Пустые люди

     Во всех песнях, что мы слышали, было что-то тягучее, долгое, утомленно-меланхоличное. Особенно в детских. Люди не умеют творить без подтекста, даже для ребят, сказки обладают политической подоплекой, игры отражают страхи времени, песни имеют нотки возвышенной печали, от этого никуда не деться, потому что дети не способны создавать что-то для себя. Это делают взрослые, чьи души уже испорчены, загажены, полны чужого, корыстного.
     Наши души чутко чувствовали эту фальшь. Каждый вечер, собираясь в гримерке, мы подолгу смотрели в зеркала, и мяли свои мысли и чувства, нещадно и крепко, натягивая на лица счастливые улыбки. Словно грязное белье, мы заталкивали боль и страхи в глубины нашего мозга, подло прикрывая их кружевными простынками и гримом.
     Потом мы кивали друг другу, серьезно, как космонавты перед вылетом, и выходили на сцену, минуя дурнопахнущие углы закулисья. Внутри нас что-то гадко шевелилось. Детей невозможно обмануть, как невозможно скрыть свет в темной комнате. Но мы обманывали, каждый вечер, и ощущали себя преступниками, душегубами, ибо посягали мы на корень дерева, что назывался человеком.
     С тяжелым чувством выходили мы на сцену. Дети любили нас. Мы не любили никого, не детей, ни жен, ни родителей. Много лет мы дарили любовь, и, вопреки мнениям романтика, она все-таки заканчивалась. Все имеет конец, и знание этого пугает куда больше самого конца, и это постигло нас.
     Поначалу было легко, мы ощущали в себе жизненную энергию, отчасти напущенную в безумной попытке придать ускользающий смысл нашему существованию. Мы думали, что творим добро, дарим радость тем, кто принимает ее наиболее благодарно - малышне, что смеялась от одного нашего присутствия. И в гримерке мы с готовности вытягивали из себя счастье, искрили радостью.
     Мы работали в большом отеле, в анимации для детей. Отель не поощрял оригинальность, и программа каждый вечер была совершенно одинакова.
     Мы выходили, наклонялись над детьми, и под музыку, что знали наизусть, вызывали у них смех. И действительно, мы получали огромный заряд энергии, видя эти счастливые мордашки. Первые полгода. Потом пришло некоторое недоумение, потом грусть, раздражение, разочарование, тоска. Мы проходили этот путь вместе, и прошли его за два года, когда многие тратили на это всю жизнь.
     Мы все отдавали детям, и в нас ничего не оставалась. Пустующие, мы оглядывали этот мир с новым ощущением темного анализа, становились все скептичнее, злее, подозрительнее. Все расплывалось, отношение к людям становилось шаблонным, и складывалось из мнений других людей, что мы черпали, не в силах создать свои.
     Так, изо дня в день, в веселых танцах и конкурсах, в ярких костюмах, в разноголосых праздниках на звонких языках терялось то священное, чем наделил нас Господь - чувство жизни. Мы таяли, теряли вкус, истекали тем последним, что выжимали из нас. Рядом коренастые бармены выдавливали апельсиновый сок, небрежно бросая шкурки, иссушенные соковыжималкой. И мы ощущали себя теми фруктами, что становились ненужными, теряя свое нутро.
     Мы стали скупыми на чувства, потому что берегли их на вечер, вскоре мы потеряли их совсем.
     Мы были актерами. Актер - это тот, кто распинает себя перед безразличными, чтобы сделать их участными. Актер не жалеет себя, он не имеет на это права, он может лишь вновь и вновь разрывать себя перед зрителем. Нашими зрителями были дети, и это было и лучше, и хуже одновременно. Дети жадно впитывали нашу энергию, но что им, они и так были ей полны.
     Актер - это недотворческий человек, он способен мыслить возвышенно, но может лишь предоставлять себя.
     О, что за мысли? - спрашивали мы себя теплыми южными ночами, потому что просыпались от того, что нам не снились сны. Живи себе спокойно, радуй детишек, заведи семью, читай книги, смотри фильмы. Мы послушно следовали этим советам, но в груди нашей свербило, вертелось, гнило наше "Я", вопросы, подкрепляемые отсутствием ответов, жили в нас беспрестанно, и детские песни с тяжестью печали создавали фон этим мыслям.
     Но мы тянули резину со свойственной человеку надеждой на изменения без его участия. Снова и снова мы прыгали, улыбались, хлопали в ладоши, и отгоняли страшное осознание того, что сил на это становилось все меньше. А дети все так же смеялись, а музыка играла, не умолкая.

     В один из вечеров, после выступления, мы собрались у бассейна. Было темно, подсветка потухла, все разошлись. Наших лиц не было видно. Кто-то сказал, горько и страшно, что с детства мечтал жить у моря. И вот до него сорок метров, а он пять лет в него не заходил. Мы молчали, чувствуя безвкусный запах ночи.  Проносились  машины, тухли окна отеля. Люди выходили, смеялись, и заходили обратно. Кто-то из нас безразлично сообщил, что больше так не может.  Это значило только одно: жить дальше он не собирается. Пустота внутри лишала нас не только желаний, но и силы воли. Мы не могли поменять что-то в своей жизни, потому что не видели в этом надобности.
     Один из нас поднял глаза, выдыхая тусклый никотиновый дым. Ночное небо отливало, в нем была какая-то сладостная прелесть. Будто мутное одеяло, оно смыкалось над нами, и не имело ни конца, ни страха, ни смерти.
     Ничего не было видно, не луны, ни  звезд, но вдруг мелькнула комета, стремительная, яркая, веселая. Пролетев, она тут же сгинула, исчезла навеки, но исчезая, она горела ярче звезд, что не могли пробиться сквозь облака.
И тогда в наши усталые больные души вошло ясное откровение, аккуратно и точно, словно кто-то легкой рукой вложил его прямо в головы. Жизнь шла мимо, стремительно, как эта комета, и ничто не в силах было ее остановить. И мы полностью зависели от обстоятельств, от причудливых переплетений, что определяли наши судьбы. Но все было не просто так, и мы четко это ощутили. Эта комета упала, открыв нам, заблудшим актерам, веселящим  детей, что главное - это не вопросы и ответы, не ожидания и поиск смысла - это умение ждать и чувствовать. Что только тот, кто терпелив и мудр, только тот сможет открыть для себя жизнь, которая не имеет границ до последнего вздоха, а не будет выдавливать ее в грязной гримерке, строя вокруг себя песочные стены.
     В темноте мы видели, что каждый из нас улыбается, и тоска рассеивалась внутри, ибо не имела смысла. Важно было лишь ощущение, все остальное - в руках ночной пелены, в руках того, кто знает больше нас.
     И если ты смешишь детей под одни и те же песни - то и это совершается не зря.

Андрей Исаев-Апостолов,
2012, май.