Мои институтские преподаватели. Лентяи или системы

Моим однокурсникам – студентам третьего факультета (факультета вооружения) Московского авиационного института, набора 1954 года, и нашим преподавателям – посвящается

Я долго не решался браться за эту тему, но наконец, понял, что дальше оттягивать уже нельзя. Могу не успеть.
Это не будет рассказ, имеющий сюжет, интригу, борьбу взглядов и персонажей. Мое изложение, скорее всего, будет подобно мазкам кистью по полотну, которые, в конце концов, должны вылиться в картину.
Итак, разбегаюсь - и бултых! - в воспоминания о моих институтских преподавателях.

Где-то читал, что в ХIХ-м веке и даже начале ХХ-го века человек, окончивший вуз, с гордостью говорил:
- Я ученик профессора Жуковского Николая Егоровича.
Но уже в ХХ-м веке человек, окончивший вуз, мог сказать более скромно:
- Я прослушал курс лекций у профессора Такого-то.
Наверное, я должен бы говорить:
- Я прослушал курсы лекций у доцентов Таких-то.
Поскольку и предметов было много, и моими преподавателями были в основном не профессора, а доценты.
Первые два года в наших лекциях превалировала математика: матанализ, аналитическая геометрия, начертательная геометрия... Позже оказалось, что многие необходимые нам математические премудрости (метод операционного исчисления, векторное исчисление, булеву алгебру...) нам не успели изложить на младших курсах. Тогда их стали нам излагать на лекциях по ТОЭ (теоретических основах электротехники), ТАР (теории автоматического регулирования) и других предметах.

Раз уж я упомянул здесь ТОЭ, то расскажу о наших преподавателях этого предмета.
Лекции по ТОЭ нашему курсу читал доцент Дмитриев Сергей Никодимович. О себе он отзывался так:
- Никодимыч - друг студентов.
Думаю, что он имел полное право так говорить, поскольку единственный из всех преподавателей позволял на экзаменах пользоваться конспектами и учебниками.
Студент брал билет, переписывал из конспекта или учебника ответы на вопросы, отправлял из аудитории с кем-нибудь записку, в которой сообщал условия полученной задачи, и спокойно ждал, когда следующий пришедший на экзамен студент принесет ему решение задачи.
Получив готовое решение, студент шел отвечать. Никодимыч просматривал листок с решением, брал зачетку и ставил "удовлетворительно".
- Почему так мало? - возмущался студент. - Ведь я ответил на все вопросы! И задачу решил правильно!
- Все верно, - отвечал Никодимыч. - Но пока вы здесь сидели, ваш ответ потерял ценность.
Если же студент шел отвечать, не дожидаясь, когда ему принесут решение, то он получал свои заслуженные "отл" или "хор" ("отлично" или "хорошо").
 Была у Никодимыча слабость - любовь к коллекционированию. В частности, к коллекционированию книг, отобранных у студентов на своих лекциях. Заметит он студента, читающего на его лекции какую-либо увлекательную книгу, незаметно приблизится, не прекращая чтения лекции, и - цап-царап! - заберет книгу. Тут же спросит фамилию студента и напишет на книге: "Отобрано такого числа у студента Сякого, группа такая". И никакие доводы, что книга чужая или библиотечная, не помогали. Книга конфисковывалась в коллекцию, собираемую Никодимычем.
Но однажды на моих глазах Никодимыч дал сбой. Он отобрал какую-то книгу у студента Крыжановского, но когда тот назвал свою фамилию, доценту послышалось не Крыжановский, а  Кржижановский. Вступать в конфликт с родственником прославленного электротехника, одного из авторов Ленинского плана электрификации страны, Никодимыч не отважился. Он, молча, положил книгу обратно, как-то бочком вернулся на свое преподавательское место и тихим голосом продолжил лекцию.
Как я понимаю, доцент Дмитриев Сергей Никодимович вообще с благоговением относился к прославленным или знаменитым ученым-электротехникам. Алик Иоффе, учившийся на курс младше меня, рассказывал, что на экзамене по ТОЭ он пошел отвечать не к доценту Дмитриеву, а к ассистенту. Никодимыч тут же подошел к этому ассистенту и зашептал:
- Это племянник самого Абрама Федоровича...
Алик потом удивлялся: почему Никодимыч решил, что он племянник известного академика Иоффе, а не внук или внучатый племянник?
Была у  доцентa Дмитриевa   еще одна особенность, которая всех нас забавляла. Дело в том, что в те далекие времена для изложения нового материала или решения задач использовались большая доска темного цвета и белый мел, которым писали на доске. А для стирания написанного служили мокрые тряпки. Так вот, увлекшись изложением материала лекции, Сергей Никодимович мог стереть формулу или внести в нее поправку, используя полу своего пиджака. Мы это хорошо знали и с удовольствием дожидались того момента, когда Никодимычу понадобится стереть написанное на доске.
К тому времени, как я заканчивал институт, некоторые вузы страны стали вводить памятные значки для своих выпускников (так называемые “поплавки”). Появились свои значки у МАИ, у МЭИ (у Бауманского училища свой значок был еще раньше). И тут выяснилось, что Никодимыч коллекционировал не только книги, но и вузы. Однажды он произвел сенсацию, придя на лекцию в пиджаке сразу же с тремя значками: Бауманского училища, МАИ и МЭИ. Последние два из них он успел окончить, пока мы конспектировали его лекции.
Заканчивая свой рассказ о Сергее Никодимовиче, отмечу, что одну вещь я впоследствии позаимствовал у него: принимая экзамены у своих студентов, особенно у студентов вечернего факультета, я разрешал им пользоваться конспектами и учебниками. Ведь главная цель любого институтского курса не в том, чтобы заставить студента зазубрить данный предмет, а в том, чтобы научить его понимать смысл, содержание, цель этого предмета. И никакая шпаргалка не может подменить это понимание.

Практические занятия по ТОЭ в нашей группе вел доцент Суров. Его костюм также был неординарным: вместо пиджака (как у всех остальных преподавателей) он носил курточку. Возможно, этим он хотел показать, что он не кабинетный ученый, а бывший производственник. Однажды на занятиях он так накричал на меня, что перепугал не только меня, но и всю нашу группу.
Дело было так. Суров вызвал кого-то к доске и стал с ним решать задачу, а вся группа переписывала решение с доски в свои тетради. Я быстро решил задачу и стал смотреть за происходящим на доске, ничего не записывая.
Это не понравилось Сурову, и он возмущенно спросил, почему я бездельничаю, когда все решают задачу. Я ответил, что уже решил ее. Суров не поверил и попросил показать ему мое решение. Я протянул свою тетрадь. Несколько минут он, молча, разглядывал мое решение, потом заорал во весь голос:
- Лентяй!
Я стоял, ошарашенный его криком. Мои однокурсники смотрели на нас с недоумением. Выждав продолжительную эффектную паузу, Суров заговорил нормальным голосом:
- Лентяй - это у меня высшая мера похвалы. Цивилизация развивается, благодаря лентяям. Им было лень таскать груз на себе - и они придумали колесо. Им было лень зажигать керосиновые лампы - и лентяи придумали электрическую лампочку.
Короче, наш преподаватель прочел гимн во славу лени и лентяев. Кончил он его словами:
- Вашему коллеге было лень решать задачу длинным путем, как я учил вас, вот он и нашел короткий путь. Да здравствуют лентяи!
Потом абсолютно такое же мнение о роли лентяев в прогрессе я прочел у писательницы Тэффи. Думаю, что в молодости Суров читал ее произведения, а для нас в то время доступ к произведениям многих замечательных русских писателей был закрыт.

Случай с Суровым был не первым случаем, когда мой способ решения был иным, чем у преподавателя. Первый раз это произошло на экзамене за первый семестр первого курса по начертательной геометрии.
Кафедрой  начертательной геометрии в МАИ руководил академик, заслуженный деятель науки, профессор  Четверухин Николай Федорович, создавший свою школу в начертательной геометрии. Лекции по "начерталке" нашему курсу читал доцент Федотов, а практические занятия в моей группе вела доцент Журавлева. Так как на курсе было более двухсот студентов, а "начерталку" нам читали только один семестр, то, по сути, на этом экзамене Федотов с большинством студентов беседовал (если экзамен можно назвать беседой) в первый и последний раз в жизни.
Трудно преподавателю по ответу на один-единственный билет составить мнение о студенте, но доцент Федотов блестяще справлялся с этой задачей. Бегло взглянув на листок бумаги с ответами на теоретические вопросы, Федотов вытаскивал из одного из своих многочисленных карманов пачку листков с задачами, тасовал их, как игральные карты, потом вытаскивал из колоды одну и бросал ее движением "рукой от живота" в студента. Если студент решал задачу, доцент вытаскивал из другого кармана листки с другими задачами, снова тасовал их, опять вытаскивал из колоды один листок и бросал его в студента. Студент опять ловил билет на лету и читал текст задачи.
И так до тех пор, пока студент не застрянет на какой-нибудь задаче или Федотов посчитает количество решенных задач достаточным для принятия решения.
Прочитав условие первой задачи, я подумал немного, нарисовал свое решение и протянул его Федотову. Федотов одним глазом взглянул на мой листок с решением и тут же, молча, движением "рукой от живота" бросил его мне назад. Я еще раз внимательно посмотрел на свое решение, убедился, что в нем нет ошибки, и опять протянул его Федотову. Тот снова вернул его мне, но уже со словами:
- Неправильно.
Не знаю почему, может быть, от волнения, но я выпалил довольно сердито:
- Вот еще чего! Все правильно, - и в третий раз протянул свое решение преподавателю.
Тогда Федотов удивленно посмотрел на меня и принялся изучать мой ответ. По-видимому, мой способ решения существенно отличался от его способа. Наконец, он в нем разобрался, сделал локтями такое движение, как будто хочет подтянуть ими брюки, полез в карман, достал колоду с билетами и долго выбирал, какую дать мне задачу. В конце концов, он выбрал и вручил ее мне в руки. Задача оказалась посложнее, чем предыдущая. Когда я решил и эту задачу, то был уверен, что этого будет достаточно.  Но не тут-то было. Доцент снова подтянул брюки локтями, полез в третий карман и выбрал еще одну задачу. Над ней мне пришлось здорово попотеть, зато, когда Федотов изучил мое решение, он взял в руки мою зачетку и, не произнеся ни слова, поставил в нее "отлично".
Это была первая оценка в моей зачетной книжке, поэтому я хорошо запомнил все подробности этого экзамена.
Больше мы с Федотовым не встречались.

А теперь мне предстоит не очень приятная миссия высказать свое негативное мнение о преподавателе, который сделал мне много хорошего, поскольку я сдавал ему экзамены пять раз (четыре раза матанализ - по числу семестров на 1-ом и 2-м курсах и один раз аналитическую геометрию), и все пять раз он поставил мне “отл.”
Уже в первом семестре обучения в институте мы наслушались много лестного об этом преподавателе от старшекурсников и работников деканата.  Доцент Смирнов Виктор Федорович славился на факультете (и это все подчеркивали) своей Системой. Заключалась она в том, что материал курса излагался им в строгой, раз навсегда установленной последовательности. Смирнов сам подчеркивал, что в некоторых учебниках можно встретить более простое и быстрое доказательство той или иной теоремы, но мы обязаны учить и отвечать только так, как он давал на своих лекциях. Иначе нарушится строгое здание Системы. Пока я учился на младших курсах, пока это касалось только изложения курсов матанализа и аналитической геометрии, я воспринимал это, как догму, не подлежащую пересмотру. Но потом, когда я был уже на старших курсах, то неожиданно для себя обнаружил, что Виктор Федорович требует от студентов, чтобы и решения задач выполнялись только одним, раз и навсегда установленным способом.

Чтобы не быть голословным, скажу, что моего двоюродного брата Зиновия, учившегося на два курса младше меня, он дважды заваливал из-за якобы "неправильного" решения задачи. Когда мы с моим другом-однокурсником Виктором Снеговым стали разбирать это "неправильное" решение, то убедились, что задача решена правильно, только способом, отличным от того, как излагал на своих лекциях решение задач этого типа доцент Смирнов.
После того, как Зиновий получил очередной "неуд", и ему стало грозить отчисление из института, мы с ним пошли в Главный военный госпиталь, где тогда находился на лечении наш общий с Зиновием двоюродный брат Лазарь. Короче, мы все трое были двоюродными братьями по отношению друг к другу.  Лазарь был намного старше и опытнее нас, имел за спиной опыт Великой Отечественной войны и войны между Северной и Южной Кореей, в которой Советский Союз официально не участвовал. Он выслушал наш рассказ и спросил у Зиновия, как он был одет на экзаменах. Оказалось, что в свой новый и единственный гражданский костюм, купленный после поступления в институт.
- А хэбэ (солдатский хлопчатобумажный костюм) и кирзачи (армейские кирзовые сапоги) после армии у тебя сохранились?
- Конечно.
- На следующей пересдаче надень свое хэбэ и кирзачи и не волнуйся – тройка тебе обеспечена.
Все получилось, как он сказал. Зиновий надел хэбэ и кирзачи и получил трояк, чем обеспечил себе продолжение учебы в институте.

Совсем другое впечатление оставил у меня о себе доцент Корсаков Борис Сергеевич. Уверен, что он стал потом профессором, но называю по той должности, какую он занимал в то время. Борис Сергеевич вел у нас практические занятия по матанализу. Эти занятия заключались в решении дифференциальных уравнений и взятии интегралов. Борис Сергеевич никогда не навязывал нам один-единственный способ решения, а позволял пробовать разные способы - по нашему выбору.
Хорошо помню, как однажды он дал нам труднейшую задачу, которую мы с его помощью решали два занятия. Да, да, одну задачу - два занятия. Красота этой задачи состояла в том, что для ее решения пришлось применить сразу несколько методов. Когда мы наконец-то получили ответ, доцент Корсаков полез в портфель, достал книгу из серии учебников МЭИ, открыл на странице, где содержались ответы на помещенные в ней задачи, и показал нам:
- Смотрите, здесь такой же ответ, как у нас! - как бы удивлено воскликнул наш преподаватель.
Мы взяли книгу, стали листать и прочли фамилию автора: Римский-Корсаков Б.С. Оказывается,  доцент Корсаков был не просто Корсаковым, как значилось в расписаниях занятий, а Римским-Корсаковым, но из скромности не выпячивал свое родство с великим композитором!
Воспользовавшись установившейся в аудитории неофициальной атмосферой, кто-то из студентов спросил:
- А почему книга вышла в серии учебников МЭИ, а не в серии МАИ?
Оказалось, что Борис Сергеевич является не только преподавателем МАИ, но и одновременно преподавателем МЭИ.
- А разве нельзя работать только в одном вузе?
Ответ нас удивил:
- Можно, но эти институты относятся к разным математическим школам, поэтому работать и там, и там вдвое интереснее и полезнее. Например, задачи, типа той, которую вы сейчас решили, в МАИ не рассматриваются, а в МЭИ решаются.

Тут мне хотелось бы как можно четче изложить свое глубокое убеждение по затронутому вопросу. Есть два подхода, два взгляда на одну и ту же проблему: чему должен учить вузовский преподаватель? Эти две противоположные точки зрения подчас могут проявляться неосознанно, но они существуют.
Первая точка зрения - преподаватель должен дать своим студентам определенный стандартный минимум знаний по своему предмету и приложить все силы к тому, чтобы студенты выучили, запомнили, зазубрили этот материал. Для этой цели как нельзя лучше подходят незыблемые Системы знаний.
Вторая точка зрения - преподаватель должен научить своих студентов самостоятельному поиску путей решения поставленной задачи, должен научить творческому подходу в своей работе.
Мне могут возразить: а нужен ли рядовому инженеру этот самый творческий подход? Пусть не забывает того, чему его учили - и достаточно!
Нет, не достаточно! Жизнь и техника не стоят на месте, все время появляются новые идеи, материалы, разработки, и рядовой инженер должен, как минимум, успевать за ними. Я уже не говорю - должен участвовать в их применении и даже в их создании.
Теперь, прожив большую часть своей жизни и набравшись жизненного опыта, в том числе и в науке, я должен заявить, что система может быть полезной только при освоении уже известного материала, и то не всегда, но она может становиться вредной при решении новых задач, при встрече с неизвестным. А жрецы системы могут быть опасными, ибо в угоду системе способны убивать главное в науке - творчество.

Наверное, впервые я услышал четко сформулированными подобные мысли от доцента Карташова Бориса Михайловича, читавшего нам один из спецкурсов и  руководившего нашей преддипломной практикой:
- То выполнение приборов (Карташов сказал более конкретно: прицелов, ибо из нас готовили специалистов по авиационным прицелам), которое вы сейчас увидите в ОКБ (опытном конструкторском бюро), покажется вам совершенным. Но вы не должны забывать, что это лишь одно из возможных частных решений. Каждое такое решение является отражением своего времени. Сначала, когда все задачи решались механическим путем, приборы (прицелы) были на базе механических счетно-решающих устройств. Потом появились электромеханические аналоговые элементы, и  приборы (прицелы) стали делать на базе электромеханических счетно-решающих устройств. Сейчас идет переход на электронные дискретные системы, и приборы (прицелы) вскоре будут на базе бортовых дискретных вычислительных устройств. Но обратите внимание: во всех этих устройствах решаются те же самые или похожие системы уравнений, только каждый раз с помощью более современных средств. И ваши разработки тоже должны соответствовать своему времени.

Поскольку я уже упоминал здесь порознь и Римского-Корсакова Бориса Сергеевича и своего кузена Зиновия, то расскажу один случай, имеющий отношение к ним обоим. Мой двоюродный брат, как вы уже поняли, поступил в МАИ не сразу же после школы, а после армии. Получил он там краткосрочный отпуск и возвращался из него в свою часть через Москву. Целый день мы с ним ходили по столице, побывали в музеях и на ВДНХ (выставке достижений народного хозяйства), и вконец измученные решили не ждать тролейбуса, а пошли пешком от метро Сокол до общежития МАИ. Институт и его общежития размещались в развилке двух шоссе – Ленинградского и Волоколамского, а в месте пересечения этих шоссе была заасфальтированная ровная площадка с большим островом безопасности для пешеходов.
Час был поздний, пешеходов и машин не было. Когда мы дошли до островка безопасности, то увидели одинокого прохожего, который тоже пересекал этот островок безопасности, но двигался нам навстречу. Пешеход имел довольно непривычный вид: легкий плащ с белым шарфом, на голове не шляпа, а котелок, каких в те времена не носили, а в правой руке легкая трость, которую он вращал небрежным движением пальцев. По его поведению и осанке явственно было видно, что пешеход пребывает в прекрасном настроении и доволен всем, и прежде всего – собой. Вполне вероятно, что он шел из гостей и находился слегка подшофе.
Когда мы сблизились настолько, что стали видны друг другу наши лица, я понял, что это наш математик  Корсаков Борис Сергеевич, и стал мысленно решать задачу: следует ли здороваться с ним или будет правильным как бы не узнать его. Тем более, что я не был уверен, а помнит ли меня Борис Сергеевич.
Не успел я сообразить, какое поведение будет правильным, как Корсаков остановился, элегантным жестом перебросил трость из правой руки в левую, после чего правой рукой снял с головы котелок, полуприсел на одной ноге, как бы кланяясь мне, затем рукой, в которой был котелок, пару раз помахал перед собой. Произведя эти пасы, он снова водрузил шляпу на голову, перебросил трость из левой руки в правую, выпрямился и величественно зашагал, опираясь на трость.
- Кто это был? – спросил изумленно мой кузен, когда человек, встреченный нами, удалился на приличное расстояние.
- Доцент Римский-Корсаков Борис Сергеевич.
- Он тебя знает?
- Конечно, он у нас преподает высшую математику.
- А почему он тебя так приветствовал?
- Наверно, потому, что уважает.
Эта встреча с преподавателем, который первый раскланивается со студентом, после целого дня напряжений, которые Зиновий испытывал (как бы не прозевать поприветствовать офицера), произвела на моего кузена такое неизгладимое впечатление, что, как я полагаю, сыграла не последнюю роль в его желании поступить именно в мой институт - институт, в котором ученый, да еще с такой прославленной фамилией, как Римский-Корсаков, первым здоровается со своим студентом. Что он и осуществил после демобилизации.