Поцелованные солнцем

               
Тундра, тундра будоражит
Бесконечных мыслей рой,
Для чужого ты на страже,
А для ненца дом родной.

   С ненецкой семьёй Тайбери мы познакомились очень давно. Эта необычная встреча  для нас с мужем, приехавшими на Ямал из Прибалтики летом 1978 года, оказалась на-столько удивительной и необычной, что очень хочется рассказать о ней.
   Было это в январскую студёную зиму. Морозы тогда стояли такие крепкие, что треска-лась кора деревьев в лесу, а поезда надолго застревали в снежных тоннелях. В нашем, тогда ещё небольшом посёлке, где основным жилищем были балки, непроглядной белой пеленой стояли вязкие туманы. Бывало, что по неделе, а то и по две ученики с первого по десятый классы не ходили в школу. В то время мы жили недалеко от станции в деревянном железнодорожном доме. Так что из нашего окна было видно, как приходят и уходят поезда, как люди снуют туда-сюда, встречая или провожая пассажиров.   
   В тот день к вечернему поезду  подъехала оленья упряжка и остановилась недалеко от перрона. С неё спрыгнули два ненца и стали отряхивать толстый слой инея со своих ма-лиц.  От оленей шёл густой пар. Для меня в те времена встреча с коренным населением, их оленьими упряжками и необычной одеждой была настоящей экзотикой. При любом случае хваталась за фотоаппарат и бесцеремонно щёлкала затвором, пока незаметно для меня не кончалась фотоплёнка в камере. И, конечно же, в этот раз не усидела дома. Вставила две батарейки в портативную фотовспышку «Данко», накинула тулуп, меховую шапку, впрыгнула в валенки на босу ногу и помчалась  к оленьей упряжке, застёгиваясь на ходу.
   Привокзальные яркие фонари в этот вечер переливались в туманном разноцветном сиянии. Подошла, поздоровалась. Они обернулись в мою сторону и один из них ответил: -         «Торова…».
   Это были подростки. Вернее, один из них был совсем мальчишка, лет восьми, второй выглядел лет на шестнадцать. Я попыталась завести с ними разговор, держа в тепле под тулупом фотоаппарат, но это было довольно трудно. Младший молчал и с любопытством разглядывал меня из-под лобья.  Правда, старший оказался более разговорчивым, и я поняла из его старательного объяснения, что они встречают родителей. Спросила, как их зовут, назвав предварительно своё имя. Старший назвал себя – Митурпан, а показав на брата, отрывисто произнёс: - Васька.
   Пока мы «беседовали», мои ресницы покрылись инеем, из носа потекла прозрачная вода, защипало крепко щёки и подбородок. А им хоть бы хны. Надышали в свои меховые капюшоны тёплый воздух, только капельки растаявшего инея на их ресницах падают на ворсинки капюшона закрывающего подбородки и тут же превращаются в молочные бу-синки, скатываясь на малицу.  Торопливо вытащив из запазухи фотоаппарат, стала пере-двигать их поближе к оленям, чтобы те тоже попали в кадр. Они послушно встали и во все глаза смотрели в объектив. Когда вспышка ослепила их, они почему-то заулыбались. Тут уж я успела, как говорится, поймать момент.
   Дома было тепло и уютно от гудящей жаркой печи. Рассказала мужу о нашей «беседе» с ненцами. Он только улыбнулся.
   - Из тундры мало кто говорит по-русски, так что не удивляйся.
   Мы всей семьёй уже поужинали, муж сел проверять уроки у дочери, сынишка всё смот-рел в окно на оленей, с восторгом комментируя  каждое их движение, а поезд  до сих пор был где-то в пути. Я поделилась с мужем своими мыслями:
   - Может им горячего чаю отнести, дети всё-таки, а мороз крепчает к ночи. Вон и цветное сияние на небе даже сквозь туман пробивается.
   - Конечно, отнеси, да пацану пару игрушек прихвати, порадуй мальца.
   Сладкому горячему чаю, они были рады. Игрушки тоже «прошли на ура», правда, стес-нительности у  них было не занимать. Тут по громкой связи объявили, что поезд сегодня не придёт. Все стали расходиться. Мои ненцы тоже засобирались в дорогу. Я спросила, где их чум, Митурпан ответил, что «ощень толга ната ехать».
   Он развернул упряжку, хореем потыкивая в оленьи бока,  запрыгнул в нарту на ходу и крикнув в мою сторону:
   - Лакомбой! –  умчался в свою тундру.
   Было уже поздно, но я не выдержала и тут же проявила фотоплёнку. Результат был пре-восходным. А фотки решила сделать завтра.
   На следующий вечер они снова приехали, и так же поезд задерживался. Теперь уже муж пошёл к ним и пригласил к нам домой погреться и попить чаю. Сначала Митурпан, как старший, отказывался, Но всё-таки согласившись, подогнал упряжку к дому и привязал оленей к берёзе. Поезд так и не пришел, и братья снова уехали не солоно хлебавши.
   На третий день поезд пришёл вовремя и братья, быстро накинув свои малицы, побежали на станцию, оставив свою оленю упряжку у нашего дома.
   Прошло не так много времени, в дверь постучал Митурпан. Муж открыл, и вместе с клу-бами белого ледяного пара следом за братом в коридор вошёл Васька. Внезапно из-за его спины показалась небольшая женщина в ягушке с набитой котомкой на плече. Она  застенчиво улыбалась. За ней в коридор ввалился огромный ненец.  Он был ростом с моего мужа, а прибалты всегда отличались высоким ростом. Я таких богатырей из тундры ещё не встречала. Ненец так радостно нам улыбался, казалось, что мы просто давно не виделись и теперь он очень рад нашей очередной встрече.
   - Торова, торова! – радостно обменявшись с мужем рукопожатиями, он протянул и мне свою руку.
   Я была удивлена его рукопожатию. Это было слабое прикосновение его руки к моим пальцам, точно так же поздоровалась со мной и его жена. А нас с детства учили, что, если жмёшь руку, рукопожатие должно быть крепким. Но тут, видать свои обычаи и устои, подумала я, и заторопилась накрывать на стол.
   Поздничали мы не на кухне, а в комнате. Там у нас большой круглый раздвижной стол, все поместились. Мои дети с любопытством разглядывали гостей. С Васькой за ужином они как-то сразу нашли общий язык, хотя каждый из них знал только свой. Дети… они, наверное, и со всей вселенной найдут, понятный только им одним, общий язык. 
   Допив чай, сынишка с дочерью увели Ваську за собой в детскую, покататься на трёхко-лёсном велосипеде и порыться в многочисленных игрушках. Повисеть на турнике в спор-туголке и полазить по верёвочной лестнице, покачаться на деревянных портативных качелях, приспособленных к дверному косяку, поиграть в теннис на небольшом столе, разделённом напополам школьными учебниками. Позже к ним присоединился и старший брат. Я впервые увидела, как непосредственно могут радоваться всему новому в своей жизни ненецкие дети.
   Ну, а мы, взрослые, стали постепенно узнавать друг о друге. Ненца звали Иваном, а его жену, Дусей. Иван неплохо говорил по-русски, это намного облегчало наше общение, по-тому что Дуся изредка находила в своём словарном запасе русские слова. Чаще она твер-дила: «Не понимай». И застенчиво улыбаясь, пила чай и обливалась потом.
   Прописаны они по тундре в Лаборовой, Иван показал нам свой паспорт. Вот здорово! Ищи-свищи их в тундре, как ветра в поле. Рассказывал, как трудно каслали своих оленей к Карскому морю. Я спросила Ивана, почему старший сын не говорит по-русски, ведь в интернатах  их обучают этому.
   - Я не дал своих детей. Тундра большой, я прятать их всегда от вертолёт, -  отвечал Иван.
   - А зачем? Ведь там учат писать, читать, считать…
   - Оленей считают и хватит. Мои дети все со мной. Дома, в чуме…  А там чужой, плахой, есть пропадай дети. Не дам! Пьют много пасёлка, – как отрезал, закончил свой монолог Иван.
   - А много у вас детей. Митурпан, наверное, самый старший?
   Иван с Дусей переглянулись и почему-то засмеялись.
   - Старший есть дочка – Александра, а эта есть Митрофан.
Тут уже мы с мужем рассмеялись. А ведь он отзывался на то имя.
   - А кто ещё?
Иван стал загибать пальцы:
   - Александра, Митрофан, Коля, Катя, Васька, Оля, Варя. Александра есть пятнадцать лет, Варя маленький совсем, есть три года.
   - Оленей много у вас в стаде? Говорят, стада бывают больше тысячи. Как вы только справляетесь с ними.
   - Мой есть часная, я не быть колхоз  никогда. Я хозяин своё. Не, не многа, триста штука пака.
Так состоялось наше первое знакомство с коренными хозяевами Ямала.
    Тот год изобиловал буранами и морозами. Иногда давал нам передохнуть недельку -  другую, и месяцами снова природа брала своё. Приходилось даже иногда  со двора забирать в дом огромного сторожевого пса по кличке мамонтёнок Дима, как в шутку его прозвал мой муж, когда тот был ещё маленьким щенком-увальнем. Жалели его. На жгучем морозе короткая шерсть не очень-то его согревала. Хотя с годами потом у него на лапах стала расти длинная густая шерсть.
   Но и в такую погоду людям из тундры необходимо запасаться продуктами. В один из таких дней наши знакомые ненцы, Иван и Дуся Тайбери приехали в воскресенье к нам в гости. На уличном термометре минус сорок, но без ветра, и на двадцать минут даже вы-глянуло солнышко.
   Друзья закупили всё, что им было необходимо на те деньги, что выручили от продажи оленьего мяса, рогов, шкурок песцов. Иван и Дуся – это истинные хозяева той части тунд-ры, что досталась им в наследство от своих прадедов. Там их угодья, там, на бескрайних просторах пасутся стада их оленей. Там у них своя, не похожая, совершено отличная от нашей, жизнь и свои понятия о ней. А для меня же эти полуграмотные люди олицетворяют мир в свете своей духовности.
   Вечером, уложив свои покупки на нарты и все накрепко увязав верёвками, Тайбери ре-шили ехать на следующий день домой в чум рано утром. До него, как объяснил Иван, было далеко. Места их кочевий пролегали по фактории Лаборовая и до побережья Карского моря.
   - Ну и забрались! – высказала я своё удивление, но Иван пояснил:
   - Там Лаборовой нет кушать олень.
   Ну а утром выяснилось, что Дуся простыла. У неё поднялась высокая температура, и пропал голос. Иван решил оставить её у нас до выздоровления, не осмелившись везти больную в такую даль.
   Проводив Ивана, стали с мужем пытаться лечить Дусю. Да не тут-то было. Таблетки не признаёт ни под каким соусом. Пытались даже жаропонижающее размешать ей в чай с мёдом. Бесполезно. Заваривали ей высушенные противопростудные травы, что были привезены с Большой земли, но и от такого чая она отказывалась.
   - Дуся, это хороший чай, полезный, пей, сразу полегчает. Правда, правда.
   На что Дуся, выставив вперёд свои ладони в сторону кружки с горячим чаем, в знак протеста, сказала, с трудом подбирая русские слова:
   - Ни ната. Я не знай такой трава, наша тундра такой не расти.
   Она отказывалась от пищи, ничего не ела, пила только горячий индийский чай с лимо-ном и конфетами, зато с удовольствием смотрела телевизор, своими эмоциональными возгласами вызывая улыбки у нашего семейства. Так прошла неделя. Мы уже не знали, что с ней делать и чем ей помочь, так как машину скорой помощи она мне строго настро-го запретила вызывать. Ни ната, говорила она так убедительно, что нам ничего не оставалось делать, как только ждать приезда Ивана из тундры.
   Но неожиданно днём пурга утихла и, уже ближе к ночи, во дворе за окном послышался звон колокольчиков на упряжи оленей и заливистый лай нашей цепной собаки. Это Иван приехал со старшим сыном Митрофаном. Они привезли снова на продажу мясо, песцовые и оленьи шкуры, заготовки для обуви, оленьи рога. Зашли в дом. Я быстренько поставила разогревать на горячую печь кастрюлю с супом и чайник. За ужином пожаловалась Ивану на его жену, что Дуся, мол, ни в какую не хочет лечиться ни таблетками, ни травами. Он засмеялся и говорит:
   - Сичас путит не болей!
   Сходил во двор и принёс с нарт замороженное оленье мясо. Нарубил его кусками и ве-лел отдать Дусе. Она взяла кусочек и, макнув в соль с перцем, съела его и стала пить горячий чай вприкуску с конфетами. Капельки пота покатились у неё со лба и особенно с переносицы. Я подала ей полотенце, и она только успевала протирать им лицо. Не прошло и получаса, как у Дуси перестало литься из носа ручьём, прошёл жар и появился нормальный, не скрипящий голос. Иван, показывая рукой на Дусю, сказал, видя моё удивление:
   - Олений мяса – эта есть лекарства. Ната толька есть маленький кусок. Многа мяса нет лекарства, полущица просто кушать.
   Моему удивлению не было предела.
   В ночь они уехали под всполохи цветного северного сияния на небе, а Дуся, махая нам рукой на прощанье, всё что-то говорила на своём языке. Спешили доехать к стойбищу  до следующей пурги. И они были правы. После мороза снова запуржило, да так, что детям всю неделю отменяли школу с первого по одиннадцатый классы.
   Лечить ненцы умеют не только себя, но и животных. Однажды они на деле доказали своё умение. И это было для меня очередным узнаванием людей, слитных накрепко с северной природой.
   На ямальском Севере стояла январская стужа, сорокоградусные морозы уже неделю удерживали школьников дома. В школах посёлка, начальной и средней были объявлены актированные дни. Детвора, радуясь, что не надо идти в школу, высыпала на улицу. Не замечая холода, они катались с горки на санках, мальчишки боролись, валяясь в снегу. Девчонки пытались слепить снежки, чтобы атаковать мальчишек, но снег не склеивался, он рассыпался от сильного мороза, прилипая к тёплым рукавичкам. И только, когда уже холод крепко прихватывал их лица, а из носов струйками текла вода, бежали домой ото-греваться.
   Сын пришёл домой с прогулки не один. Он принёс на руках щенка - чёрную маленькую лаечку. Щенок конвульсивно дрожал. Вся его задняя часть тела была закована в толстый ледяной панцирь, а на голове, так что страшно было смотреть, запёкшийся ком крови.
   Сын рассказал мне, что нашёл его недалеко от станции за соседскими домами, где они играли с пацанами в войнушку. Щенок был привязан в лесочке к дереву перекрученным стальным проводом от телефонной связи и, по всей вероятности его ударили чем-то по голове, а для пущей надёжности облили водой, чтобы уже добить окончательно.
   Я всплеснула руками, взяла из его рук собаку и произнесла грустным голосом:
   - И как только земля носит таких извергов. Отдали бы кому-нибудь, раз самим не нужен, зачем же так-то, садисты какие-то. Иди сынок, раздевайся, сейчас твоего мальчика отогреем.
   Положив в кухне лайку на пол, взяла большой эмалированный жёлтый таз, налила туда прохладной воды и опустила в неё щенка. Щенок не сопротивлялся, глядя грустными глазами на меня. Видимо он понимал, что к нему пришло спасение.
   Пока в воде оттаивал лёд с задних лап, со спины и с хвоста, я осторожно тряпочкой раз-мачивала запёкшуюся на его голове кровь. Печка на кухне ровно гудела, отдавая своё тепло.
   После купания, промывки и обработки раны на голове, щенка завернула в старое дет-ское байковое одеяло и положила на кафельную пристройку у печи. Потом налила в мис-ку тёплого молока с мёдом и поднесла собаке. Лаечка всё ещё дрожа, стала медленно лакать молоко.
   - Пей, пей, мой хороший, тебе это сейчас очень надо.
   И он лакал, останавливаясь на отдых, но у него всё-таки хватило сил опустошить миску, после чего он тут же уснул.
   Пришёл на обед с работы муж. Увидев на печке свернувшегося клубочком спящего щенка, удивлённо спросил у меня, улыбаясь:
   - Это что за явление?
   Мы с сыном, перебивая друг друга, всё ему и рассказали.
   - Н-да…, я бы этих… точно так же привязал, посмотрел бы на них…
   - Ладно, садитесь кушать. Даст бог, отойдёт мальчик.
   - А ведь это настоящая лайка. Вот твари, такого пса хотели угробить! - муж не мог успо-коиться. Он был охотником и знал цену лайкам-охотникам.
   - Ну что, сынуля, как его назовёшь? – спросила я, наливая сыну в тарелку молочный суп.
   - Ты мама его всё называешь мальчик, да мальчик, вот и назовем его Мальчик.
   - Ну, Мальчик, так Мальчик.
   Прошло несколько дней, Мальчик с трудом, но уже самостоятельно передвигался по комнатам нашего деревянного рубленого дома. Здесь ему было тепло и уютно, и он всем радостно вилял своим закрученным хвостиком. Одно только беспокоило нас, задняя левая лапка у собаки беспрерывно дёргалась вверх, даже когда он спал. Это было у него, как не проходящий тик.
   Пришёл месяц май. Кое-где уже виднелись проталины, но снег ещё держался плотным слоем в лесах и в тундре, хотя и был похож в местах открытых солнечным лучам на круп-ный сахар.
   Как-то однажды в гости к нам приехали из тундры наши давние знакомые ненцы и пригласили нас погостить у себя в чуме. Сын очень обрадовался, что мы поедем в чум, и он снова встретится со своими ненецкими друзьями мальчишками. Мы с мужем достали из кладовки большой белый мешок и сложили туда детские и свои вещи и обувь, которыми  давно уже не пользовались, но которые до сих пор были добротные и крепкие. В тундре всё сгодится. С чердака ещё муж достал целый мешок с игрушками, с которыми сын давно уже не играл. Ему ведь тогда было уже целых одиннадцать лет.
   Весеннее майское солнце, отражаясь на белом снегу, слепило так, что из глаз струились слёзы. Пришлось в дорогу брать с собой солнечные очки. Иван с Дусей усадили  нашего сына на свои нарты, позади них бежал Мальчик. Его хоть и беспокоила нога, но по тундре вначале он бежал быстро, без усилий. Мы с мужем ехали на трёхколёснике. Три накачанных огромных резиновых колеса мягко катились по проталинам и снежным тундровым просторам. Уральские горы вдалеке расплывались и  дрожали, как миражи в дымке майского солнца.
   До чума ехали больше пяти часов. На полдороге Мальчика сын всё-таки посадили на нарты, он берёг его и жалел. Переехав по льду реку, мы оказались в густом глухом лесу. Здесь снег был глубокий и рыхлый, и мужу нелегко было управлять своей трехколесной машиной. Она то и дело заваливалась набок. Приходилось ее весом наших двух тел удерживать на «плаву», наклоняясь то в одну, то в другую сторону.
   Чум возник неожиданно. Он был собран и поставлен ненцами в распадке гор у быстрой реки, которая в это время года ещё спала под снегом и толстым голубым слоем льда. Окружённый со всех сторон горами, сверху чум был похож на солидного хозяина, дымящего трубкой, под защитой которого вокруг стояли нарты, похожие издалека на старинные башмаки с загнутыми носами, разбросанные, где попало. Большие и маленькие, с одеждой на них, сложенной в тюки, продуктами и прочими необходимыми в тундре вещами, нарты заменяли ненцам мебель в их походной жизни. А возле чума ненецкие дети занималась какими-то своими делами. Увидев, что к ним едут гости, они оставили всё и радостно бросились навстречу. Сын, спрыгнув с нарт, подбежал к младшему Василию и, ухватив его за пояс, приподнял. Они с хохотом повалились в снег. А со старшими братьями, Митрофаном и Колей он солидно, по-мужски, поздоровался за руку. Девчонки стояли возле чума без ягушек, в ярких национальных платьях и застенчиво улыбались, глядя стеснительно на нашего расшалившегося сына. Они непроизвольно мяли губами кончики своих волос, туго заплетённых в красные ленточки, держа их за кисточки загорелыми пальчиками. Ненецкие собаки, привязанные к нартам, лаяли на нашего Мальчика, задыхаясь от негодования, что по их территории бегает чужак.
   В чуме было натоплено. На печке в большой алюминиевой кастрюле варилось оленье мясо. На спальных местах были расстелены оленьи шкуры. Подвешенные к шестам пологи были свёрнуты на день и подвязаны цветными ленточками. Посередине чума были уложены три толстых крашенных широких доски, на которых стояла на тонких ножках большая и широкая, из тонкого железа, печь.
   Александра быстро разложила на низком столике еду. В одной эмалированной чашке дымилось сваренное мясо, в другой была наложена строганина. Лук, нарезанный ломтиками в тарелке, чёрный хлеб, растопленный олений жир со шкварками. А к чаю конфеты и мятные пряники.
   Все рассаживались на шкурах  вокруг стола, а муж вышел из чума и достал из багажника своего трехколёсного коня мешки с подарками. Пока взрослые ели мясо, рыбу и пили горячий чай, дети разбирали мешки в другом конце чума и делили между собой игрушки и вещи, кому и что надо. Сладкие гостинцы Дуся временно убрала в деревянный ящик.
   - Потома, с чаем, - улыбнулась она гостям, как бы говоря, я знаю, что делаю. 
   Сын, насытившись с дороги тундровым угощением и напившись горячего чая с конфетами, побежал играть с мальчишками. Пока мы чаёвничали, он учудил, такое, что нам  пришлось ему объяснять, что можно делать в тундре, а чего нельзя.
   Над нашими головами, с обратной стороны чума, минут пять, как будто кто-то проминал шкуры чума сверху донизу. Сразу и не поняли в чём дело, пока Александра не вышла наружу. Оказывается, наш сын научил мальчишек скатываться с чума по оленьим шкурам, как с горки. Они забирались наверх, поближе к дымящей высокой трубе, хватаясь руками за шесты и верёвки, и оттуда с улюлюканьем соскальзывали вниз. Александра дала всем такого нагоняя, что они убежали от неё в лес.
   Пробыв в гостях у ненцев несколько дней, мы засобирались домой. Иван с Дусей пред-ложили нам оставить Мальчика у них в тундре.
   - Ему ната лищить нага, - сказал Иван, глядя на сына.
Он, расстроенный, посмотрел на нас.
   - А как же я? Без него?
   - Иван всё правильно говорит, собаку надо лечить, видишь, как он мучается со своей лапой? – твёрдо сказал муж, и сын всё понял.
   Мальчику сделали из верёвки ошейник и привязали к нартам, чтобы он не побежал за нашим трёхколёсником. Сын долго прощался с ним, о чём-то быстро говоря собаке и, по-глаживая её по голове.
   Когда мы проехали уже довольно большое расстояние от чума, то всё ещё слышали в притихшей тундре, как скулил и тявкал Мальчик нам вслед. Щенок не понимал, за что его предали, бросили, и рвался с верёвки изо всех сил. Но к нему подошёл и присел на корточки Васька и стал говорить собаке что-то на своём ненецком языке, потом вынес ему мяса и пока тот ел, мальчик успокаивал его и гладил по голове.
   Прошёл год. Сын очень скучал по своей лайке и с нетерпением ждал встречи. Наконец этот день наступил. Ненцы привезли Мальчика по весне, когда уже начинал стаивать снег. Сын не сразу узнал в упитанном, сверкающим блестящей чёрной шерстью и повзрослевшем щенке, свою собаку. Он позвал его, сидевшего возле нарт и наблюдавшего, как Иван достаёт из мешка часть оленьей замороженной туши. Как обычно говорили ненцы – это были их «гостиниса» для нас.   
   Услышав зов, Мальчик приподнялся на лапы и посмотрел в сторону сына. Знакомый голос звал его. Не понимая, что происходит, он в растерянности стоял у нарт и слабо повиливал своим закрученным хвостом. Сын сошёл с крыльца и пошёл навстречу собаке.
   - Мальчик, ты что, не узнаёшь меня!? – ласково и тревожно спросил он. Но тот стоял в напряжённой стойке, глядя внимательно, как к нему уверенной походкой идёт чужой мальчишка. Сын ещё раз позвал его и тут вдруг пёс кинулся навстречу, с разгона прыгнул ему на грудь и они оба упали. Мальчик стал торопливо лизать лицо сына, как бы обрадо-вано говоря: «Я тебя узнал, узнал!».
   - Ну, и здоров же ты стал, тяжёлый, - сын сел на корточки. - Покажи лапу.
   Лапа у собаки была в порядке, она уже не дёргалась и не беспокоила его.
   А дома муж сказал сыну:
   - Вот видишь, вылечили всё-таки твою собаку, а ты оставлять ее не хотел. Запомни сы-нок, в тундре живут люди мудрые, знающие её древние секреты. Тундра бывает не только злой и холодной, но доброй и приветливой. 
    Мы дружим с этой семьёй уже около тридцати лет, выросли наши дети, подрастают  внуки, а мне всё помнится один случай, как жила в чуме больше недели и тёплое воспо-минание о тех нелёгких для меня днях, греют мне душу.    
   Каждый раз приезжая к нам в гости, ненцы привозили из тундры на продажу заготовки для пим с прекрасными орнаментами, песцовые шкуры, рога, оленье мясо, шапки, рука-вицы, тапки из оленьего меха. В те времена люди с удовольствием брали эти  изделия, морозы стояли такие, что без меха на улицу не выходи. На полученные от продажи день-ги, закупали в посёлке самое необходимое – хлеб, сахар, муку, соль, спички и всё осталь-ное, что так необходимо в тундре. Ночевали как всегда у нас.
   В первый раз я была удивлена, что они  оставляют у нас в морозном коридоре мешки с картошкой, ладно мешки с хлебом оставляют, это ничего, а вот картошку. Говорю, что на-до бы занести картошку в дом, замёрзнет же. Нет, отвечает Иван с улыбкой, пусть тама пудет.
   Как-то  однажды приехал к нам на станцию на оленьей упряжке с колокольчиками Ни-колай, третий по старшинству из ненецкой семьи и пригласил меня в гости поехать в тун-дру. Объяснил кое-как, чтобы я пришла на рынок, они там торгуют и будут меня ждать.
 Набрала с собой альбомы, карандаши для младших, игрушки разные, одежду в подарок, ну и, конечно же, фотоаппаратуру с запасом фотоплёнок. От станции до посёлка далековато было тащить подарки, но пришлось. А было это в марте месяце, световой день понемногу стал прибавлять. Дело шло к весне, что меня очень радовало, и потому я оделась по своей оплошности неподобающе.
   На рынке кроме моих знакомых было много торгующих с нарт ненцев, так что пришлось мне поискать нарты Николая. И тут оказалось, что без родителей они позволили себе лишку спиртного. Но я всё равно согласилась ехать в тундру. Будь что будет, подумала я тогда, хотя поначалу хотела уйти назад домой.
   Собирались в дорогу долго. Коля тоже напился, но нарты собрал по всем правилам. Старшая Александра сидела в стороне на снегу с ненками и пила с ними вино и водку. Николай никак не мог уговорить её пойти с ним, и он тогда, махнув рукой, усадил меня на нарты и мы отъехали подальше от рынка. Оставив меня сторожить нарты, он ушёл вытаскивать с базара свою старшую сестру. Она там барагозила со старой ненкой. У них не на шутку завязалась потасовка и на рынке за этой потасовкой весело наблюдали все, кто там был, в том числе и дети.
   Хорошо, что вместе с Николаем приехал торговать его родственник Егор. Он совсем не пьёт, трезвой была и ещё одна сестра Ольга. Они-то и привязали крепко бушующую Александру к нартам, и мы, наконец-то, тронулись в путь.
    На трёх загруженных доверху нартах, накрытых оленьими шкурами и перевязанных накрепко, как говорится, унайтованных, везли в тундру продукты, поэтому мне надо было как-то приспособиться усидеть на них, чтобы не кувыркнуться по дороге.
   Выезжая из посёлка на дорогу, ведущую в лес, нарты взлетели на почти вертикальную горку. Удивительно, как я удержалась. Вот это акробаты, подумала я тогда, еле сдерживая дрожь от позднего страха. Коля сначала бежал рядом с нартами, на которых сидела я, потом запрыгнул на них сбоку, а на перекрёстке снова соскочил и побежал рядом. И тут он разогнал упряжку, а заскочить на нарты не успел, брякнулся и на всём ходу, ухватившись интуитивно за рукав моей куртки, и со всего маху вывалил меня на дорогу. По инерции я долго скользила по ней на спине в своей сиреневой болоньевой куртке. Встала, отряхнулась. Позади нас едет Егор с привязанной к нартам Александрой. Она уже не шумела, мирно спала, изредка что-то выкрикивая. А за ними не спеша, правит упряжкой Ольга. Она посадила меня к себе. Мне стало с ней намного спокойней.
   В лесу проехали лыжню. На ней, пропуская наш «караван» стоит лыжник. Видимо гото-вится к предстоящим лыжным гонкам. Они будут вначале апреля, я успею, подумалось мне. Почти каждый год мы с сыном участвуем в лыжных соревнованиях и небезуспешно.
   Дорога на сопку трудная, снежная колея от вездеходов глубокая. То и дело приходится соскакивать с нарт в снег и придерживать их, чтобы они не перевернулись. Ведь на нартах полно продуктов в мешках и коробках. А вот наверху сопки хороший крепкий наст. Сразу поехали быстро. Держусь руками за верёвки, сидеть страшно неудобно, нарты подпрыгивают, всё норовя меня сбросить в снег,  но я молча и мужественно веду с ними борьбу. Тут уж, кто кого, как говориться. Чуть отпусти верёвки и улетишь вверх тормашками. Темнеет. Остановились у Жёлтой горы. Начало поддувать. На горизонте нам навстречу летит чёрное облако – метель. Подтянув покрепче верёвки на тюках с продуктами, поехали дальше, но Коля всё чаще стал останавливаться. Совсем стемнело. Небо и земля смешались воедино. Чуть видны только силуэты упряжек. Ноги бьются о кусты, с большим трудом стараюсь положить их на нарты, иногда мне это удаётся.
   Вдруг нарты сильно накренились и перевернулись. Я слетела с них на спину, нарты с провизией стали заваливаться на меня. Хорошо по инерции олени успели их оттащить. Сильно зашибла левое плечо. От боли испытала лёгкий шок. Но встала на ноги самостоя-тельно, и тут же внутри руки от плеча к пальцам полился горячий поток. Первая мысль, которая закралась мне в голову, была неутешительной, неужели перелом? Да, в такой ситуации я бы себе не позавидовала. Посреди тундры, где хозяйничает уже не на шутку взбесившаяся пурга, где не видно ни неба, ни земли, а куртка и валенки отдали мне своё последнее тепло, так глупо мне было вляпаться в эту авантюру. Однако,  даже это не охладило моего желания к новым приключениям. С одной стороны здравый смысл старался привести меня к безысходному унынию, но с другой… Романтика и новые впечатления имеют одну немаловажную особенность – это понять и оценить себя, на сколько баллов потянет твой потенциал в твоих собственных глазах.
   Набралась мужества и решила всё-таки пошевелить пальцами. Они хоть и занемели, но шевелятся. Утешительный диагноз – просто полновесный ушиб.  Пришла в себя окончательно через пару минут. Ольгины нарты уже поставили на полозья. Она разбиралась с оленями, переставляя их спутавшихся каждого на своё место, распутывая ремни упряжки. Коля начал разворачивать свои нарты и неожиданно, непонятно как, оказался под ними.  Оля с Егором стали переворачивать гружёные нарты, чтобы вытащить бедолагу. Он ещё толком не протрезвел, хотя мы уже достаточно долго находились в пути.
   Пурга разыгралась не на шутку. Сбивала с ног, слепя колючим снегом и без того мокрые глаза. Я нашла в себе силы, мы втроём поднатужились и с большим трудом освободили нашего незадачливого пленника из-под нарт. Разобравшись с перепутавшимися оленями, Николай привязал нашу с Олей упряжку к своей. Егор поехал за нами. Александра окончательно провалилась в сон. Наверное, оттого, что согрелась под меховой шапкой, которую ей надела поверх платка Ольга. Егор не спешил отвязывать Александру, чтобы не потерять её на бескрайних просторах бушующей тундры.
   Мужчины перекликались друг с другом, свистели, кричали. Но вдруг упряжка Егора ис-чезла. Мы остановились. Долго стояли на обжигающем ветру. Я продрогла до костей, хотя на куртку мне дали надеть мужскую малицу, правда без накидки из сукна. Николай ушёл в темноту искать пропавших Егора и Александру. Мы остались с Олей вдвоём. Я вспомнила, что у меня в сумке есть карманный фонарик. Сняла варежки, иначе фонарик не найти. Пытаюсь открыть боковой кармашек. Руки закоченели, не слушаются, мизинчик вообще куда-то оттопырился, как будто он не из нашей компании. Пытаюсь открыть другой кармашек. Железный холодный замок обжигает и царапает кожу мокрых от снега и заиндевевших на морозном ветру пальцев. С большим трудом достала этот маленький, но такой нужный в данную минуту, лучик надежды. Светит хорошо, ярко. Отдала Ольге, чтобы она светила в ту сторону, куда ушёл её брат. Спустя минут десять-пятнадцать он неожиданно возник перед нами, как привидение, весь облепленный снегом. Покачал головой, мол, нет нарты нигде. Стоим, ждём. Фонариком светим во все стороны. Если они, или мы не за холмами, Егор должен увидеть наш маячок.
   Чувствую, что ещё немного такого ожидания, я превращусь в нечто. Кстати, что меня удивило и поразило больше всего, так это мои валенки. Ветер продувал их насквозь. Было такое ощущение, что на моих ногах надеты не валенки, а дуршлаги. И вот Коля, видя моё состояние, достал откуда-то из нарт бутылку водки, распечатал и протягивает мне. Сам, смотрю, уже протрезвел. Видимо свою роль сыграла потеря нарт родственников.
   Водку пришлось пить прямо из бутылки, тут уж не до этикета, быть бы живу. Выпила несколько глотков, горечи не почувствовала. Просто ледяная, вязко булькающая жидкость. Утёрла губы, жду тепла. Оно не заставило себя долго ждать. Начало разливаться постепенно по всему телу.
   Вглядываюсь в тундру с замиранием сердца и не столько вижу, сколько предчувствую, появление нарт. Тёмное пятно приближается к нам, как будто ниоткуда. Скрипа упряжки и колокольчиков не слышно из-за бушующего ветра. Подъехал Егор, Александру развяза-ли, она уже протрезвела окончательно. Притихшая, деловито возится с грузом на Олиных нартах, чтобы усадить меня поудобней. Поехали дальше. Нарты повела Александра. Те-перь все перекликались, не переставая. Наст, видимо, пошёл ровный, а такое впечатле-ние, что стоим на месте. Но пролетающие мимо нарт кусты, бьющие по ногам, не остав-ляют сомнений, что мы всё-таки едем. Голова трезвая, телу относительно тепло по срав-нению с тем, что было. Егор свистит. Остановились. В его упряжке свалились на снег олени и не встают ни в какую. Коля выпряг из своих нарт самого большого оленя и поставил его в упряжку Егора. Ну, а того оленя, который первым завалился на снег и взбаламутил всех остальных, привязали позади нарт.
   Два чума и разнокалиберные нарты вокруг них, возникли неожиданно.  Сошла с нарт. Ноги деревянные, руки от напряжения дрожат. Мне откинули полог чума, и я с большим трудом в него вползла. С непривычки, на полусогнутых ногах, зайти вовнутрь, у меня не хватило ни умения, ни сил.  Александра быстренько растопила печку. Проснулись Дуся с Иваном. Варя с Катей стали собирать на низкий столик, вынутый откуда-то из тёмного закутка нехитрую еду. Все здороваются со мной, мягко прикасаясь к моим пальцам, улыбаются, шутят и, без конца Иван, отец семейства, над кем-нибудь безобидно подшучивает и разыгрывает.
   Все уселись вокруг столика на брошенные прямо на снег оленьи шкуры. В чуме стало тепло. Когда смотришь снаружи на него, чум кажется таким маленьким, но внутри – это футбольное поле, если выражаться образным языком. Глянула на часы, три часа ночи натикало. Ещё до пяти утра ели, пили, разговаривали. За это время успела побывать ещё и в гостях у Егора. Он пригласил в свой чум, стоявший рядом с чумом Ивана. Познакомил со своей женой Матрёной. Это была худенькая аккуратненькая женщина, совсем не похожая на Дусю. Она очень хорошо говорила по-русски, в чуме было очень много книг и журналов. У меня сложилось такое впечатление при разговоре с ней, как будто Матрёна не посреди суровой тундры в своём чуме живёт, а в центре мегаполиса, причём преподаёт где-нибудь в университете, настолько было интересно с ней общаться. Мы говорили буквально обо всём, о северном житье-бытье, о правительстве, о наших детях, что им предстоит в этой жизни, какая участь их ожидает в нашей стране. Я была поражена, ведь не я затрагивала эти темы. Мы рассуждали даже про вселенную, насколько мы все зависим от неё, ну и, конечно же, не прошли мимо темы об инопланетянах.
   У Матрёны с Егором четверо детей. Старший Парфён учится в Питере в институте, сред-ний Пашка, подросток четырнадцати лет, вышел из чума вместе с отцом и уехал в стадо. Он был такой же, как и Митрофан, загоревший до черноты, поцелованный весенним солнцем. В тундре солнце и белый снег дают двойной эффект для загара. А ещё у них были десятилетняя дочка Аня и Надюшка шести лет отроду, очаровательный ребёнок. Весёлые и внимательные глазки, и всё время улыбается, впрочем, как и все взрослые. Часто шутят друг с другом, смеются. Такое впечатление, что они живут не в суровой тундре, а где-нибудь в солнечном Лас-Вегасе, где вечный праздник. И на что ещё я обратила своё внимание, ненцы никогда не ругаются и не кричат на своих детей и, тем более, не занимаются рукоприкладством. Это навело меня на размышление, что некоторым нашим незадачливым и нетерпеливым родителям не мешало бы поучиться у этих людей любви к собственным детям, и не только.
   Но пора и честь знать. Попрощалась с хозяевами, пожелав им спокойной ночи, хотя, какая там ночь, утро уже. В чуме у Ивана мне уже приготовили постель. Навалили шкур, одели меня в малицу, дали накрыться ягушкой. Перед сном вышли по нужде. Теперь-то я поняла, зачем дали мне малицу. Когда делаешь свои дела, она окружает тебя со всех сторон, защищая от пурги и морозов нежные места твоего тела. В общем, сидишь на улице, как в чуме, только голова торчит.
   За двойной стеной из оленьих шкур бесится неугомонная пурга, сотрясая чум. Я проснулась от страшного холода. Видимо, во сне сбросила с себя ягушку, вот и замёрзла. К шкурам чума прикреплён полог из покрывала, и мы спим за этим пологом с девчонками, словно в палатке, надышивая себе тепло. Возле моей головы захрустел снег. Это собаки ходят вокруг чума. Снаружи снегом его обнесли, чтоб не поддувало вовнутрь. Вот и получается, как будто собаки ходят над головой. Слышимость получше, чем в наших деревяшках в посёлке.
  Я выглянула за полог. На противоположной стороне чума, справа от входа, сидит, разва-лившись на шкурах, Иван и курит. Он, видимо, собирался ехать в стадо, потому что был полностью одет. Я, улыбаясь, шёпотом спросила его, показывая на верхнюю часть чума:
   - Иван, а что, эта форточка будет всю ночь открыта?
Он смеётся:
   - Не-е, - отвечает мне. -  Ната мой чума верха сакрывать призента, када ощень, ощень холадна, щисят градуса када путит.
   А, понятно. Ну, раз пока не шестьдесят мороза и брезент не нужен, можно спать спокойно, значит не страшно, не замёрзну. Подумаешь, пурга, света белого не видно. Зато, когда морозно и тихо, в  отверстие чума видны яркие зимние звёзды.
   Спрятала свой холодный нос поглубже в шкуры и стала себе надышивать тепло. Я так делала, когда мёрзла под холодным тоненьким интернатским одеялом. Согрелась быстро и снова уснула. Снилось что-то приятное и спокойное.
   Встали поздно. Девчонки скрутили нашу «палатку» наверх и перевязали верёвочками. Растопили печку, сразу стало тепло. Печка нагревается быстро, но и с такой же скоростью остывает. День пролетел незаметно. Ветер угнетал меня своим воем. Ели, да спали, толь-ко мужички суетились, сменяя друг друга на ответственном посту, охраняя своих оленей.
   Пурга не унималась. Мужчины заходили в чум, как деды морозы облепленные снегом. Долго палками выбивали свои малицы и пимы. И это не просто палки, а выструганные из лиственницы, напоминающие чем-то кривые сабли, которыми в моём далёком детстве мы сражались с пацанами во дворе. А палка-выбивалка называется по-ненецки «янгча».
   Надюшка пришла к нам в гости, как маленький снеговичок, вся в снегу, и стала деловито, по-взрослому, обколачивать с себя прилипший снег маленькой янгчой. Их много у входа в чум и все разные по размеру. Надюшка, с мороза розовощёкая, с красивыми весёлыми глазками, сразу принесла с собой хорошее настроение и радость.  Особенно мне понравились колокольчики, привязанные на её малице под мышками. Они так забавно звенели, что я спросила у Вари, зачем они. Варя объяснила мне необходимость столь интересного аксессуара у Надюшки тем, что она может затеряться нечаянно в тундре и её по звону колокольчиков тут же найдут. Ну, и ещё, чтобы отпугивать хищников.
   Я усадила малышку рядом с собой на шкуры и предложила ей карандаш и бумагу. Она с удовольствием стала рисовать всё подряд, объясняя мне, что это вот олень, это чум, а это мука и сахар, а это конфеты, а это чай, видишь, как дым с кружки идёт. А знаешь почему. Не знаешь? Да потому что он горячий, вот! Поняла?
   Эмоции у неё лились через край. Чудный ребёнок! А вот я чувствую себя не очень уютно, оттого, что мне нечем заняться. Валяться надоело, сон не идёт, из чума не выйти, пурга гудит. Но тут Дуся подозвала меня к себе и стала показывать, как она из оленьих сухожилий  делает нитки, которыми они с девочками шьют себе ягушки, а мужчинам малицы и пимы. Мне всё было интересно, и я с любопытством наблюдала за её работой. Напросилась к ней в помощницы, она не возражала. Да, нелёгкая эта работа, крутить нитки из сухожилий. Меня хватило ненадолго, мозоли на руках и губы занемели с непривычки. Ведь сухожилья мы обрабатывали своей слюной и крутили их в руках. Зато они были крепче лески и капрона, не порвутся, не подведут женщин при работе с оленьими шкурами. Смотрела, как Александра шила малицу Митрофану и удивлялась, насколько у неё сильные пальцы, протыкать иголкой в течение дня эти шкуры. Варя тоже мне показывала своё искусство в шитье и вышивании. Это были её куклы. Головы у них были из утиных и гусиных клювов, а одежда сшита из шкур и сукна с орнаментами. Я и представления не имела, что у ненецких детей такие игрушки. Да, чтобы сшить столько одежды на такую огромную семью, да ещё и двойной чум в придачу, на который уходят по сорок, шестьдесят шкур взрослых оленей, выделанных руками этих женщин, это ж, сколько надо сил, подумалось мне тогда. И я с большим уважением думала об этих неуёмных труженицах и всё не могла надивиться на их усидчивость и трудолюбие. Ведь помимо шитья им надо собрать дрова, это хорошо, если лес рядом, а если в тундре, то там только жидкие кусты, не насобираешься. На них же лежит забота о приготовление пищи, о поддержании огня в печке. На ней постоянно стоит огромная кастрюля с горячей водой из растопленного снега, или изо льда, чтобы в течение холодного зимнего дня можно было попить пастухам, приезжающим из стада, горячий чай, или горячий мясной бульон. В общем-то, все пьют чай очень много и довольно часто.  Много работ, хлопот и забот у женщины в тундре. Я бы при жизни ставила им памятники. Что-то я немного отвлеклась от своего повествования. Так вот.
   Перед сном ходила по маленькому за нарты, оленёнок, зараза такой, пихает своей мор-дашкой мне в малицу. Я отошла, а он стал жадно грызть снег, где я только что присела. Ветер со снегом, но относительно тепло, градусов десять-пятнадцать мороза, весна скоро. Взрослые олени тоже мешают мне, видимо им чего-то не хватает, раз они пристают, поэтому пришлось уходить подальше делать свои дела, пока олени не видят. И смех и грех.
   В чуме опять накрывают два стола по обе стороны печки, которая стоит посредине. Ко-гда в неё подкидывают дрова, она страшно дымит, мне трудно дышать и слезятся глаза. А Варя смеётся:
   - Скоро хоросо пудит, ни плаць.
   Я только улыбаюсь ей в ответ, мол, всё нормально.
   Нехитрая трапеза однообразна. Оленье мясо варёное, мороженая рыба, хлеб, чай, не-дорогие конфеты. Овощи и фрукты отсутствуют напрочь. Даже чеснок, что привезли из посёлка, не едят живьём, а кидают в суп. Суп тоже не хитрый, жирный прежирный бульон, в нём вареное сало с редкими прослойками мяса и разваренные макароны. Вот только замёршая на морозе картошка почему-то вкусна. Оказывается, они кидают её только в кипящий бульон, иначе она будет сладкой с мороза, невкусной. Всё это, меня лично, может убить уже через месяц от непроходимости желудка. Мало того, что еда не для моего желудка, так самое трудное, сидя на шкурах, поджимая живот в такой позе, набивать его пищей. Она складывается где-то на уровне груди и горла, и я время от времени встаю на колени, чтобы рыба и хлеб с чаем проскользнули всё-таки в желудок, а не давили мне на дыхалку. Но для ненцев такая калорийная еда в суровой тундре просто необходима, иначе не выжить.
   Сырое мяса немного, печёнка, рыба сырая, это я ещё смогу выдержать неделю, ну, мо-жет чуть больше, но этот жирный суп, которым меня кормят, я ем со страхом. А отказаться боюсь, вдруг обидятся, ещё подумают, что брезгую. В душу закрадывается тоска, домой хочу со страшной силой. Но пурга не унимается, и я уговариваю себя, что согласилась принять предложение приехать в чум ради того, чтобы собрать материал и экспонаты для музея, который мы собираемся открывать в нашем Доме пионеров, где я много лет веду кружок фото и киносъёмки. Чего уж тут лукавить, помимо радости от встречи с друзьями, я руководствовалась и корыстными целями. Но наши дети должны знать о людях тундры, об их укладе жизни и с уважением относиться к ним.
   Пишу в записной книжке ненецкие слова и предложения. Это так интересно. Ведь они не просто говорят как мы, ровно и понятно, а словно слиты с самой природой. В их диа-лекте я слышу бег оленей, их хорканье и стук рогов, шуршание травы, шум ветра, вой пурги, эхо уральских гор, шум чистых и быстрых рек. Для меня это люди из другого мира, в который мне так хочется заглянуть и понять. Вот поэтому я здесь.
   Чтобы развеселить себя и остальных, стала рисовать и показывать им мультики. Это очень просто. Берётся тонкий листок бумаги, складывается пополам, и на нём с нажимом рисуешь картинку, например оленя. Переворачиваешь страничку и по контуру, оставшемуся с первой странички, обводишь рисунок, но только некоторые детали рисунка, например ноги оленя и голову с рогами нужно нарисовать ниже или выше, вверх или вниз, в зависимости от того, что ты хочешь показать – идёт он или бежит. Затем первый листочек накручиваешь на карандаш и, придерживая его с левой стороны, начинаешь быстро водить лежачим карандашом влево – вправо. Зрительно кажется, будто рисунок движется. Это примитивно, но очень забавно даже для меня. В чуме в восторге и взрослые, и дети. Они умеют радоваться искренне, восторженно и самозабвенно. Радуются абсолютно всему, что узнают нового, схватывают всё на лету, впитывают знания, как губка чистую воду.
   Сделала из бумаги для Надюшки самолётик, так в чуме стала летать целая эскадрилья из старых пожелтевших газет. Всем хотелось попробовать. Взрослые, точно дети, с увлечением учатся новой забаве. Варя за то время, что я провела у них в гостях, выучила русский алфавит и печатными буквами выводила слова, близкие ей. Моему изумлению и удивлению не было предела. Такие все талантливые и умницы, что у меня нет слов. Вот бы мои ученики так же быстро схватывали на лету, давно бы всему научились, что я им преподаю. Даже те детские книжки – сказки с цветными картинками, что я привезла, они читали по слогам. Особенно почему-то им понравилась книжка «Три поросёнка», может от того, что там присутствует персонаж волка злодея, который всё-таки был побеждён. Варя очень быстро запомнила алфавит, потому что всё понимает по-русски, в отличие от старшей Александры и мальчишек, которые часто говорят, «не понимай» и Варя начинает на ненецком языке им переводить, а те только головой кивают. Но я думаю всё-таки, что это какая-то игра в непонимание. Всё они понимают, просто делают вид, наблюдая за моей реакцией.
   Наконец-то приехал Васька, которого ждали в чуме уже несколько дней.  Приехал из гостей и гостей с собой привёз на четырёх нартах. Народу в чуме насчитала шестнадцать человек. Невероятно, но все уместились за эти два низких столика. Ели, пили, смеялись, разглядывая мультики, нарисованные уже девчонками. Разглядывали подарки, что были привезены мною в чум и всё цокали языками. Потом мужчины, сидевшие в чуме, вдруг неожиданно резко поднялись и вышли.
   Катя, Варя, Александра и Оля стали убирать вымытую посуду и продукты по низким широким ящикам с крышками за печку. И столики на низеньких ножках, с которых страшно неудобно кушать, сидя на шкурах, убрали туда же. Дуся мне показывала накануне пожелтевшие от долгого хранения христианские иконы, хранящиеся отдельно, в таких же крашенных бордовой краской ящиках. Она часто крестилась и всё шептала: «Хоспоти, хоспоти». А ещё в ящике в уголке стоял вырезанный из небольшого куска растрескавшегося кое-где дерева отшлифованный тоже, видимо, годами, насколько я поняла, их языческий бог. Она мне его не стала почему-то показывать, я его заметила только краешком глаза, когда она складывала свои иконы большие и маленькие в ящик. И тут же его поспешно закрыла на висячий замок. Из чувства такта я промолчала.  У меня было такое чувство, что она делилась своей радостью, что хранители у них в чуме живут надёжные.
   Первые дни в чуме я всё отряхалась. Ворс олений был повсюду. В еде и на одежде, на волосах и на полу, часто попадает в рот. С непривычки всё это казалось для меня удо-вольствием не из приятных, но со временем я просто перестала замечать и обращать внимание на сей факт. Было не до того.
   Вышла из чума, вернее выползла. Уж, что-что, а выходить из чума надо уметь, то есть иметь сноровку. Лихо, резко ударив всей рукой от кисти до плеча по тяжеленным шкурам, в долю секунды, пока полог подпрыгивает от удара, они успевают развернуться в полуизгибе всем корпусом и степенно выйти из чума. Да, это серьёзная наука для несведущего человека – зайти в чум, или покинуть его. Когда я в валенках, иногда и у меня получается этот трюк. Но если одела кисы, да малицу, тут уж приходиться с кряхтением выползать. Главное в это время не запутаться в пологе. Забавная картина с моим выходом из чума вызывала у всех улыбку, но потом перестали обращать внимание, мол, научится.
   Так вот, выползла я из чума. Солнце садится! Красота! Длинные тени дают ощущение какой-то сказочной неописуемой недействительности. Ослепительно белые горы днём, в распадке которых стоят наши чумы, стали мягче, полутона нежно переходят друг в друга. Разноцветные краски стали более приглушённые. Небо уже дышит скорым приходом ве-сеннего тепла, самой весны. Особенная синева и тёплые уже облака выдают её приход.
   Отойдя подальше от чумов и нарт, мужчины с мальцами  расчистивших от снега пло-щадку, играют в игру, похожую на наши городки. Пятидесятисантиметровой палкой сби-вают так называемые «кегли». То есть, поотпиливали от толстой ровной палки по три-дцать штук чурочек, они чуть повыше спичечных коробков и похожи на толстенькие бочоночки. Их заборчиком расставили в «городки», между которыми стоят игроки. В каждой команде по четыре человека и у каждого по две палки. Начинали кидать их каждый от своего городка. Если выбивали «кегли», становились наполовину ближе к чужому «городку» и выбивали дальше. Если «кегль» попадал на черту городка, то отходили назад к своим владениям и уже оттуда выбивали «кегли». Это было что-то вроде штрафной санкции. Вечером и мне довелось поиграть в команде с Пашей, Катей и Парфёном, который на днях приехал к родителям в гости из Питера. В другой команде Васька и все остальные.
   А накануне, когда ветер поутих, я сделала чижик, и мы играли на оленей. У кого больше очков, у того больше оленей. У Паши было четыреста шестьдесят, у Оли двести пять оленей. Оля попала чижиком в ямку, которая находится внутри очерченного круга, и все олени перешли к ней. Для выбивания чижика пользовались янгчой, позаимствованной из чума. Игра моего детства им понравилась только тогда, когда вместо набираемых пустых очков мы перешли на реальный выигрыш, на оленей. Здесь в тундре воспринимают конкретику, а не какие-то там условные очки.
   Спать в этот вечер легли чуть позже, чем вчера, в девять, начало десятого. Ночью все спали кто как. Кто в «кибитке-палатке», как мы с девчонками, кто прямо так на шкурах, накинув на себя сверху малицы. Ночью мне приспичило сходить по-маленькому. Но выйти-то из чума для меня проблема точно такая же, как и войти. Кое-как выбралась, выползла на коленках на снег. Полог тяжёлый, не поднять. Над чумом во всё небо играет северное сияние.  Цветные всполохи бегают друг за другом, сквозь друг друга, снопами высвечиваются, пропадают и вновь появляются во всём своём уже разноцветном великолепии. В этом разноцветье такие краски, которых я никогда и нигде не видела, ни на большой земле, ни на одном холсте, и вообще, таких красок не бывает. Любоваться можно этим бесконечно долго. Потому что вся эта цветная воздушная громадина ни на секунду не стоит на месте. Вот она пошла стеной, заполыхала прямо над моей головой. Живой океан чудного света. Я в этой тундре, под этим северным небом чувствую себя не то, что песчинкой, и даже не молекулой, настолько это всё невероятно огромно.
   Все встали в семь утра. Смачно намыливают руки и моются из медного чайника со смешным носиком. Он болтается, подвешенный на жердь, проходящую через весь чум. На этой жердине много чего висит. И кисы, и рубашки сушатся недалеко от печи, и над самой печкой лежат буханки хлеба, отходят от мороза перед завтраком. Этому чайнику, из которого все принимают утренний «душ», наверное, лет сто. Я тоже встала, умылась. Воду здесь добывают «запросто». Рядом застывшая река, там и пилят её на куски и на нартах везут большие осколки льда к чуму. Тут гружёных нарт много, больших и не очень, узких и широких, все разные, каждая предназначена для определённого груза, какая-то для продуктов, какая-то для вещей, для дров, ну и всего прочего, чем живут ненцы и что им необходимо. Все они окружают два стоящих неподалеку друг от друга чума.
   Утром пили чай с сухарями. На той, правой хозяйской половине опять смотрели мульти-ки и смеялись, ведь девчонки навыдумывали там всякое разное с элементами их ненец-кого быта, только с комическими и карикатурными явлениями. Так что там, видимо, им было чему посмеяться.
   Александра помогла Митрофану натянуть сначала меховые чулки, а сверху с трудом одели кисы. В подошве между чулками и кисами сухое скрученное сено. Скорей всего, что поедут в стадо, оно где-то за горой. В чум к нам в гости зашли Матрёна с Надюшкой, посмотрели фотки, что я привезла. Неожиданно начался невообразимый шум. Лай собак перебивал кричащие голоса пастухов и топот оленьих ног. Я вышла посмотреть. Пригнали стадо и стали вылавливать ездовых оленей. Они сопротивляются, но тыньзяны крепкие, сделаны из плетёной кожи, не вырвешься. Малышня, и те ловят, бегают.
   Я с большим трудом по глубокому снегу, пробитому оленями, забралась на гору, и отту-да сверху стала вести съёмку. Вокруг двух чумов-треугольничков живое море оленей. Оно колышется то в одну, то в другую сторону, а то лоб в лоб. А над ними стоит белое облако пара и слышно в горной тишине их хорканье и учащённое дыханье. Мороз. Только я стала спускаться с горы,  мимо меня пронеслись с красными высунутыми языками и хриплым дыханием наверх два оленя. Оля отпустила чёрную собаку старушку. Она вернулась ни с чем. Потом в гору понеслись ещё три оленя, отбившись от стада. Послали вслед за ними другую собаку. Олени перевалили за гору и исчезли. День морозный, солнечный. Горы и долины видны очень далеко. Спустя некоторое время собака всё-таки пригнала трёх беглецов обратно в стадо. Вот умница.
   Я с большим трудом спустилась с горы к чумам. Снег глубокий. Даже по оленьим следам идти тяжело. Снег по колено, не отпускает просто так. Наконец-то доплелась до оленьего стада у чумов. Меня тут же взяли в работу, не спрашивая, хочу я или нет. Дали в руки длинную верёвку и объяснили, чтобы за неё не выпускала оленей. Недалеко от меня справа и слева держат эту же верёвку и мои ненцы и некоторые из гостей. Олени встревожено подбегают к верёвке, но мы отпугиваем их, резко поднимая вверх руки и с различными возгласами. Я, например, кричу – эй, Катя «хой» кричит. Ну, в общем, кому что больше нравится. А в плотном стаде появляется свободный пятачок только тогда, когда очередной ездовой олень начинает метаться из стороны в сторону в надежде вырваться из петли тыньзяна. Наконец-то все олени, которые должны были быть пойманными, пойманы. Их запрягли в нарты и помчались все четыре упряжки по прямой на речку. Матрёна пояснила мне, что сейчас гости и хозяева будут соревноваться, у кого олени быстрее, лучше и сильней. Расстояние от чумов до реки километра два. Доехали гонщики до нас за пятьдесят пять секунд. Олени дышат тяжело, языки наружу, пар от них идёт. Отдохнули и снова погнали… Эх! Как лихо они летели, как ковбои по прерии, с гиканьем и криками, только комья снега летели из-под копыт и нарт, так что ездоков почти не было видно из-за поднявшейся снежной пыли. Вот это азарт, вот это гонки!
   Наигравшись, пошли обедать. На столе рыба, мясо, хлеб-соль, чеснок, горчица, конфеты, пряники, чай.  Поели гости и засобирались в дорогу. Дуся откуда-то из недр своих запасников достала подарки для гостей, фланелевые клетчатые рубашки и раздала их всем.
   У Алексея, он самый стеснительный из гостей, со смешной причёской, как у панка, всё не ладилось с упряжкой, один из оленей всё норовил полежать. Иван его еле поднял, но, всё равно, когда они поехали, он снова завалился, и остальные трое оленей тащили его по снегу. Пришлось его отцеплять. Наверное, у него что-нибудь болит, подумалось мне почему-то. Мы стояли с Дусей у чума и смотрели. Дуся стала мне объяснять, что олень хитрый, не хочет работать. Ей видней. Если бы олень заболел, они бы наверняка это заметили, значит, действительно хитрый, бестия.
   От нас уехали в гости Коля, Вася и Катя. От Матрёны тоже в гости поехали Надюшка, Аня, Парфён, Паша и Егор. Так что теперь Матрёна одна в чуме на хозяйстве.
   Ближе к вечеру поднялся ветер. Холодина, аж обжигает. Сижу в чуме, читаю старые отрывные календари. Все на улице, занимаются кто чем. Разбирают вещи на нартах, сбивают с чума и с нарт снег. Женщины сушат на солнце малицы и кисы. Натаскали веток для печки. Митрофан занёс в чум полозья, заготовки для нарт и приставил их к дымящейся печке. Они так простояли некоторое время. Затем он привязал за переднюю часть полозьев крепкую верёвку, а чтобы она не соскальзывала, на конце оставил «ограничитель», потом он его срежет. Вытягивал верёвкой и палкой переднюю часть полозьев, накручивая верёвку на стоймя упёртую в полоз палку. На одном из полозьев неудобный сучёк, так Митрофан перевязал под низ кусочек досточки и, поставив внатяг на верёвке длинную палку, упирающуюся в полозья, вынес их на улицу. Он нарты делает так сноровисто, орудуя то острым ножом, то острым топором. Любо дорого посмотреть, как на моих глазах рождается произведение искусства, хотя для Митрофана это, видимо, обыденность.
   Открылся полог, и в клубе морозного пара, согнувшись в три, погибели зашёл весь бе-лый от инея Иван. Покурил для сугреву. Собаки без конца забегают погреться, полог почти не закрывается, холодом тянет по полу. У них досок для пола стало чуть побольше, чем в первую нашу поездку в чум, есть даже крашенные. Когда-то досок, лежащих от входа до печи, было всего несколько. Они были отполированы за долгую службу до блеска кисами.
   Собак кормят вечером. В одну миску каждой накладывают по очереди. Дуся сидит на шкурах, с палкой в руке у входа в чум, отгоняет других собак от миски, пока один не поест. Потом выгоняет накормленных помощников и зовёт следующих. Те, что всё время сидят в чуме их не гонят, это щенок и чёрная старая Ляля, ненецкая лайка, седая и слабая. Они так и норовят залезть в миску, наглецы, хотя их уже покормили.
   Сейчас время почти шесть часов. Завтра ещё целый день здесь пробуду. В одежде, кисах и шапке, я здесь обитаю чуть больше недели. Уже немного понимаю их язык и сама говорю некоторые предложения и слова. Им очень нравится, что я стараюсь говорить с ними по-ненецки, и они учат и учат меня, как школьницу новым словам.  Я радуюсь, что у меня получается. И, всё-таки, хочется уже домой, в ванной понежиться у подруги в посёлке. У нас-то на станции такой роскоши нет.
   Поужинали так странно для меня. Часов в семь сели, кто остался: Иван, Дуся, Митрофан, Александра, Оля (Варя ушла в чум к Матрёне, ведь та осталась одна). Сели за один столик, вернее будет сказать, расселись на шкурах вокруг столика. Попили чаю с сухарями, хлеб с маслом и повидлом и стали укладываться спать.
    Сегодня меня отвезут домой. Пурга утихомирилась. Яркий солнечный морозный день. Утром Александра растопила печку. Дым ест глаза. Варя смеётся, что у меня идут слёзы, она-то привыкла, ей всё нипочём. Оля деловито раскладывает по столику хлеб, ложки, пряники, конфеты, соль. Режет мёрзлую рыбу. Я потихоньку собираю свои вещи, Варя помогает мне, потому что в чуме и фотки и картинки лежат там, где их оставили гости, когда разглядывали. Еле нашли мою вязаную чёрно белую шапку. Её примеривали все, кому не лень. Но одну шапку всем не подаришь, так что я её заберу. Не хочется в посёлок ехать в оленьей, которую мне подарили, я выгляжу в ней так смешно, что самой весело от такого вида. Всё, что им понравилось из моего личного, я им подарила и не жалею. Они умеют принимать подарки.
   Запрягли две нарты. Поедут Вася и Митрофан. Мои музейные хохоряшки привязали к нартам, чтобы не потерять по дороге. Теперь одели меня конкретно. Александра помогла мне натянуть на ноги длинные меховые чулки мехом вовнутрь, в кисы в подошву положила сухое скрученное сено (как оно пахнет летом!). Холодно, однако, градусов 35 - 40. Распрощалась со всеми. Лакомбой, кричали мне вслед, а я махала им рукой. Нарты вывезли нас на речку, на бирюзово - голубой гладкий лёд. Морозный ветер, как метлой, подчистил снег на реке. Не зря у нас в посёлке смеются, когда дует морозный ветер: «Вот и уборщик, дворник пришёл». Это обозначает, что снег, не прибитый своим весом к земле,  подчистую будет выметен из посёлка.
   Олени копытами скользят по льду, чуть не падая, ноги в разные стороны разбегаются, но они тащат нас по нему и наши нарты. Впереди несётся Вася на своей упряжке, следом за ним мы с Митрофаном. Солнце светит нещадно. Белый снег слепит глаза до слёз. Пришлось Васе отдать свои очки «хамелеон», когда он остановился и сказал, что плохо смотреть. Теперь я ехала, зажмурившись, любуясь пейзажем сквозь щёлочки слезящихся глаз. Когда-то, очень давно, ненцы носили в тундре вместо очков царские монеты, с пробитыми в них щёлочками для глаз. Мне бы сейчас такие очки ох, как не помешали бы, ехать-то далеко и долго. Горы остались позади, кругом чистая подушка снега без единого деревца. Только мы, снег, небо и беспощадное солнце. Много времени прошло, и вот вдали показался бугорок и тёмные пятнышки деревьев. Когда подъехали ближе, я поняла, что это жёлтая гора, а за ней уже телевышка недалеко на сопке, а там и посёлок раскинулся внизу.
Теперь спускаться было полегче. После пурги колею от вездехода занесло, и нарты шли ровно, не заваливаясь, как вначале поездки.
   Наконец-то я дома. Везде хорошо, интересно, но дом есть дом. Напоила ребят чаем, накормила тем, что было в холодильнике. А перед тем как уехать, Митрофан занёс в дом пол оленьей туши и сказал: «Это тибе патарка», то есть, подарок. Этого мяса нам надолго хватит.
   Сейчас они наберут в посёлке продуктов и поедут обратно в чум. Насколько я поняла, расстояние от чума до посёлка в течение десяти с лишним часов, для этих детей тундры не столь обременительно по сравнению с тем, что испытала я. Ещё долго у меня ныли руки и ноги от напряжения. Кому охота лететь кувырком в снег или на камни, прикрытые снегом, когда олени бегут и нарты подпрыгивают на буераках, как необузданный мустанг, вот и пришлось потратить немало сил, чтобы удержаться на них. И всё же, хоть и тяжело мне было последние дни, проведенные в чуме, я благодарна судьбе, что она приоткрыла мне дверь в жизнь незнакомую, удивительную, не похожую на нашу жизнь, развращенную цивилизацией и катаклизмами. А ещё я рада тому, что у меня теперь есть ненецкий словарь с самыми распространёнными словами, выражениями, предложениями и названиями цифр. Я рада, что мне подарили для музея маленькие нарты, ненецкую меховую сумку с орнаментами, в которой девчонки хранили свои  швейные принадлежности, небольшую янгчу из лиственницы, деревянный ошейник для оленя, его используют, когда приходит срок спиливать рога. Шапку из двойного оленьего меха. В такой шапке уж точно не замёрзнешь и в самые лютые морозы. Ещё подарили деревянную отшлифованную палку с железным язычком посередине. Она предназначена для выделки шкур. Дуся научила меня ещё и мастерству выделывания шкур. Сколько же много дала мне эта поездка в тундру. А ещё у меня есть семь отснятых фотоплёнок, так что теперь пришёл и мой черёд радостно потрудиться в фотолаборатории.

                Рисунок В.Смилингене