Живая книга жизни

             ЖИВАЯ КНИГА ЖИЗНИ

Живая книга жизни куда интересней того, что писалось пером, пускай даже самым талантливым. И в этой связи можно вспомнить много интересного, хотя и грустного.
Помню Константиново – родину Есенина, украшенную золотом сухого октября. На высоком живописном берегу Оки сидит седой старик. Кругом тишина, красота и «только синь сосёт глаза» – видно широко и далеко. Пригубив стаканчик красного вина, которым я угостил его для красноречия, старик с удовольствием начинает рассказывать о том, как он «вот туточки рыбалил с ём». Я с улыбкой слушаю и думаю: «Может быть, рыбалил, а может, и соврал. В реке Оке, наверно, рыбы меньше, чем рыбаков, рыбачивших с Есениным!» А старик тем временем продолжает сыпать сипловатыми словами;  теперь он уже говорит «про охоту с Серёжкой» – на дупелей, на бекасов. Хмелея всё больше и больше, старик начинает креститься, глядя куда-то в сторону центра села, где возвышается Часовня в честь Святого духа. А потом – с чисто русским размахом! – он кулаком колотит по своей груди. Глаза его «расплавились» от нежности – блестят слезой. Он клянётся и божиться в большой любви к Есенину и вдруг неожиданно просто проговаривается о том, что ничего «Серёжкиного» он отродясь не читал – только слышал, как бабы в застолье время от времени «поют Серёжку»…
Помню Сростки – ещё не причёсанное и не припудренное село. И в помине даже там тогда ещё не было Шукшинских чтений. Гора Пикет не была притоптана ещё толпами поклонников и просто любителей пошататься по ярмаркам. Чистота на горе, тишина – только кузнечики в цветах и  травах стучат по своим наковаленкам. Помню, как изумил меня простодушный какой-то, «простодырый» земляк Шукшина, не только что не читавший его, но даже и не почитавший: «Васька? А чо этот Васька? Приедет, бывало, напьётся и в полынях валяется!» Теперь-то, конечно, земляков таких не сыщешь днём с огнём: кто-то уже помер, а кто-то поумнел при помощи печального «заднего» ума.
А ещё вспоминается мне один добрый знакомец  – теперь уже скончавшийся литератор. Он побывал на Кубе – в те годы это было великой роскошью – и рассказал мне много интересного. Ну, например, о том, что в середине 80-х годов Хемингуэй хотел приехать в Горный Алтай, где была обещана ему азартная рыбалка на тайменя. «Поездка эта не состоялась, и таймень до сих пор дожидается дядюшку Хэма!» - с улыбкой подытожил литератор и неожиданно переключился  на любопытный рассказ «о могучем, славном старике» – о главном  герое повести Хемингуэя «Старик и море». Это о нём так красочно и  так проникновенно сказано в повести: «Всё в нём было старое, кроме глаз, а глаза были того же цвета, что и море, это были весёлые глаза человека, который не сдаётся». Человека того звали – Грегорио Фуэнтос.  Он был личным капитаном Хемингуэя и потом с восторгом вспоминал легендарную яхту: «От носа до кормы – сорок два фута! Два мотора! Полтысячи миль без заправки!»  Здоровый телом и крепкий духом, Фуэнтос прожил сто четыре года и  за всю свою долгую жизнь так и не прочёл небольшую, но блистательную повесть-притчу, которая сыграла «главную роль» в том, что Хемингуэй в 1954 году   награждён был Нобелевской премией. Трудолюбивый, бесхитростный кубинский рыбак из глухой деревушки, находящейся под Гаваной, более четверти века ходил на «Пиларе» – моторной яхте Хемингуэя. Сутки напролёт по волнам бродяжили – то к Багамским островам, то к Кубе. Вдохновенно ловили форель и охотились на гигантскую меч-рыбу. Загорали под палящим солнцем, зябли под штормовыми ветрами и согревали душу чем-нибудь крепким – Хемингуэй это дело любил. И, конечно, о многом говорили они на широких, ветряных просторах.  И вот эта вот жизнь – настоящая, сиюминутная жизнь – Фуэнтосу была гораздо интересней всего того, что написал его друг. И тут не надо не удивляться, ни обижаться. Искусство – это ведь что-то искусственное, а вот живая книга жизни – как ни крути – это всегда интересней.