Тет-а-тет. фэнтези

Повесть о настоящих человеках


ВАРФОЛОМЕЙ  XIV
Я, примерно, догадываюсь, с чего началась моя удивительная история. Честно говоря, мне и самому в неё верится с великим натягом, и поэтому я её практически никому не рассказываю. Может быть, и ходят по Земле люди, которым нравится, что собеседники считают их идиотами, но мне это как-то не по душе.

А началась эта история – ты смотри, как время летит! – много лет назад, когда страну корёжила ужасная перестройка, от которой лично у меня в душе остался какой-то неприятный осадок, изжога и отвращение. Ну, нельзя же хорошие дела опошлять до полнейшей пошлости!

Я сидел в легендарном кафе-мороженое на улице Койкого, блюл со смаком традицию, – первый раз я пришёл сюда с двоюродным братом ещё в первом классе, – и размышлял о нелёгких судьбах супер-державы и вашего покорного слуги. Дурацкое выражение! Никогда я покорным не был! И уж тем более, никогда никому не служил! Если не считать пребывания на службе с восьми десяти до шестнадцати тридцати семи. Ну – маразм!!! Ведь это же не один больной ум сочинил такой ненормальный график! Тут даже не пахнет отделом шизиков! Тут целая армада тружеников молоумственного труда над каждой секундой билась. Чтобы я десять минут девятого уже торчал, как штык, на своём рабочем месте, чтоб жевал в обед беляши не более сорока двух минут и чтоб пять раз в неделю  возлагал на алтарь родного учреждения семь сорок пять. Из чего автоматически вытекало, что каждая четвёртая суббота месяца у меня гукалась с невероятным для души гуком.

На этот раз я начал с орехового. За соседним столиком девчоночье трио, как теперь мне кажется, обсуждало перспективы сексуального развития Тверской и её окрестностей. Я ещё не успел опутать себя узами Гименея, и юные экземпляры слабого пола интересовали меня самым серьёзным образом. Хотя, для этих пичуг я был, по их мнению, безнадёжно стар.

- Молодой человек, можно за ваш столик присесть? – прервал ход моих эпохальных мыслей подтянутый мужчина средних лет в твидовом пиджаке. Не уверен, что пиджак был именно твидовым, – я в галантерее не разбираюсь вовсе, – но будем считать, что он  был именно таковым. Это мне необходимо для красивости и стройности изложения.

- Сколько вам будет угодно, сэр! – милостиво разрешил я мужику в пиджаке, упиваясь собственной щедростью.

- Танечка! – подозвал мужчина официантку, – Порадуйте, пожалуйста, нас чем-нибудь вкусненьким!

- С удовольствием! – обрадовалась Танечка заказу, – Очень рада вас видеть!

- Мы тоже рады! – отвесил официантке поклон мужчина.

Интересное дело: если мой сосед величает себя  на  «вы», то он  явно  из числа императоров, а если, говоря о «нас», имеет в виду и меня, то чему бы в этом царстве холодной прелести я мог непременно обрадоваться?

Через минуту на нашем столике стояла запотевшая от безделья бутылка «Советского шампанского». Боже мой! В то время в стране уже губились на корню виноградники, игрались безалкогольные, хмурые свадьбы, крушились рёбра из-за двух поллитровок, интеллигенция гнала под кроватями самогон из гороховой браги, репрессировалась сама мысль о спиртном, а милая Танечка совершенно открыто шагнула с высот элитарности в бездну позора и прилюдного бичевания. Да здравствует очаровательная последовательница Александра Матросова!

- Позвольте! – появился из-под паркета громила в штатском. – На каком основании?!

- Пошёл вон, шакал! – скривилась Танечка.

- Позвольте!!! – по второму кругу пошёл шакал.

- Не позволю! – тихо сказал мужчина в твидовом, и громила кротом урылся в не очень свежий паркет.

- Здорово! – восхитился я, а девчонки с соседнего столика благоговейно встали, вытянулись в патриотические струны и торжественно исполнили гимн СССР, органично заменив по незнанию Михалковский текст на нейтральное ля-ля-ля.

  - Можете садиться! – разрешил я им, когда последнее ля-ля повисло в воздухе. Тем самым я нагло натянул себе на голову кусочек чужого нимба и дал мужчине понять, что девиз мушкетёров «Один – за всех и все – за одного!» не пропал безвозвратно в глубинах времени.

- Варфоломей XIV, – протянул мне руку друг официанток, покоритель пичуг и тиран подпаркетных мордоворотов в штатском, – Но для простоты обращения, можете называть меня Владимиром Ивановичем.

- Саша, – представился я в ответ, – но чтобы не ломать напрасно язык, зовите меня без затей Александром Македонским.

- Принято! – улыбнулся Владимир Иванович моему выкрутасу, – Ну, так что, Сашок? О державе печёшься в помыслах?

Он без шума открыл бутылку и разлил шампанское по бокалам.

- Пекусь! – пригубив вино, чистосердечно ответил я.

- Ну и что ты обо всём этом думаешь? – поинтересовался он, не уточняя конкретно параметры обсуждаемого объекта.

- Да есть, если честно, кое-какие мысли. И если бы я имел возможность поговорить непосредственно с Михаилом Сергеевичем, то я бы разложил ему всё, как на блюдечке!

- Так за чем дело встало?

- Не понял?

- Всё в твоих руках, Македонский! Ступай сей секунд к Михаилу ибн Серёжа и рубани ему правду-матку в глаза.

- Погода сегодня хорошая! – сменил я тему. – Да и «Спартачок» опять разыгрался!

- И не забудь его предупредить, чтобы он не болтался по этим Форосам! Будь здоров, Сашок!

- И вы не страдайте СПИДом! – от души пожелал я собеседнику самого актуального.
Варфоломей XIV похлопал меня по плечу, подарил девчонкам по презервативу, сделал Танюше ручкой и через служебку покинул зал.

- Дядечка, не угостите милых дам своим пойлом? – хором проканючили первые исполнители лидера хит-парадов страны последних семи десятков взъерошенных лет. Говоря – первые, я подразумеваю ля-ляловский диалект.

- Дядечка, нам всем уже по двадцать четыре года! – на всякий случай, настаканили они себе малость лишнего.

- А я бы вам меньше сорока пяти ни за что не дал! – переборщил с комплиментом я, но, увидев как темнеют праведным гневом их солнечные мордашки, добавил, – В совокупности, сударыни! В совокупности…

- Позвольте! – появился из-под паркета настырный тип в штатском.

- Не позволю! – тихо осадил его я.

- Пошёл вон, шакал! – добавили из-за моего плеча юные пичуги.

Мордоворот вздохнул и покорно зарылся в уже изрытый паркет.

Я отдал девчонкам добрых полбутылки «СШ», рассчитался с Танюшей за мороженое, оставив ей кое-что на чай, прошёлся гибридом степа и трепака по месту жительства блюстителя нравов и сыто вышел на улицу.



КОНСЕНСУС
У  дверей меня  уже поджили ребята  с зоркими, стремительными глазами. Уйти от них было невозможно – они торчали штыками всюду, и я покорно остановился.

- Садитесь в машину! – забыв о «пожалуйста», предложили мне, – Вас ожидают для собеседования.

- «Пятый, пятый», мы выезжаем!

- «Пятый» понял. Держите связь!

Лимузин мягко тронулся с места.

- Хорошая, ребята, у вас машина! – на всякий случай, похвалил я. Ребята скромно молчали. Я на них не обиделся, по фильмам зная о нравах, царящих в утробе службы госбезопасности. Было бы смешно, если бы они повели себя со мной как-нибудь по-другому.

А машина, на самом деле, была уникальна! Стёкла её были тонированы так, что изнутри нельзя было видеть происходящего на воле. Теперь мне стало понятно, почему руководители партии и правительства «не в курсах» о жизни подданных своей вотчины. Хотя, с другой стороны, на перегородке между водителем и пассажирским салоном светилось несколько мониторов, на которых можно было увидеть очень даже немало интересных событий. На одном мелькали страницы завтрашней прессы. На втором трудящиеся выражали безграничное одобрение торжествующей перестройке. На третьем шла прямая трансляция из сауны ЦК КПСС. На четвёртом лезли к кассам по головам с талонами подопытные кролики антиалкогольной компании. Пятый монитор неотступно следовал за пьяным опальным Борисом Ельциным. По шестому крутили такую крутую порнуху, что мне вдруг срочно захотелось жениться. Сопровождающие опомнились и выключили все мониторы. Кроме шестого. Ну и правильно: политически подкованные массы нам не нужны! Нам нужны продолжатели рода! Так сказать, демографические взрыватели. Да я, в принципе, и не против такого предназначения.
Куда меня конкретно привезли, я не понял. Привезли, высадили из авто и быстренько-быстренько затолкали вовнутрь здания. И повели! Налево, направо, прямо, два раза налево, четыре раза направо, вверх по лестнице, вниз по лестнице, через писательскую контору, вниз на лифте, прямо, семь раз налево, через ателье женской одежды, через тёмную комнату, вверх на лебёдке. Такую карусель мне устроили, что я не выдержал.

- Хорош, мужики! Теперь мне отсюда живым никогда не выйти! Иван Сусанин, по сравнению с вами – пацан зелёный!  И если я ещё не арестован пока, то ведите, – говорю, – куда ехали! Иначе я вам тут такой бедлам учиню, что вы сами от меня так заблудитесь, что те Сусанинские поляки будут ржать на вас, как сивые мерины, из глубин костромских болот!

Здорово я им по сопаткам щёлкнул! Они только хотели мне что-то вякнуть, а я им, как в кафешке тому подпаркетнику, процедил сквозь свою щербинку: «Не позволю!», – они и стухли. Провели ещё раз через дамское ателье мод, и я очутился в огромнейшем кабинете – шире некуда, длиньше не во что. Усадили меня в кресло, как три дивана, и на цыпочках вышли вон.

Сижу я, отдыхаю физически, от делать нечего носом шмыгаю. Вы когда-нибудь замечали за собой это несоответствие: когда насморка нет, в каждом кармане сплошные носовые платки напичканы, а стоит только не взять сопливчик, как тут же насморк начинается не слабже девятого вала с одноименной картины уважаемого мной г-на Айвазовского. Ну, да ладно – не это главное. Постараюсь больше не отвлекаться.

Сижу я, борюсь с обыденным упущением, и тут в кабинет входит не хухры-мухры, в сам Михаил Сергеевич Горбачёв. Поздоровались. Едва не обменялись рукопожатиями. Чисто из взаимного уважения. Без призывов и лозунгов. Но сдержались-таки. Я почему-то был так спокоен, словно ко мне на кухню моей благоустроенной фатеры с совмещённым по чьей-то дурости санузлом сосед зашёл, дрожжей на одну заварку браги перехватить.

- Позвольте начать! – говорит Горбачёв с ударением, на первом слоге.

И это правильно! Зачем на последний слог переносить то, что можно сделать при первом же раскрытии должностного рта?

И только я было рот раскрыл, чтобы тактично поправить формального лидера, как в кабинете появилась Раиса Максимовна в оранжевом платье.

- У Михаила Сергеевича сегодня был напряжённый день! – сказала она не известно кому.

И только я рот раскрыл, чтобы выразить чете свои соболезнования, как она – шмыг – и нет её. И только я хотел её супругу сказать что-то важное, как она – нырк – совсем из другой двери в леопардовом костюме и тихим голосом говорит:
- Михаил Сергеевич, вы не забыли – завтра мы кормим завтраком три посольства!

И только я хотел элементарно с ней поздороваться, как она – ширк – и пишите письма!

- Михаил Сергеевич! – говорю я и озираюсь пристально во все стороны: откуда хоть сейчас возникнет Раиса Максимовна?

- Давайте,  Саша,  искать  консенсус! –  говорит  последний  генсек  ума, чести и совести нашей очумевшей эпохи. Говорит и испытующе за мной наблюдает – где я сейчас начну искать этот пошлый консенсус.

И только я хотел смехом оценить его тонкий  генсековский прикол,  как из-за моей спины появилась Раиса Максимовна в одеянии настолько  прозрачно-воздушном, что горячая волна пробежала по моему молодому, здоровому телу, раскрасив красным моё волевое, мужественное лицо. Про лицо мне, правда, таких комплиментов никто никогда не делал, но зеркало в прихожей врало не больше, чем окружающие, и я ему доверял.

- Михаил Сергеевич, я распорядилась, чтобы авторский коллектив приступил к восьмому абзацу.

- Раиса Максимовна, – слегка поморщился Горбачёв, – не настолько хорошо вы знакомы с Сашей Македонским, чтобы общаться с ним  в вашей замечательной ночной сорочке!

- Ах, – говорит ему первая леди СССР, – это не сорочка, а вечерний ансамбль. В двадцать третьем веке так будут ходить все первые дамы галактики. Альтернативы тут быть не может!

Короче говоря, так я с мистером Горби ни о чём и не поговорил. Даже про Форос предупредить не сумел. Зато просмотрел, как минимум, пять десятков нарядов, от которых голова моя стала такой же пустой, как сама попытка наставить на путь истинный поводыря тогда пока ещё одной шестой части суши. Однозначно, чёрт меня подери!

Раиса Максимовна намекнула мне о моей ненужности, крепкие ребята упростили прощание с Горбачёвыми, усадили в авто и отвезли домой.

Дома я попытался проанализировать – что же это со мной всё-таки произошло? Каким ветром занесло в апартаменты самой популярной на тот момент супружеской пары? Каким чудом мне удалось не получить за неслыханную дерзость вполне законный расстрел с символической конфискацией или традиционную пожизненную психушку? Уж не Варфоломей ли XIV организовал мне всю эту мистику? И ещё: придурялась передо мной эта сладкая парочка или они, на самом деле, считают всех людей слабоумными? Вопросов – хоть на засолку! Ответов – хоть шаром покати!

Вечером позвонила мама.

- Как день, сынуля, прошёл? Где был, что делал, общался с кем?

Ну, я и рассказал ей о доме моды а-ля Gorbachoff. Мамуля от души посмеялась, посоветовала переквалифицироваться в фантасты и порекомендовала читать труды Владимира Ильича. Мама была истинной партийкой и свято верила, что, читая Ленина, можно избавиться даже от геморроя. Но в целом, она была замечательным человеком и другом на все случаи жизни! Я не стал разводить полемику, но всё же не удержался и буркнул мимо трубки, что готов таки сказать пару ласковых этому Ильичу.



САМЫЙ  ЧЕЛОВЕЧНЫЙ  ЧЕЛОВЕК
Ночью кто-то попытался разнести в клочки мою дверь. Кого-то не обучили пользоваться звонком! Я надел на разные ноги тапочки… тьфу ты – на тапочки надел свои разные ноги и дошаркал кое-как до запоров.

На лестничной площадке стоял человек с ружьём и прилично пьяный матрос, перечёркнутый пулемётными лентами.

- Собирайся на тот свет, контра! – сказал матрос, жонглируя гранатами с деревянными ручками, – Мы едем в Смольный!

Быстро одеваясь во что похуже, я украдкой глянул в окно: у подъезда стоял знакомый, как будто, броневичок.
 
- Сюды-с, пожалте, господин хороший! – засуетился человек с ружьём, помогая мне залезть на гулкое листовое железо колёсного пулемёта.

- Заткнись! – коротко попросил его человек в бушлате.

- Эх, яблочко, да на тарелочке! Предстоит мне побывать в переделочке! – лихо прошёлся я чечёткой по крышке революционного гроба.

Матрос и человек с ружьём бесцеремонно запихали меня вовнутрь броневика, завязали глаза вонючей тряпкой, машина затарахтела, задёргалась и лягушкой запрыгала в неизвестность.

Через неопределённое количество трясучих минут броневик скрипнул организмом в последний раз, мне развязали глаза и вытащили на свет божий, который на самом деле оказался чёртовым мраком с отдельными просветлениями. То там, то тут тускло мерцали на холодном ветру костры, надменный город кое-где подсвечивался маревом пожаров, а прямо передо мной кипел в сиянии всепобеждающей катастрофы знакомый мне по истории для пятого класса институт благородных девиц или, говоря иначе, Смольный дворец. Мимо нас шагали на чью-то неминуемую смерть озлобленные колонны, прибывали новые толпы людей, сновали курьеры.

- Мужики, что тут за кино замышляется? – спросил я сопровождающих.

- Какая ещё кино! – заржал человек с ружьём, – Мы тута всем буржуям революцию учиняем!

- Заткнись, деревня! – попросил напарника морячок.

- Эй, браток, что это за Антанту такую вы привезли? – весело ощерился улыбкой один из статистов.

Матросик ничего ему не ответил, достал из деревянной кобуры огромный маузер, всадил в зазевавшуюся тучу три пули и, именем Революции, потребовал от бушующего хаоса освободить нам дорогу. Мне опять завязали глаза, – понравилось, что ли – крепко взяли под локотки, и мы нырнули в невидимую мне бездну дворца.
Всё в моей жизни раньше складывалось удачно. Акушеры не увидели во мне симптомов болезни Дауна. В детском садике никто не считал меня идиотом. Учился я, как ни странно, не в школе для дураков. Даже в институте никто не подозревал меня в отсталости умственного развития. А на службе я был на таком хорошем счету, что мне предрекали стремительное восхождение по служебной лестнице, хотя я никого не закладывал, не спал с супругою шефа и не ложился костьми на рабочих субботах, учинённых по просьбе хрен знает каких трудящихся. И если все вышеперечисленные удачи не были продуктом коварного заговора собратьев по разуму, то я вполне мог считать себя обладателем не самых прямых извилин на этом свете. Да я был в этом просто уверен! И никакого криминала в моей уверенности искать не стоит: пусть тот, кто считает себя ненормальным, сделает три шага вперёд. Не слышу дружного топота! Ну и я – не семь на восемь равно девяносто трём! Но события последнего времени мою уверенность в собственной полноценности здорово пошатнули. И если кратковременный визит в салон мод мадам Горбачёвой, я воспринял, как обычный бзик перестройки, то вся эта революционная несуразица могла очень даже свободно свернуть мозги набекрень любому самому твердолобому. Тем временем события продолжали стремительно развиваться без особых моих усилий.

Потаскав меня по нескончаемым, крикливым коридорам Смольного, конвоиры наконец-то угомонились, тормознули и освободили моё зрение от портянки. Если я правильно понял, меня доставили в приёмную важной шишки. Народу тут было довольно много.Лица некоторых присутствующих мне были почему-то знакомы. Я ещё не переварил как следует этот нонсенс, когда в приёмную стремительно вошёл худой, чахоточный человек в шинели до пят. Его смертельно опасный взгляд вонзился в меня по самое не балуй.

- Македонский? – спросил он и, не дожидаясь ответа, рубанул поперёк души, – Расстрелять!

- Вот это – по-нашенски! – обрадовался человек с ружьём и привычно передёрнул затвор своей пукалки, – Не боись, господин хороший, мы тебя в распыл моментом определим!

- Себя не определи, урод! – посоветовал я серому лаптю.

- Так!!! – задохнулся гневом балтиец, – Да я тебя сейчас голыми руками на клочки разорву!

- Не тебя, а – вас, – поправил я нервного матросика.

- Нас, контра, никто разорвать не сможет! А твоя песенка уже спета!

- Прекратить базар! Исполнять приказание! – чуть слышно осадил матроса чахоточный.

- Да он же, Феликс Эдмундович, на наш трудовой народ торпеду катит! Дозвольте я его на ленточки распущу, чтобы вся мировая буржуазия в другой раз и вякать забыла?!

Ничего себе заявочки – да это же сам Дзержинский! Российский символ кровожадной лютости на долгие беспросветные времена! Железный Феликс, мать его во все щели вместе с его ЧК! И тут я не выдержал и сказал неуважаемому собранию всё, что думал об их преступном содружестве, об их родителях и родственниках в жирующей эмиграции!!!

- Что за шум, а дъаки нет? – ворвался в напряг спровоцированного скандала знакомый картавый голос.

Я вздрогнул: на пороге кабинета стоял не Щукин, не Кириллов, не очередная звезда из шоу двойников, а человек, чьим именем были названы города, проспекты и площади, человек, чьими заветами оправдывались любые античеловеческие деяния, человек, ставший священной коровой обездоленных масс ещё при своей зажиточной жизни.

- Всё нормально, Владимир Ильич! – заверил вождя набросок памятника с Лубянки, – Идёт обмен мнениями.

- Это воистину пъекъясно, доогие мои товаищи, что Саша Македонский согъасийся с вами подискутиоовать! В этот судьбоносный для Оссии момент, его визит в коыбей евоюции явъяется фактом истоической спъяведъивости! Потомки катойжан хотят знать пьявду о напойненных въяждебными вихъями съявных днях евоюционного пъошього своей стъяны! Да здъявствует въасть Советов! Доой въеменное пьявитейство! Мий – хижинам! Война – двойцам!

Обитатели приёмной зааплодировали, заулюлюкали, закричали «Браво! Бис! Ура! Долой!» и засвистали соловьями-разбойниками, засунув в проспиртованные свистелки свои грязные мятежные пальцы. Владимир Ильич профессионально раскланялся, обнял меня за плечи и провёл в своё рабочее логово. Пока я шарил взглядом по скудной обстановке, хозяин кабинета заказал секретарю-машинисту морковный чай и осьмушку хлеба в нарезку. Я хотел было отказаться от званого ужина в пользу потенциальных сирот гражданской войны, но тут лидер мирового пролетариата пошарил по сусекам и накидал на стол копчёности, красную и чёрную икру, удивительно привлекательные колбасы, сдобные булочки и всё остальное прочее. «Спасибо, батенька, ходокам!», – ответил он на моё немое ошеломление. Мы вмазали по рюмашке «Смирновки», обильно закусили, ещё добавили по паре рюмах, раскидали остатки закуси по сусекам и со вкусом приступили к беседе, о которой историки не имели ни малейшего представления.

Владимир Ильич рассказал мне об архиграндиозных свершениях, ожидающих Россию в ближайшее время, поделился задумками завоевания мирового господства, сказал по секрету, что коммунизм есть не что иное, как советская власть плюс электрификация всей страны и прочитал отрывки из будущего скандального бестселлера Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир». Осведомлённость провидца меня потрясла! Я попытался скрыть своё изумление за сытой икотой, но Владимира Ильича этот дешёвый трюк провести не мог.

- Удивъяетесь, Сашок? – лукаво прищурился он. – Напъясно, батенька. Совейшенно напъясно! А хотите, я вам скажу, кто забьёт ешающий гол в истоической футбойной батаии «Динамо», Киев – «Спайтак», Москва? Ваеий Шмаов! – выпалил вождь, не давая мне возможности сказать ему о том, что я люблю исключительно прямую трансляцию, и плевать хотел на его прогнозы!

Потом Ульянов-Ленин поговорил по прямому телефону с кайзером Вильгельмом, посулил ему Украину и Белоруссию, рассказал пикантный анекдот из жизни А.Ф.Керенского и назвал точную дату штурма Зимнего.

Потом он позвонил Керенскому, рассказал ему несколько интимных гадостей из жизней кайзера и австрийского императора, выдал тайну точного часа штурма Зимнего, дал чёткие инструкции обязательного побега и сделал свой ход в заочной шахматной партии. По всему было видно, что лидеры двух ведущих партий России питали друг к другу симпатию и влечение.

Потом Владимир Ильич сел писать эпохальный «Декрет о мире», а для меня, чтоб не скучно было, он хотел пригласить проститутку Троцкого, но у того были критические дни, а у меня пропало желание. Не то, которое пропадает от неуплаты налогов – пропало желание к дальнейшему пребыванию в этих развратных стенах. Провидец это сразу почувствовал, по-детски насупился и сказал, что, к сожалению, не смеет меня больше задерживать, даже вопреки революционному чутью металлоломного Феликса. На прощанье Владимир Ильич попросил меня передать привет Варфоломею XIV. Так вот, где была зарыта собака его ясновидения! Ещё один миф о вожде развеялся для меня так неожиданно, что я не удержался и рассмеялся. Самый человечный человек сразу стал для меня земным и обычным.

- Македонский, ты меня уважаешь? – спросил он меня на прощанье.

- А ты знаешь, Вова, что твой старший брат, извини за прозу жизни, был просто-напросто киллером?

- Да пошёл ты! – сказал Ульянов, и я понял, что другим путём он пошёл не из-за убиенного самодержавием брата, а по другим, сугубо меркантильным соображениям. А ещё я понял, что мадам История является, самой опасной и самой дорогостоящей проституткой! Да простят меня за это все продажные бабы мира!



МАКЕДОНСКИЙ  В  СОБСТВЕННОМ  СОКУ
До дома меня доставили без эксцессов и приключений. Я угостил своих конвоиров сигаретами. Человек в шинели робко взял четыре штуки, а матрос экспроприировал остальные плюс авторучку. Расстались мы на века вечные без особого сожаления. Хвала Всевышнему за подобный исход!

В дальнейшем жизнь моя протекала в едином русле со всей страной. Я был свидетелем агонии перестройки. Вздрагивал от путчей и переворотов. Всерьёз опасался радиации. Приветствовал и горевал о развале СССР. Возмущался взрывом национальной ненависти. Скорбел о жертвах локальных войн. Балдел от плюрализма, скучал по свободе слова. Это – в масштабах гражданственности.

Теперь – о личном.
Женился по любви. Развёлся из корыстных соображений. Чудом доказал суду свою непричастность к проживанию на белом свете детей моей недолговечной жены: помогло то, что сын оказался натуральным негром, а отцовские корни дочери, скорей всего, произрастали в джунглях Юго-восточной Азии. Прожил я с женой в общей сложности три с половиной дня. Судился три с половиной года. С алиментами ей не обрыбились, с разменом квартиры не обломилось, гипотеза о психическом расстройстве мужа вызвало у суда негодование, версия о том, что я лишил её девственности с особым садизмом, была встречена присяжными заседателями гомерическим хохотом. В конечном итоге нас развели без всяких компенсаций в пользу несчастной женщины. Каприз правосудия привёл её в ярость, и она силой своего красноречия прокатила всех клерков Фемиды по таким колдобинам, что автоматически схлопотала пятнадцать суток общественно полезной изоляции от общества, которое к тому времени отличалось от этой аферистки только в худшую сторону.

Такими были несколько лет моей непутёвой жизни. Для полноты картины, к этому следует присовокупить (классное словечко включил я в  лексикон после катастрофического супружества) тот факт, что мою контору разогнали ко всем чертям, предоставив сотрудникам, среди которых было немало кандидатов и докторов наук, продавать за бесценок свои мозги любому имущему государству мира и любой заинтересованной структуре, какой бы криминальной она ни была. Я на сделку с дьяволом не пошёл и занялся настолько мелкой коммерцией, что после налоговых обложений не оставалось средств даже на откуп от сержантов и рэкетиров, за что первые шили мне белыми нитками разномастные уголовные преступления, а вторые пытались пришить меня во чтобы то ни стало, словно это принесло бы им какую-то прибыль. Жаловаться на ментов было некому. Стучать на рэкет было равносильно самоубийству.

Собственно говоря, не один я поимел хронические болезни смутного времени. У всех своих «радикулитов» вполне хватало. И если я сейчас начну прилюдно бередить родимые гнойники, то не уверен, что соберу этим мазохизмом многомиллионную аудиторию восторженных почитателей, а жалость и участие к ближнему у нас давно уже не в почёте. Так что кадры ужастиков я оставлю себе для сугубо личного обозрения. Благо, что и без них в моей жизни случалось много различной всячины.

О моих визитах к Горбачёву и Ленину я рискнул рассказать лишь Юрке Голицыну. Мы с ним ещё в яслях познакомились. По переписке на соседних горшочках. Потом мы вместе мотали срок в физико-математической школе. Потом разбежались в разные стороны по интересам своих родителей: мои считали, что я должен превзойти Лобачевского, а Юркины были уверены, что в их сыне сидит, как минимум, три Тарковских и четыре Феллини. В конце концов, ему так обрыла сама идея стать режиссёром, что он накропал статейку о тирании старшего поколения, опубликовался, начал писать обо всём подряд и стал своим в репортёрской фауне. Не смотря на разность интересов, дружба наша не прерывалась. И кому бы ещё я мог доверить свои аномальные впечатления?! Князь Голицын внимательно меня выслушал, похвалил за плоды изощрённой фантазии и на полном серьёзе посоветовал реализовывать себя в онанизме. Я вежливо поблагодарил рыцаря пера и блокнота за дельный совет, сказал, что очень его люблю, как друга и репортёра, и попросил войти в мой дом на правах законной супруги. Бежал я быстрее этого несносного толстяка, и поэтому кровопролития не случилось. Юрка отомстил мне потом, познакомив на вечеринке с молодой специалисткой в области психопатии. Она весь вечер была ко мне такой профессионально чуткой, что все буквально загибались от смеха. Я готов был разорвать провокатора на куски, но боюсь, что в данном моменте он был бы шустрей меня – у убегающего больше стимулов для хорошего спринта, чем у подозреваемого в умственной шизанутости. Кончилось это издевательство тем, что я предложил дотошной психиатричке продолжить обследование наедине, дабы не травмировать приличное общество возможными припадками пациента. Приличное общество возражало, но врачебная этика предписывала моему куратору не идти на поводу у толпы. Мы проследовали на кухню, где я и овладел несчастной врачихой без всякого трепыхания с её стороны: ну, какой с идиота спрос? Так думал, вероятно, не только я.

Медицинские эксперименты взывали к доскональности наблюдения, и мы с Ларисой незаметно покинули коллектив, предоставив ему возможность лишний раз поднять бокалы за торжество сексуальной вольности.

Не знаю, поверила или нет Лариса в мою вменяемость,  но наш  бурный роман продлился довольно долго и интеллигентно завершился без взаимных упрёков и безобразных сцен. Влечение и увлечение не является поводом лишать себя холостяцких свобод. Беременность была отвергнута партнёрами изначально, а больше нас ничто связать не могло, так как материальная база обоих взывала к скорейшему преобразованию: Ларисе мог подвернуться шанс встретить состоятельного психопата, а мой мизерный бизнес был связан с постоянным риском нарваться на неприятности.
Честно говоря, текучка будней здорово отвлекает не только от поэзии бытия, но и от всего остального прочего. В том числе и от возможности махнуть куда-нибудь на часок, прошвырнуться по замшелым вехам истории, пообщаться тет-а-тет с незаурядными личностям ушедших времён. Но не только это удерживало меня от возможных вояжей: где гарантия того, что они безопасны на все сто процентов? Это – во-первых. А во-вторых, я не знал, что надо конкретно делать, чтобы это опять случилось? Разжевать эти вопросы мог только незабвенный Владимир Иванович, именуемый Варфоломеем XIV. Нельзя сказать, что я совершенно забыл о давнишней  встрече в кафе – я помнил о ней в подробностях, которые со временем становились всё значительней и объёмней. Просто вспоминалась она теперь в суете сует от случая к случаю. А случаев было не так уж много.

Последний раз мы встретились на Арбате. Я там кое-что зондировал по своим безнадёжным делам и столкнулся с ним буквально нос к носу. Он был в сопровождении громадного негра и миниатюрной переводчицы. Его интересовали картины, матрёшки и ордена.

- Владимир Иванович! – радостно закричал я. – Вы меня узнаёте?

Он недоумённо уставился на меня, и что-то процедил по-английски. Но ещё раньше негр закрыл его своим телом и показал мне,  что любая огневая точка будет им подавлена, а сам он останется невредимым. Я поспешил объяснить чёрному гиганту, что мы с Владимиром Ивановичем знакомы давно. Коротко переговорив с боссом, переводчица сказала мне следующее:
- Извините, сэр, мистер Вольф вас не знает! Мистер Вольф впервые в вашей варварской стране, у него профессиональная память на лица и если бы он, сэр, уже где-то с вами встречался, то вас бы запомнил наверняка!

- Твой Вольф – фотограф?

- Мистер Вольф – резидент ЦРУ на всём постсоветском пространстве!

- Владимир Иванович, – обратился я напрямую к Варфоломею XIV, – я, конечно, извиняюсь, но с этой дурой вам провала не избежать! Гуд бай пока что! Но я за вашу агентуру сейчас и цента бы не поставил!



ОТЕЦ  НАРОДОВ
После неприятной встречи с Владимиром Ивановичем, я был вне себя от ярости! Мне хотелось рвать и метать! Доннер ветер! Пся крев! Чёрт меня подери! Да что это такое, в конце концов! Головой ручаюсь, что это был именно он, а он даже не пожелал со мной разговаривать! Только когда я в последнем слове «наехал» на переводчицу, самый главный американский шпион улыбнулся одними глазами из-за широкой спины телохранителя и едва заметно мне подмигнул. Не думаю, что мне это всё почудилось!

А на его переводчицу у меня вообще не осталось слов! Пропади они всем скопом пропадом! Я имею в виду даже тех, кто по English знает только «please» и «thank you». Да и те, которые английских слов знают больше американцев, благосклонности моей должны добиваться каждой секундой своего англо-русского бытия! Пока же они могут рассчитывать лишь на вольные выражения одинокого среднего пальца хулигана Кольки из тридцать седьмой квартиры – не заслужили комплиментов пока ещё мои полиглотики! Не заслужили!

И вообще, от этой белиберды у меня шарики за ролики забежали, а ролики погнали шарики по разболтавшемуся сознанию. Да когда это было видано, чтобы иностранные резиденты открыто разгуливали по просторам моей державы?! Или у нас уже совсем военных тайн не осталось?! Или оберегать нам теперь уже больше нечего?! А впрочем, так оно, наверное, всё и есть. И до тех пор, пока наши учёные будут откладывать надкусанные куски хлеба на завтра, до тех пор, пока нашим офицерам будет не на что купить гуталин для дырявых сапог, до тех пор, пока в правительственных кругах будут ошиваться советники с двойным и с тройным гражданством, а парламентский мордобой будет преследовать сугубо личные интересы парламентариев, нам о великодержавных амбициях вспоминать не стоит. Мать перемать всю эту грабительно-разорительную систему!

И так меня разволновали эти горькие размышления, что когда позвонил Юрка, я их выложил ему в полном ассортименте с дополнением из гарнира, о вкусе и аромате которого лучше при людях не говорить.

- Да ты просто белены объелся, патриот паршивый! – психанул в ответ князь Голицын.

- Глохни!!! – закричал я так, что от соседки Верки выпрыгнул в окно случайный прохожий, а угрюмую тишину ночного города разорвали сирены службы спасения, – Тебе, я вижу, давно на всё наплевать! Вам всем уже давно на всё наплевать! Распоясались, я смотрю, вы все дальше некуда! Сталина на вас больше нет! Уж я бы сказал ему с кого конца начинать наводить порядок!

- Идиот! – коротко ответил приятель и резко послал мне в ухо серию хуков из коротких гудков.

Да, возможно, я – идиот! Возможно. Но, тем не менее, я у работяг из их мозолистых рук зарплату не рву! У божьих одуванчиков их заначки на чёрный день со сберкнижек не выгрызаю! И демографический взрыв в стране готов устроить в любой момент – лишь бы мне дали возможность заработать честным трудом на запалы и детонаторы!

Всё! Засыпаю, блин, на полном лету! Не разбиться бы при снижении!

Под утро меня словно кто-то толкнул: я с хрустом покинул теплоту постели и, зевая, дошёл до окна. Моросящий дождь рисовал на стекле нерадостную картину моей судьбы. Внизу стоял допотопный, но узнаваемый воронок, чёрные тени чётко отрезали возможные пути к отступлению. Я трезво оценил ситуацию, состроил заоконью зверскую рожу героя ушедшей в небытие страны и быстро оделся. Через мгновение раздался звонок в дверь. Ты смотри – эти вандалы уже умели пользоваться звонками!

- Ноги вытирайте! – открыв дверь, сказал я безликим людям в кожаных регланах, – И постарайтесь не очень топать – подо мной живёт сам Петюнин, он из вас души вытрясет, если что-то вдруг ему не понравится!

- Поехали! – процедили регланы.

- Вы забыли сказать «пожалуйста»!

- Заткнись, потомок! – сказал один из них, а второй даванул на него такого откровенного косяка, что стало ясно – донос осталось оформить только документально. Всё правильно: нельзя перед лицом неумолимой истории так дурно обращаться с ещё не родившимся поколением!

Я бы с готовностью поделился с аудиторией своими дорожными предрассветными впечатлениями, но отсутствие в воронке окон, не восполнит моя не самая заторможенная фантазия. Единственное, что отложилось у меня в памяти от этой поездки, так это – полнейшее отсутствие  впечатлений. Меня как будто вырубили кувалдой по черепу: не было ни страха, ни интереса, ни жалости к арестованному. Я смотрел на себя как бы со стороны, и во мне уже зрела и набухала последняя фраза в моей беззаветной жизни – «Да здравствует Иосиф Виссарионович СТАЛИН!».

В рабочих помещениях Кремля мне не приходилось бывать ни разу. Как говорится, рылом не вышел для этой чести – дальше Царь-пушки и Царь-колокола меня и во времена демократии никто не пускал, но то, что я нахожусь в эпицентре всех свершений страны тоталитарных Советов, дошло до меня без особого напряжения. Не буду останавливаться на описании интерьера  закоулков  узурпаторской  власти – это уже  делалось сотни раз маститыми писателями и пытливыми режиссёрами – скажу лишь, что, не смотря на вопиющую пустынность пространств, меня ни на секунду не покидало ощущение насыщенности стен, полов и потолков зоркими глазами, сверхчувствительными ушами и безжалостными руками служб мгновенного реагирования.
Перед огромной дверью святая святых меня обыскали. Нет, сначала красные гренадёры обыскали сопровождающих, потом – меня, потом регланы обшмонали охрану, потом появились другие бдительные чекисты и арестовали моих конвоиров, и лишь только после этого меня ввели в кабинет.

За бесконечным столом по стойке «смирно» сидела куча знакомых лиц. Во главе стола задумчиво мусолил трубку отец народов.

- Привет честной компании! – нагло поздоровался я.

Все с ожиданием посмотрели на Сталина.

- Я вижу, Македонский не до конца понимает сложившуюся ситуацию! – с органичным акцентом шилом бритого лица кавказской национальности молвил вождь, – Македонскому надо многое объяснить. А что думает по этому поводу маршал Жуков?
Петлицы кителя блестящего полководца Жукова ещё не были увенчаны маршальскими отличиями, и такое обращение вождя, видимо, преследовало цель стимулировать Георгия Константиновича на будущие победы и вызвать к нему смертельную зависть всех прочих военспецов.

- Я считаю, – Жуков не сказал «есть мнение», а смело взял всю тяжкую ответственность на себя, – что после трёхчасовой артподготовки, с участием ракетных миномётов «Катюша», силами московского военного округа, при поддержке забайкальских и дальневосточных частей, мы можем добиться от Македонского более чёткого понимания исторического момента с точки зрения тактики и стратегии ведения словесных баталий.

- Ура-а-а! – придурковато закричал я.

Все опять посмотрели на Сталина.

По серому, непроницаемому лицу вождя невозможно было догадаться о том, что он растерялся, но зачем тогда тратить несколько спичек, чтобы раскурить трубку, которая и так чадила, как паровоз?! Истории известен, пожалуй, лишь один случай, когда стальные нервы Кобы едва не лопнули от нечеловеческой перегрузки: это – нападение на СССР гитлеровской Германии. Ну, как же – такую свинью подложил ему кент и подельщик, что в пору было с расстройства даже обкакаться! О втором случае растерянности Мудрейшего широкой общественности ничего известно не было, но я же,  вот он – живой свидетель и виновник этого торжества! Тьфу-тьфу-тьфу на таких историков через левое накаченное плечо!

И всё же Сталин быстро взял себя в руки. Он прокашлялся (не очень оригинальный выход из неловкого положения), задумчиво покурил, домкратом воли поднял свинцовые шоры век и тяжело взглянул на мелкого, жирноватого, противного человечка в мешковатом полосатом костюме, типа, «вышел конюх на крыльцо почесать себе лицо».
- А что нам скажет по этому поводу товарищ Берия?

По всему было видно, что Берия не знал, по какому поводу он должен что-то сказать. Но всем известно, что незнание правильных ответов, никогда не освобождало от судебной ответственности славных сталинских наркомов. И Берия с честью вышел из хренового положения.

- Есть мнение, – сказал он, преданно пучеглазя на Сталина сквозь очковую круглоту, – что советский народ с воодушевлением встретит известие о том, что доблестные бойцы героического НКВД в текущем месяце перевыполнили квартальный план по рассекречиванию врагов народа и шпионов империализма на 102,2%. По просьбе трудящихся проведён ряд субботников по очистке партийных органов от свинячьих рыл и собачьих морд пособников мирового оппортунизма. Слава несгибаемым сподвижникам великого товарища Сталина!

Все зааплодировали и хором закричали здравницы своему шефу.

- А что нам может сказать товарищ Ежов? – прищурился хитро Сталин.

- Извините, товарищ Сталин! – съёжился в комок вспотевший от страха Берия, – Ежов уже ничего нам не скажет по причине отсутствия в этой жизни.

- Советую тебе, Лаврентий, задуматься об этом как следует! – Берия вздрогнул и проколотым шариком спланировал на стул, а Сталин посмотрел на меня пристально и с угрозой, – И вам, товарищ Македонский, кое о чём следует уже поразмыслить!

- А то – как же, куда же, где же! – выдал я, чуть ли не по Жванецкому.

- Иосиф Виссарионович, позвольте я скажу! – робко поднял пухлую ручку мужичонка в косоворотке, в котором я без труда узнал незабвенного кукурузовода шестидесятых лет, заклятого врага трупа Сталина – Никиту Сергеевича Хрущева. И тут меня словно за язык кто-то дёрнул.

- А известно ли вам, товарищ Сталин… – неожиданно взъерепенился я.

- Известно, Саша, известно! – ошарашил вождь своих «шестёрок» таким ко мне обращением, – Но против времени не попрёшь! И не надо, Саша, терять своё независимое лицо – найти его потом будет трудно! А ты, Никитка, спляши-ка лучше для меня и моего дорогого гостя своего задорного трепака!

Хрущев расплылся от уха до уха в глупейшей улыбке и под тра-ля-ля пошёл вприсядку вокруг стола. Нет, к этому шуту гороховому я в гости не пойду никогда! Даже если Варфоломей XIV потащит меня к нему на аркане!



СИСЬКИМАСИСЬКИ
Господи! Да что же это такое со мной творится?! Я же доносчиком чуть не стал! Я же в стукачи позорные полез по собственному желанию! Из-за таких уродов страна наша десятилетиями умывалась не только слезами! Травить таких людей надо ещё до зачатия!

Ладно, будем считать, что я себя отхлестал. А этот отец народов, на самом деле, фигура неоднозначная! Да он со мной особо и не общался, а раздавил своим зловещим авторитетом, как дорожный каток зазевавшуюся букашку. Меня – смутьяна и едва ли не диссидента! Ничего не понимаю, пропади они все трижды пропадом! Я имею в виду тиранов и их приспешников.

Короткое знакомство с усатым извергом не прошло для меня бесследно. Я стал бояться своих мыслей и воспоминаний о прошлом, в котором мне не суждено было, к счастью, жить. Я стал настолько нервным, что мои коммерческие дела пришли в совершенный упадок. Я ссорился с деловыми партнёрами, пускался в сомнительные операции и начал злоупотреблять не только пивом. Кончилось всё это тем, что я набрался наглости и позвонил своему замечательному психиатру Ларисе, которая уже давно не была моей, но других Ларис с такой специальностью я не знал, что позволяло мне считать себя её единственным пациентом. Конечно, любая наглость имеет определённый предел, но нет предела человеческой вере в благоприятное.
Возвращение на прежнее место работы никогда не относилось к действиям из разряда производственных подвигов. Если ты ушёл, но вернулся, значит, на новом месте не прижился! Значит, не такой уж ты грандиозный специалист! Значит, положили там на тебя отнюдь не глаз. Ну и на какую благосклонность старого руководства ты можешь рассчитывать? Какой монетой тебе платить за ту случившуюся измену? Вот именно! А ты бы, min Herc, как думал?! А что ты скажешь о возвращении к иссохшим родникам любви и интимной страсти? Уж не эротический ли массаж подать твоей кобелиной светлости?! Блин, блин, блин!

На приём к Ларисе я не полез буром по головам готовых к извержению хронических неврастеников. Записался чин-чинарём в регистратуре, высидел ненормальную очередь и вошёл к ней в кабинет смертельно хворым больным. На женщин это действует иной раз совершенно неотразимо. На женщин – но не на молодых специалистов в области психических завихрений и резких сдвигов по фазе не в самую оптимальную сторону. Экс-любимая сидела в кабинете одна. Видимо, нищета бюджета и болезненная тяга к сокращениям не там, где они нужны, коснулись и этого уголка системы здравоохранения.

- На что жалуетесь, больной? – милосердно-официально спросила врач Лариса, внимательно изучая мою непорочно чистую амбулаторную карту.

- Давай, Сашуля, по существу! – сказала она, устав вслушиваться в мои кряхтючие мемеканья и бебеканья.

И мне пришлось ей выложить всю подноготную, начиная с халявного застолья в кафешке на улице Койкого.

- А ведь я на той вечеринке подумала, что лечить надо Юрку Голицына, а тебе достаточно секса.

- Ты правильно всё подумала! – сказал я, невольно залезая голодными глазами в отвороты докторского халата, – Ларчик, у меня нет на руках никаких доказательств моей правдивости, но я прошу тебя для начала просто поверить в эту галиматью! Стоп, стоп, стоп! Подожди секундочку – у меня в мозгах что-то зашевелилось! Секундочку подожди! Ага: вот оно – ухватил! Лариса Викторовна, есть возможность найти неопровержимые доказательства моих слов! Нужно просто встретиться с четой Горбачёвых и они подтвердят тот факт, что мы когда-то встречались. Это же просто, как дважды два!

- Македонский, да ты совсем больной человек! С какой стати политик и его советница будут подтверждать слова человека, которому корячится диагноз «Мания величия с прогрессирующим преследованием»?! А вещественных доказательств, как я понимаю, у тебя нет!

- Как это – нет?! А гардероб Раисы Максимовны! Все её наряды того визита я назвать не смогу, но кое-какие запомнились мне очень даже не слабо, и если заглянуть в её сундуки, то любому неверующему хватит доказательств по самое отвали!

- Тебя, милый мой, надо срочно изолировать от общества! Нет, вы только на него посмотрите: этот гад решил копаться в женском белье! В психушках таких уродов нужно гноить!!!

- Милая моя, – подхватил я тональность, – тебе самой там самое место, если ты не желаешь видеть то, что упорно лезет в глаза! Или, может, в тебе взыграла женская солидарность?!

- Не ори на меня, пожалуйста!

- Лариса Викторовна, у вас – проблемы? – ввалился в кабинет здоровенный такой санитарище.

- Всё нормально, Никитин! – успокоила его психиатр.

- Что хоть долго-то как? – заглянула в дверь молодая неврастеничка, судя по прикиду, из новых русских мамзелей.

- Занято! – рявкнул я так, словно она пыталась стащить меня с унитаза.

- Лариса Викторовна? – напружинился санитар.


- Отведи его, Никитин, в приёмный покой. Будем лечить в стационаре. Другого выхода нет.

- Если тронешь меня, гадёныш, хоть пальцем, я тебя по стене размажу! – посулил я санитару Никитину.

- Конечно, конечно, – согласился со мной амбал, доставая из сумки смирительную рубашку…

Интересно: а кто-нибудь когда-нибудь уже пробовал пробить пустой головой Великую китайскую загородку? Дэвида Копперфильда считать не будем – наверняка он всех надул со своим проходом сквозь стену. А с разбегу, маковкой или узким лбом – кто-нибудь пробовал? Сомневаюсь я в этом крепко. А я пробовал. И очень даже усердно. И пусть это была не Великая китайская твердыня, а стена изолятора психиатрической лечебницы, но строилось это здание ещё при царизме, а тогда тяп-ляп поощрялось весьма сурово. Да и не умели наши предки халтуру гнать, так как кирпич к кирпичу в то время лепили не за переходящий вымпел и звание Героя соцтруда. Короче говоря, почти сутки я эту кладку долбал – голова чуть не треснула. Спасибо, хоть мягким стену обклеили! Так что камикадзе из меня не вышло. Но шишки всё равно, не скоро прошли. Да и неудобно клин-бабой быть со связанными руками!

Насчёт суток я, возможно, капельку прихвастнул – без часов и без ТВ трудно время определять, находясь в закупоренной одиночке. Не скажу, что заточение меня обломало, но в определённый момент я пришёл к выводу, что пора начинать умнеть. Что я, собственно, и предпринял. И уже через короткий промежуток времени (может, через год, а может – и раньше) меня извлекли из смирительной рубашки и препроводили на рандеву к преподобной Ларисе Викторовне. Да здравствует она – надежда на усмирение всего ненормального человечества!

- Ну, что – наелся?! – спросила Лариса, глядя куда-то в сторону.

- Не твоё дело! – прошипел я и по медвежачьи повалил её на кушетку.

- Я сейчас закричу! – чуть слышно пригрозила она.

- Я на это очень надеюсь! – плеснул я на её не зарубцевавшуюся рану нектар своей беспредельной самоуверенности…

После всех наших приятных дел мы вмазали кофейку и пришли к соглашению, что она понаблюдает меня недельку в своей психушке. Сделает мне полное обследование, вплоть до лазерной стенограммы мозга. Почему я на это с лёгкостью согласился? Да только лишь потому, что она определила меня в палату-люкс со всеми барскими льготами. Надеюсь, только полные психи не поймут того, на что я рассчитывал, мысленно подписывая контракт!

Неделя в дурдоме прошла, как в сказке! Честное пионерское! Не буду смаковать подробности, но мне понравилось! Обследование меня не тяготило. В передвижении по территории ограничений не было. Больные на новичка «наезды» не совершали и вообще не обращали внимания. Я же наблюдал их с искренним интересом, но кроме общепризнанных типажей, не нашел в их числе никаких Америк. Лишь один придурок заставил меня понервничать. Он тихонько подкрался сзади и передал мне шёпотом привет от Варфоломея XIV. Я вздрогнул.

- Как хоть звать-то тебя, болезный? – спросил я психа.

- Варфоломей XIII, – ответил он и закатился в блаженном смехе.

Доскональное обследование не обнаружило во мне никаких аномалий. Да я на другое и не надеялся. Последнюю ночь моего пребывания в жёлтом доме мы с Ларисой планировали провести по полной программе. Она для этого специально подменилась с Аркадием Валерьяновичем, который от природы был нормальным, всё понимающим мужиком. Начало отвальной назначили на 24-00. Viva эпоха застоя! Viva сискимасиський беспредел времён правления генсека Брежнева! Да здравствует апофеоз недельной любви в психушке! Морально я был готов на любые свершения.

Без четверти двенадцать в палату ворвались незнакомые санитары. Они закутали меня с головой в смирительную рубашку, вытащили во двор, закинули в автотранспорт и повезли, хрен знает куда. Освободили меня от пут и капюшона у порога двухэтажного деревянного особняка, стоящего посреди леса. Санитары под расписку сдали меня крепким, культурно-вежливым мужикам, которые деликатно проводили меня в домушку.
Леонид Ильич восседал в мягком кресле за резным дубовым столом, на котором деликатесов и спиртного было больше, чем в Елисеевском магазине. Просторный холл был завален шкурами опрометчивых хищников. Настенный охотничий арсенал был достоин неподдельного восхищения.

- Здравствуйте, Александр! Я вижу, что вы чуть было не обошли меня своим драгоценным вниманием! Нехорошо, дорогой вы мой Македонский! Очень нехорошо! Вы бы только знали, как на вас обиделся Никита Сергеевич за  пренебрежение им, как личностью!

- Здравствуйте, Леонид Ильич! Извините, что не поздоровался первым! Растерялся, однако. А Хрущёв должен обижаться сам на себя: зачем он при Сталине на карачках ползал и творил под его эгидой разные гадости, а после смерти Иосифа Виссарионовича, устроил ему обструкцию?!

- Умейте, Александр, находить во второстепенном главное! Никита знал, что мёртвые не только не потеют, но и на благо родины отказываются служить. Не серчайте на старика! А хотите, я вам свежий анекдот расскажу?

- Леонид Ильич, а почему вы не говорите слово «сиськимасиськи» и ему подобные выражения?

- Дорогой мой, вы меня удивляете! Я уже много лет являюсь умом, честью и совестью эпохи и точно знаю, когда, что и как мне надо сказать. Но вам я отказать не могу. Пожалуйста: «Дахгахгие таварищчи, стоит отме-кхе-кхе-тить-ить, чито сиськимасиськи успехи-кхе-хи в схере сциалистистиских дастишжений сисикимасиськи првыпполнятся!». Ну, как, понравилось?

- Очень!

- Ну, так рассказать вам всё-таки анекдот или как?

- Я слушаю вас, Леонид Ильич.

- Пригласил как-то Боря Ельцин Брежнева на Тверскую, сняли они там по пять проституток. Ельцин своих напоил и с моста всех пятерых сбросил, а Брежнев одну сослал на сто первый километр, вторую в дурдом упрятал, третью лишил гражданства, четвёртую посадил за спекуляцию своим телом в особо крупных размерах, а себя наградил звездой Героя социалистического труда.

- А с пятой проституткой, Леонид Ильич, что стало?

- А пятую, Александр, Брежнев оставил для Македонского. Смотрите, Александр, только триппер не подхватите! Ха-ха-ха!

- Ха-ха. Смешно. Ну, очень смешно! Я вас, Леонид Ильич, тоже когда-нибудь подколю!

- А я и не возражаю. На зубра поохотиться не желаете? Завтра, с утра.

- Спасибо за приглашение, но меня уже давно ждут в психушке.

- Да знаю, знаю! Владимиру Ивановичу – привет от меня! А Ларисе вашей –  привет и ещё вот записочку передайте, пожалуйста!

- А можно ли так?

- Со мной всё можно! Ну, давай, дорогой, поцелуемся на прощанье! Не поминай меня лихом! Сиськимасиськи. Ха-ха-ха!

Мы облобызались. Брежнев нажатием кнопки вызвал санитаров. На меня накинули смирительную рубашку с чужого плеча, посадили в машину и с сиреной доставили на то место, откуда взяли.

Через минуту зашла Лариса.

- Шурик, ну где ты был?! Полчаса тебя ищем по всей лечебнице!

- Я был у Брежнева! – ответил я и, не давая опомниться, протянул ей  записку генсека.

- Так ты ещё и документы начал подделывать! – прочитав послание, вздохнула она, – Боюсь, что выписку следует отложить.

- Ларчик, во-первых, на ночь твой дурдом наглухо закрывается. Во-вторых, в коридоре сидит дежурный, и незамеченным мимо него пройти невозможно. А в-третьих, я сам готов остаться тут на какое-то время, чтобы истина была всё-таки установлена. Ты можешь мне не верить, но я тебя очень прошу – отдай записку на экспертизу! И если почерк ещё можно как-то подделать, то отпечатки пальцев никак не подделаешь.

На том мы и порешили.

Через два дня Лариса ни свет, ни заря примчалась на работу.

- Шурик, я боюсь! Твою записку отдала на экспертизу в тот же день во второй половине дня, а уже вчера утром меня отвезли на Лубянку и четыре часа пытались сбить с толку, расспрашивали о тебе и упорно подсовывали мне разные версии о твоей неблагонадёжности. А сейчас вокруг лечебницы за каждым деревом стоят любители подышать прохладным утренним воздухом. Неужели всё, что ты мне рассказывал – правда?

- Козе понятно!

- И что тогда будем делать?

- Мне надо переговорить с одним человеком.

Я попросил Ларису проводить меня в палату к Варфоломею XIII. Она о таком не знала, и пришлось объяснять ей на пальцах. Слава Богу – она поняла всё верно.

- Что делать? – спросил я Варфоломея, не вдаваясь в подробности.

- Снимать штаны и бегать! – ответил он.

После завтрака, обхода и процедур больные вышли на традиционную прогулку по территории. Я пытался среди них затеряться. И вдруг Варфоломей XIII действительно снимает штаны и начинает носиться по всему больничному парку. За ним бегают санитары и усердно не могут его поймать. Постепенно в погоню втягиваются топтуны. И мы с Ларисой спокойно выходим на улицу, ловим тачку и едем ко мне домой.
Дома я не даю ей опомниться и выполняю программу, отложенную в ту, отвальную ночь. После этого я признаюсь ей в любви, предлагаю руку и сердце и, для пущей безопасности, выпроваживаю её из квартиры.

Да что это за жизнь такая пошла! Славное прошлое всё насквозь давно уже чем-то замызгано! Про пошлое настоящее вообще хорошо говорить не принято! Так что же меня может ждать в ближайшем будущем? Вот бы с ещё не выбранным президентом поболтать тет-а-тет! Уж он наверняка должен знать – что и как сейчас надо делать!
Я уже собирался ложиться спать, когда в дверь ненавязчиво позвонили. Я на цыпочках приблизился к глазку и засунул в него свой испуганный глаз.

На лестничной площадке стоял молодой человек, напоминающий Варфоломея XIV. Молодой человек погрозил глазку пальцем и передёрнул затвор пистолета с аккуратным глушителем.

Лазейка в будущее была для меня закрыта!

1998 год