Поэзия и картошка. Полемические заметки

Маяковский рассказывал о том, как он работал над стихотворением «Сергею Есенину»,
явившимся откликом на самоубийство поэта.

О Есенине я до той поры ничего не слышал.
Его книг не издавали, в школьных программах он отсутствовал.
Маяковский писал о Есенине с ноткой снисходительного пренебрежения. Мол, талантлив от природы,
но пьяница, своё дарование променял на водку.
Выросший в барачном заводском посёлке, где пили в тёмную голову, где ссыльные плакали по ночам,
страдая от жестоких приступов малярии и безысходности, я поверил Маяковскому.
Имя «забулдыги» Есенина меня даже не заинтересовало, а если и вошло в сознание,
то только как поэтический казус.

И как же велико было потрясение, когда я впервые услышал стихи Есенина!
Дело происходило в студенческие годы на сборе хлопка.
После изнурительного хождения по полям, в вечерние часы, преподаватели баловали нас поэзией.
Один из них – некто Неверин – рискнул прочесть Есенина.

Поэт только выходил из небытия. Его стихам ещё предстояло вторичное возрождение,
воскрешение из пепла, триумфальное шествие, покорение сердец.
Тогда же это были первые шаги на пути к всеобщему признанию и оглушительной славе.

Стихи Есенина поразили меня.
Лёжа в старом сарае на походной постели хлопкового беспредела я размышлял.
Почему, думал я, эту красоту, эту нежность, эту необыкновенную искренность прятали от нас,
как нечто постыдное и даже враждебное. Я пытался найти ответ. И не мог.
Ведь я ещё не знал о принципе картошки, когда насаждается то, что выгодно властям
и замалчивается иное, не соответствующее велению времени, привязанному к политической идее.

Прошли годы. Многое изменилось.
Вернули из небытия не только Есенина. Вернули весь серебряный век.
Любой школьник знает, кто такие Гумилёв и Цветаева.
А ведь было время, когда их поэзия переписывалась от руки
и передавалась только доверенным людям и под большим секретом.

Быть может, я выскажу сейчас крамольную мысль.
Но я должен поделиться своими сомнениями и тревогами.

Да, времена изменились. Но принцип картошки во многом остался.
Борис Пастернак отозвался с неодобрением об отношении к Маяковскому.
Сегодня, как мне кажется, самого Пастернака насаживают подобным же образом.
Бесконечные, во многом даже неоправданные издания, огромные тиражи.
Как же – Нобелевский лауреат, автор некогда крамольного романа, страдалец за идею.
Времена изменились. Чёрное стало белым, белое – чёрным.

Не секрет, что популярность Пастернака на Западе носила не характер творческого откровения,
она отражала вполне объяснимый идеологический интерес.

Я часто думаю о странной избирательности премии имени Нобеля.
Конечно, Борис Пастернак – хороший поэт, но, на мой взгляд, не вселенского масштаба.
Стоять ли ему среди самых избранных, в одном ряду, например, с Буниным?
Только время может дать на этот вопрос убедительный и обоснованный ответ.
Пока же торжествует идеология.

Вернусь в свои студенческие времена.
Девочка с нашего факультета ездила с делегацией молодёжи в Польшу.
Там она проштрафилась, закрутила роман с гидом, поляком.
Польша, к тому времени, медленно двигалась в сторону, враждебную коммунистическим установкам.
В ней росли неприемлемые для советских властей идеологические тенденции.
В частности, поляки издали крамольную книгу Пастернака «Доктор Живаго».

Девочку, которая написала своему польскому другу глубоко интимное письмо,
жестоко пытали на общем факультетском собрании, смакуя глубоко личные подробности,
типа: «Милый, ты помнишь, как я отдала тебе своё счастье под ёлочкой»

Девочка рыдала, она находилась на грани суицида.
С обличениями выступал представитель небезызвестной Конторы.
Его пылко поддерживали комсомольские активисты.

А в чём была суть инквизиции?
В том, что гид между поцелуями зачитывал своей возлюбленной отрывки из крамольного произведения Пастернака.
Сегодня это кажется диким.
Ведь Пастернак имеется почти в каждом просвещённом доме. Его насадили невиданными тиражами.
И что? Поэтическая картина современности стала яснее? Отнюдь.
Белые пятна были, белые пятна остались.
Правда, иногда с иными идеологическими знаками. Объективности как не было, так и нет.

Я часто спрашиваю себя, почему так несоразмерно мало издают великого Твардовского?
А ведь могла найтись более достойная кандидатура на Нобелевскую премию?
Не дали! А что послужило причиной? Политические и низменные человеческие игры.

Давно не вижу на прилавках магазинов поэтических сборников Дмитрия Кедрина и Владимира Луговского,
Николая Глазкова и Иосифа Уткина.
Где учитель моей поэтической молодости великолепный поэт и переводчик Семён Липкин?
Можно назвать и другие имена.
Пусть их немного, но без этих имён подлинная картина искажена и даже смята.

Нельзя в поэзии использовать метод картошки и насаждать одно в ущерб другому,
не менее значимому и достойному.

Как-то я разговорился с одним старым книголюбом, большим знатоком литературы.
Он сказал фразу, которая меня поразила:
- Времена меняются, режимы меняются, а Писемского не издают.
Как верно!

Наша культура, наша литература, наша поэзия вовсе не однобоки.
Такими их делают люди, руководствующиеся соображением сиюминутной выгоды
и приспосабливаясь к конъюнктуре.

Я хочу сказать этим людям:
- Перестаньте уже насаживать Пастернака, как картошку!

И дело вовсе не в Пастернаке.
Дело в принципе.

                Р.Маргулис