Богиня из Степного

Венера Цыганкова.Весна 1945 года.

Всю жизнь она жила под чужим именем. Уж больно непролетарским казалось то, которым нарёк её дедушка, полный георгиевский кавалер Цыганков Иван Ерофеевич. Такое в стране победившего социализма только для безрукой мраморной богини в столичном музее пригодно или, грех сказать, для непотребной болячки. Так что, несмотря на документы, величали маленькую шуструю фэзэушницу Венеру Цыганкову попросту: Верой. А что – и это хорошее имя! Правильное. Ею ведь, верой, одной, почитай, и жили. Ей и спасались в лихую годину. Верой, а не трескучими газетными передовицами и решениями очередных пленумов ВКПб…

Михаил Цыганков за юную Марысю по большой любви шёл. Даже вопреки отцовой воле. Иван Ерофеевич чего противился – уж больно бедна семья была у невесты. Одно слово – голодранцы. Не пара. Смягчился только, когда увидел, что душа и руки у невестки золотые. Да когда долгожданная внучка на белый свет в 28-м появилась. Сам ведь в былые годы несбыточно мечтал о дочке. И чтоб непременно Венерой величали – уж больно по душе пришлось имя. Да, видать, не судьба. А сын угодил. Побаловал к старости родителя.

Только и большой любви порой край до срока приходит. Венере тогда едва десять лет было. Они с мамой в бараке жили. У Мокрянского карьера. На нём мама и работала. А отец, Михаил Иванович, в военно-технической академии РККА обучение проходил. В далеком Ленинграде. Женщину там встретил.

Известное дело: длинные версты промеж близких людей да долгое время порознь укреплению любви не способствуют.

Скрывать измену не стал. Приехал в Запорожье. Перед женой повинился. С дочкой простился. Всё её за ручку маленькую держал, целовал да ласково по голове гладил. Денег, сколько было, все мамке оставил. Дело конечно нужное. Только разве деньги человеку достойная замена?

 Спешил папка. И побывка к концу шла, и новая жизнь торопила. У женщины той, Антонины, сказывали, вскорости сын родился, брат Венерин сводный. Анатолием назвали.

 А чуть погодя и мама Мария замуж вышла за хорошего человека. Отчим, Григорий Иванович Стрельченко, тоже на карьере работал. У него дом в Степном был. Хозяйство. Туда и перебрались со временем. Ещё один брат у Венеры родился. И тоже Анатолий. А потом и сестричка – Валентина.

Всё бы хорошо, только вскоре война началась. Григория Ивановича на фронт забрали. Так больше и не свиделись. Никогда. Погиб в сорок втором под Сталинградом. А в документе, что позже в военкомате выписали, сказано – пропал без вести. Как же так случилось, что сгинувших без следа в Красной Армии тысячи оказались? Оно хоть и война, но человек ведь не иголка, чтоб пропасть бесследно. Это, выходит, писали, что б власти вдовам на сирот малых за погибшего защитника отечества не платить.

И отцову новую семью беда не минула. Антонина от голода в блокаду умерла – до последнего дня крохи свои жалкие сыну отдавала, а себя, значит, не сберегла. И мальчонка бы не выжил, да к счастью, отец с передовой на денёк вырвался. Хотел семье гостинцев передать – сухарей немного да концентрат пшоный, а тут такое дело…

Просидел, сгрёбши сына в охапку и кутая в шинель, незнамо сколько без слёз над остывшим телом жены, отвёз её в саночках на Пискаревку и на фронт вернулся. Благо до передовой три трамвайные остановки – пешком с передыхом, чтобы отдышаться, – полчаса не более по времени всего. И сына с собой забрал. Так до конца войны с сынишкой в одной части и пребывали.

А Венера с мамкой и мелюзгой в Степном под немцем оказались. В оккупации. Венера сперва ещё немного в школу ходила, а как директор Коцюба, что раньше всегда портреты Вождя и красные знамёна по классам развешивал, с полицаем в класс зашёл да ехать в Германию на работы для победы великого Рейха над сталинскими жидобольшевиками стал агитировать, ходить перестала.

 Из дома не выходила, пряталась, чтобы не увезли. А ещё при ходьбе на людях, коли доводилось, стала хромать и ножку волочить – инвалидов, сказывали, в Германию не брали.

Осенью сорок третьего, когда Красная Армия наступала, у села бои были сильные. Люди всё больше в погребах спасались. А Венере любопытно было посмотреть. Выглянула осторожно. А вокруг – ад кромешный. Снаряды русских реактивных «катюш» прямо по немецким позициям у сельской окраины лупят.

Огонь. Дым. Дальше их дома перед кладбищем только три хатки да мельница располагались. Вот их огненным валом и накрыло враз. Разметало, словно и не было никогда. А потом красноармейцы в атаку пошли. А навстречу им немецкие пулеметы застрекотали. Не один на бегу спотыкался на пулю напоровшись, падал в раскисшую глину кто ничком, кто навзничь. Только на смену всё новые поднимались. К винтовкам штыки примкнуты, а рот криком изорван. А что кричат не слышно: то ли «ура», то ли по матери врага кроют.

Не выдержали немцы, побежали. А красноармейцы вдогонку. Один, мимо Венеры пробегая, облапил по-медвежьи да прямо в губы поцеловал. Она от испуга и неожиданности ему ручонками в грудь упёрлась. А он засмеялся, поцеловал ещё раз и отпустил. «Бывай, – кричит, – здорова и счастлива, красна девица. Не поминай лихом освободителя!» И дальше побежал. Молодой совсем, только колючий от щетины небритой и махоркой пропахший. Дай Бог, может, живой остался.

Весной 44-го Венера и ещё пятеро подростков из Степного решили поехать в Запорожье. Поступать учиться в ФЗУ от завода Коммунар. Приняли всех. Только форму не сразу выдали. Пришлось в своём ходить. У Венеры кофточка ситцевая ещё мамина довоенная и сарафан, сшитый мамой из суконного одеяла. А вместо обуви – распарованные солдатские сапоги. Один русский, а второй немецкий. Да ещё на пару размеров поболее чем надо. А для торжеств – платье из купола немецкого парашюта. Хоть и самокроенное, но по настоящему праздничное. Шёлковое. Одежонка, надо сказать, так себе. Только и у других не лучше. Так что никто не насмехался.

Занятия были с утра и до вечера. А обедать на завод водили. Другой еды не было. Хлебные карточки, ещё ой как не скоро получили.

И с жильём в городе было туго. Поселили в общежитии на Комсомольской 5. Стёкол в окнах нет, батареи холодные, и ни воды в кране, ни туалета в конце коридора. Коли нужда возникнет – во дворе колонка и дощатый хлипкий сарайчик на две кабинки. Поставили в комнате железную печь буржуйку, только где же дрова взять.

Решили жить прямо в цеху – там всегда можно найти местечко, чтобы поспать в тепле. Ведь и ветошь есть, чтобы укрыться, и ящики деревянные. А что немытые и чумазые – так ведь не на бал после идти, к станку.

К 45-му их учениками рабочих в 12-й цех направили. Цех особый. С военным караулом и входом по пропускам. Каждому рабочее место определили. Кто постарше да посильнее – к станку. А Венеру контролёром – измерительными приборами качество и точность выточенных трубок проверять. Дело ведь ответственное. Сдавать изготовленную продукцию военспецу поштучно под роспись.

Начальник цеха предупредил: если обнаружится брак, то не посмотрят, что малолетки, передадут дело в трибунал. А там милости или снисхождения по военному времени ждать не придётся. Или расстреляют, или срок дадут за вредительство. Пуще всего Венера этого боялась. И того, что мамку больше не увидит. Но обошлось. Все трубки ей промеренные оказались выточенными в точности до микрона. Сдала продукцию успешно, и даже благодарности удостоилась. Военспец по голове погладил. «Молодец – сказал, – дочка. Хорошо свое дело делаешь».

А то, что трубки эти для снарядных боеголовок предназначались, только после победы и узнали.

У них в цеху кумачовые лозунги висели: прежде всего слова Сталина, конечно, – «Враг будет разбит, Победа будет за нами» и ещё «Всё для фронта и Победы над врагом». Верой в скорую победу и жили, так что имя её скоро только так произносить и стали. Была дедовой гордостью – античной богиней Венерой, а стала Верой – силой и опорой всей огромной страны.

А о том, что долгожданная Победа пришла, узнала Вера, в час ночи, когда после смены на стол в каморке в углу цеха спать укладывалась. На том столе телефон стоял, вот директор завода всю ночную смену и обрадовал. Так что к утру и митингу общезаводскому не только норму дали, но и сирени успели нарвать. Праздник ведь. Да какой! Хоть всю жизнь проживи –второго такого не будет. Это Вера за свои сегодняшние восемьдесят четыре очень ясно поняла.


Рецензии