Левый сапог

                На очередную литературно-музыкальную тусовку к Семёну Борисовичу правнучка польской княжны Лана Виленская, у которой недавно вышли сразу две книги стихов, собиралась с особой тщательностью. Гостей встречал сам хозяин – Семён Ильин, довольно известный художник, писавший стихи в стиле «золотого века» и славившийся галантной обходительностью с женщинами. Правда, не со всеми. У него были свои принципы. Будучи гостеприимным, к не творческим людям относился весьма прохладно, если они приходили без приглашения и их никто не представлял. А этот вечер был  предновогодним. Народу набилось в два раза больше обычного. Виленская опоздала. Да ещё надо было быстро привести себя в порядок в маленьком подсобном помещении, где переодевались артисты после концерта. Извиняясь, она быстро переобулась в туфли, затолкав сапоги под стулья в углу подсобки, причесалась, поправила макияж и во всеоружии вышла в зал.
                Все места за столами были уже заняты. Те, кто остался без места, в растерянности ютились по углам, с завистью поглядывая на счастливчиков, успевших захватить стулья. Но она не волновалась. Ещё не было случая, чтобы для неё не нашлось места за столом. Так было и в этот вечер. Её друг Никита уже подходил к ней, приглашая сесть.
                Наконец-то радушный хозяин каким-то невероятным образом разместил всех гостей. Дружно выпили за бенефициантов и стали поглощать холодные закуски. Лана к еде и выпивке относилась с особой избирательностью, поэтому, окинув беглым взглядом стол, попросила Никиту налить ей стакан вишнёвого сока и положила себе пару ломтиков сырокопчёной колбасы и твёрдого сыра. Её внимание привлёк торт, и вот уже лакомый кусочек лежит на её салфетке с двумя мандаринами.
                «Пожалуй, хватит» - решила Лана и стала разглядывать присутствующих. Напротив неё сидела весьма экстравагантно одетая дама неопределённого возраста. Это была Анна Норвежская – очень худая и очень высокая, поэтому постоянно сутулившаяся. Её лопатки напоминали маленькие сложенные крылья, прикрытые длинными чёрными волосами, припорошенными сединой. Если бы она родилась на полвека позже, из неё получилась бы неплохая фотомодель, но во времена её молодости этой профессии не было, а если бы и была, то её бы отождествляли с профессией проститутки, и Норвежская,  стала  профессором одного из столичных ВУЗов. Она писала странные стихи в стиле soul, имела талантливого и весьма успешного сына, была со всеми приветливой и приятной в общении.
                Слева от неё сидел большой поклонник её стихов, сам писавший в таком же стиле Андрей Кудесников – мужчина приятной интеллигентной наружности. Раз в год он издавал альманах «Парижская гвоздика», в который неизменно входили его стихи и проза, стихи Анны Норвежской и ещё нескольких поэтов. Пару раз там печаталась и Виленская. В личной жизни ему скорее не везло. Несколько лет назад одна из его бывших жён даже приревновала Лану к нему. Вспомнив об этом, Виленская улыбнулась и перевела взгляд направо. Нашла глазами своего друга Алексея. К Алёше она относилась как к брату. У них даже отчества были одинаковыми. В начале знакомства все вокруг считали их парой. Но в то время его сжигала неразделённая любовь к одной певице и он находился в глубокой депрессии. Лана, включив все свои психологические способности, помогала ему выйти из этого состояния. Что касалось его творчества, то он в это время восседал на пике вдохновения. Муза то и дело посещала его, особенно хорошо удавалась любовная лирика. Иногда Лане казалось, что Алексей специально затягивал восстановление своего душевного равновесия. Кроме окрылённого творческого процесса ему нравились долгие беседы с подругой, да и ей импонировало его внимание. Что повлияло: их общение, поездки Алексея на отдых за рубеж или просто время сделало своё дело, но незадачливый влюбленный наконец-то нашёл своё счастье с другой женщиной. Обжегшись в прежних отношениях, в новых вёл себя осторожно и это устраивало и его, и Лану. Возможно, не всё устраивало эту женщину. «Но не может же всё быть идеальным»-подумала Виленская и улыбнулась то ли себе, то ли Алексею. В ответ ей приветливо помахала рукой Аня Макарова, которая о чём-то оживлённо рассказывала Алексею. С Аней у Ланы были неровные отношения. Они то отдалялись друг от друга, то снова сближались. Им было интересно беседовать на разные темы, особенно о литературе и в частности, о поэзии, нравились стихи друг друга. И несмотря на категоричность Ани и её постоянное стремление навязать своё мнение другим как единственно верное, часто общались. Виленская умела дипломатично обходить острые углы.
                В зале опять прозвучали аплодисменты. «Кто-то закончил выступать»-промелькнуло в голове Ланы. Часто посещая подобные мероприятия, она, отличая с первых строк хорошие стихи от посредственных, научилась не слушать графоманов и тупые рифмованные строчки, чтобы не засорять мозги. Хороших поэтов было немного, и они были всем известны. Правда, иногда, настоящей поэзией приятно удивлял кто-то незнакомый, но чаще всего эти люди также неожиданно и исчезали. Оставались те, которых Лана хорошо знала и поэтому слушала немногих. Сама она выступать не очень любила. Хотя - нет. Выступать она любила и очень, но только тогда, когда находилась в центре внимания. Это были её творческие вечера, презентации книг, концерты и выступления на телевидении. На сцене она чувствовала себя как рыба в воде. А с жующей и пьющей публикой делиться своим сокровенным как-то не хотелось. Да и стихи в последнее время не очень-то писались. Для вдохновения нужны эмоциональные всплески. У Ланы в последнее время жизнь наладилась, и всё было в порядке. Чувствовала себя уверенно. Всё, за что бралась, – получалось и была вполне довольна своей жизнью, а это не способствовало написанию стихов.
                Возгласы одобрения прервали её размышления. Объявили Григория Горько. И, хотя его стихи нельзя было назвать высокой поэзией (они скорее были концертно-эстрадными), все с интересом их слушали. Юмор, живой язык и занимательный исторический материал находили поклонников среди любой аудитории. Прослушав с удовольствием в который раз Григория, Лана, окинув взглядом сидящих, поняла: ещё долго ждать хороших выступлений. И оказалась права. Какие-то два дяденьки бойко рекламировали «живую воду». Их никто не слушал, а они с испуганным взглядом говорили всё быстрее и быстрее, не в силах остановиться, будто в них была встроена специальная пиар-программа.
                Виленской стало жаль их, но вникать в эту дребедень небыло никакого желания.
                Наконец-то своим ангельским голосом запела Алёна Лютикова. За ней вышла Мирослава и неожиданно приятно удивила Лану, спев новую песню на её стихи. Это была уже их четвёртая совместная работа.
                Время двигалось к двенадцати. Не дождавшись своих выступлений, ушли Алексей с Аней. Прочитали свою порцию стихов Норвежская и Кудесников и тоже ушли. Запела Оленька Перловская. «Всё,- подумала Виленская, - дослушаю Ольгу и уйду». Но Перловская всегда пела помногу, и этот раз тоже не был исключением.
                Гости потихоньку расходились. Когда в зале оставалось меньше четверти первоначального состава, Лана, сказав Никите: «Пора!», пошла прощаться с Семёном Борисовичем. Это всегда было приятно делать. А в сегодняшний предпраздничный вечер – особенно. Получив от него в подарок браслет и книжечку его стихов, подарив ему свои, только что вышедшие книги, Лана проследовала в подсобку.
                В тесном помещении одиноко висело её пальто и куртка Никиты. Пошарив рукой под стулом, вытащила сапог. Но найти второй ей мешал какой-то чужой сапог. Отложив его в сторону, нагнулась посмотреть куда же запропастилась её левая обувка. Под стульями было пусто. Догадка молнией пронзила мозг. Она медленно опустилась на стул и стала разглядывать, сравнивая эту пару. Размер тот же. Это немного успокоило. Но, вспомнив свои походы по магазинам, то, с какой тщательностью подбирала сапоги, ей стало дурно. Ведь она перемеряла не менее сорока пар, пока подобрала себе обувь. И дело не в красоте. Виленская не терпела неудобной повседневной обуви. Модельную – на высоком каблуке признавала только на сцене или в каких-то исключительных случаях и то ненадолго. Чужой сапог был в два раза уже и сантиметров на десять ниже. На её сверху была пряжка, а на чужом – орнамент. Понимая всю безвыходность ситуации, она втиснула левую ногу и попробовала застегнуть молнию. Поднявшись до половины голенища, молния остановилась. «Хорошо, что на мне длинное платье» - подумала Лана. В этот момент в подсобку вошёл Никита. Приободрив подругу, ведь вторая женщина сейчас находится в таком же положении, помог одеться.
                Узнав о происшествии, Семён Борисович, казалось, был расстроен больше Ланы. Пообещав дать номера её телефонов позвонившему и сообщившему о замене сапога, долго причитал о создавшейся ситуации.
                До метро Лана, повиснув на руке Никиты, кое-как дошла, но в дороге пришлось разуться. Сапог был явно не по её ноге. Хорошо, что в такой поздний час людей в вагоне почти не было.
                Придя домой, Виленская отключила все телефоны и, решив, что сейчас самое важное – хороший сон, легла спать. Проснулась она на следующий день в полдвенадцатого и первым делом включила телефоны. Сообщений по поводу пропажи не было. Прождав до четырёх часов, она нашла на балконе старые сапоги и ушла на работу.
                Ровно в 19:00 раздался звонок: «Ланочка, это Аня Норвежская. На мне ваш сапог. Могу обменяться хоть сейчас». «Наконец-то!» -подумала Виленская и с облегчением вздохнула.
                Анна Норвежская любила путешествовать со своими лекциями по экологии по всему миру. С этих поездок она никогда не возвращалась без стихов. И в этот раз, сидя за столом у Семёна Борисовича, она мысленно возвращалась к последней поездке на Сахалин.
                Всё складывалось как нельзя лучше. Через несколько человек подойдёт её очередь читать стихи. Она вспомнила о том, как, улетая на Сахалин, забыла теплые перчатки. Узнав об этом, её бывшая студентка, преподававшая теперь в местном университете, подарила красивые шерстяные варежки, и Анна тут же написала об этом стихи. «Да, прочитаю о варежках и последний Парижский цикл», - подумала она, поднимаясь и одергивая своё коротенькое платьице. После неё выступил Андрей Кудесников. Ну, а теперь можно и уходить. Зайдя в подсобку, она быстро переобулась, одела свою курточку, отороченную мехом, попрощалась с Семёном Борисовичем, получив от него в подарок браслет и книжку его стихов, и вместе с Андреем вышла на улицу.
                После душного помещения прохладный ветерок приятно освежал лицо и худые коленки, обтянутые тонкими колготками. Как хорошо не спеша пройтись до метро, беседуя с Андреем. Проехав до станции Лубянка, они попрощались, и Анна пересела на свою ветку. Дома, быстро приняв душ, нырнула в постель.
                Резкий звонок будильника прервал её покой. Опять идти на работу. Хотелось на всё наплевать и снова погрузиться в сон. Но вспомнив, что ей сегодня принимать зачёт у студентов четвёртого курса, поёжившись, вышла на кухню. Приятный аромат кофе взбодрил и наконец-то привёл её в нормальное состояние. Наспех почистив зубы и освежившись под душем, быстро оделась и вышла из дому.
                Прохладный ветерок пробудил воспоминания о вчерашнем вечере. Но что-то мешало полностью расслабиться. Анна вспомнила, что это «что-то» присутствовало и вчера. Но беседа с Андреем скрашивала неприятные ощущения, списывающиеся на усталость. Всё-таки день был суматошный. Да, какой-то дискомфорт ощущался в ногах, будто бы каждая из них жила своей жизнью. «Наверное, сбился каблук» - подумала Норвежская и посмотрела вокруг.
На противоположной стороне улицы находилась обувная мастерская. Взглянув на часы, Анна решительно перешла дорогу и вошла в помещение. Запах кожи, сапожного крема и ещё чего-то специфического ударил в нос. Сапожником неожиданно оказалась женщина. Подойдя к прилавку, она, поздоровавшись, вопросительно посмотрела на Анну. Сняв левый сапог, та протянула его женщине-сапожнику, виновато опустив глаза, указывая на каблук. Да, немного стоптался, но хорошо бы посмотреть и другой. Взяв в руки второй сапог, у женщины-сапожника округлились глаза, брови медленно поползли вверх, а рот от удивления приоткрылся.
                «Вы что, носите распарованные сапоги?»- спросила она.
                И только тут Анна с ужасом увидела, что сапоги были совсем разные и по высоте, и по полноте, и по форме. Общими были только цвет и каблук. Точнее его отсутствие. Анна начала судорожно, как плёнку в видеоплеере, отматывать события дня назад. Мотать пришлось долго. Перед глазами всплыли вчерашний вечер, Семён Борисович и маленькая подсобка. Руки под стульями нащупывают обувь. «А ведь там были не только мои сапоги!» - осенило Норвежскую. Быстрее звонить Семёну Борисовичу, он, наверное, уже в курсе.
                Через два дня перед самым новым годом на станции Пушкинская в центре зала многочисленным прохожим, спешащим к праздничному столу и привыкшим к любым неожиданностям, происходящим внутри столичного метро, предстала странная картина. Две прилично одетых женщины, наспех поздравив друг друга с наступающим праздником, без лишних слов, сняв каждая по одному сапогу, обменялись ими и, обувшись, разошлись.