История надежды

Ты подобрал меня совсем малышкой. Я отчетливо помню ту январскую ночь. Неописуемо сильная метель крайнего севера, жадно сквозившая через множество прощелин моего полуразваленного дома, медленно но верно посыпала комнату снегом. Появлявшиеся снежные вихри кружились, будто вытанцовывая Вальс-Бостон и, падая на пол, мгновенно исчезали. В ту ночь было настолько холодно, что казалось, будто природа начала за что-то мстить жителям нашего богом забытого села, с говорящим названием Надежда, не оставляя никаких надежд на выживание.

Моя судьба начала складываться трагически на первых этапах моей жизни: мать вышла из дома на несколько минут, но по прошествии вот уже нескольких дней так и не вернулась. А своего отца, как и своих братьев, я никогда не видела.

Ближе к полуночи ветер разбушевался настолько, что дом буквально начало кренить из стороны в сторону, как механический маятник. Финальным событием стало то, что оконная рама комнаты, где находилась я, не выдержала силы ветра и стремглав влетела в комнату, разбившись о стену на маленькие осколки стекла и куски трухлявого дерева. Через высвободившийся оконный проём, с немерной скоростью комната начала покрываться снегом. От страха я начала кричать. Кричать так громко, насколько я могу это сделать.

Спустя три минуты я перестала чувствовать свои конечности. Мой желудок, которой вот уже несколько дней не знал вкуса еды, перестал издавать журчания голода и наконец притих. Я больше не могла кричать, издавая вместо ора лишь сиплый хрип. В горле всё пересохло, в глазах постепенно начало темнеть.

Но даже тогда, когда я чувствовала, что всё предопределено и через несколько секунд моя жизнь прервется, я не теряла надежды на спасение. Из-за детской наивности я верила во что-то сверхъестественное, что поможет мне и вытащит меня отсюда.

Вдруг симфония ветряного оркестра начала перемешиваться со звуками шагов, доносившихся со стороны улицы и решительно приближавшихся в мою сторону. Как только шаги прекратились — тотчас мой слух пронзил грубый мужской голос, который я уже практически не слышала. Я потеряла сознание.

Нежные лучи солнца, сочившиеся в мои глаза, буквально вынудили меня открыть их. Я очнулась в уютной и светлой комнате, бережно накрытая небольшим шерстяным одеяльцем. Первой мыслью проскользнуло то, что я в раю. Но оглядевшись я поняла, что это был не рай, а нечто большее. Я начала осматривать комнату, которая была на редкость прибрана и ухожена. Её стены были чуть более, чем полностью обвешаны картинами, оставляя лишь небольшие пробелы для подсвечников и подставки для керосиновой лампы. На комоде лежали две стопки книг, кучка небольших клочков бумаги и полупустая банка с чернилами. Слева от комода стояло кресло-качалка с небольшой самодельной подушкой.

Пока я пыталась осознать случившиеся — в комнату вошел ты: мужчина лет пятидесяти с очень добрыми глазами, одетый в тельняшку и фиолетовое трико. Увидев, что я в сознании и добром здравии, твое лицо воссияло широкой улыбкой, а твои уста вымолвили до боли знакомым грубым голосом, слова: «Надя. Тебя будут звать Надей. Надеждой». Не убирая улыбку с лица, ты поспешно вышел из комнаты. Спустя пару секунд послышались звуки глиняной посуды и я почувствовала легкие запахи свежеприготовленной еды.

Ты меня кормил и всячески за мной ухаживал, будто за своей дочерью, которой у тебя никогда не было. Но зато у тебя был сын, которого звали Сашей, которым ты очень гордился и о котором много рассказывал. В первый же вечер ты зажег лампу, сел в кресло-качалку, взял в руки подушку и стал посвящать мне истории своей жизни: про давно забытое детство, про шальную юность, про единственную любовь и конечно же про Сашу. Мне было грустно слышать твои истории о том, как твоя жена бросила тебя с сыном несколько лет назад, уйдя к офицеру. Особенно мне стало грустно после твоих слов, что пять месяцев назад ты отпустил своего единственного сына на войну. Ты говорил о нём с такой гордостью и энтузиазмом, как ученый рассказывает о своем величайшем изобретении всей жизни, которое способно изменить мир.

В тот день я узнала и то, как ты нашел меня. Каждый вечер, не смотря на степень озлобленности погоды и самочувствия, ты ходил на железнодорожную станцию, что расположена в пятнадцати километрах от дома. Именно там ежедневно проезжали поезда, сбрасывая пачки писем с фронта, для последующего распределения в Норильск и близлежащие населенные пункты, коим из них являлось и наше село. К слову сказать, село Надежда состояло всего из десяти домов, половина которых были давно заброшены, а в остальных проживали свои последние месяцы жизни одинокие старики, о которых все давно забыли. Именно поэтому, громкие крики распределителя: «письмо Надежды, забирайте» означало то, что это письмо адресовано тебе. Тому самому мужчине с чертовски добрыми глазами, и никому больше. В тот вечер, как и всегда, ты в надежде ждал письмо от Саши. Убедившись, что в этот раз для тебя писем нет, ты побрел обратно. Время шло к полуночи, когда ты вернулся в свое село. Необычайной скорости ветер сваливал тебя с ног, но ты поднимался и шел дальше. Проходя мимо очередного дома, ты услышал шум бьющегося стекла и жалобные звуки, молящие о помощи. Твое доброе сердце, даже не колеблясь, направилось в сторону дома, во имя спасения.

Мне нравились наши ламповые беседы тихими зимними вечерами. Частенько ты доставал из комода небольшую стопку писем, полученных с фронта, садился на свое любимое кресло-качалку и перечитывал письма снова и снова. Когда ты клал письма обратно в комод, из твоих глаз всегда струились слезы, которые ты всячески пытался от меня скрыть. Ты продолжал свои рассказы до тех пор, пока не замечал, что мои глаза уже закрылись и лицезреют не твой лик, а сладостные сновидения. Тогда ты поворачивал свое кресло к окну, затухал лампу, клал подушку под голову и качаясь, мечтательно смотрел на ночное звёздное небо, сияющее тысячей ярких звёзд, иногда шепотом что-то приговаривая.

Время шло. Холодная зима сменилась на редкость дождливой весной, которую сменило теплое лето. Когда холода и грязь прекратились, на вокзал мы стали ходить вместе. Мы не расставались ни на час, проводя всё время в совместной компании друг друга.

«Надежда, пошли за мной», — сказал ты мне однажды, перебирая связку ключей. — «В довоенный период, отец и сын из небольшого села славились торговлей картинами. Сын был большим мастером в деревообработке, потому вытачивал рамки идеальной грации, а отец прекрасно рисовал маслом. Раз в месяц они ездили в Норильск, где выгодно продавали написанные ими картины как ценителям, так и простым обывателям. Нередко они преподносили в дар свои картины школам и детским домам. Дела шли отлично, но после сорок первого года людям стало далеко не до картин, посему их маленькое дело кануло на днище пучины». Ты высказал эту историю с нескрываемой грустью, когда открывал амбарный замок чердака. После того, как дверь распахнулась, — моему взору было представлено великое множество картин необычайной красоты и красочности, от мала до велика, покрытые немалым слоем пыли. Оказалось, что картинами, мирно висевшими в комнатах дома, была лишь малая часть из всех произведений двух мастеров. Вся основная масса работ пылилась здесь, на чердаке. Я застывала перед каждой работой, внимательно всматриваясь во всю их красоту и неоспоримое изящество, которое невозможно затмить пылью.

Прошло два года. К сожалению, наш мир устроен так, что гармония не вечна. Мы находились во дворе, когда это произошло. Я как всегда игралась, а ты колол дрова, запасаясь оными на зиму. Мы всегда внимательно слушали сводки Совинформбюро, которые читал мужчина с грамотно поставленной речью. В ходе очередного прослушивания сводок, диктор сказал то, что вынудило тебя бросить топор на землю: «В ходе боевых действий, пятьдесят восьмая танковая бригада потерпела колоссальные потери личного состава». Именно цифра пятьдесят восемь всегда вертелась в твоей голове, так как упоминалась в каждом письме.

«Письма Надежды» поступали строго раз в три-четыре недели, но с этого момента внезапно прекратились. С того времени я больше никогда не видела улыбку на твоем лице. Ты перестал разговаривать, стал малоподвижным и замкнутым. Всё время смотрел в окно, сидя на своем кресле-качалке, будто кого-то ожидая. Иногда ты доставал дрожащими руками письма из комода, насквозь пропитанные слезами, и по нескольку раз шепотом перечитывал. Мы ходили на вокзал заранее зная, что писем больше не будет. Но нас не оставляла надежда.

Через семь месяцев, в первой половине мая, диктор объявил, что Германия безоговорочно капитулировала. Ты посмотрел на меня, но в твоих глазах ни на секунду не промелькнула искорка радости. Ты встал со своего кресла и вышел из дома. Вернувшись спустя минуту, ты держал в руках огромную бутыль жидкости необычного цвета. К слову сказать, до этого дня я никогда не видела тебя пьяным. Но всё когда-то случается впервые.

Спустя три недели снова наступило лето. Я стала часто прогуливаться в лес, особенно по утрам. Мне нравилась лесная фауна, но истинной целью моих походов всегда являлся незабываемый запах сосен. Я возвращалась к полудню, аккурат в тот отрезок времени, в который ты ненадолго приостанавливал распитие самогона.

Однажды, вернувшись с очередной утренней прогулки, я села на стул и начала смотреть на тебя, не зная как и чем тебе помочь. Спустя несколько минут безмолвия, внезапно ты сорвался с кресла и, пошатываясь, направился на кухню. Я пошла за тобой. Ты начал готовить, не смотря на раннее для обеда время. Твои движения были небрежными, руки судорожно тряслись. За десять минут ты умудрился уронить черпак с десяток раз. Завершив все дела, ты неуклюже побрел обратно. Не дойдя два метра до своего излюбленного кресла, ты упал. Твое сердце перестало биться, дыхание остановилось. Предчувствовав неизбежное, ты позаботился обо мне, собрав последние силы, чтобы ближайшие несколько дней я не знала голода. И это единственное, что ты смог в тот момент предпринять.

Я легла рядом, обняв тебя и плача, вспоминая радужные фантасмагории, сотканные из сотен воспоминаний, витающих вокруг нас: моё спасение, наши каждодневные походы на вокзал, беседы под тусклым светом керосиновой лампы, твою улыбку и очень добрые глаза. Глаза, которые всегда были полны надежды. Надежды, которая была потеряна в одночасье.

Спустя два дня, обычным летним вечером, дверь дома резко открылась и предо мной стал образ молодого парня, китель которого был полностью обвешан наградами. Я опешила. Он идеально подходил под твое описание Саши, которое я слышала не раз. Я сразу поняла, кто этот вечерний гость. Глядев минуту на бездыханного мужчину и меня, его глаза наполнились грустью, он кинул вещевой мешок на пол, вышел из дома, сел на скамью и схватился за голову. Я чувствовала, что в этот момент все грёзы, обвивающие его, улетали в небытие.

Александр забрал меня к себе. Я стала неотъемлемой частью его семьи. Спустя время я поняла, что это необыкновенный человек. Село, не подающее дальнейших надежд на восстановление, начало расцветать с каждым днём. Два года назад он собственными руками построил целый музей — выставку твоих с ним произведений. Чтобы лично прикоснуться к прекрасному, к нам начали стекаться люди не только с Норильского района, но и со всего Красноярского края в целом. Село начало становиться всё известнее, посему заброшенные дома постепенно начали заселяться новыми жителями, зачастую молодого и среднего возраста. Да и новые дома появлялись, словно грибы после дождя. Спустя небольшое время, твой сын нашел свою любовь и обзавелся дочерью, которую они нарекли прекрасным именем: Эля.

Сегодня 30 июля 1951 года. Четвертый день рождения Эли мы отмечали на природе, развернув небольшой пикник недалеко за городом, даже не подозревая, что нас там ждёт.

Они пришли из леса. Четыре лесных волка стояли в ста метрах от нас, смотря в нашу сторону с нескрываемо озлобленным видом. Даже с такого немалого расстояния мы отчетливо видели, как их зубы скалились в предвкушении свежей добычи. Мы замерли. Прошло всего несколько секунд, когда они сорвались и помчались к нам. Саша закрыл собой жену и дочь. Прятаться было некуда.

Я сразу поняла, что должна сделать. Моё сердце, даже не колеблясь, направилось в строну приближающихся волков, во имя спасения. Издавая громкий лай, я бежала навстречу четырем грозным хищникам.

«Надежда, вернись!» — послышался знакомый голос позади. Но я даже не думала возвращаться.

До того, как меня свалили с лап на землю, я успела перегрызть глотку одному волку, который сразу начал корчиться в муках предсмертной огонии, издавая ужасающие звуки. После моего падения я внезапно почувствовала слабость. Подо мной начала появляться возрастающая лужа крови, боль была просто невыносимой, куски моей шерсти витали в воздухе. Волки кружили вокруг меня, будто вороны над падалью. Перед моими глазами начали мелькать счастливые моменты жизни, которые дарил мне ты. Я ярко вспомнила ту январскую ночь. Ту ночь, когда я надеялась на то, что я выживу, наивно веря в невозможное. И невозможное случилось. Еще я вспомнила то, как ты попросту потерял надежду. Ведь если бы ты не сдался, если бы ты продолжал надеяться и верить, что твой сын вернется — чудо бы случилось: ты бы застал живым его возвращение. К своему удивлению, я осознанно начала верить в свою победу. Верить в то, что мне удастся победить озлобленных зверей, и пусть ценой победы станет моя жизнь. Превозмогая боль и слабость, я уверенно встала на лапы.

Когда четвертый волк, хромая и корчась от боли, скрылся в лесу, — на поле битвы уже бездыханно лежали тела трех волков и собаки.

Последующие дни Эля много плакала. Не смотря на очень юный возраст, за эти годы она сильно привязалась ко мне. Ведь я всегда была рядом, словно страж. Честью моей было защитить её и всю твою семью в оплату за то, как ты защитил меня.

Меня похоронили рядом с тобой, со всеми почестями, как неотъемлемого члена семьи. Однажды ты уже потерял Надежду, но с этих пор она вечно будет рядом, ни на мгновение тебя не покидая.