Советская граница и жизнь под замком - 8

Статистика к прошлой статье: финский "Велламо" и эстонский "Ванемуйне" завершили первую навигацию 1 октября 1965 огда. Два корабля перевезли в сумме 19 000 пассажиров, из них 12 000 "Ванемуйне". Через 40 лет между Таллином и Хельсинки будет перевозиться минимум шесть миллионов и летом через залив делали 40 рейсов в день.


Кекконен всколыхнул забытые чувства

Вернёмся к первому визиту западного лидера, президента Финляндии, в ЭССР.
Такой же легендарной и широко известной, как лыжный поход Кекконена в Кяярику, стала его речь, произнесённая в тартусском Университете 12 марта 1964 года. ( О лыжном походе вроде будет позже информация).
Это , так называемая, народная молва, поскольку разговоры о визите Кеконена в Тарту и его выступлении распространились раньше, чем он сам вернулся в Хельсинки.
Само прибытие президента Финляндии в тарту на то время казалось невозможно-фантастическим событием.
тарту не был, да и не мог быть по своему географическому положению, городом с пограничной зоной, охраняемым пограничниками, но в то же время тарту был сделан советскими властями закрытым городом как, к примеру, Силламяэ или прибрежная пограничная зона. Поскольку в тарту находилось гнездо красных соколов, то есть военный аэросром. Аэродром, которого официально как бы и не было.
В закрытый тарту заграничные гости появлялись очень редко. Ну а сейчас прибыл не просто заграничный гость, а президент Финляндии.
"На улице перед университетом собралось огромная мосса народу, тысячи людей. Все ожидали торжественного прибытия финского президента. В зале Кекконен произнёс речь на хорошем эстонском языке, что нашло общее приветствие. Это всколыхнуло веру в наши силы.." вспоминал Кулле Райг.
"Войдя в зал Тартусского университета, который смело можно назвать центральным символом Эстонской духовной жизни, сердцем Тартусского Университета,, меня посетило такое же праздничное ощущение, как будто я вступил в зал Финского Союза писателей, которое также является центром духовной жизни и культуры Финляндии" - так Кекконен начал свою знаменитую речь.
На следующий день Телеграфное Агенство ЭССР дало официальное освещение визита президента Финляндии в Тарту с именно этой выдержкой из его выступления. Больше ничего из президентского выступления не было известно жителям ЭССР.
Но те, кто был в зале, слышали всё.
Речь президента на эстонском языке затронула и проникла в душу слушающих, пробудив в ней забытые за года советской власти мысли, чувства, познания.
Он затронул народные чувства, что и мы являемся кем то, мы есть что то большее, чм просто народный слой в многонациональном пироге Советского Союза. Мы есть, поскольку у нас есть своя неповторимая культура, свои крепкие корни.
Финский президент заострил внимание на то, что сейчас большое количество студентов отвечает духовному,экономическому и техническому развитию на эстонской земле, где красивый эстонский язык и эстонский стиль жизни должны сохраниться.
Финский президент обратил внимание и на то, что финско-эстонские отношения в области культуры и науки сейчас совсем не такие, какие могли бы быть. (Он повторил другими словами то, о чём говорил в коротком интервью, данном в Таллинне, что между Финляндией и Эсонией мог бы быть более оживлённый обмен туристами . Чтобы "передвижение изменилось к простому и быстрому")
Финский президент говорил нам о бдуховной близости эстонской и финской души в соостветствии развития культуры двух стран.
А за принятие и развитие мыслей финского президента можно было спокойно угодить на тюремную койку или получить штамп душевнобольного.....


Финнам финляндизация, ЭССР западность (блин, по другому перевести не удалось....переводчик)


Оценка четырёхдневного визита финского президента варьировалась от огромной благодарности до огромного порицания. Оценка этого визита опускается до самых простых вопросов, кем был Кекконен? Или хороший друг эстонцев или верный вассал Москвы, идущий на поводке политики Кремля?
С одной стороны Кекконен ка бы специально поставлен в Финляндии, чтобы быть послом братской дипломатии с Московой. Но Кеконен перехитрил Москву. В другом варианте выдаётся как козырь, что визит Кекконена является официальным признанием оккупации Эстонии. Тут Москва перехитрила Кекконена.
Ка на том так и на этом берегу залива цитируется выдержка из письма Кекконена своему другу, проректору Эйно Саресу, написанного 23 марта после возвращения из поездки в ЭССР.
"Я ехал в ЭССР с сомнениями, но в конче концов остался доволен своим визитом. Эстонскую идентичность, такое впечатление, можно сохранить только в Эстонии. Невозможно это сохранить с помощью эмигрантов, к примеру, в Швеции, США или Канаде. Идентичность пропадёт через пару поколений. Финны должны теперь, когда контакты с эстонцами в ЭССР стали возможными, открыть все каналы для возможности совместной работы. Только так мы сможем претворить желания эстонского народа. Приятно было почивствовать эту радость в сердце, когда этонские учёные старшего поколения нас принимали. Я действительно благодарен, что смог сделать этот визит. Надеюсь, что это было полезным для эстонских братьев и для нас."
Надо открывать контакты для всех эстонцев ЭССР. Великолепно.
Вот почему оценки визита президента колебались от самых благодарных до самых отрицательных,всё связывало очень своеобразные мысли Кекконена.
Ну а эстонские эмигранты..До них нет дела, отверните их от себя. Великолепное решение вопроса для Советского Союза.
Из финских источников вытекает, что Кекконен инструктировал интиллигенцию государства уже раньше, что с эстонскими эмигрантами нет никакого смысла поддерживать отношения.
В 1956 году, впервые после войны, ЭССР посетила финская культурная делегация в составе семи человек. Кекконен принял после всю делегацию и других друзей эстонской культуры у себя, в президентском дворце. На этой встрече Кекконен сказал: "В случае, если необходимо создать связи через Финский залив, нет смысла развивать контакты с эмигрировавшими эстонцами."
"Скорее всего Кекконен долз<хен был что либо пообещать в ответ. К примеру то, что финны прекратят общение с заграничными эстонцами. Особенно с учёными, живущими на Западе и другой интеллигенцией. " -предпологал финский историк Мартти Туртола.
Это была линия Кекконена, где ни одна сторона не поняла, кто кого перехитрил. Так вот осталась возможность каждой стороне почувствовать хитрее другой (Москва-Хельсинки).
Вот такая наша оценка отношений с заграницей.
Хватит о оценках. Хотя в конце можно сказать: благодаря финляндизации Финляндии (сближение с Москвой) произошло озападнивание Эстонии (удаление от Москвы).
Естественно, это очень условное сравнение, поскольку куда же может удалиться республика одного государства. Всё равно остались висеть на цепочке Москвы. Но даже это висение на цепочке не заглушило внутренную радость о том, что мы знаем, что же за границей.


Моряки как посредники с другим миром


До открытия контактов с Финляндией был ещё один мостик,который дал нам возможность узнать, что же за границей или как тот, заграничный мир,выглядит.
Естественно влияние Финляндии было не единственной возможностью (хотя для многих именно единственной) познать-почувствовать, что может представлять жиань за границей, там, где то "джунглях общества без будущего". "Джунгли общества без будущего" - так когда то назаывалась рубрика в газете "Рахва хяяль" (Голос народа).
К примеру ещё раньше, чем я прибрёл зависимость от финакого телевидения, притягивала меня,советского ребёнка, удивительная должность - моряк - поскольку в круге общения родителей как раз был один моряк.Мужчина из другого мира, кому платили зарплату в каких то особых деньгах и который мог тратить эти деньги в каких то особых магазинах.
Мужчина, который пропадал из дома на шесть месяцев и выражения которые резали мне слух чужими звуками, которые он привозил из мест, где побывал. В советском атласе на русском языке я искал Канарские острова,место,о котором говорили, что моряк бывал там. Работа моряка казалась полна приключений. Морские рейсы, приключения, повидав мир возвращаешься домой с полным мешков хороших подарков.
Да, я знал, что мешок полон всего самого лучшего, поскольку когда знакомый моряк возвращался домой на отдых, в нашем доме появлялся различный товар - жвачки, шоколад, конфеты.
Опять же: вкусы,запахи,цвета. Это было что то особое, другое. Ппривезённые им подарки всегда были в красочной, блестящей упаковке и всегда были вкусными.
Что с того, что сначала я хотел проглотить жвачку, как конфету,в то же время абсолютно неуверенный - тот ли это правильный момент, когда надо глотать? Про жвачку мне никогда не рассказывал, как правильно делать. Я даже не уверен, знали ли о жвачке что то мои родители.
Откуда то из подарков появилась пачка сигарет. Цветная пачка, "More" написано на пачке. Я тайком от родителей взял оттуда одну-две сигареты. Не то, что я дико хотел курить, нет. Скорее была возможность похвастаться в классе - смотрите, что у меня есть.
Естественно сигареты не остались непопробыванными. Но какое действие оказала эта длинная заграничная сигарета. Это была моя первая проба. За колхозным сараем возле кучи дров. Ранее опыта не было. Втягивал как мог, выдувал как мог. До тех пор, пока мир не закрыжился и замля не ушла из под ног. Было плохо. Нашало тошнить. Поблевал.
С божей помощью какой то чёрный кот пробежал между семьёй моряка и нашей семьёй. И вскоре пачки "More" больше не было видно в углу шкафа.

Письма приносили домой другой мир

Присутствие "Джунглей общества без будущего" пришло в семьи ЭССР во второй половине 1950-х годов, когда началось восстановление контактов с теми, кто уехал за границу перед приходом советской власти.
Сначало это делалось с опаской, полулегальным способом, находя каким то образом своих родственников и знакомых в мире, отделённом от нашего колючей проволкой.
Муж находил жену. Жена находила детей. Дочь находила отца. Брат находил сестру.
Начинался обмен письмами. Жителям ЭССР начали приходить посылки из другого мира. Посылки с другим товсром, скорее всего самым обычным, самым дешёвым в том мире, но приносящим много радости получателями посылки.
Обмен письмами завершался приглашение в гости.
Муж встретился с женой. Жена с детьми. Дочь с отцом. Брат с сестрой.
Некоторым жителям ЭССР всётаки разрешали выехать за границу в "Джунгли общества без будущеего", чтобы побидать своих близких. Но чаще приезжали они, жители "Джунглей общества без будущего", сюда, в закрытую Советскую Эстонию. Потому что они жили в незакрытых государствах. Приезжали и ходили с близкими в валютный магазин. Ходили и удивлялись, почему они не могут свободно поехать куда то дальше Таллинна.
Хотя они, в ообщем то понимали, что за всеми-всеми здесь следил всевидящий глаз. И советская власть совсем не одобряла дальнейшее развитие этих контактов и общения с заграницей.
У меня не было ни одного, живущего за границей, родственника. Зато в средней школе была подружка по переписке из Болгарии.
В жирнале "Ноорус" (Молодость) публиковались письма молодёжи, которые хотели дружить по переписке в молодёжью Советского Союза с опубликованием адреса и имён. Иногда там появлялись имена и адреса из Финляндии. Я пробовал пару раз им написать в Финляндию. Что я такой и такой, желаю дружить по переписке и т.д. Но ответов я не получил.
Ну тогда я думал, что со мной просто не хотят переписываться. Да, это могло так быть, но и могло быть так, что моё пиусьмо никогда не доходило до адресата и могло быть так, что письмо оттуда не дошло до меня.
В Советской эстонии, плотно закрытой границей, всё это было возможно. переписка между получателем и получающим не происходила напрямую. Между ними было ещё одно звено и это был совсем не почтальон.
Следайщий за перепиской отдел КГБ мог решить, а надо ли отсылать письмо получателю и надо ли получателю это письмо получать. легенда гласит, что в каждой почтовой конторе сидели двое в так называемом "штатском" и следили за письмами иза за и за границу.это могло быть и случайное письмо, но могло быть и направленное слежение (если было конкретное имя , письмс к которому и от которого надо было изымать).
Переписка молодого человека,живущего в ЭССР, с девушкой, живущей в Болгарской Республике, не давала никаких причин для конфискации. В течении пары лет всего пару писем пропали и какие то единичные, было видно, открывались и были заново заклеены.
Увидеть в почтовом ящике, рядом с серой газетой "Рахва хяяль" конверт с цветными марками и несколькими штемпелями, было для меня большой радостью. Ещё одно подтверждение наличие другого мира. Ну и что, что это была Болгария.


Подозреня КГБ из за уехавших отца и брата

Малль Вилу (1931 г.р)

осенью 1945 года пришло рапоряжение моей маме оставить дом и имущество и жить дальше как хочешь. Об отце и брате мы тогда не знали ничего. Брата мобилизовали в немецкую армию в аэродромную службу, с папой нас разделила в 1944 году линия фронта, ушедшая вперёд.
Мама нашла себе приют у родного брата в 20-и километрах от города, меня же взяла к себе одна бездетная семейная пара. Квартирная хозяйка была очень деловая, порядочная и точная жена судебного секретаря.
В 1947 году мой брат дал о себе знать из Дании и мой отец из Англии. Это были политически нейтральные письма под чужими именами, которые они отправили моим близком родственникам, которые поняли, для кого эти письма и передали их мне.
Я написала обратно ответы в том же духе и, когда получила возможность отправить их из Риги, написала на конверте свой адрес и своё имя. Наивное дитя!!
Таким вот образом в прекрасный день за моей дверью появился мужчина в форме и потребовал меня. Правильным именем. В тот день я не пошла в школу по причине болезни, справка от врача у меня была. Но мужчину в форме моя болезнь не интересовала. Он только произнёс, чтобы я собиралась и следовала за ним - у него был приказ доставить меня в управление КГБ.
Моя хозяйка защищала меня как наседка цыплёнка и предложила для допроса комнату, в которой я лежала. Увести меня она не разрешила. В конце концов она поставила подпись, что твечает за меня на срок действия справки от врача и после окончаниия болезни обязана доставить меня в управление госбезопасности.
Когда я выздровела, хозяйка взяла меня за руку и отвела до дверей злополучного жёлтого дома, где и передала меня вооружённым людям. Два вооружённых солдата охраняли меня, 16-и летнюю девочку. Потом меня отвели через несколько комнат в кабинет, из окна которого был виден тюремный двор.
Следователь был мужчиной средних лет, говорящим по русски в хорошем мундире. У меня сложилось впечатление, что он знал моего брата. Следователь задавал вопросы в спокойном тоне, переводчик переводил в своём тоне, как будто радовался какой то победе.
Их интересовало, что я знаю о своём брате и отце. Я им рассказала, что знаю. была водомость, что мой рассказ удивил их, особенно переводчика. Я говорила, что отец работает в Англии красильщиком на фабрике одежды а брат работает мойщиком посуды в ресторане, в Дании.
Следователь записал всё ответы. Больше об этом ничего не помню, в конце я поставила под протоколом подпись. Следователь попросил переводчика выйти из кабинета, скомкал протокол, положил его в большую мраморную пепельницу на столе и поджёг. После чего выбросил пепел в печь и вызвал солдата, кому приказал вывести меня отсюда.
На улице меня ждала хозяйка квартиры с пакетом продуктов в руках. Позже меня приходили дважды обыскивать, но ничего не нашли.
В конце 50-х и начале 60-х госбезопасность меня снова нашла. Я уже была замужем, мать двоих детей и работала в школе учителем. В один день директор сообщил, что меня ожидают в отделе кадров райисполкома. Так я встретилась с двумя неизвестными мужчинами ,но так смутно, что я ничего не поняла. Они пообещали мне в скорем времени вызвать меня на более долгую беседу уже лично, а не через директора. Сказали, что когда позвонит Эрнст, я должна придти на встречу. Естественно, у меня взяли подписку о неразглашении. Об отце и брате разговора не было.
В общем то всё это действовало на меня устрашающе.

Органы госбезопасности предложили поехать к отцу в гости

Третья встреча, можно сказать, была более интересная.Школьный работник принёс мне известие, что на телефоне меня ждёт Эрнст и в трубку мне сказали, чтобы я снова пришла в райисполком. В дверях меня встретил мужчина в редком для наших мест головном уборе - шляпе. Мужчина сообщил мне номер комнаты, куда я должна была пройти.
В комнате меня ждал мужчина в мундире. На столе лежала пачка газет, которую меня попросили просмотреть. Это были газеты на эстонском языке, выпущенные в одном городе в Англии.
В одной газете я наткнулась на информацию о своём отце. Читала и думала, что мой отец в том обществе является душой общественной жизни эстонцев. Также он является членом клуба "Эстонский Дом", основателем и секретарём городского обьеденения эстонских пенсионеров, основателем и членом правления Эстонской Лютеранской Церкви в Северной Англии. Кроме всего этого он ещё поёт в хоре и является ко всему известным общественным деятелем.
Всего этого я не знала, потому что моя переписка проходила не напрямую с отцом, а через женщину по имени Ольга Лепа. Так вот в комнате йс долго и просидела. Эти чужие люди разговаривали между собой на русском языке, я же всё перелистывала и перелистывала газеты. И почти в каждой газете было что то о моём отце. Я была изумлена. Ведь я знала о нём как о простом рабочем на фабрике.
Когда я закончила у меня спросили, встретила ли в газете ещё какие либо знакомые имена. Вообщето я встретила в газете пару имён моих учителей в начальной школе, но ответила, что нет. Спросили, может кто ещё из моих знакомых, кроме отце, уехали за границу? Я не знала, поскольку широко об этом не говорились. Странно, но они не задали ни одного вопроса о моём брате,
Тогда они спросили, не хотела бы я поехать в гости к отцу? Я ответила, что нет, потому что это невозможно. на что мне ответили, что невозможность можно всегда изменить на возможность. После чего с меня снова взяли подписку о неразглашении и Эрнст пообещал в скором времени снова со мной связаться.
После было ещё, по моему, две встречи. На одной сделали предложение поехать к отцу в гости и обещали сделать все разрешения на выезд. Я отказалась. Обосновала это моими двумя дошкольными детьми. Через год или два пришло точно такое же предложение. Я ответила, что даже разговаривать об этом не хочу, поскольку у меня очень ревнивый муж.
И после этого меня оставили в покое. Я закончила перепискау с Ольгой Лепа и уже в открытую переписывалась с отцом и,уже живущим на тот момент в Швеции и работающим в банке, братом.

Почему Валве Кирсипуу не поехала в западные страны

Разьяснение Энно Таммера:
Вечером 20 сентября 1944 года из минной гавани Таллина отец Валве Кирсипу уехал в неизвестном направлении от надвигающейся советской власти.
Мать Валве Кирсипуу не пожелала покидать родную Эстонию и осталась одна,беременная на третьем месяце, с 11-и летней Валве.
Валве не знала ничего о своём отце, служившем в немецкой армии и о его судьбе, потому во всех анкетах писала: отец умер. До тех пор, пока где то в 1955-56 году через Красный Крест не пришло известие от её брата, что отец жив-здоров и живёт в Австралии.
Валве Кирсипуу вспоминала тот момент: "Должна признать, что я совсем не была заинтересована в этом известии. Именно потому, что до этого известия я была как чистый лист. И отцовское прошлое никак до сих пор не влияло на моё будущее.Как раз в это время я хотела остаться в аспирантуре Таллинского Политехнического Института, поскольку закончила его с красным дипломом. Честно сказать, я была в замешательстве,что же делать дальше? Брат написал отцу и отец ответил, иногда даже присылал посылки."
На это я спросил Валве: Вы узнали, что бежавший от советской власти папа живёт в Австралии; неужели советская власть не напала на его след и это не отразилось на вашем образовании?

Валве Кирсипуу: (1933 г.р)

Советская власть знала и контролировала жизнь человека. Об этом у меня есть два чётких примера в связи с отцом, проживающим в Австралии.
В первом примере я стала умной. я закончила в 1958 Таллинский Политехничекий Институт и, поскольку тогда был такой закон, что в аспирантуру поступить было нельзя, не имея двух годов стажа работы, поехала на работу туда, куда меня распределили. А направили меня на очень интересный завод - находящийся в Тонди завод радиотехники имени Ханса Пеегельманна.
Это был молодой завод, открытый в этом же году. Из ТПИ было направлено на работу более 30-и выпускников. Сначала я была экономистом в отделе планирования, потом старшим экономистом и в конце стала заместителем заведующего отдела планирования. Одним словом, карьера удалась.
Завод рос и развивался, на роабту брали работников дополнительно, создавали новые цеха и строили помещения. Это был союзного подчинения военного оборудования. На заводе производили полупроводники для военной промышленности. Время от времени я должна была ходить по заводскм цехам, выполняя свою работу и, это было где то в конце 1958 года, мне сообщили, что теперь, Кирсипуу, такая история, что ты не можешь отныне свободно проходить во все цеха. Есть цеха, куда пройти можно только с пропуском, но вы его не получите.

До второго примера прошло достаточно времени.
Когда я поехала в аспирантуру в Москву, никаких проблем в связи с отцом у меня не возникло. Закончила, приехала обратно в Таллин, стала заниматься перспективной отраслью экномической кибернетики. Получила работу Научной Академии экономического института. Сьездила на конференции в Софию и Берлин. Всё пошло так замечательно, что меня стали приглашать за, так называемые, находящиеся за железным занавесом страны.
Вспоминаю, что были длинные и муторные анкеты, которые я должна была заполнять для возможности поехать в западные страны. Я писал в этих анкетах всё также, как всегда писала во всех других анкетах: отец пропал без вести.
Когда я уже заполнила семь или восемь раз эти длинные анкеты и они всегда возвращались обратно с отрицательным ответом, мои нервы не выдержали и я спросила у директора, уважаемого академика Арно Кёёрна, в чём дело? Сказала ему, что я уже устала заполнять эти ужасные документы, должно же быть что то, являющимся причиной отказа, и я хочу знать - что это.
Кёёрна в первый момент ничего мне не ответил. Прошло, по моему, около двух недель когда он пришёл в мой кабинет и сказал: "Ты же обманывала нас."
Помню, что я сначала ничего не поняла, о чём он говорит и переспросила: где я обманывала? Тогда Кёёрна сказал: ты обманывала нас о своём отце, поскольку в действительности он живёт в Австралии

Переписка с отцом довела до исключения из института
Арне Ниелсен (1935 г.р)

В наchале 1950-х ай переехал в столицу и пошел учиться в институт. В это же время я начал регулярный обмен письмами ц отцом,живущим в Канаде, женой дяди из Швеции и с тётей из Гемании, поскольку бабушка, живущая в Валга, уже сама не могла это делать.
Очень частыми эти письма назвать нельзя, поскольку письма шли подозрительно долго. Но и этого было достаточно, чтобы пробудить в соответствующий органах острый интерес ко мне. В какой то мере информация дошла и до комсомольского комитета ТПИ, где я учился.
Комсорг ТПИ предьявил мне ультиматум: либо я заканчиваю переписку и даю обещание перед комитетом комсомола быть первым в учёбе или меня исключают из комсомола за моральное разложение с последующими последствиями. Весь этот разговор происходил в то время, когда Сталин умер и новые политические ветра ещё не подули. Я ясно помню, как солнечным мартовским днём весь институт в приказном порякде вывели на площадь перед Балтийским вокзалом пред строгими глазами большого начальства. Мы с друзьями тогда не поняли, в чём дело. Потом групками по пять-шесть человек народ стал исчезать. Мы тоже неспеша до шли до трамвайной остановки "Теллискиви" и провели неожиданно упавший с неба свободный день за игрой в карты у одногруппника.
Но слуги партии продолжали дальше действовать. Следующим меня к себе вызвал, на то время, директор ТПИ ( в те года слово ректор не использовали) Эдуард Шмидт, который посоветовал мне написать заявление об уходе по собственному желанию, именно по собственному, потому что позже, в более хорошие времена, возможно появиться возможность восстановиться обратно.
Какой то тип из КГБ тоже подходил ко мне, проводя какие то сомнительные беседы со мной на скамейке в парке за Домом Офицеров на бульваре Мери. Меня как по голове ударили,когда я услышал от него инструктаж, как я должен писать письма и что отвечать на вопросы родственников из за границы.
В конце концов я сделал этот трудный выбор и закончил всякую переписку, больше не обьясняя никому причину этого. Потом ещё раз обдумал предложение директора ТПИ и все разговоры в институте - засуньте себе в жопу это высшее образование, всё равно хороший рабочий получает больше инженера - и положил директору на стол заявление......
Заграничных родственников не надо писать в анкету

Уно (1939 г.р)
Конец ноября 1963 года. Срочная служба. Сержантская школа. Командиры от старшего лейтенанта до майора.
Я написал в анкете,что из родственников за границей есть дядя. Один раз вызывает меня к себе командор и говорит: "Может сделаете так, что в анкете никакого дяди не будет? С нынешней анкетой вас здесь не оставят,а отправят в каую нибудь глушь, копаться в грязи." Так же он мне сказал своё желание: он учится на заочном отделении в институте и хочет, чтобы я ему помог. Я,конечно, согласился.
Позже меня к себе вызывал замполит,спрашивая, есть ли у меня родственники за границей. Замполит остался доволен, когда я ему ответил отрицтельно.

Присматривайте за своими товарищами

Валве Кирсипуу (1933 г.р)
Приход Никиты Хрущёва сильно изменил атмосферу, оставшуюся от времени Сталина. Всем было ясно, что уже совсем умным он не был, но он дал людям свободное пространство для мышления и жизни. Из Сибири начали возвращатся депортированные, людям разрешили заграничные туристические рейсы.
Я отправилась в свой первый заграничный рейс в январе 1958 года - в составе студенческой делегации в Чехословакию. Попала в эту группу за отличные успехи в учёбе. В то время хорошая учёба что то значила. А до этого смотрели, кто достоин доверия партии и комсомола. Я не состяла ни в одной организации.
Но,естественно, советская власть никуда не делась. Одной рукой она отправляла студентов в заграничную поездку, другой рукой пробовала сделать из них "стукачей".
Мне рассказывал один студент из Таллинского Педагогического Института, как его вызвали в комитет комсомола, что ты едешь впервые за границу, но следите, чтобы с нашими людьми не случилось бы что и чтобы они не вступали в контакты и разговоры с иностранцами. И если что то заметите - сразу сообщайте нам.

В рейсах было строго запрещено гулять по одному и отправлять письма в другие страны. Я пригнорировала запрет и отправила из Праги письмо отцу в Австралию.

Кто может быть в нашей группе шпион?

Арда-Мария Кирсель (1926 г.р)
Утверждали, что в каждой фруппе, выезжающей за рубеж, был свой шпион и все знали, кто это был.
После своего первого рейса в 1962 году, когда в составе туристической группы работников бухгалтерии я посетила Польшу и Чехословакию,я задумалась, кто же в нашей солидной группе мог быть тем шпионом? Я до сих пор не ,могу предположить, кто это мог быть.
Может это был руководитель группы, председатель нашего профсоюза? Но если и был,то он,по крайней мере в Польше,не смог выполнить свои шпионские обязанности, поскольку по прибытию в Польшу у неё возникли нежные чувства к нашему польскому гиду - приятному молодому человеку, с которым она и проводила в разговорах всё свободное время.
В любом случае никакой слежки я за собой не чувствовала. Я передевигалась достаточно свободно и даже в одиночку. ХОдила фотографировать в Закопанье, в Кракове была на утренней мессе в кафедральном соборе, в Праге гуляла со своей однокурсницей Эрной по городу абсолютно свободно, и не видела никакой слежки за нами.
Никто не интересовался,куда мы ходили и что делали.Может быть тогда слежка ещё не была таким повседневным явлением?
И в дальнейших заграничных поездках я не видела слежки и не имела представления, есть ли в нашей группе шпион. Я в одиночку ходила по улицам Хельсинки и Лондона. В Югославии с моей коллегой Валве мы гуляли с местными мужчинами. Конечно, в тех горах никто и не думал следить за нами, но и позже никто не спрашивал, где мы провели время после обеда

КГБ советовало быть осторожным в своих рассказах о увиденном

Калмер Тенносаар (1928-2004)
Меня в ЭССР пару раз вызывали в КГБ. Первый раз был в 1962 году поселе моего визита в Венгрию. В Венгрии были какие то Дни Культуры или что то в этом роде. В этот рейс я ездил вместе с Эйно Баскиным (знаменитый эстонский театральный постановщик. переводчик).
После событий в Венгрии 1956 года прошло уже несколько лет. НО всё равно венгры относились к русским и Советскому Союзу как к врагам.
Я сам видел, как одного советского солдата просто выкинули из трамвая. Также и с нами разгвоаривали сначала, как с людьми из Советского Союза и взяло время пока они поняли, что мы с ними одинаково потерпевшие.
Вернувшись из Венгрии, на встречах с друзьями я делился своими впечатлениями от поездки. Раз рассказывал в яхтклубе в Пирита. И в рассказе я отметил,как венгры ненавидят русских.
После этого прошло немного времени, когда меня вызвали в КГБ для дачи обьяснений. Кто уже успел донести мои слова до них. Органы госбезопасности точно знали,что именно я рассказывал на встрече в яхтклубе. Они предупредили меня в своём стиле: послушайте, Тенносаар,советуем вам быть осторожным в своих высказываниях и оценках.
Кстати, тогда мне показали ещё одну жалобу. По почерку я узнал одного близкого коллегу. Коллега,наверное,завидывал мне, поскольку уже до рейса в Венгрию насобирал про меня всякой гадости, лишь бы этот рейс не состоялся. В жалобе было примерно то, что Тенносаару нельзя доверять, он готов даже открыть огонь по русским из автомата Калашникова. Это было такое безумное письмо, что даже в КГБ его серьёзно не восприняли. Но это письмо у них всё таки сохранилось.
В КГБ вызывались всегда тогда, когда по линии Госконцерта попадали за границу в одиночку. Надо было дать письменный обзор, где был и с кем встречался, сколько концертов дал и каков был приём.
Ну а если ехали большой групой то более-менее было ясно, кто делает работу по слежке. Обычно эти товарищи не посещали большие инструктажи перед поездкой. Инструктаж значил длинные доклады и беседы на темы, как советский человек должен был есть-пить и как себя вест, с кем можно и с кем нельзя встречаться и добавляли, что всегда надо ходить минимум по двое-трое. И так далее.
Вот так приезжаешь проинструктированной группой за границу и замечаешь, что в группу добавились несколько ранее не виденных молодых товарищей.ьК примеру журналист, который делал фотографии и заметки....

Обычно руководителем группы был какой то полковник

Яан Тальтс (1944 г.р)
В заграничных поездках слежка всегда присутствовала. Полускрытно, поскольку в действительности мы понимали, у кого какие задачи были.
Обычно было ясно, что руководитель группы какой то полковник, кто не понимает в спорте ничего. И который пытался произвести впечатление, что он знаток спорта.
В шутку иногда мы спрашивали их: ну,каким спортом ты занимаешься? Полковник тогда ответил,что гимнастикой, что он гимнаст первого разряда....
Позже я уше слышал от знакомых, когда то работавших в КГБ,что в каждую группу,выезжающую за рубеж, прикрепляли товарища, который наблюдал и писал отчёты. Что делать, жизнь была такая....

В делегации официально посылали шпионов

Яак Уудмяэ (1954 г.р)
Поездка за границу в то время была своеобразная. До выезда обязательно делали собрание команды, где проводилась агитация на тему,как хорошо жить в нашей стране. Естественно были и шпионы. Часть шпионов была официально, их представляли нам как сопроводителей делегации.
В дополнении внутри самой делегации были шпионы и стукачи с кем не знакомили, но о ком можно было догадаться. За границей за каждым следили и если кто то исчезал из поля зрения, сразу начиналась тревога.

Шпионы были всегда нервные и в напряжении

Лия Лаатс (1926-2004)
В заграничных рейсах шпионы были всегда и вели они себя так, что несложно было догадаться и узнать их. Они были всегда нервные и напряжённые. В дополнение у них была привычка безобаснованно присоеденятся,если собиралась компания в три-четыре человека. Они вливались именно по делу, чтобы услышать, что говорят и что обсуждают, чтобы не дай бог у кого то возникли мысли о возможности остаться. Еслы кто то убежал, то их была бы крышка и окончание всей карьеры.
Когда знали, кто могут быть возможными шпионами, охзно было их спокойно перехитрить - просто не разговаривали при их приближении.
В театре "Ванемуйне" были те, в ком сомневались. Вспоминается случай,когда мы были с постановкой "Человеческая трагедия" в Венгрии. Конечно, в то время Тооминг и Хермакюла ( режиссёры-постановщики. переводчик) уже были известными лицами и поэтому между ними быстро возникла дружба и разговаривали они между собой на английском.
Наш театральный "дежурный глаз", который и ничем другим не занимался, естественно ходил как хвост за Тоомингом и Хермакюлой, постоянно влезал в их общество, садился к ним за стол. Но они не обращали на него внимания, хотя он и не отставал.
Но меня этот "дежурный глаз" начал доставать и я как то ему сказала:послушай, попробуй быть немного спокойнее, не лезь так настойчиво ко всем подслушивать. Он тогда с удивлением спросил, действительно,что ли,так видно?
Года позже об этом "дежурном глазе" выяснилось, что он был кавалером "Железного креста". Так что госбезопасность умело использовать правильные меры, чтобы получить какую то информацию.
Но,да, по моему мнению этих людей можно было сразу узнать по тому, что они начинали неожиданно тебя прессовать. Один раз в Венгрии ко мне присоеденился один из нашей группы,который вообще не был никаким театральным человеком. Между нами ранее не было никогда никаких контактов.
Но внезапно он подходит и хочет стать лучшим другом всей жизни. Разговаривает и выясняет, что я делаю,куда хочу пойти и не пойти ли нам туда вдвоём. Я сторонилась от него настолько,насколько это было возможно. И в том же стиле он пытался влезть в доверие и к другим членам нашей делегации.

Испугался выражения, что имя обезьяны может быть "Ленин".

Малль Хииемяэ (1937 г.р)
Перед тем,как поехать впервые в Финляндию в 1965 году, я услышала,что наш надсмотрщик является "золотым шпионом",кого не надо бояться.
По прибытии на место финны спросили: "Onko t;ss; j;seneit;?" что означало,есть ли среди нас члены партии - и рассказали несколько анекдотов, после которых эстонцы затихли от испуга.
Когда проходили дни орнитологов ЭССР-Финляндии нас пригласили в зоопарк. Там, во время осмотра обезьян гид сказал,что одной обезьяне они дали имя Александр II. Он пояснил причину и традицию именования в зоопарке. Потом спросил: у нас проходит так же?
Один из нашего числа - о,ужас! - сказал, что обезьяне больше подходит кличка Ленин.Это выражение ввело в гробовое молчание даже финнов.
Как можно быстрее мы покинули обезьянник в надежде, что этот "политический просчёт" останется незамеченным и в дальнейшем не принесёт нам проблем. Может быть мы сами преувеличивали свой страх.

Об увиденном за границей нельзя было говорить открыто.

Хельги Салло (1941 г.р)
В случае заграничных рейсов самое гадкое было то, что ты не мог открыто рассказать обо всём увиденном. Это как то не укладывалось в моей душе, как я не могу говорить о том, что я думаю и что я вижу. Время от времени кто то тихонько меня подзывал и по дружески советовал, чтобы я была осторожнее в своих высказываниях.
За границей были даже такие моменты, что кто то ,практически чужой человек, хотел со мной,так сказать от сердца к сердцу поговорить, и пробовал увести меня в кудато в комнату, что пойдём и поговорим, ты так интересно рассказываешь.
НО некоторых возможных стукачей я чувствовала инстинктивно. Увидела в группе некоторых людей, почему они пришли только тогда, когда мы выезжаем? Почему их не было на инструктажах? Почему они не должны знать, куда прятать кошелёк и какие кровопийцы все капиталисты?
При виде этих людей я начинала вести дурацкие и глупые разговоры, ну такие глупые, чтобы они поняли,что из меня никакого перебежчика не может быть, что ему лучше бояться за молчаливых людей.

Страх попасться шпиону заставил врать

Риина Кассер (1960 г.р)
летом 1984 года я была в студенческов стройотряде в Чехии.Как то раз мы сидели в пивнушке за длинным столом. Напротив нас была супружеская пара из Голландии. Впервые в жизни я взглянула в глаза ,так называемым,настоящим иностранцам. И появился небольшой страх, вдруг они начнут с нами разговаривать. Так и случилось.
Страшно было потому, что рядом со мной сидела девушка, которую мы подозревали как шпиона. Так говорили, что в каждом стройотряде есть шпион. Между собой мы обсуждали, кто же это может быть.
Так я отвечала на вопросы иносранцев, в то же время контролируя свои ответы. Чтобы мой разговор был достоин ответов советского человека, короче я врала.
Например на вопрос, что я куплю себе в Чехии, ответила, что пластинки и книги. В действительности я купила детскую одежду, обувь, косметику, ручки, линейки и много другого товара. Но я не осмелилась это рассказать, поскольку так я оставлю впечатление, что в магазинах СССР этих вещей нет в продаже.
Очень напряжно было контролировать каждое предложение, я аж вспотела. Возможно, что даже без причины. Голландцы выли очень дружелюбны и дали мне на память пять гульденов. Эти деньги лежали у меня как знак о наличии свободного мира.