Овсянка, сэр!

                Когда я кажусь себе гениальным,
                я иду мыть посуду

                Б. Ш. Окуджава

Рассказ

Теперь я уже спокойно могу рассказать о событиях пятилетней давности, о событиях, которые явились для меня потрясением и в значительной мере изменили мою последующую жизнь. Сейчас она другая, не стала лучше или хуже, не стала более насыщенной или опустошённой, не вознеслась до высоких идей или не опустилась на дно. Просто другая.

Обстоятельства сложились так, что я прекратил работу, которой занимался с удовольствием и упоением, хорошо оплачиваемую работу в весьма доходной компании и стал индивидуальным предпринимателем.

2001 год, осень. Открыл своё дело на базе развалившегося шиноремонтного производства. Поскольку стартового капитала как такового не было, единомышленников и добровольных помощников не было, работал один, дело моё раскручивалось медленно.

Без прогулов, без выходных и праздников, в мороз, дождь я восстанавливал своё производство под девизом: «Сегодня я сделаю ещё один шаг вперёд, пусть маленький шаг, но вперёд!»

Работал истово, каждый день – как последний, с раннего утра до позднего вечера: успеть вот это, и вот это, и вот это… На предстоящий день накануне вечером планировал очередные занятия, чтобы рационально организовать своё время, избежать лишних перемещений по городу, избежать лишних организационных поездок и поездок за недостающей оснасткой, за инструментом, за деталями. В какой-то мере это помогало ускориться, но постоянно «вылезали уши» из недавнего прошлого ставшего теперь моим производства, с наличием которых я мириться не хотел, и для их устранения вынужден был отступать от своих планов. Существенный вклад в дело восстановления внесло наличие у меня прикладных знаний электротехники, механики, металлообработки, сварки металлов, навыков выполнения работ в этих областях, наличие инструмента, как ручного, так и механизированного, наличие сварочного аппарата. Не последним помощником в моих устремлениях явился, конечно, мой любимец универсальный металлообрабатывающий станок.

Шиноремонтное производство я восстановил, и не только. Расширил его возможности с целью обеспечения ремонта шин меньшего и большего размера, чем было предусмотрено техническими характеристиками оборудования. Для достижения этого увеличил длину рабочего хода силовой бабки демонтажно-монтажного станка – благо станок был в своё время изготовлен по-русски, с «запасом», который я и использовал.

Осуществил перестановку оборудования таким образом, чтобы шина в процессе диагностики, демонтажа, непосредственно ремонта, монтажа, накачки и балансировки перемещалась по ремонтной зоне кратчайшим замкнутым путём, начиная своё шествие в зоне приёма и заканчивая его в этой же зоне. То есть фактически организовал поточную линию.

Скрупулёзно и дотошно отрегулировал и настроил оборудование, сделал неоднократную проверку его работоспособности и чёткости работы.

Скрупулёзно оснастил производство, исходя из предполагаемой потребности, специнструментом и современными материалами по рекомендациям технической литературы. Позднее, в течение нескольких месяцев после начала функционирования, оснастил его дополнительным инструментом, исходя из реальной потребности. Обзавёлся даже такой «мелочью», как сверло левого вращения диаметром 4,3 миллиметра для высверливания заклинившего в вентиле ниппеля.

Наступил день, когда я облегчённо вздохнул: ну, вот и всё! Стадия вкладывания физических и моральных сил в восстановление миновала, начинаю работать.

Работал. Возникающие проблемы решал «не откладывая в долгий ящик», следил за состоянием дел на других аналогичных производствах в городе. Любую работу, будь то простая подкачка колеса или требующий творческого подхода «нестандартный» ремонт, всегда делал по принципу «как для себя». Если у обратившегося за услугой клиента были свои предложения, я их всегда учитывал, или предлагал свой вариант, если считал его лучшим. Совершенно спокойно и уверенно давал бессрочную устную гарантию на свою работу, основания для этого были заложены качеством работы. Гарантия оправдывалась.

Моё дело тронулось, пошло, начало набирать обороты, пошло в гору. С наступлением 2007 года – пошло в гору круто: я уже уверенно ходил на работу, на свою работу, уже появился режим работы. Работа была всегда: в будни и выходные, в рабочие дни и в праздники, в жару и в мороз, рано утром и поздно вечером.

Работать, занимаясь делом, которое ты выпестовал, в которое вложил душу и успел полюбить – великое удовольствие. Я испытывал удовлетворение и от работы, когда доводилось выполнить ремонт, от которого отказались другие мастерские, или доводилось выполнить качественный ремонт после безответственной безымянной халтуры. Каждый день, как на праздник я приходил на своё производство с самыми светлыми и радостными чувствами, с великим и мастерским старанием делал своё дело, щедро делился своим позитивом с клиентами и, как мне казалось, они заражались моим оптимизмом, смотрели на мир веселее, чем до визита ко мне. Этот период был в моей трудовой биографии самым запоминающимся, самым благотворным и, в полной мере этого слова, счастливым.

Однако моему счастью не суждена была долгая жизнь: в середине года, в июле, в три часа ночи «скорая» увезла меня в кардиологию…

Первые дни прошли как в тумане, как в другом измерении, при этом голова ясная, а физические возможности весьма и весьма скудные. Отрешённо и безропотно принимал все назначенные врачом процедуры, готов был к самому худшему из вариантов, собирался с нерадостными мыслями, которые хотел успеть сообщить сыну… К моему угнетённому в тот период времени состоянию добавилось ещё и то, что лечащий врач мне досталась никудышная, больше заботилась о том, что о ней подумают, что о ней скажут, похвалят или осудят. Она не приняла меня с самого начала, ещё во время осмотра в приёмном покое – быть туда доставленным мне выпало в её дежурство – где я невольно полулёжа расположился на кушетке и смутно воспринимал окружающую обстановку, до тошноты пытала меня о несущественных и не имеющих никакого отношения к болезни сведениях (А какое у Вас образование? А много ли у Вас родственников в Ангарске?...), несколько раз звонила по телефону и настаивала, чтобы меня забрали из кардиологии. Когда ей это не удалось, она со «скрипом» оставила меня до утра.

Утром появилась заведующая отделением, и вопрос о месте моего лечения был мгновенно решён, но лечащим врачом была назначена моя новая знакомая, которая в течение трёх недель доставила мне «большой воз и маленькую тележку» негативных эмоций.

Подлечился, выписался с неопределённым диагнозом. С чувством опустошённости и практически полной потерей физических сил, на дрожащих ногах с непроизвольно подгибающимися коленями бреду от остановки трамвая домой. А мысли – там, на производстве, и душа там. Планирую: восстанавливаю физическую форму, и – туда. Запреты кардиолога? Кому-нибудь они и пригодятся, ну а мне они ни к чему!

Трудно, медленно, через силу соблюдаю режим дня, режим в питании, неукоснительно делаю зарядку утром и восстанавливающие физические упражнения днём, обязательные ежедневные двухчасовые прогулки на свежем воздухе, во всём, что меня окружает, стремлюсь видеть только положительные стороны, заряжая себя положительными эмоциями.

Уже почувствовал: крепну, становлюсь дееспособным человеком, вроде как выруливаю на разбег для взлёта, и… на десятый после выписки день пожелтел.

Опять стационар, теперь уже инфекционное отделение, диагноз на этот раз совершенно ясен: гепатит.

Поскольку за десять проведённых дома дней я успел чуть-чуть окрепнуть физически после кардиологии, а главное – успел почувствовать, осознать до мозга костей, что прочно встал на тропу выздоровления, морально и психологически теперь я был настроен совсем не так, как перед помещением в кардиологию. В выздоровлении я был уверен настолько прочно, что иного варианта не допускал и в мыслях, против болезни был настроен непреклонно, твёрдо и решительно, как бы всем своим существом изгоняя непрошенного и нежеланного гостя в виде внутреннего дискомфорта и желтизны кожи вон из моего тела.

С самого начала я был настроен категорически против этой напасти, ни о каком принятии «удара судьбы» как должного или неизбежного события не помышлял даже и долю секунды, отверг смирение с болезнью сразу и навсегда. Было лишь недоумение, продиктованное здравым смыслом: «А это ещё откуда?» В целом отношение к своему новому временному и, как выяснилось позднее, весьма серьёзному и коварному состоянию было такое, будто очень некстати испачкал дорожной грязью туфли, и теперь эту грязь надо просто стряхнуть.

Я и стряхивал её по мере сил, средств и возможностей. Стряхивал обязательной интенсивной утренней зарядкой, которую делал, вставая за час до общего подъёма, стряхивал строжайшим выполнением всех предписаний и назначений лечащего врача, строжайшим соблюдением режима дня и режима питания, обязательной интенсивной разминкой после дневного сна.

Моим лечащим врачом была заведующая инфекционным отделением, кандидат медицинских наук (в процессе лечения у меня сложилось впечатление, что она – кандидат настоящий, а не формальный), немногословная, но отвечающая подробно и обстоятельно на все мои вопросы, стройная миловидная брюнетка, врач от Бога. С первого осмотра я почувствовал, что между нами проскочила «искра Божья», что для моего лечения между нами уже установилась невидимая очень прочная связь. Даже, мало того, я осознал, что когда меня только ещё везли на «скорой», эта связь, хотя и не имела ясных очертаний, уже существовала и предопределяла исход лечения.

На бытовом уровне этого не понять – отвлекают окружающие нас обыденные и другие мелочи, понимание приходит, я бы сказал, на подсознательном уровне. Пожалуй, каждому приходилось сталкиваться с ситуацией самому или слышать от других людей, когда человек, впервые в жизни попавший в какое-то новое место, воспринимает его так, как будто он уже был здесь когда-то. Он смутно ощущает, что вот это строение (улица, дерево, холм, памятник) ему знакомо, что вон там за поворотом находится пруд, а за ним – ажурный горбатый мостик над ручьём…

Так получилось и со мной: ещё осмотра не было, ещё врача своего не видел и не знал, кто им будет, а связь с ним почувствовал, хорошую связь, положительную, прочную, против которой ни один недуг не устоит.

В спорте есть немало видов, когда спортсмены выступают вдвоём: гребля на байдарках-двойках, парное катание на коньках, парное синхронное плавание и другие. Да и не только в спорте, парные танцы, например. Выступление пары только тогда достигает высокого уровня, только тогда проходит блестяще, когда оба участника пары сливаются в одно целое, когда движение одного участника является продолжением движения другого без какой-либо паузы или заминки. Когда два мозга, две души объединяются в одну общую совместную субстанцию, которая распоряжается их двумя телами как одним.

Моя с моим лечащим врачом коалиция (или союз, или тандем), не была формальной, не была и продуктом устной договорённости, она сформировалась на подсознательном уровне. Она обычным пониманием не воспринималась, я её чувствовал, ощущал всем своим существом, ощущал её непреодолимую мощь, её всесокрушающую силу, направленную на изгнание болезни. Главным было то, что нас, делающих общее дело, по одну сторону баррикады было двое, я и мой лечащий врач, и обладала наша коалиция невероятно огромной силой, по другую сторону баррикады – одна, болезнь со своими приземлёнными устремлениями.

Мой лечащий врач делала обход неслышно, в мягких туфлях, палаты в инфекционке изолированы, да и здание старой сталинской постройки имеет толстенные стены, что происходит у соседей не слышно. Но, видимо, благодаря нашей с ней связи на подсознательном уровне, я всегда чувствовал и предугадывал её появление в моей палате, буквально за две-три секунды до того, как распахивалась дверь. Она входила, и неизменно возникало чувство, будто вирусы гепатита стремглав бежали от меня и прятались по тёмным углам.

Во время осмотра по истечении двух суток моего пребывания в стационаре:

– Здравствуйте, Руслан Алексеевич!

– Здравствуйте, Татьяна Вильгельмовна!

– Как самочувствие? Жалобы есть?

– Самочувствие великолепное, жалоб нет никаких.

– Кровь на анализ взяли?

– Взяли, три пробирки.

– Правильно. Два анализа будут делать у нас и один в Иркутске.

– Откуда это у меня, Татьяна Вильгельмовна?

– Пока рано об этом говорить. Будут готовы анализы, там и посмотрим, и расспросим.

– На сколько дней или месяцев меня заперли в этой камере?

– В самом благоприятном случае двадцать один день. Посмотрим анализы, тогда можно будет говорить конкретнее.

– По внешним признакам можете уточнить течение болезни и длительность лечения?

– Не меньше двадцати одного дня.

По моим наблюдениям никто из больных не испытывает удовольствие от капельницы. Тем более, когда их ставят подряд две или три, литровых. Не здесь в инфекционном отделении с изолированными палатами, а в многоместной палате терапевтического отделения мне приходилось не один раз видеть страдальческие лица пациентов, лежащих «под капельницей». Некоторые просили процедурную сестричку ускориться, торопясь неизвестно куда. Даже здоровому человеку лежать неподвижно в течение двух с половиной, а то и трёх часов с иглой в локтевом суставе утомительно, а больному и подавно.

Но со мной происходит странная вещь: от капельницы я испытываю удовольствие, чувствую, как живительная сила лекарственного раствора буквально вытесняет желчь из крови, как от действия раствора неотвратимо убывают токсины. Когда процедура заканчивается, я даже сожалею об этом, а моё внутреннее «Я» непроизвольно начинает обратный отсчёт времени, оставшегося до следующей, завтрашней капельницы. Точно такое же удовольствие испытываю и от уколов, мне приятно, когда игла входит в вену и прямо в кровь, к токсинам, несёт для них – смерть, для меня – жизнь.

Во время осмотра по истечении пяти суток моего пребывания в стационаре:

– Здравствуйте, Руслан Алексеевич!

– Здравствуйте, Татьяна Вильгельмовна!

– Как самочувствие? Жалобы есть?

– Самочувствие великолепное, жалоб нет никаких.

– Кровь на анализ взяли?

– Взяли, две пробирки.

– Первый анализ не дал чёткого ответа, какой у Вас вирус. Будут делать повторно в Иркутске, и мы тоже сделаем. Пока что могу сказать вполне определённо, гепатит у Вас вирусный, скорее всего, В, может быть, С, инфицирование произошло через кровь. Инкубационный период – от двух месяцев до полугода. А теперь подумайте, припомните и скажите, какие у Вас в этот период были травмы, микротравмы, другие обстоятельства, при которых происходил контакт Вашей крови с внешней средой или с кровью другого человека?

– Я этот период прекрасно помню, Татьяна Вильгельмовна. Два с половиной месяца назад были уколы в процедурном кабинете нашей поликлиники. После одного из уколов в ягодичную мышцу образовалась припухлость, гематома размером сантиметра четыре, появились и продолжались дня три болезненные и другие неприятные ощущения в месте укола. И месяц назад – уколы и капельницы в кардиологическом отделении тоже нашей поликлиники. Других контактов моей крови с чем-либо или с другой кровью не было.

– Это отпадает. Подумайте ещё, не торопитесь, время терпит.

– Хорошо, Татьяна Вильгельмовна, я подумаю ещё, хотя память меня никогда не подводила. А что с моей болезнью? Желтизна убывает.

– Что с болезнью? Боюсь сказать, что всё хорошо. У меня такого больного ещё не было. Желтизна действительно убывает, убывает так стремительно, что от неё только следы остались, и другие показатели существенно улучшились. По анализам на вчерашний день Ваши показатели как у выздоравливающего пациента перед выпиской, и это на четвёртый день стационара! Я ожидала ухудшения состояния, скатывания к кризису, а тут – непонятный сдвиг к выздоровлению, неожиданный и очень хороший сдвиг. Может быть, Ваша конституция играет положительную роль, обменные процессы в мышечной ткани идут быстро, а жировой ткани у Вас нет.

Мой рост составляет 176 см, вес – 72 кг, выступающего живота нет, жировых накоплений нет.

– Может и конституция. Но я очень сильно хочу выздороветь, так сильно, что сплю и во сне это вижу. Прямо всё нутро требует, каждая клеточка! Назначенные Вами уколы и капельницы – для меня великая потребность, жду их с нетерпением и получаю с восторгом, словно мармелад!

– Правильный настрой. Значит, мы вдвоём хотим одного и того же.

Через короткую паузу Татьяна Вильгельмовна продолжила:

– Смотрю на Вас, Руслан Алексеевич, Вы чуть не касаетесь макушкой и ступнями головок кровати. Не мешают головки? Кровать мала? Или рост высокий?

Мелькнула озорная мысль, и отвечаю по А. А. Иванову (в восьмидесятые годы прошлого столетия сатирик-писатель Александр Александрович Иванов вёл популярную телепередачу «Вокруг смеха»):

– Так чай пью.

Татьяна Вильгельмовна, видимо, была знакома с этой шуткой и подыграла без промедления:

– А почему такой худой?

– Так вода ж.

Не сдерживаясь, мы враз рассмеялись.

С удовольствием, как и в предыдущие дни, принимаю капельницу, уколы, таблетки. Внутри меня зреет вулкан чувств, вызванных благоприятным течением болезни. Эти чувства вытесняют из моей груди всё остальное, они захватывают меня полностью, вызывают к жизни отодвинутые болезнью планы и мысли, требуют активности. Но я не тороплю события: ещё рановато, ещё не вышел на свободу, ещё не время.

Но кое-что, всё-таки, могу себе позволить, а потому беру мобильник и прошу свою Валентину Афанасьевну принести мне ручку и бумагу.

Подошёл к окну, начало августа, вокруг здания больницы смешанный лес представляет необычайно пёструю картину: вперемешку с зелёной хвоей сосны и светло-зеленой хвоей лиственницы разместились листья берёзы, тополя, клёна, осины и ольхи. Листья начали блёкнуть, их зелёный цвет начал меркнуть, вместо него появились жёлтый, оранжевый, коричневый, красный, с господствующим преобладанием жёлтого. Открыл окно, погода тихая и тёплая, для садоводов – благодатная пора созревания урожая и наступления золотого периода вознаграждения за свой нелёгкий труд. Птиц не слышно, не певчее время. Одинокий дворник не спеша сгребает опавшие листья в кучи. В его натруженных руках то мерно шаркает метла, то позванивают металлом грабли.

За окном жизнь продолжается, а я вынужден сидеть взаперти, моя жизнь замерла. Нет, не замерла, просто момент такой своеобразный и, как оказалось, очень интересный: где, когда, при каких ещё обстоятельствах было у меня ощущение необычайного могущества, словно огромного цунами непреодолимой силы? Ощущения внутренней, не требующей ни напряжения мысли, ни усилия воли, существующей как бы независимо от меня, ощущения величайшей уверенности, которое возникло для подавления болезни.

Присаживаюсь к столу, пишу, излагаю на бумаге то, что занимает меня всего, то, что на сегодняшний день является для меня самым-самым, то, что просится из самой глубины души, то, самое сокровенное.

Во время осмотра по истечении тринадцати суток моего пребывания в стационаре:

– Здравствуйте, Руслан Алексеевич!

– Здравствуйте, Татьяна Вильгельмовна!

– Как самочувствие? Жалобы есть?

– Самочувствие великолепное, жалоб нет никаких.

– Иркутская лаборатория дала окончательное заключение: у Вас – гепатит С. Что можете сказать о причине инфицирования? Что-нибудь вспомнили?

– Вспоминал, но ничего нового к ранее сказанному добавить не могу.

– Кровь на анализ взяли?

– Взяли, и не только сегодня, но и вчера, и позавчера, и каждый предыдущий день. А сегодня взяли не шприцем, а каким-то новым устройством, и брали втроём.

– Правильно. Мы получили новые устройства для забора анализов, которые обеспечивают лучшую сохранность крови и исключают её перетаривание, кровь в лабораторию транспортируется прямо в этих устройствах. А втроём потому, что ваша сестра прошла обучение правилам пользования этим новым устройством, а две другие только учатся, постигают премудрости практически, пока визуально.

– Есть вопрос, Татьяна Вильгельмовна.

– Задавайте.

– Не пора ли меня отпустить домой?

– На четырнадцатый-то день? После острой формы гепатита? Минимум – двадцать один день, и ни днём менее, необходимо полностью отследить течение болезни.

– Я здоров, Татьяна Вильгельмовна. Вы и сами это прекрасно видите и понимаете. Болезни уже нет Вашими неусыпными, грамотными и толковыми действиями и моими молитвами. Отпустите меня, пожалуйста – и, переходя на шутливый тон – я никому не скажу!

– На срок лечения гепатита острой формы в стационаре существует минимальная нормативная продолжительность, она составляет двадцать один день. Хотя по Вашим показателям Вас можно и выписать, но нельзя нарушать порядок, больной Руслан Алексеевич.

– Главное и решающее слово в этом хорошем деле принадлежит Вам, а не какому-то дяде со стороны или, тем более, инструкции, которую написал чиновник, не знающий истинного состояния конкретного дела. Только Вы в деталях знаете о тяжести моей болезни, о её протекании и о моём состоянии на сегодняшний день, только Вы можете принять правильное и необходимое решение о моём дальнейшем лечении. И, насколько я понял, лично Вы, серьёзнейшая и справедливейшая Татьяна Вильгельмовна, считаете меня практически здоровым и вполне излечившимся от болезни, ведь так?

– Так, но не совсем. Гепатит протекает длительно, после лечения необходимо не реже, чем раз в полгода, а лучше – раз в три месяца, делать анализы крови. Формы бывают разные, возможны обострения, хронизация болезни…

– Понял. То, что Вы сказали, Татьяна Вильгельмовна, применимо ко всем выписывающимся. А теперь скажите мне искренне и честно, был ли в Вашей практике хотя бы один случай выписки вылечившегося от гепатита больного в состоянии, лучшем, чем моё? Постарайтесь сказать с максимальной объективностью, на которую Вы способны.

После короткой паузы:

– Ни у одного из моих бывших пациентов не было такого состояния, как у Вас.

– Спасибо за искренность, с Вами очень приятно общаться, Татьяна Вильгельмовна. Хочу добавить ещё аргумент. Если существует параграф в инструкции, а жизнь показывает, что он не всегда применим, его очень интересно нарушить, и не только интересно, а просто необходимо, в интересах Человека.

– С Вами тоже приятно беседовать, Руслан Алексеевич. Сегодня пятница, поживём до понедельника в этой палате, в понедельник посмотрим, что с Вами делать.

– Спасибо за понимание, Татьяна Вильгельмовна. Приятных Вам выходных.

Этот диалог оправдал мои сокровенные, радужные, лучшие надежды. Да, чувства меня не обманули, мой врач – не мастодонт в белом халате, она – Человек Понимающий.

С новым, неукротимо пульсирующим приливом энергии присаживаюсь к столу и, стараясь не упустить нужные слова, продолжаю писать начатое ранее. Мучают сомнения, понятно ли будет? А кому понятно, или непонятно? Внимательный читатель поймёт, что суть написанного находится между строк, невнимательный пусть восторгается или критикует доступную ему внешнюю форму – к его суждениям я готов, такое я принимаю со слоновьим безразличием и равнодушием.

Финал больничной эпопеи просматривается, здоровый финал, ожидаемый с большим нетерпением. С большим нетерпением не только потому, что хочется поскорее выздороветь, но и потому, что хочется поскорее покинуть эти толстенные инфекционные стены. Как не настраивайся на мажорный лад, как не объясняй себе, что это необходимость, что это временно, что денёк-другой пребывания здесь не повредит, по сути – здешняя изолированная палата сродни камере заключения с ограниченной свободой, из которой хочется бежать. Скорее бежать в свободный здоровый мир с его бытовыми заботами, с родными, близкими, друзьями, соседями, знакомыми, с его нестерильной чистотой, с его звуками и с его палитрой мирной жизни.

Заканчиваю писать задуманное, шлифую.

                Лечащему врачу моему
                Татьяне Вильгельмовне Шляховой
                посвящаю.
               
               Двое

Лето с макушки катится в август,
В лесу на деревьях желтеет листва.
Мне верится в то, что я тебе нравлюсь,
И чувство трепещет, возникнув едва.

С тобой мы сегодня почти незнакомы:
Ты делаешь дело своё, я – своё.
Мне верится очень в хорошее, что мы
Чувством взаимным украсим житьё-бытиё.

Приняв как больного, настойчиво лечишь меня
От жёлтой коварной болезни:
Как будто бы тащишь меня из огня
Самоотверженно, хваткой железной.

Болезнь отступила. Остался в груди
Твой облик врача и женщины,
Той самой, от встречи с которой в пути
Хрустнула жизнь моя бренная трещиной.

Вот выпишусь я, готовый бежать наутёк,
На выход проводит меня санитарка…
Как ты мне нужна! Никому невдомёк,
Для всех – и не холодно мне и не жарко.

Бреду по больничной аллее. Молчу.
На сердце – лафет под знаменем.
Ужель хмурый ветер задует свечу,
Не дав разгореться пламени?

                18.08.2007.

Во время осмотра по истечении пятнадцати суток моего пребывания в стационаре, понедельник:

– Здравствуйте, Руслан Алексеевич!

– Здравствуйте, Татьяна Вильгельмовна!

– Как самочувствие? Жалобы есть?

– Самочувствие великолепное, жалоб нет никаких.

– Что можете сказать о причине инфицирования? Что-нибудь вспомнили?

– Вспоминал, но ничего нового к ранее сказанному добавить не могу.

– Кровь на анализ взяли?

– Взяли.

– Я Вас не выписываю, но перевожу на амбулаторный режим. Это означает, что все назначенные процедуры Вы будете проходить, как и ранее, здесь и в назначенное время, я буду следить за Вашим состоянием во время принятия процедур. Остальное время суток распоряжайтесь собой, как Вам заблагорассудится. Стол и палата за Вами сохраняются, можете завтракать, обедать и ужинать здесь, можете спать здесь ночью и днём. После процедур сегодня я Вам принесу рекомендации по питанию в реабилитационный период.

– Огромное спасибо, Татьяна Вильгельмовна. От стола и от палаты отказываюсь, жду рекомендации с нетерпением. Выпишите меня в субботу, я правильно догадываюсь?

– Правильно, если не получите обострение болезни. Точнее – выпишу в пятницу следующим днём, то есть субботой.

– Я рад, что у нас с Вами достигнуто полное взаимопонимание и общение происходит на благородной ноте.

– Не торопитесь, Руслан Алексеевич, ещё увидимся. И полечимся.

После процедур читаю рекомендации, напечатанные типографским способом, красочно, как праздничная прокламация. Да… от многих вкусностей придётся отказаться. Ну, да ладно, гурманом я никогда не был, диета вполне приемлемая, доступная без каких-либо хлопотных забот. Однако самым главным в этой диете было не написанное в листовке, а сказанное лечащим врачом:

– Для поддержания тонуса печени полезно раз в сутки есть овсяную кашу или геркулес, но не быстрого приготовления, не из пакета, а из «живого» зерна, который продаётся россыпью. Приготовленную на воде, без масла, без соли, без сахара, без каких-либо других добавок фруктов, орехов или чего-либо ещё.

– Это я смогу и буду делать обязательно. Как долго?

– Овсянка полезна и для здоровой печени, поэтому ешьте, Руслан Алексеевич, не отказывайте своей печени в поддержке.

– Татьяна Вильгельмовна, до конца дней?

– Ешьте, если станет невмоготу, сделайте перерыв. Небольшой. Потом снова, утро наступило – к столу. Что на столе? «Овсянка, сэр!»

– Вам тоже, как и мне, нравится «Собака Баскервилей»?

– Кино даже лучше, чем книга. Один только колоритный Бэрримор (А. А. Адабашьян) чего стоит!

– Приду домой, посмотрю ещё разок с повышенным вниманием к Бэрримору, до сих пор я не придавал ему какого-либо особого значения.

– Посмотрите. А теперь до завтра, не забудьте о процедурах.

– Не забуду. До свидания, Татьяна Вильгельмовна.

Все назначенные процедуры я принял в установленное время, в наступивший срок выписался из двуликой инфекционки, не торопясь, прошёл по больничной аллее, с чувством восторга вдыхая ароматы шагающей на подступах к городу осени.

С пристрастием к Бэрримору посмотрел (в который раз!) «Собаку Баскервилей». Что-то в нём есть стоящее, которое притягивает.

Сдавал каждые полгода кровь для промежуточных анализов, через два года сдал кровь для развёрнутого анализа. Результат – полное выздоровление.

Несмотря на благоприятный исход болезней, свой бизнес мне пришлось оставить: почувствовав, что силы вернулись, возобновил работу, работал несколько месяцев, но не покидало чувство, что «недодаю оборотов», а работать абы как – не для меня. Вот оно, новое качество жизни – в былые времена с темна до темна, да ещё и ночью, а теперь недодаю оборотов…

С той памятной поры у нас в кухонном столе-шкафу поселился геркулес, каждое утро на завтрак – овсянка. Изначально она была мне приятна, а потом и вовсе привык, мало того, мне она стала нравиться, и с каждым днём не приедается, не надоедает, а нравится всё больше. Очень редко пройдёт завтрак без овсянки, так появляется чувство, будто не хватает чего-то, хотя и не голоден. Обычно просыпаюсь утром, сладко потягиваюсь, с восторгом, как долгожданное заклинание мысленно повторяю: «Овсянка, сэр!», умываюсь, одеваюсь и иду готовить овсянку.

Город спит, Валентина Афанасьевна спит, неслышными шагами на кухню вместе со мной входит мой любимец Тихий, и мы начинаем священнодействовать. Тихий – это чёрный с белой манишкой, белым животом и во всех четырёх белых носочках кот, подарок моей Валентине Афанасьевне к дню рождения во время её работы на производстве. Тихий садится на стул и наблюдает за моими действиями, а я достаю из холодильника его завтрак – ломоть рыбы и кладу его на разделочную доску немного оттаять, чтобы возможно было разрезать. Потом насыпаю в варочный ковш меру геркулеса, заливаю его отстоянной водой, убираю всплывшие овсяные рубашки и ставлю на малый огонь.

После того, как каша сварилась, настаиваю её минут двадцать-тридцать под крышкой, времени даром не теряю, кормлю полноправного члена нашей семьи Тихого, делаю зарядку. А после – к столу и – до чего же ты вкусна, «Овсянка, сэр!» И свою Валентину Афанасьевну не забываю, пока она выспится, порция овсянки будет ждать её.

Поистине великие слова: «Овсянка, сэр!»

За окном едва-едва брезжит рассвет, неслышными шагами идёт новый день.

                28.11.2012.