Уголек -

   

   В душе каждого человека горит огонь. Иногда это буйное пламя, вырывающееся из-под контроля и грозящее пожаром. Это может быть еле заметный огонек, который скорее тлеет, чем горит. Случается, что не всякий может пронести  огонь через всю свою жизнь. Бывает, что тот гаснет и к концу жизни человеку остается лишь ворошить золу в тщетной надежде найти хоть чуточку тепла. Иногда - пламя погасло, но где-то глубоко еще живет крохотный уголек, он не желает умирать совсем. Он — надежда на лучшее и гарантия того, что человек еще жив. Что он не просто отработанный биологический  материал, а именно ЧЕЛОВЕК!  И очень важно увидеть, почувствовать
этот еле тлеющий огонек, не дать ему остыть, раздуть его и вернуть к жизни.

                * * *

    Дрожащие руки непослушными пальцами пытались зажечь спичку. Кирилл никогда бы не подумал, что такой процесс, как прикуривание сигареты, доставит ему столько хлопот - спички ломались одна за другой. Кирилл посмотрел на свою руку и пошевелил пальцами. Это была не его рука. Он видел перед глазами нечто чужое и незнакомое, никогда доселе невиданное. Поднес к глазам и другую руку. Нет! Это не могли быть его руки! Его пальцы умели легко перебирать гитарные струны и ласкать женщин. Крепкие мосластые кулаки почти не знали поражений в уличных драках. Его руки были равно приспособлены как для тяжелой работы, так и для работы ювелирной, требующей точности и твердости. Но сейчас им этой твердости как раз и не хватало.  Простая работа не давалась, даже не работа, а так, всего одно движение. Серные головки спичек шипели, как змеи, иногда с тем же шипом отлетали в сторону, или же ломалось хрупкое деревянное спичечное тельце. Кирилл злился, нервничал, но это скорее вредило делу. Наконец (о, чудо!), одна из спичек выдала-таки с грехом пополам неровное пламя и Кирилл, торопясь, прикурил сигарету. Курил он «Приму», но не потому, что любил крепкий табак, а по той банальной причине, что на лучшее не хватало денег. Да и как их могло хватать, если работа у Кирилла была лишь в довольно-таки давнем прошлом.
    А в настоящем? Настоящее не радовало. Глубоко затянувшись и сплюнув табачные крошки, Кирилл обвел взглядом свое жилище. Жил он здесь уже около полугода, но сегодня будто впервые увидел и эти стены, от которых местами отставали обои, и стол, заставленный грязной посудой, два все еще добротных стула, что недавно «отжалели» соседи и такого же происхождения диван. На нем то сейчас и лежал Кирилл, докуривая начинающую жечь пальцы сигарету. В комнате было холодно — никто во время отсутствия хозяина печку, само собой, не топил. А отсутствовал он две недели. А за окном — февраль, хоть и не морозно, но хорошего мало. Где-то на втором плане закопошилась мысль — где бы и у кого бы раздобыть хоть немного дров. Дело осложнялось тем, что у всех соседей, с которыми у Кирилла еще сохранились хоть какие-то отношения, печей не было, все, как назло пользовались газом. Да и бани были лишь у двоих, но двое эти и так являлись самыми злостными его кредиторами. Сколько им должен был Кирилл, они и сами, похоже, уже не помнили и спрашивали о долге скорее для проформы, даже в самых смелых мечтах не надеясь, что бессовестный должник лишится спокойного сна и долг таки отдаст. И были правы - подобные мелочи на качество сна уже давно не влияли.
     Мысль о дровах со второго плана плавно перешла на первый, по мере того, как хозяин неустроенного жилища начал замерзать, а его зубы выбивать «степ». Не спасала ни верхняя одежда, ни купленный на последние деньги пузырек настойки боярышника. Содержимое его грело изнутри, но немного. С тем же успехом можно было нагреть комнату школьной спиртовкой. 
   Неожиданная мысль, пришедшая не иначе, как  под действием спирта, показалась довольно-таки привлекательной и не слишком трудновыполнимой. Оставалось только недоумевать, как она не пришла в голову сразу. Но и сейчас Кирилл не спешил — врожденная лень вкупе с образом жизни не давали ему быть слишком легким на подъем. «Щас, еще покурю, и пойду», - решил он. С прикуриванием второй сигареты он справился почти блестяще — не прошло и трех минут, как сизый дым неровно поплыл по комнате, поднимаясь к самому потолку и смешиваясь там с холодным воздухом. Теперь, когда вопрос с дровами уже был, по крайней мере, теоретически снят с повестки дня, встал другой  — где найти средство, согревающее не только тело, но и душу. Средство, отвечающее обоим требованиям, у Кирилла было только одно, но приобретение его требовало некоторого количества наличных, коих не наблюдалось. Как уже было сказано, Кирилл был должен всем родным и почти всем знакомым, и доказать свою платежеспособность в будущем он не мог. А выпить хотелось и хотелось все сильнее. Мозг работал со скоростью компьютерного процессора, перебирая множество вариантов, от более-менее возможных до совсем уж фантастических. После тщательной обработки, мозг выдал готовый ответ — адрес, по которому можно было обратиться в слабой надежде на благоприятный исход, только один. Только один человек еще мог проникнуться трудным положением Кирилла и выручить его, невзирая на плохую его «кредитную историю».
   Вопреки всему, Кирилл вознамерился решить сначала вопрос с отоплением своей хибары, а уж потом... Кто знает, может быть он просто оттягивал неприятный визит, ибо несмотря ни на что, несмотря на почти полное отсутствие гордости и совести, каждое такое посещение больно било по этой самой отсутствующей вроде бы гордости и тяготило несуществующую совесть.

                * * *   

    Дров было много. Разумеется, это были не те дрова, которыми привыкли топить печь образцовые хозяева, не пиленые, не колотые и даже не сухие. Плевать! Зато их было много — разнокалиберных досок, ощетинившихся кривыми ржавыми гвоздями, как дикобраз иглами, промокших, промерзших, со льдом. Ну и что! Его печь и не такое проглатывала. И не такое барахло переваривала ее ненасытная топка! Главное , дров было много, а значит — много будет сегодня тепла.
    Они уже валялись возле печи, но пока и не думали оттаивать. Ничего, скоро они загорятся и оттают, а вместе  с ними оттает и заледеневшее кириллово жилище.
    Газет, способных пойти на растопку, было навалом. Откуда они появлялись, если их никто не выписывал, оставалось загадкой, но они были.
    Первые несколько попыток обернулись неудачей, газеты были холодные и волглые, сами горели плохо, а уж поджечь дрова и вовсе не могли. Изведя с десяток газетных листов, Кирилл, хоть и с опозданием, но вспомнил, что когда-то, где-то в каком-то углу чулана, у него стояла неполная бутылка скипидара, оставшаяся еще со времен увлечения живописью. Клацая от холода и нетерпения зубами, он принялся разгребать завалы  барахла, непонятным образом накопившиеся здесь всего за полгода. Несколько раз чертыхнувшись во время поисков, уронив на ногу что-то тяжелое и громоздкое, Кирилл наконец издал радостный возглас. Скипидар был старый и загустевший, он переехал сюда вместе с хозяином и пригодился-таки, пусть и не для искусства. Обильно политые им дрова вяло загорелись, в комнате стало дымно. Печка плохо тянула. Кирилл был исконным квартирным жителем и в печах разбирался слабо. Но она выполняла все же свою основную функцию — наполняла комнату теплом, пусть и пополам с дымом. Ничего, можно будет проветрить, пожертвовать крохами тепла ради таких же крох свежего воздуха. Сначала Кирилл хотел как следует согреться — целое утро сидел в промерзшем доме и совершенно окоченел, вдобавок замерз, отдирая доски от соседского забора, разделявшего их огороды. Но нетерпение начало его грызть, едва только перестали стучать от холода зубы. Ему предстояла сложная и ответственная задача — добровольная передача денежных средств в его пользование даже у бывшей жены не всегда вызывала восторг. А ведь она была, по сути дела, единственным человеком, который мог вступить с Кириллом в финансовые отношения, не всегда задумываясь о его платежеспособности. Может быть, все еще любила, или уже просто жалела? Иногда он столовался у Ирины, то есть она могла покормить его, считая, что уж тарелка супа ее не разорит. Она и не разоряла, но бывший муж бессовестно пользовался этой ее философией, тем более, что его собственная философия также утверждала — тарелка супа ее не разорит. Так же, как сковородка картошки или яичница из трех яиц. С деньгами было сложнее. Ирке было бесполезно «заливать» о необходимости уплаты за электричество, тысячи подобных причин отметались ей с ходу с диагнозом «чепуха», а на выпивку могла дать лишь видя крайне критичное состояние своего великовозрастного подопечного. Да и Кирилл почему-то стеснялся брать у нее деньги. У других не стеснялся, мог просить у людей, которым и так немало должен, не боялся ни отказов, ни возможных побоев, а вот у нее... Объедать — пожалуйста, это ведь как бы не считается, на жареной картошке нет ценника. А раз нет ценника, то вроде как бы и не должен! И вот сейчас он хотел...нет, сейчас он просто обязан был пойти к Ирке. Оттягивать визит не имело смысла, да у Кирилла это бы и не получилось — нетерпение уже вовсю руководило им и решало за него. Пусть хоть с лестницы спустит, но идти все же надо. Подкинув в топку еще несколько предварительно разломанных каблуком досок, он натянул на уши грязную, в подпалинах, вязаную шапочку и вышел из дома. Только на улице он оценил, как тепло сейчас у него в комнате, что даже возле дымной печки гораздо уютнее, чем на продувающем февральском ветру, от которого не спасала  осенняя куртка на «рыбьем» меху. До дома бывшей жены было рукой подать и он, не мешкая, отправился в неприятный, но суливший  приятный результат, путь. Оставалось только надеяться, что Ирка не на работе и звезды Кириллу все-таки благоволят.

                * * *

      Обратно Кирилл шел медленно, отяжелевший и осоловевший от настоящего тепла и от настоящей еды. В этот день звезды встали так, что ему несказанно повезло. Повезло трижды и все за последний час. Во-первых, он очень плотно пообедал (ведь тарелка супа еще никого не разорила !), во-вторых, в кармане брюк лежала себе и не шуршала сотенная бумажка. А в третьих... не было бы ни во-первых, ни во-вторых, окажись дома нынешний Иркин муж, жлоб и сноб, не пьющий, зараза, а потому не способный к состраданию таким страдающим людям, как Кирилл. За полчаса Ирка успела накормить «бывшего», дать ему несколько советов по поводу «завязки», выслушать поток обещаний по тому же поводу, откупиться сотней рублей и выставить гостя за дверь, успев, правда напоследок дать неосторожное обещание как-нибудь его навестить. День определенно удался. И Кирилл зашел в продуктовый магазин. После этого от сотни осталось несколько рублей — водка, хоть и самая дешевая, съела весь его бюджет. Благо, на сигареты тратиться необходимость отпала — проживет Иркин жлоб и без блока «Соверена», купит себе еще. И вообще их там два на подоконнике лежало, так ведь он не оба же взял, один оставил. Он все честно сделал, а делиться с ближним сам Бог велел.
    По пути домой Кирилл чудом избежал встречи с разгневанным соседом, который только что обнаружил полуразобранный забор и недолго терялся в догадках, чьих  это рук дело. Конечно, «разборки» будут завтра обязательно, в этом Кирилл не сомневался, но сегодняшний, такой хороший день лучше было бы ничем не омрачать. От этого он оградил себя тем, что задвинул щеколду и накинул дверной крючок. Двойная гарантия! В комнате было немного дымно, но уже тепло. Кирилл еще подкинул досок. Пламя стало жадно лизать сырое дерево, радуясь новой порции топлива. На стол была живо поставлена принесенная водка, грязный стакан занял место рядом с ней и, наконец, из кармана куртки жестом фокусника была извлечена плоская банка шпрот. Ее Кирилл прихватил хоть и без спроса, но по тяжелой необходимости, то бишь на закуску. Полстакана пошли просто изумительно, настолько, что он прикрыл глаза от удовольствия, забыв даже закусить. Блаженство! Так хорошо ему еще давно не было! И спичка зажглась от первого чирка по коробке, и забытый вкус импортных сигарет, и дым, который поплыл по комнате... и комната, поплывшая вместе с дымом! Глубоко затянувшись, Кирилл откинулся на спинку дивана. Нирвана! Настоящая нирвана!
Алкоголь мягко стукнул в голову и наполнил все существо радостью и истомой. Теперь главное — не торопиться, не спешить. Можно было уже снять куртку, становилось жарко.
Не спешить, не спешить! Радость нельзя расходовать расточительно, счастье должно длиться как можно дольше. Когда еще повторится сегодняшняя удача?  Кирилл не спеша снял куртку и небрежно бросил ее в угол. Аккуратно, словно священнодействуя, налил граммов пятьдесят, так же аккуратно открыл консервы. Выпил не торопясь, двумя пальцами выудил из масла шпротину и, закапав джемпер, отправил ее в рот. Спасибо, дядя Менделеев, огромное тебе спасибо! Снова закурив, Кирилл не разуваясь завалился на диван. Тот видывал и не такое обращение — Кто и в каком виде на нем только не валялся! Сейчас был не самый худший вариант.
   У Кирилла в эти минуты было самое лучшее состояние — еще не пьян, но уже не трезв! И главная задача состояла в том, чтобы удерживаться в этом состоянии как можно дольше. Он прикрыл глаза, слушая треск горящих дров. Печь хоть и слегка дымила, но от нее вдруг повеяло таким знакомым, давно забытым уютом. Вспомнилось вдруг детство, которое уже давно не вспоминалось. То, что память прятала в своих тайниках, стало постепенно просачиваться в сознание. Он не отгонял возникающие картинки, даже, пожалуй, находил какое-то извращенное удовольствие в воспоминаниях, которые были безумно далеки от его нынешней реальности. Так далеки, что даже не верилось, что когда-то в его жизни было все хорошо. В этих отретушированных воспоминаниях все казалось немного идиллическим, но такова уж человеческая память. Не было ни одной четкой картинки, лишь ощущение легкости и беззаботности, свойственной одним только  детям. Кириллу не хотелось даже вставать за добавкой — его подняла какая-то посторонняя сила. Очередные пятьдесят граммов и снова диван раскрыл ему объятия. Вот она, жизнь! Ну почему нельзя жить в этой сказке вечно? Почему надо вечно гоняться за добычей в этом жестоком мире, неважно что это за добыча — бутылка  водки или миллион рублей? Почему нормальный человек не может всегда жить вот так, никому не мешая, никому не принося вреда? Лежать и вспоминать...мечтать. Нет, человечество придумало себе кучу проблем: работу, на которую надо идти, как на каторгу, дома и квартиры, где в жизни не переделать ремонтов, детей, которых надо растить и воспитывать! Да много чего человечество напридумывало! Но почему все должны жить по таким дурацким законам? Ну не хочет человек всю жизнь посвятить тому, что принято всеми, ну не нужны ему ни квартиры, ни большие деньги. Что ему теперь, с голоду подыхать? И нужно то всего ничего! Так ведь нет!  Сразу со всех сторон послышатся осуждающие голоса, чуть только человек захочет жить по-своему. Целый хор голосов! Все завопят, что не место таким в их обществе, это преступление — жить по другим законам. А ведь он никого не убивает, не ворует...почти, не обманывает по-крупному.
   Семья отвернулась от Кирилла, когда поняла, что по их законам он жить не будет. И родители отвернулись и брат. Родителям, честно проработавшим всю жизнь, стало, видите ли, стыдно иметь такого сына, они резко прекратили с ним всякое общение. Батя даже усовершенствовал запор на воротах и двери, опасаясь непрошеного тайного вторжения на свою территорию. Было о чем беспокоиться! Он и залезал то в дом всего один только раз, да и то через окно. Брат погряз в житейских скучных проблемах, пошел на поводу у жены. Когда бросил пить — вообще исчезли все точки соприкосновения. Последний раз виделись...дай Бог памяти, почти год назад, он, пожалуй, даже не знает нового адреса Кирилла. А ведь были когда-то очень дружны.
   Все родные, близкие, друзья, да что там — весь мир был теперь против него! Все предали, отвернулись...Многие старались не узнавать его, отводили глаза, если доводилось встретиться на улице. Даже школьный друг как-то предпочел сделать вид, что они не знакомы. Просто посмотрел как-то странно, словно сквозь него, в ответ на простую просьбу о жалких ста рублях, и ни слова не ответив, ушел, почти убежал. И уж совсем предательский удар нанес сын. В армию его провожали дед с бабушкой и среди приглашенных на проводы Кирилла не оказалось. Ничего, он и это пережил!
    И теперь никого рядом нет! Даже бабенка, жившая с ним последние полгода, тихо испарилась после того, как он попал в больницу...
   Кирилл начинал страдать. От недавнего блаженного состояния не осталось следа. Горло сдавил спазм обиды и глаза повлажнели. Он чувствовал, что еще немного — и он расплачется, так стало вдруг жалко себя, своей неудавшейся жизни. Он рывком сел, ругая себя за малодушие и одновременно упиваясь собственными страданиями.
 Как откровение пришла мысль — неужели этот безвольный готовый заплакать мужик — он? Что теперь у него общего с самим собой? Да и где он сам? Неужели лишь в прошлом, откуда нет возврата? И его ли это прошлое, и не чужие ли воспоминания вторглись в его сознание? Это не может быть он, не его жизнь промелькнула сейчас перед глазами. Потому что если его — то незачем дальше жить! На глазах появились слезы — жалость к самому себе становилась невыносимой. Руки дрожали, но не от выпитого, а от переизбытка чувств, горло сжимали непролитые слезы. Чтобы ослабить давящие тиски, Кирилл выбрал безошибочный способ. Пару минут спустя его немного отпустило. Жалость никуда не делась — она по-прежнему была с ним, но стало даже легче дышать. Вяло дожевывая истекающую маслом рыбку, он снова прикурил и откинулся на свое ложе. Дым обволакивал и успокаивал. Теперь, когда его прошлая жизнь пронеслась перед глазами бешеным галопом, что-то щелкнуло в его мозгу. Неведомым образом там сложились какие-то таинственные пазлы, и будущее сверкнуло на миг, словно серебристая рыбина, с плеском мелькнувшая на поверхности реки. Любой из тех, кто знал Кирилла, сейчас поразился бы произошедшей в нем перемене — прежде пустые, невыразительные глаза загорелись живым огнем, в них не просто появилась мысль, они за миг помудрели. Сам он не мог этого видеть, но обретенную силу ощутил, она разлилась по его жилам животворным огнем, обжигающим потоком разлилась по всему телу. Теперь он знал, что жизнь далеко не кончена, она вся впереди. Все, что было до этого — всего лишь репетиция жизни, ее черновик. Он внесет в нее поправки...нет, просто перепишет заново, сотрет прошлое, как меловые каракули со школьной доски! Он ведь еще и не жил по-настоящему! Ему всего сорок два года — еще не поздно начать сначала. Будь ему лет семьдесят, он не обольщал бы себя пустыми надеждами, не врал бы самому себе. Но сорок с небольшим — самое то! Когда и начинать, как не сейчас?  Завтра же! Не откладывая на потом! Сегодня он справит поминки по прежней непутевой жизни, и расстанется с ней без сожаления. Завтра проснется другой Кирилл, так же мало похожий на Кирилла нынешнего, как его предыдущая жизнь была похожа на настоящую. Все еще в его силах, он способен многое изменить! Ему больше не было жалко себя. Созревшее решение наполнило его спокойствием и умиротворением. Дух его воспрянул, словно возродился из пепла, за спиной вырастали крылья, способные унести далеко-далеко, к заоблачным высотам. Очередная порция лишь усилила это ощущение. Завтра...завтра... завтра... он решит все, что не мог решить за прошлую жизнь... день грядущий все исправит...все...все... будет по-новому.
    Кто-то вдруг задубасил в накрепко запертую дверь.
    Незажженая сигарета выпала из непослушных губ и, скатившись по груди, беззвучно упала на грязную ковровую дорожку. Не обращая ни малейшего внимания на требовательный стук, Кирилл храпел.
    Стук, продолжавшийся пару минут, прекратился. В печке задорно трещали дрова. Один уголек весело щелкнул и, ударившись в плохо прикрытую печную дверцу, рикошетом отлетел на середину комнатки, на самый край ковровой дорожки.
     Он лежал, мерцая и вспыхивая, из-под него пошел легкий дымок. Маленький уголек, по-своему распорядившийся жизнью  человека.

                *  *  *

    Через час звук пожарной сирены, пронзительный в ночной тишине, разбудил мирно спящих людей.