Прикрасы бытия

«От розы увядшей остается лишь имя ее»
Умберто Эко

Бенедикт Кастиль слыл талантливым ханжой и виртуозным лицемером. Он вырос в Париже в богатой аристократической семье, владеющей плодоносными землями на юге страны. С самого детства его приучили никогда не отказывать себе во всевозможных удовольствиях и при желании получать все, что захочется. То, что Бенедикт может вырасти вздорным enfant terrible*, совершенно родителей не тревожило - они сами выросли избалованными и в известной степени гордились этим. Если бы у них и существовал родовой герб, то, несомненно, на нем присутствовали бы слова: «Спесивость - наша жизнь». Такой жизнь выдалась и у подрастающего Бенедикта: он кутил, чудачил в разгульных компаниях, ходил по женщинам легкого поведения, разбивал сердца даже самым непрошибаемым les fеmmes fatalеs*, в общем, делал все без зазрения совести и чувства собственной ответственности.

Однако через несколько лет праздность канула в небытие. Причин было несколько: и возраст уже был не тот, и пресыщенность дала о себе знать, и разгул, как жизненная философия, порядком надоел. Пришло время остепениться, подумал Бенедикт, и принял решение покинуть Париж - гнездо веселья и неутомимой суеты. Он неоднократно слышал о маленьком городке Орвиль, располагавшемся в 200 километрах от столицы, - тихом, спокойном местечке, опоясанном святостью монастырских храмов и облагороженном праведностью местных жителей. Именно туда ему вдруг вздумалось отправиться. Подальше от столичной шумихи и пустопорожних пересудов. В город, где он надеялся обрести безропотную жену и семейный покой.

Впрочем, поиски эти весьма усложнились, когда он прибыл в Орвиль. Оказывается, по слухам, в лесу возле города завелся таинственный зверь, напоминающий волка, но по размерам походивший на целую корову. Поговаривали, что пришел он сюда из соседних земель, где был окрещен именем Жеводанский. Так его и называли - Жеводанский зверь. Коварный, лютый и по-человечески хитрый, он нападал на людей внезапно, намеренно откусывая голову. Город пребывал в страхе: смелые уходили на охоту и не возвращались, трусы не выходили из домов, а те, кто не определился, шли в монастырь.

Так произошло и в случае с кроткой Жюстиной, которая жила возле маленькой часовни в центре Орвилья. Ее муж Франциск, благородный (он действительно происходил из знатного рода) и безупречный (его действительно не за что было упрекнуть), услышав о кровожадном звере, немедленно оставил ее вместе с детьми и ушел в монастырь. Жюстина заливалась слезами, никого не подпускала к себе, даже позабыла о детях, которые вынуждены были временно выучить азы самостоятельности.

Жюстиной-то и заинтересовался Бенедикт Кастиль, узнав о ней от одной великодушной хозяйки, позволившей переночевать у себя.
- Но по какой причине ее бросил муж? Неужели всего лишь страх тому виной? - сокрушался Кастиль.
- Да кто его знает? - выглядывала из тени хозяйка, будто стараясь скрыть свое морщинистое лицо, - Хорошая женщина. Жалко очень.
- А что вы знаете о Жеводанском звере, который поселился близ города? - строго спросил Бенедикт.
- А кто его знает? Страшный зверь. Пугает очень.
- Говорят, он сразу откусывает голову жертве, - продолжил он расспрос, бессмысленный по существу, - Нападает обыкновенно на беспомощных и безоружных. На женщин и детей. Так ли это?
- А кто его знает? - неутомимо отвечала хозяйка, будто смакуя свою ограниченную осведомленность, - Кусачее чудовище. Прямо голову есть. Прямо у детей и женщин.
- Ясно, - успокоился Бенедикт и, более не беспокоя понапрасну простодушную женщину, смиренно лег спать. La nuit porte conseil.*

Утром весь Орвиль проснулся с первым криком петуха. Он будил жителей регулярно, без промедлений, как только мог самый преданный городу петух. Скромно позавтракав, Бенедикт вышел из ветхого жилища, в котором он провел неспокойную ночь и зашагал к Жюстине. Ночное беспокойство Кастиля было связано со странным сном, который приснился ему. Во сне он встретился с Жеводанским зверем лицом к лицу, где-то в лесу, сидя за столом. Зверь отнюдь не источал злобы и выглядел вполне себе безобидно и доброжелательно.
- Тебе налить? - спросил его зверь.
Бенедикт робко ответил:
- Я не хочу с тобой пить.
- Неужели не хочется испить Христовой крови? - настаивал Жеводанский зверь, поясняя, что в чаше налито вино.
- Почему ты охотишься на людей?
- Ну и странный же ты. Тебе нужна причина, чтобы выпить?
- Мне нужно знать с кем я пью, - твердо заявил Бенедикт.
- Бенедикт, ты не такой как все. Поэтому я не стану есть твою голову.
- Ты не ответил на вопрос, зверь. Почему нападаешь на беззащитных?
- Ну, как тебе сказать, это закон бытия.
- Что-что, прости?
- Так устроен мир, я говорю.
Кастиль судорожно задумался.
- Может все-таки выпьем? - поднял бокал Жеводанский зверь.
- Почему ты считаешь, что я не такой как все и не собираешься напасть на меня?
Почуяв, что выпить еще удастся не скоро, зверь мрачно поставил бокал на стол, расплескав вино через край, и с какой-то особой эмоциональностью проговорил:
- Слушай, Бенедикт. Да тебе самим Богом уготована другая жизнь.
- Другая?
- Подумай сам, не зря же ты решил поставить крест на распутном прошлом и прибыл к нам. Ты чувствуешь это, только еще не можешь сказать вслух.
- О чем сказать? Я не понимаю! - искренне негодовал Бенедикт.
- Помни, «в начале было слово», Бенедикт. Слово...

Тревога не спадала с лица Бенедикта на протяжении всего пути к Жюстине. Сны не так уж часто присутствовали в его жизни, и когда они являлись, это было не спроста.

К Жюстине в последнее время также редко наведывались гости, как сны к Кастилю. Она уже перестала оплакивать мужа, но по-прежнему пребывала в тоске. Дети старались помогать ей по дому, но этих сил не хватало. Нужен был муж, чтобы как-то продолжать жить дальше, чтобы обеспечивать семью, чтобы обрести будущее. И пусть первый полюбивший меня, думала Жюстина, и станет отцом семейства. Иного выхода нет.

Бенедикт постучался к ней в дверь уже в ночи, чем, несомненно, испугал Жюстину. Она заколебалась: открывать или не открывать? Конечно, это вряд ли мог быть Жеводанский зверь хотя бы потому, что звери не умеют стучаться, но от воров и грабителей также никто не был застрахован. Тем более беспроглядной ночью. У Жюстины пропал дар речи. Она стаяла в оцепенении. Ее объял голубой страх. *

- Отворите! Я к вам с добрыми намерениями! - раздался мужской голос.
- Вы за чем? - без обиняков спросила она.
- Меня зовут Бенедикт. Я пришел к вам, чтобы стать вашим мужем.
- А что вы готовы предложить мне, если я стану вашей женой?
Бенедикт не ожидал такого скорого согласия. В его жизни было многое - распутные женщины, море вина, зыбкие шалости, на грани жизни и смерти, - и все как скоро приходило, так и скоро уходило. Что не являлось странным. Но замужество являлось делом серьезным. И скорость в этом деле немного смущала, нежели ободряла.
- Что я могу предложить? - начал он, - Я могу предложить вам любовь, которую вы никогда не испытывали. Я могу предложить вам уют, в котором вы никогда не жили. Я могу предложить вам заботу, которой вы никогда не были окружены. И я могу вам предложить себя, который подарит все это вам.
- Заманчивое предложение, - раздалось из-за двери.
- Со мной вы обретете счастье. Мы будем жить с вами у ангелов!* В мире и согласии!
- Вы обещаете заботиться о моих детях?
- Да, охотно!
- Вы обещаете оберегать семью от Жеводанского зверя?
- Да!
- Вы обещаете...
- Да-да, все обещаю, только пустите в дом. Неужели мы так и будем с вами разговаривать через дверь?

Так, в результате причудливого знакомства образовались причудливые отношения. Бенедикт любил Жюстину безгранично, самоотверженно, бескорыстно. Он исполнял все ее прихоти, шел на поводу ее желаний и всячески дарил радость и тепло. Однако каждый, даже самым примерным отношениям, рано или поздно приходит конец. Пламенная любовь угасает и на ее месте образуется холодная льдина, непрошибаемая и бесчувственная.

- Что с тобой милый? - ласково обратилась она к нему.
- А что со мной? - Бенедикт оторвал свой взор от старинной книги, которую он упоенно читал.
- Ты стал каким-то равнодушным. Безчувственным.
- Нет, что ты, - махнул рукой он и вновь уставился в книжку.
- Я тебе безразлична? - дрожащим голосом произнесла Жюстина.
Бенедикт, понимая, что затевается серьезный разговор, отложил книгу в сторону и угрюмо сказал:
- Дело не в тебе. Мне не дает покоя один мой сон.
- Что за сон?
- Я не хочу о нем говорить. Это касается меня и зверя.
- Какого зверя? - подозрительно посмотрела на него Жюстина.
- Не обращай вниманя, - вовремя спохватился Бенедикт, - так, грезы.
- Мой бывший муж покинул меня, увидев странный сон.
- Какой? - вдруг заинтересовался Бенедикт и активно включился в беседу, - И что потом? Что с ним произошло? Ты мне ни разу не рассказывала!
- А ты и не спрашивал, - укоризненно сказала она, и это была правда. Ослепленный любовью Бенедикт в первые дни совершенно позабыл узнать об этом. А потом и не задумывался даже вспоминать.
- Я не знаю, что ему приснилось. Он мне не сказал. Но это было совершенно неожиданно.
- Он испугался Жеводанского зверя?
- Едва ли. Он был не из пугливых. Но зверь действительно не остался в стороне. В смысле, был причастен к его уходу. Только как - я так и не поняла.
- И куда он ушел?
- В францисканский монастырь. Все, что он сказал перед уходом : «В начале было слово».

Признание Жюстины чрезвычайно встревожило беспокойного Бенедикта. Эту же фразу из святого писания слышал он в своем злосчастном сне, но никак не мог расшифровать ее смысл. Нужен был советчик, и кто, как не Франциск, мог ответить на некоторые животрепещущие вопросы Бенедикта. Он решил на следующее утро посетить Франциска в его монастыре, пообещав жене, мадам Кастиль, вернуться домой целым и невредимым.

Впрочем, следующее утро не предвещало ничего хорошего: весь Орвиль спал, как убитый, поскольку петух, ревностный слуга города, на этот раз не пропел. Бенедикт не придал этому событию особого значения - подумаешь, не пропел? Но жители города знали, что если петух не пропел, стало быть, случилось что-то худое.

Бенедикт подошел к грозным воротам монастыря. Старые, шатающиеся, они, тем не менее, внушали страх и трепет своими размерами. Постучавшись три раза, он так и не дождался ответа. Собрав волю в кулак, Бенедикт отворил скрипящие ворота, ступил в монастырский двор и огляделся. Вокруг росли красивые деревья с сочными плодами, на ветках сидели птицы, напевающие блаженную мелодию, над зеленой травой беззаботно порхали бабочки, пребывая в немыслимом восторге - словом, вокруг было как в Раю. Неожиданно со спины к нему подошел незнакомец и окликнул его:
- Вы к нам в гости? - нежно произнес он.
- Я ищу Франциска, - робко пробормотал Бенедикт, - Мне нужен его совет.
- Совет? Какого свойства?
- Мне приснился сон, в котором...
- Вы видели Жеводанского зверя? - перебил его монах.
- Да, откуда вам известно?
- Я и есть Франциск. Мне тоже это снилось.
- Вы ушли от своей жены, насколько мне известно. Почему?
- Вы хорошо помните свой сон? - переспросил его Франциск.
- Кажется, да.
- Он вам говорил, что вы достойны другой жизни?
- Говорил.
- И мне говорил, - голос Франциска помрачнел, - Потому что другая жизнь была предначертана мне судьбой.
- Что вы имеете в виду?
- Меня назвали Франциском. Не это ли ответ тебе?
- Не понимаю...
- Друг мой, я ушел от мира не в силу неблагоприятных обстоятельств, тяготивших меня, не оттого, что боялся, а потому, что понял свою участь. Она кроется в нашем вещественном мире. Она кроется и в небесном мире. И чтобы ее почувствовать, нужно вчитаться в то, что связывает два наших мира.
- Опять не понимаю, - раздражительно буркнул Бенедикт.
- «В начале было слово», - тихо изрек Франциск, - И оно играет в нашей жизни весьма значительную роль.

Жюстина сидела в дома в отчаянии и никого не подпускала к себе. Время от времени ее пытались успокоить и поддержать дети, но она от них отворачивалась, будто от неродных. Это не означало, что она перестала любить своих первенцев - нет, она любила их превыше своей жизни, - но, к сожалению, в данный момент и жизни-то не было, все смыслы словно утерялись. Бенедикт ушел и она подозревала, что насовсем. Впрочем, уныние ее продлилось недолго: Кастиль довольно скоро вернулся к жене, не без некоторой задумчивости на лице. Уныние покинуло Жюстину, но сомнения продолжали цвести в ее уязвимой душе.

- Ну что? Ты узнал? - жалобно простонала она.
- Я ухожу, - твердо произнес Бенедикт, даже не посмотрев жене в глаза.
- Я так и знала, - выдохнула она, как человек выдыхает последние признаки жизни перед смертью.

Ничего не ответив, Бенедикт собрал самые необходимые вещи, оставив деньги жене, и подошел к двери.

- Ты не хочешь попрощаться со мной? - повернулся он к жене, которую продолжал сильно любить, но уже как сестру.
- Почему ты уходишь? Что тебе сказал Франциск? Что он наплел?
- Он всего лишь помог мне открыть глаза, вот и все, - мягко ответил Бенедикт.
- И что? Ты бросаешь семью? Идешь к нему? Идешь в францисканский монастырь?
- Нет...
- А что? А что тогда? - с надеждой в голосе прокричала мадам Кастиль.
- Я ухожу в бенедиктинский монастырь. Навсегда.

Жюстина замолчала в нерешительности и опустила глаза в пол. Казалось, мысли оставили ее, да и чувства в эту секунду ощутимо притупились. Все, на что сподобилась она, так это на худой, усталый, хриплый шепот:
- Но почему?
- Ну как тебе сказать, - задумался Бенедикт, - это закон бытия.
- Что-что?
- Так устроен мир, дорогая. Так устроен мир.

И с этими словами он покинул дом и спешно направился в бенедиктинский монастырь, который ждал его. И не мог в результате не принять. Ведь это было ясно с самого рождения. Claire comme le jour.* Потому что всякое баловство оборачивается праведностью. Потому что юношеский задор рано или поздно вырастает в зрелое здравомыслие. Потому что много званных, но мало призванных. И те, кто призван, видели Жеводанского зверя во сне, а те, кто зван, встречались с ним наяву.

Впрочем, через 40 лет, когда умерла Жюстина, о Жеводанском звере многие забыли. Страх быстро испарился, как только прекратились кровавые нападения на сельчан. То ли зверь покинул здешние места, то ли его убили местные жители - ничего доподлинно не было известно. Ходили только слухи: мол, дети Жюстины на охоте выстрелили в зверя, а затем повесили шкуру у себя в доме. Потом уже, когда все утряслось, шкура стала чем-то, вроде подковы, приносящей удачу и отгоняющей несчастья. Первое время шкура даже приносила свои плоды: брат прослыл успешным охотником, мастерски владеющим ружьем, и через какое-то время покинул город, чтобы триумфально завоевать славу в Париже. Сестра же осталась в Орвиле, вела домашнее хозяйство и дожидалась будущего мужа. Муж не заставил себя ждать. Он вскоре появился, и звали его Бернардом. Однако - и тут шкура лютого зверя отнюдь не помогла - судьба вновь сыграла с этой семьей злую шутку. Бернард являлся хорошим человеком, без лишних причуд и капризов. Однако и он долго не задержался возле семейного очага и в последствии ушел в монастырь. В его случае - в бернардинский монастырь. Что нас, читателей, совершенно не поражает. Ведь мы же понимаем, что «в начале было слово».