неожиданно сказал.
   - Домашнее порно: гобой и валторна.
   Если Чуля и Шамиль промолчали, словно каждый из них был занят какими-то своими мыслями, то Матрос живо отозвался.
  - Гобой это кто? Пидарас?
  - Чего? – переспросил Андрей, размышляя о том, как ему выстраивать в дальнейшем свои отношения с Чулей, о котором хотелось узнать как можно больше и желательно подробней. И этот его отстраненный вопрос, это его недоуменное «чего?», как-то сильно подействовало на Матроса. Он растерянно глянул на Чулю.
   - Пидар, говорю, чо ли?
   - Кто? – в свою очередь озадачился тот и потянулся за сигаретой.
   - Ну, гобой который?
   - Ха-ха-ха! – рассмеялся Андрей, до которого дошел, наконец, смысл его вопроса. – Это инструмент такой, оркестровый.
   - А чо тогда валторна? Бабская шахна?
   - Ну, ты  даешь! – продолжая смеяться, Андрей мазнул ладонью о ладонь. – Да нет, конечно!
   - А чо же, еслив не шахна?
   - Тоже музыкальная дуделка, - авторитетно ответил Чуля, беря инициативу разговора в свои руки, но Андрею уже задан был новый вопрос.
   - А гламур это чо?
   Андрей пожал плечами.
   - Точно не знаю. Глянцевый амур, наверно: роскошь и любовь.
   - Мур-мур, ты мой котеночек? – вспомнил строчку из блатного шансона Матрос, и Андрей кивнул: - Типа того.
   - Черт не пощекочет, шмара не захочет, - сказал Чуля и неожиданно спросил. – Ты что, Циркач, не понял?
    - А что я должен понимать?
    - Правильных гасят. Усек?
    - Это ты к чему? – внутренне напрягаясь, осведомился Андрей. Меньше всего ему сейчас хотелось пьяной ссоры. Да, он сидел в одной камере с Федей-Судаком, авторитетным вором-щипачем, он к нему хорошо относился, но что дальше? В третьем отряде, как он понял, всем заправляет Чуля.  И  как он себя поведет по отношению к нему, трудно сказать. Андрей  ведь совсем не знал его. Успел только заметить, что Чуля  даже самой безобидной шутке пытается придать угрожающий тон. Давит на психику. Показывает, «ху ис ху?» в данный момент в третьем отряде. А, может, и во всей «зоне»? Андрей вспомнил его малолетним уркой: взгляд безумный, локти врастопырку.
   - К чему? – после небольшого раздумья повторил его вопрос Чуля и повертел в пальцах сигарету, слегка разминая табак. -  А к тому, что кум здесь говнистый. Беспредельщик.
   «Видимо, поэтому меня в эту зону и упрятали, - выдержал его тяжелый взгляд Андрей. – Чтоб легче было прессовать».
   - Мутит не меньше нашего, - хмуро подтвердил Шамиль. – Если не больше.
  - Гандон штопанный! – скрежетнул зубами Матрос. – Кильку от хамсы не отличит, а туда же – опер! Фалует стукачей, деловых гнобит.
  - У нас тут есть дорожка одна, - доверительным тоном сообщил Чуля, - к майору в оперчасть ведет.
   - Так ты по ней не ходи, - предупредил Шамиль.
   - А то что? – не совсем понимая, о чем идет речь, полюбопытствовал Андрей, переводя взгляд  на Чулю.
   - Козлом станешь, - мрачно ответил Шамиль.
   - А если меня вызовут?
   - Всех дергают. - Чуля  закурил, подержал горящую спичку на отлете и загасил ее дымом, выпущенным тонкой струей. – Главное, чтоб ты сам  на нее не ступил.
   Андрей уже знал, что оперчасть – это лагерные слухи, сплетни и наветы. Гнездо интриг и вербовка активистов. Вот почему в «зоне» не принято спрашивать. Да никто правды и не скажет. Здесь никому веры нет. Правда - она в личном деле, да и то не вся. Так что, ходи сбоку. Авось, доживешь до «звонка»: до амнистии или досрочного освобождения. Народец в «зоне» разный. Кто «капусту» рубил, кто головы.  И, словно угадав его мысли, Чуля обронил.
   - Зэчня здесь дрянь. Плесень подвальная.
    Шамиль предупредил:  – Секи «кумовские» пробросы.
   Хмель, ударивший голову, стал проходить, и Андрей сосредоточенно кивал, постигая азы лагерной жизни.
   - Понятно.   
  - Твой «пятерик» на голове отстоять можно, - ободрил чеченец Андрея. - Это не моя «пятнаха».
   Андрей понимающе кивнул: такой большой срок давали за убийство.
   Чуля сбил пепел с сигареты.
   - Я думал, ты примкнешь к братве, к нашей, останкинской, пивзаводской, а ты особняком пошел. Свою колею выбрал.
   - Футбол поманил.
   - Нормально. Я тебе даже завидовал, в натуре. Тем более, когда ты забивал на Евро. 
   - Здесь вся зона на ушах стояла, – сообщил Шамиль. - Можно было под гай-гуй «рвать когти».
   Матрос подтвердил.
  - До утра никто бы и не кинулся. Гудели.
   -  Раскумариться захочешь, подходи, - предложил Чуля, выдыхая дым. – За мной не заржавеет.
   - Благодарю, - с деланной вежливостью ответил Андрей, как бы показывая, что он не из тех, кто пляшет под чужую дудку. – Думаю, не захочу.
   - А ты не думай. Подваливай, не гоношись.
   - Срок мотать – это работа, - назидательно сказал Матрос. – Чай без нормы – срок короче. А с кокаинчиком – ваще улет.
   - А какой твой срок? – спросил Андрей, считая, что никакого подвоха в его интересе нет.
   - Червонец.
   - Солидно!
   - Нештяк. Вместе откинемся.
   Андрей не стал уточнять, каким образом десятилетний срок лишения свободы можно сократить ровно в два раза, и деликатно кивнул: все может быть.
    Чуля оценил его молчание и посоветовал.
   - Ни с кем не корешись. В «семью» не лезь. Привет-адью – и все базары.
   - Понял, - кивнул Андрей, еще не представляя, как он выдержит на зоне одиночество.
    - Это я к тому, - пояснил Чуля, - чтоб тебя еще раз не подставили. Зэчня, говорю, тут паскудная. Нас, москвичей, не любят. А кум – старорежимник, отморозок.
     Шамиль что-то шепнул Матросу,  и они вышли из каптерки, не прощаясь. Андрей остался с Чулей наедине. Завхоз давно слинял: притворился ветошью и не отсвечивал.
   - А ты, - спросил Андрей, - в законе, что ли?
   - Уже полгода, как короновали, - криво усмехнулся Чуля и вальяжно затянулся сигаретой. – Так что срок тянуть я буду при параде. Без напряга.
   - В паханах ходишь?
  -  Вроде того. Да и ты, я знаю, капитан команды. Вроде бугра в зоне.
  - Был, - отправляя в рот кусочек сыра, ответил Андрей. – Переизбрали.
  - Это у нас влет. До старости далеко, до могилы близко. – Чуля усмехнулся. – Тот, кто тебя спрятал, костюмчик зоновский пошил, я думаю, напомнит о себе и очень скоро.
   - Каким образом?
   - Подставит так, чтоб ты еще, здесь, в зоне, срок словил. Ханурика наглого грохнут, а свалят на тебя: свидетели найдутся. Или на драку спишут, если ты сыграешь в ящик – с пиковиной в сердце.
   Андрей помрачнел. Выходило так, что самые худшие его предположения, от которых он отмахивался, как от назойливых мух, вполне могут сбыться. Хреново, дальше некуда. – Он даже поперхнулся и закашлялся, не зная, что делать? – Рвать когти? Бежать? В одиночку этого не сделаешь, а подбирать себе напарника – слишком опасно. За ним и так следят гораздо пристальнее, чем за другими заключенными. Это,  как два пальца об асфальт.
   Чуля исподлобья глянул на Андрея и, уловив его душевную сумятицу, жестом велел подвинуться ближе.
   - Тут самоволка намечается. Решишь – пойдешь четвертым. С ответом не спеши: дело серьезное.
    Андрей ссутулился. Вспомнил слова матери: «Сынок, беда учит смирению» и молча покачал головой. «Нет, будь что будет, - сказал он сам себе. – Побег не для меня». Сиюминутное желание глотнуть свободы, избежать угрозы своей жизни, может навсегда сделать его изгоем, «партизаном», как говорят блатные, лишит его возможности  нормального общения с людьми. Нет, уходить в подполье в двадцать лет, это ужасно.  Это дыра с просветом. Лучше «двое сбоку – ваших нет».
   - Благодарю, - коротко ответил он и сцепил руки на колене.
   - Кишка тонка?
   - «Колючка» тоньше.
   - Проехали. Пока.
   - Почему, пока?
   - Потому, что за фука, - со смешком в голосе ответил Чуля, выдыхая дым под потолок и снова предлагая выпить.
   Андрей начал отнекиваться.
   - Боюсь, с непривычки растащит.
   - С двух-то стаканов? Ты чо, Циркач, в натуре? Доходяга?
   - Нет.
   - Тогда, вперед. – Для Чули уже вошло в привычку управлять чужой волей,  и он не стеснялся выказывать свои пристрастия, доставлявшие ему наслаждение.
   - Лады, - чокнулся с ним Андрей и, не церемонясь, выпил. Закусил огурцом и пожаловался на судьбу.
   - Никогда не думал, что со мной вот так поступят.
   - В том-то и фишка. Нами втемную играют. Баш на баш. – Чуля помолчал, заложил ногу на ногу и, внезапно смягчив тон, сказал: - Короче, так. Отказывайся от гастрономических излишеств, к которым ты, я думаю, привык, встречай весну с хорошим настроением и пиши письма, чем доставишь много приятных минут своим родным и близким. – И так он это лихо завернул, словно говорил по писаному, использовал шпаргалку. – Мать жива?
   - Жива.
   - Женат?
   - Женат.
   - Свадьба была?
   - А как же без нее? – изумился Андрей, вспомнив свое бракосочетание.
   - Ну, по-всякому бывает.
   Андрей кивнул и, предупреждая вопрос о детях, простудно шмыгнул носом.
   - Дочь умерла. Недавно.
   - Понятно, - сказал Чуля, не вдаваясь в подробности.- А я бубен. Но спиногрыз растет.
    - От Лизки? -  имея в виду сестру Жабы, поинтересовался Андрей и угадал.
    - От нее, - с ноткой самодовольства ответил Чуля.- Василием назвали: в честь ее отца. Своего-то я не помню.
    - Я тоже, - поскреб ложкой по сковороде Андрей, ощутив внезапный голод.
    - Поматросил и бросил?
    - В Афгане сгинул.
    Потом они заговорили о Жабе, и Андрей поделился своими подозрениями.
    - Думаю, что это он подкинул наркоту.
   Чуля поморщился и сказал, что этого не может быть.
   - Жаба – не бублик. У него мозги на месте. Я думаю, его использовали втемную. Кто-то тебя вел, и, когда вы с Жабой зацепились языками, решил перевести стрелки на него. Повторяю: Жаба парень дошлый – в петлю голову не сунет.
   - Тоже верно, - согласился Андрей и спросил, вернутся ли Шамиль и Матрос?
   - А куда они денутся? – вопросом на вопрос ответил Чуля. Было видно, что он доволен своим положением и не собирался жить как-то иначе, пока не закончился  лагерный срок. Он давно привык ловчить, хитрить и тщательно обдумывать свои поступки, что вызывало восхищение у тех, кто привык жить одним днем и не «заморачиваться» по пустякам, даже если «пустяки» тянули на «червонец» или на пятнадцать лет. Выросший в воровской среде Марьиной Рощи, в окружении шпаны и мелкого жулья, он так твердо уверовал в преступное братство, так стойко держался «законных» понятий, что очень скоро его стали брать в подельники «люди серьезные», с богатым уголовным прошлым.  Отрадно убедившись, что в блатном мире не перевелись крепкие орешки - рыцари воровского дела, они так расчувствовались, что смекалистый Чуля был «коронован» двумя авторитетами во владимирском централе, и «взял» на себя «зону». Как все блатные,  Чуля был тщеславен, но, на удивление, не жаден. В карты играл без особой охоты, но проигрывать не любил и старался во всем «держать мазу» - главенствовать и верховодить. Он крайне болезненно относился к тому, что о нем думают, и строго соблюдал неписаный кодекс воровской чести, боясь испортить свою, так удачно начавшуюся карьеру жигана. Трудно было сказать. Чему он отдавал предпочтение больше всего. К деньгам он был равнодушен, к выпивке тоже, да и женщины, похоже, занимали в его жизни последнее место. Можно было предположить, что о себе он был очень высокого мнения и мечтал стать образцовым «козырным тузом» - паханом на зоне. Пройдет время и Андрей убедится, что ни его самого, ни «мужиков», осужденных за «бытовуху»: пьяный мордобой, взятки и хозяйственные растраты, никто не обижал – не «щемил». «Мужики», работавшие на кирпичном заводе и бетонно-растворном узле, давали план, тянули лямку, и тем самым зарабатывали право на спокойный сон и сносную еду. У Чули, как у многих блатных, было искреннее убеждение, что «Бог создал вора, а черт – прокурора», и что ему простится многое, потому что он много страдал, сознательно избрав путь мученичества. Как бы там ни было, романтизация преступной жизни, отраженная в тюремных песнях, байках и разнообразных татуировках, помогала ему быть человеком с большой буквы: честным вором.  Он плевать хотел на буржуазную мораль с ее дурацким накопительством и на всех тех, кто эту мораль насаждает. Свобода волеизъявления – вот что было для него кумиром в рамках воровских понятий.
   Когда Андрей спросил, приходится ли ему самому вкалывать на производстве, Чуля снисходительно осклабился.
   - Выходить выхожу, но не мантулю. Это мне, ты знаешь, не канает по понятиям. Вор сосну не рубит.
   - Он рубит капусту, - с хвастливой угодливостью добавил Матрос, вернувшийся с Шамилем, бутылкой самогона и гитарой. Выпив «шмурдяка» и нюхнув рукав, он подтянул четвертую струну, побзыкал пятой, настроил инструмент и весело запел.
   
                И только мы фазенду подломили,
                Нас тут же повязали мусора.

   Непонятно откуда взявшийся завхоз, схватил со стола две алюминиевых ложки, выдал душеспасительный драйв, Чуля с Шамилем вскинули руки -  и  цыганисто грянул припев.
 
                Похоже, кто-то, кто-то,
                Похоже, кто-то, кто-то,
                Похоже, кто-то, кто-то стуканул!

   Этот разухабистый шансон с его забубенной слезливостью, балаганной жалостью ко всем, кому судьба-злодейка вывернула шиш, сгубила подлым вероломством, а если не сгубила, то втоптала в грязь, харкнула в ясные очи, этот выговор-повтор предательству – сексотству, сперва вызвал у Андрея горькую усмешку над блатным весельем, а спустя мгновение он уже сам залихватски размахивал руками и втаптывал в пол своих ненавистных врагов.

                Похоже, кто-то, кто-то стуканул!

                Глава восьмая

   На следующий день Андрея для порядка сунули в ШИЗО, всобачив ему пять суток  штрафного времени в холоднющем изоляторе. Попал он туда за распитие спиртных напитков и нарушение внутреннего распорядка, выразившееся в его отказе стать лагерным «золотарем» - изгоем: чухой.  Никакого беспредела – все в рамках закона. После «проверки на прочность», Андрей попал на кирпичный завод. Возили туда на хлипких, истрепанных автозаках, чье место давно было на свалке областной базы вторчермета, среди ржавого металлолома. Они  прогоркло пахли псиной, табаком и мужским потом,  выработав все возможные и невозможные сроки эксплуатации, но их отчего-то не списывали. Держали «на балансе» кирпичного завода, хотя находились они в подчинении командира конвойного батальона. Водители были солдатами внутренних войск, но иногда за руль садились расконвоированные заключенные или вольнонаемные шофера. Их уделом были скука, пьянство и банальная нужда. Каждый норовил хоть что-то, но украсть: будь-то деревянный поддон, битый шифер или бочка с краской. Вся вина за кражи ложилась на работников завода и на зэков.
    Андрея приставили к тачке – возить кирпич. Как сырец, так и «обжиг». К концу смены руки от усталости становились неподъемными, а ноги подгибались. Может, ему и легче было бы втягиваться в каторжно-тяжкий ритм налаженного производства, если бы не письмо матери, в котором она сообщила, что Светлана подала на развод,  и суд сразу пошел ей навстречу. Андрей еще раз перечитал письмо и рухнул на кровать. Удар исподтишка всегда больнее.
   Больше всего Андрея возмутило, что жена выбрала для развода такое тяжелое для них двоих время. Правильно говорит Чуля: «Когда экстрим, тогда и стрем», что в переводе с блатной фени может звучать, как ехидное предупреждение: «Если тебя надули, жди, что скоро наколят». Вот его и накололи. И кто? Любимая жена, ненаглядная Светлана. Вот уж правда, тупой чаще натыкается на острое. Любовь слепа, зато судьба пристрастна. Легкость, с какой Светлана подала на развод, обернулась для Андрея непомерной тяжестью – его словно к земле пригнуло. Маковое зернышко надежды, что у них со Светланой все еще наладится, унес ветер разлуки. Он знать не знал, что после его ареста Светлане подбросили фотографии, на которых Андрей был заснят в постели с Дианой, и лазерную копию  бесстыдной порнушки с фальсифицированной датой киносъемки,  в которой Андрей и Ефим «резвились» с голыми телками. Получалось, что компромат на Андрея стали собирать задолго до «подставы», видимо, сразу же после того, как «Армада» в Казани разгромила местный «Сапфир». Оскорбленная подброшенным ей компроматом, убитая кончиной дочери, Светлана подала на развод, не объясняя причин. Осадок всегда хочется выплеснуть, а посуду сполоснуть.
   - Вот бабы,  - осуждающе сказал старший лейтенант Николай Рябых, когда узнал причину угнетенного состояния Андрея, и признался, что от него самого полгода назад уехала жена. – Ей, видите ли, надоело жить в глуши, смотреть в окно и месить грязь в поселке! Поехала в Москву за лучшей долей.  – Возмущенно сказал он и озадаченно поскреб в затылке. – Всем хороша семейная жизнь, но до поры до времени. Самое ужасное в ней то, что ты считаешь: все окей, а потом оказывается, что все херня, все псу под хвост. Хуже не придумаешь.
   Глядя на него в этот момент, можно было сразу догадаться, что каждый мужчина, если он воин, мечтает о верной боевой подруге.
    - Может, вернется? – неуверенно спросил  Андрей, больше думая о Светлане, нежели о бросившей Николая супруге.
    - Утраченную жизнь не обретешь, хотя многие пытаются это проделать, - ковырнул землю сапогом  Рябых. – Посмотрим. Хотя, если по-честному,  мне с моей благоверной  и говорить не о чем.  Пошутить с ней не пошутишь, в сексе ни бум-бум.
   - Дурища?
   - Сто пудов! Тварь ядовитая.
   Андрей молчал, не знал, что отвечать, не знал, как быть? Сердце болит, в душе тоска, жизнь кажется никчемной и бессмысленной. Кино? Сплошная мутота. Лягушачьи страсти. Лесбийская любовь. Карты? Разве что в охотку.
Погода – дрянь: то оттепель, то колотун – мартовская холодрыга.
   Вспомнился  Ник-Ник, нарекший  его «болваном» и тем самым показавший, что очень недоволен предстоящей женитьбой  Андрея, такой «преждевременной» и , как он считал, «вздорной». Почему именно такой, а не какой-нибудь иной, он вряд ли бы ответил, даже пристань Андрей к нему с ножом, но теперь, когда Светлана объявила о разводе, многое стало понятно. Мир переполнен любимыми женщинами, вот только любящих не так легко встретить. Андрей смотрел на себя в зеркало, и лицо казалось ему грязным, словно он мыл, мыл его после работы, а оно не отмывалось.
   - Болван, - говорил он своему отражению в зеркале и внятно повторял: - Болван.
   Единственным оправданием в собственных глазах служило лишь то, что в день бракосочетания все чуточку «с приветом».
   Только теперь Андрей понял, что люди никогда не совершали бы ошибок, если бы им это не нравилось. И тут он первый любому даст фору, как мужчине, так и женщине. Да что там женщине! Любой пэтэушнице, девчонке-малолетке. Кто понял, что все женщины из одного теста, тот и счастлив. Спокоен. Сердце его на месте, а воля в кулаке. Андрей разжал – и пропал. Тысячу не тысячу, но добрую сотню ночей он не мог уснуть из-за горя и обиды, из-за ухода Светланы, из-за смерти дочери. Из-за всего того, что с ним произошло. Поверить в то, что Светлана покинула его и больше никогда не вернется, было выше его сил. Даже справка о разводе, полученная им по почте, казалась нереальной. Он впервые – всерьез! – осознал, что планировать что-либо в жизни бессмысленно. Ревность? Ее почти не было. Накрыла волной, притопила, протащила по донным камням одиночества, ссадила сердце и выбросила на сушу – на лагерную «шконку». И теперь, в обнимку с казенной подушкой, под гнетом судьбы, наедине с чувством утраты и жуткой опустошенности, он  вспоминал, как хотел видеть Светлану своей женой, и как был счастлив, вынося ее на руках из загса.
   Закипевшее молоко так быстро не убегает, как проходит человеческая жизнь, но еще быстрее, чем проходит жизнь и убегает молоко, испаряется влюбленность, юношеская потребность любить и быть любимым, желание познать радость совместного бытия, супружеской близости и  саму тайну противоположного пола.
    Андрей ворочался в постели, не знал, куда деть натруженные руки, как удобнее положить, чтобы они не болели, и думал, думал о том времени, когда  они со Светланой были по-настоящему счастливы, когда ключ их семейного счастья держала в своих маленьких  руках Сонечка. Ее не стало и пропало счастье. Ключ канул в пустоту, в провал минувшего. Верно написала мать в своем письме, что «серьезное и глубокое чувство не всегда жизнестойко». Еще она просила Андрея, не держать на жену зла: разве мать, упавшая на гроб ребенка, способна сохранить самообладание? Разве ее слезы высохнут раньше, чем они прольются? Ольга Владимировна писала, что после смерти дочери Светлана едва не лишилась рассудка и ее буквально вынули из петли.  Об этом же самом Ольга Владимировна заговорила с ним, когда им разрешили увидеться.
   - Андрюша, прости ее. Ведь ты же ее любишь. И вообще, если ей так легче, пусть будет так.   
   Сначала Андрей не согласился с матерью, но после понял, что она права. Как ни суди. Опять же, она женщина, интуитивно чувствует родственную душу. И получалось, что никакой легкости, с какой, якобы, Светлана подала на развод, не было.
      - Да я уже простил, - ответил он печально, хотя еще вчера не представлял себе, как будет жить без Светланы,  мысленно признаваясь себе, что бесконечно благодарен ей за то, что она ответила на его чувство, была в его жизни со всеми своими страхами и заморочками, сценами ревности и откровенной истерикой. Он многое бы еще простил своей любимой Светоньке, лапунюшке и рыбоньке, если бы она не приходила к нему по ночам. Но она приходила – мучила его во сне своей любовью.
    Ольга Владимировна выглядела изможденной и похудевшей. Она сидела совершенно неподвижно, не понимая, как себя вести в столь непривычной обстановке. Она привезла Андрею разных гостинцев, испекла его любимый пирог с алычовым джемом, передала посылку от Ивана и мобильник, презентованный Ефимом, который вскоре позвонил сам,  и пообещал в скором времени подъехать, если его «не уступят» японцам на правах аренды.
    - Аркадий Львович распродает клуб, - сказал Ефим. –  Погашает кредиты, спасает бизнес. А это не сотни и не тысячи, это миллионы долларов. Десятки. Говорят, что он уже не выплывет.
     - Это все из-за кризиса? – спросил Андрей и вспомнил высказывание Джозефа Норбейна: «Выдерни из-под владельцев клубов денежный мешок, и футбольный мир рухнет в одночасье». – Раньше говорили, что Широглаз непотопляем.
     - Трудно сказать, - подумав, ответил Ефим. – Мировой финансовый кризис так же необъясним, как колотун с бодуна. Люди тоже бывают разменной монетой.
   «Это я на себе испытал», - подумал Андрей, но вслух сказал другое. – Звони, не забывай.
   - Как можно? – изумленно воскликнул Ефим и еще раз клятвенно пообещал
проведать Андрея « в остроге». – Я в бандиты бы пошел, пусть меня научат.
   - Блатной мир, Ефим, это такой театр, - попытался объяснить сложность своего положения Андрей, но, поймав себя на том, что короткий разговор приятней длинного,  скороговоркой добавил: - Зубами не дыми, костяшками не клацай.
   - Драмкружок для плебса?
   - Типа того, - ответил Андрей,  в очередной раз убеждаясь, что Ефим Леман – настоящий ньюсмейкер, человек, который  всегда знает, что хотят от него услышать друзья,  журналисты или классные телки.
   - Ладно, - заканчивая разговор, сказал Ефим. – Держись, Андрон! Помни, что ты парень-хват, и у тебя достанет сил выдержать все трудности. – Уже по одному тону, наигранно-бодрому и отстраненно-деловому,  Андрей понял, что Ефим знает о его разводе со Светланой. Вернее, об уходе Светланы, подавшей на развод. Знает, но не хочет касаться этой темы. Не сыплет соль на раны.
   Вот так, от одного телефонного звонка до другого, от  дневной рабочей смены до ночной, потянулось нудное житье Андрея, похожее своей монотонностью на
  веками отлаженный  процесс замеса глины, ее формовки и обжига кирпича.
  Сознание того, что судьба жестоко посмеялась над ним, что жизнь пошла по ненастно-вязкой,  чужой колее, все больше и больше угнетало его, захлестывало мукой безысходности, которая омрачала душу и не обещала для него в будущем ничего путного. Он понимал, что, упрятанному за решетку на долгие годы, обреченному на тяжкий подневольный труд и полуголодное существование, резко подрывавшие его здоровье (правда, кашель, мучивший его в Бутырском изоляторе, благополучно прошел, сказался свежий воздух), ему трудно будет наверстать упущенное. Даже учитывая его завидную выносливость, он вряд ли сможет играть на равных с Иваном или тем же Ефимом, которые день ото дня  наращивали мощь своего мастерства. Опять  же, при условии, что над ним сжалятся и  возьмут в какой-нибудь приличный клуб, пусть даже не в Москве, в провинции, где-нибудь в Зауралье или в Восточной Сибири».  Андрей с пятнадцати лет варился в профессиональном футбольном соку, и хорошо знал уровень требований, предъявляемых футболистам. Все клубы нуждались в высококлассных игроках, но их владельцам легче было заплатить сумасшедшие деньги за одного перспективного форварда, нежели способствовать кому-то в его профессиональном росте. Андрей понимал, что после отсидки никто не станет заниматься благотворительностью и заморачиваться его спортивной реабилитацией, когда такие же, как он, талантливые ребята буквально землю роют, доказывая свое игровое превосходство на газоне. Спортсмены, утратившие навык игры, никого не интересовали. Мир жесток и практичен. Конкуренция, кильдерге. Унизительная жизнь лагерного работяги оскорбительна по сравнению с той, которую вел Андрей до своего ареста. Зимой он мерз в зоновском бушлате, давал «дрогаля» на жестоком мартовском ветру при утренних и вечерних поверках, ходил в промокших «коцах» - кирзовых ботинках и угорал от жара «свежеиспеченных» кирпичей. Нет, он не боялся физического труда, не избегал его (сам попросился на завод), но обреченно чувствовал, как предательски дрожат ноги к концу смены и гудом гудит позвоночник. Раньше он чувствовал себя неотделимой частицей своей команды, а теперь ему казалось, что он пыль на ветру. Лагерная пыль. Со всеми присущими ей качествами. Время от времени душа протестовала: не хотела мириться с реальностью, и тогда ему стоило большого труда не пойти к Чуле и не напиться-раскумариться, поскольку у того всегда имелась водка, кокаин и гашиш. Шамиль тоже не уставал приглашать его к своему «шалашу». Поборов себя, справившись с внутренним бунтом, Андрей на какое-то время утрачивал способность о чем-то думать, что-то вспоминать или мечтать. Он впадал в оцепенение. Все становилось безразличным. План «выживания», составленный им  для самого себя, казался наивным, а жизнь представлялась пустой и никому не нужной. В такие минуты даже письма матери, которые Андрей любил перечитывать, уносясь мысленно в Москву, в свое детство и юность, хотелось сгрести в один ком и непременно сжечь. Если у него ничего нет, кроме душевной боли, то пусть ничего и не будет.  Он  был вне игры, а, значит, вне жизни. Чистый офсайд и аут. В своей арестантской робе  он  вынужден был чувствовать себя изгоем, парией, тюремным узником, отверженным благополучным обществом, униженным  теми неизвестными ему людьми, которые считали себя особенными, не похожими на других, и,  прежде всего, на таких, как он, Андрей Куренцов -  человек с непонятной профессией штатного игрока в футбольном клубе. А ведь когда-то, еще до того, как он стал зарабатывать настоящие деньги, а не жалкие пятьсот долларов в месяц, казавшиеся ему в свое время баснословной суммой, он мечтал о многом:  о хороших костюмах, белоснежных сорочках, бриллиантовых запонках, как у ребят из обеспеченных семей, мечтал о дорогих – непременно швейцарских! – часах. И, разумеется, не представлял красивой жизни без двухуровневой квартиры в престижном районе и золотистого «роллс-ройса». Можно «Бентли». Покатит. В пору его юности столичные улицы стремительно заполнялись новейшими иномарками самых различных модификаций, проносившимися на красный свет с проблесковыми огнями и завидным шелестом колес. Квакнет «LAND ROWER», засвиристит «TOYOTA», рыкнет «GELENDWAGEN BRABUS» - душа смолкнет, сердце запоет: хочу такую! «Мустанги», «Ягуары» - звери на колесах. Скорость, роскошь – дух захватывает. Смотри и тащись. Роскошные блондинки в розовых кабриолетах. Хоть стой, хоть падай. Одна другой лучше, как их тачки. Мир представлялся безумно красивым, радостно кружащимся,  и ему, самому молодому тогда игроку юношеской сборной России, улыбалось счастье преуспевающего футболиста. А потом он выработал свой фирменный удар с таким мощным «закрутом», что мяч всегда отскакивал на добивание. Ни один вратарь не мог удержать такой «кругляш». Удар скорпиона. А теперь он сам принял удар судьбы, теперь ему самому предстояло выстоять и не сломаться, не примкнуть к блатным и не стать «чухой», проявить настоящее мужество – истинную крепость духа. Андрей катил заводскую тачку с кирпичем-сырцом по бетонному настилу и чувствовал, как его руки подрагивали от напряжения. Поясницу разламывало. Предательски подгибались колени. На объект заключенные выезжали в семь утра, возвращались к восьми вечера. Через сутки бригада оставалась в ночь. Иногда, подыскав укромное местечко, Чуля «перетирал» с Андреем «за жизнь», выпивал и закусывал с Матросом безбоязненно. Шамиль всегда имел при себе несколько закруток анаши и блаженно покуривал, всем своим видом     показывая, что «зона» это не та контора, где в ожидании отпуска можно разнообразить скучные рабочие будни служебным романом. Андрей  это тоже со временем понял. Это так же безнадежно, как укрепить близость между двумя соперничающими клубами премьер-лиги детским причетом: «Мирись, мирись и больше не дерись». Как можно жить в добром согласии с тем, кто неизменно перечит тебе? Как уповать на расположение тех, кого передергивает от ненависти к себе подобным? Недаром с появлением турнирной таблицы и чемпионских призовых огонь вражды в сердцах соперников не угасал ни на минуту, как не угасает надежда завоевать право первородства, неоспоримого первенства. Поэтому в «зоне», как в подполье: бдительность и еще раз бдительность. В идеале нужна конспирация, но кто же вам ее позволит?  В отношении с зэками ошибки и небрежности могут стоить крупных неприятностей и поставить под угрозу лагерный авторитет. Проблем они могут принести больше, чем радости. Движения зэков друг к другу осуществлялось по принципу: шаг вперед, два шага назад. Все ожидали подвоха. Нет, здесь не обсчитывали в ларьке при отоварке, не обманывали при приеме на работу, а вот от банальных «подлян», бытовых краж и доносительства-стукачества (лучше стучать, чем перестукиваться), никто не был застрахован. Да разве и возможно все предусмотреть? Перемены к лучшему в обозримом будущем вряд ли кому светят.  «Зона» это место для раздумий. Времени побыть с самим собой наедине – предостаточно. Поэтому лагерная жизнь представляла собой нечто вялотекущее, нудное до озверения. Редкий зэк мог сказать себе, что у него появился шанс не только расширить круг полезных знакомств, но и завести новых друзей. Не верите? Попробуйте. Скандал может получиться нешуточный.
    - Чтоб не зачуханиться, я чалился в «шизо», - не без гордости говорил Чуля. – Мне по понятиям, братуха, не канает, помойки разгребать, бычки мусолить.
     Дежурный наряд закрывал глаза на воровские посиделки. Так было, так будет. Вольнонаемные мастера первыми приветствовали Андрея, уважительно жали ему руку и всячески выказывали сочувствие, произнося сакраментальное: «Терпи казак» и «все пройдет». Помни, парень, где живешь. Ему, как ударнику-передовику, выполнявшему производственную норму, предоставлялось внеочередное свидание с матерью и давалось право получать дополнительные посылки. Иван и Ефим  баловали его деликатесами, добрую половину которых он отдавал Чуле, как своему «кенту» и авторитету. В основном, это были блоки дорогих американских сигарет. Андрей сознавал, что,  даже обладая природно-сметливым умом, Чуля не смог бы ходить в воровской «отрицаловке» без молчаливого на то согласия зоновской администрации. К тому же, у него была  влиятельная поддержка с воли, как в виде постоянного «грева»: наркоты и продуктов питания, так и в виде дельных советов, что, быть может, гораздо важнее, чем знаменитый вирджинский табак  или пронесенная в зону водка.
   Сбивчивой, измученной походкой Андрей возвращался в «общагу» и брался за книгу. Жизнь на воле текла своим чередом, в присутствии Андрея не нуждалась, и он сам прекратил переписку с бывшими одноклубниками,  изредка перезваниваясь с Иваном и Ефимом. Но затем и с ними связь прекратилась. Ивана перекупил испанский «Корсар», а Ефим оказался в Японии: он теперь играл за клуб города Нагоя, который приобрел его у «Армады» на правах аренды. Расстояния увеличились, обстоятельства изменились, говорить стало не о чем. Андрей даже лицо Светланы стал забывать. А тут еще весна будоражила кровь. После крепких продолжительных морозов неожиданно  наступила оттепель, проглянуло солнце. Воздух прогрелся, остро запахло прелым листом, зазеленевшей травой, первоцветом, и  Андрею по ночам  стали сниться женщины: хорошенькие и не очень, с призывно-обнаженными телами, нежной кожей и лукавыми глазами. Они принимали бесстыдные позы, менялись местами и плотоядно облизывали губы. Завлекали, соблазняли, возбуждали. Сны были напичканы эротикой – мягкой и жесткой. Разной. Случалось, прорывалось порно. И невыносимо трудно было уговорить себя откинуть одеяло и выйти вон из кинозала. Природу не обманешь. А мужскую – тем более. В липких сновидениях,  особенно предутренних, всегда наступал тот остро-сладостный момент, который ставил финальную точку в затянувшихся отношениях Андрея с обнаженными и полуобнаженными красотками – как знакомыми, так и совершенно ему неизвестными. Незнакомок было больше, и они были желаннее. Дразнящее раскрывая рты,  крутобедрые телки сжимали свои груди и сладострастно запрокидывали головы – манили откровенно и неистово, но стоило Андрею потянуться к ним, воспламениться, как их тела сливались в одно смутное, пронизанное похотью видение, и кто-то хохотал над ним: беззвучно и похабно. А бывало и так, что он дважды и трижды входил с ними в одну реку. На воле его убеждали, что этого нельзя сделать «по определению», но теперь, после окончания «зимней спячки», когда кровь вскипела, забурлила, и все философемы с их идиотскими ограничениями полетели к черту, Андрей лишний раз убедился, что месяц май – источник всех мужских проблем, больших и малых. «Не очко меня сгубило, а бессовестный мой член», ерничали арестанты. Тот самый, что ужасно возбуждает нетерпеливых дев, и вечно торопит события. Да, месяц май – прекрасная пора, только не в «зоне». Все ходят, как чумные.  Все искрят, когда берутся за железо. На воле, принимая во внимание весеннее сокодвижение и пульсирующий ритм большого города, мелкие шалости половых гангстеров легко сходят им с рук: главное, знать меру и не перегибать палку, но в исправительно-трудовом учреждении, за колючей проволокой в три ряда, любовный гон оленей – штука редкая. Ничем не прикрытая страсть к половым излишествам – огромная проблема и печаль. Короткая майская эйфория может обернуться длительной тюремной депрессией. Администрация хватается за голову, отрядные ворчат, активисты бранятся, и лишь немногим - все нипочем. Они давно все взвешенно обдумали и взяли себя в руки – не столько от желания смирить свою похоть, сколько от невозможности это сделать. Весна подступила к самому лагерю; май облил белой пеной вишневые сады колонийского поселка, заполыхал сиренью и ударил птичьим разнобоем. Куда ни глянь, одуванчики благоухают медом, пчелы пьяно ползают по ним. Все вокруг зеленеет, и старый зэк с девятью ходками и единственным прокуренным зубом  сидит на корточках, блаженно улыбаясь – думает о чем-то дорогом. Нет, он не заболел, не ждет отправки в «дурку», не вынашивает «побегушных» планов. У него тоже весна в душе, только радуется он ей по-своему. Чуть-чуть иначе, нежели другие. Молодые. Прыткие. Он давно ходит по «зонам», сидел во всех известных «пересылках», ему обрыдло все на «полную катушку», и в его мозгу все чаще крутятся слова: «Ты лучше голодай, чем, что попало есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало».
    Правильным пацаном был этот, как его, Омар, бля буду.   
 
   
                Глава девятая

      Андрей в сотый раз чистосердечно изложил свою «преступную» историю, на этот раз начальнику оперативной части  майору Камушкину, так называемому «куму»,  который  тут же объяснил ему на внятном воровском жаргоне, что не верит ни одному его слову, тем более, в такой чудесный день, когда воздух по-весеннему свеж и насыщен запахом сирени.
   Бритый, лысый, чуточку оплывший от долгой сидячей работы, с красными воспаленными веками, он недобро ухмыльнулся и сказал.
   - Ты мне мозги не канифоль.
   От нечего делать он заострил спичку и стал ковырять ею в зубах. Прямые лохматые брови, сросшиеся на переносице, придавали ему отдаленное сходство с мелким политическим деятелем «эпохи Аллы Пугачевой».  Майор Камушкин получил прямое указание «крутить» осужденного Куренцова по «наркоте» и особо с ним не церемониться. Перед тем, как вызвать к себе для доверительной беседы Андрея, он сразу же после утренней «летучки», проводимой начальником колонии, задержал старшего лейтенанта Рябых, отвечавшего за третий отряд и нагло взял его за пуговицу мундира.
   - Коля…
   - Руку убери.
   - Да, извини, привычка.
   - Коля, - обратился он к старшему лейтенанту по-свойски, но с той презрительной ухмылкой, которая не сулила ничего хорошего. – Я давно хотел тебе сказать.
   - Пуговицу оторвешь.
   - Не оторву, - жестко сказал Камушкин, встречая твердый взгляд «старлея» и разжимая пальцы. – Проверяю на прочность.
   - Я сам могу проверить, - как можно спокойнее ответил Рябых,  и одернул китель. – Все, блин, крутишь, как яйца.
   -Ха-ха! – насмешливо выдохнул Камушкин, зная, что по своей должности он может «опустить» любого зэка и сильно подгадить многим сотрудникам колонии, особенно самым бесправным и, вследствие этого, самым безответным, в число которых входили и «отрядные» офицеры, чаще всего пришедшие на службу после окончания педагогических институтов и психологических факультетов. – Имею право.
    - Товарищ майор, вы имеете право исполнять прямые должностные обязанности, но вам не к лицу изображать из себя «пахана зоны», - резонно ответил Рябых, переходя на сугубо официальный тон.  Козе понятно, что это очень не понравилось начальнику оперативной части «куму-Камушкину».
   - Обижаешь, - он недовольно посмотрел на своего сослуживца и снова усмехнулся, втайне злорадствуя, что «старлея» мурыжат с присвоением очередного звания непонятно по каким причинам. (Может, что в характеристике не так?). – Я не изображаю, а выполняю свои прямые служебные обязанности, как ты только что изволил выразиться, желая щелкнуть меня по носу, а делать этого не надо. – Майор сплюнул себе под ноги и еще ближе придвинулся к Рябых. – Я человек нервный, работа такая, и последний раз тебя предупреждаю: - Отвянь от Циркача!
   - Какого Циркача? – удивленно осведомился Николай. – Не знаю такого.
   - Знаешь, - заложил руки за спину майор и покачнулся с пятки на носок. – Футболера этого говенного.
    - Куренцова?
    - Да.
    - Да не такой он и «говенный».
    - Успел снюхаться?
    - Правильнее сказать, наладить человеческие отношения.
    - Ну и что? – выпятил губу Камушкин. – Что дальше?
    - А дальше, товарищ майор, то, что таких нападающих, как он, в нашей премьер-лиге раз-два и обчелся. Матчи смотреть надо.
    - Я не лох шизеть у «ящика», - обиженно сказал майор. – Это во-первых.
   - А во-вторых?
   - А во-вторых, - вздернул подбородок «кум-Камушкин», - у меня есть вопрос. Вполне, я думаю, резонный.   Какого, извините, хрена он по «хатам» чужим лазил и наркоту сбывал? Если он такой – весь из себя?
   - Не знаю, да и не могу знать. Только не верю.
   Камушкин усмехнулся.
   - Твое право, только под ногами не мешайся.
   - Это чем же  тюха-отрядный помешал зоновскому орлу-стервятнику? – с вызовом в голосе поинтересовался Рябых.
   - Излишней суетой, - осклабился майор, восприняв «орла-стервятника», как комплимент.
   - Суетой? – не понял его упрека  старший лейтенант и сделал удивленные глаза. – Какой еще суетой?
   - Опекой своей долбанной, - гусаком прошипел  Камушкин. – Сказал «отвянь» - отвянь!
   - И не подумаю, - внешне спокойно, но жестко ответил Рябых. –  Куренцов в моем отряде, и я за него отвечаю.
   - Ну-ну, - с явной угрозой в голосе сказал майор и кликнул проходившего мимо зэка из хозобслуги. – Зайди ко мне, перетереть надо.
   Считая неприятный разговор законченным, старший лейтенант Рябых вышел из здания администрации и направился в жилую зону. Ему захотелось предупредить Андрея о возможных провокациях, на которые большой мастер майор Камушкин.
    И вот теперь Андрей сидел перед майором и смотрел, как тот вальяжно ковыряется в зубах, всем своим видом показывая, что не каждому зэку сторожевой пес лыбится.
   Чуля, раньше всех узнавший об оперативном интересе зоновского «кума» к Андрею, молча выкурил сигарету и решительно заверил.
    - Назло ментам спасем тебя от сук!
   Шамиль созвонился с каким-то Муратом, поговорил с ним,  и успокоил Андрея.
 - Не менжуйся! На «кума» тоже  пресс найдется. – Он забил «косяк» и подмигнул.  - Знаешь, какой у горцев самый любимый поэт?
    Андрей недоуменно глянул на него, пожал плечами.
   - Лермонтов,  – сказал чеченец.
   - Ха! – выдохнул Чуля. – Скажешь тоже.
   - Клянусь! – воскликнул Шамиль. - Он настоящий воин. Его золотой шашкой наградили, царь зажилил.               
   - Козел, - процедил Андрей, и сейчас, глядя на «кума», мысленно повторял это слово. «Козел». Так было легче выдерживать его тяжелый презрительный взгляд. Из всего монолога майора Камушкина, продолжавшегося минут десять, если не больше, Андрей понял, что его банально вербуют в «стукачи»,  в осведомители, причем дело обставлялось так, что отказываться никак нельзя, ибо «сотрудничество с администрацией – верный путь к досрочному освобождению» и ряду послаблений по режиму заключения под стражу.
    - Лучше стучать, чем перестукиваться.
   Поковырявшись в зубах и не добившись от Андрея согласия «сотрудничать» с лагерной администрацией, другими словами, наушничать и собирать сплетни,
заместитель начальника колонии по оперативной части майор Камушкин выбрался из-за стола, посмотрел в окно и предупредил, что не видать осужденному Куренцову досрочного освобождения, как собственных ушей.
   - Тут, Циркач, распоряжение пришло, - он интригующе оборвал фразу, ожидая встречного вопроса, но, не услышав его, кровожадно ощерился. - Щемить тебя на всю катушку.
   Что-то в его речитативе было от свиньи, подхватившей насморк.
   Андрей выслушал его угрозу молча. Ни на какое досрочное освобождение он не рассчитывал. Его молчание взбесило майора,  и он резко повернулся.
    - Что, хорек? Замкнуло, переклинило? Очко жим-жим?
   «Вылитое чмо», -  с неприязнью подумал Андрей, глядя на плешивого майора. Ему показалось, что если бы на голову лагерного «кума» возложили лавровый венок, он соскользнул бы с его лысины и повис на ушах только затем, чтоб какая-нибудь поселковая коза (или козел), принялись ощипывать пахучую листву.
    - Молчишь?
    Андрей не ответил. Его раздражал оскорбительный тон «кума», воротил с души, как острый запах гуталина, распространяемый его яловыми сапогами, приспущенными «гармошкой».  Не зря говорят: тот, кто питается гнилью, зловония не ощущает. Гламур останется гламуром. Пусть тюремным, но все же.
Назойливо пиарящим себя.
   - Ну-ну, - словно почувствовав жертву, хищно раздул ноздри Камушкин. – Попадешь в «крытку», там тебе натянут глаз на жопу!  Накидают пилюлей – жри не хочу! – Он не терпел людей упрямых, своевольных. – Фраер сраный, пошел вон! - Быть может, он еще орал бы полчаса, но вестовой вызвал его к начальнику колонии, и он, походя, пнул Андрея по ноге. - Пошел, сказал!
   Какая сила обезволила Андрея, не дала ему ответить ударом на удар, он так и не понял. Вроде и плечо пошло назад, и ярость ослепила: «У, сучара куморылый!» но - сдержался. Опустил голову и вышел, заведя руки за спину.
  - Как ты там, сыночек? – взволнованно спросила мать, когда он позвонил ей вечером. – Я что-то распереживалась.
  - Все нормально, - бодрым голосом ответил он, радуясь тому, что не врезал майору. - Чай без нормы – срок короче.
   - Ты все шутишь, - посетовала она. – А я сны нехорошие вижу.
   - Мам, -  строго сказал Андрей. – Ты не должна излишне много думать обо мне и постоянно тревожиться. Будь уверена:  все образуется. Считай, что я завербовался на Северный полюс, сразу на два срока.
   Мать грустно пошутила.
   - Как же так, Андрюша, без отпуска, да на диете?
   - Везде люди живут, - ответил он. – Вернусь, махнем с тобой в Египет. Ты ведь хотела пирамиды посмотреть?
    - Хотела.
    - Вот и посмотришь, обещаю.
    - Лучше, на Мальдивы, - в тон ему, бодрясь, сказала мать. – Заодно присмотрим виллу, скромненькую, но со вкусом.
   - За пару лимонов.
   - Не больше.
   Мать засмеялась и тотчас расплакалась.
   - Одни мы с тобою, сыночек, остались. Некому нас защитить, некому помочь. Сначала погиб твой отец, потом умерла Сонечка. Внучечка моя любимая, кровиночка.
    Андрей почувствовал ком в горле и срывающимся голосом взмолился.
   - Не надо, мам, а то я сам сейчас заплачу.
   - А и поплачь, - коротко всхлипнув, посоветовала она. – Без слез сердце каменеет.
    После разговора с матерью Андрей всю ночь и весь следующий день, благо, это было воскресенье, не находил себе места. До боли сердечной, до зубовного скрежета захотелось на свободу. А тут еще фраза в голове крутилась, не давала отвлечься: «Кто боготворит женщину, всегда глотает слезы». Прав Джозеф Норбейн, тысячу раз прав! Боготворил Андрей свою Светлану, превозносил до небес, а теперь вся его жизнь подводила к печальному выводу: ничто так легко не уносится ветром, как наши благие намерения. Ничто так не угнетает, как одиночество на людях. Если что и примиряло с жизнью, так это весеннее теплое солнце и веселый гомон птиц. Повсюду шныряли скворцы, обустраивали гнезда.
   Глядя на них, Андрей неожиданно подумал, что счастье,  это когда есть на кого тратить деньги, кроме себя самого. И еще он утвердился в мысли, что любовь слепа, а судьба пристрастна. 
    Видя его неприкаянность, голый по пояс, мутноглазый зэк с татуированной грудью и воровскими «перстнями» на левой руке, гревшийся на солнышке возле барака, негромко сказал.
   - Не казни себя, Циркач. Тот, кто решил тебя «прищучить», нашел бы иной способ расправы. И, вообще, не ошибается лишь мусорня пайковая. Первые лапники, кстати.
   Андрей вздохнул, кивнул, мол, он и сам уже все понял, растер подошвой кем-то брошенный окурок и снова погрузился в свои думы. Мать писала, что здоровье ее пошатнулось: стали беспокоить боли в сердце и головокружения. Пожаловалась она и на то, что Светлана уже не общается с ней. Попытки наладить отношения после развода, хотя бы в память Сонечки, не увенчались успехом. Сама Светлана ни разу не позвонила, не поинтересовалась, как она живет, что слышно от Андрея?  Он ковырнул землю ботинком, закусил губу. Трудно пережить одиночество, и все-таки его переживают. Переживают, несмотря на то, что судьба не одежка, которую можно перелицевать, вывернуть наизнанку. Надо пережить. Но для чего? Чтоб вновь играть в футбол? Андрей усмехнулся. Ему на пять лет была уготована роль простого болельщика, бывшего игрока, насильно отлученного от кожаного мяча и друзей по команде. Это единственная правда. Все остальное ложь. Он заключенный такой-то, статья такая-то. И не надо ля-ля. Андрей еще не знал, что полон сил и спортивной злости, как не знал и того, что  Аркадию Львовичу Широглазу в очередной раз  предложили за него  -  «чисто конкретно»! - миллион долларов, учитывая финансовый кризис и общую неразбериху.
    - Исключительно из уважения к тебе, - сказал владелец столичного клуба «Зарядье», намекая на тюремный срок Андрея. -  Покупаю, можно сказать, шило в мешке. То ли будет твой Куренцов играть после освобождения, то ли нет – вилами на воде писано.  Таких, как он, продают с оркестром и танцами, радуясь, что наконец-то избавились.
   Аркадий Львович задумался. В словах купца была значительная доля правды. Начальник службы безопасности «Армады», имевший широко разветвленную сеть осведомителей, не раз докладывал ему о мрачном умонастроении Андрея, о его непонятном сближении с воровской «головкой» зоны и желании забыть футбол, как дурной сон. Широглаз уже утвердился в необходимости получить за Андрея хоть какие-то деньги (возможно, завтра за него не дадут и рубля), но Николай Николаевич Кучер поколебал его намерения.
    - Не хороните Куренцова раньше времени – он прирожденный футболист. Это, во-первых. А во-вторых, - заговорил он как о чем-то давно наболевшем, - Есть игроки, которых нельзя продавать ни за какие деньги.
   - Да какие это деньги, - пренебрежительно отозвался Широглаз. – Миллион долларов это разве сумма?
   - Я о другом, - поморщился Кучер. – Андрея Куренцова нельзя продавать не потому, что он самый-самый. Нет. Просто он относится к тем  футболистам, которые составляют некую основу команды, представляют собой то, что называется «тестом густого замеса». Они понимают суть игры, являются
лицом клуба. Они обладают харизмой «везунчиков», если это можно так назвать, хотя я это слово ненавижу.
   - Сейчас такие есть?
   - Конечно, но их мало.
   - Кто конкретно? – деловито осведомился Аркадий Львович, которого не устраивало топтание «Армады» на обочине турнирной таблицы: команда реально могла утратить свои бойцовские навыки и покинуть премьер-лигу.
    Кучер задумался.
    - Пожалуй, это Иван Милованов, но он сейчас в Испании.
    - Вернем, - заверил его Широглаз. – Кто еще?
    -  Еще Ефим Леман.
     - Я его отдал в аренду.
     -  Эти двое позарез нужны команде, - сказал Кучер и добавил, что еще нужен Андрей Куренцов, но у него очень большой срок «контракта».
    Аркадий Львович уловил иронию и неуверенно спросил.
    - В общем, продавать его вы не советуете?
    Николай Николаевич помедлил и уклончиво проговорил.
     - Я бы постарался  вытащить его из «зоны».
     - Вы говорите о нем и его напарниках, как о носителях успеха. Я даже не предполагал, что вы столь суеверны.
     - Я не столько суеверен, сколько научен горьким опытом: спасется та команда, футболисты которой сплоченней, сыгранней, мастеровитей. Известно,  что даже приятные, любовные чувства требуют работы человека над собой, не говоря уж  о бытовых «притирках» и командных неурядицах – тут без серьезного труда не обойтись. Все люди одинаковы, да сердца у них разные. Атмосфера в раздевалке имеет первостепенное значение. Решающее. 
  Аркадий Львович прислушался к его словам и отказался от наметившейся сделки.
    Сезон российского чемпионата «Армада» открывала в Питере. Об этом Андрей случайно услышал от вольнонаемного мастера, работавшего на кирпичном заводе. Сердце дрогнуло, душа рванулась, но Андрей вернул ее на место. Цыть и никшни! Никаких фантазий. Наигрался. Он чувствовал, что свисток судьи на поле отныне будет восприниматься им, как окрик надзирателя в тюрьме: «Лицом к стене»! Желтая карточка напомнит приказ: «Руки за спину», а красная – команду при шмоне: «Стань раком. Раздвинь ягодицы». Да и само футбольное поле будет представляться узкой тюремной  камерой  со сводчатым потолком, тусклой лампочкой в железной обрешетке и грязным унитазом в заплеванном углу.  Нет, нет! никакого стадиона.  Пожар огнем не потушить. Лучше шашки, шахматы, газеты. Хорошие книги. Все, что угодно, только не футбол.
   Ночью он закрыл глаза, плотно сомкнул веки и натянул одеяло на голову, чтобы хоть как-то обособиться, добыть во сне иллюзию свободы.
   - Ты только глянь, какие облака после дождя! – восхищенно сказала Светлана. – Нижние синие, черника с голубикой, а верхние - сбитые сливки.
   - С малиновым соком, - добавил Андрей, целуя жену в шею. Она легонько выгнулась и потянула его руку к своей налившейся груди. И только он ощутил ее нежную кожу, ее чудную, родную, разгоряченную плоть, как внезапно потемнело, и пошел дождь: крупный, шумный, по-весеннему напористый.
   Утром его оставили в «зоне». Как потом выяснилось, для разговора с «хозяином», подполковником Шмелевым. Он усадил Андрея напротив себя, какое-то время говорил по телефону, кому-то сказал: «Обойдется», и, положив трубку на рычаг, поинтересовался лагерным житьем.
   - Кормят нормально?
   - Вполне, - скромно ответил Андрей, не вдаваясь в подробности.
   - По футболу тоскуешь?
   Это был больной вопрос. Серьезный.
    - Стараюсь не думать.
    - Понимаю, - сдул пылинку со стола Шмелев и заговорил о том, что администрация «посоветовалась» и решила поручить осужденному Куренцову   работу по организации в колонии спортивно-массовых мероприятий. Требовалось его официальное согласие. Разумеется, добровольное.
    - Не принуждаю, -  сказал подполковник и счел нужным прибегнуть к грубой  лести. – Доверяю.
   Андрей задумался.
    - Меня расконвоируют?
    - Посмотрим, - уклончиво ответил подполковник, испытующе глядя в глаза. – Сначала надо провести чемпионат «зоны» по футболу.
   О том, что такое предложение не сегодня-завтра последует, Андрея предупредил «отрядный» - старший лейтенант Николай Рябых, любивший футбол и всячески потрафлявший «зоновским» спортсменам. Он же и внушил «хозяину» мысль о необходимости вовлечь осужденного Куренцова в «активную» жизнь.
    Видя, что никакой радости его предложение не вызвало, мало того, заставило осужденного Куренцова сцепить пальцы и обреченно уставиться в пол, начальник колонии навалился локтями на стол.
    - Ты, вот что. Забудь про ЛэБэЧэ. Это я тебя на вшивость проверял.
    Андрей кивнул. Пообещал забыть. 
   - И еще, - как можно радушнее заговорил подполковник. – Жизнь это бег с препятствиями, а не прогулки при луне. Слушай, не перебивай. Я уже все про тебя знаю и хочу сказать, что изменил свое неласковое отношение к тебе. Да и о какой ласке может идти речь, когда у меня  в «зоне» восемнадцать убийц и сорок шесть насильников? Педофил на педофиле, наркоша на наркоше. Но я не об этом.  Я о тебе. Зависать на мертвой точке – преступление. Против себя и близких. Подумай о матери.
   - Я ей пишу, - поторопился с ответом Андрей, - И норму выполняю.
   - Дело не в этом, - поморщился Шмелев. – Вопрос идет о твоей будущей жизни, о спортивной карьере.
   - Зачем она мне? – еще ниже опустил голову Андрей. – Все и так ясно.
   - Совсем пал духом?
   - Не знаю.
    Андрей сознавал, что предложение начальника колонии ничуть не оскорбительно. В какой-то мере его можно было расценивать, как лестно-поощрительное, ведь надо же думать о будущем. Надо двигаться дальше, работать над собой: не покладая рук, не щадя сил, даже если нет никаких перспектив, но, опять же, когда стихия разрушила дом, а судьба – семейный очаг, кто горюет, жалкует о подмокших дровах или сломанной калитке? Все кажется пустым и не стоящим внимания.
   Подполковник Шмелев, повидавший на своем веку немало стойких «отрицал» и воровских авторитетов, по всей видимости, хорошо понимал умонастроение Андрея и не требовал от него ответа немедля. Только сказал, что надо совершать поступки.
   - Жизнь, она, как женщина, любит жест, решительность. А судьба покажет, прав ты или нет.
   - Вот она и показала, - с горечью в тоне усмехнулся Андрей, еще не вполне понимая, что там, где страх перед будущим, там безволие, уныние, апатия. Все застывает, замирает, столбенеет. И человек, и его жизнь, и некогда крылатые мечты.
   - А ты ей тоже покажи, - потянулся к пачке сигарет, лежавшей на столе, начальник колонии, достал сигарету, клацнул зажигалкой, но прикуривать не стал. Посмотрел на пламя, погасил и вновь заговорил:  - Есть такой подлый миф о том, что женщинам нравятся умные мужчины. Лажа запредельная. Бабы все равно умнее всех. Не зря говорят, пока баба с печи слазит, семьдесят семь дум передумает. – Он усмехнулся и стал разминать сигарету, сдувая табачные крошки со стола. – А коли так, следовательно, им до лампочки наши интеллектуальные понты, мозговые извилины и все такое прочее. Им смешны наши попытки казаться лучше, чем мы есть на самом деле. – Он присмотрелся к  небольшой соринке на полированной столешнице и щелчком отправил ее на пол. – Женщины страдают по интересу, и тем самым намекают, что надо соответствовать их любопытству. Кормить вкусненьким: новеньким. Вот это желание угождать их фантазиям, они и ценят больше всего в мужчине. И еще они ценят страсть. Игру. Ты  - к ней, она – за угол. Найдешь? Твоя! А не случится, сам тетеря. – Подполковник вторично высек огонь,  прикурил и заговорил снова.  – Поэтому и выходит так, что легче починить розетку, ничего не смысля в электричестве, чем вызвать к себе интерес, будучи человеком обычным, то есть скучным. – Он придвинул к себе пепельницу и посмотрел на Андрея, пытаясь уловить в его глазах огонек понимания. – Усек, к чему я это говорю?
   - Да, вроде как, - замялся с окончательным ответом Андрей.
   - Будем считать, что ты меня понял, - начальник колонии глянул на часы, недовольно хмыкнул и с нажимом  в тоне добавил.  – Покажи судьбе, что ты ничуть не испугался. Судьба, как женщина, ей нравится наш натиск, необычность. Улыбнись. – Он подмигнул и встал из-за стола. – Улыбка действует лучше отмычки.
   Это уже было похоже на обещание расконвоировать Андрея в самое ближайшее время. Ведь как мыслит заключенный? Вот бы мне на волю! Я бы показал. Кому, чего, не важно. Главное, освободиться. И не сама неволя душит, губит поднадзорность, насильная опека.
    Андрей встал и спросил, когда приступать к работе?
   - Да хоть сейчас, - напутственно сказал подполковник. – Свяжись с «отрядным», он в курсе.
     Сердце сразу отмякло, как в тот день, когда Андрея первый раз повели на свидание с матерью. Ему показалось, что за этой встречей непременно последует освобождение. Вот такое наивно-глупое, чисто детское, с годами позабытое чувство радости и защищенности охватило его в тот момент: мама рядом – беда за порогом. И он как бы проснулся, очнулся от болезненного забытья. «Стоп, - сказал он себе, - а разве меня не учили «правильно падать», чтоб кости не переломать, внутренности не отбить? Разве не учили тотчас подниматься и вступать в игру, если руки-ноги целы? Учили? Вот и действуй! Упал – отожмись». Андрей улыбнулся и, кажется, впервые, за все время своего заключения, высоко поднял голову.


                Глава десятая

   Начальник третьего отряда старший лейтенант Рябых, просивший Андрея называть его Николаем, (если начальства рядом не было), с готовностью взялся помогать ему в  организации лагерного чемпионата по футболу. Даже девиз придумал: «Спорт и диета – долгая лета», который вскоре пришлось заменить, потому что над ним вовсю потешались худоребрые зэки.
   - Не морочь голову. Ни себе, ни людям, - раскритиковал старлея  майор Камушкин и все с ним согласились. Новый слоган зазвучал скромнее: «Спорт для всех».
   Андрей с удовольствием взялся за дело и приступил к тренировкам. На него накатила такая волна воодушевления, как будто его просьба о пересмотре судебного решения не только учтена, но и принесла освобождение. Подготовка отрядных команд к предстоящим соревнованиям – это ему в кайф. Прославиться не прославится, но настроение  будет приподнятым - все лето. Он занят своим делом, и это хорошо.
   Андрей получил право беспрепятственно посещать все отряды, оборудовав «штаб» предстоящего турнира и склад спортивного инвентаря в двухэтажном корпусе четырнадцатого отряда, в котором проживали «бесконвойники». Эти осужденные работали за пределами зоны без охраны, многие готовились к освобождению: у них заканчивались сроки. Среди них были фельдшеры, водители, сантехники и даже бывшие хакеры: ребята с прохиндейскими мозгами.  В спальном корпусе  четырнадцатого отряда было намного чище, чем в других «общагах», а  в его зарешеченном секторе, так называемой «локалке», на крохотной клумбе цвели нарциссы.
   Каждый отряд выставил команду: семь человек основного состава и трех запасных игроков. Всего в турнирную таблицу первенства вошло двенадцать команд. Устранились от участия в соревновании седьмой и тринадцатый отряды. В седьмом были старики, инвалиды,  а в тринадцатом тянули срок «лагерные придурки»,  «хозобслуга»: повара, кочегары, банщики.
    Участники предстоящего турнира дружно обиходили спортплощадку,  сделали соответствующую разметку, укрепили футбольные ворота, привязали к ним сетки, отсыревшие на складе, и теперь «воспитуемый спецконтингент» с удовольствием лупил по мячу, совсем не опасаясь, что тот улетит в запретную зону. Зэк дуркует – все балдеют. И это понятно: будь жизнь радостней, люди меньше бы хохмили.
   В колонийском швейном цехе сшили форму: футболки из синего сатина и трусы из белой бязи. Для отличия форму пометили разноцветными вставками. Гетры и бутсы закупили в областном центре.
   - Сагайдуллин, - горячился Андрей, обращаясь к жилистому заключенному, неплохо исполнявшему роль нападающего в  команде  третьего отряда, за которую играл он сам. –  Газон не танцплощадка! Чего ты выплясываешь перед вратарем? Кому нужны твои прихваты? Вместо того,  чтобы коленца выкидывать, по мячу надо бить, по круглому такому, на твою башку чем-то похожему, яволь?
   -  Да я не вижу, куда бить? – вяло оправдывался тот, понимая, что сорвал атаку, затянул маневр. - Всем смешно, а мне обидно.
   - Бутсы мешают?
   - Да разве это бутсы? – таращил глаза Сагайдуллин и почесывал плечо, на котором синела наколка: «У, как я вас ненавижу, ****ей»!
   - А что же это,  по-твоему? – в свою очередь спрашивал его начальник третьего отряда старший лейтенант Рябых, игравший в защите и приложивший немало усилий к тому, чтобы раздобыть спортивный инвентарь.
   - Не бутсы, блин, а говнодавы.
   - Сам ты редиска, - одергивал «ненавистного» Сагайдуллина мутноглазый зэк, стоявший на воротах. – Плохому танцору всегда пятки мешают.
   - Харэ трепаться! – командовал Андрей, вошедший в роль тренера. - Погнали снова.
   В выходные дни  он «натаскивал» сборные команды других отрядов. Им даже названия придумали. Так команда восьмого отряда стала именоваться «Багирой», пятого – «Ястребом», а команда его третьего отряда получила гордое название «Прогресс». Незаметно для себя, Андрей втянулся в привычный для себя режим физической подготовки и вскоре почувствовал, что способен выйти на поле. Мышцы стали требовать дополнительной нагрузки: той, к которой привыкли.
   Николай Рябых с радостью сообщал, что в лагерную библиотеку зачастили зэки. Всем хотелось взять старую подшивку «Спортивных новостей» и лично убедиться, что «лучший нападающий Европы», капитан сборной России по футболу, чалится вместе с ними на зоне за «серию квартирных грабежей и сбыт наркотиков». Убедившись, что Циркач из третьего отряда в самом деле похож на фотографию в газете: «В натуре он! Ты чо, козел, не понял?» многие «блатные» стали первыми здороваться с Андреем за руку, а «зачуханные» приветливо кивали, держась особняком, в сторонке.
   На какое-то время он стал центром внимания, и это его несколько смущало, хотя он и привык к общественному любопытству.
   Тренируя каждую команду в отдельности и знакомясь с их составом, Андрей  неожиданно узнал, что девятом отряде отбывал наказание за пьяную драку его сверстник, двадцатилетний  полузащитник из ставропольского «Сенгилея», ловкий, быстрый, заводной  Никита Бичурин, а на место левого крайнего в команде первого отряда заступил хоккеист из псковской «Шелони». У него были прямые, цвета овсяной соломы, рассыпавшиеся на лбу волосы, которые он поминутно сбивал рукой к виску, но они упрямо цеплялись за брови. Он сам признался, что сел за решетку по собственной дурости: согласился провезти из Голландии в Россию новомодную косметику, представлявшую собой хитрую смесь героина и легко растворимого в спирте безвредного геля. Типичная подстава со стороны «друзей», вроде, как преданных ему фанатов и чуть ли не родственников.  Умный всегда осторожен, но это умный, а не такой «простодыра», как бесшабашный скобарь. Андрей сразу вспомнил Жабу, предлагавшего ему «по дружбе» стать нелегальным курьером, и  помянул его недобрым словом.
   Чуля до последнего отказывался облачиться в футбольную форму, но за неделю до открытия первенства подошел к Андрею и сказал, что мог бы «постучать по кругляшу». Он прекрасно понимал, что общение с Андреем, вызывавшим в «зоне» всеобщий интерес, нисколько не вредит его воровскому авторитету. Напротив, это общение возвышало его в глазах тех же блатных, не говоря уже о «мужиках». Да и лагерное начальство лишний раз брало себе на заметку: вон с какими известными людьми ему приходится общаться запросто. Все люди тщеславны, но зэки особенно. Некоторые одержимы этой вполне простительной слабостью до неприличия. Отсюда и песни соответствующего содержания: « Я – вор, а меня полюбила сама прокурорская дочь». Ни больше, ни меньше. Помня об этом,  Андрей поставил его в нападение. К тому же, он расчетливо подумал, что вряд ли кто рискнет грубо сыграть против лагерного «авторитета» - лягнуть того «копытом». Организаторские способности у Андрея проявились еще в детстве. Будучи десятилетним пацаном, он обошел все останкинские дворы, встретился со сверстниками, игравшими в футбол, и предложил им отобрать лучших, чтобы создать свой мальчишеский клуб и «чесать» всех на своем или чужом поле. Объединились даже заклятые враги: «пивзаводские» и «хатюшинские». Ребятне много не надо – было бы поле да мяч, а уж если есть ворота с сеткой, это совсем красота!
   Второго июня, в субботу состоялись первые матчи на первенство зоны.  Судейство взял на себя заместитель начальника колонии по режиму капитан Уткин, заядлый болельщик и знаток футбольных правил
    Для представителей лагерной администрации и почетных гостей соорудили трехступенчатую трибуну, сколотив ее из «древесно-стружечных» отходов местной мебельной фабрики.
    Колонийское кабельное телевидение регулярно транслировало прямые репортажи захватывающих поединков. Равнодушных не было.
  Перед началом соревнований Андрей вынужден был отослать матери эсэмэс: «Я очень занят. Не звони, а то у меня мобильник отберут».
     Лагерная  стенная газета «Спортивная зона», как уважающая себя демократическая  печать,  сообщила о приподнятом настроении всех участников очередного летнего чемпионата и пожелала им  успешной  борьбы в предстоящих  матчах за призовые места.  Букмекерская контора, которую возглавил Шамиль, предлагала делать ставки, не взирая на то, что в команду третьего отряда вошли такие «признанные мастера», как Андрей Куренцов и Сергей Чулюкин, он же Чуля. Для режиссуры чемпионата эта информация вряд ли была выгодна: она сразу определяла лидера и резко уменьшала число желающих «рискнуть» рублем. А тут еще по центральному российскому телеканалу «Спорт» транслировали повтор финального матча прошлогоднего первенства Европы. Когда Андрей забил свой решающий гол, зэки прыгали до потолка. Знай наших! Андрей устал пожимать руки. Но вот на вопрос, сколько матчей он провел в составе сборной, не ответил. Мучительно вспоминал, но так и не вспомнил.
   В первой же встрече с «Багирой» - командой восьмого отряда, Андрей получил жесточайший, наглый удар по ногам. Соперники явно приветствовали индивидуальный террор, забыв о принятом парламентом законе «Об экстремизме». Не зря их капитан, «мотавший» срок за уличный разбой, после поражения  назвал судейство «фуфлыжным» и выказал тем самым откровенное неуважение устроителям чемпионата. А когда он плюнул в сторону трибуны, все  недовольно зароптали. Это уже был явный перебор. Нервы дымили. Каждый тянул на себя лоскутное одеяло удачи.   
   Не менее агрессивной оказалась и команда пятого отряда, вышедшая на игру в футболках с изображением хищного ястреба, нанесенного с помощью трафарета и строительных белил. 
    Они сразу дали ощутить, что это не газон чемпионата, а поле Куликово. Не хватало только убиенных. Одни увечные к отмщению взывали.
   - Сучий потрох!
   Надо сказать, что зоновские футболисты прошли в свое время жестокую школу дворовых побоищ, которые, как известно никогда не отличались добродушием и мягкосердечностью. Никакие вопли и стенания не вызывали у них то, что раньше называлось чувством сострадания. Заводить шарманку: «Помозите, мы не местные» или вопрошать: «Ты чо, в натуре, охренел?» в их присутствии было просто негуманно. Сиротски-жалобное пение несчастных попрошаек и маменькиных сынков могло вогнать их в ступор, то бишь в столбняк, повалить на землю и заставить корчиться в судорогах смеха, переходящих со временем в кишечную колику. Нет, уж дудки! Чем так издеваться над правильными пацанами из враждебного района, лучше выставить понятные, простые аргументы ребячьего добрососедства: окаменелые скулы, забронзовевшие лбы, безжалостные в драке кулаки.
Сиеста, блин! Послеполуденный отдых.  А чо вы хотите? Приходят какие-то хмыри: «Сыграть слабо?» «Давай». «Мяч ваш? Айда, погнали». Ни хрена! Не наша фишка. Короче, наклепали они нам, мы им вломили – подружились.  Выпили пивка, «фаном» раскумарились. Запели: «Я здорово играл, а он ваще – атас»!  Такая школа. Андрей ее тоже прошел. В стыках играли жестко. И сейчас, когда против него фолили, били по ногам – пустое дело. Зубы сжал и ходу. Знал, чего хотел. Не упускал цель из виду. Это была завершающая  встреча, поэтому с первых минут матча стало ясно: соперники вышли не играть – биться, не щадя себя и других. Не игроки, а звери. Гоп-стопники. Ломом перепоясанные. Ко всему прочему, они так часто устраивали кучу малу, падали в ноги и заламывали руки, что никто не сомневался: они с юных лет нежно любили друг друга и не могли прожить порознь ни одного дня.
    Главный арбитр капитан Уткин, отвечавший за строгий «зоновский» режим, а теперь бегавший по полю в черных семейных трусах, вызывал у игроков паскудную ухмылку: на их взгляд  незлобивый «режимник», облаченный в форму футбольного судьи, сочетал в своем лице мелкого жулика и уличного приставалу. Будь он владельцем похоронного бюро или  страховым агентом, это еще хоть как-то можно было отнести к его достоинствам, но среди разъяренных игроков, честное слово, он выглядел, как проголодавшийся бродяжка, забредший в съестную лавку в отсутствие ее хозяина. Жрать хочется, слюна вожжой, руки сами тянутся к горячей пицце, и в то же время очень страшно оказаться в западне, быть уличенным в воровстве с поличным и от души поколоченным. Он совершенно «огульно» обвинял игроков в нарушении правил, часто хватаясь за свисток, а еще чаще – за карман, который оттопыривала плотная колода штрафных карточек. Казалось, что он был каким-то жалким клерком в небольшой компании, где все, кому не лень, шпыняли его, унижали насмешками и не желали видеть в нем человека, способного на отчаянный поступок, гордого и благородного. Игроки обеих команд материли его почем зря, недоуменно пожимали плечами, когда он уличал их в грубости, тыкал носом в аут, и не могли взять в толк, о какой нравственности и благочестии базарит этот «мусор»? Каждый из них пользовался доброй славой фартового жигана, каждый был мастером скрытых «подлянок» и даже в страшном сне не путал «дыр-дыр» с кордебалетом.
    - Ну ты, облизяна! – ударил по руке наглого защитника «ястребов» разгоряченный Чуля, -  Пасть порву.
    Это называется, сказал без всякого намека. А что делать? без прессинга игру не переломишь.
   Андрей потер ушибленную ногу, захромал и усмехнулся: раньше он играл против титулованных соперников, а теперь играет против татуированных. Игра в неволе была ему скучна. Радости не доставляла. Тягостно было бежать за мячом, тягостно кому-то отдавать, финтить, ловчить, стремиться забить гол.  Он устал не от грубой игры,  а оттого, что не давал  себе играть в полную силу. Его прорывы в чужую штрафную площадку вызывали злобную неразбериху в тандеме защитников. Эти верные сторожевые псы обвисшей на воротах сетки, более цепкие, чем их «хватарь», считали своим долгом виснуть на плечах и постоянно норовили сбить с ног, явно не с той целью, чтоб прилечь рядом и сфотографироваться на память. Андрею казалось, что они и гетры, и бутсы с него стащат, дай им возможность вцепиться в них зубами. Соперники напоминали собой уличных собак, бросающихся под колеса проезжающего автомобиля, безбашенных дворняг, бегущих с двух сторон за мотоциклом, шалеющих от собственного лая и набирающего скорость механизма, неизменно вызывающего у четвероногих инспекторов дорожного движения приступ коммунального бешенства. Андрей вынужден был вертеться волчком и работать локтями, не давая злобным стопперам приблизиться к себе.
    Вскоре снежная баба «ястребиной» обороны присела на подтаявших ногах, а после третьей горячей атаки превратилась в лужу. Андрею удалось метнуться, увильнуть – вперед и вбок! – подставить корпус и рвануться: не видя мяч, но чувствуя его, прицелиться в угол ворот и резануть.
   - Поплыли, ястребы? – поздравляя Андрея и как бы не веря самому себе,  спросил Матрос и услышал радостный ответ Чули: - Поплыли!
   После того, как команда «Прогресс», возглавляемая старшим лейтенантом Николаем Рябых,  завоевала первенство «зоны», Чуля первым (вслед за начальником лагеря) пожал Андрею руку, возвысив тем самым его в своем мнении. Вместо приза команде вручили двухведерную «отпидорасенную» до зеркального блеска кастрюлю, наполненную апельсинами с ромбовидными лейблами «JAFFA», и устроили праздничный ужин. На столах появилось жаркое из свинины с овощами, выращенными лагерными «огородниками», литровые бутыли с квасом – одна на двоих, и настоящий именинный торт, украшенный  кремовыми купидонами, пинающими шоколадно-ореховый мяч величиной с двухпудовую гирю. Сводный зоновский оркестр исполнил в честь призеров «День Победы», а затем, раздухарившись, музыканты сбацали «Мурку». Воровскую жизнь она вела.
   Многим, разумеется, хотелось, чтобы торжественный ужин в честь победителей обрел приятные черты «гулянки по поводу пьянки», поскольку недреманное око лагерной администрации само малость окривело от пережитых треволнений и бутыли «на двоих».  Хотелось, мечталось,  но… режим есть режим, а он в жизни спортсменов, пусть даже осужденных и временно пребывающих под стражей, играл, играет,  и будет играть главенствующую роль. 

                Прощай девчонка Лидка, лови букет цветов!
                Захлопнулась калитка на двадцать пять годков.

   - Нюхнешь? – подмигнул Чуля, предлагая кокаин. Андрей отказался.
   - Зря, - сказал Шамиль и вслед за Чулей издал едкий носоглоточный звук: «сдернул»  ноздрей  сыпучую «дорожку». – Мозги обдувает. – Он фальшиво кашлянул, как бы прочищая горло, и  еще раз резко втянул в себя воздух.
      Какой-то ушастый заморыш попросил у Андрея автограф.
   - Я сам москвич, - настороженно озираясь по сторонам, как нелегал в метро, сказал он, негромко. – С  улицы Руставели. – По всей видимости, именно он угостил «авторитетов» наркотой.
   - Значит, земляк, - улыбнулся Андрей и расписался в его потрепанном блокноте: «На память, Куренцов». Настроение у него и без кокса было превосходным. Так в детстве, красуясь пятилетним мальцом перед бабушкой, нахваливавшей его за послушание: «Вот молодец, вот умница! Сам умылся, оделся, и поел, как взрослый, без капризов», он держал руки по швам и от радости, что все так славно вышло, и похвала по делу, а не просто так, бойко подпрыгивал на одном месте и сам себе казался заводным оловянным солдатиком. И вместе с ним по паркету прыгал солнечный зайчик. Андрей даже фотографию свою детскую вспомнил: лопоухий шкет с вихрами на макушке прижимал к себе футбольный мяч, радуясь тому, что сейчас «вылетит птичка». Лицо веселое, рот до ушей. Циркач.
   На следующий день кто-то счел нужным преподнести ему шахматы, вырезанные вручную из легкой древесины, кто-то презентовал самодельный гребешок из палисандра, кто-то вручил медный, отполированный до золотого сияния перстень с выпуклой печаткой, напоминающей полусферу футбольного мяча. Такого количества подарков и сюрпризов в жизни Андрея давно не было.
Зэки словно сговорились радовать его и удивлять. Чего нельзя было сказать о заместителе начальника колонии по оперативной части майоре Камушкине, чью фамилию лагерные острословы давно переиначили и за глаза называли «Кум-Кумушкиным». В рот ему дышло! Не просто «кум», как на других «зонах», а фальшиво-уважительно: «Кум-Кумушкин»,  что в переводе означало: говнистый – дальше некуда. Так вот он не упускал случая поссорить «козырного» Чулю с «мелким фраером» Андреем. Для него вообще их отношения  были непонятны. Объяснения в том роде, что они знакомы с детства, земляки и корефаны, мало кем принималось на веру, и майор не был исключением, тем более, что в «зоне» все «мутили воду», «гнали пургу» и «лепили горбатого к стенке», пряча свое истинное «я» в мусоре слов. Будучи опытным оперативником, старым служакой и стреляным воробьем, «Кум-Кумушкин» прекрасно понимал, что ни о какой сердечной привязанности или дружбе между воровским «авторитетом» и бывшим футболистом  не могло быть и речи. Он догадывался, что рассудочно-осторожный Чуля, выбравший свою преступную дорожку,  не может быть откровенным с «другом детства» в той мере, какая сближает людей, независимо от их положения в обществе, и дарит ощущения приятельства. «Скорее всего, - думал майор, сопоставляя
сведения своих агентов и размышляя над занимавшим его вопросом, - «коронованный» Чуля принуждает себя к обществу с беспонтовым  в «зоне» Куренцовым, чтобы потом, на воле, использовать его связи в своих воровских целях. Выказывая ему радушие сейчас, открыто покровительствуя, он непременно заставит его испытывать неловкость при последующих встречах, и не преминет намекнуть, что «за тобой, Циркач, должок – расплачиваться надо». 
Единство и борьба чуждых начал. Что-то вроде блатной песни:

                Вы говорили мне – все люди сволочи,
                А я не верила – любила вас.

   В областной газете «Губернский вестник» появилась восторженная статья о проведенном первенстве по футболу «среди  тех, кто оступился». В числе организаторов на втором месте после начальника колонии значилась фамилия майора Камушкина, «принявшего самое деятельное участие в подготовке спортсменов».
   Имя Андрея упомянуто не было.


                Глава одиннадцатая

    - Как ты там, сыночек?
    - Все нормально, мам! – бодро ответил Андрей, прижимая к уху мобильный телефон. – Меня расконвоировали, перевели в другой отряд.
   Спустя три года после его заключения под стражу в теленовостях мельком сообщили о разбившемся на Алтае  вертолете с двумя членами правительства и одним олигархом, вылетевшими на охоту в горный район. Следственная комиссия установила, что падение вертолета произошло из-за внезапной остановки двигателя. Фамилии погибших не сообщались, но буквально на следующий день после трагедии подполковник Шмелев вызвал Андрея к себе и официально сообщил, что включил его в список заключенных, подлежащих досрочному освобождению.
   - Сделал бы это раньше, да не мог, - сказал он доверительно. - Начальство противилось.
   Услышав эту новость, Андрей долго не мог прийти в себя от охватившей его радости. Наконец-то! Ему не верилось, что большую часть срока он уже отбыл, что, возможно, в марте или же в апреле он покинет зону, выйдет за ее ворота и вдохнет воздух свободы. С ума можно сойти! Скорей бы.
   С этого дня Андрей стал усиленно тренироваться. Отжимался, приседал без счету,  при первой же возможности устраивал пробежки,  благо, ему не надо было ездить на завод, таскать тачку с глиной.  Должность заведующего секцией спортивно-оздоровительных мероприятий позволяла ему выстроить свой дневной график так, чтобы он мог и на турнике позаниматься, и штангу потягать, и по мячу постучать. Каждый камень, будь он даже семицветный, каждый алмаз, требует огранки, тщательной шлифовки. Иначе он не станет драгоценно ослепительным.  А за месяц до того, как Андрея расконвоировали и включили в список «досрочников», майора Камушкина перевели в областное управление исправительно-трудовыми учреждениями, повысив в звании и предоставив служебную квартиру. Покидая зону, он случайно встретился с Андреем, огорченно покачал головой и скорбно опустил уголки губ, отчего стал похож на ребенка, который собрался построить из подушек «домик» и разжечь в нем костер, а у него отобрали спички и велели укладываться спать.  Заместителем начальника колонии по оперативной части назначили Николая Рябых, незамедлительно получившего звание «капитан».
   Андрей запомнил, что в тот день, как он перебрался в отряд «бесконвойников»,  на обед дали вкусный рыбный суп и перловую кашу. У него вновь появился аппетит: есть хотелось постоянно. И мужская похоть долила, не давала уснуть по ночам. Он уже рвался на свободу, как раньше – к воротам противника: азартно, безоглядно. А дни, словно в насмешку, тянулись
убийственно медленно. Чтобы хоть как-то ускорить их бег, он стал чаще звонить Ивану, который сообщил, что дал согласие играть за «Армаду» в новом сезоне, предварительно договорившись с  Ефимом, что тот тоже вернется в родную команду, как только истечет срок его «японского» контракта.
   - Жаль, Андрюха, тебя с нами не будет, - посетовал Иван и тут же сказал. – Но ты не раскисай. Держи себя в форме.
   - Зачем? – привычно спросил Андрей, боясь проговориться о своем возможном досрочном освобождении.
   Иван засмеялся.
   - В жизни не пригодится, на том свете понадобится.
   Примерно то же самое сказал Ефим.
   - Я признаю один стиль жизни – профессионализм. А ты «профи», и другим я тебя не представляю.
   Андрей суеверно промолчал о том, что страстно мечтает обнять друзей в скором времени и заиграть с ними, как раньше, в победоносной «Армаде», рассчитывая не столько на их поддержку, сколько на давних своих соратников: настойчивость, целеустремленность и выдержку. Все чаще и чаще его взгляд останавливался  не на колючей проволоке, огораживающей лагерь, не на караульных вышках с часовыми, а на серых воротах КПП,  да на белом флигеле привратной проходной.
   Под стеной «хаты», сидя на корточках, курили зэки из хозобслуги с бирками на груди. Они уже прослышали о том, что дело Андрея пересмотрено, что не сегодня-завтра он помашет им ручкой, отчалит восвояси и, откровенно завидуя, беззлобно зубоскалили.
   - Циркач, нашу клятву еще не забыл?
   - Какую? –  слегка замедляя шаг, поинтересовался Андрей.
   - Век свободы не видать?
    - Все время помню, - ответил он, глядя, как вдоль «запретки» настороженно бегает здоровенный кобель – помесь немецкой овчарки с кавказской.   - Кто полюбил тюрьму – освободился.
    Несмотря на то, что радость предстоящего освобождения переполняла Андрея, лицо его оставалось сумрачным. Ему хотелось, как можно скорее покинуть обрешетку «локалки», чтобы не видеть ни сторожевого пса, ни сидящих на корточках зэков, которые, хотя и насмешничали, все равно, так отчужденно-пристально смотрели, словно пытались что-то вспомнить из его жизни или из собственного прошлого.  И, чем дольше они говорили с ним, тем сосредоточенней и  ненавистней был их взгляд. И не мудрено: в тюремных стенах ангел озвереет. Андрей даже подумал, что людям с таким тяжелым взглядом нельзя работать в поликлиниках, собесах и органах опеки. Казалось, что они сойдут с ума, так и не вспомнив непонятно что, или ослепнут, перенапрягая зренье. Многие из них уже не представляли свою жизнь на воле, мечтали о ней и страшились ее.
   - Зэки, брат, народ особый.
   - Без булды.
   - Мы даже в горе утешаемся.
   - Законно.
   О том, что ему надо зайти в спецчасть,  получить справку об освобождении и  готовиться «на выход с вещами»,  Андрея известил капитан Рябых.
    - Подпишешь обходной лист, переоденешься и дуй на КПП.
    Он откровенно радовался за него.
    Затем Андрея поздравил подполковник Шмелев.
   -  Уверен, что вскоре увижу тебя в составе «Армады» и от всей души буду болеть за тебя. - Он крепко пожал ему руку и проводил до дверей. – Не поминай лихом. Сам понимаешь: служба.
   Задержавшись на крыльце административного здания, Андрей глубоко вдохнул весенний воздух, сдвинул на затылок черную шапку-ушанку и еще раз перечитал справку об освобождении со своей фотографией, приклеенной в верхнем углу. Стриженый «под ноль», с глубоко запавшими глазами, он показался себе старым и угрюмо-непохожим.   «Чмо болотное»! – выругался он, глядя на свое изображение,  и аккуратно спрятал самый важный в его жизни документ во внутренний карман зоновского «лепеня» - бушлата.
   Проходя мимо пищеблока и банно-прачечного корпуса,  он с удивлением отметил, что на лагерной помойке мирно уживались крысы, кошки и раскормленные голуби.  Март был затяжным, холодным, зато апрель засучил рукава, сгреб пожелтевший снег и подсушил землю. Вольнонаемные прачки грелись на солнышке в непринужденных позах, оживленно болтали и заливались смехом: кокетничали с зэками из хозобслуги. Андрей старался не смотреть по сторонам, и все же чувствовал на себе завистливые взгляды тех, кто оставался тянуть лямку, вкалывать на дядю и мотать срок. Лица у них были серыми, глаза пустыми. Казалось, что они утратили способность воспринимать зеленый цвет первой весенней травы.
   -  Мне много не надо, - услышал он обрывок чьей-то фразы. – Бабла лимонов надцать и дачу на Рублевке.
   «Наверно, москвич», - подумал Андрей и за полчаса подписал «бегунок» - обходной лист. Теперь он ничего не должен был лагерной администрации. Ни-че-го. Он даже ноутбук, привезенный матерью полгода назад, оставил в библиотеке. Хотелось уйти налегке. А гитару подарил Матросу: тот свою разбил о чью-то голову.
   С Чулей он попрощаться не мог: тот угодил в карцер за подготовку побега – кто-то «стуканул». Вместе с ним загремел под фанфары и Шамиль. Хорошо, что Андрей был не при делах, а то его могли бы заподозрить в доносительстве. В глазах блатных он был «активистом», работал на свое досрочное освобождение, а, значит, и на «кума». Андрея давно перевели в отряд бесконвойников, да и виделся он с Чулей в последнее время крайне редко: больше пропадал в библиотеке, где держал свой ноутбук, и зависал в Сети. Судя по интернет-газетам и спортивным сайтам, о нем забыли и забыли прочно: намного прочнее и быстрее, чем он предполагал. А в последнее время внимание общества целиком переключилось на затянувшийся финансовый кризис.   
   Сдав постельное белье, Андрей еще раз проверил содержимое своей лагерной тумбочки, выгреб из нее ненужный хлам, оставил соседу пачку конвертов, две тетради в клетку, десяток авторучек и лишний тюбик зубной пасты. Ему хотелось как можно скорее покинуть спальный корпус с его междурядьем кроватей, тумбочек на двоих и спертым запахом неволи. Когда-то его упекли за решетку, а теперь выпускали – великодушно отсылали на волю, освобождали досрочно. Уж не новую ли каверзу готовя  в предстоящей жизни?  Он пережил любовь, перенес горе, изведал вероломство. Справился с тяжелым грузом одиночества на людях. И теперь ему хотелось обо всем забыть, покинуть колонийскую «общагу» как можно скорее, и все же он медлил, понимая, что часть его жизни, его молодости, протекла именно здесь, где столько передумано зимними холодными ночами и бесконечно душными в июле. Он ведь не только переживал здесь свое прошлое, он ведь еще и мечтал, вдохновляясь тем, что грезилось и мнилось, будоражило его воображение, манило счастьем.
   - Вали, Циркач, не трави душу! -  грубовато напутствовал его дневальный, и через десять минут Андрей получил традиционный пинок под зад  капитана Рябых, дежурного на КПП – чтоб «летел, пердел и не оглядывался»! Не возвращался больше в зону никогда. Андрей прикрыл за собой дверь, передавшую руке тяжесть листового металла, и поправил на плече сумку  с вещами. Атас! Он на воле. Не было ареста, следственной камеры, суда, лагерных «шмонов» и лая овчарок, не было ничего, к чему он, вроде бы, привык,  и что его гнетуще донимало. Исправительно-трудовое учреждение, в котором его содержали, как завзятого преступника, где ему довелось узнать превратности и ухищрения лагерной жизни,  - ничто иное, как миф, кошмарный сон, густой туман весеннего рассвета: взошло солнце -  и мир озарился: вновь обрел свое великолепие. Может, «зона» где-то и существовала, но только не в судьбе Андрея. Да ее никогда и не было, этой самой «зоны», если смотреть вперед, на ряд столбов, стоящих вдоль дороги, на синий лес вдали и облака над ним.
   
                Конец первой книги
   
   
    
.
   
      
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
      
   
   
 

   
   
   
   
   
   
      
   


   
   
   
   



   
   
 
    
   
    
   
   
   
   
   

   
   
   
   
   
   
   
   
      
   
   
   
   
    
   
   
 
   
   
   
   
 
   
   
   
 

   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   

   
   
   

   
   
   
   
   
   
   
      

   
   
   
   
 
   
 
   
   
 
   
   
   
   
   
   
   
   

   
   
   
   
   
   
 
 

    
   
   
   
   
   
 

   
   
   
   
               
   
   
   
   
   

   
   
   
   
   
      
      
   
   

   
    

   
      

   
 

 
   
.