Впечатление от телепередачи

По телевизору шла литературная передача. На симпатичное, бородатое лицо ведущего время от времени набегала тень непонятной вины. Он как-бы грешил и тут же каялся.

Молодую поэтессу, читавшую свои стихи, оператор взял сбоку. Профиль у нее был действительно, что надо, не хуже камеи Гонзаго. Но он ужасно не гармонировал со стихами. Как если бы на белое утреннее платье Наташи Ростовой накинули облезлую джинсовую куртку.

В глазах присутствующих литераторов и лиц, к ним себя причисливших, читалось легкое недоумение. Они никак не могли до конца уяснить, что это за язык? Если русский, то на каком же пишут они сами?

 Чуть глуховатый голос поэтессы вибрировал, поднимался и падал, подвывал и ухал резко вниз как пустое жестяное ведро в деревенский колодец.

Слева  сидела известная романистка с узким темным лицом Богородицы дониконова письма. Она прослушала вступление к поэме, едва уловимо повела плечами и сказала сама себе:

–  Рифмы, конечно, нет. Бог с ней, с рифмой, она теперь не в чести у молодых поэтов, но ведь и смысла тоже нет. Это же надо так уметь. Все слова знакомы, а вместе – какая-то белиберда. Может, у нее шизофрения? Кажется, шизофреники способны нести околесицу с таким значительным видом, что сразу и не разберешь умно это или глупо. Надо будет, пожалуй, певицу из нового романа сделать похожей на эту девицу.
 Романистка все поняла про современных поэтов и отвлеклась.

Пожилой прозаик с еще доперестроечным стажем, сидящий справа от романистки, тоже по-своему восхищался молодым дарованием: «Ну надо же, до чего изобретателен русский язык! Знал, что могуч и велик, но  настолько… В нем не только крепость немецкого и нежность итальянского, но и мудреность китайского, где, говорят, от интонации зависит смысл.

 В нашем случае, правда, смысла вовсе нет, но зато какие ритмические перепады» – восхитился он. « Интересно, много она там насочиняла таким макаром?», – и прозаик бросил шпионский взгляд на толстую записную книжку в руках поэтессы, переворачивающую в этот момент очередную страницу. Потом спохватился: «Надо бы сделать более заинтересованное лицо, а то подумают, что я старый пень, не способный понять молодую поросль». И он нацепил на лицо благодушное выражение доброго дедушки, взирающего на шалости любимой внучки.

 Прозаик даже слегка кивнул романистке, предлагая совместно полюбоваться выходками резвой девчушки. Но романистка презрительно опустила уголки губ, как бы собираясь усмехнуться, но, заметив оператора, быстро спрятала движение от рыбьего глаза камеры. Она опустила глаза и стала сосредоточенно изучать застаревшую заусеницу на указательном пальце.

–Тоже ни за что не сознается, что все это бред сивой кобылы», – понял прозаик, загрустил, и осторожно взглянул на соседа справа.  Им был издатель – мужчина лет под сорок, в рыжих локонах до плеч и в розовом, отливающем перламутром галстуке. Издатель, единственный из всей компании, на самом деле с интересом слушал поэтессу, а еще с большим интересом изучал ее эллинский профиль.

«Поближе, что ли с ней познакомиться?» – лениво размышлял он. «Что-то блондинки уже оскомину набили. Если предложу издать сборник, она, пожалуй, будет польщена и побежит за мной как кошка, учуявшая «Вискас». Но странная девица… Похоже, по ночам лунатит, да еще и наверняка стихи бормочет при этом. Брр, это не очень приятно. Да и потом деньги… Может, то, что она читает, и оригинально, но вряд ли будет хорошо продаваться. Оригинальных теперь полно, нормальных мало. Лишних расходов не хочется,  они у меня и так не маленькие, хоть и экономлю на всем или, вернее, на всех…

А если попробовать так просто, без обязательств? Но если состоится взаимная симпатия, я как человек порядочный, будут обязан что-нибудь напечатать из этих ее «…и как всегда отсемафорили в моей душе огни пригнувшейся вселенной…». А я вообще-то порядочный?

Наконец, поэтесса дошла до последней страницы, перевернула ее, выдала последние две строчки тягучим глухим голосом. Публика облегченно вздохнула и жидко зааплодировала.

Ведущий, держа лицо, поблагодарил, строго взглянув на литераторов. Романистка и прозаик хлопнули по два раза в ладоши. Издатель загадочно улыбнулся и слегка раздвинул руки, как бы намереваясь заключить поэтессу в свои объятия.

На лице ведущего снова промелькнуло чувство вины, и он, как бы оправдываясь, сообщил, что одно известное гламурное издание уже выделило под поэму дорогое журнальное место. Кивнул, поздравив с этим молодое дарование. Дарование раздвинуло губы и улыбнулось, но как-то безрадостно, оно еще окончательно не вынырнуло из бездны поэмы. И все же симпатяга-ведущий остался доволен. Все скушали без возражений то, что было приготовлено. Передача получилась. Угодил и тем и другим.

Публика зашевелилась и начала покидать студию. На двенадцати лицах было написано горячее желание первыми оказаться в раздевалке, на пяти – недоумение и чувство собственной неполноценности, на трех – снисходительность и привычка ко всему, на одном – злоба, девять жалели о потерянном времени, а одно лицо думало о голом короле. Времена другие, Андерсена давно нет, а король-то по-прежнему голый…