Вера, Надежда, Любовь

        Зимним  январским  вечером  повитуху  Меланью  позвали  в  дом   Берестовых принять  роды.  Семья  недавно   приехала  в  их  село  из города.
      Накинув  платок  на  голову, Меланья  обмотала  его вокруг  шеи и завязала  сзади. Сунула  ноги,  в валенки и, прихватив  фуфайку,  поспешила  в  дом  роженицы. В сенях наскоро запахнув фуфайку, она тихо спросила у девочки  лет  тринадцати -  четырнадцати, которая топталась  в ожидании:
- Схватки, когда начались?
 Увидев  повитуху, девчушка  затараторила:
    - Ой, Евдокия  упала,  и тут такое  началось! Все  бегают,  суетятся! А Степан Ефимович  побелел,  да  как  крикнет:
- Беги  Агаша  к  Меланье  Анисимовне  зови  её! Я  к  вам.
- Да  помолчи  егоза! - оборвала  её  Меланья.  До дому  рукой  подать, ничего не случится.
     Они вместе  подошли  к  калитке. Повитуха  толкнула  её, та  заскрипела, но  открылась  легко.  Агаша  опередив её бегом,  взлетела  по  ступенькам  на крыльцо и  распахнула  дверь  в сени.   
 Там  стоял  Степан  Ефимович, завхоз продовольственного склада. На эту должность его назначали райком Партии???    Он умел читать, писать и закончил три  класса  приходской  школы. Руки  у  него были  длинные, отчего выглядел он  неуклюже. Глаза карие, маленькие, но  живые - смотрели  пристально. Волосы  прямые,  чёрные  с проседью, а шёл ему всего двадцать восьмой год.
   - Веди? – с ходу сказала  Меланья.
Степан  Ефимович молча, кивнул и открыл перед повитухой  дверь.               
   Меланья переступила через порог                Степан следом. Помог снять  фуфайку  и  взял  платок  из  её  рук. Повесил на  крюк и повёл её в комнату. Пахнущая свежей побелкой печь занимала особое место в горнице. Заслонка была открыта, в печи потрескивали поленья, и тепло, вырываясь наружу, привносило свои краски семейного уюта.  Над огнём висел  котелок,  и вода в нём начинала закипать, выплескивая маленькие капли,  издавая при этом шипение. Неожиданное появление Агаши, которая  ловко схватила котелок, прижимая к нему толстые рукавицы, чтобы не обжечься отвлекло Устинью от раздумий.  В глубине соседней комнаты за перегородкой раздались стоны. Степан, указав рукой на проём спальни хрипло сказал:
- Там.
Женщина  решительно  пошла в спальню, откуда  были  слышны стоны и негромкие всхлипывания.  На кровати лежала   Евдокия, она была бледна, закусив губу, она тихо стонала. Рядом стояла  её  мать, Устинья. Дородная  женщина  с  добрым  лицом  и  карими   глазами,  в  которых  стояли  слёзы. Она повернула голову  к  повитухе, и тихо  проговорила:
- Меланья  Анисимовна  милая,  помогите дочке.  Она упала, и вот,– тихо  пробормотала, Устинья,   разводя   руками и опустив  глаза, незаметно  смахнула  слезу.
    Повитуха тут же распорядилась подать чистое  полотенце  и  горячей воды.  Роды были тяжёлыми.  Агаша  только и знала, что бегала  и подавала то воду,  то  тряпьё. Устинья  не отходила от дочери  ни  на  шаг.               
   Степан же словно окаменел. Он сидел на  табурете возле  двери в сени.  Сидел,  и  молча,  смотрел  в  проём  спальни, где суетились женщины. Когда  Агаша появлялась  в  проёме, он  поднимал  на  неё  свои  глаза,  в  которых застыл немой  вопрос.  И всякий раз видя, что она пожимает  плечами,  вставал и уходил в сени. Раскуривал свою трубку, набитую табаком, и затем возвращался.       
    На вторые сутки  Евдокия,  наконец,  разрешилась  девочкой.  Крохотная малышка еле  дышала, и  крик  её был  настолько  слаб, что со стороны можно было решить, что в  углу пищит  мышь, а  не  ребёнок. Но  Меланья  знала своё дело. Решительно отрезала  пуповину, завернула  девочку в простыню и ушла в  комнату  Устиньи.
    Глаза  молодой  матери  затянулись  поволокой, и  она ушла  в  забытье.
 « Выйти и  сказать  Степану, что родилась девочка, но малышка так слаба и возможно,  не  выживет. Вот уже двенадцать детей умерло. Неужели  девочка,  родившаяся тринадцатой по счёту, тоже не выживет?  Чёртова дюжина число не счастливое.  Как ей поступить?», - стоя у кровати дочери размышляла Устинья, ни на что не надеясь.
Так  сомневаясь, она присела на стул,  и посмотрела на дочь.
 «Если и этот ребёнок умрёт, то Евдокия не перенесёт горя», – вновь  подумала Устинья.
Прошло  часа  четыре. Меланья  зашла  в   комнату,  держа  ребёнка  на  руках.
 -  Будет жить! - хрипло сказала  повитуха.
Устинья подскочила к  Меланье,  едва не падая в обморок от радости.
    - Ох, милая  матушка  Меланья  Анисимовна,  ты  подарила  нам  жизнь  и  счастье!  – запричитала Устинья.
На что Меланья,  протягивая  ребёнка,  ответила:
- Бог  с тобой, Устинья  Филипповна на всё Божья воля.
 Устинья,  принимая  ребёнка  на  руки, со слезами  радости на глазах прошептала:
- Боже,  спасибо тебе за чудо.
  Меланья  молча,  смотрела  на  эту  сцену. Давно уже по селу ходили слухи, что  она  не  только  повитуха, но и колдунья. Однако Устинья и Степан, не обращая на это внимание,  послали  именно  за  ней. Хоть  и есть на селе доктор                Устинья с ребёнком на руках направилась  было к  выходу, но,  повернувшись, к  Меланье,  сказала:
 - Пойду,  обрадую  Степана                Она  вышла  из  комнаты,  неся  новорожденную, так  бережно  и  нежно,  словно она была матерью этой малышки. Повитуха,  подошла  к спящей  Евдокии, посмотрела на неё, потрогала лоб и тихо прошептала:
 - Крепись  дочка, всё  будет  хорошо…
   Затем раздвинув  шторы, вышла из спальни.
Посередине  комнаты  стоял  Степан, держа на руках новорожденную дочь, а  рядом с ним Устинья.
 Глянув на Степана, Меланья вдруг увидела, как он осунулся. Казалось  он постарел лет на пять, голова совсем седая, сетка морщин на лбу, под глазами тёмные круги, совсем не похож на того Степана, который встретил Меланью у порога.
      Степан смотрел на маленькое  личико  дочери,  улыбался и  словно воскресал.  Оторвав  взгляд от дочери, он  поднял на  Меланью глаза,  и  воскликнул:
    - Меланья Анисимовна, вы сотворили чудо! Я век буду вам благодарен.
    - Да  ладно  уж  вам. Как  назовёте  девочку? – спросила она.
    - Вера, – ответил, Степан   не  задумываясь.
    - Вера, -  повторила Устинья.
    - Хорошее имя, задумчиво проговорила Меланья.  Ну, что ж мне пора, – вновь сказала она.
    - Ох, как  пора?  Подождите,  Меланья   Анисимовна, голубушка,  я  мигом: – затараторила  Устинья  и выскочила  в  сени.
   Степан всё  стоял  посередине  комнаты, бережно держа  дочурку  на руках.  Вдруг из  спальни  раздался  стон.  Наскоро извинившись, он поспешил  к  жене.
Меланья  улыбнулась, одела  фуфайку, обула  валенки  и вышла  в сени. Устинья вдогонку  пыталась  ей  что-то  сказать, но та лишь отмахнулась, сославшись  на  усталость.
    Свежий морозный  ветер обдал  её,  словно  жар. Стоя на крыльце, она вдохнула  его  всей  грудью,  накинула на голову платок и  начала  спускаться  по  ступенькам.
Как  хорошо идти  по  снегу! Белый, чистый, он хрустел  под  её ногами, издавая приятный звук. Словно алмаз, играя всеми цветами радуги, он искрился  в  лунном свете.
    Она  шла  и  думала: « Роды были тяжёлые, очень  тяжёлые. Ей  давно  не  приходилось  так  трудиться.  Мамаша  была  слаба, да  и  ребёнок  тоже.  В  какой – то  момент  Меланья  даже  решила: -  Всё, не выживут  обе! Но, слава  богу,  всё  обошлось»
     Дойдя до своей  избы, она толкнула  дверь, которая  оказалась  открытой.
     - Надо  же, так  спешила, что забыла  закрыть, – тихо  пробормотала  повитуха.  Раздеваясь,  ощутила   такую  усталость,  какой   не  было давно.  Разожгла  печь.  Поставила  чайник.
«Скоро  закипит,  и  она выпьет  своего  настоя.  А после  что - ни будь,  сообразит  и  сготовит  ужин», - думала она, сидя за столом.
      В печке потрескивал огонь: чайник  закипел, и  Меланья  достав  мешочек  с травами,  стала их  бросать щепотку за щепоткой  в  кипящую воду. Поставив чайник на стол, она налила отвар в  железную  кружку. Но сил взять эту кружку не было. Превозмогая   усталость, она  всё  же  поднесла  её  к  губам.  Отпив   горячего  настоя, ощутила,  как  живительная жидкость  разлилась  внутри.  Глоток  за  глотком, она  выпила  всё.  Налила  ещё и пила, не торопясь, смакуя.
   Сколько  прошло  времени, она не заметила. Был поздний вечер,  Меланья  стоя у печи готовила себе еду и услышала, как во  дворе  хлопнула  калитка,  а потом раздался стук в  дверь. Она сказала:
    - Входите, открыто.
      На  пороге  стоял Степан, сзади  него топталась Агаша, в руках  они держали узелки.   
 Степана  будто  подменили  -  он  сиял  от  радости. Глаза  блестели,  добрая, широкая улыбка  разгладила его лицо. Он  говорил  и  говорил, благодарил её  за  помощь,  которую  она им оказала. Подойдя   к столу, они поставили  на  него свои узелки.   Развязали  и  стали  вытаскивать капусту, картошку, морковку,  свеклу,  хлеб  и  небольшой  кусочек  сала. Такие  драгоценности  по  тем  временам  были  редки                Шёл 1932 год, время  трудное,  голодное. В  другом   узелке,  который   развязала,  Агаша,  оказались  два  полотенца  и  платок  с большими   красными  цветами. И тут  Степан  предложил Меланье  стать крёстной  матерью  его  дочурке  Вере:
     - Мы всё обсудили  и  решили. Хотим, чтобы вы дали согласие  на  крестины, - сказал  Степан  как  отрезал.
    - Хорошо, я согласна, – ответила  повитуха.
    - Но не знаю, как отец  Серафим - согласится  ли? – вдруг опомнилась Меланья. У меня с ним были  недоразумения. Да  и  время  такое  тревожное.
     - Ничего, всё  уладится, - успокоил её Степан.
       Попрощавшись,  они  ушли,  сияя  радостью  и  счастьем.
      - Ради  этого стоит жить, - улыбаясь,  проговорила  женщина, убирая принесённые  ей подарки. 
       Сегодня  пятнадцатое  января  1932 года,  двадцать два  года, как она  Меланья  потеряла  ребёнка,  долгожданного мальчика первенца.  Младенец не дожил  до  утра, был  слаб. И она  не могла ему помочь. А через  три  года не стало и  любимого мужа. Вот  так  Меланья  осталась  одна. Когда  за  ней закрепилось  слово  колдунья, она  не помнит. Она хотела только  одного -  научится  спасать  детей  при  родах. И однажды она повстречалась с  бабкой  Полиной, которая незадолго до своей смерти передала ей свои знания и обучила её всему. Так  Меланья  и  жила                Теперь, она будет  крёстной  матерью  спасённой  малышке. Меланья почувствовала  в  ней родную  душу. И  ещё  она  понимала, что придёт время, когда и ей  придётся  оставить этот мир. А  передать своё наследие  было не кому. Поэтому она и дала своё согласие  на  крестины  Веры: - она  обязательно  передаст  ей  науку  трав, и те знания,  которыми  владеет  сама. Такие  мысли  витали  у Меланьи  в  голове,  пока  она вкушала  свою вечернюю  трапезу.
        Двадцать  второго  января  ровно  через  неделю  Веру тайно окрестили в местном  доме у отца Серафима. Степан поговорил с батюшкой, и убедил его, что крестной будет только Меланья. И батюшка дал своё согласие. И никто не посмел назвать  Меланью Анисимовну колдуньей  и  ведьмой. Так  как  Степан  Ефимович,  Устинья Филипповна  и  Евдокия  Фроловна  – мать  новорожденной  напрочь  отмели  все  слухи, и шёпоток  за  спиной  Меланьи поубавился.
    Кто  бы  мог подумать, что одинокая  Меланья  Анисимовна  обретёт вновь свой  второй  дом?
     В свои сорок лет, она имела вполне обычную биографию.  Родилась в 1892  году здесь же  в  селе Пиксяси  Марийской  АССР. В семье кузнеца Фрола Иконникова. Вышла  замуж  за  Ивана  Бояркина  в  возрасте  семнадцати  лет. Через год  умер её  сынок, едва появился  на  свет. Потом  умер Иван. Уже девятнадцать  лет, как  она вдова.  Родители у неё умерли. Родных у неё не осталось. А теперь новая семья. Она  уже  и не ждала от жизни такого подарка!  Если бы не бабка  Полина, так бы и засохла  Меланья  от своего горя.
   «Ах, о чём это она?»  Воспоминания нахлынули  на неё.

продолжение следует