Рига

                Рига.

   Что я   могу  сказать  о  Риге  плохого?  Сейчас,  в  начале    третьего   тысячелетия  и  21-го  века   от  Рождества   Христова,   можно  отзываться  о   Латвии   скверно.

  Что  дано,  то  и  принято.  Латыши   сами  заслужили  нашу  неприязнь  и   возмущение   не   только  моральным   преследованием  «неграждан»,  но  и   откровенными  демаршами   бывших  и    нынешних  нацистов.

  Однако  я  хочу   припомнить   несколько   иную    Ригу.   Город   один,  а  внутри   его  бывают  несколько  слоёв,   разделов  и  даже   разломов.
Моя   Рига   начинается  с   базара.   Центральный   рижский    рынок   расположился  рядом   с   вокзалом.
Его  могучие   павильоны   воздвигнуты в   начале 20-го века.  К    тому  же  в   строительстве  некоторых   использованы  авиационные  ангары   времён   Первой   Мировой.

  Помнится   ещё   один   рынок,  затерявшийся   на  каменистых   просторах   латвийской   столицы.   Не  кануть   ему   в  забвение   оттого,  что  именуется   он   Чиекуркалнским.   По-русски   говоря,  язык  сломаешь,  пока  выговоришь.
Однако   «дядя   Лёша»,  то есть  Леонид   Георгиевич  Осипов,  двоюродный  брат  моей  мамы,  уроженец   Савинского    района   Ивановской  области,  успешно  произносил  корявое  название   торгового   предприятия.
Внутри  этого  торгового  предприятия  было   много  лавочек  с   разной  мелочью.
«Дядя   Лёша» /  я   лишь  недавно узнал,  что  на  самом  деле   зовут   его  дядя   Лёня/,   остался   в   Прибалтике   после  окончания   Великой   Отечественной  войны.   Приняв   участие   водителем   в  ликвидации   Восточно-Прусской   группировки  гитлеровцев,  насмотревшись  в  ходе   операции   на   обеспеченность   бюргеров  и   бауэров,  остался   потомок   измордованных   крестьян   Средней   России  на   берегах   Даугавы   навсегда.

  Многое   довелось  испытать   Леониду   Георгиевичу.   В   конце   40-х  по  чьему-то  навету   был  он   арестован  и   отправился  в   Сибирь.
Срок  отбывал   он   вначале  в   Красноярском   порту   грузчиком,  а   затем  на   строительстве   заполярной  железной  дороги    Норильск -  Дудинка.
В  1990-м   году  посещал   он  со  своей   второй  женой   Валентиной,   свою  родню  в   посёлке   Савино  и   городе   Коврове.
Подумывал  дядя   Лёша   упокоиться  в   родных   местах,  но так  и   не   решился   покинуть  свой  старый   тёплый  дом,  под  окнами   которого   день  и  ночь   грохотали  и   звенели   трамваи.

  Рижские   трамваи.   О   них   стоило  бы  повести   особый   разговор,   но  самое  главное  для  меня -  успеть   поведать  о  своих  родных,  живших  и,  надеюсь,  ещё  и   поныне   живущих  в   Риге.
Тётя   Валя,  пережившая   в   детстве   блокаду,  была,  подобно  супругу,  большой  труженицей.
Помню   дачу  Осиповых,   сложенную   из  кирпича,  находящуюся  в  дачном  районе   Дарзиня.

  Как  звенят  латышские   топонимы, а  также   имена: Дарзиня, Дзинтари,   Курземе,   Резекне.
Хороши   латвийские   поэты.   Имант  Зиедонис,   Имант   Аузинь,  Александр   Чак  и   Марис   Чаклайс.
Латвия  была   странной   областью   Советского   Союза.  Есть  у   писателя   Виктора   Лихоносова    роман   о  его  родном   Краснодаре,   который   он   назвал  «Наш   маленький   Париж».
Однако  мне  и   многим   другим   русским   людям,  хоть  немного  знакомым   с   бывшей   столицей   Ливонского   Ордена,  малым   нашим   «Парижем»  представлялась  именно   Рига.
Чего   стоит  лишь  название  бульвара  в   самом   центре   Риги -  Падомью.
Под  липами,  растущими   по  берегам  канала,  плавали   черные   лебеди.  Улицы,  замощённые   брусчаткой,   сходятся   к    центральной   соборной  площади.   Европа,  да  и   только.

  Ригу  я   посещал  4   раза.   Первую   поездку   соверши  я  на   пятом   году   своей  жизни.  Впрочем,  по  отношению   к  такому   мальцу,  довольно  странно   звучит   словосочетание   «я  совершил   поездку».
Навещали   своих   родных,   проживающих   в  далёкой   и   почти   чужой   «провинции   у   моря»   мой   дедушка    Григорий   Иванович   Серёгин   и   моя  мама.
Я  же  всего-навсего   сопровождал  их,  будучи   своеобразным  довеском   или   привеском.
Тот  первый   вояж   помнится   смутно.  В   памяти  всплывают   лишь   движущиеся   фигуры  за   стеклом   витрины   «Детского  мира»,  представляющие   персонажей  сказки   Корнея  Ивановича   Чуковского  «Доктор   Айболит».

  После   того   детского  путешествия   было  ещё  три  поездки.  Перечислю  по  порядку.
1982 -  путешествие  с   мамой.
Во  время  поездки  разговорились  с  пожилой   русской  женщиной,   у  которой   тоже   родня  проживала  в  Риге. 
Много   чего  рассказывала  она  об  этом  республиканском  центре.   Почему-то  запомнилась   острая   критика  аморальности   латышей.
Хотя  в   России  тоже  было  далеко  не  всё   радужно  и   светло  в   отношении   нравственности,  но   всё  же   до   Запада,  к   счастью,   было  ещё   далеко.
В   частности,   когда   речь  зашла   о  низкой  рождаемости  в   Латвии,  попутчица   сказала: «Разве  дети  во   рту  зачинаются?».

  1984 -  странствие  с  моей  любимой  девушкой   Тамарой   Касаткиной.
В   дорогу  мы  с  Томой  взяли  бутылку  крепкого  вишнёвого   вина  «Рубин»   венгерского   производства.  В  соседях  по  плацкарту  у  нас  оказались  латыши -  семейная  пара   среднего  возраста.
Долго  мы  говорили  с   ними,  выпивая  и  закусывая   чипсами.
Латыши,  да  и  мы  поругивали   Советскую  власть.   Что греха   таить,  всем  хотелось,  если  не  комфорта, то  хотя  бы   небольшого  удобства.
Латыш   сказал,  что  в    Риге  не  так  злобно  относятся   к  русским,  как  в  Литве  или   Эстонии.   Не  знаю,  не  бывал.
К   сожалению,  вскоре   после   поездки  мы   почему-то  поругались  с  Тамарой.  И  пошла   моя  жизнь   сикось-накось.
А  знак  был  даден   ещё  в   Риге.  Только   приехали  мы  в   Ригу,   как  сразу  же  захотели  пойти  на   рынок.  Ходили,  ходили   по  торговому   заведению,  да  и   потерялись. 
Смотрю   туда  сюда,  нет  моей   милой.   Народу  полно,  обратиться  не  к  кому,  всё  ж  таки  зарубежье,  хоть  и   ближнее.   Впрочем,   тогда   ни  границы,  ни  таможни  не  было.
Слава   Богу,  отыскались мы   быстро.   Теперь  уж  и  не  помню,   кто   первый  нашёлся.

  1988  - совершили  мы  тур  с  моей  первой  женой  Татьяной  Жуковой /Антоновой/.
…Итак,  Рига.  В  самом  центре   почти  700  тысячного   поселения   расположены  два   старинных  здания,  к   которым  сходятся   искривлённые  улочки.
Собор  Святого   Петра  с   высокой  готической  колокольней,  на  шпиле  которой  установлен   флюгер  в  виде   петушка.
Неподалеку   виден   Домский  собор  с  его  великолепным   и   поистине   Божественно   поющим  органом.
Напротив   величественного  Домского   собора   стоит   ратуша.
Сохранились  фотографии:  мы  с мамой  на   Рижском  взморье,   мы  с  милой   Томой   на   Соборной  площади,  мы  с  женой    Татьяной  в   фотоателье  у   Людмилы,  дочери   дяди   Лёши,/  она   была  фотографом-профессионалом/.

  В  дачном  посёлке   Дарзиня   совершенно  не   наблюдалось  деревянных  строений, в  отличие   от  наших   среднерусских   садовых  товариществ,  где  домишки   порой   сколочены  «абы   как».
Всякий  из  рижских  садоводов  стремился   соорудить   что-то   хотя  бы  слегка   монументальное,   прочное,  основательное.
Домики  и   целые   маленькие   коттеджи,  сложенные   из   красного,   белого,  а,  возможно,  даже  из  жёлтого   шамотного   кирпича,   радовали   глаз.
Особнячки,  аккуратно   слепленные   из  бутового   камня   и  даже   из   булыжника,   чем-то  грели  душу.
Оказывается,   посторонний   честный  достаток   вселяет  в  нас  не   только   лёгкую  зависть,  но  некую  слабую   уверенность.
В   то советское   социалистическое  время   в   Прибалтике   процветала   торговля   тюльпанами.
Латыши,   литовцы,  и,  возможно,  эстонцы,  успешно   реализовывали   луковицы   тюльпанов,   гладиолусов   и   других   садовых   декоративных   культур.   
Латвия   была   чем-то  подобна   нашей   отечественной   Голландии.

  Занимались  цветоводством  и    наши  родственники.   Дачный   домик   Осиповых   стоял  на   берегу   небольшого   водоёма,   из  которого   воду   для  полива   садовых   деревьев  и  плантаций   тюльпанов,  расположенных   на   террасах,  могли   качать  два  насоса:  один  с  электроприводом,  а   другой  с   бензиновым   двигателем.
Даже   на крыше   гаража   умудрялся   дядя   Лёша    выращивать   огурцы.   Из  яблок  и   смородины   делали   они  лёгкое   вино,  очень  вкусное.
Прибыль   от  продажи  тюльпанов   была   ощутимой,   поэтому  дядя   Лёша    смог   в  нелёгкие   80-е   приобрести  автомобиль  не  только себе,   но  и   любимому   внуку   Эдгару.
У  Леонида   Григорьевича   было  3   дочери.  Первая,  звавшаяся   Алевтиной,  уже   умерла,  чему   немало  способствовала   пагубная   страсть   русских   людей  к  бражному   питию.
Другие   дочки   дяди   Лёши   жили   и   здравствовали.   Звали  их   Люда   и   Галя.  Впрочем,  что я   говорю.  И   сейчас   зовут.

  Помню,  как  в   1982   году   во  время   моего   первого  приезда  в  столицу   Латвии,  мы  с мамой  первейшим  делом   зашли   в   гости  к   Гале.
С   собой  у  нас  была  бутылка   хорошего  молдавского   коньяка   «Белый   аист»,  закусывать  который   пришлось   попросту   солёными   огурцами.
«Гражданского   мужа»    Галины   звали   Сергеем,  зато   незаконного  супруга   Людмилы    именовали   Астридом.   Последний  был  по   национальности   латыш. 
Он   где-то работал,  а   подрабатывал   созданием   живописных   копий  с  известных   картин   великих  мастеров.
На  стене   в  комнате  Людмилы  висела   превосходная  копия  с  картины  «Гусар»   французского   художника   Теодора   Жерико.
Сын  Людмилы   Леонидовны   Эдгар  был,  как   говорится,   чистокровный  «природный»   русак,   но  имя   ему  дали   западное,   европейское.
Хочется  думать,  что  имя   было дадено  в  честь  великого  американского   поэта  и   основоположника  фантастики,  а  не  с  целью  адаптации  в  иноплеменном   обществе.

  Славились  в   советские  времена  Рижский   зоопарк  и  ещё,  как  это  ни  удивительно,  место  вечного  упокоения,  то  есть  кладбище.
На  главном  рижском   некрополе  видел  я   могилу   великого  поэта   Яна   Райниса  с  памятником   из  розового   гранита.
На  простых  же   могильных  холмиках   стояли   строгие   кресты.  Дорожки   вокруг   усыпальницы   были   посыпаны   жёлтым  и   розовым  песочком.
К  тому   же   едва  ли   не у   каждого   могильного  бугорка   рос   вечнозелёный   кипарис.  Или   туя?
Были  на   кладбище  и   братские   могилы  времён   войны.
Климат   в   Прибалтике,   как   известно,  довольно   мягкий,  поэтому   некоторые   садоводы   умудрялись  выращивать  в  садах   зелёный   виноград.
Впрочем,   вино  в   Латвии   делали   из   яблок  и   прочих   плодов,  собранных  с  деревьев  и  кустарников.   В   России    повсюду   продавало   яблочное   лёгкое  вино  «Абол».

  Помню,  как   поражала  нас  чистота  на  улицах   Риги.   Иду   как-то  по одной  из   главных  улиц,  ем  мороженое.  Лакомство   кончается,  а  уже  думаю,  куда  девать  обёртку.
На   тротуаре  ни  соринки,  чуть  ли  ни  пылинки,  а   урн   не  видно.  Куда  же   рижане  отходы  девают?
Смотрел  я  во  все  глаза  и  стороны  и   не  вдруг   обнаружил  на  стенах  домов  прикреплённые   маленькие  мусоросборники.   Такие  же   вместилища   для  использованных  билетов   крепятся  у  нас   позади  троллейбусов.
Однако  наши   пассажиры  редко  пользовались   пластмассовыми  кармашками,  в  Риге   же  туда   помещали  окурки,   пачки   из-под   сигарет,  горелые  спички  и    тому  подобный  мелкий  мусор.

  В  1982  году  мы  с   мамой,  прогуливаясь  по  столице  Латвии,   проголодались.  Зайдя  в   столовую,  взяли   комплексный   обед:  борщ,  котлету  с   рожками,   компот  с  булочкой.
Съел  я   «первое», а  над  «вторым»  призадумался.  Как  же  быть.  В  России   просто  взял  ложку  и   ну  наворачивать.  А  в   Риге   как  же?  Какая   никакая,  а   всё  же  Европа. 
Погрузился  в  неглубокое   раздумье,  и   всё  же  вижу,  как   напротив  наслаждается   пищей   пожилой   мужичок   латышской  нации.
Тоже   одолел   тарелку   борща  и    приготовился   вкусить  скользкие   рожки.   Недолго  думая,  в   отличие  от   меня,   схватил   ложку  и   давай   уплетать  котлету  с  гарниром.  Воспоследовал  ему  и   я.

   Не   помню,  в   какой  из  своих  туров   я   стал   переходить  дорогу  не   то, чтобы  на   красный   свет,   но   просто  хотел   проскочить   между  стоящих в   ожидании   разрешающего  сигнала  легковых   авто.
На   всю   улица   раздался   гром.   Это  по   мегафону   представитель   латышского   правопорядка   покрыл   меня   по свойски.  Я   понял,   что  он   меня   ругает,  но  не   разобрал.

   В   одну  из  своих   поездок  стал  я   «спекулянтом»,  или,  говоря   по-нынешнему,  «коммерсантом»,  предпринимателем.
Совершил  я  осенью  1984  года   одноразовый   «челночный»  рейс.  Впрочем,  «челноками»   стали  звать  в  90-е  торгашей,   снующих  туда  и  сюда.
В  1984  году  и  ранее   предметом   моды  и  частицей  острого   дефицита   стали  обычные   мужские   помочи  или   подтяжки.
Нехватка  этого   важного   и  довольно  простого  приспособления  для   поддержания   брюк  в  должной  мере,  вызывала   ажиотаж.
В  Центральной   России в   магазинах   одежды  и   галантерейных  секциях   универмагов   этих  полосок   ткани  с   резинками  и   стальными   защёлками   не   наблюдалось,  но  зато  в   Риге…
Прохаживаясь   вместе  с   Тамарой   по  ухоженным   рижским  улицам,  заглядывая  и   захаживая  в  универмаги,  обратил  я  внимание  на  обилие  тех  самых  «помочей»,   широких,  с   яркой  расцветкой,   свободно  лежавших  на  самих   прилавках,  а   отнюдь  не   под  ними.
Сразу   же   осенила   меня  коммерчески   окрашенная   мыслишка -  а  что  если   закупить   целую  «партию»  этих  удивительно   ценных  приспособлений.
- Надо  бы   приобрести -  думалось  мне -  несколько  десятков   необходимых   бирюлек   не   только  для  себя и  не  ради   родных,  друзей  и знакомых,  но с   целью  продажи  в   своём   городе   по  двойной   цене.

   Тогда,  за   год   перед   началом   «перестройки»,  это  деяние   называлось  спекуляцией,  как  о  том  и   оповестила  меня  одна  милейшая   гражданка  в   одном   из  магазинов   уже  моего   города.
Гражданкой   называю   её  потому,  что  такой   нелегальный   барышник,  как   я,  для  неё,  конечно  же,  не   товарищ. 
Однако  снова   вернёмся  в   Ригу.   «Работницы   прилавка» в   городе  на   Даугаве   не  очень-то   радужно  и   радушно   улыбались  мне,  узнав  о  моих   потребительских   запросах.

  Всё-таки   Латвия   была  ещё   отчасти   Советской  и   немного   социалистической.
Потому   труженицы   торговли  не   сразу  соглашались  продавать  мне  в  один  раз  и   в   «одни  руки»  по  20,  а  то  и   40   предметов  мужского обихода.
Кто-то  из   продавщиц  догадывался  о  моих  недалеко,  но всё  же   идущих  замыслах.
Пришлось  покупать  товар  «мельчайшим  оптом»  по  10-15  штучек  из  одних  рук  в   другие,  то  есть в  мои.
Около  сотни   дефицитных  побрякушек   удалось  мне   «затарить»  в   ставший  многострадальным   чемодан.
Пластмассовая  молния   лопнула  сразу  же,  как  только  я   попытался  приподнять свой  баул.
Предметы   ширпотреба   удалось  довезти  до  родного  города  в  целости  и   сохранности.

   А  ведь  мог  бы  я  в  начале   поездки  остаться  нищим,  совершенно  безденежным. Как-то  во  время  поездки  в   трамвае  я  залез   в  карман.  В  свой  конечно  же,  а   не  в   чей-то  иной.   Итак,  запустив   руку  в  карман,  я   не  обнаружил  там  ничего.   Ровным   или   неровным   счётом,  но  из   денежных  знаков,   тугой   пачкой  лежащих  в  кармане,  не   было  ни  одной  бумажки.
Я   привстал.  Руки  мои  тряслись.  Глаза   шарили  по  полу  и   потолку.
Вдруг   послышался   голос,   пронизанный   сильным   прибалтийским  акцентом: «Если   ищешь  деньги,  то  они   там»
Стоящий  рядом  со   мной  латыш   спокойно и    серьёзно  указывал  на   чемодан,   стоящий  рядом  с  моей  ногой.   На   коричневом   дерматине   лежала   моя   пачка.  Самой   верхней   бумажкой  была  сотенная.  Мне  повезло.  Я   восторженно   стал  благодарить  своего  незнакомого   попутчика. 

  Итак, я   прибыл  в   свой   город.  Началась   реализация  товара.  Потихоньку  и    полегоньку.  У  одного  из   настоящих   «фарцовщиков»   научился  я  тактике   сбывания   «с  рук».
Осторожно  проходя   мимо   встречного,  я  полушёпотом   говорил  ему: «Подтяжки   надо?»
Прохожий,  как   правило,  сразу  же  проявлял  интерес,  поскольку   принадлежности  к   штанам   были  в   большом  недостатке.   
Конечно,  дело  это  было  рискованным,  поскольку  в   то  время,  именуемое  теперь  «застойным»,  за   независимую  торговлю   могли  не  только   оштрафовать,  но  и   «привлечь».
Оставшиеся  30  модных   вещичек   сбыл  я  оптом   водителю   грузовика,  который   был  уверен,  что  «сбросит»  их   солдатам   стройбата    по  ещё   большей   цене.
Конечно,   можно  было  бы  продолжать   мой  «бизнес»  и  дальше,   поскольку  в  связи  с   неритмичностью  труда  у  меня  было  много  отгулов.
Я  был  холост,  и   потому   вполне   мог  «мотаться»  в   столицу   Латвии   каждый  месяц. 

  Однако я  всё  же   сумел  «на  корню»   задавить   свою  предпринимательскую  «похоть»   и   выбросил  из  головы  мысли  о  скорой   неправедной  наживе.

   В   1988  году,  в  самый   разгар   «перестройки»,   приехали  мы  с женой Татьяной в   Латвию.  Как   всегда,  бродили  по  улицам   и   магазинам.  Однажды   услышал   обрывок  разговора   двух   латышей  о  том,   что в   Тамбове  случилось  нападение  на   отделение   милиции.

  Заметив,  что я   распустил   уши,  один из  коренных    прибалтийцев   залопотал   что-то  вполголоса  и   беседа  прекратилась.
Какие   трусоватые.   А  ведь  на  дворе   пылала   гласность.   Почти  всё  можно  было  говорить,  болтать,  трепаться…

   И  всё   же  эти   пожилые  господа,  напуганные   товарищами   до  мозга  костей,   тряслись, чтоб  не  забрали   куда-нибудь  в   местную   Лубянку.
Уже   почти  20  лет,  как   Латвия   независима.   Русских  прижимают  в  ней   и   плотно  и   крепко.  Усложнились  не  только  возможность   поездки,  но  и  переписка  с  родными,  оставшимися  в  «ближнем  зарубежье».

                1/4/ 2008.