Безымянный

 В утреннем фиолетовом мраке горело тускло-зелёное 6:59. Павел Алексеевич Саблин открыл глаза ровно за минуту до начала дотошной трели механического будильника. Резким движением встал, скомандовал себе твёрдым, но по-женски визгливым голосом:
 - Тридцать приседаний! - после чего немедленно исполнил свой приказ.
 - Двадцать отжиманий! - снова разорвал тишину резкий выкрик, по которому ежедневно пробуждались соседи Павла Алексеевича.
 Они уже свыклись c тем, что утром они вставали не от будильника, заведенного ими перед сном, не от настойчивого «вставай!», а от пронзительно-громких команд соседа с седьмого этажа.
 
 Ровно год назад, после очередного такого пробуждения, пятидесяти шести летняя Зинаида Прокофьевна стучалась ногой в железную дверь нового сожителя, бросая себе под нос всяческие оскорбления в адрес Саблина.
 
 Толком никто с ним не был знаком, но все подъездные разговоры тогда шли только о новом соседе, который «что-то выкрикивает в семь часов утра», «поет в ванной патриотические песни» и «смотрит телевизор на полную громкость каждый поздний вечер». Но как только дверь десятиэтажки открывалась, и из неё начинали показываться острые черты лица Павла Алексеевича, кудахчущие куры затыкались комком в горле, волной испуга их охватывал твёрдый и тяжёлый взгляд Саблина.

 Таким же взглядом он встретил Зинаиду Прокофьевну, стучавшую ему ногой в дверь тем прошлогодним утром. Нахмуренные тонкие брови и холодные зрачки Павла сняли с пенсионерки корону решительности и выгнули её так, что категоричность Зинаиды  вместе с боевым напором резким рывком утонула в омуте оторопи. Ни о каких упрёках и выговорах речи уже не могло идти.
 - У вас соли нет? - робко проговорила женщина пришедшую только что на ум фразу, объясняющую её ранний визит.
 - Какой соли? Вы обнаглели совсем?! Ещё солнце не взошло, а она уже за солью ломится! Уйдите, я сплю! - фальцетом прорычал Саблин и захлопнул дверь.
 - Ага, спит он, минуту назад орал на весь дом, а сейчас уже спит, скотина! - тихо, чтобы Павел Алексеевич не заметил, бормотала под нос Зинаида Прокофьевна, уходя домой большими шагами.

 Больше она к нему не наведывалась, только изредка кивала на его скрипучее «здравствуйте». Разговоры про Саблина среди соседей тоже прекратились, так как главным бунтарём и мятежником была уже усмирённая Зинаида Прокофьевна.

 После всех физических упражнений Павел Алексеевич распрямился и строгим шагом направился в ванную комнату. Умылся холодной струей воды, почистил зубы мятной пастой с горьким привкусом, от которого он всегда морщился, но исправно продолжал покупать именно эту пасту, удалил лезвием бритвы седую щетину, снова умылся, вытер лицо вафельным полотенцем. Такими же четкими выверенными шагами пошёл на кухню. Традиционным завтраком Павла Алексеевича  был толстый кусок сыра, положенный на ломоть ржаного хлеба и порция кофе, чрезмерно крепкого и переслащенного. Он неспешно откусывал свой бутерброд, потихоньку отхлёбывая горячий напиток из кружки с красной надписью «Алексей». Её ему вручили коллеги по работе ко дню рождения.
 - Спасибо. Меня, кстати, Павлом зовут. - холодно оборвал он их детскую радость.
Несколько лет назад он перевелся на новую работу. Проработав со своими коллегами около месяца, он произвел на них впечатление необщительного строгого человека. У Павла был всегда сосредоточенный вид, он выполнял свои рабочие обязанности чётко, не отвлекаясь на всякую болтовню и прочую ересь, которой любили заниматься его коллеги. За всё время они не смогли услышать от него ничего кроме «доброго утра». На всякие попытки завязать с ним разговор, Павел либо отмалчивался, либо бросал ответы, заглушающие дальнейшее желание спрашивать у него что-либо.
 - Петр Алексеевич...ой, извините, Алексей Петрович, вы смотрели, как наш МК вчера СПК порвал?
 - Нет, футбол не люблю, глупо это все.

 На протяжении полугода с ним все пытались начать беседу, обращаясь к нему как угодно, только не по настоящему имени: Пётр, Алексей, Александр. Даже начальник, услышав, как все зовут Саблина, сменил «Павла» на «Алексея». Когда коллеги Павла Алексеевича заказывали ему подарочную кружку в соседнем супермаркете, они были полностью уверены в том, что мужчину зовут именно Лёша и никак иначе. Кто-то пытался было возразить, мол никакой он не Алексей, а самый что ни на есть настоящий Пётр, но тут же этот «кто-то» встретил на себе укоризненные взгляды и вынужден был признаться не только коллегам, но и в первую очередь самому себе, что был неправ. Подарок должен был стать, по их мнению, этаким кладенцом:
 - Он должен разрубить - как сказал старший логист Петрова, - воображаемый барьер между нашими отношениями с новым сотрудником.

 Вообще, по сути говоря, мужская часть коллектива не хотела ничего разрубать. Афанасьев сразу сказал: - Мудак этот ваш Лёша! Чего вы все вокруг него как мухи возле дерьма вьетесь?! а точнее пытаетесь виться. - после чего получил сильную пощёчину от Малышевой. Женщинам не то, чтобы понравился Саблин, возможно им было просто жалко одинокого угрюмого тридцати  девяти  летнего мужчину, который, по их мнению, был несчастлив.
- Да-с, подарочек не удался... - пытался язвить Афанасьев, - но зато теперь мы точно знаем, как зовут этого чудака.

 А тем временем Павел Алексеевич уже добирал последние глотки из своего керамического «Алексея». Распрямился, с грохотом поставил кружку и тарелку в раковину. Пока он завтракал, стрелка часов уже успела добежать до сорока пяти минут восьмого. В любой будний день в этот момент Саблин бы помчался в коридор, неуклюжим движением накинул бы на себя потрёпанное пальто, рывком взял бы свою чёрную большую сумку и поспешил бы направиться к выходу. Но поскольку сегодня было воскресенье, он решил ещё пару минут понежиться в постели. Он встал из-за стола. Его прямо-таки клонило вниз, было чувство, будто притяжение земли внезапно увеличилось в несколько раз.
- Да, нужно немного вздремнуть, - принял он однозначное решение, — дела подождут, ничего страшного. Это лучше, чем весь день ходить как зомби.
Расслабленной походкой дошёл он до своей кровати и прямо-таки повалился в объятия мягкого теплого одеяла. Прижал к телу подушку, сладко закрыл глаза. Открыл. Посмотрел на будильник — 10:17. Снова зарылся в одеяло. Сообразив, что к чему, рывком поднялся, спешно засобирался.
- Вот черти! Сейчас же очередь набежит, ничего ж не успею! Простою впустую опять!!
 Подбежал к шкафу, отворил дверцу, схватил с полки ненавистный indicator в форме кольца, натянул его на палец.

 При помощи этого перстня Павел ставил свою подпись во всех электронных документах. Он много раз забывал, куда его клал, часами рыскал по дому. Даже когда он назначил строгое место, на которое, он грозился, всегда будет его класть, все равно умудрялся, спустя несколько минут, а иногда даже спустя несколько часов волнительного поиска, найти перстень у раковины, на подоконнике, в кармане — где угодно, только не на заветной полочке. А один раз перстень вообще незаметно слетел с тонкого морщинистого пальца прямо в магазине. Опомнился Саблин только на следующее утро, благо был выходной день.
 - Лишь бы какой азиат не взял на меня кредит, лишь бы не... - с тревогой в голосе прорабатывал он все возможные последствия своей опрометчивости.
 Он стрелой побежал в банк, чтобы сменить подпись и взять новый перстень в ЦСО (центр социального обеспечения). Вся суета тогда закончилась без последствий. Но не только из-за этих переполошных моментов Павел не любил свой indicator. Ему ужасно сдавливал и натирал палец холодный металл, кольцо жутко мешалось и раздражало..

 Идея со всеми этими перстнями наверняка покажется глупой, если не знать тот факт, что они существуют исключительно для тех людей, которые либо не удосужились вовремя сделать indicator на руке, либо просто-напросто не захотели этого. Без перстня эти люди не смогли обходиться ровно с тех пор, как все банкноты были полностью изъяты, а их производство приостановлено. Когда очкастая женщина бальзаковского возраста из соседнего ларька перестала давать хлеб в обмен на бумажки, когда дочь Зинаиды Прокофьевны (Зинаида – это соседка Павла, если вы помните первую часть повествования), банковский работник, перестала работать с любыми бумажными документами, когда каждый работодатель стал требовать indicator на руке сотрудника для начисления зарплаты,… даже самые твердые консерваторы сдвинули свои категоричные принципы, отстояли в банковской очереди, оформили на себя это «чудо науки», наконец получили перстень в ЦСО, а затем и вовсе осознали необходимость иметь рисунок на пальце вместо кольца.

 На сегодняшний день Саблин уже давно назначил визит в клинику центра социального обеспечения. Его ожидало нанесение indicator'а на безымянный палец, которое избавило бы его от нужды все время носить раздражающий перстень. Никаких документов, никаких бумажных денег — все это заменяла персональная закорючка и определенный набор разного размера полосочек на ее фоне.

 Тем временем Павел Алексеевич уже шёл вдоль улицы мимо угловатого вытянутого здания, на крыше которого синим ровным пламенем горело «ДЕСЯТЬ ЛЕТ ПОБЕДЫ». В этом здании он, не покладая рук, проводил шесть дней рабочей недели. Начал порошить редкий снег. Саблин ускорил шаг. Дорога до ЦСО была не особенно близкой, около двадцати минут быстрой ходьбы. Павел предпочел дойти пешком. С детства он не любил ездить на автомобилях - скорость сжимала его сердце чувством крайней обеспокоенности. Он вообще по жизни старался не торопиться, делал все неспеша, но крайне выверено и правильно. Таким же выверенным шагом за полчаса он успел добраться до нужного места.

 Автоматические двери распахнулись. Первый этаж занимал большой холл, выгибом в правую сторону перерастающий в коридор. Павел Алексеевич зашел, задержался на небольшом напольном коврике около двери. Дождавшись, как излучение этого коврика растворит всю грязь с ботинок, завернул в коридор. Сам по себе коридор был немаленький, но сегодня, заполненный большой очередью, он казался невероятно узким и тесным. Саблин достал из кармана военную карточку, поднял ее вверх, попытался протиснуться:
- Пропустите, я участник войны, мне полагается без очереди.
- Ну и чего? Вставайте и ждите спокойно!!  Участник войны нашелся... ишь ты! Отсиживался, наверно, в штабе, а теперь героя из себя строит!-  отозвался эхом властный женский голос.
Павел убрал карточку в карман брюк, с обидой посмотрел на часы, готовясь к томительным часам ожидания.

                ***

 Глазунов был очень удивлен, когда услышал знакомый голос, он не сразу понял, кому принадлежал этот сиплый визг. Он узнал его, но кого именно, пока не понимал. Подошел к нему, сосредоточил лицо, нахмурил брови, долго вглядывался в знакомые черты. Саблин тоже начал внимательно изучать лицо напротив, с обвисшими, как у сенбернара, щеками и широко распахнутыми серыми зрачками. Первым узнал давнего друга Павел Алексеевич:
- Николай!... Неужели!... Как!?...
- Не может быть! Как бы не было это банально, но сколько лет, сколько зим...
- Семь...
- Чего семь?
- Семь лет не виделись мы с вами... Многое переменилось.
- Ничего не переменилось. Все по-прежнему.

 Полный мужчина пятидесяти лет в затасканной зеленой синтетической куртке, с редкими взъерошенными волосами, широким лицом с небритой щетиной  – именно таким предстал Николай Викторович Глазунов. Точно такой же как и раньше, только слегка полнее, слегка неухоженней и слегка усталее от жизненной рутины.

- Чем вы занимаетесь? – поинтересовался Саблин.
- Охранником на складе работаю за гроши. Никуда не берут, не нужен им такой, а то, что в качестве пенсии присылают — сарказм какой-то.
- Мне ничего вообще от них не приходит и не приходило. Хотя, черным по белому написано, что с тридцати пяти участникам последней войны выделяться пособие должно. Видимо, воевал плохо.
- Плохо??! У вас же звание героя есть!? Фамилия ваша на стене отваги. Гордость страны!
- Там тысячи таких фамилий… было, ведь снесли ее еще в позапрошлом.
- Ну и что, что снесли, память то должна остаться! Заслуги ваши не убавились! – прибавил тон Глазунов.
- Им наплевать на нас, всем наплевать. Как защищать их карманы — это наш долг, да, вы должны быть героями, а как попользовались героями, так и вытерли ими зад свой и выкинули в мусорное ведро!! – в сиплом голосе Павла Алексеевича начали появляться надрывы возмущения и обиды.
- Так жаловаться надо ходить!
- Куда? Кому мы нужны вообще? Ходил я жаловаться, сидела там дура одна, пристыдила даже меня. Мол, руки — ноги у вас целы, со здоровьем все, можно сказать, в порядке, а чтобы денег как можно больше отсосать у государства — на все готовы, и так все делаем для вас. Сначала даже совестно мне от ее слов стало, а потом подумал: с какого хераа то!? Если бы не мы тогда, хер бы она тогда сейчас сидела на своем кожаном кресле и всем бы перечила.
- Правильно.
- Все, говорит, у меня в порядке?! Она издевается что ли??! Я c трудом себе работу нашел, да и то не ахти какую! Одно и то же везде : «Вы подвергались воздействию психоактивных сигналов, хрен вам собачий и койка в психушке, а не работа». В одном месте говорят: «у вас все в порядке, никакой пенсии», в другом: «вам помирать пора, а не работу искать».
- Ничего они вообще не понимают, а может делают вид, что не понимают, просто не хотят понимать.
- Вот что, Николай, то что всегда правили всегда и правят нами пи...расы и мошенники – святая истина. Это я еще по молодости вразумил.
- Это что еще такое? – громким шепотом начала возмущаться проходившая в этот момент мимо них работница в белом халате, только что захлопнувшая дверь кабинета.
-  Как можно такое про власть говорить? Да не просто говорить, а кричать на все здание! Под трибунал отправят ведь, и меня вместе с вами! Сидите и молчите!
 Саблину вдруг стало как-то неловко и стыдно перед этой женщиной, хотя, он сам не понимал за что.
- Да, - уже не так громко произносит Глазунов. – чего-то и правда раскричались мы.
- Слушай, а ты по какой надобности здесь? Indicator делать?
- Нет, это я сделал недавно, проблемы с ним. Не с первого раза бывает прочитывается, замучался уже. Говорят мне, видимо, где-то непроделка там, нужно чтобы подкорректировали.
- Понятно. А больно вообще ее делать?
- Ни капли. Таблетку под язык суют, после нее вообще ничего не чувствуешь. Потом слегка непривычно только, как будто мозоль на пальце. А так вообще она особо не мешается.
- А глянуть можно?
- Смотри. – Глазунов протягивает свою широкую ладонь.

 Павел Алексеевич с любопытством разглядывает безымянный палец. Indicator практически не заметен. Слегка переливается прозрачная пленочка при наклоне пальца. А над этой пленкой пара темно-серых прописных черточек.

- Где-то читал, что расходный материал для вот этой загагулины дорогой очень, да? – не отрываясь от чужого пальца интересуется Саблин.
 - Да, так. Слава богу, пока государство за всю эту процедуру платит, иначе ни каждый смог бы себе позволить.
- А вот если я как-то соскоблю это нечаянно, мне новую бесплатно сделают?
- Не соскоблишь, тут вместе с пальцем если только.
- А если срезать и продать? Дорого выйдет?
- Не продашь ты ее. Запрещена у нас торговля этим материалом, каждый бы так олигархом стал. Ну ладно, давай, моя очередь подходит, я побегу.
- Может встретимся еще.
- Не знаю, я далеко живу, на другом конце города. А ты где-то рядом здесь что ли?
- Ага. – кивает Саблин.
- Плохо, что на весь город всего один ЦСО, больно сюда мне переться долго, давай, удачи.

                ***
 
 Вокруг белого деревянного стола шел оживленный разговор, горели три пары возбужденных глаз. Снаружи блекло доносились голоса из подвала, в котором это все и происходило. Минуту спустя показался темный силуэт, вылезающий из подвала десятиэтажки. Это был худой мужчина лет тридцати. Темные глаза, волосы, приплюснутый нос и некоторые другие черты выдавали его принадлежность к адыгейцам. Порой он вздрагивал, то ли от неспособности его кожаной куртки побороть русский мороз, то ли от страха. Глаза его нервно стреляли по сторонам. Следом из темного подвала показались два коренастых мужика. На обоих были тулупы грязного оттенка. Малахай покрывал голову только одного из них, другой вдавливал шею в свою шубу и часто тер озябшие уши. Несмотря на ширь и мощь двух братьев, были они небольшого роста, даже несколько приземистее адыгейца.

 Метель тем временем усилилась. За облаком белой мглы нельзя было разглядеть ни одну сверкающую звезду. Ветер завывал вьюгой, второму мужчине приходилось придерживать свою шапку, чтобы ее не смогло унести.

 Как только все трое оказались снаружи, оглянувшись по сторонам, они целенаправленно двинулись вдаль. После нескольких минут безмолвной ходьбы они оказались с левой стороны здания, на крыше которого красовались буквы: «Центр Социального Обеспечения». Адыгеец нервно позвякивал зубами, двое его приятелей переминались с ноги на ногу, один сопровождал это продолжением трения красных от холода ушей. Так прошло еще несколько минут.
Дверь здания со скрипом отворилась, в холодную метель неохотно вышла фигура человека. Более подробное описание дать ей было нельзя, так как с той стороны, с которой наблюдали за этим три наших героя, из-за усилившейся метели, были видны только едва различимые контуры. Адыгеец было хотел тут же направиться за ним, но чужая рука одернула его:
- Погоди, черномазый, нужно подождать минуту-другую, чтоб не заметил.
- Чего ждать-то? – начал восклицать другой мужик – и так ни хрена же не видать! Через твою минуту-другую мы уже не найдем его!!
- Ну да, ладно, иди, Сейфолла.
- Я? – удивился адыгеец, - я думал мы вмэсте будым, я адын не смогу!
- Мы сейчас тебе бошку отрежем, тогда точно не сможешь! вали быстрее, мы тебя в штабе ждем.
- И смотри, если деру дашь, мы тебя найдем и закопаем прямо на этом месте.
Не говоря ни слова он направился за темной фигурой, которая все больше и больше расплывалась в вихрях колючих снежинок.
Штабом назывался тот самый подвал. Двое братьев тем временем уже сидели в своем штабе и ждали. Разговор между ними был о том, как делить добычу и где за нее они бы смогли получить хорошие деньги.

 Скоро адыгеец уже шел в десяти шагах от мужчины в черном пальто. Сердце преследователя стучало так часто, как не стучит ни один африканский джембе. Они прошли мимо здания «ДЕСЯТЬ ЛЕТ ПОБЕДЫ», огненная надпись которого торжественно и ясно горела ровным пламенем, как и всегда. Оказавшись в небольшом дворе, адыгеец увеличил шаг, достал из кобуры хорошо заточенный нож. Ручка ножа сразу же обожгла его руку знобящим металлическим жаром. Удостоверившись, что вокруг нет ни единого свидетеля, в отчаянном порыве адыгеец нанес резкий удар в спину жертвы. В ту же секунду, вытащив нож из тела наружу, адыгеец толкнул пострадавшего так, что мужчина оказался лежащим на боку. Пока преступник ощупывал чужие пальцы, истекающий кровью смотрел на своего убийцу испепеляющим, пронзительным взглядом, не произнося ни звука. Тем временем адыгеец уже резал безымянный палец правой руки своей жертвы. Когда работа была окончена, убийца положил кровавую плоть в карман своей кожанки и побежал, пытаясь заправить нож в кобуру.

 Холодный взгляд Павла Алексеевича сопровождал Сейфоллу ровно до тех пор, пока тот не поскользнулся и не налетел на холодное лезвие.