Краденая жизнь 6

Я проснулся от головной боли. Вчера Николя отговаривал меня от вина, но я его не слушал. В результате мой неугомонный возлюбленный напился сам и затащил меня на наше соломенное ложе. Нужно будет купить новый матрац - от прежнего с нашими ночными подвигами уже практически ничего не осталось. Николя был очень требовательным минувшей ночью. Я давно не позволял ему так многого, но что-то его мучило, некое неясное предчувствие беды, которое было сопоставимо с моим. Что ж, мне для него ничего не жаль, даже себя. Я осторожно высвободился из его объятий, поморщился от боли, потому что он оставил на моей коже кровоточащие дорожки царапин, кое-как оделся и подошел к окну. Меня с утра мучила тоска, а слова наглого герцога, его действия по отношении ко мне тем более не выходили у меня из головы. Действительно ли он мог предложить мне что-то взамен... Потери чести. «Но, полно, Лестат, а была ли когда-то у тебя честь?» - спросил я себя невесело. Насколько далеко я отклонился от пути, который считал верным для «младшего в семье» Августин? Что он мне там говорил, когда последний раз избил меня, пользуясь тем, что я, ослабший, нетрезвый и утомленный не мог ему и второму моему братцу ответить? Я думал, они больше не посмеют меня тронуть. Августин наблюдал за мной с холодным вниманием с тех самых пор, как я смог сидеть за общим столом. Я имею в виду смог передвигаться по замку после того, что он мне устроил вместе со средним братом Себастьяном. Иногда я видел, как в его глазах вспыхивает одобрение - это, когда я стал кормильцем для всего семейства, потому что единственный возвращался с охоты не с пустыми руками...
Но чаще его взгляд, обращенный на меня, бывал настолько странным, что мне становилось не по себе. Словно он с чем-то в себе боролся. Подумывал, не зря ли не убил меня тогда, после моего юношеского приключения в компании бродячих комедиантов? Или мучился угрызениями совести, что не смог ничего мне предложить, кроме существования в родном семействе на птичьих правах? Могло ли его это расстраивать? Вряд ли... Хотя он всерьез желал, как я помню, чтобы я научился читать. Зачем? Кажется, они с отцом планировали отправить меня ко двору, дабы я самостоятельно сделал там себе блестящую карьеру, раз уж им не по средствам обеспечить меня титулом, подходящим отпрыску древнего аристократического рода. Но Августин растратил состояние жены, и не могло быть и речи, чтобы отправить ко двору юношу в потрепанном камзоле. Впрочем, справедливости ради, нужно заметить, что и я не научился читать, так что мы с Августином в каком-то смысле квиты.

Уметь читать... Хорошее дело. Тогда я мог бы и писать, записывать свои мысли, и они не теснились бы у меня в голове, доводя меня до безумия. Стоп, Лестат, помолчи ты хотя бы немного! Из тебя вышел бы самый болтливый автор, а рассказать тебе толком нечего. Разве только о восторге, который ты испытываешь, выходя на сцену... Что это за шум?

Я подошел к окну. В небольшом дворике я увидел двух красиво одетых господ. Да, я бы именно так оделся, если бы у меня были деньги. Я бы только выбрал более глубокий тон этого восхитительного синего камзола. А волосы я бы не стал так туго стягивать. Или я не ориентируюсь в моде? Вряд ли. Мне кажется, что умение одеваться - прирожденное качество, как уметь играть или петь. Впрочем и то, и другое, да и вообще все в этой жизни требует практики. Но иногда и практики бывает недостаточно. Так думает Николя, но для меня, по его мнению, небо сделало исключение. Он говорит мне об этом с нежной улыбкой, но глаза его становятся печальными. Я не думаю, что он мне завидует. Ведь он любит меня, а когда любишь, завидовать невозможно. Кроме того Николя не прав.

Эти господа собрались заняться фехтованием. Увлекательным времяпрепровождением, заканчивающимся смертью одного из участников. У меня есть шпага, старинная, но надежная. Она уже спасала меня, но, увы, в моих руках шпага хороша только против неотесанных горожан, да трусливых воришек. Меня учил фехтовать дядя, но он умер, когда мне было десять лет. С тех пор никто мною не занимался. Хорошо, я к тому времени научился держаться в седле. Итак, кто кого? Этот расфуфыренный молодчик в малиновом камзоле слишком горячится. Так он быстро выдохнется. Его соперник держится хладнокровно. У него умные острые глаза и такое чувство, будто его разум неким чудесным способом связан с кончиком его шпаги, которая лишь продолжение его руки и орудие для воплощения его желаний. Смог бы я сохранять хладнокровие? Думаю, запросто. Да, я импульсивен, но я способен собраться в нужный момент. Кстати так бывает не только со мной. Некоторые глупцы недооценивают эмоциональных людей, не догадываясь, что частенько это лишь отражение гибкости, подвижности души. Да, так и есть: победил тот, кто разумно берег свои силы, наслаждаясь дуэлью, как я новым спектаклем, а судя по гамме чувств, отразившихся на недавно столь суровом лице, этот человек вполне эмоционален.

Он падает на колени рядом с тем, кого недавно жаждал убить. Да, дружок, бойся своих желаний - они могут и сбыться. Хотел бы я так уметь владеть клинком, хотел бы я занимать место, для которого был рожден? Галантный кавалер, повеса и бретер при дворе Марии-Антуанетты? Не знаю. В этом смысле жизнь не дала мне ни шанса, только посмеялась надо мной посредством предложения герцога.
 
- Лестат!

Ну вот и Никки проснулся. Он жадно смотрит на меня, надеясь, должно быть на то, что я все еще по вечернему милостиво настроен, но напрасно.Он подходит ко мне, просяще заглядывая в глаза. Сейчас ему нужно только одного - забыться в моих объятиях, окунуться в самую мою душу. Там он находит покой, играя на реакциях моего тела, как на струнах своей скрипки, которой он виртуозно владеет, и только мрачный настрой мешает ему это понять, и то, что его талант достаточен, что ему не следует больше бегать за идеалом. Нужно остановиться, успокоиться, и тогда идеал сам дастся в руки, как строптивая возлюбленная, за которой чем больше бегаешь, тем больше ее от себя отгоняешь.

Оказавшись рядом, он молча протянул ко мне руки и привлек меня к себе. Я смотрел на него спокойно, хотя одним взглядом мог бы избежать даже этого прикосновения. Еще какое-то время посозерцав меня, он так же молча разомкнул руки. На миг его лицо исказила болезненная судорога.

- Ты не выспался? – спросил он хмуро.

- Отлично выспался. Голова гудит.

- У нас осталось немного вина.

- Неужели?

- О ком теперь ты мечтаешь, Лестат? – с отчаянием, но пытаясь звучать невозмутимо, даже насмешливо, спросил он. - Какая девушка вновь завладела твоим сердцем?

- О нет, Никки... Ты опять ревнуешь?

- Нет. Я знаю, что это неизбежно. В тебя всегда будут влюбляться женщины.

- Как мы выяснили, не только они, - скривился я, ощутив приступ тошноты.
 
- Но им ты никогда не сможешь отказать.

- Никки, ты же знаешь, что это все мимолетно.

- Вся наша жизнь мимолетна. Но даже на миг люди не могут сохранить друг другу верность.

- Mon Dieu! Никки, я не твой муж. Или жена? За кого ты меня держишь, возлюбленный друг мой?

Я со смехом обнял его, нисколько не церемонясь, жестко стал целовать его в дрогнувшие губы. Мне нравилось грубо сжимать его в объятьях, ласкать так, чтобы он сразу осознал, что пощады не будет. Еще несколько мгновений назад моя страсть, которую он пробудил во мне когда-то и которую сам я с некоторых пор воспринимал как свое проклятие, дремала, вытесненная влечением к одной даме, о которой я на самом деле грезил.. едва проснувшись. Но ему было угодно разбудить ее снова. Что ж, играющему с огнем должно винить только себя самого. Я потянул его к останкам нашего матраца, наслаждаясь его сопротивлением. Ни одна женщина не может подарить такого наслаждения! И если я и был на него сердит, то он отплатил мне сполна, в том числе и за вчерашнюю ночь, когда заставил меня кричать так, что, думаю, наш хозяин не сомневался, что у постояльцев дошло до смертоубийства. Теперь Николя стонал и извивался подо мной, но когда моя страсть иссякла, и я опустил его, жалобно, нежно ластящегося к моему боку, я вновь представил пленительный образ...

То был вечер в таверне, вполне респектабельной, чтобы люди, считающие себя глашатаями благих демократических перемен, собрались в ней, вдыхали дым сигар, пили абсент и предавались свободомыслию. К Николя его давешние университетские приятели относились с уважением, в то время как ко мне с плохо скрываемым пренебрежением, точнее будет сказать со смесью ненависти, презрения и недоумения. Впрочем, в той компании до поры не знали кто я.

- Дворянство следует уничтожить, как класс, - вещал как-то один из них - веснушчатый горбоносый парень, Жоффруа. - Они отравлены идеей своей избранности. Пришло время людей, которые что-то представляют из себя не потому что родились в семействе графа или маркиза, а потому что самой природой им дано много талантов, до сих пор сдерживаемых проклятой иерархией.

- Но и среди аристократов бывают такие, кто от природы блистает талантами, - спокойно возразил ему Никки.

- Не выдумывай! Ты их видел? Общался близко? Я не имею в виду дворянчиков, - тут Жоффруа бросил взгляд на меня, он был горд собой, что сразу раскусил, что я дворянин. - А этих, голубых кровей отпрысков древних родов? Все они уроды, выродки, бездари! Сама природа вопиет о перестановке сил. Теперь то, что вверху, должно удобрением уйти вниз, а то что снизу - подняться к верху.

- Я не выдумываю, - пожал плечами Никки. - И я прекрасно знаком с одним из них. Он красив и талантлив.

- Ах и кто же это? Ни в жизнь не поверю, не узрев сие чудо своими глазами.

И тут мой возлюбленный предатель, Николя, кивнул на меня, который в их компании обычно предпочитал молчать и слушать. Как и положено выродкам, я был мало образован по сравнению с ними, и быстро понял, что моим мечтам в Оверни о том, что я буду свободно дискутировать на темы свободы и справедливости, не суждено сбыться. Глаза наших собутыльников обратились на меня. Сказать, что парни были удивлены - ничего не сказать. По их мнению, уже высказанному при мне, аристократ столь древнего рода не стал бы не то, чтобы с ними говорить, но вряд ли бы удостоил их и взглядом. Снобистские замашки герцогов, маркизов, а так же членов их семейств уже, временами остроумно и правдиво, высмеялись ими, причем Жоффруа бы особенно хорош.

- Но он… артист, - шокировано прошептал высокий гибкий Гийом. - Николя говорит правду, Лестат?

- Да, - ответил я равнодушно. Во мне закипал глухой гнев на Николя. Вот зачем он это делает?

- Но...что заставило тебя...

Гийом не мог подобрать слов. Я никогда не рассказывал приятелям Николя свою историю: об Августине, о моем приключении с комедиантами. Впрочем, до этого и не доходило. Лишь только я или Никки открывали, кто я, как меня начинали презирать. Тем, кто узнавал мою тайну, сразу становилось ясно: они имеют дело либо с психически неполноценным, либо с самозванцем. Но в тот вечер стандартной реакции не последовало. Я уже успел высказать при них свои мысли и, хотя старался держаться в тени, - да, я это умею, также как выносить на заре актерской карьеры помои из гримерки - обратил на себя внимание "разумностью и новизной " наблюдений, как как-то высказался Жоффруа. Все молча смотрели на меня, я же с нескрываемым раздражением пожирал Николя глазами, но чем сильнее он под моим взглядом сжимался, тем больше верили, что услышали обо мне правду.

- Итак, ты... - с почти раболепным почтением, которого я совсем от него не ожидал, начал Жоффруа, но я стал подниматься, окинув его тем снобистским взглядом, который они высмеивали, а на деле затрепетали от него, смутившись.

Я бы ушел, а ночью устроил бы Николя такое, что он никогда бы больше не посмел и заикнуться о моем происхождении. Но тут появилась она.

Ее внешность была необычной для безусловно красивой женщины. Очень высокая. Статная. Совсем не хрупкая. Безупречные черты лица, прямой нос и глаза, похожие на большие драгоценные камни - темно-карие с сияющими белками. Ее тонкие для женщины губы были при этом совершенной формы. Кисти рук будто выточены из мрамора, с острыми кончиками длинных пальцев. Она приблизилась к нашему столику. Я не знаю, откуда она взялась. Проходила мимо? Странно, но другие ее словно не видели, увлеченные моим разоблачением. Она неотрывно смотрела на меня, и почему-то мне захотелось объясниться, и я рассказал все то, что уже как-то рассказывал Николя: о восторге, который меня охватывает, когда я выхожу на сцену и о том, что это счастье дарить людям радость.

Она слушала меня очень внимательно и, казалось, видела одного меня. Ее взгляд был горячим и властным. Никогда еще в своей жизни я не чувствовал себя таким беспомощным перед молодой женщиной. Когда я замолчал, приятели Николя сделались до смешного серьезными, я едва не засмеялся, но всякий звук застрял меня в горле, потому что прекрасная незнакомка исчезла - как в воздухе растаяла. Я был поражен, растерян, смущен. Ее большие умные глаза будто бы проникли в меня и что-то во мне потревожили. Она не столько смотрела на меня, сколько откровенно ласкала взглядом, пока я говорил. Никогда еще мне не доводилось испытывать ничего более соблазняющего. Голова моя кружилась. Кожа пылала, словно меня касались не глаза ее, а губы. Я отчаянно застонал, желая разыскать ее, но меня обнял и удержал на месте Николя, помещение наполнилось таким дымом, что невозможно было увидеть что-либо и на расстоянии вытянутой руки. К тому же моя исповедь потрясла молодых вольнодумцев. Они и представить себе не могли, что аристократический отпрыск также может быть жертвой. Кто-то из них даже озвучил мысль, известную любому недоумку с детства - чем выше ты стоишь на иерархической лестнице, тем меньше у тебя свободы. Это как площадка пирамиды - на самом верху опаснее всего находиться и больнее всего падать. Мой рассказ произвел такое сильное впечатление, что меня даже не стали презирать, как обычно, когда узнавали что я сын маркиза, а похлопывали по плечу и старались прикоснуться ко мне, как к святым мощам под видом выражения сочувствия. Дальше мы слишком много выпили, и я смутно помню окончание того вечера

А сегодня, целуя в висок Николя, нежного, притихшего и покорного, с дорожками недавних слез на скулах, я думал о том, что у меня есть способ развеять свою хандру и избавиться от отвращения к самому себе, возникшего после омерзительного предложения герцога - я сегодня же найду ту, чарующе сильную и безусловно прекрасную женщину.