Охотники за птицами

Сегодня мы превратились в охотников за птицами. Так сказала Лили.
Мы бежали над полями, и мягкие круги подсолнухов били нас по головам, отскакивали, роняли маленькие черные треугольники на сухую землю, а почва под нашим ногами бесшумно разлеталась облачками серой пыли, а небо над нами сияло раскаленной добела голубизной, а мы, охотники за птицами, бежали и бежали вперед.
– Они невидимые, – сказала Лили. Мы сели отдышаться на большие камни возле обрыва и теперь смотрели вниз и вдаль, потом снова наверх и вдаль, и нам открывались блестящие на солнце одноцветные поля, уходящий за горизонт лес и небо, и больше ничего.
– Тогда как мы будем на них охотиться, если не увидим их, Лили? – спросил я, щурясь и заслоняя глаза ладонями.
– Это и не нужно.
– Ты уверена?
– Полностью- преполностью.
– Ну, тогда ладно… – я упал с камня прямо в траву и остался лежать там, потому что голова оказалась в тени, и я мог беспрепятственно разглядывать небо. – Расскажи мне о них, Лили. Я не смогу охотиться, если ничего не буду знать.
Я увидел, как Лили собрала свои светлые волосы руками, отбросила на спину, и солнечные зайчики тут же заиграли на них, скользя от корней к кончикам. Она поджала под себя ноги, повернула голову в мою сторону и начала рассказывать:
– Крылья у них большие-большие, как у орлов… Нет, даже больше, чем у орлов. И крылья эти сильные, очень сильные. Когда они ими машут, поднимается ветер.
– Но сейчас ветра нет. Значит, их здесь нет?
– Эй, ты меня перебил! – с расстроенным лицом Лили отвернулась, и я перепугался.
– Прости! Лили, продолжай, пожалуйста, я больше не буду перебивать.
– Точно? – она глянула через плечо, и я расслабился, увидев в ее глазах доверие.
– Честное слово, клянусь мамой, – я снова откинулся на спину и закрыл глаза, приготовившись слушать так внимательно, как только мог.
– Хорошо… Так вот, когда они машут крыльями, воздух превращается в ветер, и ветер летит впереди них, расчищая им дорогу, и тогда они поднимаются так высоко, что ни один человек их не увидит…
Я открыл было рот, чтобы задать вопрос, но тут же его захлопнул.
– … Но я их узнаю. Хочешь знать почему? – Лили, наконец, обратилась ко мне.
– Почему?
– Потому что у меня в сердце глаза.
– Чего-чего?
– В сердце глаза. Чтобы видеть всё-всё на свете. Это мама мне сказала еще тогда.
– А-а-а, ясно… – я выхватил в траве взглядом божью коровку и подсадил ее к себе на палец, чтобы полюбоваться.
– Да, я и тебе покажу, если захочешь увидеть. Еще у этих птиц на солнце сверкают перья, они тонкие и прозрачные, как стекло, но мягкие, как одеяло…
Я снова закрыл глаза, ловя только звуки, и они послушно плыли мне в уши, словно корабли в огромную воронку моря, и обратно я не выпустил ни один. Трава качалась надо мной, небо качалось надо мной, мир качался надо мной.
– … А глаза у них голубые и красивые, Тёма, даже не описать, какие красивые у них глаза, никогда ты таких не увидишь, но иногда они становятся золотыми, это потому что они радуются чему-то, понимаешь?
– Угу.
– И вот поэтому мы за ними и охотимся.
– Почему? – не понял я спросонок.
– Уф, ничего ты не понимаешь, – Лили встала со своего камня и подошла к обрыву.
– Эй, осторожней! – крикнул я, вскакивая с земли и оставляя там свой тихий тенистый сон. – Близко не подходи, меня подожди, Лили!
Она склонилась и взглянула вниз, на отвесную каменную стену, потом обернулась ко мне, прижимая палец к губам.
– Не кричи ты, всех распугаешь. Они тут, бывает, дремлют во время жары, гляди, какой там тенёк.
Я посмотрел, балансируя на краю, как лежит красной пылью глина на склоне, как угрожающе висят то тут, то там огромные камни, наполовину вросшие в землю, наполовину торчащие параллельно гладкой поверхности пруда.
– Пойдем купаться, а? – предложил я.
– Они нас заметят, – встревожилась Лили.
– Мы тихонько, у самого берега. Ну, пожалуйста, напарник – мы ведь с тобой напарники? Пойдем.
– Ну, ладно.
Мы спустились в обход по красной дороге вниз и очутились на другом берегу, прямо напротив той самой каменной стены. Я тут же сбросил ненавистные грязно-коричневые брюки на песок, сверху чуть аккуратнее положил рубашку и, не раздумывая, вошел по пояс в воду. Воду, конечно, особо чистой не назовешь, но, по крайней мере, руки на глубине видно. Я знаю, что стада сюда не водят: они пьют в луже по соседству, поэтому купаться не запрещено. Но все равно ребята сюда не суются, предпочитают озеро почище и поглубже в лесу, над кладбищем. Я слышал, что дожди понемногу вымывают из земли останки и несут их прямиком туда.  Вот пусть и плавают там, в пыли костей, среди мертвецов, если им все равно. А я лучше здесь, и пусть кто угодно называет меня трусом.
– Лили, ты будешь купаться или нет? – я обернулся, чтобы посмотреть, как она нерешительно стоит возле кромки и пробует воду пальцем ног.
– Нет, я что-то не очень хочу. Можно я только здесь, Тёма, ладно? Я твои вещи посторожу.
– Как хочешь, – я уже собрался нырнуть, как услышал ее оклик:
– Только не шуми! Держи ноги под водой!
Лили ужасно умная. Ей было всего восемь лет, но иногда она говорила так, как будто знала больше меня. И уж точно больше, чем окружающие нас взрослые. Мне было тринадцать, и больше всего на свете я мечтал сбежать из дома, уехать прочь из этой деревни и найти нормальную работу где-нибудь в городе. Нормальную – значит, оплачиваемую, а не так, как здесь. Я бы давно так и сделал, но Лили нужно было ходить в школу, а ее я бросить не мог. Хотя трудно себе представить, чему она могла научиться у учителей, которым хватило глупости считать ее умственно отсталой. Ненавижу их. Всех их.
Я доплыл до середины пруда, повернул обратно и лег на спину, погрузив уши в воду. На небе – ни облака. Жара несусветная. В воде слышны какие-то странные звуки, как будто кто-то то ли хрипит, то ли стонет. Несколько раз я переворачивался на живот и оглядывался на берег, проверяя, на месте ли сестра: она была на месте и спокойно укладывала мои вещи в стопку, затем разворачивала их и укладывала снова.
Было около трех часов дня.  Отец, наверное, проснулся, и теперь рвал и метал в поиске нас, в основном – в поиске меня. Но мне было так спокойно и хорошо: вода несла мое тело, как бутылку с посланием от моряков, пустивших ее в открытое море в надежде, что кто-нибудь найдет. Мне бы только доплыть… Не знаю, что отец вечером сделает со мной, Лили он не тронет, поэтому плевать.
Под водой до меня донесся голос сестренки – в этот раз реальный. Я знаю, что в воде звук идет лучше, чем в воздухе, я читал об этом, хотя мы еще не изучали физику. В два счета я догреб до берега и оказался на песке.
– Нам пора, – сказала Лили, протягивая мне штаны. Я надел их, не дожидаясь, пока высохнут трусы, а рубашку перекинул через плечо. – Мне кажется, что сейчас самое время.
– Самое время для чего? – поинтересовался я, помогая ей взобраться на холм, за которым лежала еще одна дорога, а дальше – луга под скос и леса за ними.
– Чтобы охотиться, конечно, – сердито ответила она.
Тьфу, я и забыл про нашу сегодняшнюю миссию.
– Ладно, и с чего начнем?
– У озера их не было, так? – стала рассуждать Лили. – Ветра нет – значит, они не в воздухе. Скорее всего, прячутся от жары в лесу. Идем в лес.
Мне оставалось только идти вслед за ней, невольно представляя отца и его ярость, которая обрушится на меня сегодня вместе с вонью всех когда-либо выпитых человечеством бутылок самогона.
– Они становятся похожими на листья деревьев.
– Это называется «сливаться с листвой», Лили.
– О, спасибо. Сливаются с листвой и… – она продолжала характеризовать своих птиц, а я просто слушал. Лили разговаривала не всегда. Я хочу сказать, что обычно она вообще не говорила, а только смотрела умнющими глазами на другого и молчала, отчего людям становилось не по себе и отчего все считали ее придурковатой. Как можно так ошибаться?.. Лично для меня всегда было очевидно, почему она не хотела говорить с этими ослами. Из-за мамы, конечно, тоже, но только сначала. Я был первым, с кем она заговорила за долгие месяцы после похорон. Может быть, первым и даже последним. Я умел ценить это, как мне теперь кажется, но тогда я просто слушал.
– Хорошо бы очутиться где-нибудь подальше отсюда, как думаешь? – произнес я задумчиво, когда мы вступили в прохладную сень березовой рощи.
– Зачем?
– Ну, как зачем? Там ведь лучше… Наверное.
– Не знаю. А что здесь, плохо?
Я бы сказал, что, конечно, плохо, но у меня не повернулся язык. Я запрокинул голову, разглядывая верхушки деревьев, машинально прикидывая, смогу ли я туда забраться, и одновременно думая, как бы ответить помягче и не соврать.
– Ну… Здесь как-то не так. Вот я сейчас гуляю, а должен работать в огороде, поэтому у меня сердце не на месте. А кто-то там, в городе, валяется перед диваном и в ус не дует.
– Как это – « в ус не дует»? – не поняла Лили, живо обратившись ко мне за объяснениями. Всё ей было интересно.
– То есть, совсем не беспокоится, не думает об этом. Вот я и подумал: нечестно это как-то.
Лили, получив новую информацию, утратила интерес к моим рассуждениям и начала что-то ковырять в коре дерева. Навряд ли ее сейчас  волновали несправедливость и всякая другая муть, она все-таки ребенок, да еще и девчонка, даром, что гений. Впрочем, это было и неважно. Это я так, высказал мысли вслух. И от этого они стали как будто еще правдивее.
Это и была правда. Мы, школьники, все были на летних каникулах и, считалось, что и отдыхаем тоже все. Разница заключалось лишь в том, как мы распоряжались этим временем. Городские дети сейчас, насколько я понимал, играли в компьютерные игры, катались на роликах и велосипедах, ходили в кино и дули газировку в Макдональдсе, а разнообразие наших развлечений ограничивалось прополкой картошки, сахарной свёклы и уборки сарая. Ну, исключая такие моменты, как этот. Для них такое исключение, я уверен, составляло мытье посуды.

Мне не то, чтобы было завидно, но я устал. Даже здесь, вдали от дома и проклятой работы, я чувствовал, как ныла моя спина после вчерашнего. Я устал. Ладно, я, но Лили тоже уже приходилось выходить в огород полоть морковь и капусту. В городе девочки ее возраста не имели проблемы больше, чем каждый вечер складывать куклы в коробку. Я чувствовал, что так не должно быть. Сейчас мне тридцать три года, и я давно уже не притрагивался к орудиям труда, но до сих пор помню горечь, которой отдавала эта мысль.
– Стой, – прошептала Лили, внезапно остановившись, так что я едва не налетел на ее маленькую неподвижную фигурку. – Возьми оружие.
Я осмотрелся, отыскал подходящую палку и по привычке содрал кору с одного ее конца. Жаль, что не было ножа, чтобы его заострить. Мы побрели дальше. Я думал о том, что не зря прочитал Лили историю про Робинзона Круза.
– Расскажи что-нибудь еще, Лили. О птицах.
– Они никогда не поют.
– Правда? Почему?
– Чтобы их никто не нашел, – она взглянула на меня, как бы колеблясь, говорить или нет, но что-то в моем виде внушило ей доверие, и она продолжила. – Еще потому что им больше нравится слушать.
– Слушать что?
– Всё, что происходит вокруг. Везде. Тебя. Меня. Папу.
Про себя я только недоверчиво хмыкнул: если так, то эти птицы были не особо разборчивы.
– Им нравится смотреть, что происходит.
– Наблюдать, – подсказал я.
– Ага.
Пока мы крались по лесу, он стал редеть, а потом и вовсе закончился. Мы снова вышли на открытое пространство, в страну мирно качающихся на ветру гречневых колосьев. Здесь были гектары желтых полей, и над ними жужжали мириады насекомых, и все это было покрыто тоннами бело-голубого воздуха. Мы же с Лили были двумя фигурками под колпаком, я – вдобавок со своим жалким копьем. Дети, которых здесь не должно было быть. Охотники за несуществующими птицами.
Я сел на землю, бросив палку рядом, и накинул рубашку на голову. Не знаю почему, но мне стало худо. То ли в голове, то ли где-то еще глубже. Только по шелесту травы я понял, что Лили присела рядом.
– Они здесь, – прошептала она мне прямо в ухо, так что я вздрогнул.
– Кто?
– Птицы, птицы, понимаешь? Птицы здесь.
Я уже устал от этой игры, но тон ее голоса – глубокий и полный радости – заставил меня поднять голову.
– Где?
– Там, там, там, – и она обвела руками порядочный кусок небосвода, прихватив и горизонт с гречневым полем. – Повсюду.
– Ничего не вижу, – пробормотал я. Но видела Лили. Или думала, что видела. Я смотрел на ее лицо, изумленный и немного напуганный переменой, произошедшей в нем: оно всё словно бы светилось, лучилось нескрываемым счастьем, очищенное от всякой хмури. Лили обратила на меня взгляд, полный той же счастливой уверенности:
– Теперь видишь?
Я не мог ответить иначе:
– Да, я вижу, – потом я набрался духу спросить. – И что теперь, Лили? Мы убьем их?
Ее голубые глаза расширились.
– Зачем? Нет, нет! – она схватила меня за руку – прежде я всегда первый брал ее за руку – и стала просить. – Пожалуйста, не надо!
– Успокойся, Лили, успокойся, я-то что? Не буду я их убивать! – Я отбросил от себя палку, вконец ошеломленный и растерянный. – Только это ведь ты предложила на них охотиться, разве нет?
– Да, но зачем убивать?
Я глядел на нее, пока до меня не дошло.
– Мы искали их просто так?
– Не просто так. Мы охотились, чтобы найти их.
Я прочитал немало книг по охоте и знал, что обычно ищут, чтобы охотится, а не наоборот. Я встряхнул головой, полностью освобождаясь от рубашки и от непонятных мне зародившихся внутри подозрений.
– Ладно, и что теперь?
– Теперь будем на них смотреть, – и она улеглась на траву, вернувшись к своей светлой безмятежности.
Мне смотреть было не на что, поэтому я остался в том же положении.
– Что они сейчас делают? –  спросил я, движимый каким-то смутным решением выяснить всё до конца об этих странных птицах.
– Летают и наблюдают за нами.
– Зачем им мы? Что в нас такого?
– Не знаю. А зачем мы маме?
– Маме? Причем здесь мама? – мой голос внезапно стал каким-то напряженным и отрывистым.
– Ну, она среди них, – сказала Лили, махнув рукой вверх.
Теперь я упал на траву рядом с ней, перебирая в голове все книги, что прочитал ей перед сном, но не нашел ни одной, где говорилось о таком.
– Ты имеешь ввиду… привидение? – уточнил я на всякий случай.
– Да ты что, Тёма, любой дурак знает, что привидений не бывает, – с некоторым презрением ответила моя маленькая сестренка. У меня заболела голова, и я сощурился так, что почти не видел неба над головой.
Надо было идти домой, пока не поздно… Поздно для чего? Дома нас ничего не ждет, кроме тяжелой работы и брани отца. Так почему бы не поваляться и не помечтать, что мама и правда здесь, над нами, кружит невидимой птицей, слушает, наблюдает? Несмотря на то, что мне было необъяснимо тревожно за Лили, я почувствовал тоску по маме. Как бы я хотел, чтобы она была здесь. Остановила руку папы вечером, когда он поднимет ее на меня. Заставила его бросить пить. Разговаривала с Лили, так чтобы мне не пришлось больше выполнять все ее бредовые затеи со страху, что она снова будет молчать.
Я закрыл глаза и позволил себе забыться. Если есть эти птицы, то пусть наблюдают. Я устал, и мне просто хотелось быть ребенком, которого защищают от несправедливости жизни. Но я уже не был ребенком.
Лили разбудила меня, когда солнце уже склонилось к горизонту. Еще минуту я был там, в стране грез; я был охотником за птицами и искал проблески их невидимых крыльев в бездонном желтом небе; я был под присмотром и защищен. А потом я очнулся и вспомнил.
Быстрым шагом мы возвращались в деревню по каменистой неровной дороге. Темнело, на восточном горизонте загорались первые звезды, оттуда же серо-фиолетовые краски ползли на запад.  Издалека доносился вечерний лай собак. Мы шли, и земля шуршала у нас под ногами. Я мог бы думать о том, что ожидает меня дома, мог бы думать о голоде, мог бы думать о потерянном дне, о не вычищенном сарае, о жалобно мычащей корове в стойле или у ворот, но я не думал. Я шел позади Лили, которая бодро шагала по колдобинам дороги, и по-новому смотрел вокруг. Что-то случилось, но я не понимал что именно.
Прошло много лет, а я до сих пор не понимаю, что именно. Но до сих пор помню, как  я просто шел и слушал голос своей сестренки, распространяющийся по сторонам: снизу он поглощался треснувшей сухой почвой, по бокам и спереди летел и оседал на полях, зато наверх он уходил и не возвращался. Уходил в самый космос.