КИРИ - КУРИ

Живёшь, живёшь, потом умрёшь. Как хорошо. Прекрасный мир пуст и стерилен. Если б знать, где упасть… Эх, ма! Забудем вопли восклицаний. Не тот страшен, кто рядом, а тот, что далече. И захотелось мне вдруг отдаться во власть  неизбывной тоске. Но тоске не простой, а сложносочинённой, с мраморным напылением. Да где   ж такую сыщешь? Мрак кругом. Волонтёры смерти расхаживают в парусиновых тогах. Им всё по херу. Славные, должно быть, ребята.  Таких раз, два и обчёлся. Ну, это ещё как сказать. Я вот давеча пошёл в лавочку. За снедью. Иду  и пою, поскольку дурней нема. Гляжу, подымается медленно… Опять не то. Не те рельсы. Всё качается и дрожит, как верба, отданная под суд за взяточничество. Лиственные взятки. Не помните? Ну, как же. Знатный был процесс. Засудили бабу. Вербу, в смысле. Сглупила маненько. Сламу на гурт не подкинула. И пропало дерево. Растворилось во временном тумане. Чтобы  речь моя засквозила по неписаным законам оставленных нам в чудное назидание Дьяволоидом Беркутовым, нужно лишь… Потом я скажу, что нужно.  О господине Беркутове долго распространяться не буду. Он мёртв и подпадает под 6 глухих и невнятных категорий. Одна их этих категорий, по счёту пятая, обладает невидимым статусом. Что это такое? Мне нетрудно и пояснить. Представьте невидимый апельсин. Трудно? А что не трудно? Не трудно только чинарики стрелять у пивных, да кота таскать за хер. Но не об этом мой рассказ. И вот неизвестно откуда, возникла предо мной дивная козлоногая бучительница, и, жутко приосанившись на манер Римского Корсакова,  и говорит вдруг. У меня, говорит, есть сад полный невидимых апельсиновых деревьев. Я оторопел. Думаю, врёт, шельма. Вгляделся пристальней. Вроде не врёт. А бучительница не будь дурой, сморкнулась на учёный манер, не до хорошего, видать, и давай плести кружева словесного мусора. Мусора, надо отдать должное, высшего сорта. Плетёт, плетёт, поплёвывая по сторонам, чиста как простыни девственниц, но чувствую, гибну, гибну я в тенётах козлоногих. Читатель, если хочешь, чтоб я сочинял дальше, откинься на козлиные валики своего голимого диванчика и застынь в нервном напряжении такого сорта, что не оставляет желать лучшего, поскольку лучшее, есть непримиримый, спонтанный враг Римского Корсакова и Парижской Коммуны. Отдайся во власть муторных минут и жди. Желательно, чтобы минуты были с мраморным напылением. Если не достанешь таких, сгодятся и обычные. Читатель застынет от ужаса, если я захочу этого, но я кроток, и не хочу уменьшать процент людей, заходящих на мой сайт. Мне это невыгодно. Дело вовсе не в том, выгодны или невыгодны мне подобные мероприятия. Я не папа Карло и не предводитель Буратин, а собиратель и классификатор леденящих душу историй. Истории которые я знаю, разумеется, в некотором смысле страшны, но я воспитанный  на кошмарах Эдгара По, нахожусь в ослепительном и  беспримерном удалении от простыней девственниц и тому подобных псевдонаучных конгломератов века, цена которым, - грош в базарный день. Если засучить невидимые рукава, хорошенько  поднатужиться, не вступая в дивный сговор с постыдным племенем  ещё не родившихся негодяев любви, весело расхаживающих по ступенькам омерзительных пленумов века, а затем, подпоясавшись кашемировым платком Клеопатры, а такая Клеопатра, уверен, найдётся. Уступая моим беспринципным просьбам, на  царственных  коленях изрытых оспой, продукт Египта приползёт к заветному лукоморью - тракту, трактористы не в счёт, потом поясню почему. Что же это будет, Граждане? Будет нечто среднее, между гражданской войной и поползновениями абстрактных валютчиков, испокон века промышляющих исключительно в атмосфере высокого вакуума. Боже, войди в положение человека, не видевшего ничего светлого на тропинах бытия. Если у тебя есть деньги, пошли мне по почте пять дубов, как говорили во времена московской джазовой биржи. За это я сочиню такое, что пыль перестанет быть пылью, дворники с лопатами застынут в ужасе, а кровавые пушкинские мальчики отрекутся от старого мира. Хотя на дворе ноябрь, а не март, но блудливые коты уже нежатся. Они предвидят грядущие стрелки с блистательными воровайками, одетыми в гранитные тужурки, но именно им ясен гнусный разворот тлетворных событий. Тихо как в трансильванской конюшне во время обеденного чаепития, Не удивляйтесь приведённому примеру. Существует и такое. С трудом, но существует. Раз уж мы входим в мир унынья, мы должны быть готовы к любым неприятностям.
Ромашки спрятались, поникли лютики. С уличного плаката на меня уставился нетопырь. Он лезет ко мне в душу. И уже почти приник к оболочке. Смотри в Интернете. Андрей Товмасян Акрибист. «Души и их оболочки» Никто не даст нам избавленья. Ни бог и не царь. Герои вымерли. Нить моего беспринципного сочиненья стала напоминать траурный перевязочный бинт. Не до хорошего. В саду не горит костёр рябины красной. Сдаётся, - мир прекратился, хотя на самом деле, это не так. Что делать! Даже глубоко уважаемая мной с беспечального детства, всесильная и всезнающая  Ирина Прохорова, бессильна объяснить что – либо, и молчит. Поникла гордой головой. Если светоч знания горячо любимый нардом, застыл в мрачном раздумьи, значит, дело - дрянь. В смысле, не настоящая дрянь, а просто по чудной сторонке пронёсся запах керосина и вербальные колыхания воздушного бисквита представляются неуместными. Жизнь не машет своим ласковым опахалом. Трамваи общества паразитов, унылы, обесточены и застыли в глумливом ожиданье. И нет иного счастья, как погрузиться в чащи пусторослей. Но прежде чем сделать это, нужно хорошенько подумать. Прежде всего, подумать, как это сделать, когда это сделать, и  где это сделать. Предвидя страшные уроны и бедствия, которые несёт с собой этот безумный проект, желательно запастись клочком ваты обмазанной илом. Ил предпочтительно брать и собирать на душистых берегах Яузы. Яузский ил действует на окружающие предметы молниеносно и разрушительно, но основное его достоинство, он действует бесконтактно, хотя и избирательно.      
Рассеялись оползни века. Запричитали двуногие бестолочи. Из непредставимого собора вышел гигант под руку с картавыми, неправильно подстриженными василисками. Хочу заметить, василиски тут не причём. Долой унынья вышиванье. Простирая костлявые стопы в сторону Ржевского вокзала, на зло разнузданной клике исследователей полуобморочных состояний, да польётся моя безумная проза, ввергая всех встретившихся на пути в пучины смертельных недомоганий, но и вместе с тем учтиво и любезно приглашая на чай, либо на фривольный сабантуй в безрадостные беседки разрушенного разума. Ни слова о разуме. Запрет. Кири – кури! С этим не совсем уместным восклицанием, выходим на утлые перекрестки судьбы, потому как промедление напоминает великую Ассуанскую плотину. Миг, и разрушится. Не играй с водой и тому подобными мокрыми предметами! В осенний день, играя радужным кастетом, по одной из улиц Путивля, города в значительной степени воспетого скромным талантом Билля Белоцерковского. С этой секунды - ни слова. Запрет. Кири - кури!  Так вот. Избегая приставаний падших, но, очень не плохо прикинутых красоток, а Путивль издавна славится прикинутыми красавицами, по улице залитой нереальным и безнравственным светом Сириуса, в этом сочинении, Господа, безнравственно не только каждое предложение или неясный намёк на таковое, но даже и точки. Не удивляйтесь этому. На механических костылях с изломом в чахоточной груди, без тени  апломба, грустно помалкивая, передвигался друг и сподвижник Циолковского. Не грусти, друг! Ни слова. Кири – кури! - юноша в светлых базедовых очках, оставляющих желать лучшего. Знак ГТО на груди у него, больше не знаю о нём ничего. Ни слова о Маршаке. Запрет. Кири - кури! Как же так, спросите Вы? Что за Сириус такой? Э - э – э! Много будешь знать, состаришься. Несколько слов о геронтофилии. С давних пор светлые умы человечества, искалеченные силами неправды и потусторонними реакционерами, сталкивались и пасовали перед одной безумной штукенцией, имеющей далеко не последнее отношение  к творчеству  Жан – Жака Руссо. Безобразия, творимые Руссо, напоминают бейсбольную биту, которой орудовали в 30 годы итальянские гангстеры, но эти безобразия, гораздо опаснее, чем бита и намного страшнее, чем ужас сироты, внезапно застигнутой ураганом Сэнди. Блажен, кто введёт в песнь имя. Интересно, что бы сказала Ирина Прохорова, прочитав хотя бы часть этой прозы? Должен предупредить. Если уважаемая сотрудница СМИ, с дивной лёгкостью умеющая объяснять, что хорошо и что плохо, мне не позвонит – я умру. А если позвонит, тоже умру. Но уже от счастья. Смею заметить, что никакого счастья на свете нет. Пушкин говорил, зато, мол, есть покой и воля. Но эти слова относятся к пережиткам 19 века. Века ужасных сердец и безнравственности.

Андрей Товмасян Акрибист

6 Ноября  2012 года