Отец

               
 Вот и Германия! Эля видит всю эту нероссийскую красоту, - горы,замки, сказочные домики в садах по берегам  рек - и чувствует, что не зря она, наконец,  поехала в это путешествие, - даже народ здесь,  совсем нероссийского вида,  ей импонирует, оказывается,  больше,  своими типажами мужчин и женщин. Они все  кажутся Эле красивее, даже благороднее, чем большинство ее соотечественников: носы прямее, лица не скуластые, выражения их приветливее…  Тут-то  и ощутила свое кровное родство с ними, немцами, она,  Эльфрида!  Как она была недовольна своим именем раньше,  просила называть ее просто Элей! При получении паспорта она, правда,  не стала  ничего менять,  хотя ее имечко звучало диссонансом в сочетании с ее фамилией, вернее,  фамилией отчима, -  Ковригина. С материнской девичьей фамилией шведско-финского происхождения, - Мюллер, -  ее имя лучше бы звучало, но Эля не стала перечить воле матери: та  не хотела  онемечивать свою дочку. В быту - Ковригина Эля,  - это звучало совсем неплохо, а  когда доходило до анкет, Эля ссылалась на финское происхождение матери, хотя народ  иногда  пытался трактовать  материнскую  фамилию как еврейскую. Но большого значения никто не придавал всем этим нюансам, и Эля благополучно так и  проживает всю жизнь,- даже   другую русскую  фамилию,  -  мужа, -   отдав детям.
 Эля сейчас  упивалась  атмосферой всех сопутствующих путешествию явлений: прекрасного климата, сказочных пейзажей, невиданного ею комфорта в домах, но ловила себя на несбыточном, подспудном, почти параноидальном  желании  увидеть  где-нибудь на улице или в кафе,в казино или на концерте - немолодого мужчину, старика, на которого она была бы похожа, своего отца. Она все ждала его явления здесь, на улицах Баден-Бадена, даже в здешних купальнях древних минеральных источников Каракаллы, среди голых мужчин и женщин, - такой он бы мог быть  - маленький, располневший или вон как этот,  иссохший  лысый  старичок, -  если бы он был жив, ему было бы всего 95 лет, -  живут ведь люди и дольше, -  здесь, в Европе,  вон сколько долгожителей!
  Она себя не помнила без отца. Он был всегда с ними, - матерью, братом, с нею. Но «добрые люди» ей, еще маленькой, рассказали, что отец  ей не родной. А где  же тогда родной? Мама сказала, что он погиб на войне.  Да  ведь  у  них   с маленьким братцем есть папа!  А вот у Гены, соседа, нет, и у Лизы нет никакого папы, и у Толика,  а у нас есть, и он все умеет делать, и всегда помогает маме.Так рассудив, маленькая Эля  не стала  горевать, что папа не родной,  и  вспоминала об этом, только если братцу дарили больше подарков, чем  ей. Правда, взрослея,  подростком,  она уже  ревностнее следила за мерой отцовских чувств к себе и брату и  отмечала с горечью их видимую разницу. А в детстве она ее не видела, нянчилась  с малышом под музыку немецких фокстротов и маршей или финских лютеранских богослужений, которые папа выискивал для мамы по радиоприемничку. Особенно весело у них  было по воскресеньям:  перед  этим, в субботу,  мама с Элей  прибирались в комнате, а  если было их дежурство,  во всей коммунальной квартире, - с огромным коридором, умывалкой, двумя туалетами, кладовкой.  Потом мама готовила воскресный обед с пирогами, компотом.  В воскресенье, убегавшись с соседскими ребятами во дворе и по улицам, Эля пила какао с остатками пирогов и задремывала под папин баян и пение мамы с гостями. Мир, уют, чистота, трудолюбие взрослых, - в этой атмосфере их семьи не было места для дурных помыслов, и Эля росла энергичным и жизнерадостным человеком. Эти качества помогали ей преодолевать все трудности, связанные  с  материальной ограниченностью  их существования: не было денег на ее  музыкальное образование, - она шла в хоровой кружок; не было средств на велосипед, - Эля бегала в легкоатлетичекую секцию, не было денег на книги, - к ее  услугам библиотеки,  и так во всем, даже в нарядах, - соседская портниха  ей не за дорого такое  тафтяное платьишко смастрячит, что всем  на удивление!
 На лето, вместо пионерского лагеря, который тоже денег стоил, хоть и небольших, но не лишних, Элю отправляли в деревню  к маминой сестре. Здесь,  под присмотром  строгой тетки, тем не менее, воля была вольная для детского познания мира: тут тебе и река, и лес, и  мир животных, - домашних и диких. И друзей тоже ватага. С ними Эля где только не носилась, - по ягоды и грибы, за жмыхом  на скотные дворы, за горохом на  совхозные поля, помогали дружно  на сенокосах, объедались черемухой, горохом, пробовали на вкус все, что только можно оторвать, сорвать, поднять с  земли. Купались до посинения, катались на единственном на всю кампанию велосипеде, а  на зимних каникулах  еще и на дровнях. Это были небезопасные опыты, но полезные для закалки физической и моральной. От них оставались шрамы, синяки, иногда были  недомогания с желудком или простуды,  бывали  недоумения и психологические, когда она сталкивалась с обманом или несправедливыми обвинениями товарищей, но обходилось без серьезных последствий, - помогали крепкая крестьянская порода и удача.
 Когда родители   с братцем приезжали в деревню  навестить дочку  и  родню,  то  обязательно  топили баню, а после накрывался  праздничный стол  - с привезенной  бутылкой, обязательной яичницей, ну, и конечно, картошкой, жаренной на шпиге, солеными огурцами, квашеной капустой, грибами. Для детей стоял  домашний квас, надо сказать, достаточно  хмельной.
 Эле было уже лет 12, когда однажды во время послеобеденной прогулки по деревне, мама показала на  дом, в котором жил один из товарищей Эли, ее ровесник,  Сашка, симпатичный, -  голубоглазый, светловолосый, ну, как  почти все  тутошние ребятишки, и сказала, что у него папа – немец. Эля удивилась, а мама прибавила, что такие, как Саша, с отцами-немцами, в деревне еще есть. Они  родились после ухода немцев, еще в 43-м и 44-м  годах. Своих отцов они не видели и, наверно, не знают, что они немцы.
 - Кто еще? Да вот  и ты! – тихо  ответила мама на Элин  вопрос.
  Эля, помнившая, что ее родной отец погиб, поняла, что это была  не вся правда о нем: только сегодня мать решила сказать об этом.
- Так… Он… жив? –  спросила  она почему-то шепотом, хотя они гуляли вдвоем далеко от домов.
- Неизвестно, - тоже тихо ответила мама.
  «Ведь немцы были враги! Как же мама и другие могли с ними заводить отношения, да еще и детей от них рожать?» - это был для девчонки удар посильнее какого-нибудь падения  с велосипеда или с дерева, и она не сразу от него оправилась.
 В тот день Эля  не выходила к друзьям и тихо провела время  с шестилетним братцем, а назавтра  попросилась домой, и они всей семьей уехали  в город, откуда Эля вернулась потом в деревню  более  серьезной и взрослой, и сначала  даже сторонилась  Сашки.  Потом все стало по-прежнему в ее отношениях с миром,только стала больше читать на немецком, к которому обнаружились большие способности,  хотя   профессией  своей   сделала  финскую филологию и этнографию, после университета сначала работая в Публичке, а позже  изучая их  и преподавая  на языковых курсах.
  Она на маму перестала коситься после того, как с мамой вдвоем  они  еще не раз поговорили о войне и об Элином отце, молодом немецком офицере. Его звали Карл. Он жил у них в избе, крепкий, невысокий, голубоглазый и светловолосый, энергичный. Был аккуратным, даже щеголеватым,  любезным и с нею, и с родителями - стариками. Мама, тогда 17-летняя девчонка, выучившая  немецкий язык в школе, говорила на нем все лучше. Карл организовывал для молодежи, немецкой и сельской, танцы в бывшей школе, - под патефон.  Туда приходили девушки и парни, мальчишки и девчонки, немецкие офицеры и солдаты. Так  мама  и «станцевалась» с Карлом. Она, местная финка, у которой  до войны в родне за нерусское происхождение  были  и преследования  и потери от  советской власти, не воспринимала враждебно своего кавалера, как и многие  другие ее сверстницы,  -  местные девчонки и молодые женщины, -  они  не считали врагами этих немецких парней, гораздо более вежливых и галантных, чем свои.  До ухода немцев они проводили много времени в их кампаниях, с угощением коньяком, шоколадом,  под губную гармонику или патефон, фотографированием и дарением  фото. У маминой сестры на чердаке еще долго хранились эти снимки, но фото Карла там не было. «Ты – вылитый Карл, и фото не надо, - и глаза, и брови,и большой лоб, как у него», - говорила мама. Эля теперь даже вспомнила, что в детстве как бы случайно мамины подружки, ее няньки, называли ее иногда немецкой куклой, а она не придавала тогда этому никакого значения...
 Почти два года стояли немцы у них в деревне. Перед тем, как они  стали отступать, мама сообщила Карлу, что она беременна. Тогда  он сказал, что  после войны они поженятся, и мама  верила ему. Но когда немецкой армии  все-таки пришлось уходить, и Карл стал с ней  прощаться, он уже ничего не обещал ей, а взять с собой ее, бывшую на сносях,  не мог, только попросил,  если родится сын, назвать его Гербертом.  Мама родила Элю, когда фронт был слышен уже издалека.
  После войны, понимая, что ждать Карла бессмысленно,  мама вышла замуж за демобилизованного стройбатовца,и вместе с Элей они уехали в Ленинград, на стройку. Потом  мама родила еще сына, а позже,  когда дочке любимые родственнички сообщили, что у нее не родной отец, мать, не покривив душой и не входя в подробности, сказала, что тот погиб. Она и, правда,  так думала, -  иначе Карл  разыскал бы  их  с дочерью, хотя надеялся, что родится сын. И вот теперь мама  все-таки сказала  Эле о ее настоящем отце!
  Эля не стала доискиваться ни в каком архиве и  ни в какой эмигрантской службе  следов родного отца, даже когда это стало возможным. Она посчитала, что если  он остался  жив после войны и  не  разыскал их с мамой, значит, на то была высшая воля. А о его смерти она не хотела знать. Мать помнила, что отец родом из Баден-Бадена, и Эля, когда мамы уже не было  в живых, все-таки  сколотила денег на тур в эти места. Теперь, с  такими вот размышлениями об истории своего рождения  Эльфрида  бродила по Шварцвальдским  окрестностям в полу - мистическом ощущении связи с местными пейзажами, в бредовой, тайной  надежде увидеть своего отца…
   Уже собираясь улететь из  Германии, ей полюбившейся навсегда, она в тиши одного из бессчисленных залов  ожидания огромного аэропорта  во Франкфурте  еще раз мысленно, бессловесно  воззвала к душе своего отца, уверяя в прощении  и прося  его благословения. Пока она бродила здесь по горам и долам, городам  и замкам, храмам и музеям,  осенняя погода  была  теплой и  солнечной, а сейчас при расставании с Германией, дождь за огромными стеклами лил как из ведра, будто  плакал за нее и ее маму, за всех военных сирот и вдов.

Лахти. 2012      

 

               


Рецензии
Я думаю "хорошие" немцы за время оккупации оставили в России много таких
ЭЛЕЙ. Большинство родившихся в 1942-1944 годы скорее всего "подарки" от немецких оккупантов.Интересно бы увидеть статистику.Но женщины навряд ли признаются об этом.

Михаил Ганкин   12.09.2015 08:14     Заявить о нарушении
Михаил,этих женщин с "подарками" не стоит осуждать. Наша "доблесная" армия бросила народ на произвол и разграбление немцам, а сама откатилась до Волги. Извините за вклин!

Николай Кокош   20.11.2018 10:00   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.