Письма прошедшего времени. Сорок первое

Дорогой, Котёнок, здарово! Или здорово? Замечательно вообщем, что ты есть, что ешь, и собираешься есть долго-предолго, счастливо-пресчастливо. А пока, слушай ещё одну историю про время

Старательная Ирка

   Не секрет, что в маленьких городах живут люди, как правило, небольшие. Великаны обитают не там. Они уезжают, покидают, бегут, протискиваясь в маленькие подворотни, улепётывают из аккуратных домиков детства. Маленькие города не для них. Неясно лишь, как и когда это происходит. Или люди сначала становятся большими, а потом уезжают, или они вырастают потом, и именно потому, что уехали. Между нами, Котёнок, до конца не известно даже то, что это такое - большие люди.

   Sex 13 лет… Секс 14, 18… Такой разброс. Далее: познакомлюсь с мальчиком 12-14 лет, звонить на аську. На этом месте запись, увы, обрывалась, и координат оставлено не было. Потом ещё: секс - 15 лет, звоните, номер телефона… И рисунки… Слова, известные с детства… Наконец вечная, возрастом с жизнь, рифма: Света - королева миньета…      

   Ирка с удивлением разглядывала надписи, сделанные на детской площадке несмываемой ничем чёрной, похожей на уголь, краской. Тридцать лет сожгла жизнь, а мало что изменилось. Пожалуй, стало откровеннее. Но это, быть может, к лучшему. А, вот... номера теперь оставляют семизначные.

   Её всегда интересовало, чем пишут эти надписи. Это же не фломастер, не масляная краска, не чернила - те не водостойки. И что случится, если позвонить? Кто ответит на том конце? Дядя милиционер, хитроумно расставивший ловушку для педофила, или жертва «добрых» одноклассников? А может, на самом деле, пробуждающиеся гормоны снесли писавшему мозг?

   На автопилоте, Ирка достала из кармана пальто мобильный, набрала первый, попавшийся на глаза номер. Телефон завис, раздумывая, и через паузу выдал гулким колоколом: абонент недоступен. Облом. И эту тайну, похоже, придётся унести в могилу.

   Вздохнула, обойдя лужу, пристроилась на качелях. Высокие, на цепях. Она любила такие с детства. Иркино лицо то отражалось в мутной, глиняной воде, то взлетало к синему, зябкому у края горизонта, как кожа залежалого цыплёнка, ноябрьскому небу. Р-р-раз, ещё!.. Движение делало дыхание ритмичным, ровным. Дрожь, бившая её, уходила прочь, и Ирка успокаивалась.

    На разговор с сыном решалась долго, больше месяца, и, если бы не друзья, так бы и не решилась. Смысла в нём не видела. Что ни скажешь – лишнее и ей в вину. Ведь выходит она оговаривает. Она, человек, не сумевший построить жизнь, существо без денег, не способный ни к чему пустодом. О, справедливость! Мысли о тебе тяжки, неподъёмны. Ты разрываешь сердце, не склеить, нарываешь вулканом, стекаешь лавой гнева, застываешь холодным туфом одиночества.

   Но молчать, молчать дальше, могла. И что же? Ничего. Глеб выслушал, обнял, сказал: мама, не волнуйся, ты у меня главный человек в жизни, - и ушёл. Таскать ли железки, учиться ли боксу, чтобы бить другим людям лицо? Выходит, возникла у него другая, своя, помимо иркиной жизнь, в которой приоритеты мамы может и важны, но не первостепенны. Когда это успело случиться? Как быстро!

   Ирка осталась одна. Маленькая, в ненужно большой, с зелёными стенами и старыми, ещё советскими обоями квартире, где потолок, пол, стены, шептали ей о прошлом, мешая в этом рассказе будущее с настоящим, не деля и не делая между ними разницы. Ирку  заколотила-затрясла тоска недоговорённости. Очень хотелось выреветься, выговориться, вырваться. Она же вынашивала и рожала свою боль годами. Горе несло её сквозь преграды. Вдруг - р-раз, чик, и нет чирья? Как кесарево: если сама сволочь или есть кормилица, через полчаса после наркоза можно курить? Но нет…

   Папа, папочка, ты где? Мама… Мама забралась, как улитка в болезни и старость... Взрослый сын. Когда, как?.. Глеб, Глебушка, малёк… Р-раз - и большой! Мама, за интернет заплачу сам. В школе не обедает, гад. Экономит. И ей - ни свернутся калачиком, ни притвориться крошкой, стоит над обрывом, внизу холод. Опереться не на кого. Идти - надо. Зачем? Внутри пустота, будто между ногами и головой кто-то выбил стул и теперь эти части тела болтаются каждая сама по себе, не связанные друг с другом. Была человеком, стала мульт, кролик Роджер или его роджериха. Начиналось же всё обыкновенно, как принято у всех, с радости...

...

 - Яаа-а! Яаа-а! Ух-ух!– кричал, пыхтел, ворочался маленький розовый комочек, обдавая окружающих счастьем.

 - По-моему, она Ирка,– взрывая все достигнутые ранее договорённости, сказал папа, и имя Ядвига с тех пор упоминалось лишь в семейных хрониках мамой или в редкие в минуты драм и конфликтов.

   Ирка росла упругим, энергичным младенцем. Огромными серыми глазами следила за миром, который, стекая внутрь души, сквозь чёрные ямочки зрачков наполнял её какой-то совершенно не вообразимой радостью. Ирку распирало от желания обнять и объять вселенную. Сейчас же, в эту минуту-мгновение-секунду - немедленно и сильно-пресильно. Так, чтобы мир вздрогнул, закоротил, взорвался, рассыпался фейерверком из искр и света. Ей казалось, понятно неосознанно, что мир - это и есть свет. Детство летело вперёд бригантиной, чайным клипером, белым, как снег, альбатросом.
 
   Ирку любили родители, обожали соседи по коммуналке. Когда ей исполнилось три года и маленький хвостик, они переехали в свою первую отдельную, огромно-трёхкомнатную, аж пятидесятивосьмиметровую квартиру. Вечно благоухающая ромашкой, экс-соседка Каролина Язеповна в тот знаменательный день тайком передала для неё матери образ девы Марии: «Матка боска Ченстоховска хранит девочку, а ты люби её!» А сосед-алкоголик помог затащить папе на четвёртый этаж диван. Потом взял Ирку на руки, посадил на плечи, подошёл к окну и говорит: Живи, дочка! Хорошо живи! Может, когда вырастешь, уже и водки проклятущей в магазинах не будет, а будут там давать счастье, много и без ограничений в одни руки. А прямо от нашей станции, что из твоего окна рукой подать, скорые поезда умчат юный народ до самого Байконура и дальше, от Байконура до Тихого океана, а то и  совсем на Луну. Вырастешь, сядешь в поезд, и уже из космоса, глядя на прозрачный голубой шарик, скажешь: «Спасибо, дядя Костя, что нёс этот тяжёлый диван,- и помашешь рукой,- мне, Ирка, большего не надо». Может, и не так говорил дядя Костя, она не помнила, в память врезалось, что говорил он много, смешно и умно. Папа дал ему трёшку и долго, до самого утра, пел пъяный Костя под окном песню из кинофильма «Неуловимые мстители»: «Если снова над миром грянет гром, небо вспыхнет огнём, Вы нам только шепните, мы на помощь придём...» - пока не приехали милиционеры и не забрали его в вытрезвитель...

   В распахнутое окно врывался шальной запах сирени, мама с папой целовались на кухне. По соседству, на станции, мерно тикали колёсами поезда и металлический голос диспетчера отдавал в ночи, понятные только ему одному, отрывистые и таинственные команды.

продолжение следует...

крепко ца, непременно твой, д.Вадим