Причастие

     "Бодзи-бом-бом-бом, "бодзи-бом-бом-бом", - перекликались над городом колокола, отзываясь во мне какой- то дикой тоской по церковной умиротворённости, которую я ощутил только один раз, когда отстоял всю службу у церковных дверей, где мой взгляд перекрещивался со взглядом распятого над алтарём Христа. Его глаза почему- то показались мне тогда похожими на глаза мечущегося по клетке волка, который всю жизнь ждёт смерти,потому что знает, что люди загоняют волков только с одной целью- убить, и не понимает, почему он до сих пор жив. Волк, давно простившийся с надеждой хоть ещё один раз увидеть в глазах своей жертвы липкий, как кровь, страх, довольствуется бросаемыми в клетку кусками мяса. Христос же, вместо обжигающего душу кающегося раскаяния, довольствуется несвязными обрывками слов грешников, знающих, что надо признать себя хоть в чём- то виновным, чтобы оправдать приход в церковь. Именно это делает похожими взгляд пастыря, отдавшего себя на заклание во имя спасения порученного ему стада, и вожака, который увёл за собой охотников для спасения стаи.

     "Икону- то, икону не поцеловал",- пронёсся шепоток в том углу, где сгрудились приходящие в церковь за неимением завалинки бабки. Неловко повернувшись, я чмокнул куда- то в нижний угол только- что не до дыр зацелованную икону, и до неприличия быстро пошёл к выходу, когда мне преградили путь утонувшие в морщинах старческие глаза, с укоризной указующие на скамейку со стоящими на ней чарками и разложенными рядом кусочками чёрствой лепёшки.

     Называемая в народе "выпить и закусить" процедура была по настоящему священна только для одного человека в церкви. Завистливый, а временами просто ненавидящий меня взгляд я ощутил, ещё когда подходил к ограждённой светом на глазах тающих свечек скамье. Только выслушав поздравления одной из окруживших меня бабок с лучистыми, как у святых на иконах, глазами, я смог выделить из множества глаз те, которым принадлежал этот взгляд. Опираясь о стенку вздёрнутыми в похмельном ознобе плечами, на меня смотрел человек, который вполне мог быть потомком чудом уцелевших виновников всемирного потопа. Даже если бы ценой его желания было бы превращение в соляной столб, он всё равно не смог бы пропустить меня мимо, не прохрипев:- Браток, выручай..."

     Договорить ему я не дал, да он и сам вряд ли смог бы это сделать. Его слова были результатом последнего усилия, на которое он был ещё способен, и не вознаградить его за это усилие я не мог. Судорожно сжимая в дрожащей руке сунутую ему на ходу сотню, человек растворился в заливших город сумерках. Вслушавшись напоследок в нестройный гомон голосов и шарканье старческих ног за дверью, я последовал за ним.

     Недалеко от церкви, на краю крепостного вала, под которым течёт уставшая от однообразия жизни и постепенно превращающаяся в ручей речка, стоит несколько вцепившихся корнями в крепостные камни ёлок. С этого места можно одновременно видеть и город и, как тогда казалось, не имеющую к нему никакого отношения церковь.Даже в сильные морозы под ёлками пахнет прелью и сентябрём. Выбеливший всё вокруг снег здесь всегда засыпан толстым слоем хвои, которая пружинит под ногами, напоминая о податливости впитавшей осенние дожди земли.

     Когда я стоял здесь, смотря на залитую светом фонарей и, как порой казалось, только этому свету и обязанную своим существованием церковь, у меня всегда возникало жгучее желание зайти внутрь. Как будто за этим кругом света до меня не смогут дотянуться жадные, обнявшие уже полмира лапы.И только внутри, ощутив на себе любопытные, выпытывающие что- то запретное для них взгляды, я понимал, что эти лапы шарили уже и здесь, как пряжу перебирая отбрасываемые иконами тени и копошась под фигурой смотрящего поверх них Христа. И тогда я уходил, не желая смотреть, как одна за другой гаснут хоть как- то сдерживающие их свечи. А снаружи долго не решался покинуть давно полюбившееся место, стоя там до тех пор, пока церковь не сливалась с темнотой.

     Там, за речкой. у тех, кто никогда не стоял под моими ёлками, была своя церковь и так же, как та- в крепости, она была освящена светом фонарей. Как только заканчивалась служба,и глаза святых на иконах гасли вместе со свечами, как будто в насмешку названное "Домом культуры" здание взрывалось огнями и криком врывающейся туда толпы. Иногда, чаще на Рождество, часть этой толпы выходила и шла в крепость, чтобы разнообразить впечатления от праздника и смешать запах перегара с запахом горящего воска. И тогда только под моими ёлками было тихо и спокойно, а грохот музыки и пьяный гомон идущей за крестом толпы заглушал плеск когда- то вертевших мельничное колесо струй не замерзающей на месте бывшей плотины даже в самые сильные морозы воды.