Мы лайки

                «Собака - лучший друг человека». (Общеизвестная истина).

Кто мы? Сьюзи – это я, красивая белоснежная пушистая полярная лаечка-самоед с изящно закрученным кренделем-хвостом. И у меня есть брат, которого хозяева зовут Зевс. Он так похож на белый валенок! Братик огромных размеров – на нём бы тяжести перевозить. Неуклюж с виду, но такой же белый и пушистый, как и я. А  хвост у него больше закорюкой, чем у меня. Но, признаться, красив!

Моему брату повезло – у него хозяин мальчик Ваня. Весёлый, жизнерадостный. Брата он зовёт Зёвой, а я братика облаиваю Зёвкой. И при этом показываю ему язык, Зёвка негодует, хочет догнать меня, чтобы задать трёпку. Фигушки! Не догонишь. Не на такую напал! И очень шустро удираю от него. Этот увалень не такой быстрый, как я. Глаза у Зёвки простодушные, он бесхитростный и добрый. Не зря его так любит хозяин Ваня. Я Зёвку тоже люблю – он не злой, к тому же он мне брат.

Глаза у меня раскосые, как у настоящей красавицы. И хитрые, что говорит о моём непредсказуемом характере. Но ведь так и должно быть. Мы же дамы, а не какие-нибудь нечёсаные уличные барбосы. Наша хозяйка, Ванина бабушка, нас расчёсывает гребешком, и мы становимся очень красивыми – хоть на подиум.

Наша мама Ютта – изящная молодая самоедка четырёх лет, страстно обожающая знакомиться с незнакомцами, особенно со статными представителями собачьей породы. Болезненно любопытна к породам чужого вида – не из семейства самоедов. Мамочка, похоже, без комплексов, так как к дворнягам у неё особое отношение. Наверное, потому, что от них иногда вкусно пахнет помойкой. Дамский дворняжий  пол её страстно не любит. Видимо, из ревности. Как только кавалер этой общипанной дворняги видит нашу мамочку, он тут же бросает свою даму-дворнягу и, повизгивая от возбуждения, мчится к нашей маме Ютте.  Когда я облаиваю её друзей, проявляя недовольство её вкусом, она совершенно игнорирует моё мнение.

С собаками на улице я здороваюсь громко, весело, заливисто. Зову их поиграть, для чего делаю вокруг них круги. На всякий случай подальше – а вдруг не поймут мои благие намерения и цапнут моё нежное тело. Ведь не все понятливые и у них тоже есть зубы. Я чувствительная и боли не переношу, а потому, наверное, драться не научилась. А моя мама хоть дама и с аристократическими манерами, но умеет выказать своё неудовольствие персонажем, если тот ей себя навязывает – цапнет, рыкнет так, что тот в испуге даёт дёру. Изящно повиливая крючковатым хвостом и распушив на задних ногах свои белоснежные галифе, она игриво семенит к знакомой или незнакомой барбосятине из семейства кобелей, не спрашивая моего мнения. Представительниц собачьей породы  она унюхает за версту, и не стремится иметь с ними  игривые отношения – только барбос, а не барбоска.

 Молча и внимательно, независимо от породы, обнюхивает мамочка встречного и также молча и невозмутимо удаляется, если тот ей не подошёл по вкусу. Но если тот понравился, даже самый не  породистый, то моя мамочка делает первой жест благожелательности к заигрыванию – становится на задние лапы, а передние кладёт ухажёру на спину. Тот млеет от удовольствия, после чего начинается беготня кругами, прыжки, покусывания. Но когда мамочка устанет, или ей просто надоест игра, огрызнётся на озадаченного ухажёра, и невозмутимо, не оглядываясь, затрусит своей дорогой.

 Если встреченный барбос в порыве нежных чувств, бросается вслед, но ей он не понравился, она рыкнёт, молниеносно куснёт наглеца. С ней, как правило,  не связываются. У неё реакция по быстроте отражения нашествия невероятная, а потому противник её опасается.   

Мама наша красива и люди о ней говорят:
                - Ах, какая красивая собака! Ах, какие у неё маленькие симпатичные ушки! А глаза то, глаза какие умные… Ресницы то белые… длинные. Ну, собака просто чудо! Не то, что её косоглазая дочка.

Это про меня, значит. И совсем я не косоглазая. Это просто такие глаза наблюдательные – успевают смотреть на всё с интересом по всем сторонам сразу. Зато у меня очень красивая осанка и чужие умные взрослые человеки говорят, что я собака выставочная. Что это такое, я не понимаю, наверное, имеют ввиду выставлять мне большую миску с мясом.

Наша мамочка, мне кажется, излишне строга ко мне и брату Зёвке. Её невозмутимость к нашим играм заканчивается тогда, когда мы расшалимся и вовлекаем её в наши весёлые побегушки. Она считает, что есть границы собачьему озорству и проказы через-чур могут привести к дворняжьему облику. В этом случае она сердится и задаёт нам основательную трёпку – скалит зубы, грозно рычит и даже хватает зубами за шиворот. Я пугаюсь, от страха падаю на спину, закрываю глаза. Лапы поднимаю вверх и прошу прощения – очень нежно поскуливаю. А Зёвка ложится на пузо, голову кладёт на передние лапы, зажмуривает глаза и прижимает ушки к макушке. И молчит – ни звука. Может поэтому мама Ютта сразу же успокаивается и отходит от него. Наверное, потому ещё, что Зёвка настоящий мужик и к нему надо относиться с почтением.

А у меня хозяин взрослый мальчик Гриша. Он шибко ударился в науку и совсем не находит времени для меня – побегать, попрыгать. Даже не водит меня на прогулки и не вытирает после этого мои лапы. Но я его всё равно люблю. И если бы он больше уделял мне внимания и обучал меня, я приносила бы ему тапочки по его команде. А он полностью поручил меня своему строгому дедушке Вове. Такому строгому… такому сердитому на меня, когда я наозорничаю. И тогда он называет меня неприличным именем Кузя, а я ведь Сьюзи, и вдобавок таскает меня беспощадно за шиворот. Правда, не больно, тыкая при этом моим носом в изгрызенные мной вкусные игрушки, приговаривая: - Нельзя! Нельзя!

Эти красивые игрушки хозяева называют электрическими розетками. И говорят меж собой, что на моё счастье они не были подключены к напряжению. А я сама вся в напряжении что-нибудь погрызть – так чешутся мои ровные белоснежные и крепкие зубки. Я совсем молодая, мне всего-то годик, как я родилась. Но строгий хозяин дедушка Вова меня научил многим собачьим командам, за что я ему подаю левую или правую лапу – какую скажет. А учусь я хорошо потому, что он всегда угощает меня сухариком или сушкой после выполнения его команды. Ну, как тут поступишь по-другому! Не откажешь же ему. А я так люблю всё, что хрустит на моих молодых зубках!

Особенно сердятся на меня за то, что я обожаю погрызть вещи моих хозяев. Они такие вкусные, такие ароматные! Ботинки, носки, ремешки, хозяйские бабушкины сапоги. Ну, почему за них так обижаются на меня, я ведь сгрызаю не всё, им оставляю тоже. А они меня за уши дерут и носом тычут. Хоть и не больно, но очень обидно. Я не вырываюсь и не повизгиваю. Я молчу. Наверное, от страха. Ну, как мне ещё, каким образом, проявить внимание к хозяевам этих вкусных вещей.

И мама Ютта меня тоже обижает. Она ленится поиграть со мной в догонялки, поп-рыгать, как это мы обычно делаем с братиком Зёвкой. И если соглашается, то нехотя и для видимости – мол, дескать, я всё же уделяю внимание своему ребёнку. Бывает,  я настолько увлекаюсь, когда с разбега, играючи, так шибану мамочку, что кувыркается она с носа на хвост. Мама приходит в ярость и  пытается меня догнать, но не может. Правда иногда у неё это получается. Да и то по моей оплошности – когда я удираю от неё, то я оглядываюсь назад, чтобы показать маме язык. А впереди, бывает, натыкаюсь на дерево или на прохожего. Дерево остаётся на месте, а прохожий иногда валится с ног. Если попадаю на дерево, ставлю себе здоровенную шишку и не успеваю опомниться, как лохматуля-мамочка тут, как тут и своими острыми, как у крокодила зубами цапает меня за нос. Ой, как больно!  Я визжу резаным поросёнком, падаю на спину, закрываю от ужаса глаза и поднимаю лапы кверху – сдаюсь! Кто такие крокодил и резаный поросёнок, о которых поминают человеки, когда меня наказывают, я не знаю. Наверное, такая порода собак.

Но вот когда убегаю от мамочки или просто играю в догонялки и оглядываюсь назад – не догонят ли меня мама или брат Зёвка, я, вся такая весёлая и жизнерадостная, в хорошем настроении, утыкаюсь носом в чужого дяденьку или тётеньку. Я думала, что им будет тоже весело и радостно поиграть с красивой и доброй собачкой, то есть со мной, но они, почему-то, очень сердятся и громко кричат, громче, чем я лаю. И не на меня они сердятся, а на моего хозяина – дедушку Вову, с которым выходим на прогул-ку. Несправедливо!  Но вот когда наскакиваю на молодых человеков, те смеются и пытаются меня погладить. Я не возражаю. Даже повизгиваю от удовольствия. Особенно, когда ко мне наклоняются молодые девушки-человеки и обнимают меня за шею. А я совсем не возражаю. Даже от благодарности могу лизнуть их в нос или ухо. Они не сопротивляются, наоборот,  смеются в восторге. И даже иногда целуют меня в нос.

Очень люблю обнюхивать совсем  маленьких человечков ростом с меня. Они восторженно попискивают и хватают ручонками за мою пушистую шерсть. Это так здорово, это так приятно! Иногда бывает немножечко больно, но я не обращаю внимания. Наша порода самоедов не злая и умная – знаем, когда надо сердится и кому давать отпор.

Когда приезжает ко мне в гости Зёвка со своим хозяином Ваняткой, мы так убегаемся все вместе, что дух перехватывает. А зимой мы очень любим сугробы – в них можно накувыркаться от души в большое собачье удовольствие. Это так весело. Мы на пару с Зевсом от такого счастья так громко лаем, что Ванятка затыкает уши, но не обижается, а только смеётся. А мой хозяин дед Вова, наоборот, сердится – топает на меня ногами, норовит шлёпнуть меня ремешком или хворостиной, приговаривая:
                - Прекрати! Разбудишь столицу.
Кто такая столица я не знаю, но я с ней вместе побегала  и попрыгала бы, если она добрая и, конечно, согласилась бы.

 На травке, когда нас выгуливает хозяин, мне интересно посмотреть, что в ней выросло – кусочек хлеба или вкусный фантик от конфеты. Я тут же, долго не раздумывая, как только унюхаю, быстренько съедаю эту вкуснятину, пока кто-нибудь не отнял. Мама Ютта имеет другие вкусы и к тому, что вырастает на дорожке или в траве, она совершенно безразлична – это её нисколько не интересует. Похоже, мой хозяин тоже не гурман и, возможно, не сторонник моих вкусовых наклонностей. Как только увидит меня, как я хрумкаю, наверное, завидует, тут же начинает шуметь, топать ногами, зовёт меня к себе, чтобы отнять эту вкуснятину и может быть съесть самому. Я наотрез отказываюсь к нему приближаться и ложусь на пузо – припадаю к земле в полную не-подвижность. При этом переживаю за то, что хозяин так расстраивается за меня. Ну, то есть, как бы прошу у него прощенья. Но если он идёт ко мне, чтобы сделать внушение, я убегаю так быстро, что меня не догонит никакая собака, не то, что хозяин. Но если изловит меня, он треплет за ухо. Правда, не сильно, скорее, для вида. А мне всё равно обидно – разве можно такую нежную и красивую лайку обижать.

Но был случай, когда хозяин на нас не сердился, а наоборот – смеялся, да так, что прохожие останавливались посмотреть на моего весёлого хозяина - узнать, в чём дело. 

А дело было так. Мы гуляли утром как обычно вместе с хозяином. Мама Ютта степенно прохаживалась вдоль заборчика по собачьей  тропинке, за которым был  такой хороший домик, из которого всегда вкусно пахнет. Его человеки зовут магазином. Мы любили около него прохаживаться – а вдруг оттуда появится что-нибудь вкусное! А  наш хозяин этого не поощрял, называя нас попрошайками. Ну, что плохого в том, что нас, таких симпатичных и не кусачих, угостят вкусненьким.

Однажды, я – так, совсем краешком глаза – заметила, как у тётеньки, вышедшей из этого домика, что-то выпало из большой сумки. О-очень интересно! Я со всех ног бросилась посмотреть – что!? Но мама Ютта оказалась ближе и проворнее, она вдруг радостно заурчала, и я увидела у неё в зубах что-то круглое, очень похожее на баранку, которыми нас хозяин поощрял за хорошее поведение. Только эта баранка была очень большой, и от неё пахло колбасой. Мама затрусила в сторону от меня, но я унюхала. Точно! Это колбаса. Да такая большая, её так много! Настоящее вкусное сокровище. А какой ароматный запах!

У меня от желания слопать эту колбасу даже мохнатые ушки зашевелились в радостном возбуждении:
                - Мама, подели-и-ись со мной..! – жалостливо заскулила я – ты же можешь лопнуть от обжорства… колбасы то много… даже можем Зёвке оставить чуть-чуть. 

Мама приостановилась и грозно зарычала: - Не подходи! Моё… не дам… мне самой мало.

Я знала, что мамочка так и поступит – сурово и непреклонно. Характер! Но я не отсту-плюсь. И стала бегать вокруг мамки-жадины, просяще поскуливая:
                - Мамуль, ну угости свою голодную доченьку, ну дай куснуть – хоть разочек, ну чуть-чуть, а то умру от стресса и истощения.

Я так действовала ей на нервы, что мама Ютта приостановилась, положила круг колбасы перед собой. Призадумалась, поводя носом в разные стороны – мол, дескать, нет ли ещё попрошаек, кроме меня.  Я суетилась около мамы, боясь подступиться к ней близко, жалостливо скулила. А хозяин глядел на нас и смеялся как-то необычно -  почему-то при этом держался за живот. Наверное, хотел этим сказать, что живот у него пустой и Ютта должна поделиться и с ним этой колбасой. Но эту вкуснятину он не отнимал у нас, от запаха которой я начала терять разум.

Мама, видимо подумав, решила, что рисковать не стоит съесть всё самой. Да и спрятать некуда – а вдруг какой-нибудь барбос унюхает потаённое место и слопает без остатка! Уж лучше угостить дочку. Она тихонько рыкнула: - Ну, ладно, подходи… хватит нам обоим…   

И тут мы как навалились оба! Мама, правда, ест медленно – она тщательно прожёвывает, наслаждаясь пищей. А я – шустро. Зачем жевать, глотаю – больше уместится в моём пузике. А потому я колбасы съела больше. Коляску, эту круглую пахучую колбасой баранку, мы умяли очень быстро. Хозяин сказал:
                - Ну, Кузя, ты не только обжора, но и жаднюга.

Ну, и что! Вот вырасту, стану, как мама взрослой, тогда и буду жевать степенно, как все породистые собаки. Вот тогда и будет хватать моему организму гречневой каши с мясом. Я ведь молодая, расту, развиваюсь. Всё время хочется что-нибудь сгрызть.

Мне дали ещё одно прозвище – Проказница. Это от того, что я совершаю неприличные поступки, особенно, когда остаюсь одна, даже с мамой Юттой. Мне становится тревожно, скучно и я проявляю собачью инициативу с интересом для себя. Когда уходит хозяин, я становлюсь свободной, но очень нервничаю и беспокоюсь – а вдруг он совсем не придёт. Я так к нему привыкла.., так его люблю. Хоть он и строгий, но спасает от одиночества, кормит сухариками. А мне нужно общество, где я могла бы быть спокойной. Если его долго нет, я возмущаюсь настолько, что просто выхожу из себя и даже немножечко безумею. Раз его нет,…  раз так, тогда я… я… Я не знаю что сделаю! И чтобы хозяин понял мою печаль, я совершаю необдуманные поступки: сгрызаю его носки, если он забудет их спрятать от меня, тапочки или даже запрыгну на стул, а с него на стол, что категорически хозяин не приветствует. Что лежит на столе – виноград в вазе, печенье – слопаю всё. Знаю, что меня ждёт суровое наказание, но как ещё обратить его внимание на мою душевную боль – я не могу оставаться долго одной без него. Когда приходит хозяин, я прячусь, забиваюсь в угол, кладу лапы на голову и крепко-крепко  закрываю глаза. Дыхание останавливается. Почти. Дышу еле-еле, сердце даёт перебои. Уши закрыть не могу – ужас! Слышу его голос тревожный:               
                - Эт-та-та! Кто натворил!?... Опять Кузя!!! Щас я ей хвост накручу!

Хозяин знает, что мама Ютта подобных безобразий не допускает. Раз он назвал меня Кузей, значит, достанется сейчас мне. Хозяин подходит ко мне, берёт меня за шиворот, а называет это он очень даже обидно – взять за шкирку. Что я ему – дворняга какая-нибудь бездомная  с нечёсаной шкиркой! И хотя треплет мой нежный загривок не больно, наверное, только для вида, чтобы показать мне, что я не права, я от страха даже писаюсь и жалобно визжу, правда негромко, мол, дескать, сознаю свою вину, и больше такое ни-и-и-когда! не повторится. Громко визжать не могу, тогда не разжалобишь хозяина. Хотя голос у меня – ого-го! Когда ранним утром на прогулке радуюсь жизни, я очень громко лаю:
                - Народ, просыпайся! Солнышко светит!

И люди действительно просыпаются – зажигаются огни, открываются окна и из них слышаться громкие голоса. Но почему-то не восторженные и не радостные новому дню, а сердитые. Разве можно пропустить такое утро! С солнышком или дождичком. Это такое счастье! И голоса обращены почему-то не ко мне, а к хозяину. Вот такой у меня громкий и радостный голос!

Наконец, хозяин, наказав меня, отпускает, и я ухожу обиженная в свой угол. Замираю, не двигаюсь, пока хозяин через некоторое время не подойдёт, не присядет передо мной на корточки и не заговорит ласковым голосом. Правда, я ещё не весь человечий язык изучила, но хорошо понимаю слово: - Нельзя! Рядом с ним сядет моя мама Ютта – смотрит, молчит и тоже слушает, словно всё понимает. Наверное, действительно понимает – она умная. Потом хозяин погладит меня, почешет ласково за ушком, мама Ютта тут же подсовывает и свои уши. Хозяин в знак прощения моего угостит нас обо-их вкусным хрустящим сухариком, обоих, чтобы не было обидно. Я облегчённо вздыхаю и снова становлюсь весёлой и беззаботной.

Идёт время  и я взрослею, и начинаю не только  понимать, что мои проказы неприятны хозяину, но умудряюсь  чаще сдерживать себя в неблаговидных поступках, хотя это так трудно моему живому и подвижному организму.

Но однажды, а это было летом на природе, хозяин так сильно рассердился на меня за мои проделки, что шлёпнул меня ремешком. Было не больно, но так обидно!... так обидно! Что я, расстроенная, целый день пролежала под домом в укромном месте, куда не мог добраться хозяин. И даже не выходила, когда он звал, чтобы угостить хрустящими сушками.  А получилось так, что он уехал в своём железном  дурно пахнущем большом железном ящике, который называет странным именем - авто. Правда, мы любим с мамочкой в нём кататься. Уехал  один и не взял нас с собой. Только сказал: - Ждать! Мама Ютта спокойно посмотрела хозяину в глаза, проводила его понимающим взглядом, улеглась на своё любимое место – кучу песка и невозмутимо принялась  грызть деревяшку в своё удовольствие.

А я так расстроилась – он не взял нас с собой! И я решила ему отомстить. Потом меня хозяин за это назвал  дворняжкой. Лучше бы он меня оттрепал за шкирку, чем так называть. Это так унизительно! Я же чистокровная лайка.

Когда он скрылся из виду в своём ящике на колёсах, я его ботинки, сандалии, что стояли у двери на веранде, разнесла по территории сада. А один ботинок спрятала подальше – под домом. И сама туда же спряталась в укромном уголке. Сюда он не пролезет. И стала ждать. Страх стал одолевать меня – хозяин не простит меня, такое я совершаю впервые. Что я натворила!

Когда он вернулся, я, затаив дыхание, наблюдала из своего укромного места, как он меня неласково называл, когда не обнаружил своей обуви. Мама Ютта сидела также невозмутимо, наблюдая за происходящим со стороны. Хозяин её не трогал – знал, что на хулиганские, и как он сказал – глупые, поступки Ютта не способна.

Как-то однажды, по этому поводу, она прорычала мне по секрету на ухо, что считает ниже собственного достоинства совершать необдуманные поступки по отношению к хозяину, поскольку любит и уважает его. И, дескать, я поступаю очень низко, как невоспитанная дворняга. И считает, что этот недостаток у меня не от возраста, а от косоглазия – взгляд неискренний. Раз смотрю куда-то в сторону, значит, задумала прохиндейство.

Я послушалась маму, стала сдерживать себя по мере своего неустойчивого характера. Но когда на краешке стола на кухне лежит что-то ароматное – печенье, пряники, фрукты, у меня не хватает силы воли себя остановить. Мои зубки сами, без моего раз-решения хватают то, что хозяин не спрятал от них эту вкуснятину подальше. Сам и виноват! А я здесь ни причём.

Я и  мама любим кататься с хозяином в его большом железном ящике на колёсах. Там есть место – хозяин называет его багажником. Тоже ящик, но поменьше – ящичек. Хоть и небольшой, но уютный, и в нём мы умещаемся даже втроём -  с Зёвой. Хозяин подводит нас к багажнику, мы уже знаем, что сейчас туда запрыгнем. Нас он будет катать, мы скулим в нетерпении, перебираем лапами. Хозяин даёт команду: - Ждать! И  мы ждём. Он открывает крышку, а затем командует: - Барьер! И мы счастливые влетаем в ящик сразу, через головы друг друга. Хозяин тоже садится, но не  с нами, а впереди. Он что-то там делает,  и железный ящик начинает урчать и выпускать невкусный запах, трястись и двигаться. Мы едем на природу, где много пространства, зелени – лес рядом. Вот где раздолье! В багажнике мы смотрим через стекло. За нами обязательно кто-то едет. Наверное, специально, чтобы поглазеть на нас. Смеются, показывают на нас пальцами. Меняются, чтобы все люди успели полюбоваться нами. А мы белые и пушистые с чёрными бусинками глаз смотрим молча и невозмутимо, не обращая особого на них внимания. Когда надоедает нам глазеть через стекло, мы укладываемся подремать на дне багажника все вместе. Хоть и тесновато, но зато уютно и тепло. И никто нам не мешает.

Наступает тёмное время. Люди ложатся спать. Мы следуем их примеру. Наш хозяин перед сном обязательно выгуливает нас. После прогулки он командует: - Девчата, а ну-ка, домой! Мы знаем, что эта команда нам и мчимся к подъезду. Ждём, когда нам откроют дверь, и мы  с мамой Юттой бок о бок подбегаем к лифту. Но хозяин командует: - Наверх! Вперёд! И мы мчимся по лестнице на 5-й этаж – неплохая разминка перед сном. Но сам хозяин едет на лифте. Он говорит грустно:
                - Я уже старенький… мне тяжко… сердце.
Но я не понимаю его. Так хотелось бы, чтобы он с нами вместе бежал. Наперегонки. Будет весело и быстрее. Пока он приедет на лифте, я уже около двери – его дожидаюсь, нетерпеливо перебираю лапами. Мама Ютта не торопится. Мы её ждём. По лестнице она поднимается величественно, как и полагается аристократке. Не зря её хозяин называет герцогиней. Мамка такая важная!

После прогулки хозяин вытирает нам лапки. По очереди. Сами мы ещё не научились хорошо вытирать их о половичок, который лежит при входе. И потому, войдя в дверь прихожей, мы останавливаемся, даже без команды хозяина: - Ждать! С чистыми лапками мы сразу же бежим на кухню – а вдруг нам что-нибудь перепадёт на зубок. Сидим и ждём покорно. Нам улыбаются и угощают сухариком или сушечкой. Но не за «так». Подают разные команды:
                - Сидеть!... Лежать!... Танцуй!
И другие. Мы с готовностью и даже удовольствием их выполняем – это так интересно.

Гасится свет, все ложатся спать,  и мы с мамой Юттой укладываемся на полу подле хозяина. На его тапочки. Но перед сном обязательно тычем носом в одеяло хозяина. Проверяем - на месте ли он, улёгся ли. А то, мало ли: взял да и уехал от нас в своём не вкусно пахнущем железном ящике. Ага - на месте! Смеётся. Тогда мама Ютта облегчённо, но очень громко – на всю комнату, так трагично… так грустно… – вздохнёт и уляжется спать. Ночью она сладко похрапывает и посапывает – наверно, видит весёлые сны, где её угощают мясом..

Ночью я просыпаюсь и проверяю – на месте ли хозяин. Ткнусь носом в его одеяло, и зачем оно ему – мы же с мамой Юттой спим без него. Поэтому надо сильно упереться носом. Ага, на месте. Но хозяин просыпается:
                - Ну-у-у, Сюзя! Опять ты меня разбудила, разбойница…, щас хвоста накручу…, будешь знать, как меня будить.
А я, счастливая, что хозяин никуда не исчез, засыпаю и вижу весёлые и добрые сны. 

Когда хозяина долго нет, я очень скучаю. Он появляется, я радостная и счастливая бросаюсь ему на шею и облизываю ему нос и ухо. И от восторга может из меня даже вылиться водичка. А мама Ютта садится рядом и, подняв кверху голову, низким горловым пением, похожим, правда, на горестное завывание, также радостно приветствует нашего доброго хозяина. Хозяин смеётся и обнимает нас.

Пояснение.
Настоящее моё откровение записал мой хозяин, поскольку я ещё не научилась держать карандаш  ни в своих коготках, ни в зубках – выпадает, и  к тому же  почерк неважный. Но всё, что хозяин написал с моих слов-собачьего лая и радостного повизгивания – истинная правда. Он понимает наш собачий язык. И фото моё  сделал хозяин. Да, я такая!  Красивая.    

Фото автора.                РУЛЕВОЙ. E-mail: otopitel2007@mail.ru