Точка пересечения

описываемые события частично вымышлены,
но автору очень бы хотелось,
чтобы они были вымышлены ПОЛНОСТЬЮ…


ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

-Так ты считаешь, что существует предопределенность?
-Я уверен, что существует закон единства всего сущего. Все имеет свою цель и движение к ней. И эта цель неким образом соотносится с общей целью общего движения. Это понятно?
-Вполне. То есть, ни один лепесток не падает с дерева без всеобщей причины?
-Ну, не совсем так… Лепесток-то, быть может, и падает, не цепляя общую взаимосвязь, однако, он падает, подчиненный, несомненно, неким общим космическим ритмам.
-Астрология?..
-И это тоже. Имеет смысл.
-Свободная воля свободного разума?..
-Имеет место быть. Ведь не всегда мы осознаем причины…
-Ты улыбаешься…
-Я думаю. Мне нравятся твои вопросы…


ПЕРВЫЙ

Димка рос болезненным ребенком.
Он не был уж совсем последним шансом на счастье у своих родителей, как не был, впрочем, и случайным плодом всепоглощающей страсти. Все было продумано. Все было спланировано. Время у родителей шло к тридцатнику и, надо было создавать семью – а что за семья без детей? Зачали. Родили.
Роды у мамы были тяжелыми. В 26 лет, как ни крути, а женщина считается старородящей. Димка родился с асфиксией. Мама, как человек тревожный и ответственный, для того, чтобы выходить сына, поставила на уши всю провинциальную медицину. Подключила даже имеющиеся невеликие связи отца, скромного кандидата наук, что он, в свою очередь, почему-то не сильно одобрил.
Ежедневный массаж, физиопроцедуры, а также массированное таблетирование младенческого организма вкупе с материнским терпением и упорством, дали-таки свои результаты. Димка встал на ноги и смог сделать первые шаги.
Но в 4 года, как это – увы и ах! - часто случается, потому что рвется по закону подлости там, где тонко, Димка, гуляя с бабушкой, неудачно упал и ударился головой. И снова родителям пришлось обивать пороги медкабинетов, чтобы купировать последствия злополучного commotio cerebri.
Димка помнил, как его выворачивало наизнанку в больнице, как трещала голова, как плыла перед глазами бабушка, целующая его вспотевшие ладошки. А ему хотелось просто, чтобы выключили свет и оставили его в покое. Теперь, когда у него порой случались приступы мигрени, почему-то все чаще раздражающим воспоминанием всплывала именно плачущая бабушка. Он раздражался, как ему казалось, на нее теперь так же, как мама раздражалась на нее тогда, давно: «Мария Петровна! Уйдите, пожалуйста. Вы нам сейчас, правда, мешаете,- говорила вежливо мама и, целуя Димку во влажный лоб, тихо и сердито добавляла: - Надо было смотреть за ребенком…» А Димке бабушку было тогда жалко. Она и не виновата была совсем. Просто у Димки была плохая координация. Encephalopatiа perinatalis…
Мама выходила его. Спасла. Именно мама. Поставила на ноги. В который уже раз. Мама была действительным гарантом его жизни. Он это понимал. Поэтому не смог ходить в детский сад - Димка физически не мог оставаться без нее. Не мог отпустить ее хоть на короткий миг необходимой разлуки, кажущийся детям тягучей тоскливой вечностью брошенности. Он начинал задыхаться. Маме пришлось стать домохозяйкой.
Возможно потому, что мама согласилась сузить Димкин мир до размеров своих объятий, а возможно потому, что он просто был похож на своего молчаливого и все время о чем-то размышляющего отца, Димка рос мальчиком очень стеснительным и замкнутым. При всей своей активности и расторможенности дома, на людях на него нападало прямо-таки ступорозное состояние страха. В первом классе, когда семья уже переехала в Москву, выяснилось, что Димка совсем не может отвечать у доски.
Он молчал. По-честному пытался, но не мог заставить свой предательский рот раскрыться. Язык разбухал внутри, и скреб своей шершавой спиной сухое нёбо. Димка мял пальцы, заплетая их в косички, судорожно сглатывал пустоту, потому что слюна во рту неожиданно куда-то вся исчезала, дрыгал коленкой и – молчал. Мама долго и терпеливо проводила с учительницей разъяснительные беседы, в ходе которых было выработано взаимобезопасное решение о том, что Димку будут спрашивать индивидуально, отдельно от всех, после уроков. И - Димка понял, что другая жизнь, за пределами дома и отдельно от мамы, как это ни странно, существует. И эта жизнь не так тотально опасна, как казалось ему ранее. По совету педагогов родители стали водить его после школы еще и в кружки — в секцию ушу и большого тенниса.
Димка сильно уставал. Старался, потому что этому его учила мама. И у него все вроде бы получалось, но при этом особого интереса внешкольные занятия у него абсолютно никак не вызывали. Если честно, он просто хотел, чтобы от него отстали. Чтобы просто как-то раз позабыли о нем. И не заставляли делать того, чего ему делать совершенно не хотелось. Наверное, Димка хотел, чтобы его не заставляли взрослеть. Он знал: ничего там хорошего в этой взрослой жизни его не ждет - сплошные проблемы и заботы, он это видел по своим родителям.
Но у родителей, однако, были в отношении него другие планы. ОНИ ОЧЕНЬ ХОТЕЛИ, ЧТОБЫ ДИМКА ПОВЗРОСЛЕЛ УДАЧНО. Дважды они переводили сына из класса в класс – сначала определили у мальчика гуманитарные склонности, а потом определили его уже самого в школу при Московском государственном экономико-лингвистическом институте — чтобы Димка мог успешно учиться азам юриспруденции, потому что мама считала, что так сын сможет обеспечить себе «достойное существование». Достойное существование где?.. И – зачем оно, это достойное, главное, СУЩЕСТВОВАНИЕ?.. Никто Димке толком не объяснял. Да он и не спрашивал - зачем лишний раз получать порцию ненужной и малопонятной информации?
А родители его в последнее время все чаще ссорились. Причины ссор Димка понимал не всегда. Основными, по его воспоминаниям, были все же имущественные разборки: кто кому как молодость подарил и, кто за это чем заплатил. Когда Димка был маленьким, в моменты родительских распрей, он просто прятался под стол, потому что его пугали громкие звуки. Потом он научился надевать наушники.
Однако, Димка и сам тоже хорошо умел закатывать истерики. Когда он безраздельно завладел матерью, заставив ее-таки отказаться от мечты пристроить его в детский сад, Димка научился очень хорошо ею управлять. Заполучив в свое распоряжение такой сложный и эффективный механизм достижения желаемого, нужно же было, во что бы то ни стало, отыскать пульт управления им. И пульт этот был своевременно найден, потому что, кто ищет, тот обязательно найдет, говорила ему мама. Как только Димка чувствовал, что ему может грозить какое-то ограничение прав, или он вдруг предвидел надвигающийся отказ в покупке той или иной игрушки или лакомства – он начинал громко, визгливо и надрывно кричать, выжимая из глаз потоки горючих слез: «Я понял! Понял! Вы меня не любите! Я вам не нужен!  Лучше б я умер совсем!.. Зачем вы меня родили???..» Ну, с вариациями содержания, конечно.
У матери тут же начинали дрожать губы и руки, что являлось верным признаком снайперского попадания в цель, и она прижимала сына к себе, начиная шептать ему в ухо: «Прости, прости, сыночка! Успокойся, прошу тебя. Тебе нельзя так волноваться. Ты же знаешь, мой хороший». Особенно хорошо эта стратегия действовала в людных местах. Там мама бывала особенно сговорчивой и легко управляемой.
Можно было, в принципе,  еще начать задыхаться. Но это был Димкин козырный туз. И Димка пользовал его редко.
Единственное, что доставляло ему в жизни настоящее удовольствие – это выезды на природу. Димка мог часами гулять с мамой по городским паркам, только бы она не вспоминала про невыученные уроки! Здесь ни с кем не надо было разговаривать. Не надо было стараться. Не надо было чего-то, или кого-то, из себя представлять, биться за результат, кого-то радовать. На природе он получал свой  давно и сильно желанный покой. Димка переставал чувствовать вечно подгоняющее его течение времени. И с возрастом его любовь к природе не прошла, а наоборот, укрепилась. Ведь здесь он мог уединяться - оставаться с природой (а точнее, сам с собой) tet-a-tet, гасить, так называемое, "социальное освещение".
Со временем, чтобы выезды его на природу были более частыми и неподконтрольными родителям, Димка занялся велоспортом, а потом, и велотриалом, чем очень пугал и расстраивал мать. Но это ему даже нравилось. Он чувствовал ее озабоченность своим существованием, как в детстве, когда она была всецело поглощена заботами о его здоровье.
Как-то, еще во время учебы в институте, он побывал даже волонтером  WWF (Всемирного фонда дикой природы). Но после участия в нескольких акциях, связанных с защитой мест гнездовий пернатых в национальных парках страны, разочаровался в этом движении. Потому что оно тоже принуждало к общению. И к поиску своего места в иерархии коллектива, пусть даже коллектива якобы единомышленников. А ему это все так же давалось с трудом. Ему, собственно, и в институте именно из-за этого пришлось перевестись на заочное отделение.
Где-то после 2 курса  учеба Димке просто надоела. Он врал родителям, что ходит на занятия, а сам вместо лекций регулярно наведывался в институтскую библиотеку, где читал книги по интересовавшим его темам. Такое обычно случается с молодыми людьми, почувствовавшими вкус взрослости, вкус свободы самоопределения – вдруг, любовь, загул и прочее. И вот - студента вышибают с курса. Но Димкины причины были другими. Друзей и девушки у него не было. А страх жизни был. В бибилотеке же, как и на природе, время странным образом замедляло свой бег, погружая Димку в состояние некоей социальной невесомости. И он придумал себе такой интеллектуальный кокон - записался на курсы программирования при МГТУ имени Баумана, а одновременно с этим еще и на курсы изучения английского языка. И в этой, такой своей добровольной изоляции, он блестяще смог выучить язык, и даже экзамены на курсах программирования сдал на английском.
По окончании курсов, Димке торжественно был вручен диплом, подписанный лично Биллом Гейтсом. Хотя, вполне возможно, что документ просто был заверен факсимильной копией росписи гения. В общем, не суть.
Суть в том, что в конце концов, все его тайные когнитивные манипуляции вскрылись, так как матери позвонили из вуза и сообщили, что ее сын прогулял уже почти целый курс. Срочно был созван семейный совет и, было выработано взаимоудовлетворяющее решение – заочка! Так Димка безболезненно избавился от необходимости общения с разномастными своими однокурсниками. На самом деле, он почти всегда добивался того, чего хотел - не мытьем, как говорила мама, так кАтаньем. Просто цели его расходились с общепринятыми. Ну а кто их, собственно, принимал? С Димкой по этому поводу никто не советовался.
А впереди, как это ни печально, предстояла еще целая жизнь. И, кто знает, какие еще там ожидали его подвохи. Глядя на родителей, он был почему-то уверен, что жизнь все-таки совершенно не сахар, и даже совсем не мед.
И кто только придумал всю эту возню с социальной адаптацией, социальной успешностью, социальной иерархией? Все это Димка переживал в режиме «терпения» еще со времен героического штурма детского сада. Запас этого полезного свойства, как ему казалось, был у него почти однозначно на исходе…

ВТОРОЙ

Никитка родился в пятницу. Это день, когда рождаются поэты и путешественники. День рождения творческих людей. Отца своего Никитке не суждено было узнать. Мать всегда говорила о нем только хорошо. Но мало. Никитке, конечно, хотелось бы больше знать о нем: какой он был, большой или не очень, сильный или умный, добрый или справедливый. Но мама избегала этих разговоров, а Никитке, судя по всему, суждено было стать опорой и поддержкой, тылом и ресурсом именно для единственной и любимой им матери. Это он то ли знал, то ли решил, с самого своего раннего детства.
Мама Никиткина тоже была человеком творческим и талантливым. Работала монтажером на киностудии. Часто моталась на съемки. Поэтому жизнь Никиткина протекала в походных условиях почти с рождения. На какое-то время он был отписан старой бабушке в деревню. Какое-то время проводил потом в домах и семьях многочисленных маминых друзей и знакомых. Пока не выпала Никитке счастливая карта - быть удачно, по случаю, пристроенным в детский сад.
Никитка помнил, как воспринимал раньше людей по запаху их жилья. Бывали дома, вкусно пахнущие, ухоженные, с ароматами свежей еды и чистого белья. Бывали дома, где кроме запаха табака, невозможно было различить ничего другого. Бывали дома, пахнущие вечно кислым борщом тоски. По ощущениям это было почти так же, как улыбки, с которыми взрослые обычно встречают чужих детей: кто-то улыбается задорно – мол, давай пошалим; кто-то грустно – только не мешай мне, пожалуйста; а кто-то улыбается вынужденно – своих забот полно, а тут еще - нате!..
Много чего научился различать Никитка до того, как мама получила заветную путевку  в детский сад. Поэтому, собственно в детский сад он попал уже стойким оловянным солдатиком и, сразу смог различить, чем МарьВанна отличается от ЛиличкиСалаватовны, а значит, сразу смог научиться ладить и с той, и с другой воспитательницей. Они всегда хвалили его маме. Мама улыбалась и ерошила сыну макушку. А Никитка был счастлив. Он любил, когда мама улыбалась.
Никитке никак нельзя было болеть. Потому что это всегда очень расстраивало маму. Ей приходилось сразу думать – куда пристроить бедолагу-сына, чтобы «не куковать на больничном», а продолжать зарабатывать хоть какие-то деньги на те же лекарства и еду. Поэтому Никитка никогда не ел снег и не сосал сосулек. Да и другим этого не советовал. Он всегда был очень рассудительным и практичным, за что его и уважали дети уже в средней группе детского сада, если в этом возрасте вообще возможно кого-то уважать, с психологической точки зрения. И, даже если невозможно, это было именно так.
Хотя был в садике случай, который Никитка запомнил почему-то на всю жизнь. Это случилось, в самом начале его удачного пришествия в среднюю группу, когда детей, на одном из первых занятий учили рисовать дерево.
ЛиличкаСалаватовна тонкой-тонкой кисточкой, почти такой же тонкой и изящной, как она сама, поставила в самом низу белого листа точку и начала коричневой краской выращивать из нее вверх ствол почти самого настоящего дерева. Она  расширила его и укрепила, а потом принялась отводить в стороны тонкие изявилистые веточки. Никитка заворожено смотрел на то, как под руками воспитательницы волшебным образом вырастало почти что взаправдишное живое дерево. Казалось – дунь на него, и тонкие веточки на листе бумаги непременно легко закачаются.
Когда детям предложили взять кисти, Никитка выбрал самую-самую тонкую, и даже задержал дыхание, рассматривая ее, и, пробуя пальчиком мягкие волоски на ощупь. Но мальчик справа взял самую толстую кисть, мальчик слева тоже выбрал такую же. Никита с удивлением стал наблюдать, как они затолкнули свои мощные кисти в красную краску и начали мутузить ими, пронзая медово-акварельный кружок до самого черного дна. Потом у них по листу вверх поползла вертикальная красная полоса и, горизонтальными сардельками стали пересекать ее прямые ветви ужасного красного монстра. Никитка оглянулся назад. Девочка, сидящая за ним, тоже рисовала красным. Она весело посмотрела на Никитку. Мальчик справа захихикал. Никита неуверенно положил свою тонкую кисть. Потом взял, толстющую, как у всех, окунул ее в воду и воткнул в красно-медовый кружок акварели.
Вечером мама, разглядывая  рощу одинаково-красных ужастиков на стене раздевалки, спросила: «А почему красное, Никит?» Никитка улыбнулся и пожал плечами.
Дома мама достала краски и лист бумаги. «Рисуй,» - сказала она. Никитка вспомнил ЛиличкуСалаватовну и, выбрал самую тонкую кисть. Он поставил внизу листа маленькую коричневую точку, как учила ЛиличкаСалаватовна.
Дерево на этот раз тоже получилось почти живым. «Никогда не делай, как все, - сказала мама, задумчиво поглаживая его по вихрам, - Всегда слушай себя. Хорошо? Ты красиво рисуешь, Никит. Мне нравятся твои рисунки.» Никитка втянул от смущения щеки и кивнул головой.
А вообще-то Никитка рос фантазером. Он часто вечерами, перед сном, еще у бабушки, придумывал себе «заветного отца». Он помнил, как бабушка читала ему при тусклом свете деревенской лампочки замусоленную книжку про Мальчиша-Кибальчиша. И он все представлял себе, что придет однажды Отец, огромный и уставший, наверное, с войны, и спросит густым низким голосом: «Ну, как ты тут, сын-Никитка? Живешь? Справляешься с жизнью?» А Никитка встанет, как в том мультике, который он потом смотрел в городе, про этого же Мальчиша-Кибальчиша, одну ногу назад, грудь вперед и, скажет: «Справляюсь, Батя. Все живы-здоровы. Хозяйство ведется с умом». Никитке очень нравилось это смешное слово "Батя" и, он почему-то думал, что оно должно понравиться и отцу. Они вместе бы с ним посмеялись.
Но, отец, почему-то все никак не приходил. И все никак ни о чем Никитку не спрашивал.
А на обложке этой бабушкиной книжки, заклеенной наискосок почерневшим от времени лейкопластырем, был нарисован отважный пацан с большущей саблей, которую тот держал за рукоять, вынимая из ножен. Выглядел он однозначно круче всех вместе взятых черепашек-ниндзя. Пацан этот был еще и совершенно босой, чем еще больше заслуживал Никиткино уважение.
Когда Никитка жил у бабушки, они вместе – старый да малый, прикармливали двух соседских ребятишек, родители которых "квасили-кажен-божий-день". Бабушка варила на обед кастрюлю картохи, мяла ее, ароматно парящую, со сметанкой и, доставала в тарелку хрусткие соленые огурчики. Никитка стоял рядом, положив подбородок на скрещенные на краю стола ладошки, и внимательно наблюдал за процессом. Когда бабушка отирала руки о передник, Никитка спрашивал: «Баба, звать?» Бабушка доставала из шкафа щербатые разномастные тарелки и отвечала: «Зови, голубь». Никитка быстро-быстро обувал на крылечке местные свои чоботки и выскакивал на огород, где, повиснув на заборе, громко свистел и кричал: «Миииишк! Мииишк! Обедать айда!» На зов его по тропинке из кустов полыни и лебеды выходил  чумазый Мишка. «Обедать айда! Баушка уж зовет,» - повторял Никитка и, спрыгнув с забора, несся вприпрыжку на запах картохи и огурцов.
Чуть погодя, в дверях появлялся Мишка. За руку с ним заходила его младшая сестренка Юлька. И вот эти, босые грязные ноги, которые обычно обнаруживались у Мишки с Юлькой под сандаликами, почему-то все время напоминали Никитке о геройском Мальчише-Кибальчише. До того напоминали, что он однажды спросил у бабушки: «Баба, а Мишка с Юлькой – бедные?» Бабушка посмотрела на него, вздохнула и ответила: «Бедные, голубь, - а потом подумала немного и добавила, - Все мы, голубь, бедные, потому што живем, да маемся…» Никитка, конечно, мало что понял, но ему показалось, что все они с геройским Мальчишом-Кибальчишом родственники. Это ему понравилось.
Когда из города приехала мама, Мишке с Юлькой, по случаю, перепали даже конфеты и яблоки. Причем, Юлька пыталась есть конфеты вместе с фантиками, сдабривая их вечно текущими из носа зелеными соплями. Никитка тогда рассмеялся ее глупости, а мама почему-то заплакала и ушла в горницу.
Что потом произошло, Никитка понять никак не мог. Но мама все куда-то ходила-ездила, а потом на двор пришла пьянющая Мишкина мама и орала громко и страшно, что хату бабушкину спалит и весь род Никиткин повырежет. Мишка с Юлькой куда-то пропали и, Никитке было запрещено выходить одному на двор. Потом мама забрала его в город. И началась его таборная жизнь по маминым друзьям-знакомым.
Прожив успешно свое детсадовское детство, в школу Никитка пошел с великой радостью, потому как мама сказала, что теперь он наконец-то «станет совсем взрослым». Она торжественно повесила ему на шею ключи от квартиры и научила зажигать газ. Мама условилась с ним, что первым делом всегда должны быть сделаны уроки, а потом уже мог иметь место футбол с пацанами. И Никитка всегда неукоснительно это правило соблюдал. Потому что – ну как он мог обмануть маму? Хотя, нет, пару-тройку раз, конечно, обманывал. Может, десяток. Как без этого? Нельзя же было рассказывать маме, как они с пацанами прыгали с гаражей в притащенный с помойки диван, или, как ему доверили докурить бычок в третьем классе, а его при всех вывернуло нпизнанку. Мир растущих мальчиков очень своеобразен. Лучше мам этим миром не пугать. Но и мир взрослых, куда звала его мама, и куда так стремился Никита, был весьма и весьма, если честно, неоднозначен.
Никита с трудом мог вспомнить время, когда кто-нибудь у них дома не ночевал: то талантливые студентки, то поссорившиеся с родителями молодожены, то ушедшая от мужа мамина подруга, то чьи-то некстати приехавшие родственники. Дома у них всегда было многолюдно и шумно. Разговаривали много и обо всем, но в основном, конечно, об искусстве, о своем слове, своем вкладе, о претворении задуманного в жизнь. Особенно Никите нравился один мамин друг, режиссер. Он был такой большой и колоритный. Чем-то он был похож на придуманного Никиткой  еще в детстве «заветного отца». Он говорил очень правильные и дельные вещи. Никитке нравилось его слушать. Он всегда был такой спокойный и уверенный в себе. И, когда он говорил, все почему-то замолкали. Это было клёво.
Но, однажды они с мамой пришли на премьерный показ его фильма и, Никита от стыда готов был вжаться в кресло до полного с ним взаимопроникновения. Фильм был под завязку напичкан чужими идеями и фразами, рождение которых Никитка наблюдал лично на пятачке собственной кухни, а потому очень хорошо был осведомлен об их авторской принадлежности. После завершения показа, Никитка пулей выскочил на крыльцо кинотеатра, где еле смог дождаться мать.
-Ты чего убежал? – спросила она  его тоже хмуро, потому что казалось, тоже была чем-то расстроена.
-Как же дяде Пете не стыдно?.. – вопросом на вопрос вдруг ответил мальчик.
Мать странным образом сразу же поняла, о чем речь. Не попросила объяснений. Обняла Никиту за плечи и, внимательно глядя в глаза, сказала: «Стыдно, сын, бывает только детям, потому что они совершают поступки нечаянно. Взрослые же принимают решения обдуманно. Они решают для себя раз и навсегда – что для них в жизни важнее: деньги? слава? или совесть? В зависимости от этого решения и живут, – потом она улыбнулась и добавила: - Но ты тоже можешь принять свое решение: с кем тебе быть, жить и общаться. И это – здорово, поверь мне!» И Никитка поверил, потому что - разве могла она ошибаться? Маме Никитка верил всегда.
Еще в школе он увлекся баскетболом. Вымахал под два метра ростом. И вдруг стал замечать, что когда ты на несколько голов физически выше окружающих, то непроизвольно проникаешься к ним каким-то непонятным чувством, схожим с жалостью и неловкостью, за которую все время хочется извиняться. Начинаешь относиться к людям, почти, как к детям. Чувствуя себя Гулливером, смотришь на суету так отстраненно, сверху, и думаешь: «Мне - только шаг сделать, а им – десять, блин…»
Теперь Никитке все чаще казалось, что он сам как-то непроизвольно воплотился в образ своего «заветного отца». Наверное, пришел такой возраст.
Никитка отучился в академии и, уехал заграницу, чтобы практиковать язык. Но долго там находиться не смог. Вернулся. Потому что не получалось у него никак приноровиться и отделаться от мыслей о маме – как там она, без него?..


ОТСТУПЛЕНИЕ

- Мам, я пойду в прохожих постреляю?
- Хорошо, сынок. Только в церкви не танцуй.
*свежие анекдоты 02 октября 2012



ПЕРВЫЙ


07 ноября 2012г. Он не спал до четырех утра. Все-таки решился. Кликнул enter. Слова послушно улетели куда-то в вечность, как в мусорную корзину.
Он точно знал, что уже сегодня каждую букву его сообщения vkotakte будут рвать на части. Как, возможно, и его самого.
Мать выскочила в коридор, пока он возился там с рюкзаком:
-Дим, ты куда-то собрался вечером? Не ждать тебя после работы?
Он усмехнулся:
-Не жди, – потом все-таки обернулся к ней, но глаз не поднял: - В тир поеду. Пострелять надо.
-Хорошо, сына. Не задерживайся сильно только, ладно?
-Как получится, - буркнул он, как всегда, и вышел…

Он сел в отцовскую «Тойоту». Поехал на работу. Всю дорогу мотал в голове последние события, которые, собственно, и послужили толчком для принятия решения об акции.
Четыре года он работал юристом, в компании, которую презирал, с коллегами, которых ненавидел. Но выхода у него не было. Такова – увы и ах! - жизнь взрослых частиц человеческого компоста.
Его угнетала бессмысленность ежедневного подъема и выхода на рабместо. Отсидеть 8 часов, пялясь, с умным видом, в монитор и, получая люли от маловменяемого начальства, а потом радостно бежать в метро, чтобы потыкаться друг в друга вялыми телами и, к вечеру упасть в объятия надоевших до чертиков родителей, с их котлетками и нравоучениями… И это вся перспектива? До конца жизни? Судьбец офисного планктона…
Впрочем, он хотел что-то изменить, хоть как-то вытянуть, изогнуть траекторию этого круга. Вполне возможно, он просто хотел найти человека, который заботился бы о нем, но по-иному, не так как мать. Может быть, он просто хотел найти обновленный экземпляр матери, потому что забота ее в последнее время реально стала вызывать в нем не то, что раздражение, а просто бешенство: «Сына, береги здоровье. Сына, не ходи без шапки. Сына, питайся регулярно». Он непроизвольно, до белых костяшек сжал руль машины…

Несколько месяцев назад он присмотрел себе подходящую особь из ближнего круга коллег, чтобы не заморачиваться еще и на долгие утомительные поиски. Хотя, вполне можно было найти сносный экземпляр и в и-нете – сколько их, жаждущих, пристроить себя хоть для какой-то цели. Причем, сначала он даже хотел вполне romantic. Все делал прилично, красиво, как надо – общался, терпел, делал подарки. Даже вроде бы запланировал тур на Рождество. Но, некстати случилась корпоративная вечеринка с выездом. И, особь захотела близости. Он вспомнил свои мучения у школьной доски и – не смог удовлетворить ее ожиданий. Думая об этом сейчас, он почувствовал, как у него начало опять ломить затылок и – предательски вспотели ладони… Гнев кольцами поднялся к горлу, принуждая судорожно сглотнуть слюну.

После этого случая ему стало казаться, что весь генетический мусор, который был удивительно удачным образом собран в их офисе, стал оделять его насмешливыми взглядами. Только этого ему не хватало для полноты жизненных впечатлений!
Последнее время он  все хуже и хуже мог справлялся с приливами раздражительности и гнева, которые вызывала в нем бессмысленность биологической жизни окружающих. Его уже вяло переключали занятия в тире, где он с трудноописуемым чувством удовлетворения всаживал пули в бездыханную мишень. А антидепрессанты, назначенные психологом, к которому регулярно таскала его мать, вообще, похоже, уже воспринимались его организмом, как витаминки. Дебилы, из клуба самоубийц, с которыми он общался в и-нете, раздражали его своей неспособностью к принятию хоть каких-нибудь решений. И, однажды, во время занятий в тире, у него созрел план некой акции.
Акция давала широчайшие перспективы решения всех проблем одним махом: убить всех, убить себя. Один теперь уходить он не хотел точно. Эта мысль засела у него в голове на долгие месяцы обдумывания. Она зрела и крепла, крепла и зрела, давая ему силы на автоматическое проживание дней. Акция, как ему казалось, придавала хоть какой-то смысл всей этой социальной возне.
Сегодня – свершилось! Он дописал Манифест, который все-таки выложил в 4 часа утра на своей странице в социальной сети. Пусть очнутся амебы, осознав свою суть. Пусть засучат своими ложноножками...

Он не стал подъезжать прямо к офису — припарковался на соседней улице, даже немного подремал до начала рабочего дня, пытаясь справиться с непроходившей головной болью.  Может быть, он пытался оставить себе, еще немного времени на раздумье, но, проснувшись от тяжкой дремы, все же взбодрил себя христоматийным: «тварь я дрожащая или право имею???..» и, отправился в офис, неся за плечами рюкзак с карабином «Сайга» и итальянской винтовкой Benelli.
Спокойно миновав, тоже дремлющую с утра охрану, он поднялся на 4 этаж. Переоделся в туалете в камуфляж, вставил в ухо плеер, чтобы не оглохнуть раньше времени от выстрелов. Затем, позвонил по телефону неоправдавшей его доверие особи, справился о ее наличии на рабместе. Зашел в офис № 400, где она отбывала обычно свои трудодни и, бодрым голосом произнес:
-Здравствуйте, коллеги!
В воцарившейся тишине было слышно, как тонко и обречено скрипнул спусковой крючок Benelli…


ВТОРОЙ


Никиту недавно сократили на работе. Что было совсем некстати, впрочем, как и у всех, как и всегда. Не так давно он женился и теперь, его семейные обязательства весьма заметно расширились. Работа была нужна. Просто необходима. Месяц мытарства по собеседованиям в амбициозных и не очень московских офисах привел к тому, что он получил-таки предложение.

Компания была, конечно, не Газпром, но выглядела вполне ничего себе.
Сегодня у него был второй день работы. Он еще толком не разобрался, кто есть кто.
В офисе, где ему выделили посадочное место, тусовалось на постоянке человек девять.

Девушки с утра варили кофе.
Мужики сосредоточенно обследовали на предмет обновленной инофрмации доступные социальные сети и новостные сайты.
Короче, все как всегда.
Как везде.

В 9.07 дверь отворилась и, в комнату вошел молодой человек в странном для офиса камуфляже и высоких берцах. Никита как-то не сразу понял, что в руках у него было оружие. Причем, настоящее. В голове сложилось ощущение сюра и события потекли вязко, словно во сне.

-Здравствуйте, коллеги! – бодро поздоровался вошедший и, тишину вспорол оглушительный залп, произведенный без предупреждения, с двух рук.

«Девок прикрыть,» - мелькнуло в голове у оглохшего Никиты и, он метнулся к той, что стояла рядом. Моментально в грудь, поясницу и правую руку, как будто впились чьи-то острые челюсти, желающие вывернуть его потроха наизнанку.

Придурок  в камуфляже продолжал стрелять. Люди отлетали и валились на пол, как щепки, от ударов невидимого топора. Одновременно взлетали на воздух и разлетались по офису срикошетившие канцелярские принадлежности.

«Перезаряжать будет,» - мелькнула вторая мысль. Никита развернулся к стрелку и, сделал два шага навстречу, принимая в себя мертвую суть оставшихся выстрелов. Сколько смог.

Мозг взорвался болью.

Никита обрушился на стрелка уже без сознания. Завалил его массой своего двухметрового тела.

Дмитрий грохнулся на пол. Заерзал под навалившейся на него тяжестью, пульсирующей выплесками чужой теплой крови. Запах напугал его и, как-то сразу привел в чувство. «Не успею!» - мышкой пискнула в голове одинокая мысль. Он попытался быстро высвободить из-под лежащего на нем тела руки с оружием. Но его начал вдруг бить дискоординирующий нервный озноб, а на грохот уже прибежали люди. "Странно, голова не болит," - почему-то подумал он, когда понял, что все-таки не сумеет перезарядить стволы.

Неиспользованными
               остались
                230
                патронов…





ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ


-Фатальность?..
-Регулируется осознанностью.
-Цель?..
-Зависит от сущности. Если я тебя спрошу, что собою представляет идеальная судьба? Каково ее воплощение на физическом плане? Что ты ответишь?
-Думаю, это – счастье. Простое человеческое счастье. Ощущаемое счастье.
-Ну да, примерно так. Человек под идеальной судьбой понимает такую, которая наполнена достижениями желаемых целей и удовольствиями с ними, этими достижениями, связанными. На самом деле, идеальность заключается в движении к наивысшему из возможных достижений. И понимание этих достижений зависит от сущности… Вот два ножа:  деревянный - для бумаги и стальной - для мяса. Один будет в твоих руках, другой - в моих. Даже если мы произведем обмен, деревянным будет достаточно трудно отрезать кусок мяса. Но я смогу. А ты, стальным, легко искрошишь много бумаги. Вопрос – где смысл действий возникает и где теряется? Нужен ли такой обмен? Или ножи нужно использовать по назначению?
-Ты имеешь в виду – нужно ли стремиться к управлению судьбой?
-Я имею в виду, что информация лежит на каждом шагу. Нужно только уметь ее считывать и анализировать. Кто предупрежден, тот вооружен… Как думаешь?