Двойники Рихтер - Гульд. Часть 2. Гленн Гульд

Гленн Гульд  - прямая противоположность Рихтеру. Субтильный интроверт  с признаками аутизма, который  нашел свой путь освобождения, как от недостатков в себе самом, в исполнительской деятельности, так и от того, что не любил.


Слишком эмоциональный и чувствительный к внешним факторам, чутко реагирующий на настроения публики и критику, на концертах он чувствовал себя жертвой, которую привели на заклание. Поэтому задолго до окончания своей концертной деятельности, в одном из интервью сказал, что закончит выступать, как только окрепнет материально настолько, чтобы позволить себе больше не концертировать.


Так и случилось - 10 лет спустя, хотя и на два года позже отмерянного себе самому концертного срока – не в 30 лет, а в 32. Но он не умер,  не стал отшельником, не затворился в слоновой башне, как пишут некоторые, а выбрал уединение,  как наиболее комфортный для себя способ существования. В результате освобождения личностной энергии, которая сковывалась публичными выступлениями на концертных подмостках, он стал во второй половине жизни тем, кем  хотел стать: свободным человеком, оригинальным музыкантом, эпохой в исполнительском искусстве, мыслителем и  философом со своим оригинальным видением мира музыкального и окружающего.


Интеллектуальная кабинетная деятельность его привлекала значительно больше, чем публичная, в любых ее формах. Она  всегда у него связывалась с соперничеством, к которому он никогда не стремился и избегал. Во второй половине жизни Гленн Гульд предстает совершенно живым, свободным и абсолютно современным, уже не боящимся высказываться и действовать так, как считал нужным.


Рихтер, в отличие от Гульда,  так и не смог снять с себя сковывающий его личность публичный панцирь. Личность великого пианиста раскрывалась и освобождалась только за роялем, да в одиночестве, или  когда выезжал на гастроли за границу.


Ему не хватало свободы, не хватало воздуха, он не был свободным человеком. Это чувствуется в его фигуре, монолитности, близкой к монументальности, в жестах и мимике.  Но он принял это как судьбу, как данность, не пытаясь ничего менять во вне.


Гульд Гленн вырвался из этой публичной зависимости, сформулировав свое личное музыкальное кредо и манифест, постепенно реализовав их, несмотря на критику, непонимание, неприятие и чуть ли не обвинения в психической ненормальности. Гульд Гленн смог позволить себе быть свободным. В этом его преимущество и отличие от  Рихтера.


Прослушав и прочитав записи его исполнений, его интервью и статьи (которых, кстати, у нас не так много),  а также комментарии о нем, Гленн Гульд у меня меньше всего ассоциируется с социальным анахоретом и  закрытостью. Это абсолютно живой, открытый человек, свободно высказывающий свои мысли и не только о музыке: он шутит, смеется, забавляется и играет по своим правилам.  Он – человек играющий, в прямом и переносном смысле. А кто и вызывает ассоциацию с затворником и закрытостью – так это Рихтер.


Гульд Гленн  любил чистый звук и интеллектуальный анализ, был гениальным системщиком  в области музыки, препарируя музыкальное произведение на отдельные звуки, отдельные фразы, изучая связи звуков и фраз, проясняя структуру произведения и делая ее прозрачной для исполнительства и слушателя.Этот метод он назвал аналитической ясностью.


Рихтер никогда не подходил к произведению аналитически, более того, он выступал против всякого изучения и анализа. Рихтер всматривался в произведение, Гульд – вслушивался, Рихтер включал сердце, Гульд – ум, Рихтер считал исполнителя зеркалом композитора, Гульд – экспериментировал и импровизировал, исполняя одно и то же произведение по-разному: то быстро, то медленно, сознательно отклоняясь от текста и шаблонного или традиционного исполнения, не признавая середины. Гульд Гленн был экстремистом. Он часто использовал монтаж записи, добиваясь наилучшего звучания, Рихтер – никогда. Он любил живые концерты.


Гульд в результате скрупулезной работы над собой выработал в себе многие качества, которых у него в первых выступлениях не было: устойчивость темпоритма, единую пульсацию звуков и фраз, отказ от традиционной легатности и педальности, взяв под контроль каждый звук и каждую фразу. Он оседлал свои недостатки, превратив их  в достоинства. То была школа собственного выстраивания и преодоления, попытка найти равновесие между эмоциональным и рациональным. Она ему удалась.


Но чтобы достичь такого равновесия, Гленн от многого в житейском плане отказался. Он, например, не любил, в силу особенностей своего характера и психологического строя, общения с людьми, потому что оно требовало слишком больших затрат энергии,  утомляло и выводило из равновесия. Любое общение требовало потом, как он говорил, восполнения  энным числом одиночества и уединения.  Существенным числом.


Гульд не любил своих выступлений на концертах, прежде всего, по причине дискомфорта и чувства соперничества, возникающих всякий раз, как он выходил на подмостки, сравнивая их с цирковой ареной (знаю эти чувства по себе, долгое время преподавательствуя). Он боялся обсуждений своей частной жизни и потому вел ночной образ жизни, выезжая из гостиницы, где жил, только по ночам.  Он был ипохондриком, боялся заразиться или простыть, всегда носил перчатки, даже в бассейне.


У него была своя манера исполнения, начиная со стула, который был на 20 см ниже обычного, сделанный его отцом еще в детстве, которому  он  ни разу не изменил. Это позволяло ему видеть клавиатуру вблизи и контролировать игру. В ходе исполнения он сам себе дирижировал и напевал, что происходило, по его словам, автоматически, но очень мешало в процессе записи. Он любил в музыке переходные фигуры, стоявшие между эпохами.


Он не любил исполнять произведения, специально написанные для фортепиано, а исполнял те, что были написаны для других клавишных инструментов: клавесина, органа, клавикорда.  Он был гидом в мире музыки всех эпох, некоторые считают, что в нем жила просветительская жилка.


Уйдя от живого исполнительства в концертных залах, он сосредоточился на звукозаписи и реализации своих идей. Это было очень органично для него и его психологического типа: тишина, уединенность, исполнение в условиях, не травмирующих психику,  отсутствие соперничества не только с другими, но и с самим собой, давали совершенной иной результат. Она давала возможность импровизации и достижения того качества звука, которого невозможно было добиться в концертном исполнении.


В студии можно было  уйти от одноразовости и ошибок, неизбежных при живом исполнении, можно было найти лучший вариант интерпретации при монтаже. Так он мог реализовать идею единства композитора, исполнителя и слушателя, которое было утрачено, по его мнению, в начале XVIII века. И еще многое другое.


Можно сказать, что он стал предтечей и первопроходцем в использовании возможностей технического прогресса на максимальном уровне. Сегодня это уже  Интернет, который, как сказал ктио-то из священников, является абсолютно монашеским занятием. Это уединение и возможность спокойного размышления и самореализации. Нет сомнения, что для Гульда Интернет стал бы очередным прорывом.  (Окончание следует)