Покаяние

 В августе к старшей дочери Светлане приехала  мама Екатерина Васильевна из Владивостока. Там же  жила и  Светланина сестра Ирина с дочкой Гелой. Они  нашли вариант обмена своей квартиры на Питер и  собирались туда переехать.
-Мама, продавай свою квартиру и поехали в Питер с нами – уговаривала маму Ирина.
 Но мама не захотела поехать в Питер, она решила поехать к Светлане, в маленький провинциальный городок на Волге - Балахну, недалеко от Нижнего Новгорода.
 Незадолго до этого она написала Светлане письмо из Владивостока, где сообщила, что Ирина уговаривала ее соединиться с  Гелой, которая недавно вышла замуж. У Гелиного мужа была квартира - гостинка, а у мамы однокомнатная,  вот Ирина и предлагала маме жить с Гелой и ее мужем, обменяв две квартиры на двухкомнатную, а Ирина бы жила одна в двухкомнатной квартире, где она до этого жила с Гелой. Мама, естественно, сомневалась в том, что такое решение, мягко говоря, будет правильным  и написала Светлане об этом.
 Светлана  была в легком шоке, представив, что за жизнь ждет стареющую маму, если она станет жить вместе с молодой семьей. Это был бы ад, и никакого покоя!  Почему-то Ирина решила, что ей будет хорошо в двухкомнатной квартире одной, и молодой семье с мамой тоже будет хорошо в двухкомнатной квартире. Не раздумывая, Светлана написала, чтобы мама не вздумала идти на этот абсурдный обмен, и если она не хочет жить одна, и Владивосток ей не нравится, то пусть едет в Балахну. В Балахне и квартиры дешевле и  можно было бы купить ей квартиру или жить со Светланой и ее мужем, могли бы обменять свою квартиру на трехкомнатную, если бы мама не возражала.  На что мама и согласилась, отказавшись ехать в Питер, где ей ну никак не светило купить отдельную квартиру, денег хватало лишь на комнату.  Так что продала мама квартиру и приехала в Балахну.

 Это было за 2 месяца до дефолта 1998 года. Неудачный во всех отношениях год. У Светланы в этот год начинался затяжной мучительный развод с мужем Аркадием. Пик разрыва семейных отношений пришелся как раз  к моменту приезда мамы, а до этого Светлана и мыслить не могла, что такое произойдет. Все пошло кувырком, круто меняя жизнь. И Светлана разрывалась на части между своими проблемами - поисками квартиры для мамы и переживаниями личного плана на грани нервного срыва, связанными с надвигающимся разводом.
 Квартиры не продавались. На рынке недвижимости было абсолютное затишье в ожидании прогнозируемого дефолта. Муж Аркадий пил, гулял, то уходил жить, то возвращался, потом  снова уходил к смазливой рыночной молочнице, известной всем разлучнице, которая безуспешно многие лета пыталась заарканить кого-нибудь и  женить на себе.
 Мама держалась стойко, разумно и мудро. Не вмешивалась ни во что, но временами заводила разговор о переезде в Питер, куда ей ехать ну никак не хотелось. Да это было  и невозможно, она бы просто вляпалась в проблемы с непредсказуемыми последствиями, расхлебывать которые пришлось бы Светлане, а результат был бы нулевой. Мама понимала, что там квартиру ей купить не удастся из-за дороговизны, а жить с Ириной она  бы не  смогла.
 Светлана активно искала маме квартиру, но рынок балахнинской недвижимости замер. Пришлось терпеть почти два месяца нервотрепки и - наконец-то был найден прекрасный вариант в самом центре и недалеко от дома, где жили онижили с Аркадием.  Быстро  оформили документы, пришел контейнер с мамиными вещами и мама поселилась в новой квартире.
       Светлана свободно вздохнула - одна проблема решилась! И занялась ремонтом и обустройством маминой квартиры, решив, что физическая работа поможет ей справиться с проблемами, отойти от них, успокоиться. Она еще надеялась, что все постепенно само собой рассосется. «Сделаю тайм-аут и отдамся Божьей воле!»
 Напрасно надеялась! Муж продолжал куролесить и пить, пропивая потихоньку деньги на товар для бизнеса. Светлана плюнула на все это и, уже привычно, металась между двумя домами.
 Все сделала в маминой квартире – линолеум постелила, замки вставила, обои наклеила, укрепила входную дверь, все люстры и гардины повесила, привела в порядок ванну и туалет. Все , что надо покрасила. Все! Мама была довольна.
 А своими личными  проблемами Светлана уже так была измотана, что ее устраивал любой вариант, лишь бы все закончилось, и ее оставили в покое. Развод так развод! Да поскорее! И 1 апреля Светлана  ушла к маме, прихватив с собой кота Марфута и оставив любимого пса - молодую овчарку Вальса мужу. Она особо остро переживала об этом, так как понимала, что забрать его с собой просто невозможно.
 Светлана покинула  квартиру, которая была куплена на деньги от продажи ее собственной квартиры, которую она получила, приехав на Север. Аркадий оказался просто мерзавцем и   мошенником, путем двойного обмена и купли квартиры для его матери, ловконько так, и совершенно неожиданно для Светланы, старой  дурехи, обманул ее, сыграв на ее доверчивости и легкомыслии. Все обтяпал путем махинации, совершенной не без участия своей мамаши, в результате чего Светлана лишилась права собственности еще, оказывается, до приезда мамы. Поэтому она и ушла, поняв, что проворонила квартиру по собственной глупости, доверилась, а он со своей мамочкой меня обжулил, полагая, что - куда теперь Светлана денется - можно творить что хочешь: пить, гулять, жена все стерпит.
 Не стерпела! Это сладкое слово - Свобода всегда было ключевым и решающим в Светланиной жизни. Она не раздумывая делала выбор в  пользу Свободы в любых ситуациях! 
 Последние события так вымотали Светлану, что она плюнула на все. И решительно прекратила бессмысленную с ее точки зрения борьбу, махом разрубив этот затянувшийся гордиев узел.
 « Уйду к маме! Она старенькая, ей одной будет  трудно, без помощи не обойтись, я ей нужна. Все равно я буду постоянно к ней бегать, помогать, беспокоиться. На кой черт мне эта пьянь, в которую превращается Аркашка - алкашка?».
 Приняв это решение, круто меняющий жизнь, она свободно вздохнула. Но прежде чем уйти,  поговорила с мамой.
 - Как мне быть, мама? Ну нет сил терпеть эту пьянь! Не вижу выхода. Все пропил, все деньги на бизнес! И работать не будет! Вальса жалко, придется его кормить, и этого подлеца, чтоб собаку не загубил. Придется разводиться!
Мама ответила без раздумий:
 - Бросай все и переезжай ко мне. Ты же ведь уже давно все решила, там у тебя ничего не получится - все на нервах. Побереги себя! Переезжай! А у меня снова появится дочка.
Что дочка и сделала, наняла машину и отправила  к маме  из всех обших с мужем вещей только две тумбочки, один из телевизоров и холодильник. Больще Аркадий ничего не отдал, пропив впоследствии всю роскошную мягкую мебель и кухонный гарнитур, сохранил только шикарные тайландские люстры.
 Вот так и шла Светлана к маме 1апреля со своим котом Марфутом в сумке, прижатой к груди, и коробкой с остатками вещей. Кот смотрел на свою хозяйку круглыми испуганными глазами и жалобно мяукал. А  хозяйка шла, тяжело дыша от тяжести, и слезы лились из ее глаз, смешиваясь с первоапрельским дождичком.
  Пахло весной, зеленели деревья, травка пробивалась, ярко засветило солнце – дурманящий , напоенный озоном воздух наполнял силой и уверенностью. И когда они дошли до маминого дома, Светлана поняла, что все сделала правильно – все будет  хорошо!
 Вот так они стали жить втроем – мама, дочка и Марфут,  любимый дружочек - роскошный породистый кот, серебристый британский табби, привезенный с Севера.

Аркадий терроризировал Светлану еще 4 года – пил, просил вернуться, но она презрительно отказывалась так как он поступил подленько, присвоив ее квартиру. Жить с ним после всего этого  не хотелось. Да еще и в однокомнатной квартирке, с пьющим, ленивым и безвольным, развалившим семейный бизнес слабаком!  Ну уж нет! Где-то еще далеко до этого Светлана предчувствовала такой поворот событий, и, как всегда, предчувствие не обмануло  ее, хотя, конечно, это не утешало.
 Истинная причина отказа попробовать побороться и вновь жить вместе была в другом. Она обрела свободу! Писала свои картинки и понимала, что сделала правильный выбор. Однако освободиться от общения с Аркадием все-таки не смогла. Пришлось кормить  не только молодого пса, овчарку Вальса, но и его хозяина, так как Светлана боялась, что  муж умрет от пьянства - и  что тогда делать с Вальсом? Ведь  не бросать же собаку, пришлось бы привести его к маме, а ей это бы не понравилось. Да и  воспитывать  овчарку было бы непросто, не женское это дело.
 
Вот так Светлана и продолжала -  жить с мамой, бегать как скорая помощь и  выводить алкаша  из запоя,  ухаживать за брошенной собакой. Учила Аркашку уму-разуму, чтобы он бросил пить, нашел бы  себе работу, женился на хорошей женшине, и оставил бы ее в покое. И ведь достучаласЬ!  Это и произошло в конце-то концов, но не сразу, года четыре он мотал нервы и жил на содержании жены бывшей и матери своей. Но, дойдя до ручки, бросил пить, его давний друг генерал взял его  к себе в Нижний Новгород начальником охраны, предложив большую зарплату, Аркашка нашел бабенку, опять какую-то лавочницу, женился, и Светлана, наконец-то, перестала его содержать. Вздохнула спокойно! И зажила нормальной здоровой жизнью, заботясь о маме  и коте Марфуте. Наконец-то стала с удовольствием спокойно писать свои картинки. Это ее вполне устраивало, чтобы чувствовать себя  счастливой и независимой. Кухня у них была большая, и Светлана устроила в ней уголок с мольбертом. Чего еще желать?
 
 Она постоянно писала  картины и даже стала участвовать в выставках. Продавала иногда свои картинки, что было очень кстати, так что жили нормально. Светлана получала большую  северную пенсию и доплату за инвалидность. Еще помогли 1000 $, которые ей удалось забрать у  Аркадия при обмене  двухкомнатной квартиры на однокомнатную, в которой он стал жить. В то время он допился до того, что вынужден был на этот обмен согласиться при условии, что доплату в 2000 $  поделим пополам. Пришлось, естественно, пойти на этот кабальный договор, плюнуть на эти деньги, поделить их, чтобы окончательно отвязаться от бывшего мужа.
 1000 $ очень помогли Светлане с мамой, когда начался дефолт 1998 года. Пенсии превращались в копейки, продукты дорожали … Как они прожили то время?! Продажа картинок  помогла, а  ведь еще и  Вальса с Аркадием подкармливат, на что тратилось примерно пятую часть пенсии.

 К тому времени Свеьлана уже хромала. На врачей наплевала сразу же после того, как получила инвалидность. Стала заниматься самолечением с помощью книг целителей. Нашла своего Доктора  и  потихоньку приводила в порядок свое здоровье, помогая и маме обходиться без помощи врачей.
 - Мама, врачи не помогут, они способны только пичкать больных лекарствами дорогущими, убивая нашу печень и почки. Надо самой что-то делать, чтобы восстановить защитные силы организма.
 - Солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья – говорила она, и учила маму лечиться по системе Доктора Коновалова, которую приняла всем существом своим и всем сердцем.
 - До конца своей жизни буду ему благодарна, ему и другим целителям, которые научили меня жить созидательной активной  творческой жизнью. Слишком дорогой ценой  было заплачено мною за свободу, чтобы болеть и ничего не делать!
 Впереди было счастливое время творческих открытий и  самореализации в любимом деле. На смену архитектуре пришла живопись, которой Светлана с упоением отдавала все свободное  время.

 Администрация города пошла ей навстречу и позволила открыть на главной городской улице галерею – выставку-продажу, где местные художники развешивали и продавали свои картины – в центре города на высоком цоколе здания возле центрального рынка. Около года Светлана ходила на «Стенку», как звали художники свою галерею. В любую погоду продавала свои картинки. Но уже через год ушла оттуда, поняв, что первую ступеньку  прошла. Картины покупали, но надо стремиться к более высоким вершинам в творчестве, а не писать на потребу публике - ради денег, потакая ее  низкопробным прихотям и вкусам!
 Стала искать свой путь, внимательно изучая творчество великих мастеров живописи,  совершенствовуя свое мастерство, активно работала, посещая выставки и музеи, участвуя в    сборных областных выставках союза художников России в  Нижнем Новгороде, устраивала персональные выставки. Сдавала в салоны свои работы, которые люди покупали. Она реально ощущала свои успехи. Активная работа над картинами отвлекала и окрыляла, заставляла справляться с последствиями драматических событий.
       «Да наплевать, буду делать что хочу – заниматься творчеством и выкарабкаюсь!» 
      
  Балахна маме нравилась. Маленький провинциальный прелестный городок, расположенный вдоль Волги был комфортным для проживания, отличный умеренный климат, но…
 Старые мамины связи были разрушены, на старости лет мама вновь, как было не раз, поменяла место жительства, оставив, теперь уже навсегда, друзей и сестру Анну в Казахстане.. Никого не осталось у нее, кроме  ее старшей дочери. Младшая – Ирина жила с дочкой Гелой в Питере.
 
 А какой она была раньше и всегда! Она всегда вела себя как королева! Гордая  красивая осанка, держалась с достоинством, легкая быстрая походка была у нее лет до 85. Сдержанная,  приветливая и обходительная с людьми, контактная. Очень гостеприимная и щедрая. Она всегда одевалась тщательно и красиво, со вкусом, особо присущим ей благодаря ее профессии - она была известная портниха среди модниц, где бы ни жила. Держала себя в форме – всегда, даже в немощи – душ, массаж, гимнастика, прогулки. Дома в халатах не ходила, как большинство старух.
 Маленькая такая, аккуратная, в дорогих, когда-то ею сшитых  многочисленных платьях, одетая ярко и броско, со вкусом, мама сначала воспринималась старухами дома неприязненно. Большинство из них ходили кто в чем – обноски детей, халаты домашние, старые растоптанные тапки, калоши советские, « прощай молодость», сапоги резиновые… Старье носилось по привычке людей из деревень.
  Зимой и летом старухи выходили из своих одиноких квартир и устраивались на лавочках у подъезда. Дом был построен в конце прошлого века и заселен жильцами попавших под снос  домов частного сектора, в котором проживали жители окрестных деревень, подавшимися в Балахну на заработки еще с тех пор как строили по плану ГОЭЛРО гидроэлектростанцию. Этих жителей так и звали – деревенские.
               
  Дом их был расположен входами на главную улицу города и старухам было интересно сидеть на лавочках, видеть улицу и все, что находилось в центре  города. Здесь было сосредоточено все – рынок, магазины, автостанция и еще чего только не было на этом бойком оживленном месте.
    
 Когда мама выходила, старухи на лавочках замолкали и поджимали губы в гузку, косовато и неодобрительно пялились на нее, не скрывая своей недоброжелательности.
  - Новая жиличка! Дочь у нее хромоножка, художница, с мужем - пьяницей разошлась, квартиру он у нее отобрал. Мать квартиру купила, она теперь живет у матери.
 В маленьком городке все про всех знают – ничего не скроешь.
  - Ишь, краля какая разряженная  да разодетая!
  - И чего вырядилась? Чай не  праздник какой!
    Но мама  быстро разрушила их мнение о ней, перезнакомилась со всеми  и старухи признали ее за свою. Стали общаться.
 - Не гордячка! Лет-то ей  под 80,  а выглядит как молодая.
  Постепенно и старухи стали выходить на улицу прилично одетые. У всех было в чем покрасоваться. Мама всем дала толчок своим примером. Приветливая со всеми, умная и образованная, она всем пришлась по душе. Появились подружки. Такие же как она по возрасту. Мама легко и просто общалась с ними, звала в гости – попить чайку. Когда они приходили, Светлана гостеприимно накрывала на стол чаек с пряничками и конфетами, открывала бутылочку  Кагора. Старухи охотно приходили к ним, но постепенно круг подруг сузился  до двух – трех и встречаться с ними мама стала на лавочке. Мама, всю жизнь бывшая классной портнихой - надомницей, привыкла к молодым образованным клиенткам – учителя, врачи, жены начальства -таков был круг ее общения. Все, в основном, молодые. И ей их, конечно же  не хватало. А старухи были скушноватые.
        Когда приходили  Светланины гости, а они тоже были, как правило, гораздо моложе м лет на 20 -30, мама с удовольствием с нами  общалась. Вела себя как сверстница. Непринужденно по-детски, хохотала до слез над нашими шутками, с удовольствием пила с нами винцо. А ее сверстницы – старухи были для нее недостаточно образованными, с ограниченным кругозором. Круг их интересов был ей неинтересен. Поэтому от старух мама уставала, разговоры с ними ей надоедали, и она стала  с ними встречаться  только на лавочке или прогуливаясь по Волге.
      
  В Балахне был совсем не тот народ, что  в Казахстане, где мама прожила большую часть жизни, и во Владивостоке. Там народ разношерстный, многонациональный, раскованный, свободный от родни, не зажатый. Со старухами не было радости – они любили посудачить, посплетничать, осуждали молодежь.   А мама любила молодых! Со старухами ей было тягостно. Немного посидев с ними, она шла домой. Тот город, где она жила много лет с молодости, остался в другой уже стране, откуда многие разъехались и постарели, многие ушли в мир иной. Даже письма  уже не писали. В общем - тоскливая неизбежная старость. Остались у нее одна дочь и кот Марфут,  которого она полюбила.
 -Как же плохо быть старой. Уже  девятый десяток идет! И никого-то  у нас из родных нету! – горестно  говорила иногда мама и вспоминала далекий  казахстанский городок Зыряновск,  где были  холмы, река Бухтарма,  Бухтарминское водохранилище и гора Орел, которая была видна из окна ее квартиры. Вершина этой горы была слегка заостренной  и раздвоенной. Иногда в эту раздвоенную ложбинку ложился туман, а когда он сходил, погода менялась, дожди смывали туман и ярко светило солнышко. Все пространство от Орла было заполнено низкими холмами, изрезанными под поля пшеницы. Черная пахота под  озимые и зеленые поля с мелким кустарником, ручьями. И на этом пространстве после дождиков весело выскакивали из-под чернозема огромные шляпы шампиньонов - ну, просто несметное количество их!
   А здесь из   окна  квартиры на четвертом этаже тоже был прекрасный вид на запад. Все пространство перед домом было заполнено частными домиками с огородами. Домики постепенно меняли свой облик, перестраивались в коттеджи и особняки   с верандами и гаражами, с мансардами. Народ заметно становился богаче. Из окна видны были  две церкви, отреставрированные за последние годы. Их колокольный звон был слышен при раскрытых окнах. Но самым прекрасным видом был вид из наших окон с четвертого этажа  огромного неба до самого горизонта, а домики были внизу. И было понятно, почему  в песне поется: « Ой, красивы над Волгой закаты».  Нигде Светлана не видела до сих пор ничего такого поразительного по красоте! Сердце щемило от этого восхитительного великолепия! И она писала и писала в своих картинах эти фантастические облака, рассветы и закаты. Новенькой фотокамерой делала многочисленные фотоснимки неповторимых божественных картин небесных.
      
  Городок маме нравился. Она часто ходила с дочерью, с подружкой,  или одна на Волгу. Набережная тянулась вдоль Волги километра на четыре. Крутой берег имел спуски к воде,  вдоль реки располагалась лесопарковая зона с полянами и лужайками, росли огромные тополя и березы. Мама всегда подходила к одной из берез, росших недалеко от пешеходной дорожки, обнимала ее, прислонялась щекой к ее шероховатому белому стволу и что- то шептала ей ласково. Это было очень трогательно, так, что щемило сердце. И было похоже на молитву, поэтому Светлана не мешала ей и отходила подальше, стояла в сторонке. 

  Балахна – прелестный маленький городок, где много частной застройки.  Местные жители продавали на рынке  овощи, фрукты и ягоды со своих огородов, и все, что давал лес. За то время что мы здесь жили, рынок постоянно менял свой облик. Сначала это была территория без асфальта, разделенная на две части – для продуктов и промтоваров. с наскоро сколоченными рядами столов из досок и самодельными палатками. Продуктами торговали частные лавочники, промтовары везли челноки  из ближнего и дальнего зарубежья.  Это изобилие напоминало   владивостокскую тряпичную барахолку, которая располагалась  возле фуникулера. В конце семидесятых годов  туда стекался товар, привозимый моряками со всего света.
 Территория балахнинского рынка постепенно благоустраивалась. Появился асфальт, красивая металлическая ограда, автостоянки для многочисленных машин и фургонов. Палатки лавочников  становились более удобными  и красивыми, строились в кратчайшие сроки огромные супермаркеты, крытые павильоны. Рынок приобретал цивилизованный вид. Изобилие товаров и продуктов свидетельствовало о росте благосостояния населения. Всего полно, все прекрасного качества. Продукты со своих огородов в самом центре города – благодать!

 Каждое лето из Питера приезжала Ирина с дочкой Гелой и внуком Олегом. Отдых на волжских пляжах и маленький провинциальный городок был для них комфортным и привлекательным после Питера. Здесь все было близко и не надо было никуда ездить  - только пешком. А уж о продуктах с огорода и говорить нечего – никакого сравнения с большим городом - все, можно сказать, с грядки. Они с удовольствием увозили в своих чемоданах балахнинские ароматные огурчики  и вдоволь лакомились ягодой и грибами.
   Так незаметно летело время, Прошел уже одиннадцатый год  совместной жизни Светланы с мамой.  Мама незаметно старела. Ей шел уже  девяносто первый год.
         
 Это был последний год ее  жизни. И он стал особенно тяжелым. Она стала плохо ходить, заметно падало зрение, медицина не помогала. Память уже была никакая, часто кружилась голова. Она стала иногда падать и дома и на улице. Однажды упала и сломала ручку в предплечье. Пришлось походить дома в гипсе три недели.
       Мама все переносила смиренно и терпеливо, иногда, правда, срываясь, как ребенок – в плач. Делала это  как-то внезапно – вдруг закрывала личико своими маленькими ручками и рыдала. Слезы градом  сыпались между тоненьких пальчиков.Светлана бросала все и заполошно бежала за водой, поила, брызгала,  гладила ее по головке, успокаивала как могла:
      - Мама, миленькая ты моя, ну что ты, моя дорогая, тяжело тебе? Болит?  Вдоволь наревевшись, мама потихоньку затихала, успокаиваясь, и говорила:
      - Когда поплачу, становится полегче на душе.
      
 Светлана  научила ее молитвам. Купила ей четки, которые она перебирала, когда лежала на кровати, отдыхая. Иногда, чтобы  подбодрить, Светлана давала ей крохотную рюмочку Кагора. Она с удовольствием ее выпивала и настроение ее заметно улучшалось. Светлана всегда старалась приготовить ей то, что она хочет, покупала что-нибудь вкусненькое, какое-нибудь лакомство, фрукты, понимая, что у нее мало осталось в жизни радостей  и удовольствий. Но постепенно и еда уже не приносила ей удовольствия. Ничто не утешало ее душу и больное, усталое от болезни тело. Только  верный и преданный дружочек кот Марфутик радовал ее своей привязанностью, ходил за ней по пятам, ждал, когда она сядет на диван и бежал к ней, прыгал на  колени и долго, тщательно укладывал свое толстенькое полосатое пушистое тельце так, чтобы было удобно обоим. При этом он обнимал ее, вытянув переднюю лапку и положив ее на мамино предплечье – такая вот трогательная была пара. Мама нежно и ласково гладила любимого кота, а он бесконечно  долго мурлыкал ей свою вечную песню.
  Мама стала часто лежать днем. Последнюю зиму перестала выходить на улицу и даже на балкон не хотела. Только иногда ходила  по квартире, постукивая палочкой, с которой уже не расставалась. И от  этого тоже уставала - лежать было легче. Сна ночью не было. Врач назначила пить феназепам.
  Она понимала, что  долго не проживет. Да и устала от боли, беспомощности, от невозможности чем-то заполнить медленно текущее время. Смотреть телевизор, читать уже не могла.
  В ее сердце поселилась печаль, и она ничем не могла ее развеять. Воспоминания далеких лет не давали ей покоя. Дочь не много дарила  радости – своих дел хватало – домашние хлопоты, магазин,  аптека, уборка, возня с приготовлением пищи. Урывками работала над картинами.
  Болезнь полностью завладела всем существом мамы, и она была уже полностью подчинена ею. Ничего более не было для нее уже - только она и ее болезнь - другого не существовало, только они вдвоем наедине друг с другом. Третье лицо не могло уже быть вхожим в этот мир печали и одиночества. Наступало невозвратное отторжение от всего внешнего мира физического.  Росла пропасть и между родными.
   
  Когда были праздники, в том числе и церковные, дочь старалась что-то приготовить особенно вкусненькое. Накрывала на стол, они празднично одевались.  Мама оживлялась, они пили винцо и  Светлана старалась разговорить маму, расспрашивала ее о прошлом – о детстве, родных, о той жизни, которая всегда замалчивалась раньше из-за репрессий, которым подверглись  родители мамы и Светланин отец. Мама охотно отвечала на  вопросы, вспоминая все, что знала с самого детства. И  Светлана многое,  наконец-то, узнала. Но постепенно и эти воспоминания стали  утомлять маму – детство и молодость были невеселые, полные горестных воспоминаний.  Светлана теперь старалась   вести разговоры о той жизни мамы, которая уже была благополучной. Но и эти разговоры были  маме утомительными, от них наступало перевозбуждение и приходила бессонница. Она с трудом засыпала, вставала ночью, и шла на кухню пить чай, после чего под утро приходил тяжелый сон.
  Все чаще приходилось принимать антидепрессанты. Телевизор уже не могла смотреть из-за ухудшения зрения, стала вместо телевизора слушать радио, которое из-за глухоты включала на максимальную громкость. Оно надоедливо орало о рекламе памперсов, простатите, виагре, МММ, Хопер- Инвесте и прочей чепухе, мешая Светлане работать. Приходилось закрывать дверь на кухню, - в свой рабочий кабинет и включать свою музыку на магнитофоне.
  Ночью мама дожидалась утра, а вечером говорила:
 - Какой длинный день, скорей бы вечер!
  На улицу ходила уже неохотно, видно, было тяжело.
      
  Наступила осень, за ней зима. И мама совсем перестала выходить на улицу. Даже на балкон невозможно было ее уговорить выйти подышать свежим воздухом. Новый Год она восприняла как-то равнодушно, безрадостно. Предновогодние хлопоты  не трогали.
  Ее искаженное болезнью сознание не всегда адекватно воспринимало реальность. Появились зрительные и слуховые галлюцинации – от прогрессирующего атеросклеротического поражения сосудов головного мозга,  что несколько пугало и ошеломляло своей неожиданностью и непредсказуемостью ее восприятия и неадекватностью реакции на происходящее.
  Неожиданно вдруг пристанет с чем-нибудь, мол, где «вот это», а что «это» – непонятно. Объясняет путано  и  слова произносит незнакомые, ею придуманные, силясь объяснить. Видно, что она сама смутно понимает, что говорит что-то не то, а сказать не получается. Светлана, пытаясь понять, старалась расшифровать, чтобы помочь, но это не всегда получалось, и мама начинала нервничать от своей беспомощности и  непонимания. Волновалась, понимая, что с ней происходит что-то совсем уж ненормальное. Дочь поправляла ее, успокаивала, просила не нервничать и не волноваться. И она затихала, обеспокоенная своим состоянием, которое пугало ее,  где то в глубине сознания она понимала, что это – за пределами разумного. Иногда  говорила:
   - Света, что со мною? Может, я схожу с ума?
   - Нервы, мама. Побереги себя, не нервничай по пустякам. У тебя же атеросклероз. Не волнуйся, завтра вызову врача – выпишет лекарство.
      Однажды она пришла на кухню и  спросила как-то особо проникновенно : 
   - Света, зачем ты это сделала?
 И показала  тонкий капроновый носок, кишкой висящий на ее руке. В нем была труха можжевельника, которую  я недавно зашила в этот носок. Получилось вроде маленькой  плотной подушечки, которую Светлана  посоветовала ей по  ночам, когда ее мучает бессонница, нюхать. Это ей помогало, успокаивало, и она засыпала. С подушечкой не расставалась. И вот теперь, видно, распотрошила, превратив в бесформенную длинную кишку, и подозревает, что это  дочерины проделки.  Та стала  оправдываться :
 - Что ты,  мама? Да зачем мне это надо? Ты, видно, сама нечаянно ее распотрошила? Но не беспокойся. Не мешай мне, сейчас докрашу и поправлю твою подушечку.
    Мама пошла в комнату и  легла  на кроватъ, не переставая говорить:
 - До чего дошла… Мать родную доводит своими проделками...в могилу меня сведет…и зачем я сюда приехала?...
   Светлана, не выдержав ее приставаний, не  сдержалась, бросила кисть в банку с водой и заорала:
 - Все на меня валишь?!!  Не вали, я глупостями не занимаюсь! Побереги себя – опять спать не будешь!
 - Да я знаю,  что ты меня заколдуешь! Я знаю, что это ты мне спать не даешь, колдунья…
 - Мама, ты о чем говоришь, при чем здесь я? Как это – заколдую? Сама себя доводишь до истерики, а потом от этого не спишь! Побереги себя!  Сама подушечку распотрошила - мне это надо?!! Успокойся!
   И она понесла маме стакан с водой, чтобы успокоить, но мама внезапно стала кричать:
 - Уходи от меня немедленно!!!
    Неожиданно быстро вскочила с кровати и  бросилась с палкой, целясь дочери в лицо,   так, что та еле успела прикрыться, поэтому удар пришелся по руке. Затем мама проворно, словно в ней проснулась сила и энергия, бросилась вперед, размахивая клюкой  для следующего удара. Светлана схватилась рукой за клюку, чтобы не дать маме возможности огреть ее вторично, При  этом  она боялась, что мама может упасть от своей неожиданной резвости. Но она выпустила клюку и бросилась вперед, хватаясь одной рукой за  руку дочери своими острыми ноготками, а второй рукой  вцепилась ей в шею. Светлана от неожиданности не успела отстраниться, схватилась за ее руки, которыми мама рвала, больно царапала ей руку и шею. Боль была острой, текла кровь,  Светлана боялась, как бы нечаянно не толкнуть маму, чтобы она не упала, не дай Бог.Но та неожиданно  оказалась такой сильной, что оттолкнула дочь и, ловко подскочив к входной двери в прихожей, быстро открыла замок и стала орать:
  -Помогите, помогите!
   Светлана  испугалась, что мама скатится по ступенькам вниз и старалась ее удержать и втащить в квартиру, но ей это было не под силу – такой энергии в маме она  не ожидала. На счастье дверь соседей отворилась и  на лестницу выскочила соседка Ольга. 
 - Что такое, тетя Катя, что с вами? Вызвать милицию?
 - Какую милицию? Ты в своем уме? Держи дверь и помоги мне маму удержать, не могу справиться! Вылетит на лестницу -  разобьется! Помоги затащить в квартиру! Видишь - всю меня расцарапала до крови…
   Вдвоем они с трудом  втащили маму в квартиру, закрыли дверь. Мама уже не сопротивлялась,  они довели ее до кровати.
   Но ложиться мама не стала, села на кровати. И тут  Светлана решительно сказала маме:
 - Если не успокоишься – вызову скорую! Увезут успокаивать в психушку!
   Мама  мгновенно пришла в себя, осознав всю ситуацию. И, очевидно поняла ее  правильно - что ее поведение не вполне разумно. Ольга села рядом и стала ее успокаивать. Светлана побежала в ванну. В зеркале увидела кровавые полосы на шее и на руках…Царапины саднили, текла кровь, шея и руки  горели. Ее трясло от перевозбуждения, она не могла успокоить дыхание. Бросила несколько пригоршней  холодной воды в лицо и на руки, промыла от крови шею. Успокоилась. На кухне выпила валерьянки и принесла маме со стаканом воды. Мама спокойно сидела на кровати, выпила воду с валерьянкой и легла.
  -Так что же случилось, тетя Катя? – спросила Ольга.
   И потом оторопело слушала историю про подушечку с можжевельником, которую мама почему-то назвала кошельком.
 - Света у меня утащила кошелек, - сказала мама.
  - Какой? С деньгами? – соседка глянула на меня.
  - Мама, покажи, какой кошелек– вмешалась я.
    И она достала   носок, в котором как в кишке,  лежала  труха можжевельника. Рассказ продолжился. Ольга, с трудом поняв ситуацию,  оторопело слушала историю про подушечку с можжевельником. Сочувственно кивая,  успокаивала ее,  обьясняя, что дочь тут ни при чем…  При этом она еле сдерживалась, чтобы не смеяться, чтобы мама этого не заметила.
   Непонятно, дошла ли до мамы вся эта ерунда . Одно стало ясно – это ее поведение ее все-таки озадачило. Она поняла, что с ней не все в порядке. Что-то не вполне нормальное с ней происходит.
  Вот такие нелепые и неожиданные казусы стали происходить иногда, пугая Светлану своей абсурдной неадекватностью, на которые она не знала как реагировать, видя, что мама возбуждается и плохо все понимает. Естественно,  это особенно беспокоило и  Светлана вызывала врача.
        Атеросклероз прогрессировал. Светлана прочитала в  Медицинской энциклопедии, что у мамы появились явные признаки старческого слабоумия – маразм. Врач этого не отрицала.
    
 Наступали трудные времена для  обоих. Светлана все чаще задумывалась о том, что  неизбежно придется испытать  в дальнейшем, и  молила Бога выдержать все, чтобы у  хватило сил, физических и моральных достойно со всем справиться.
 Разговаривая с врачом, мама уже плохо все понимала. Дочь была вроде переводчика. Разговаривать с ней приходилось медленно, повторяясь, чтобы она могла осмыслить. Но все равно плохо соображала, ничего не понимала и путалась, злясь, конечно же, на непонимание. Но одно она понимала, что лекарства, выписываемые врачом, кроме того, что дорогущие, еще и бесполезны – ничего не помогало.
 
 Поговорив с подружкой,  Светлана решила пригласить домой священника. Чтобы освятил квартиру, от всякой нечисти очистил и заодно бы очистил   души от грехов, принял покаяние. До прихода священника она приготовила все, что надо. Также они подготовились к этому обряду духовно и телесно. Как это должно быть Светлана обо всем прочитала в «Настольной книге прихожанина» и рассказала  маме.
 Утром пришел священник с помощником. Священник на кухне перед образами разложил свои принадлежности и стал проводить обряд, читая молитвы. Его помощник обошел со свечой квартиру, очищая ее от всякой нечисти. А Светлана с мамой вслушивались в слова молитвы священника, пытаясь что-то понять. Постепенно волнение прошло, так кА обряд исповедания священник проводил как-то  торопливо и небрежно. Видно было, что мама все, что  происходит, плохо понимала.
  Исповеди как таковой  не получилось. Они не прониклась душевно – все действо,  проводимое священником, не дало ощущения покаяния и очищения души. Обряд не дал благодатного прикосновения к истинному очищению. Все было как-то обыденно,  не принесло ожидаемого состояния  и разочаровало Светлану. Мама тоже была огорчена, так и не поняв ничего.
  Так же торопливо, закончив, не задерживаясь, служители церкви пошли к выходу. Светлана еле успела   поблагодарить их и сунуть полагающуюся сумму в карман помощника.
 Мягко говоря, они были огорчены.
    - Будем надеяться, что от нечисти всякой нас хотя бы очистили. Попыталась утешить маму. Не огорчайся, мама, такие стали попы теперь. Ездят на иномарках зато! Главное они почистили квартиру, все-таки до нас кто-то жил, чей-то дух чужой. Теперь он изгнан, священник за нас помолился, и хорошо – будем жить  дальше. Да хранит нас Господь!
 
  Жизнь продолжалась. Впереди был Новый год. Последний год маминой жизни.
  Болезнь неумолимо разрушала мамино тело, сознание, память и психику, делая ее подозрительной  и раздражительной. Она ничему не верила уже, ни в какое выздоровление. Не было у нее более никакой надежды. Ее   пугали ее  глюки, которые она пыталась разгадать, когда приступы такого рода приходили.
     - Света, что со мной происходит, может я схожу с ума?  Вот опять вижу  каких-то баранов…
     - Какие бараны, мама?
     - Не знаю,  в углу комнаты. Ты их не видишь?
     - Нет, это тебе показалось. Может – зрение падает, катаракта все-таки…
     - Не знаю!  Ох, что со мной происходит?  Господи, помоги мне!
 И она плакала.
 И ничто не могло ее утешить, Даже что-нибудь вкусненькое не утешало.
 Она становилась капризным ребенком, подозрительность и агрессия были поводом для ссор. И дочь, чтобы как-то уйти от стрессов, бросала все дела и уезжала в Нижний Новгород. Бродила по выставкам и  утешала себя тем, что мама больная несчастная старуха, и надо только терпеть и по возможности помогать ей. Было бесконечно жалко ее, и не надо сердиться и обижаться на нее. Возвращаясь, видела ее иной. Мама тоже не могла сердиться и хранить обиды, забывала их.
        Иногда  говорила:
      - Прости меня, Света, что-то не то со мной происходит…
  И внимательно слушала советы. Поговорив и попросив прощеия друг удруга, обоим становилось легче. Стало заметно, как она ждала Светлану - когда она приедет,  беспокоилась ... Хотела что-то сделать для нее, понимая, что та устала после поездки. Например, испечь оладьи до приезда. Но все, что она делала, плохо получалось. Одни дополнительные хлопоты для дочери. И,  приезжая усталая от поездки, Светлана вынуждена была все исправлять, убирать.   Но переносила это спокойно.  Понимала, что она хотела  помочь ей, позаботиться, как-то порадовать ее. Но все делала не то, только хуже – то начнет печь  оладьи  и рассыпает сахар, муку, а оладьи сожжет до черноты…То вообще перепутает продукты, специи, не то смешает, что надо… Приходилось исправлять все.
    - Мама, ну ты бы подождала меня, я бы сама сделала. Ты ведь плохо видишь и только добавляешь мне работы. Не надо ничего делать! Не беспокойся, я не устала, жди, когда приеду,  все сама сделаю и поужинаем.
  Вот так, ожидая меня, она хотела меня  порадовать, а получалось наоборот!
  Она  огорчалась, что мне приходится исправлять  ее ляпы.
     - Мама, не огорчайся и не переживай, Ты ведь старенькая, тебе  90 лет. Глазки плохо видят, силенок маловато, сама устаешь –  не надо ничего делать. Я ведь не устаю, ты не думай. Вот я приехала, а у тебя газ горит маленьким огонечком.  Или ты его забыла выключить, или плохо закрыла его, не до конца. А если бы он  погас?  Прошу тебя, сама не делай ничего. Так  мне будет спокойней и лучше для нас обоих. Мне любая работа не в тягость, а только на пользу здоровью. Так что жди меня. А если газ включишь, чтобы чаек вскипятить, то следи за огоньком и не забывай выключить. Память-то у тебя девичья стала…
   
  Она  жалела дочь, та это видела и чувствовала. Видно, понимала, как дочь ей нужна. Их отношения становились теплее и задушевнее, ровными и спокойными. Видно, мама понимала, что время ее убывает катастрофически. Она уже не надеялась на то, что ей станет лучше и чаще стала лежать на кровати.  Иногда  ходила, по квартире, постукивая  палкой.    Делать ничего не могла и поэтому требовала к себе внимания. Лезла  с советами, задавала дурацкие вопросы, в то время, когда Светлана была занята своей работой и не хотела отвлекаться.
     - Мама не лезь в то, чего не поймешь, мне твои советы не нужны, сама разберусь в своей жизни. Дай закончить работу, потом поговорим.
     - Разобралась уже! Квартиру профукала, пьянице Аркашке задаром отдала!
     - Да ладно! Нашла о чем говорить! Господь все видит – где забрать, кому отдать. Да  и не отдала я, а он отобрал. Не страшно! Тот, кто дает, тот получает вдвойне, а кто отбирает неправедно, тоже получает вдвойне за это. Таков закон справедливости. Вот каково бы тебе было без меня, если бы я осталась с ним? Господь все расставил по своим местам! Вот он, знаешь, почему женился? Пьянствовал с подругой своей, тоже любительницей в рюмку часто заглядывать.   Как-то пили еще летом, трое их было – еще его приятель был.  Пили, пили, а  потом она пошла на балкон – белье снять,  встала на ящик, чтобы белье достать, да и грохнулась с  четвертого этажа. А  Аркадий с приятелем не сразу схватились. Потом  пошли на балкон, глянули, а она внизу валяется. Приятель сразу слинял, а Аркашка  в скорую и в милицию давай звонить. К счастью, она осталась жива, только повредила обе ноги. И хорошо, что она не убилась до смерти, а то  у него  были  бы большие неприятности с милицией – затаскали бы и посадили. Вот она его и заставила жениться! Вроде как виноват, причастен к тому, что она  стала инвалидом 2 группы. Хромая и еле ходит. Он за ней ухаживает. А ее дети  - взрослые самостоятельные парни говорили ему, что если он чего не так – они ему самому ноги переломают! Вот такую он жизнь себе  обеспечил красивую. Я-то все сама делаю, да за тобой способна ухаживать, а он, вместо самостоятельной хромоножки,  как меня его молочница называла, получил  больную. Ей  вставили титановый сустав и    надо  делать операцию по обновлению сустава каждые 5 лет.
 -Вот видишь, пить бросил, женился, работает. А ты одна осталась, кормила, поила, от пьянства спасала, квартиру подарила, профукала… Может зря ушла-то?
 -Мама, ну ты ведь сама знаешь, что он не раз звонил мне, звал... Я ведь возвращалась, три раза за него замуж выходила, думала - все наладится. А он обещал  и нервы трепал! Нет, мама, он не хотел исправить то, что сделал – вернуть мне право на мою квартиру.  Потому я и ушла , поняв окончательно, что он негодяй, врет  и ничего не делает А мне это надо? Вот я и ушла навсегда, поняв, что мне назад дороги нет.  Я рада, что отстал, наконец-то, от меня, протрезвел, бросил пить. Не знаю, правда, надолго ли. Работает  начальником охраны у своего старого друга генерала, зарабатывает 30 тысяч, подлец! Я об этом узнала год спустя, после того, как он стал зарабатывать такие деньги. И, несмотря на это, мерзавец, приходил ко мне каждый месяц за деньгами для Вальса, да я ему и еще подкидывала, боялась, что он умрет, не дай Бог от голода. Не умер, и пить бросил! Допер сам, что может сдохнуть от пьянки. Прости меня, Господи! Попил он кровушки моей – не забуду никогда этого подлеца Аркашку! Ведь надо же – приоделся, деньги большие получал, и продолжал приходить ежемесячно за деньгами для Вальса в день получения мною пенсии!!!  Словно за алиментами! А я экономила каждую копейку, чтобы нам с тобой на еду хватало, ведь твоя-то пенсия мизерная. Хорошо хоть картинки иногда продавала. Что поделаешь, мама, добрых всегда подлецы да проходимцы обманывают, зная нашу  щепетильную  порядочность и доверчивость, доброту и желание помочь.
- Да уж это точно. Ты вообще всю жизнь какая-то непрактичная. Вот картины все пишешь – пишешь, а зачем? На « стенку», где художники продают, уже их не носишь.  А зачем писать, если не продаешь?
      - Зачем пишу? А для людей, да на выставку! Пусть смотрят и радуются. Чтоб увидели то, чего сами не замечают. Я им глаза открываю на красоту! И они ходят на мои выставки и радуются. Я ведь знаю, они мне об этом говорят. И я рада, что они рады, что  я  им доставила удовольствие своими картинами. Великие художники не все жили хорошо и не все зарабатывали, а люди их не забывают. Люди благодарны  за  радость, которую доставили им нищий и несчастный Ван Гог, Рафаэль, Рерих и многие другие. И если я могу чуть- чуть заставить человека забыть свои горести и печали, сделать его жизнь  немного радостней, от того, что человек улыбнется, увидев мои картины, и у него поднимется настроение, то  я счастлива этим. Я знаю одно – все, что мы делаем в этой жизни, мы делаем не для себя, а для других. И чем больше мы этого сделаем, тем счастливее будем. Добро делать приятно!
    - И как ты будешь жить одна,  без меня? Ведь скоро 70 лет исполнится, а все по-детски рассуждаешь. Вечно в кармане шиш на аркане!
    - Не бойся, проживу, как Бог даст. Успеть бы написать все, что хочу! А я хочу много  чего научиться и написать… Знаешь, мои картины, которые у многих людей – кто покупал их  и кому дарила, будут жить долго-долго, много лет, радуя не одно поколение. Их не выбросят и не уничтожат!
    - Чудно говоришь! Пишешь - пишешь, денег столько на краски переводишь… Зачем писать, если не зарабатываешь? Даром все!
     - Ох, мама, отстань, не поймешь ты меня. Лучше бы слушалась меня!
       - А чего слушать? Я – мать, ты – дочь. Это тебе надо слушать меня, у меня опыта больше.
 - Дети умнее родителей!
 - Как же, как же! Таких умных вон сколько развелось, да все почему-то не замужем, одинокие. Умные сильно, видать!
       - Мама, отстань, надоело! Прекрати! Уже 10 лет слышу одно и то же -  квартира, муж, картины, деньги… Надоело! Просто ос- то- чер- те –ло! Задолбала до невозможности! И что ты меня изводишь? Что ты мне не даешь забыть все, что произошло?  Сто раз тебя просила – оставь эту тему! В чем моя вина? Что обманули? Так не я одна такая! Послушала бы семейные истории моих подруг – глаза бы на лоб полезли от удивления. Поняла бы, что я еще  не в то дерьмо вляпалась – есть истории похлеще моей! Талдычищь одно и то же – не успокоишься все никак… Плюнь и забудь! У нас все хорошо! Я у тебя есть. Все сама делаю,  заметь! Ты никогда не задумывалась – чего мне это стоит? А  я ведь не стону, не ною, не жалуюсь как ты. Никогда не спросишь - что у меня болит, как я себя чувствую… Знаешь прекрасно, сколько я времени трачу, чтобы привести себя в порядок, быть способной все делать, без чьей –либо помощи.  В любом состоянии приведу себя в порядок без всяких врачей и лекарств. И тебе боли снимаю  своими руками, без лекарств. Лекарства не пью горстями, как ты, а травы пью, на постели не валяюсь, а нагружаю себя физически  домашней работой, которой невпроворот… Книжки умных и мудрых людей читаю, которые учат меня быть здоровой, учат – что есть, что пить, как в немощи достигать цели и становиться сильной.  Что я и делаю. А у тебя все болит от еды, которую ты любишь. Вот я люблю простую еду – кашка разная, овощи, фрукты, тебе же все мясо подавай, да все жареное и вареное. Как говорил Лев Толстой – все это трупы убитых животных, мертвячина одним словом. От нее нет никакой энергии!  Вот и болит все,  так как энергии не хватает. Делать ничего не хочется и белый свет не мил! А чтобы быть здоровой, надо много чего постараться самой, а не хлестать таблетки.  Все, дай мне поработать, отстань с разговорами. Мы словно одно и то же  в ступе перемалываем. И ты вечно суешься ко мне, все тебе не так, да не эдак!
      - Так ведь ты не только моя дочь, но я еще и хозяйка! Живешь у меня, я тебе угол дала!
- Вон ты как заговорила! Ну, спасибо тебе! Я тебе что – рабыня, слуга? Прошу тебя, прекратим этот разговор, иначе от волнений спать не будешь, и мне не дашь – будешь вставать да пить чай на кухне. Не понимаешь, что я нужна тебе? Зачем? Чтобы какашки твои выносить, когда придет время, помогать тебе. Все! Работать не могу, бросаю все, пойду погуляю. И тебе советую, сходить на улочку, или иди  посиди на балконе, Оденься и посиди там.
- Гонишь, чтоб замерзла?
- Господь с тобой, мама! Летом не ходила – жарко, сейчас зимой не выходишь – холодно. Оденься потеплее! Хочешь, пойдем со мной, погуляем! Подышать надо свежим воздухом…
      - Все надоело. И дышать надоело. Умирать пора!
  Так она частенько выводила Светлану из равновесия. Она бросала кисти и ехала в Нижний Новгород. Бродила по выставкам и музеям, чтобы отвлечься, привести в порядок свои мысли и чувства, на живопись посмотреть. И вернуться  домой обновленной, очищенной от всего, что беспокоило и тревожило.
  Прикосновение к прекрасному окрыляло. Все становилось простым и ясным. Понятно, что надо терпеливо и смиренно нести свой крест. Мама не виновата, такой ее сделала болезнь, и ничего тут не поделаешь. Светлана раскаивалась от своей резкости, от невольно высказанных обидных и несдержанных слов. И маму становилось  очень жалко. Светлана могла убежать от нее,  от дел, которых было по горло, сменить обстановку, с кем-то повстречаться, что-то делать. Новые впечатления, общения…
  А мама уже не могла  крутить ручку своей любимой машинки и шить красивые платья. Даже домашние дела у нее не получались.  Вместе с тем, несмотря на свои 90 лет, она сама застилала свою постель, за редким исключением позволяя делать это мне. Сама, без моей помощи принимала ежедневно душ, любила постирать мелкие вещички,  погладить…
  Но дни казались ей все длиннее и длиннее, так как заполнить делами их было невозможно. Болезнь не давала покоя,  все больше хотелось лежать. И одолевали думы – безрадостные и томительные. Вспоминалось хорошее, но не избежать было и горестных, печальных событий  детства. Часто вспоминались скитания семьи, чтобы спастись от преследований  в годы раскулачивания, репрессий. Ох, как много пришлось перенести, перетерпеть. Но - выжить, выстоять, подняться… Эти события детства и юности  бередили, тревожили душу, не давали покоя во сне…
    И мама лежала на кровати, перебирая четки. Читала молитвы. Маленькие ее пальчики скользили по бусинкам, и она ничего не слышала. Радио бубнило одно и то же очень громко и надоедливо.
  -Мама, тебе не надоело? Что ты слушаешь? Тебе это надо – про простатит и прокладки?  Сделай потише, или вообще выключи.
  - А что же мне делать? Ты со мной не разговариваешь, а мне делать нечего.
  - Поговорим, когда освобожусь, а пока не мешай мне.
    Время текло для нее нестерпимо медленно. Она часто падала. Палочка не помогала. Дочь  боялась, что она разобьется, вставая с постели ночью в туалет. Спала чутко, вскакивала иногда по ночам, услышав ее падение. Поднимала ее,  успокаивала.  Хорошо, что снова засыпала.
    Днем мама иногда сидела на диване. Сидела как-то неловко, косенько привалившись к спинке дивана. Седая головка ее, пышноволосая, и личико ее были красивы, но худенькое тельце, ручки, и ножки как палочки, выдавали ее состояние. Становилась заметной  абсолютная немощь и угасание. Лицо бледное, усталое, тусклые маленькие воспаленные глазки…
      
   В ту субботу, когда все произошло, она захотела  сама сварить варенье. Время было вечернее, но возражать было бесполезно. Пришлось достать из морозилки смородину. Мама ее разморозила и стала толочь. Светлана предложила прокрутить в мясорубке, чтобы самой это сделать, но она отказалась, Брызги от ягод летели во все стороны.
     -  Мама, бросай все, давай я сама прокручу. Ты устанешь, спать не сможешь…
  Мама вздохнула и пошла в комнату. Светлана чертыхаясь про себя, занялась вареньем. Слышала стукоток ее палочки. Мама ходила по комнате,  потом вышла в прихожую. И вдруг -грохот. Дочь выскочила в прихожую. Мама лежала возле входной двери как-то боком, на спине, стонала и пыталась сесть, но у нее это не получалось. Поднять ее Светлана не смогла, с трудом подтащила к стене и уложила поудобней.
  Бросилась к телефону – звонить в скорую и соседке. Пришла соседка с дочерью. Вместе они аккуратно перенесли маму на кровать. Сидеть ей было невыносимо от боли в бедре.
  Приехала скорая. Врачиха осмотрела и прощупала маму, сделала укол. Сказала:
      - Похоже, перелом шейки бедра. Везти в больницу бесполезно – 22 часа, суббота, врачей нет. Но если хотите – ищите носильщиков.
  Мама в больницу не захотела.. Объяснив, как лежать и что делать, врачиха уехала, сказав, чтобы утром в понедельник мы позвонили в больницу к травматологу и участковому врачу.
  Светлана тупо пыталась осознать все. Позвонила сестре в Питер. Все обьяснила, заикаясь от волнения. Выпила воды, чтобы руки не тряслись, успокоилась. Ирина сказала:
     - Вызовешь участкового врача – там будет ясно. Терпи до понедельника.
 Было уже поздно, но спать не хотелось. Мать и дочь обе  были потрясены! Светлана дала маме снотворного, валерьянки…
 Мама была внешне спокойной. Немного помолчав, завела разговор о том, что надо будет делать. Сознание ее работало четко. Когда она стала говорить, стало ясно, что она думает о смерти, о похоронах.
  Светлана вяло пыталась возразить, утешить ее, но понимала, что такой разговор неизбежен. Он нужен маме! Вот оно - пришло! Поэтому внимательно слушала маму, понимая, что здесь нельзя лукавить. Надо быть готовым ко всему, что пошлет Господь. Так что они обговорили все, что надо – и о похоронах, и о завещании:   
    - Квартира  ваша с Ириной, решайте сами, как вам жить. Гела  уговаривала меня подарить квартиру ей, но я не сделала этого, так как ты осталась без квартиры. Надеюсь, они тебя не обидят! Живите дружно.
  С этой ночи Светлана делала все что надо. Вставая на колени возле кровати, ползала, убирала, меняла, протирала ей личико водичкой… Маме нельзя было не только вставать, но и лежать надо было только на спине, положив  больную ногу повыше. Есть мама отказывалась, пила мало, а в остальном была послушна и сносила все терпеливо. До  понедельника. С помощью обезболивающих лекарств и заряженной водички  удалось снять воспаление в  бедре.
  Много пришлось повозиться, но нагрузка  была  терпимой, хотя, видно от стресса, очень болела спина, и Светлана с тревогой думала, сможет ли она одна со всем этим справиться? Как ей со своим коксартрозом ухаживать за мамой ?
 Что, если сестра не приедет, откажется? В больницу везти? Она там умрет!!!
  Она была в отчаянии, сознавая весь ужас нагрянувшей беды, хоть и не раз прокручивала в мозгу  то, что неизбежно наступит, но… Беда, как ее не ожидай – приходит внезапно. Светлана чисто физически ощущала реально наступающий момент ответственности за то, что будет  дальше.
  Уход за лежачей больной старухой 90-летней?! Никакая соцзащита не поможет! Нет, на это никто не пойдет, только за сумасшедшие деньги! Которых нет. Может, сестра поймет и приедет? Да нет, пожалуй, не приедет. Что делать, что делать?..
  Никакого выхода Светлана не видела.
« Господи, помоги! Помоги, Господи!» - молилась в отчаянии.
   В понедельник утром позвонила травматологу, сказала, что  маме надо в больницу.
   Ну, что Вы, какая больница? Ей сколько лет-то?  Девяносто?!! Мозги, наверное, никакие? Ухаживайте дома…Сами… Консультируйтесь…Звоните… Да у нас и мест-то нет!!
   Вызвали участкового врача, которая заговорила о том же – пусть лежит дома.
     - Да мать лежать не хочет, рвется все вставать, меня не слушается… Я ведь не врач, еле сама воспаление сняла. Да просто не знаю  что делать-то, как надо лечить, ведь что угодно может случиться, а  я  сама инвалид. Соцзащита не поможет, отказывается, я звонила…
      -Поставьте доски, стулья вдоль кровати. Купите мочеприемные пеленки, лекарства обезболивающие. Лечите сами…
    - Да я не знаю  как лечить!  Даже диагноз не поставили - ни скорая, ни Вы. А вдруг не так срастется,  воспаление начнется? И я буду за все отвечать, что не оказала помощь медицинскую?!!
  Врачиха терпеливо все объясняла, стараясь убедить Светлану в правильности того, что говорит. Потом ушла, вздохнув с облегчением.
 Мама все это время лежала молча, и слушала, о чем они говорили. Поняла одно – помочь ей не хотят, а почему – непонятно.   Дочь объясняла ей, что вставать нельзя, надо лежать только на спине. Она и сама это понимала – каждое движение вызывало боль в бедре, но ей все хотелось встать, и она уже, не слушаясь, вертелась на кровати,  не понимая, что этого делать не нужно, даже вредно при таком диагнозе.
  Надо было оставить ее одну и бежать в аптеку за пеленками и лекарствами. Строго –настрого Светлана наказала, чтобы мама не пыталась встать, не надеясь, впрочем ,что она  послушает. Но делать было нечего, и пошла в аптеку и магазин за продуктами.
  В мозгу все стучало – как быть? Ну ведь не справиться  одной! Здесь – никого не найти. Не-ет, надо просить Ирину приехать! Мама умирает, должна же она это понять и приехать!
  Вернувшись, застала маму полулежащей на кровати. Верхняя часть тела на кровати, нижняя свесилась на пол. Неизвестно, сколько она так пролежала - стонала  и плакала от боли и бессилия. Дочь с трудом ее затащила, встав возле постели на колени. От напряжения болью отозвался позвоночник.
  С этого момента и до самого вечера мама бунтовала. Не давала просунуть пеленки под нее, металась, словно протестуя против всего, что дочь делала для нее, уговаривая, понапрасну взывая к  разуму. Пошла к соседке, чтобы вразумить с ее помощью маму, успокоить. Мама обрадовалась, перестала ворочаться и стала  оживленно говорить о дочери.  Что-то невразумительное, что дочь ее не слушается, делает что хочет – всю мебель переставила, машинку швейную  с тумбой под телевизор поставила и ей на ней шить невозможно… Несла что попало, словно дочь маленькая девочка – дуреха, несмышленыш, не слушается ее. Соседка терпеливо ее слушала, успокаивала, что  все делается для ее пользы и прочее…
  Поговорив, мама постепенно успокоилась.  помогли лекарства. А дочь пошла в ванну  и долго стояла под  ледяным душем. Стало полегче, но мама уже плохо понимала, что с ней.
  Ближе к вечеру дочь так устала от напряжения, словно тяжелый груз таскала. Устала чисто физически – приходилось следить за мамой  как за маленькой, не отходя от нее ни на шаг - менять пленки, переодевать, поправлять одеяло, которое  сползало, ножку больную укладывать. Решила позвонить и поговорить с Ириной. Пусть приезжает! Мама не выдержит того, что ей предстоит.       Дочь уже понимала, что мама умрет.  Сказала маме:
 - Мама, я хочу позвонить Ирине и попросить ее приехать к нам. Мне одной не справиться, я никого не могу найти, соцзащита не поможет. Только Ира может помочь. Она должна приехать – такая сложилась ситуация.
         Мама  помолчала, потом сказала спокойно:
- Ира не приедет! Никому я не нужна!
- Мама я попрошу ее приехать помочь. Она должна понять! Случай непростой – все может быть. Если она откажется, придется везти тебя в больницу.
- Она не приедет! Не звони и не проси о помощи! Она деньги зарабатывает!
  Больше они ни о чем не говорили.
  Было жутко тоскливо и одиноко. Ни от кого не было поддержки и помощи. Дочь была  в тихой панике  и в отчаянии от надвигающейся беды. Позвонила сестре. Заикаясь от  растерянности, рассказала все:
 - Мама не слушается меня…рвется встать… я физически не  могу ей помочь…Ухаживать с моей болезнью  мне одной невозможно… Мама ничего не хочет есть, пить, плохо слушается меня…Что делать? Одна не справлюсь - ползаю на коленях возле кровати, уже вся спина болит. Ира,  может, приедешь? Ведь сама понимаешь - что может случиться! Что  твоя работа, если мама умирает?!!
  - Не могу! Я работаю! Вези ее в больницу!
  - Что значит - работаю, бросай все, приезжай, если маме надо помочь! Ведь мама умрет!!! Пойми же ты это, наконец!
  -  Не преувеличивай и не паникуй! Она жизнестойкая, наша мама. Вези в больницу!
  - Но мне ее жалко – она оттуда не вернется! Она там умрет! Ты ведь на пенсии, на работе поймут, отпустят, все объяснишь. Приедешь?
 - Нет! Вызывай завтра скорую и вези в больницу. Все!
 - Мне страшно! Что они там могут? Ей там не выжить,  она же старенькая! Приезжай!
      - Нет! Справляйся сама! Не можешь  - я понимаю. Поэтому звони завтра травматологу, в скорую звони и немедленно вези в больницу. Ей нужна квалифицированная медицинская  помощь! Пусть медики лечат! Обязаны! Не важно, что 90 лет!
       - Да травматолог  сказал, что мест нет!!!
 - Врут! Вези! Найдут место, обязаны найти! Пойми, ей нужна квалифицированная  медицинская помощь! Не бери грех на душу!
   Дочь вернулась к маме. Долго не решалась сказать ей о разговоре с Ириной, Как это все сказать маме, когда ее саму пугало то, что придется везти ее в больницу.
    Господи, она там умрет!
    - Ну что ты молчишь? Ты  с Ирой говорила? Не молчи же!
    - Мама, Ира не приедет! Она настаивает, чтобы я везла тебя в больницу, так как я одна тебе не смогу помочь. Тебе нужна квалифицированная помощь. Ну что же нам делать-то? О-о-ох!
    Мама долго не отвечала глаза ее были закрыты. Показалось, что она спит и дочь хотела тихонько отойти. Но мама не спала, пошевелилась и, вдохнув как-то протяжно, сказала:
- Что делать, что делать... Вези завтра в больницу. Звони  врачу и вызывай скорую. Я согласна…
        Ночь прошла беспокойно. Мама  все время порывалась встать, рвала из-под себя пеленки, отбрасывала стоящие возле кровати стулья, которые дочь поставила, боясь, чтобы она не упала. Пыталась сползать на пол.
    -  Мама, милая моя, веди себя спокойно, я ведь не могу тебя всю ночь караулить, чтобы ты не упала. Если упадешь – ничего хорошего,  как я тебя затаскивать буду, милая ты моя ?..
 Она чутко и беспокойно спала. Просыпалась, услышав шорох, ковыляла к маме, поправляла, уговаривала, утешала, понимая, как ей  тяжко и невыносимо, просто безумно невыносимо все. Временами казалось, что она не понимает, что с ней.
        Было так жалко  несчастную маму, что дочь переносила  свои личные неудобства  и боли спокойно и терпеливо, понимая что мама уже была одна,  наедине со своей болезнью, никто не мог ей помочь с ней справиться, она была одна со своим страшным и беспощадным смертельным врагом, который  неумолимо  терзал болью ее старенькое измученное немощное тело.
        Сон  пропал. Оставалось только молиться. Уснула дочь только под утро, когда мама затихла. Но в 8 часов проснулась  и позвонила травматологу. Сказала:
      - Я везу маму к вам! Ей нужна медицинская помощь! На этом настаивает моя сестра, которая живет в Питере.
       - Но ей же 90 лет!.. Склероз, как сказала участковый врач…
       - Не важно! Вы обязаны оказать ей квалифицированную медицинскую помощь! Я ей этого не обеспечу, я не врач. Я инвалид! А Вы даже диагноза не поставили!
       - Да-да. Конечно же, везите!
         Дочь позвонила в скорую, потом, предупредив маму, помчалась полураздетая на улицу - искать носильщиков. Сначала пробежалась по подъезду – бесполезно, мужики на работе. Потом  металась в отчаянии по улице, останавливала машины – безуспешно!
         Не знала, что и делать, пока не сообразила позвонить в МЧС. Из МЧС быстренько примчались на машине четверо расторопных мужиков, приехала скорая. Завернули маму в  теплый халат, укрыли одеялами, снесли вниз, погрузили в машину. Все очень быстро, дочь еле поспевала за ними.
        По дороге пришла эсэмэска на мобильник от Ирины: « Не бери грех на душу, вези маму в больницу!» Светлана ответила: « Везу!»
        Мама лежала на носилках в салоне машины.
      - Мама, тебе не холодно?
      - Холодно, очень холодно!
        Дочь сбросила свою  куртку, оставшись в легкой кофточке, укрыла ее. Хорошо, что доехали за 15 минут, а то бы  закоченела без шарфа, шапки и куртки.
        Приемный покой. Оформление. Маму на каталке повезли на рентген. Бесконечно длинные коридоры, повороты. Палка  скользила по бетонному полу, Светлана еле поспевала за ними, боялась упасть, потерять их. Еле ковыляла, палка скользила по бетонному полу. С трудом дотащилась до рентгенкабинета, не поспевая за шустрыми молоденькими  санитарками. Издалека  глуховато  доносился  голос несчастной мамы:
     - Где моя Света, где моя Света? Где моя Света? – непрерывный, монотонный голос, заглушаемый переговорами санитарок между собой.
        Дорога назад к приемному покою после получасового ожидания снимков. Маму оставили в коридоре. Дочь доплелась до нее. Взяла ее ручки в свои. Они были  холодными.
      - Мама, тебе холодно, ты не согрелась?
      - Я согрелась, просто руки холодные.
        Дочь гладила ее  реденькие повлажневшие волосики, грела ее ручки своим дыханием. И от бессилия и безысходности все ее существо безмолвно орало страшным воем внутри. Ее трясло от нервов и, видно, она все-таки простудились,  бегая полураздетая по улице в поисках носильщиков. Побаливало горло и слегка знобило, может от нервного напряжения.
    -  Света, забери меня отсюда, я не хочу здесь оставаться! Я умру здесь!!!
      - Мама, милая ты моя, успокойся, врачи тебя здесь вылечат, они  сделают все, что надо. А я что могу? Тебя ведь надо лечить, а не только давать обезболивающие…Ты пойми, моя золотая - что здесь, что дома – тебе надо терпеть. А без врачей как?
        Но она все твердила:
      - Хочу домой, забери меня отсюда… я хочу домой! Я отсюда не вернусь… я умру здесь! - и крепко сжимала своими маленькими птичьими холодными лапками  руку дочери.
        Вышла  санитарка, сказала:
     - Ждите врача. Он задерживается  на операции, будет не раньше, чем через полчаса.
     - Маме здесь холодно.
        Санитарка  повезла маму в одну из пустых комнат возле приемного покоя. Дочь хотела последовать за нею, но ее остановил  звонок Ирины на мобильник:
      - Ну, что?
       - Сделали рентген. Ждем врача, сказали, что он на операции, будет  через полчаса.
       - Немедленно уходи! Тебе здесь больше делать нечего, все остальное сделают и без тебя, а ты ведь дура жалостливая, они заставят тебя забрать ее, скажут – мест нет. Уходи!
        В мозгу лениво ворочались тяжелые мысли от усталости и недосыпа, физического и нервного напряжения. Болело горло, ныла от торопливой ходьбы  нога. Из комнаты, где на каталке лежала мама, непрерывно неслось:
      - Света, где моя Света? Где моя Света? Где моя…
        Светлана некоторое время сидела на скамье, пытаясь осмыслить сказанное Ириной. Была в каком-то заторможенном состоянии. Потом решительно встала со скамьи и вошла в приемный покой.
   - Скоро врач будет?
   - Задерживается, придется еще подождать полчасика.
   - Я больше не могу ждать, мне надо на процедуры.
  - Ну, что же Вы! Ждите, когда врач придет. У нас и мест-то нет, может назад домой везти придется.
      Ясно, все так и есть, как сказала Ирина. Не выдержала,  проорала с возмущением:
    - Еще чего!!! Найдете! Попробуйте не найти!
         И вышла на улицу. Позвонила в Питер:
    - Все – как ты сказала, мест не обещают, говорят, может забрать  придется.
    - Вот именно! Я их знаю, как облупленных. Беги, ты им не нужна, сами все сделают!
      Светлана сбежала из больницы. И сделала это больше всего от того, что боялась, что маму не примут а не оттого, что было плохо. Даже не зашла в комнату, где мама лежала на каталке и звала ее! Дочь  не успокоила ее, не утешила! Она бросила ее!!! Она могла себя оправдывать, что устала, простудилась.
       Нет! Нет!!! Она просто смалодушничала! Она поступила подленько!!!
       « Мама, мама, мама» - стучало в висках, пока она ехала домой. Ей казалось, что она слышит ее монотонный, прерываемый судорожными вздохами голос, зовущий:
       - Где моя Света? Где моя Света? Где моя…
         Что-то  заставило  вскочить и броситься к двери автобуса:
       - Остановите, остановите! – орала она, протискиваясь сквозь толпу у входа,
       - Ты что, бабка, спятила?! Скоро остановка!
          Она опомнилась и вернулась на  свое место.
         Дома хватило сил убрать разбросанные впопыхах при сборе мамы  вещи, убрать постель, принять душ и напиться чаю с малиной. Есть не хотелось, хотя не ела со вчерашнего дня. Легла в постель и моментально уснула. Проснулась поздно вечером и до утра ворочалась в полудреме.
        Утром позвонила врачу- травматологу:
      - Как дела у моей мамы? Я вчера Вас не дождалась, уехала, мне было плохо. И я боялась, что Вы ее не примете, заставите забрать, а моя сестра из Питера сказала, что маме нужна квалифицированная медицинская помощь и чтобы я не брала грех на душу – отвезла ее в больницу.
     - Ну, что Вы, мы понимаем. Мы делаем все возможное для лечения. Надеюсь, у Вас к нам нет претензий?
       Светлана помолчала. Поняла, что они боятся, что она будет жаловаться.
     - Что Вы, доктор, я Вам доверяю. Когда я могу ее навестить? Как дела у мамы?
       Он долго молчал. Наконец дочь услышала:
     - Она проживет 2 дня.
       Дочь не смогла говорить. Руки ее затряслись, она еле удержала трубку,  чтобы та не грохнулась на пол из руки.
        Быстро собралась и поехала в больницу. Зашла к лечащему врачу. Он подтвердил диагноз «Перелом шейки бедра». Заставил расписаться в журнале, что  нет претензий по лечению. Потом дочь пошла к маме.
        Просторная палата на 5 человек.  Больных четверо. Чисто, тепло. Мама лежала на высокой кровати, по бокам которой лежали доски. « Как в гробу» - мелькнула мысль. Ноги и руки слабо зафиксированы мягкими поясами. Капельница. Утка под кроватью. Два катетера. Поверх кровати проложена и закреплена к спинкам кровати палка, на которой висели полотенце, мамина шалка и халатик.  Дочь сглотнула комок в горле.
        Мама дремала. Светлана задавила слезы и взяла в руки  холодную птичью лапку. Мама сразу же открыла глаза.
     - Света, моя Света, ты пришла? Где ты была? Почему ушла вчера? Почему ты меня не забрала, бросила?
     - Прости, мама! Я тебя не бросила, я просто себя плохо чувствовала  вчера, простудилась, Поехала полураздетая, вот и остыла.
    - Ты заболела?
     - Не беспокойся, мама, все прошло. Как ты себя чувствуешь?
     - Я не хочу здесь, забери меня домой!
     - Нельзя, милая ты моя, тебя же здесь лечат. Потерпеть надо, моя дорогая, другого выхода нет! То, что они делают, я не смогу. Слушайся врачей. Видишь, они капельницу поставили, уколы делают, за сердечком следят, давлением…
       Она слушала дочь внимательно и  спокойно, пока та объясняла, как ее лечат.
       Светлана гладила ее волосики, промыла и протерла ее салфеточкой, смоченной принесенной мною святой водичкой, попоила. Фрукты есть она не стала.
      - Почему они доски положили? Как в гробу!  И руки с веревками…
      - Чтобы ты не вставала, не рвалась  и двигалась осторожно, не больше того сколько можно, чтобы себе не навредить, моя золотая. Ведь иначе ничего не заживет и встать не сможешь… Посмотри, твои соседки как зафиксированы – похлеще, чем тебя  пришпандорили. Что же делать – так надо, терпи, моя милая, тут уж я ничего не  поделать…
Слушайся врачей - надо лечиться!
       Она спокойно слушала, доверчиво кивая головкой. И крепко сжимала своей сухонькой лапкой  руку дочери, м озгу у которой  билась одна мысль: « Она проживет 2 дня».
       На следующий день, идя по коридору в больничную палату, Светлана еще издали услышала голос моей мамы, которая громко кричала что-то. Войдя в палату, она увидела, как мама мечется по кровати, вертится, пытаясь с нее слезть, Она громко кричала: « Эй, мужики, помогите –е –ее!!!» Дочь она не узнала и продолжала кричать, пока та пыталась что- то сделать, как-то успокоить ее. Ничего не получилось и она побежала искать санитарок. Не сразу нашла одну, которая спокойно выслушала просьбу о помощи, затем сказала: « Это не в первый раз, она никого не слушает, всем надоела.» Светлана попросила ее дать маме успокоительный феназепам,  Однако  не смогла маму уговорить принять таблетку, она выбила из рук дочери стакан с водой. Пришлось снова бежать к санитарке за помощью, слыша вслед мамины крики: «Уходите все, все уходите, никто мне не нужен!»
       Светлана поговорила с санитаркой, просила ее поухаживать за мамой:
     - Я Вам заплачу!
     - У нас не положено, меня уволят, мы делаем все, что надо!
      Не в силах переносить все, что происходит, дочь вышла, постояла в коридоре, потом   бросилась  в отчаянии вниз по лестнице, так и не решившись вновь зайти в палату, откуда все неслись крики  несчастной мамы. Вынести это не было сил и она бежала прочь, чтобы не видеть, не слышать…О-о-оо!
      Вечером позвонила сестре. Та спокойно сказала:
    - Ну и не ходи, раз не хочет! А что ты можешь сделать? Не хочет – не ходи! Значит не надо! Да ты не думай, там все сделают, не пропадет, видно – достала!
       Ее бесчуственный рационализм просто сводил с ума. Ну и выдержка! Или окаменелое бесчуствие?!
     - Да она же старенькая! Хорошо хоть феназепам теперь дадут… Но, если бы ты видела… Это невыносимо!!!
     - А ты что-то можешь сделать? Терпи! Ей никто не нужен и никто не поможет. Надо просто терпеть!
       Так прошло еще пять дней. Мама тяжело страдала от этой страшной необходимой прикованности к кровати, от невозможности двигаться. От боли и мерзкого чувства физического бессилия, от невозможности понять то, что посылало иногда ей ее спутанное сознание. Обрывки далеких воспоминаний, тревожные сны, прерываемые стонами больных соседок – все мешалось в один клубок. И ничего нельзя ей было понять иногда – где она, что с ней? Сон  это или явь! Одна сплошная мука! Невыносимое безумие!
       Иногда она  опять бунтовала, никого не слушалась и кричала « Уходите все! Все уходите! Прочь, прочь! На помощь!» Потом лежала тихо, обессиленная, сломленная, обреченная терпеть все эти ужасные муки и пытки, страдания,  которые преподносила ей болезнь. И, будучи наедине с нею – беспощадной и коварной -  мама проигрывала.
     - Э- э – ээ - й, кто-нибудь?!!!
       Нет ответа!
       И она умолкала, лежала тихо. И только  теплые слезы непрерывно текли из ее маленьких слепеньких воспаленных глазок, обращенных вверх, где она уже плохо видела только потолок и палку, привязанную к спинкам кровати.
       Светлана  была в каком-то нереальном состоянии от неспособности утешить ее, помочь ей. Места себе не находила, старалась домашними делами, физической работой  отогнать  от себя страшные больничные картинки, отвлечься.
       Вечером звонила в Питер, разговаривала с сестрой, стараясь как-то почувствовать ее сопереживание.
       Но Ирина слушала как всегда внимательно, не прерывая,  без эмоций. Сказала:
    - Она не хочет ничего понимать и принимать. Никто ей не нужен! Если гонит – уходи и не приходи больше, если ты такая переживательная. Вечные капризы! Дай санитаркам денег, они все сделают без тебя. Вообще-то, хочу тебе сказать – мама у нас жизнестойкая. Она еще выздоровеет всем на удивление.
       Ее холодная рассудительность саднила душу. Светлана молча плакала, слушая ее.
     - Что ты молчишь? Ты меня слышишь?
     - Слышу! Я просто плачу. Видеть все это и понимать, что ничем не можешь помочь – невыносимо. Мне ее бесконечно жалко – маленькую и слепенькую.  Мне кажется, что она ничего уже не видит, кроме той палки, что висит над ее головой.
      - Не накручивай себя!
      - Я не накручиваю. Она как беспомощный ребенок! И вряд ли выживет, врачи  зря не говорят, о ее состоянии они не могут соврать. Я чувствую – она умрет скоро! Приезжай, поддержи ее!
      - Врачи соврали - обещали 2 дня  жить. Да они так сказали, думая, что ты испугаешься и заберешь ее домой! Ладно, держись, звони…
         Если бы Ира знала, как мне нужна была ее поддержка и понимание! То, что  Светлана слышала от нее не успокаивало, оставалось чувство  абсолютного  одиночества.
        По вечерам  даже чай пить не хотелось, телевизор не манил, всякий аппетит пропал начисто. Ходила из угла в угол. За эти дни она сбросила 5 кило.
        И молилась, молилась, молилась. Спать ложилась поздно, чтобы не ворочаться на постели, пытаясь отогнать бессонницу и назойливые больничные картинки. Всей своей шкурой остро чувствовала то, что приходилось испытывать маме, которая не имела возможности свободно повернуться, пошевелиться, ощущая свою боль. И слушать, как яростно всему этому сопротивляется ее старое измученное тело, как гаснет надежда, уступая место желанию, чтобы все это поскорее закончилось.
      -Эй, кто- нибудь?!!
       Нет ответа!
       Ее Голгофа. И никто не поможет! Одна осталась. Все бросили! И вообще – что с ней, где она?
        -Э – эй, по - мо – ги – те – е - е!!!
         Но криков уже не было, один хриплый бессвязный шепот-вой.
         А дочь спала до утра спокойно, без сна. Просыпалась отдохнувшей физически и душевно, возвращаясь в кошмарные будни. Господь давал  силы.
         Наступил последний день.
         Светлана пришла к маме после обеда, так как дома ждала когда принесут пенсию. Мама спала, а скорее всего дремала, очевидно, успокоенная феназепамом, временами коротко и глухо покашливая. Чувствовалось, что этот кашель болью  отдается во всем ее теле, мелкая волна судороги пробегала по нему, и оно вздрагивало, пытаясь защититься от боли. Рот ее был прикрыт тряпочкой, из-под которой доносился запах гнили.
         Дочь не стала ее тревожить. Ничего не говорила. Слезы, как всегда, были  рядом, и она, чтобы не разрыдаться, кусала губы.
        На тумбочке стояла тарелка с недоеденной кашкой.
         Светлана смочила в святой воде салфеточку и протерла влажной салфеткой лицо и ручки мамы. Видно было, что она услышала и узнала рук5и дочери, но не  пошевелилась и головы не повернула,  только медленно приоткрыла глазки.
         Она глядела прямо и вверх, и не видела уже ничего. Взгляд ее полуоткрытых глазок был где-то далеко-далеко. Она молчала,  потом закрыла глаза, и только веки ее подрагивали. Вскоре она перестала покашливать,  задышала ровно и спокойно с открытым ртом, который дочь протерла сырой тряпочкой, выбирая остатки пищи. Промыла салфетку и  снова прикрыла ею рот. Взяла маму за ручку, которая слабо шевельнулась в руке дочери, отзываясь на ее прикосновения.
        Немного посидев и поняв, что она спит, дочь вышла из палаты и спустилась в вестибюль. Наступал вечер. Прежде чем пойти к гардеробу, Светлана задержалась возле прилавка с церковными принадлежностями. Купила маленькую иконку Смоленской иконы Божьей Матери.
 А подойдя к гардеробу, обнаружила, что номерка  нет. Все перерыла - нет номерка!    Может  в палате оставила? Вроде бы не должна. Но пришлось идти наверх в  палату. Мама спокойно спала. Номерка нигде не было видно. Дочь немного постояла, не понимая, где  она его оставила. Потом спустилась в вестибюль. И вновь подошла к церковному прилавку, на котором лежал  номерок. Зная, что ничего зря не бывает, она призадумалась, но поняла это только на следующий день. Господь направил ее к маме взглянуть на нее и проститься! Но она этого не поняла.
        Светлана ехала домой словно опустошенная. Понимала, что мама из больницы не вернется. Видно, у нее уже отказывали легкие и бронхи. Что дальше? И  ничем не помочь, с этим уже  приходилось смириться.. Теперь – что Господь даст!
        Дома ничего делать не хотелось. Еда вызывала отвращение. Светлана ходила по квартире и молилась, молилась непрестанно. Шептала только одно: « Господи, молю Тебя, прошу Тебя, услышь меня, рабу Твою! Не дай моей маме долгих мучений и страданий! Прости и помилуй душу ее! Забери ее к себе поскорее, Господи! Прости, прости ее, несчастную измученную злобной болезнью старенькую мою маму! Прости, прости ее! Прости нас, Господи!»
       Перед сном стала заводить будильник. И вдруг ясно услышала неустойчивые шажки на кухне и стук маминой палочки. Медленно обернулась в сторону двери. Кот  тоже смотрел туда и тихо пошел на кухню.
      Дочь поняла! Это мама к ним приходила! Глянула на часы. Было 22 часа.
      Спала  как всегда спокойно и крепко.
      А утром позвонили из больницы и сказали:
    - Ваша мать умерла вчера в 22 часа. Приезжайте!
      Все!
      Дальше – суета, время галопом, эмоции вперемешку с делами. В морге не хотели брать ее. Пришлось долго с ними договариватья, чтобы забрали в холодильник, так как домой везти хлопотно.
       Времени в обрез,  надо похоронить на третий день, обо всем договориться, все успеть сделать. Оказалось, что  в морге все слажено складненько. Только плати - и все можно! Обо всем договорилась. Чтоб и холодильник, и обмыли, и одели, и направили в  свою « Ритуальную контору» с запиской, чтоб все дали, что надо, чтобы завтра привезти сюда ритуальную одежду, а потом и гроб, чтобы забрать маму. Сервис на высоте. Даже пришлось отказаться от услуг конкурентов  в виде самодеятельной группы из шофера скорой помощи и санитарки, которые своими неквалифицированными  услугами, без холодильника и Ритуальной конторы, хотели нагреть меня на тысячу рублей больше. Но в морге спецы ненавязчиво разъяснили мне преимущества своей работы, причем с весомой скидкой,  которую  возмещала им Ритуальная контора за то, что поставляли клиентов. Похоронный сервис на высоте – все к услугам клиентов.
        Все эти переговоры закончились около четырех часов вечера. Зато Светлана вернулась домой, решив массу проблем.
        Ирине  позвонила еще утром. Попросила сегодня же  выехать. Та сказала, что приедет только в день похорон, что  очень расстроило, так как Светлана боялась, что  одна со всеми хлопотами за день не справится. Еле притащилась домой, отупевшая от  всего. Залезла  под ледяной душ, который смыл всю усталость. И тут позвонила Ирина, сообщив, что на работе ей сказали, чтобы ехала сегодня-же, так что она выезжает и будет завтра утром.
       Светлана вздохнула спокойно – завтра сестра приедет! Все сделаем вдвоем.
       Утром приехала Ирина. Фирма «Ритуальные услуги» выдала  погребальные принадлежности, они отвезли их в морг, доворились с церковью об отпевании, заказали поминальный обед в кафе. о
        Потом  поехали на кладбище договариваться о выделении места захоронения.
        Пожилая женщина со скорбными жалостливыми глазами сидела в кладбищенской конторе одна, в советской старой искусственной шубе возле раскаленной печки-буржуйки. Рядом на фуфайке-телогрейке советского производства лежала рыжая беременная кошка и мирно ела с аппетитом из советской алюминиевой мисочки, аккуратно облизываясь.
        Женщина повела неторопливый разговор. Спросила про маму, сказала:
     - Много умирает нынче людей… Особенно много молоденьких! Ой, как много! Места выделяем далеко, там болото засыпали. Но вы люди пожилые, с палкой ходите, можно найти совсем близко. Уплотняем за счет брошеных давно, кто не ухаживает уже за могилками, и расстояние позволяет, места не все бронированы. Найдем совсем близко от ворот!
      - Спасибо Вам, я одна осталась, без мамы теперь, сестра в Питере живет.

        На следующий день рано утром на спецмашине поехали в морг, чтобы забирать маму. Светлана уже не могла сдержаться и безмолвно лила слезы, сидя на переднем сиденье кабины рядом с водителем Газели.
        А на заднем сиденье  сидела  сестра, беспечно болтая с носильщиками, которые сначала молча слушали ее, а потом охотно включились в разговор. При этом они расслабились, и стали развязно рассказывать свои истории, анегдоты, похохатывая, с блатными словечками. А чего – раз хозяйка позволяет!
        Было невыносимо все это слушать, но Светлана молчала, глотая слезы. Водитель рядом  хмуро крутил баранку. Поняв ее состояние, не выдержал, сказал:
      - Мужики, а ну-ка заткнитесь-ка, не на базаре!
        Все сразу умолкли.
        Скоренько приехали. Когда мужики  стали выносить из морга гроб, сестры вышли  на улицу. Светлана не удержалась, сказала Ирине:
     - Веди себя соответственно моменту! Не болтай с грузчиками. Они же  обслуживающий персонал, во-первых, к тому же  это  тебе не веселая поездка. Маму хороним!
     - Ну, знаешь, мне так тяжело! Хотела расслабиться, чтоб полегче было, вот и болтала.
     - Твое поведение оскорбительно! Потом расслабишься!

       Этот калейдоскоп событий закончился, и все отодвинулось в сторону, когда все встали у гроба в церкви во время отпевания.
       Колеблющиеся трепетные огоньки свечей и лампад, кажущиеся в полумраке таинственными и многозначительными лики святых на иконах… Светлана смотрела на лицо своей маленькой старенькой мамы, лежащей в нарядно убранном гробу. Свет бликами трепетал на ее лице. И  оно казалось очень молодым и живым. Смерть сделала ее прекрасной, убрав с лица все морщины и следы переживаний, страданий.  Казалось, что она спит, - так безмятежно и спокойно было ее лицо. Светлана поняла, что ее последние в жизни мгновения были прекрасными и радостными. Смерть дала ей это почувствовать.
        А  лицо старшей дочери было мокрым от пота и льющихся непрерывно слез. Сначала было невыносимо жарко в нутриевой шубе, пуховой шали вместо шарфа и траурном платке поверх волос. Но вскоре стало как-то неожиданно комфортно и физически легко. Светлана не чувствовала усталости, стояла, опершись на палку. И только слезы и беззвучные приступы рыданий не проходили.
        Время летело  как-то незаметно. Как потом оказалось, панихида по маме шла полтора часа. Людей было немного –  друзья и  соседки.
        Священник неторопливо и благоговейно читал священную книгу успокоительным рокотком, отчетливо проговаривая слова. Две старушки профессионально подпевали ему девичьим двухголосием.
        Светлана разговаривала с мамой:
      - Мама, прости, моя родная, я не смогла помочь тебе…
      - Я вижу тебя, моя Света. Не вини себя! Это ты прости меня. Тебе было тяжело со мной, старой больной старухой, ты же сама инвалид. Я знала, что умру, потому и согласилась в больницу, чтоб тебе было полегче, когда поняла, что Ирина не приедет, но… Там было невыносимо!  Мне так хотелось  домой, в душ, в свою постельку. Быть с тобой и нашим котиком…
     - Прости меня, мама! Я всегда тебя любила, моя милая, я всегда тебя жалела. Но я не могла поступить иначе. Без помощи мне было не обойтись, а сестра отказалась приехать.
    - А я видела, как тебе тяжело и больно, я  тоже очень тебя жалела. Я всегда тебя любила и жалела… Я так хотела иногда обнять тебя, пожалеть, погладить. Очень часто хотела…
     - Да?  Почему же ты этого никогда не делала? Мне этого так не хватало, так этого хотелось всегда, особенно в детстве.  Но между нами было какое-то расстояние, дистанция… Мы не были близки…
     - Не знаю почему. Не привыкла я! Такая жизнь была с детства! Сама знаешь, как мы намыкались. Ты прости меня!
      - О чем ты говоришь, мама? Это ты прости меня, моя золотая, видно я была слепой… Не облегчила тебе твои последние дни… Они были мучительными, ты ушла в одиночестве, на больничной койке, без родных людей…
       - Прости! Прощай! И не вини себя, моя Света…
          Это наше последнее раскаяние за недосказанность чувств, недолюбовь, скупость ласковых слов, жестов, прикосновений. Мелкие и глупые обиды и придирки, непонимание, душевную слепоту и глухоту.
         Да что же это сделало с нами время, Господи, наш век - без Тебя? Раскулачивание, гонения, репрессии, безбожие, скитания калечили души. Не ценили счастья простого человеческого общения… Зажатые, закрытые на сто замков Души.  Любили молча, сурово, внешне ничем не выказывая своих чувств, как приучило сдерживать себя страшное время сталинских репрессий, и стало нормой жизни, привычкой ничего этого не проявляя, не давая возможности почувствовать эту любовь. А как это надо нам всем – любить и знать, что мы любимы! Всем нам – и маленьким человечкам, и большим, взрослым дядям и тетям, старикам. А мы не ценили, не сопереживали, не берегли родных, с которыми были рядом. Как чужие! Отстраненные, скупые на ласку, на добрые слова…
        И что? Пустота и одиночество. Искали общения  с чужими, с ними делились, а свои были далекими, не близкими.
      - Господи, прости, прости нас! Ничего теперь не будет. Одни мысли о покаянии! Но они не будут услышаны теми, кому предназначены. Никому, кроме Тебя, кроме Бога!
         Кладбище. Могильщики кидают  мерзлые комья земли на гроб.
      - Мама, мама прости меня, прости! Я не смогла дарить тебе радость, когда в сердце твоем жила печаль. Не смогла  утешить тебя, когда в глазах твоих уже  царствовала тьма… Ушла, не простившись с тобой, не поняв, зачем Господь вернул меня к тебе, когда я искала свой номерок и вернулась в твою палату. А он вернул проститься с тобой! Не поцеловала тебя! Кто-то чужой закрыл твои глазки…
      - Света, Света?  Где моя Света, где моя Света? Где моя… Где… Где?... - слышалось мне сквозь глухие звуки падающей на гроб земли.
         Mea Culpa – моя вина. Мое Покаяние! Как теперь жить с этим?!!
   
         Ирина уехала в Питер на следующий день после похорон, не побыв с сестрой до девятого дня.  Светлане было невыносимо тяжко и одиноко. После  смерти мамы потянулись дни, которые она старалась заполнить делами рутинными, домашними. Картины писать не могла. Много бродила по улицам. Тоска навалилась тяжким грузом. Она ощущалась чисто физически и не проходила даже в поездках в Нижний Новгород, когда ходила по выставкам. Но  ходьба по улицам  успокаивала. Особенно, когда Светлана выходила на берег Волги к  маминым березкам.
 
      « Поговори со мною, мама, о чем-нибудь поговори» - звучало в голове.. И на вопросы дочери находились мамины ответы, словно кто-то говорил ее тихим ровным спокойным голосом.
         А ведь раньше, когда она была жива,  дочь к ней не часто обращалась за советами. Вроде этого и не надо было. А теперь?
         Как мама могла звонко по-детски радостно смеяться?!! До слез!
         В своих внезапно вспыхивающих воспоминаниях Светлана открывала свою маму, словно стараясь досконально разобраться во всем заново, пытаясь объяснить  ее некоторые поступки. Спадает  пелена душевной  слепоты. Светлана начала понимать мамину тихую любовь к ней, ее веру  и ее надежду, которые, как  дочери казалось  теперь, она не смогла полностью оправдать. Забота о маме была чисто материальной, душевно  светлана не приблизилась к ней. Отсутствие внешних знаков любви, мамина сдержанность и непонимание отторгали дочь от нее, а надо было понять самой и приблизиться, сделать первой шаг навстречу взаимопониманию. Э-э-эх!

         Каждый день, просыпаясь и засыпая, Светлана говорит- «Мама! Эти звуки, словно музыка – нежные, исцеляющие душу звуки, простые и понятные людям на всех языках мира – от рождения и до смерти нашей – самые любимые звуки. я молюсь о тебе  и прошу Господа  принять мое Покаяние, простить меня и тебяу, и плачу, плачу, плачу…
         Все мои мысли – первые и последние – о тебе, моя мама. Я стала замечать, что я похожа на тебя. Внешне - лицом и осанкой, в жестах, интонациях… И многое, оказывается, делаю так, как ты делала. Раньше это мне не  было заметно, считалось, что я похожа на отца. Я как бы все твое унаследовала только после твоей смерти - твои традиции, правила в повседневной жизни, то, о чем, не задумываясь даже,  делаю машинально, как ты. Раньше я этого не замечала. Может это было всегда? Как же я, оказывается, была к тебе привязана, как ты была мне нужна! Я только теперь обретаю эту непостижимую ранее связь и зависимость от тебя.
        Как объяcнить это чувство опустошения и одиночества физического от твоего отсутствия.  Отсутствия ощущения  кожи твоего лица,  маленьких сухоньких ручек, похожих на птичьи лапки  - все это помнят мои руки. Теперь как будто нет частички меня, плоти моей - странное такое чувство
        В трудные минуты я обращаюсь к тебе за поддержкой и обретаю уверенность. Как писал Володя Высоцкий: « Наши мертвые нас не оставят в беде…»

        Все, что человек делает на Земле  в этой жизни, он делает не для себя. Он делает все для других. Все остается в памяти  об ушедших. Зачем мы живем? Что оставим после себя? Память или забвение?
       
       Надо стремиться жить осознанно – получать знания, познавать этот Мир, чтобы полностью раскрыть себя и найти в себе то, что Господь дал каждому из нас. Выполнить свое неповторимое Предназначение, внести свой вклад в совершенствование этого Мира. Для других! Тех, кто  после нас. Так ли мы живем? Все ли делаем? Проявляем ли мы Любовь свою к ним, нашим близким? Показываем ли мы им , как они нам дороги?  Ведь это так нас поддерживает в нашем необьятном , могущим быть добрым и враждебным мире… Человек,  семья, род, нация, Родина… Какие корни в нас, что нас сохраняет? Вера, надежда и ЛЮБОВЬ.
      « Спасибо тебе, милая моя мама, что я смогла  понять тебя, твою тихую незаметную благодать.  Смогла оценить тебя. И благодарить Господа, что Он дал мне маму, которой можно гордиться и многому учиться у нее, чтобы стать достойным человеком. Вот только жаль, что это понимание приходит  после ее смерти…»
         Когда мама, еще в далекой юности, разлучалась со Светланой после ее приездов, она напутствовала ее и говорила:
      - Веди себя достойно!
        Дочь в ответ усмехалась, не вполне осознавая, как это важно – достойно вести себя.
        Мама была для нее всегда примером достойного человека, высокопорядочного, доброго и честного. Вся ее жизнь была посвящена тому, чтобы делать добро людям – делами и поступками.
      
       Понять бы всем нам и научиться жить достойно, чтобы через свои добрые дела и поступки очиститься от всего недостойного  и предстать перед Богом со спокойной Душой.
      У каждого из нас свой Крест и своя Голгофа. Своя вина и свое Покаяние!
    « Прости меня, мама моя! Прости, прости, прости…
                Если мать еще живая, счастлив ты, что на земле
                Есть кому на этом свете помолиться о тебе…
        Видно, когда мы теряем близких дорогих нам людей, тогда только возникает в нас и не дает покоя  чувство вины перед ними за то, что недодали, недолюбили, не поняли и не ценили.
И это - до конца жизни.
      
        В церкви, где отпевали маму, Светлана, в, разговоре со священником о покаянии и прощении грехов, услышала от него следующее:
     - Должно делать дела Пославшего Меня, доколе есть День. Наступит ночь, когда никто не сможет ничего сделать. Мы часто теряем случай помочь бедному, выразить сочувствие скорбящему, навестить больного, порадовать и обласкать старого и малого. Слишком поздно узнаем, что случай был упущен, когда смерть отнимает у нас возможность это поправить!  Сердце наше сжимается, совесть нас мучает, мы видим неумолимо ясно все, что упустили, сознаем наше равнодушие, невнимание, но уже не в силах ничего вернуть!
 И  делать дела нашего Господа, доколе есть  День!

       Иногда, злыми бессонными ночами память беспощадно вбрасывает в мое сознание яркие больничные картинки тех страшных дней, и яростными рыданиями клокочет в моем горле. И не выплакать этих слез, градом бьющих мою истерзанную душу, бесконечно долбая и раня ее со все возрастающей силой, не давая ей утешения, а все более увеличивая
Тяжкий груз моей вины.
       Эти печальные дни, когда я проявила недопустимое малодушие и окамененное нечувствие, оставив свою умирающую маму в больнице, мне не забыть, не оправдаться и не простить себя.
       И нести этот тяжкий грех до конца дней своих!