2. Дважды краснознамённая, или Гарнизонные новости

…И однажды Лейтенант все-таки решился спросить у не очень меткого стрелка Тамары, для кого она ресницы красит, а та неожиданно ответила:
- Может, и для тебя! Сам догадайся!

Лейтенант был на два года старше, на полигон попал после артиллерийского училища, говорил, что повезло, на дальний гарнизон не отправили.

- Ну и что, что стрельбище, зато в Питере, - говорил он ей, а сам мечтал, конечно, о суровых походах, но Тамаре не признавался, а вдруг откажется от далёкого гарнизона. Девчонка-то ого-ого, и фигуристая, и с норовом. Да и не только в удалённости службы было дело, - за границей, в горах шла война. Как молодая жена посмотрит на то, что муж поедет исполнять долг перед Родиной и обратно не вернётся? Была определённая боязнь.

Любовь! Любовь…

Водил её в Дом офицеров на улице Пестеля, танцевали, прижимались. Тамара подружек с собой приглашала, и Лизку, и Ирину, но те как-то быстро отказались, Лизке далеко из общаги ездить, а Ирина сказала, что ей военные не нравятся, грубые они какие-то, наглые, и дешёвым одеколоном пахнут, «Шипром». Не захотели подружки генеральшами стать. А Тамара, наоборот, на тренировки стала опаздывать или вообще не являлась, говорила, из парикмахерского училища не отпускают, надо зачётные стрижки сдавать, а сама старалась, вытаскивала летёху в большую жизнь, за забор стрельбища, приглашала в театр, на концерты, в кафе, повышала гражданский кругозор артиллериста.

Тот и рад был уйти от казармы и казёнщины, одеколон поменял, считал, так и должно быть, - девушка подтягивала под свой уровень. В училище с культурой плоховато было, всё больше по военно-патриотической теме проходились, - комсомольские собрания в «Ленинской комнате», рефераты писали на тему «Подвиг Александра Матросова», как в школе, или - «Действия военных дипломатов в Карибском бассейне». Ещё бы русско-турецкие войны вспомнили, на заре артиллерии!

Зато в увольнении было всё культурненько - по портвейну, и в общагу к торфоразработчицам, дурака под кожу загнать. На халяву сладенького всем хотелось, не только курсантам.

Но с Тамарой другое было, не на одну ночь, не на неделю, закружило, понесло, весна – дело серьёзное. Тома обороты набирала, тащила лейтенанта Вову со стрельбища, как с кладбища, о котором он так глупо пошучивал.

- Мимо, мимо! – смеялась грудастая Томка. – В светлое будущее по законам артиллерии! Вы же сами не знаете, куда стреляете!
Лейтенантская мать жила в деревне на экологически чистом молоке и картофеле, выкармливала свиней, а сад давал гигантские урожаи яблок, сливы. Не было недостатка в вине и самогоне, и денежки водились, - крепкий колхоз попался. Но ехать из города в деревню было не модно, хоть для лейтенанта, хоть для генерала, поэтому двинулись в сторону столицы, поближе к генеральному штабу, а значит подальше от войны, бедности и голода. Верили – голода всё-таки не допустят; бедности, вкусив её, не боялись, а военные конфликты – это не навсегда. И потом, интернационалистами были в большинстве своём срочники, всё больше курские и орловские, брянские ребята, мотострелки, пехота.

Свадьбу играли в колхозе, конечно. Богатая мать-колхозница всплакнула:
- На что жить-то будете…
На что жить, у молодых всё ясно было, а вот где жить – стоял вопрос! Не в деревне же.

- Я тут кого стричь-то буду, коров или лошадей?! – скривив губы, плевалась Томка. - Я что, свой диплом на помойке нашла?!
Летёха от такой грубости черствел, замыкался в себе, думал о дальних гарнизонах: как же там-то будет, если здесь уже бежать хочется! А-а, ладно, сегодняшним днём надо жить, и тёмна ночка брала своё, ночью у них всё было нормально.

Перебрались к Томкиному отцу, в захолустный городишко в ста километрах от столицы. Со службой повезло: через товарища по училищу устроился старлей Владимир в пожарники в ракетную часть. Тамара к тому времени окончила своё парикмахерское училище, заняла на выпускном конкурсе второе место, съездила в Прибалтику, то ли в Литву, то ли в Латвию, там ещё один диплом получила, то есть работой, а главное, вниманием и средствами к существованию была обеспечена, но только на своём уровне, до генеральского ещё… ой, шапка падает!

А вот с жильём вышел прокол, - отец Тамарин, дед Лёша, инвалид без обеих рук, так прижился в двухкомнатной квартире после смерти Тамариной матери, что пускать туда никого не хотел, кроме квартирантов. И помощь дочери по обиходу тоже отверг, так как имел подающую надежды на совместную жизнь приходящую женщину. Пришлось молодой семье делать своего первенца в гарнизонной общаге.

У Тамары была ещё старшая сестра Нина, безропотное работящее существо. После института она скоренько выскочила замуж за москвича и совершала трудовые подвиги на почтовом поприще, а точнее в посылочном отделе. Мощный поток отправляемых на периферию фанерных и картонных ящиков держался довольно долго, лет десять или пятнадцать, и Нина пересидела всех заслуженных работников, в основном одиноких женщин, став начальником отдела. Но это потом, потом… А сейчас никак, кроме небольшой денежной помощи, не могла помочь молодой семье.

Мать Тамарина умерла, когда Томочке было всего четырнадцать лет, так она без матери и отца мыкала дальше.

Дед Лёша попивал с квартирантами, смерть бывшей жены на него впечатления не произвела:
- Да-а, девчонка совсем была, на ткацкой фабрике работала. А уж мужики её любили! Ладно, Вова, давай по махонькой. Ты там за Томкой-то приглядывай. Она вся в мать, бедовая, не то, что Нинка. Да и Нинка не подарок, корова коровой! Ну, Москва, ну, квартира, а внуки-то воздухом должны дышать, а не бензином. Я-то, вишь, инвалид, жить надо, а вы молодые, заработаете.
Сначала дед Лёша говорил, что в партизанах воевал, и ему в гестапо руки отбили, прикладом или колуном, а потом рассказал, как оно, видимо, и было на самом деле. Когда немцев отогнали, много всего взрывоопасного по сараям и лесам валялось, вот они с пацанами и попробовали рыбки глушануть. Дед Лёша один в живых и остался, но без рук.

- Ну, по махонькой… - культяпки у него были раздвоены, чтобы рюмку взять или папиросу, спички тоже сам зажигал.

Лейтенант Вова рассматривал фотографии новой родни, тёща молодая в белом платье и белых же носочках, то с одним в обнимку, то с другим, темноволосая и смеющаяся, Нинка на горшке, Томка в коляске, двоюродный брат деда Лёши, несостоявшийся генерал, тоже улыбчивый, в полковничьей форме и папахе.

- Здесь на кладбище похоронен… - дед Лёша прослезился. – Ну, за упокой, по махонькой…

- Убили его, - крикнула Тамара из кухни. – После академии, генеральской должности не поделили.

- Во-от, лучше в штабы-то не лезть, на пожаре тоже можно орден получить и выслугу. – Дед Лёша очередную прикуривал.
- И то пра-авда, но я всю жи-изнь в парикмахерской сидеть не бу-уду, - пропела Томка. – И лысых май-оров стри-ичь! Ха-ха-ха! Поехали домой, тебя хочу.

Лейтенант слушал все эти разговоры с нарастающей тревогой, генеральская должность отодвигалась дальше и дальше.
Первенец родился здоровенький, Альбертом назвали, на имена мода такая была.

В общаге, как в общаге, кто женатый, кто холостой, а жизнь у всех общая. Старший лейтенант уже по выслуге к капитану подбирался, людьми командовал, а после бессонной ночи с орущим бутузом на руках, на разводах по утрам еле языком ворочал, слово «коммунистический» еле выговаривал, в глазах меркло, спал, где сидел или стоял. На пожарах только не до сна было, показывал чудеса храбрости. Но в гарнизоне почти не горело, сельсоветы в основном просили: то изба, то сарай.

- Милай, приезжай скорея, уся дерёвня сгорить! – кричали ему в трубку. А ему – только до постели бы добраться. Но ехал и тушил. Погорельцы за помощь меньше литра не давали. Вваливался домой на «автопилоте» и падал под вешалкой.

Поначалу Томка терпела, встречала после службы не растрёпой, - малыш сопит накормленный, щи на столе, котлеты. Разморенному лейтенанту только бы до постели добраться, а жена, прихорашиваясь:
- Очень мы уж это дело любим.

Обнимала мягко, держала твёрдо.

Как второй родился, не поняла, вроде предохранялась. Альберт тёмненький, а этот, Мишка, светленький. Тамара лисий глаз свой прищурила, вспоминать стала.

- М-м, на пограничника похож… Или на особиста?

Капитан Вова виду не подал, напился на службе, выговор от полковника получил, зубы сжал, а дома разбуянился:
- Н-на вот тебе… Не всякая парикмахерша до генеральши доживёт!

Тамара с синяком на оба глаза, капитан на бессрочной службе, всех друзей подменил, две недели дома не ночевал, потом отгулы взял по уходу за ребёнком и зарплату в ресторане прогулял с молодухами из санчасти. Ему ещё выговор, уже от замполита, по партийной линии. Томка, ласковая, простила, плакала, слёзы фонтанными струйками били, как у клоуна.

Через неделю опять загул. А тут в соседний полк вертолётный пополнение пришло. Молодые, лихие, крылышки на плечах, и голодные, как волки. И времена удобные, безответственные, - одна война уже кончилась, другая ещё не началась.

Один, лейтенант Олежка, как был в комбинезоне, так после полётов к ней и завалился, фурага набекрень.
- Я тебя давно… приметил, - прохрипел он, волнуясь. Но сказал твёрдо: - Ты – моя!

«Салабон же, Господи, - опять всплакнула Тамара. – Ну и ладно, мой-то там тоже не у старушек».

- Пожрать-то дай чего, - скомандовал из кровати Олег, - а то так на тебе и загнусь без орешков, зверушка ты моя.
«С таким мотовилом ведь и правда загнётся», - подумала она и перекрестилась. А у самой всё дрожало внутри, и от сладости, и от страха, - что будет?! Двое детей, не девочка, и опять с летёхи начинать?

Подруга, жена пограничника, так ей рассудила:
- Надо сразу за генерала выходить, а ты с лейтенантов начинаешь, так и жизни не хватит, прикинь.
Но лейтенант Олежка был слишком уж сладкий, и на четыре года моложе, это тоже плюс.

- Генералы-то старые уже, да и где их найдешь, а с милым рай и в шалаше.
- Если милый – атташе. – Это умная подруга ей. Но помогла: и с детьми посидела, и ключи от огородного бунгало дала.
- Ты, Тома, моему майору только ничего не говори, а то и меня в одну кучу с тобой свалит, мне как-то обратно в лейтенантши не с руки, сколько сил в него вложила.

Долго прятаться по сараям Тамаре с Олегом не пришлось, - осенью капитан Вова, пьяный, попал под электричку. Кому повеситься суждено, тот не утонет.

Через полгода, выдержав траур, краснознамённая вдова капитана ракетных войск Владимира Петрова вышла замуж за лейтенанта-техника Олега Дубосекова. Им дали малогабаритную квартиру в семейном общежитии, и через семь месяцев у них родилась дочка Женечка.

Бывшая свекровь семью погибшего на рельсах сына не оставила, - внуки же там. Кому, как не им, свою жизненную философию передавать. Снабжала и банками, и деньгами, картошку мешками, мясо тазами, Альку с Михой к себе на всё лето. Свёкор сам в себе жил, его и не видно было, под полотенцем прятался от горя и позора, и винил во всём невестку. Внучат по головке только погладит, и опять на рыбалку, благо озеро рядом. А если б не было озера, в лес бы ходил, - нашёл бы, куда спрятаться.
Олежка за жену и мальчишек Томкиных горой стоял, и почти не ревновал. Но если что, бил один раз, второй - «по крышке гроба». Хотя бить нужно было по другому лицу, по скуластенькому, в колокола – уже бесполезно, Тамара мужиками крутила, как хотела.

Ну, Олег и моложе был, и просто молодой, неопытный, жену обнимал крепко, целовал нежно, верил. Мало ли что у неё в прошлом было, это капитан Володя со своей задачей не справился, пустил на самотёк. Вот и результат: дети от разных отцов. От кого – неизвестно.

Дубосеков решил младшего, Миху, усыновить. Тамара нарадоваться не могла на такую заботу, вообще забыла, что в генеральши собиралась, расцвела от счастья.

Олег был родом из Полесья, - мать работала в школе, отец в детской поликлинике, старший брат ни в мать, ни в отца, никакой рассудительности: то рыбу удить, то в автосервисе «зайцы» на «долари» пересчитывать. А младший – умненький такой, в техническое училище поехал, вот и будет опора в старости.
Соседи судачили:
- Зачем мальчика в военное училище отпустили? Россия всю жизнь оружием бряцает, не пожалеет она и этого! А он ещё и на москвачке, дурак, женился, и жена старше него да с двумя дитями! Ой-ёй!

А им-то, молодым, – хорошо! И в семье командует уже не Томка со своими закидонами, а упругий, как лопасть вертолётная, лейтенант Дубосеков. Порядок железный, всё по расписанию, профессия обязывала. Тут Тамаре нелегко пришлось после пожарной-то вольницы. Ладно, бабушка Альберта к себе в деревню забрала молодой семье помочь, а Миху Олег усыновил, - слово дело! - чтоб всё по-честному. Пытался, правда, выспросить у жены, почему разные такие, и по лицу, и по характеру, один чёрный, другой - белый. Жена руками разводила, - эволюция, дарвинизм проклятый, а про себя-то: пойди, догадайся, когда особисты по пять раз в году меняются.

Короче, вертолётчик под прошлой Томкиной жизнью подвёл жирную черту.

Подруга Тамарина, жена пограничника, никак не понимала:
- Ты прикинь, прикинь, - не ревнует! Ты за кого замуж вышла?!
Майор пограничных войск в руках жены был как чебурашка, глаза на лбу и уши колыхались. Изитская народность катала его женщину со спины на живот, не успевала она коленки подгибать, а дома всегда были лаваш и свежая зелень. И куда только пограничная наблюдательность подевалась!

- Да ты что, - говорил он Дубосекову, - я её в деле видел, на таджикской границе. Она, как собака, на нюх их брала!

Так со стороны посмотришь, сидят люди у мангала, - хорошо всё, по-семейному. Одна пара в зелёном камуфляже, другая – во всём синем авиационном, баранину жарят. Разговоры о будущем, одному большой звезды хочется, другому маленькой. Радио свои темы добавляет, музыкальные, танцуют женщины. Одна как боксёр в грушу лупит, другая, как птица – крыльями колышет, нет, перьями, или, как рыба – плавниками. Улыбки, смех, в глазах – сплошная тайна, без неё скучно. Охотники и рыбаки смотрят, оторваться не могут, - какую же выбрать, а их самих уже выбрали, есть уже выбор, состоялся: любимые с любимыми, огонь, текущая вода… Уже нет сомнений: моя-то лучше всех, а мой-то, мой!

Эх, любовь… Любовь!

А в декабре началась следующая война.

Это только так кажется, что войны как-то по-разному начинаются, и не будет никогда, как в сорок первом: как гром среди ясного неба, после сообщения по всесоюзному радио и заметки на первой газетной полосе. Нет, всегда это одинаково больно и страшно. Сердца матерей и жён заранее чувствуют, и свечка у них всегда припасена, чтоб за родного попросить. Только Бог, Он для того и Бог, чтоб никому ничего не обещать.

Люди, сами разбирайтесь!

Пограничник трудился в должности зампотеха, заведовал складом ГСМ, - соляра, бензин, керосин авиационный, - жена его так захотела и устроила, и точку на рынке открыла, пограничник и там и тут успевает, и бензинчику отлить, и товар привезти и разложить, а потом и забрать.

Олег в первых рядах в командировку, - транспортно-десантная же авиация, переброска войск, боеприпасов, продовольствия. Через полгода вернулся, целый и невредимый. Возмужавший. Иномарку сразу к подъезду. Детям обновки и игрушки, обожаемой супруге Томочке – серьги с бриллиантами.

Любовь? Любовь! Счастье? Счастье!

Улыбки с лиц не сходят!

А очередного особиста собака покусала! Хуже новости в гарнизоне нет! Значит, отличные новости! Ну а двенадцатого августа и двадцать восьмого мая общий с соседями сбор, пьют, не напьются – под чистым небом граница на замке. Вот такой коленкор.

Дочка Женечка уже говорить начала, третье слово – «пропеллер», вся в папу. А папа снова на войне, на жёстком креслице, - «бортач». Пистолет не смазывал. Если что, комэска волю рукам даст, не скажешь, что жестянка в небе летает. Второй пилот туда стажёром ещё пошёл, но звезду очередную уже за хвост прихватил. И на земле они – боевой экипаж, держатся дружно, не подходи!
Семье старшего лейтенанта Олега выделили квартиру в городе-спутнике, рядом с аэродромом. Боевые товарищи через день в хлам, Тамара жарит-парит, диплом литовский или латвийский уже не помнит, и на кого училась – тоже. Конечно, на жену боевого офицера!

Да и при чём тут это? Детей трое, любящий муж. Семья. Полная чаша. Норковая шуба – всего-то одиннадцать боевых вылетов…
Тамара к мужу льнёт:
- Олежка, неужели так будет всегда?

Сглазила. Нельзя такие слова произносить!

Тут же и началось. В соседнем доме беда – штурман пропал без вести. Тамара не верила, чёрный платок на голову и туда – в горе. Жена пограничника закуску готовит, - сама не жива, не мертва, майор на два дня запьёт где-нибудь, так и то тревожно, а тут…

Разговоры до утра. Уже не тревожно, а страшно, - восточные люди подходят к детям на детской площадке:
- А отэц твой – кто?
Дитя несмышлёное: - Лётчик!
- А гдэ он?
- В командировке.
- Ну, на конфэтку. А фамылия твоя?
Олег ещё не вернулся, а слухи дошли: штурмана-наводчика свои забыли, увлеклись, бомбы успешно покидали, а про него, наводчика-то, и не вспомнили… «Чехи» голову героя к КПП подбросили. Значит, не без вести пропавший, семья будет пенсию получать, позаботились…

Гвардии старший лейтенант Дубосеков прилетел, визги послушал, бабам сразу мозги вправил, не глядя в глаза и на возраст. От себя добавил:
- Знали, за кого замуж выходите. Другого ничего не умеем…
Комэска молчал, держал паузу, папиросы курил одну за другой, руки не дрожали, но взгляд был пристальный, пробивал до самой души, до последнего закоулка, и желваки ходили. С ненавистью смотрел на пьяную растрёпанную жену:
- Ты мне ещё попробуй только к самолётчикам сходить! Всю их поганую общагу на капот поставлю!

Поминальную рюмку поставили в красный угол, под икону Святого Георгия. А пилось с бомбёрами тяжело, с драками и похмельем. Самолётчики были виноваты в гибели штурмана, и комэска, воевавший пятую войну, перестал помнить их.

А с домашними и друзьями, - опять река, фиолетовые угли, ракеты до утра, но веселья поубавилось. Тамара и про гордость, и про спесь забыла, целовала, как в последний раз. А Олег, как деревянный стал, война не взяла, так и спирт теперь, как вода, не берёт.

Война всё больше поворачивала свой внимательный взгляд к стране, которая её начала, заглядывала во дворы и окна. После штурмана погиб целый экипаж,- два лётчика и бортач, про рядового-стрелка едва вспомнили, нашли через два месяца, - хоронили всем гарнизоном, на кладбище стоял вой. Беременную гражданскую вдову второго пилота несли на руках.
«Ни пенсии у неё не будет, ни квартиры, только сирота», - пожалела её Тамара.

А дома, глядя на норковую шубу, на одиннадцать боевых вылетов, робко спросила мужа:
- Олежа, а сколько… ты убил?
Муж ответил как-то совсем по-взрослому, как будто прожили они вместе лет тридцать:
- Да ты что, мать, успокойся! Мы ж харчи и водку возим! Не веришь, у комэски спроси.

Четыре вдовы собирались иногда вместе, пили водку, но не помогало, говорить было не о чем. На улице, казалось им, все на них смотрят, - одиночество медленно поедало их, а горькие мысли о несправедливости жизни лишили сна и надежды, - это был замкнутый круг, память об их погибших мужьях стала символом геройства и беспримерной большой жизни, но не пускала их в будущее.

В гарнизоне торжественно и скорбно открыли памятник с портретами штурмана-наводчика и сгоревшего экипажа МИ-8МТ. Местное общество смотрело на вдов пристально и оценивающе.
И жизнь теперь потекла по инерции, продолжалась, словно на излёте, никто не знал, что будет завтра, и старался не вспоминать, что было вчера. Срок командировки приближался, Олег всё больше и больше пропадал на аэродроме. Жена комэски пила вчёрную, сам комэска Курнашов сидел в кафе, где наливали, до последнего.

Тамара обиделась, взбрыкнула, стала похаживать с женой пограничника к изитам, - жарили шашлыки, пили вино и коньяк, всё было по-восточному витиевато и непонятно, вечерняя заря путалась с утренней, от этого становилось легче, всё забывалось. Не танцевали - пьяно дёргались, до упаду, до изнеможения, махали уже не крыльями, шевелили не плавниками, - истрёпанными обломками. Подруга неутомимо «лупила грушу», подмигивала: с изитами хорошо, нормально. Вечно усталый пограничник ждал, спал в машине.

Олег ругался и ночевал на кухне, через два дня улетел… Простился с Тамарой холодно, она улыбалась. Улыбка, как приклеенная.

Из этой командировки в часть пришли три «груза двести». Одним из них был Олег. Днём к Тамаре в пустую квартиру (дети на лето уехали к бабушкам) пришел замполит и подруги-вдовы. Тамара спросонья ничего не могла понять, улыбалась, и вяло махала сразу обессилевшей рукой.

Извещение, приказ, орден «Мужества». Он был цвета потемневшей запекшейся крови. Несколько кусочков оплавленного дюраля и такие же оплавленные самолётные часы. Всё, что осталось…

Любовь? Любовь…

Всё. Конец. Всему конец. Любви конец.

Любви? Любви!

Через трое суток Тамара осознала себя на незнакомом продавленном диване с бутылкой водки в руке. Вокруг был искажённый, вывернутый наизнанку мир, состоявший из цветовых пятен и неприятных резких вскриков, похожих на пение безумной птицы. Птица действительно была безумна, она кричала, била клювом в пустые стены и несуразно размахивала полуоблетевшими остатками крыльев…

А Олега не было.

И никто и ничто не могло помочь, хотя всё двигалось, всё происходило, совершалось, но в пустоте, через больничную марлю, с запахом ихтиолки и нашатыря.

Дети гостили у бабушки в деревне, Тома иногда о них вспоминала, но ей было всё равно, что с ними происходит.

Жена Курнашова, знавшая, что такое дождаться мужа с войны, высохшая и постаревшая, несколько дней жила у Тамары, уговаривала, - всё будет хорошо, сколько раз так было, - Курнашов возвращался, а сейчас могла случиться ошибка, кто-то кого-то заменил в последний момент, может быть, Олега отбросило взрывом, может, в плен попал, да мало ли… ведь это война, сплошная неразбериха.

Тамара не верила ей, она просто знала, что Олега больше нет. И старая планета по-прежнему накручивает круги вокруг солнца… Это и есть конец всего – бесконечность.

Комэска вернулся, рассказал, как сбили его ведомого, и он вопреки инструкции облетел гору с другой стороны, но там уже некого было спасать. Он вызвал «горбатых», и они проутюжили аул, находившийся рядом с катастрофой.

- Этого аула больше нет на карте, - помолчав, сказал он.

И так всегда потом говорила Тамара, хищно оскалив зубы, когда речь заходила о её погибшем муже.

Она ходила в кафе на люди, не боясь своего вдовства, уже второго, рассказывала, ей верили, наливали, потом хватали руками, но она уходила танцевать одна, взмахивала крыльями, и это было, как и раньше, красиво, но подняться она уже не могла. Потому что в обычной приземлённой, придавленной горем жизни законы аэродинамики не работают.

А Олега больше не было. Перед приходом особистов она выгребла антресоль, в вещмешке нашла две гранаты, патроны россыпью (ещё подумала, хорошо пацаны не нашли), полевые капитанские погоны, шлемофон и чужой розовый шарфик.

Сердце тут же зашлось…