Прощание с Братьями

Честное слово, я давно хотел написать о них. Но было недосуг. Аркадий ушел в далеком 1991-м. Борис уже десять лет не выпускал новых книг. Казалось, что рассказ о них можно отложить на потом, всегда находились более актуальные и злободневные темы. Наконец, откладывать стало некуда. 19 ноября Борис Натанович умер.

____

Стругацкие начали писать в конце 50-х, когда Советский Союз, казалось, оживал после ледяного плена сталинизма. Молодые интеллектуалы тех лет разительно отличались от классических диссидентов 70-х и 80-х. Они всей душой верили в идеалы Революции и грядущий коммунизм, вновь открыв для себя героическую романтику Октября и Гражданской войны. Они презирали закосневшую и тупую кремлевскую бюрократию, по локоть замаранную в крови сталинского террора. Их не влекли к себе рекламные витрины капитализма. Возможно, это было самое свободное и независимое поколение советских (по-настоящему СОВЕТСКИХ) людей. Возможно, и самое счастливое.

Их идеализм не был основан на теоретическом знании. Номенклатура по-прежнему подавляла независимую марксисткую мысль. Общеобязательный "марксизм-ленинизм" сведен был к догматической схоластике в лучших традициях Средневековья. Поэтому идеалы послесталинской молодежи были эмоциональными: они точно понимали, чего они НЕ хотят, но чего хотеть — им приходилось искать самим.

Так родился "мир Полудня" — образ идеального коммунистического общества из книг ранних Стругацких. Мир тепла и света, гармонии и творчества. Внешне это классическая советская фантастика той эпохи, лучший её образец. В официальной советской идеологии коммунизм играл роль рая для атеистов, недостижимого, абстрактного и слегка скучноватого. Стругацкие дали ему жизнь. В те же годы и о том же Ефремов написал свою "Туманность Андромеды", но если ефремовский роман — это, по существу, футурологический трактат, замаскированный под художественную прозу, то книги молодых Стругацких — настоящая литература. Их интересует не механизм общественного устройства, а живые люди. Каким будет человек эпохи коммунизма? Освободившись от нынешней грязи, мелочности, несовершенства — чем он займет пустующее место в своей душе?

Постепенно Стругацкие переросли тесные рамки краснознаменной "space opera". "Попытка к бегству" и "Трудно быть богом", действие которых происходит в том же "мире Полудня", читаются совершенно иначе: полдень сменяется если не ночью, то уж точно глухими сумерками. Герои их уже не "идеальные люди", а вполне реальные — со своим несовершенством, сомнениями, мучительными дилеммами... Герой "Попытки к бегству" — человек ХХ века, узник концлагеря, необъяснимым образом очутившийся в коммунистическом раю — выходит куда живей и полнокровней, чем наивные уроженцы Полудня. При столкновении с отсталостью и тиранией, он сразу понимает, с чем имеет дело. И в конце концов возвращается назад, в свой ад: "Кому он нужен, дезертир в коммунизм?" Герой "Трудно быть богом", земной резидент в феодально-фашистском мире, встретившись со зверством и мракобесием, под ударами страшных событий тоже выбирает "человеческое, слишком человеческое" — ответить ударом на удар, кровью на кровь.

Ради справедливости оговоримся: к этому моменту коммунистические фантики для Стругацких уже отчасти прикрывали "фигу в кармане": спустя много лет Борис Натанович признался, что "Трудно быть богом" писано о советских диссидентах, каждый из которых, сидя на кухне, воображал себя Руматой в окружении сил черной реакции. И в те годы этот месседж прочитывался вполне отчетливо. Но сила настоящей литературы состоит как раз в её способности ПЕРЕЖИТЬ сиюминутную "злобу дня". Сегодня мы читаем "Приключения Гулливера", не особо задумываясь над политической подкладкой свифтовской сатиры. Если автор действительно талантлив, он  не создает картонный театрик с безвольными марионетками, а отражает глубинные проблемы жизни человека и общества — и потому "на выходе" он всегда говорит больше, чем сам задумывал, а иногда даже и не то, что хотел. Так же и со Стругацкими: сегодня узкосатирические, "антисоветские" пассажи уже никому не интересны — а книги живут!  Значит, нам ценно что-то другое.

____

Герои Стругацких не примиряются с несправедливостью. Это еретики, "люди, которые хотят странного". Они всегда идут против течения, и даже если против них будет Гомеостатическое Мироздание во всей его необъятности — тем хуже для Мироздания!

Впрочем, не следует, думать, будто речь о ницшеанских сверхчеловеках, ведущих абстрактно-романтическую войну против всего-на-свете. Конечно, не без этого, как часто бывает в приключенческой беллетристике. Но в любой книге Стругацких всегда сокрыта моральная и философская проблема. Герои всегда стоят перед тяжелейшим выбором, и решение, которое они принимают, не обязательно лучшее. "Я не знаю, как изменять людей, — говорит писатель Банев, герой "Гадких лебедей", — если б я знал, я был бы не модным литератором, а великим педагогом или знаменитым психосоциологом... Писатель — это прибор, показывающий состояние общества, и лишь в ничтожной степени — орудие для изменения общества. История показывает, что общество изменяют не литературой, а реформами или пулеметами, а сейчас еще и наукой. Литература в лучшем случае показывает, в кого надо стрелять или что нуждается в изменении..." Не случайно "Гадкие лебеди" — книга не только о писателе, но и о педагогах.

Тема учительства вообще чрезвычайно важна для Стругацких. Общество надо менять, но как? В пулеметы они серьезно не верили, в реформы тоже. Показательно, что в романе "Град обреченный" три персонажа — нацист Гейгер, сталинист Воронин и либеральный диссидент Кацман — придя к власти, дружно превращаются в почти неотличимых бюро- технократов и "реалполитиков" ничтожнейшего толка. "Простой человек" тоже не вызывает симпатии: его удел, по Стругацким — в лучшем случае сытный паек и растительное благоденствие, в худшем — истерия да желание затоптать ногами кого-нибудь непохожего, а то и всё вместе взятое.

Что же остается? Учить. Воспитывать. Этой веры братья держались истово. Но и здесь не всё гладко. Вот "Гадкие лебеди". Загадочные мокрецы всего лишь учат детей, строят новый мир в умах и душах подрастающего поколения — а взамен получают иррациональную враждебность со стороны старого мира. В последней главе, правда, новый мир одерживает верх и является нам в солнечном свете, но... по позднему признанию Бориса Натановича, эту главу авторы дописали, чтобы обойти цензурные препоны. Да и в ней победа одерживается отнюдь не педагогическими средствами.

В последнем совместном романе "Отягощенные злом" Стругацкие предпринимают попытку воплотить "любимейшую, годами лелеемую идею Учителя с большой буквы". Мы встречаемся с Г. А. Носовым, великим педагогом, которого обожают ученики и (в отличие от малосимпатичных мокрецов) уважают сограждане. Несимпатичность здесь — удел "фловеров", неопрятных и и безалаберных, а в целом безвредных хиппанов. Но финал "педагогической поэмы" также безрадостен. Отчаявшись удержать толпу от расправы над "фловерами", Г. А. лично становится на их защиту и, как можно понять, погибает.

Это скорее тупик, чем путь. Вот парадокс: нет смысла менять мир, пока не изменишь людей. Но... нельзя изменить людей, не изменив мир. Ведь именно социальная ПРАКТИКА делает людей такими, каковы они есть. И потому волей-неволей герои Стругацких ОБРЕЧЕНЫ на конфликт с косностью социальной среды. И всё же конечный выбор их, пусть безнадежный, пусть иррациональный — не квиетическое смирение, а борьба. Не обязательно с мечом в руке, как  в случае дона Руматы. Герой "Миллиарда лет до конца света" Вечеровский не склоняет головы даже перед слепыми законами Мироздания, и в этом его победа. Рэдрик Шухарт из "Пикника на обочине" проносит живую человеческую душу сквозь всю мерзость окружающего мира. И это тоже победа. Здесь как раз тот случай, когда писательский талант выдает гораздо большую правду, чем хотелось бы самим авторам.

____

Братья еще не раз возвращались к миру Полудня, но с каждой книгой он выглядел всё менее гармоничным и желанным для жизни. Обитателей мира теперь наполняют страх и недоверие друг к другу. В последней книге "Волны гасят ветер" само коммунистическое человечество оказывается материалом для прогрессоров — таинственных Странников. Последние книги Стругацких вообще наполнены тревогой и пессимизмом. Однако их эмоциональный коммунизм, вера в справедливое общество выгорели не дотла. В 1990 году братья писали:

"Идея коммунизма не только претерпевает кризис, она попросту рухнула в общественном сознании. Само слово сделалось бранным — не только за рубежом, там это произошло уже давно, но и внутри страны, оно уходит из научных трудов, оно исчезает из политических программ, оно переселилось в анекдоты.
Однако же коммунизм — это ведь общественный строй, при котором свобода каждого есть непременное условие свободы всех, когда каждый волен заниматься любимым делом, существовать безбедно, занимаясь любимым и любым делом при единственном ограничении — не причинять своей деятельностью вреда кому бы то ни было рядом... Да способен ли демократически мыслящий, нравственный и порядочный человек представить себе мир более справедливый и желанный, чем этот? Можно ли представить себе цель более благородную, достойную, благодарную? Нет. Во всяком случае, мы — не можем".

В 1991 году умер Аркадий Натанович. Борис в одиночестве написал два романа. Тяжелых, безнадежных, смутных. "Поиск предназначения" — о человеке, которого бережет Судьба. Бережет для целей, известных только Судьбе, но не самому человеку. Она ведет его к посту президента, решительно устраняя с пути всех врагов (а заодно друзей и любимых, Судьбе видней). Однако и здесь герой находит силы не стать слепой игрушкой, отказаться "делать колбасу из человечины" — ценой собственной жизни. "Бессильные мира сего" — о суперменах. Разочарованных, взаимно враждующих суперменах... Это непростая для чтения, постмодернистски запутанная книга, и ее внешняя сложность лишь акцентирует путаницу в душах и умах героев. Ниточка надежды ускользает из рук, чтобы оборваться на последних словах романа: "Совершенно нет времени".

Незадолго до смерти Борис Натанович высказал мнение, что книги Стругацких вряд ли переживут еще десять лет. В этом он, надеюсь, ошибся. Их по-прежнему любят и читают самые разные люди. Высоколобые снобы, конечно, свысока причисляют их к легковесной беллетристике. Но если "легковесность" состоит в том, чтобы ясно и доступно сказать о СЛОЖНОМ — о серьезнейших нравственных и общественных проблемах — то такой легковесности можно лишь позавидовать.

В известном смысле они сами стали Учителями с большой буквы: каждый, кто прочтет их книги, не может не стать другим человеком. Задуматься. Усомниться. И это, пожалуй, лучшее, на что способна литература.