Дедушка приехал

      Сын родился в январе – в первых числах. А январь в тот год стоял калёный, злой, тайгу «рубил» полночными морозами; на деревьях там и тут белели рваные продольные рубцы –  морозобоины. Метровый лёд на реках потрескивал как под могучим колуном – глубокие, зигзагообразные трещины  исполосовали зимник вдоль и поперёк: ногу можно подвернуть или сломать, если зазеваешься, а можно вообще застрять в таком вот ледяном капкане; волки могут подойти и разорвать – в таёжном посёлке бывали подобные случаи.
Николай Простаков – новоиспечённый папаша – всё это знал и, тем не менее, стал собираться в дорогу.
-Ты что, совсем уже? - говорили ему. - Подожди попутку!
-Да когда она, ваша попутка? – Простаков отмахивался. - Пока её дождёшься, мой парнишка в первый класс пойдёт.
И Простаков по зимнику заторопился в город, думая о том, что можно было бы, конечно, жену оставить рожать в поселковой больнице, но что-то у неё там было не в порядке по женской линии, так говорили врачи, и советовали не рисковать – в городском роддоме было надёжней.
«Слава богу, ошиблись врачи. Родила, как из пушки! – Простаков улыбнулся, вспоминая разговор с женой по телефону и машинально царапая щеку.- Побриться надо было бы, да некогда!»
Тридцатитрёхлетний этот симпатяга вальщиком работал в леспромхозе. Сутками пластаясь на глухих делянках, он обрастал чёрно-шелковистой бородкой и становился  немного похожим на Николая Угодника. Говорят, что иные старухи в посёлке даже крестились на него – кто с перепугу, кто от лишней набожности. Но больше было тех, кто насмехался, норовил «подкусить» по поводу такого неожиданного сходства. В глаза, правда, не говорили, а вот за спиной зубоскалили, да и то по-доброму, любя; Никола – как его тут прозвали – был человек безобидный. Время от времени – то в посёлке, то в тайге – он краем уха улавливал шепотки  и намёки насчет Николая Угодника, и поэтому старался не обзаводиться бородой. Но работёнка была такая, что не только борода – копыта вырастут. «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей» – это ведь поэт сказал не о сибирских таёжниках, которые сутками ходят-бродят в снегах по пояс, бензопилы пудовые за собою таскают.
Когда Простаков узнал о рождении сына и отпросился у бригадира – он как будто медведь из берлоги рванулся; на нём был старенький  расхристанный тулуп, густо пропахший дымом и смольём лесоповалов, на рукавах и сбоку простреленный  горячими угольками возле костра. Сапоги у Николая Простакова были такие, что их можно с лыжами спутать – даже самый последний размер бывает ему туговат. «На пошивку одного  такого сапога забили крокодила, не иначе!»- ухмылялся бригадир на делянке, сам обутый  в маленькие, словно бы игрушечные унты из лосины. «А ты себе, однако, в детском магазине покупаешь?» - подзуживал Простаков. Но бригадир был «подкованный» и ухмылки на него не действовали. Насчёт своего «неудалого» размера он как-то сказал костра: у Петра Великого тоже, дескать, нога была не велика. «Чёрт его знает, откуда он выкопал это?- недоумевал Простаков.- Царь был такой здоровенный!»
Эти разговоры – насчёт «огромной лапы и насчёт игрушечной» – пришли Простакову на память, когда он  провалился в трещину. Поскользнулся на голом месте – и двумя ногами ухнул в ледяной разлом. Крепко вляпался. Кряхтел, пыхтел, но бесполезно – сапоги сорок последнего размера невозможно было из капкана выдернуть. Как-то так заклинило – хоть волком вой.
И про волка он тоже не случайно подумал. Вскоре стало темнеть – зимой это рано случается. Мороз на реке затрещал и в деревьях колотушкой стал бабахать. Звёзды замигали над головой, над вершинами заснеженной тайги. И вдруг он увидел другие – зелёные звёзды, медленно плывущие по сумрачному берегу – сначала по кромке бугристого яра, потом по зимнику.
Простаков достал из-за пазухи плоскую фляжку со спиртом – специально прихватил в дорогу. Сделал небольшой глоток и сплюнул.
-Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»! – сквозь зубы сказал Николай, три года отдубасивший на Тихоокеанском краснознамённом флоте. – Нас голыми руками не возьмёшь! И голыми лапами тоже!
Зелёные звёзды мигали в кустах и не спешили приблизиться. Было похоже на то, что волки изучали обстановку, чтобы не нарваться на неприятность. Но зато уж потом, когда изучили и поняли, что ничего не грозит  – тут они, заразы, осмелели.
У Простакова был с собою охотничий нож – по таёжной привычке болтался на поясе. Матерясь и рыча, он всю ночь этим ножом размахивал, как саблей, отбиваясь от хищников, нагло норовивших откусить от него. В конце концов, он изловчился – подрезал одного самого дерзкого чёрта, подобравшегося к нему вплотную. И через минуту с ужасом увидел, как волчья стая в клочья разорвала своего собрата – сожрали одномахом и не подавились. Немного утоливши зверский голод, волки ненадолго оставили человека в покое. Сидели метрах в десяти, облизывались.
Фляжка со спиртом пустела, ноги во льду становились чужими, и Простаков понимал, что долго не протянет – рука с ножом уже почти не слушалась, когда он отбивался от волков.
И тут какой-то шум завёлся вдалеке – приглушённый, непонятный для человека, но вполне понятный для чуткого зверья. Волки моментально отпрянули от Простакова и цепочкой потянулись в глубь тайги.
В небесах понемногу светало, когда здоровенный какой-то тягач, громоздко грохоча мерзлыми гусеницами, на хорошей скорости прострочил по зимнику и чуть не раздавил беднягу, торчащего из ледяной траншеи.
Тягач остановился метрах в четырёх – дыхание горячего мотора долетело до Простакова.
Водитель выскочил на снег, освещённый фарами.
-Ты что, браток, торчишь в этой траншее? – спросил он, закуривая. - Война давно закончилась.
-Для кого закончилась, а для меня так нет, - нехотя ответил Простаков. – Ну, что ты зубы скалишь? Помоги!
Водитель подошёл поближе и папироса выпала из приоткрытого рта. Снег и лёд – кругом траншеи – были в клочьях шерсти и в петухах мёрзлой крови.
-Ни хрена себе – война! – пробормотал водитель, помогая парню выбраться из ледяного капкана. – Вот это угораздило! А тебе куда?
-До города.
-Значит, по пути.
Оказавшись на свободе, Простаков покачнулся на краю траншеи.
-Ноги… - проскрипел он зубами. – Ноги не ходят!
-Так, может, в больницу? – спросил водитель.
-Давай! – Николай с трудом залез вовнутрь тягача, где было тепло, уютно.
Пока добирались до города, он отогрелся. «Отходящее» тело нестерпимо заныло, но это уже была сладковатая боль – возвращение к жизни.
-Братуха! – попросил он. – Ты давай меня к роддому, если можно. Только надо где-нибудь остановится, прикупить цветов.
-А-а! – многозначительно протянул водитель. – Понял. Не дурак. Ну и кто там у тебя?
-Сынок.
-Ну, поздравляю. С тебя пузырь. Иначе ты бы там загнулся на фиг!
-Пузырь, конечно. О чём базар!
Простаков купил большой букет каких-то там цветов – ему было не важно, какие именно, главное, чтобы как можно больше – такой у него был характер. И вот с этим букетом, похожим на цветную, благоухающую копну, Простаков появился в коридорчике приёмного покоя, в том углу, где обычно проходили свидания. Пожилая санитарка, посмотрев на него, похожего на образ Николая Угодника, в первое мгновенье захотела даже перекреститься, но потом деловито спросила:
-Вы к кому?
Он назвал фамилию.
-Ну, ждите.
За прошедшую ночь Простаков поседел – голова и борода  осеребрились до последней волосинки. Да и весь видок его – сутулая спина, чёрные круги под глазами, обмороженные губы – всё это укрепило санитарку в той мысли, с которой она и вошла в палату к роженице.
-Идите, - сказала санитарка, обращаясь к жене Простакова, - к вам дедушка приехал.