Извини, братан, за цензуру

Военным корреспондентам посвящается

«Рядовой Сергей Патрушев», - эта строчка, написанная корявым почерком от постоянно дрожащего карандаша, так и осталась незаконченной. И все потому, что мысли у меня постоянно путаются. А нет, не пишу потому, что нечаянно раздавил в руках карандаш, и теперь сижу с открытым планшетом с картой и что-то ищу в нем. Что? А-а, карандаш.
Где же ты, карандаш? И подсознательно продолжаю составлять текст листовки: «…погиб в неравном бою». А потом нужно эту строчку дополнить еще несколькими предложениями, как это произошло. И все, для листовки хватит. А где же карандаш? 

Смотрю на солдата из дивизионной газеты, который сидит у бронетранспортера и отбирает в наборной кассе нужные ему шрифты для составления листовки. Тоже досталось парню. Их полевая типография на ГАЗ-66 подорвалась на мине, и теперь ему ничего не остается делать, как выпускать листовки вручную. Вот маята. А сегодня их нужно выпустить десять штук (столько материала собрал), по двести экземпляров каждую и раздать в роты, в батальоны перед боем, чтобы хоть как-то вдохновить солдат, поддержать духом, напомнить им о своем долге и патриотизме. А завтра следующий этап боевых действий...

А, что же я сижу, написана  только одна листовка.

Блин, смотрю на второй раздавленный карандаш в своей руке, и – плачу. И чтобы никто этого не видел из подчиненных залезаю в бронетранспортер, убираю с сиденья открытый ящик с гранатами, и смотрю куда его примостить. Кругом пулеметные ленты, ящики с патронами, все дно усеяно пустыми гильзами, вокруг беспорядок. Да, нужно здесь навести порядок, а то заглянет кто-то из старших командиров, стыдно будет. Да, в хорошие тиски нас взяли  на перевале, и мы как могли, и чем могли оборонялись. И если бы не помощь вертолетов, то... А потом в атаку, на высотку пошли…

Да, разве ты, командир, а? Ругаю себя. И, уже хотел вылезти на броню и накричать на пулеметчика за оставленный в БТРе беспорядок, да вовремя опомнился, ведь нет больше его, нашего пулеметчика, Сережки Патрушева.

...Размазывая слезы на лице, сажусь на ящик с гранатами. 

…Патрушев «работал» в нашей группе. Оставил его с ручным пулеметом у входа в пещеру, где находился душманский склад с оружием. С минами, с реактивными снарядами для гранатометов, с патронами разных калибров, с детонаторами, с винтовками, пороховыми зарядами и снарядами для минометов. Из группы осталось в строю всего несколько человек.

Перевязав голову одному из раненых солдат, отволок его от края пропасти подальше за камень, в так называемую мертвую зону. Теперь парню не страшны ни осколки, ни пули, прикрыт от них каменным валуном. Стонет, значит, обезболивающий укол еще не подействовал. Ну, ничего, паря, надеюсь, выживем.

- Лейтенант, давай, назад, - слышу приказ сержанта, - а то чувствую, полезут. Где же группа Семенова!? – процеживает сквозь зубы каждое слово Федоров.

«Где, где, ползет к нам снизу. Не загорает же!» - почему-то отвечаю про себя с какой-то нервозностью младшему командиру.

Взяв автомат, ползу туда, «назад», куда указал сержант.

Взрыва надо мною не услышал, а только почувствовал что-то ухнувшее внутри себя и вытягивающее воздух из ушей, рта, живота. Еле глаза удержал, а то бы и они улетели.
Звон в ушах, пыль какая-то кругом. Ощупал себя, вроде, цел. Это, наверное, взрыв где-то прозвучал. Что дальше? Ноги на месте, двигаются, целые. Руки? А ими и ощупываю себя всего. Всё на месте, живот тоже. Автомат? Он в руках. Тогда вперед.

Что же это гудит в ушах, да так сильно? Что, духи новое оружие изобрели? Этого еще только не хватало нам, так жужжит, аж уши сами по себе сворачиваются в трубочку, и за собою мозги тянут, з-з-з-з.

А Серега держит пулемет, упирая его приклад себе в грудь, и стоя на коленях, строчит и строчит из него куда-то вниз. И теперь только доходит до меня, что я оглушен. Вот почему не слышу пулеметных очередей, а только какое-то з-з-з-жужжание. Но это мы уже проходили, ничего страшного. А почему он вниз стреляет? Вон же духи, вон они сбегают со скалы напротив! Ну я вам сейчас дам, я вам сейчас покажу, где раки зимуют. Вот так вам, вот так, и с силой нажимаю на курок трясущегося в руках автомата! А-а, попрятались?

Вставив в автомат новый магазин с патронами. И заново открыл огонь по бегущим душманам. Но почему же молчит автомат, не трясется? Что, на предохранителе? Нет. Так, почему же? А-а, патронов нет. Где новый магазин? В подсумке, о-о-о, жить будем.

Удара в правое плечо не почувствовал. Открываю глаза, а передо мной кто? Вроде бы наши. Кто-то тащит меня куда-то, держа за плечи. Что же с головой, кто в мои уши моторчик засунул? Зачем? Ага, положили. Кто это? У, как улыбается, еще и большой палец показывает, а что говорит, не слышу. Вытираю лицо, на и без того грязных ладонях осталась грязь, бурая какая-то. Не кровь ли? Да нет, голова целая, это грязь с потом смешалась.

Вот еще кого-то тащат ко мне. О-о-о, закрываю глаза, так не хочется смотреть на то, что осталось от человека. Рвота подступила к горлу. Э-э-э… Неужели меня контузило?

Но похоже не сильно, нет уже того громкого шума в ушах, как вчера, а особенно позавчера. И хорошо слышу, как люди говорят. Видно таблетка помогла, но нет, больше в медсанбат не пойду, засмеют, скажут испугался.

Ладно, все хватит, вытираю глаза и ополаскиваю их водой из фляги. Так вроде лучше, все, пора писать листовку. Пора, и лезу из БТРа наружу, подставляя лицо ярким лучам солнца. Оно быстро обсыхает.

- Товарищ лейтенант, - кричит солдат из типографии. – Одна листовка уже распечатана, - и показывает на стопку. - Есть еще?

- Сейчас будет, - и, упершись ногами в железную скобу бронеи, пишу в блокноте:

«Рядовой Сергей Патрушев погиб в неравном бою. Душманы предприняли несколько атак, чтобы уничтожить пулеметчика и овладеть складом с боеприпасами. Но Сергей вел прицельный огонь и уничтожил несколько вражеских солдат. Они предпринимали атаку за атакой, ведя по пулеметчику плотный огонь. Он, получив тяжелое ранение, он продолжал вести огонь, до прихода на помощь ему бойцов из соседней группы.

Бой продолжался, душманы продолжали наступать. Сергей получил еще одно ранение, и сердце героя не выдержало, остановилось. Он погиб».

По привычке просчитываю количество знаков с пробелами – их ровно пятьсот. Почти угадал, лишних тридцать знаков с пробелами. Нужно сократить текст, а то он весь не поместится в листовке. А-а-а, беда, ведь просчитался на два знака, ведь запрещено писать без кавычек такие слова, как «убит», «погиб», «ранен». В Афганистане нет войны.

Вытираю рукавом пот, бегущий по лицу. Как назло он попал и в глаза, которые из-за него плохо видят. Где же поставить эти кавычки? Где, Сережка. Извини парень, и даже здесь без цензуры не обойтись. Извини, братан, погибший в кавычках.