Брат солнца. Глава 1

Ничьи смертные уста не достойны
Произнести Твоё имя
Франциск Ассизский
Гимн Брату Солнцу.


Это было бегство. Только теперь Артем честно признался себе в этом. Он бежал на отцовскую дачу, в леса. «Ухожу в партизаны», - горько усмехнулся он и посмотрел в окно электрички.
Перед его глазами проносились верхушки деревьев, – чем дальше, тем медленнее, - и весь мир кружился вокруг какой-то точки на горизонте. Казалось, что там - или почти там, - где-то за солнцем, - есть что-то важное для всех, какой-то центр, но все – и Артем – старательно объезжали его по длинной-длинной кривой.
Да… это было бегство. Вся его двадцатипятилетняя жизнь разбилась обо что-то, получила пробоину, запуталась в сетях, - и теперь нужно было бежать от нее и начать все с начала. Нет, конечно, если посмотреть со стороны, то ничего страшного не случилось, все живы-здоровы, все при своем, а у кого-то даже прибавилось… Но дальше так продолжаться не может…
«Господи, как все просто и обычно… обыденно… пошло… - сказал себе Артем, перебирая подходящие слова, – Банально слово «банально», но ведь действительно – и банально тоже!» И тут же оборвал себя. Он знал, что сейчас он повторит весь тот бред, который теперь проговаривал по нескольку раз на дню. «Не надо, - говорил он себе, - засни; закрой глаза и засни… Ваши веки тяжелеют… Ну почему же нельзя уснуть, - ведь ты встал в такую ранищу?»
Но уснуть действительно никак не получалось, и потому он сто пятьдесят шестой, а, может быть, триста двадцать второй раз за последние дни пересказал себе историю своей жизни, надеясь найти ответ на вопрос, что же ему делать дальше.
«Родился я, можно сказать, удачно, – подумал он, - стоп. Это уже какое-то клише. Так я уже говорил… Давай как-нибудь по-другому…»
Отец Артема был известным когда-то журналистом. В перестроечные времена он умудрился занять особое положение в городе. К его мнению тогда прислушивались, его комментарии в прессе и на телевидении могли влиять на решения местной власти. «Они» тогда пытались чему-то соответствовать. Недолго. И все это быстро закончилось. Артем даже помнил, как это было. Он в то время только начал ходить в школу. Отец тогда много нервничал, часто просто сидел дома, на кухне – один – курил – и смотрел в одну точку. Потом он ушел – из «главной» местной газеты, исчез с телевизионных экранов. Несколько лет преподавал журналистику, вел какие-то курсы. Но это было не то. Было видно – он хотел влиять на ситуацию. А повлиять на нее было нельзя. Артем понял это только теперь, когда сам на свою ситуацию повлиять не мог. Это надо как-то пережить.
Сам он пришел в журналистику не для того, чтобы влиять. Он пришел, потому что нравилось писать. Нравилось думать – и говорить. Нравилось, когда понимают и увлекаются. Нравилось делать хорошо. И, казалось – ты делаешь все правильнее и профессиональнее, и все лучше, и лучше – и жизнь становится все лучше и лучше - и твоя, и вокруг… На самом деле Артем быстро понял, что это не так, но все перекрывала какая-то наивная, детская надежда на то, что система наконец сработает, - и он сделает какой-то шаг… Куда?..
Нет, карьера была… Проекты, в которых он участвовал, становились все круче и круче, начальство его приметило, бросало с одной амбразуры на другую, хвалило, баловало иногда деньгами… Тексты писались, сценарии принимались… Жизнь била ключом. Но была сама по себе неправдой, игрой непонятно во что…  И когда их канал – последний в городе - перекупили москвичи, одна из сторон этой игры обнажилась до безобразия. Кто-то – неизвестно кто, и где-то – неизвестно где, - тупо зарабатывает деньги на том, что ты здесь и сейчас ходишь на работу и делаешь вид, что работаешь. Конечно! – Делаешь вид! – Потому что по-настоящему работать ради идеи чьего-то обогащения ни у кого никогда желания не  появится.
Он как зомби приходил на рабочее место, ездил на съемки, сидел на летучках и собраниях, делал, что положено, но подспудно, боясь самому себе признаться в этом, знал, что еще немного – и он уволится. Самому сделать это было тяжело, потому что телевидение было частью его жизни, – и не просто по хронометражу, прописанному в трудовой книжке. Все эти планерки, разборки, прямые и кривые эфиры, ночные монтажи, внезапные Новогодние огоньки и спонтанно возникающие по ходу дела 8-ые Марта и Дни Победы, - все это, казалось, текло у него в венах и артериях вместо крови… И все же расстаться с телевидением было нужно. Хотя… по-настоящему Артем это понял только теперь, глядя назад из окна пригородной электрички…
Алевтина-Алевтина! Алевтина! Алевтина – это, конечно, да! Аля-Алевтина, что с тобой теперь?… Медная табличка, офисная дверь…
Мыслей о ней Артем избегал, дал себе зарок выбрасывать их из головы. Уж это – точно пройденный этап, к которому он никогда не вернется…
И все же… Вот они, эти мысли… Они учились с ней на филфаке… Скромная, аккуратная мышка… Она умела нравиться потихонечку, удобненько так нравиться умела… Когда он проработал уже полгода на ТВ, они случайно – а, может, нет – кто теперь знает эту Алевтину! – встретились – просто на улице, – поболтали, - и через пару дней она уже работала вместе с ним. Помог… Их, естественно, корпоративно-заочно обвенчали и держали за сложившуюся заэкранную пару. И так оно и было… До поры до времени… Новый директор - ставленник Москвы, из местных, быстро научился сталкивать лбами «молодых» и «старых», - и всегда стоял горой… естественно, за молодых. Не зря же ездил в столицу нашей Родины на семинары и за бонусами. Правда, финт был всегда один и тот же – проверка на лояльность молодому энтузиасту – скандал со «старичком», - а потом – «у нас незаменимых нет».
И вот в череде этих стычек, текучки кадров, снижения зарплат и роста привлекательности финансовых вложений в телекомпанию Алевтина вдруг… У Артема даже мурашки пробегали по загривку, когда он вспоминал это… Она вдруг на ровном месте, на собрании, в присутствии директора и очередного московского гостя обвинила вообще всех, «кто слишком долго работает, оброс стереотипами, закостенел, и не понимает сути текущего момента», а потом просто дала клятву верности руководству вообще и генеральному директору в частности.
Такого не видел не только он, но и более матерые местные телевизионные и офисные зубры… Нет, по сути бывало всякое, но по стилю… В этом было что-то от партсобраний 37-го года, не иначе, - только на карьерно-экономической почве… И говорить теперь уже было не о чем… с новым главным редактором творческого отдела… Когда она только успела обо всем договориться?.. Это же был такой расписанный по репликам спектакль!
Что? – «Идти по трупам» – идиоматическое выражение? – Нет, - правда жизни. Она шла – и с удовольствием! - а он – и остальные – превращались в каком-то смысле в трупы. Вот так.
И он порадовал руководство, написал заявление об уходе. У него ведь тоже уже был кое-какой стаж, он тоже начал кое-что понимать… Оставшись без «родной» телекомпании, он увидел мир вокруг как будто в первый раз. Ведь он рос и жил, уткнувшись в письменный стол, в учебники, книжки, в телевизор и компьютер. Как некоторые смотрят на него через прицел, так Артем смотрел на него через текст и экран телевизора. Когда же жизнь вокруг пошла в немонтированном и неописуемом словами варианте, это был шок. Все по-другому ходило, ело, пило, разговаривало, другого хотело и по-другому добивалось своего.
Это отец сказал: «Давай-ка езжай в деревню. Отдохни, осмотрись. Там тихо. Придешь в себя – приезжай, я тебе помогу». Артему было, в общем, все равно, - но вот он, - едет теперь в электричке.
Кто же ты такой, Артем? Кто ты? Зачем ты прожил эту дурацкую, короткую на текущий момент жизнь? И куда она направится теперь?
Вдруг он представил свои имя и фамилию, - какими он не раз видел их в титрах. «Хорошее сочетание, - подумал он, - как псевдоним. Но… Никогда она уже не украсит ваших голубых экранов, дорогие телезрители…» - он нервно усмехнулся, скрестил руки на груди и медленно привалился своей темной курчавой шевелюрой к стенке вагона.

Очнулся он от слов «Старое Село», прозвучавших еще в полусне, - и понял, что пора выходить. Просыпаться было лень. Однако Артем заставил себя открыть глаза и броситься к выходу.
Он выскочил из вагона заспанный и взъерошенный, и, как ему показалось, опоздавший ко всему на свете, а, между тем, люди еще выходили из вагонов, будто бы никуда не торопясь; все везде успели; двери закрылись и поезд ушел.
 - На машине? – раздалось над его ухом.
Он вздрогнул и проснулся еще раз.
 - Да нет. А почем до Трешкино?
 - До Трешкино-о? – протянул самостийный таксист, намекая, что на край света ехать ближе. – Шестьсот.
Судя по интонации, ему пришлось сбросить минимум полцены, и рейс до Трешкино теперь пойдет в убыток…
 - Да я так спросил, - сказал Артем. – Я на автобусе.
И верно, - через час он выезжал из Старого Села на автобусе.
Дорога до Трешкино была однообразной. Сорок шесть километров она петляла по лесам, а пассажиры все это время видели только нескончаемую череду елок и берез. Лишь изредка лес раскрывался, и секунд десять-пятнадцать можно было полюбоваться болотом.
В детстве Артем всегда засыпал на этой дороге, - что в автобусе, что в отцовской машине. Тогда его будили родители, а теперь будить было некому, - и он боялся проспать. Глядел во все глаза на Старосельские аккуратные домики, – когда выезжали из райцентра, - на местный супермаркет – будто свалившийся с другой планеты куб из стекла и бетона, на воинскую часть на окраине. Она возникла на мгновение и удивила его редкой запущенностью. Трехэтажные казармы почернели, рамы в окнах местами были выворочены, стекла побиты. Территория была завалена каким-то хламом, то тут, то там вздымавшимся над забором, заросла кустами и деревьями. Однако на КПП сидела группа солдат, на лицах которых было написано какое-то… даже довольство жизнью, что ли, – несмотря на царивший вокруг хаос. Странная картинка проплыла перед глазами, озадачила, но Артем сказал себе: «Ну, в-общем, как везде…» и она тут же забылась…
А дальше был лес, лес и снова лес – до самого Трешкина. Только здесь дорога наконец огибала Трешкинское озеро – и было на что посмотреть. Озеро, длинное и кривое, было более-менее живописным. На самом деле оно было проточной старицей реки Юрмы, которую дорога пересекала через полтора километра, перед селом Луговым. Трешкино окружило единственной своей улицей внешнюю часть водоема; огороды не доходили до обрыва метров двадцать, а кое-где – и девять-десять.
Места были благодатные. Это была глушь, – а в ней – все, что можно ожидать от глуши - рыбалка, охота, ягоды, грибы. И здесь всегда стояла удивительная тишина, особенно по вечерам. Выйдя из автобуса и сделав несколько шагов по направлению к деревне, Артем понял, почему отец когда-то выбрал это место. Ведь если просто-напросто выспаться в деревенском доме, сходить с удочками на речку, прогуляться по лесу, - все беды и несчастья развеются сами собой, - и он станет другим человеком – спокойным, собранным, готовым принять нужное решение, выполнять его – и менять свою жизнь к лучшему.
Но вот он вошел в деревню через переулок, и она неприятно удивила его. Улица была почти пуста. Слева – далеко-далеко – кто-то – один-единственный – переходил дорогу. У трех-четырех домов обрушились крыши. Несколько заборов бесследно сгинули, а часть – повалилась. Колодец напротив переулка осыпался и превратился в яму, заваленную бревнами. Справа, почти напротив их дома, ржавела груда какого-то железа. Асфальт растрескался и рассыпался мелким крошевом.
«Ну что же, - повторил про себя Артем, - все как везде…» Чувство обиды за этот небольшой клочок земли вдруг наполнило его, - и тут же отпустило, - ведь он уже и так был достаточно измучен своими переживаниями, - измучен до безразличия, как ни горько  было в этом себе признаться…
Он не был здесь шесть лет. Когда Вереницын учился в институте, ему казалось, что жизнь в деревне - это отмирающее занятие. Мир меняется, города растут вверх, - и надо держать руку на пульсе, а не заниматься разной первобытной ерундой вроде сбора ягод. Однако до третьего курса родители возили его с собой. Наконец, на четвертом он начал подрабатывать и сумел отвязаться от обязанности сидеть пол-лета в деревне. Дальше был пятый курс и работа. Отпуска – коротенькие – были, а вот желания «выехать на природу» – никакого.
А вот теперь его сюда затянуло как в воронку, - и он понял, что многое в жизни пропустил. И многого уже никогда больше и не увидит…
И вот – дом! «Дом» - только так они называли его между собой. «Дом», а не «дача». Это была обычная для этих мест пятистенная изба с пристроенными двором и верандой. Забор стоял; правда,  столбы пообветшали, да и воротца потеряли вид, - дерево подгнило, две планки были сломаны, а одной – вообще не было. Артем открывал их осторожно, - казалось, они вот-вот обвалятся или рухнут со столбами. А вот домом отец явно занимался. Крыльцо было новое, сруб обшит вагонкой, крыша перекрыта, - жить можно. Он поднялся на крыльцо, достал из сумки выданный матерью ключ, открыл дверь и вошел.
Теперь, когда Артем добрался, наконец, до дачи, он засомневался, – зачем же он сюда приехал. Что он тут будет делать? Вот даже прямо сейчас? Он обошел комнаты, включил счетчик, выложил из сумки продукты и понял, что не знает, чем заняться. Он задумался на минуту и вновь заслушался удивительной, непривычной городскому уху тишиной. Ах, да! Он же собирался отоспаться! Артем прошел в горницу, лег на родительскую кровать, укрытую лоскутным одеялом, – когда-то его от нечего делать сшила мать, - лег и закрыл глаза.
Сначала не спалось. Лезли  в голову все те же мысли про работу, Алевтину, про поездку сюда. Но постепенно голова тяжелела и Артем все дальше и дальше проваливался в уютную мягкую черноту.
Но только-только он обмяк, в дверь постучали.
 - Хозяева! – послышался далекий во сне высокий старушечий голос. Артем поднялся и вышел в сени и открыл дверь.
Это была соседка – баба Маша. За шесть лет она как будто бы и не изменилась. Да и раньше ему казалось, что он растет, а баба Маша – вечная, - всегда одна и та же, - в темной юбке, теплых шерстяных колготках, в зеленой или малиновой кофте (их у бабы Маши было две), а по холоду – еще и в толстой телогрейке; и всегда – в белом платке.
 - А-а! Здравствуй, студент! – заулыбалась соседка. - А я думала, хозяин приехал. Почему, думаю, без машины-то?
 - Да я уже давно не студент, баб Маш, - так же, улыбаясь, сказал Артем. - Здравствуйте.
 - Вон как! А я и забыла… Говорил отец-то, говорил… На телевидении работаешь. Отдохнуть?
 - Да… Пора и отдохнуть…
 - Не женился?
Артем помотал головой.
 - Что же вы, молодые, все холостые ходите? Грех ведь один!
 - Грех, баб Маш, грех! Невест подходящих нет, все с запросами.
 - А-а! С запросами! А ты как хотел? Запрос должен быть!
 - Да мне бы попроще… Ну, может, чтоб книжки читала…
 - Ну! Книжки! Ты сам, я гляжу, с запросами! – засмеялась баба Маша. – Отец-то здоров? Мать как?
 - Спасибо, здоровы… Да они вроде недавно были? У вас тут как дела? Магазин работает?
 - Работает… Через день.
 - Молоком торгуете?
 - Какое там! На корову сил нет…
 - Может, в деревне кто?
 - Никого, последнюю корову еще прошлой зимой зарезали. Козушка у меня вон бегает. Хочешь – козьим угощу.
 - Козье не пробовал… Может, сначала на пробу стаканчик?
 - Принесу. Сам-то надолго?
 - Недельку поживу, может, две…
Они помолчали минуту, не находя новых тем для разговора, и баба Маша уже собралась было уходить, как Артем вспомнил свое неприятное ощущение от деревенской улицы и сказал:
 - Разруха у вас тут, баба Маша…
 - Конечно, разруха, - кому мы тут нужны… - ответила она и стала пересказывать ему все деревенские новости последних лет, которые сводились к двум тенденциям: местные умирают или уезжают, а городские скупают дома и живут на свой лад. Но были и исключения.
 - Лесопилка у нас тут теперь. Проезжал, не видел разве?
 - Нет.
 - С дороги видать. Где въезд на болота знаешь?
Артем кивнул.
 - Вот там они. Весь лес из-за болот посвозили, скоро вон за дорогой пилить начнут. Хозяин-то кто – знаешь?
 - Кто?
 - Глухов Колька, сосед мой. Ну да какой он теперь сосед? В Старом Селе живет да на лесопилку заезжает. Даже в дом родительский не заглянет. Сын вот – бывает, с приятелями. Выпьют, покуролесят денек – и назад.
 - Хулиганят?
 - Да нет, не очень. Шумят… Поорут, музыку включат… А так – на охоту ездят, на рыбалку, давно вот что-то не было… А вот хулиганят, - знаешь кто?
 - Кто?
 - Снегиревы, - на том конце живут. То баба у них орет пьяная, как ножом режут, то отец сына бьет, то сын отца. А уж если к ним гости какие приедут!.. Уж и милицию вызывали…
 - Господи, тихо-то как тут у вас! – еще раз, вслушавшись в тишину, поразился Артем.
 - Ну! Где тихо! – воскликнула баба Маша. - Дорога шумит, машины по деревне ездят, лесопилку вечером слыхать, - круглые сутки работает… Вот раньше была тишина!
 - Да с городом-то и не сравнить, баб Маш! А уж на работе… Сколько там не был, а до сих пор в ушах жужжит…
 - Жужжит? – с сомнением посмотрела на молодого парня соседка и продолжила излагать деревенские новости. – А еще – депутат у нас тут отстроился, Брезгунов.
 - Депутат? Брезгунов? – удивился Артем. – Не знаю такого.
 - Это наш, местный… в районе заседает… У нас как выборы – так в каждой газете его печатают. Сходи, посмотри на дом-то – большой!
 - Кирпичный? – спросил Артем.
 - Нет, из леса… Но большо-ой… Посмотри!
 - Да ну его… Не пойду… Я на рыбалку лучше.
 - Да вот он, сойди с крыльца-то.
Артем сошел с крыльца и посмотрел в сторону, куда указывала баба Маша. А смотреть надо было через огород, через все задворки, за старицу – на другой конец деревни. Один из домов там действительно выделялся своей величиной. Это был двухэтажный бревенчатый коттедж. Видно было, что строили его местные Старосельские мастера – добротно, но простовато, без современных изощрений. По крайней мере, снаружи.
 - Ну, баб Маш… - протянул Артем, - разве это большой! У нас за городом знаете, какие строят? Три-четыре этажа, из стекла, кирпича и бетона – дворцы!
 - Да-а? А у нас и этот – дворец.
И снова оба потеряли нить разговора. Артем стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на дом местного депутата, а баба Маша поправляла платок. Наконец она убедилась, что он занял нужное положение на голове и сказала:
 - Ну вот, Артем… - и он понял, что она прощается, - одни мы тут с тобой, на этом конце… Заходи, если скучно будет, - покалякаем… Или в магазине, может, встретимся…
Баба Маша ушла, а Артем решил послоняться немного по участку. Обошел баню, вишни, крыжовник, яблони. Родители участком особенно не занимались. Посадили сразу деревья, кусты. Урожай употребляли по мере созревания или раздавали. Редко-редко делали компоты или варенья. Мать сажала многолетние цветы – так, чтобы было пышно и красиво, - и чтобы не надо было много ухаживать. Все они теперь отцвели – и лилии, и пионы, и ирисы. Еще отец косил траву. Причем принципиально – косой. Косить учился у соседа, покойного теперь мужа бабы Маши. Ученик он был дотошный, все хотел узнать больше, чем знал учитель. Косу настраивал как скрипку, все что-то подстукивал, подтачивал. Косил творчески, ожидая вдохновения. Когда оно приходило и не уходило во время косьбы, он любил говорить: «Толстой пахал, а я – кошу».
Следы этой отцовской деятельности были видны по всему участку, - везде торчали короткие остья травы. Это был, конечно, не английский газон, но участок выглядел аккуратно. А отец теперь не появится тут, наверное, до октября…
А что это – большое и белое - просвечивает сквозь крону последней яблони? Артем обошел дерево и увидел на угловом столбе ограды старый, местами ржавый, эмалированный таз. Кто бы мог его здесь повесить? Бывший боец невидимого телевизионного фронта повертел таз в руках и повесил его обратно. «Черт с ним, пусть висит… Наверно, обронил кто-то на дороге, когда стирать ходил на старицу… Заберут, если надо»
Он развернулся и пошел к дому. Его снова стало клонить в сон. Не иначе, это выветривались из него ночные монтажи и утренние эфиры… В городе такой постоянной сонливости не было. Город и работа задавали ритм, дергали за ниточки, чтобы не заснул на боевом посту. Потеряв эту подпитку, Артем только теперь, в деревне, почувствовал, как же он чудовищно устал, измотался за свой, небольшой пока, трудовой стаж. «Нет, спать и еще раз спать!» - Твердо решил он и в этот момент сообразил, что подошел к крыльцу и не может на него зайти, потому что на крыльце сидит человек и смотрит на него, Артема, в упор.
Человек этот был коротко стриженым, голым по пояс, в синих тренировочных штанах и сланцах на босу ногу. Светло-серые, навыкате глаза смотрели прямо как бы без единой мысли и, в то же время, со смесью вздорности и гостеприимства. В правой руке внезапного гостя была плохо ощипанная курица, а в левой – поллитровка.
Они смотрели друг на друга, наверное, секунд тридцать, и Артему время от времени казалось, что он попал в рассказ Хармса про мужика на дереве, который показывал кулак, - и если снять очки, то мужик пропадал, а если опять одеть – то снова появлялся. Но Артем носил линзы. Мужик не исчезал.
 - Ну, что смотришь? - сказал мужик. - ЗдорОво! Вот, видишь, знакомиться пришел. Я ведь не как эти, - махнул он головой, видимо, в сторону «этих», - мне наливать не надо, я сам кому хошь налью! Я, вишь, не с пустыми руками пришел, - поднял он курицу, - с гостинцами.
В сознании Артема медленно всплыло слово «контуженый». У него часто – в силу образования и специфики работы – всплывали в голове нужные слова. Он только не мог сообразить – про кого это слово – про мужика или про него, - про Артема?
 - Отца твоего знаю, - сказал гость, - хороший мужик, выпивали вместе. Давай и мы, что ли, - за знакомство!
 - Неплохо бы познакомиться, - перед тем, как за знакомство пить.
 - Да ладно… - скривил мужик губы, - чего тут знакомиться… Это я уж так сказал… Ты – Артем, а меня тут все знают… Любую собаку спроси: «Куканова, - скажи, - знаешь?» - скажет: «Знаю!»
Да, про Куканова Артем слышал. Чудной мужик, заводивший своими выходками всю деревню, - так про него рассказывали родители. Чудной и, в общем, безобидный. Наговорит с три короба, заварит кашу, а потом изо всего выходит пшик. И, действительно, отец с ним иногда аккуратно выпивал. Почти каждая такая выпивка превращалась в анекдот.
 - Ну хорошо, - согласился Артем из дипломатических соображений, - пойдем на веранду, что ли, - не из горла же пить.
 - О! – окнул на полдеревни Куканов. - Это дело!
На веранде Артем достал стограммовые стаканчики, копченую колбасу и хлеб, которые привез с собой, сделал бутерброды. Кроме того, он расстелил на столе газету, - чтобы Куканов положил, наконец, свою курицу. Приглядевшись к бутылке, Артем спросил:
 - А чего там?
 - Известно чего – самогон!
Артем с недоверием еще раз изучил прозрачную как хрусталь жидкость в бутылке:
 - Точно? А не политура какая-нибудь?
 - Ты че, обижаешь…
 - А почему он прозрачный?
 - Вот ядрена карусель! – хлопнул себя по коленке Куканов. - Вы там телевизор в городе больше смотрите, скоро уж совсем все забудете… Только в кинах самогон как с соплями мешаный, а настоящий-то он – чистая слеза! Ну, на крайняк – подкрасишь чем-нибудь…
И все-таки Артем не решился пить Кукановский продукт и предложил отведать водки из отцовских запасов. Куканов сначала, было, обиделся и схватил со стола свою курицу, но, подумав, положил ее обратно и сказал:
 - Хрен с тобой, тащи… А самогонку я тебе дарю! Попробуй, - она полезная, - для себя гнал… Тут все природное…
Артем пошел за водкой. У отца всегда были припасены две-три бутылки для расчета с местными мужиками. Он все боялся их потравить и водку всегда покупал дорогую. Те, бывало, ругались, что «Саныч» деньги переводит, а он говорил: «Зато душа спокойна, что вы не ослепнете и вообще живы останетесь…» Правда, теперь эта система оплаты постепенно устаревала, -  главную роль стали играть деньги.
Себе Артем налил чуть-чуть, - на мизинец ото дна. Куканов дождался, пока стаканчик наполнится по ниточку и жестом показал: лишнего не нужно. Чокнулись, выпили, закусили. Куканов посвежел, сверкнул глазами и откинулся на спинку стула.
 - Вот… Вишь, какой я человек! Я тебе правду скажу, Артем… Тут вообще никому доверять нельзя! Никому! Вся деревня – вруны и воры! Обманут! А я – смотри – сам к тебе пришел и выпить принес! И курицу – держи – подарок! Тяпнул я ее топором, Прыгала без башки… Дура…Они все прыгают… - Сказал он и замолчал. Глаза его остановились и остекленели секунд на пять, потом он дернулся будто от подзатыльника и торопливо продолжил. – И вот думаю: ну на хрена она мне? Самогонки взял – пошел угостить кого-нибудь, курицу отдать. Мне она зачем? – А ты съешь…
Артем засмеялся:
 - А ты не съешь?
 - Съел бы… Возиться не хочу… Наливай еще…
Артем налил по ниточку еще раз.
 - А себе?
 - Да я еще маленький... Мне больше нельзя…
Куканов недовольно посмотрел на него:
 - Маленький… Мы тут не в игрушки играем! Маленький… Чокаться я с кем буду?
Артем с усмешкой мотнул головой и плеснул чуть-чуть в свой стакан. Чокнулись. Куканов выпил, а Артем – нет.
 - Слыхал, у нас вор в законе дом купил? – Спросил Куканов, продышавшись.
 - Нет.
 - Странный такой… Все губы вперед тянет… По участку ходит – кричит, на каждом шагу жену зовет. Водку не пьет. Носатый… Черный весь… Культурный… Я так думаю – чечен. Или грузин. Кавказ, в общем. Мусульманин.
 - А какой дом?
 - Депутата знаешь?
«Лично, конечно, не знаю, - подумал Артем, - но уже наслышан».
 - Да.
 - Вот наискось от него. А еще этот… Кисель освободился. Слыхал?
 - Нет.
 - Ну! Ты че! Шесть лет назад дачника тут порезал… Тоже молодой дачник-то был, - вот как ты. Они, Киселевы, такие. Брат его, слышь, молотком жену грохнул… Да. Он на рельсе гвоздь правил, - Тут Куканов изобразил историю в лицах, как будто сам тогда присутствовал, - Она ему говорит: «Миша!» А он: «Не зуди!» Она: Миша!» - Он: «Отстань!» - А сам стучит молоточком. Она ему: «Миша!» А он как заорет: «Достала ты меня, стерва!» - и швырнул ей молотком в башку. Ну там.. кровь, мозги… Ну, что сидишь-то, третью уж давно пора…
Артем, озадаченный разгулом преступности в одной, отдельно взятой деревне, задумчиво отвинтил крышку на бутылке и налил Куканову третью. Чокнулись, выпили оба, закусили. Тут ему припомнились еще и Снегиревы, про которых говорила баба Маша.
 - А у брата его длинный ножик был… Он свиней им резал. На кухне у него лежал. Он точить его любил… Поточит-поточит, - задумается, - и на полку кладет. Специалист был по свиньям… Ну вот… На свободе он теперь.. Есть кому кровушку-то пустить… Свинью режешь, - так в сердце попасть надо. Это не каждый может… А он – мог… Кисель-то…
Артем совершенно оторопел от этой истории. «Куда же я приехал, – подумал он, - отдохнуть решил… Живым бы остаться…» И, сам не зная почему, спросил:
 - А как его имя?
 - Кого?
 - Киселя…
 - Да какая разница… - сказал Куканов и задумался, - Димка… Или нет, - Пашка. Да,  Пашка его зовут. Забыл уже за восемь-то лет… Или десять ему дали… Да чего там… Кисель – он и есть Кисель!
Тут лицо Куканова стало серьезным и даже нравоучительным:
 - Все… Ты мне больше не наливай. Вот так-то. Меру надо знать, Артем. Ты вот молодой, и я тебе открою секрет: знай меру. Вот столько пьешь, - и ни-ни. И все будет в порядке. У меня вот норма – триста тридцать грамм! Вот по сюда, - показал он на бутылке. – Дай-ка ее сюда, - прибрал бутылку к рукам Куканов. - Нельзя недопитую оставлять, Артем… Неправильно… Я ее вечерком уделаю.
Он встал, взял курицу и, не прощаясь, ушел.
Артем почесал подбородок:
 - М-да… Театр абсурда…
 Он поставил бутылку с самогонкой на полку рядом с подсолнечным маслом и прибрался на столе.
А где-то по деревне бродит Кисель с длинным ножиком для убоя свиней… Артем вдруг обнаружил, что шерсть у него на загривке стоит дыбом и что он прислушивается к каждому шороху в доме и на улице. «Длинный ножик любит точить… - нервно думал он, - да я теперь, наверно, вообще никогда спать не лягу… Еще и вор в законе… Может, ходу отсюда? Что я тут сделаю, если он сюда припрется?» И это… «баба у них – Снегиревых, вроде, - орет, как будто ножом режут»…
Длинный ножик… Длинный ножик… В голове у Артема вдруг прояснилось и он мелко затрясся от смеха. Ой, блин! Первый класс - вторая четверть! Чехов! «Степь!» Пантелей! «В подвале длинные ножики точат!» На вряд ли Куканов читал «Степь», но – ха-ха-ха! – и у него тоже «длинные ножики точат»!
Перебрав остальные ужасающие факты, изложенные Кукановым, он убедился, что все они пересочинены из реальных,  куда менее страшных: дом где-то «рядом с депутатом» купил приятель Вереницына-старшего - Гога, то есть, Игорь Васильевич, Шапиро, - преподаватель консерватории и музыкальный обозреватель в одной из местных газет – по протекции папы. Вот какой «кавказ» и «вор в законе»! История с «Нинкой Киселевой» тоже была известная, - родители как-то обсуждали ее между собой. Во-первых,  Киселев ничего не кидал – молоток слетел с рукоятки и упал к ее ногам. Однако «бешеная баба» Нинка побежала по деревне, охая и ахая и хватаясь за все места: «Убить хотел!» История сначала раздулась, а потом лопнула как мыльный пузырь. А, главное, - у Киселева не было брата! Это Артем помнил еще из детства.
 Да уж… Но в одном он был прав – «Никому тут верить нельзя».
Он еще раз вспомнил разговор с Кукановым, не выдержал и засмеялся. И уж сквозь смех он услышал, как кто-то снова кричит – от ворот: «Хозяин! Хозяин!»
Улыбаясь, Артем вышел к гостю. Тот стоял, облокотившись на столб. Это был молодой парень, ровесник Артема. У него было смышленое смугловатое лицо, черные волосы, сухая фигура… Взгляд Артема скользнул по легкой, якобы адидасовской куртке, в которую тот был одет, по рукаву – к кисти, свободно свисавшей в родительский огород… И тут смех у Артема быстро пропал… Три кольца! Целых три кольца были наколоты у этого молодца! Ноги Вереницина вдруг выписали какую-то невообразимую фигуру, как будто собрались пойти сразу и вперед, и назад.
 - Аккуратней, аккуратней… Ноги не казенные… - сказал тот. - Меня Константин зовут, я насчет забора.
 - Артем, - сказал упавшим голосом «хозяин», - насчет забора?
 - Ну да. Вон – столбы-то сгнили, - сказал Константин и бесцеремонно пнул столб, который Артем боялся свалить, когда открывал воротца. – Говорят, работники нужны забор менять?
Да, что-то такое отец вроде говорил… Правда, Артем тогда все пропустил мимо ушей.
 - Да, - сказал он, - вроде нужны, сейчас я отцу позвоню, - подожди… те.
Артем вернулся в дом и связался с отцом по мобильнику. Тот подтвердил, что действительно, запустил  в деревне слух насчет забора. Артем поделился сомнениями:
 - Но там же работник такой – в наколках весь!
 - Молодой?
 - Ну… как я.
 - Черненький?
 - Да.
 - Это  Костька.
 - Ну да, - сказал, что Константин.
 - Он подростком сидел, за кражу. Вернулся - вроде бы за ум взялся. Они вдвоем с мужиком одним шабашат, дом нам обшивали, крыльцо делали.
 - Но колец-то у него, колец!
 - Да дурак он был, - наколол, все, что в голову пришло. Малолетка, вечная свобода, ПТУ какое-то – и все такое. Да нормальный он, не волнуйся... У тебя деньги есть?
 - Мало. Я теперь экономлю.
 - У меня тоже. Ну, пусть ворота сделают, а то уж совсем плохи, а остальной забор – до будущего года потерпит. Я тебе потом отдам.
Когда отец отключился, Артем посмотрел в окно на Костьку, немного подумал, подбирая слова, и вышел к нему.
 - Ну что, отец сказал – на будущий год. Если хотите – ворота пока сделайте. Только если много не запросите…
Тот оживился, убрал руку со столба и сказал:
 - Ну! Где много! Много не берем…
 - А сколько?
 - Ну, сколько… Столбы, створки, петли – за нами?
 - За вами, - Артем понял, что сейчас с ним будут торговаться, и с интересом посмотрел на Константина.
 А тот сделал озабоченное лицо, как будто решал судьбу фонда национального благосостояния и сказал:
 - Так.
Потом подумал еще и продолжил:
 - Ну… Все наше. Плюс работа. Кусты вот тут уберем… Или сам уберешь?
Артем убирать кусты не собирался.
 - Пять, – подытожил работник.
 - Тысяч? – удивился Артем.
 - А то! Сам посуди, – ямы копать надо, столбы – шкурить, створки – собрать, каждую планку – построгать. Ну а как?
Однако увидев, что удивление на лице Артема не исчезает, дал слабину:
 - Не, ну как пойдет… Если земля там полегче или че… Скостим, конечно… А если дешевле брать, так это не работа, а халтура получится… Интерес должен быть!
Артем припомнил, что его месячная зарплата обычно укладывалась в трое, реже в четверо ворот со столбами, и, несмотря на это, согласился.
 - Ну и лады! – сказал Костька. - завтра сделаем.

На следующий день Артем встал поздно. Пробуждаясь, он чувствовал невероятную легкость и расслабленность во всем теле. Но, казалось, одно движение, - и снова навалятся  нервная усталость и сонливость.
 - М-да… - сказал он, наконец, - хоть бы кто кофе в постель подал…
Кофе подать, конечно, было некому. Артем встал, оделся, прошел в кухню, - и все еще чувствовал себя свежим и отдохнувшим; сварил кофе и сделал бутерброды. Потом медленно поглощал все это, разглядывая старицу и деревню, - и непрестанно попадавшийся теперь на глаза дом депутата Брезгунова.
 - Хозяин! – снова раздалось на улице.
 - Опять! – с досадой воскликнул Артем, - опять целый день ходоков принимать!
 Он вышел на крыльцо и увидел, что работа  у ворот шла полным ходом. Пролеты забора были разведены в стороны, старые столбы и воротца валялись под кустами; были вырыты новые ямы. На обочине деревенской дороги стоял зеленый «жигуленок», из багажника которого торчали новые створки. Сами работники сидели на заготовленных столбушках.
Увидев Артема, они встали и подошли к нему.
 - Ну ты, хозяин, спать! – сказал Костька и протянул руку.
Артем поздоровался, а Костька представил партнера:
 - Дядя Толя. Или даже лучше Анатолий Михайлович.
Артем поздоровался и с ним.
 - Ну что, хозяин, - сказал Костька, - столбы – как? Дверки – нормально? Ставим?
 - Да я тут ничего не понимаю…
 - Не боись, - сказал «дядя Толя», - Сан Санычу сделаем как надо! Столбы пропитаны, калиточки под размер сделаны, – мерки-то давно уж сняты.
 - Ну что, - сказал Костька с жаром, как будто ему было невтерпеж куда-нибудь приложить руки, - работаем?
 - Работаем, - пожав плечами, сказал Артем.
И они заработали. Артем отошел чуть в сторону, стал смотреть на работников. Вот этот самый Анатолий Михайлович отправил столб в яму и выровнял по вертикали. Костька стал ямку присыпать. Артем вдруг поймал себя на мысли, что что-то в этих работниках было не так. Они работали молча, обмениваясь только иногда короткими глаголами в повелительном наклонении, местоимениями и междометьями. Однако даже по такому сильно сокращенному варианту родного языка Артем постепенно понял, что главный-то у них не пройдошистый Костька с тремя наколками, а как раз наоборот – флегматичный «Михалыч». На вид «дяде Толе» было где-то чуть за пятьдесят, он был крепкий, рыжеватый, лысоватый, носил камуфляжную робу и дешевые кроссовки, купленные никак не дальше Старого Села и ни в коем случае не в Торговом центре, - а, почти наверняка, на толкучке за площадью, - с колес у какого-нибудь левого офени. Вроде бы так выглядела в этих краях половина мужиков, но Анатолий Михайлович был какой-то другой. Умное и жесткое временами лицо? Вроде бы и такие попадаются. Но он выделился бы в любой толпе чем-то, что Артем сразу объяснить не мог. И только потом, послушав и посмотрев на их переговоры между собой, он понял, что «Михалыч» необычайно внимателен к тому, что делает и думает другой человек, цепляется взглядом за его лицо, руки, позу - и все время оценивает его состояние и предугадывает поступки. Пара взглядов, брошенных в сторону Артема, были пронизывающими как рентген, причем в этом не было никакой позы, в этом было что-то спокойное, похожее на привычку. И теперь было совершенно ясно, что это не «новый русский предприниматель» привез работягу, а совсем наоброт, - авторитетный товарищ послал к нему вчера переговорщика, - да еще предусмотрительно, задолго до этого снял мерки с забора и с ворот. От всех этих соображений Артему снова стало не по себе. Ведь никто не любит, когда кто-то знает о нем все, и при этом как будто тянет за веревочки, - потому что приходится в ответ шевелить ручками и ножками…
Пока Артем настороженно думал о том, кто же такой этот Анатолий Михайлович, на горизонте появился Куканов и нетвердыми шагами быстро вымерял расстояние от этого самого горизонта до Вереницинского участка. Сразу было видно, что белый свет ему был не мил. Он быстро пожал руки мужикам, перекинулся с ними привычным «Здоров»-«Здоров», а потом, не глядя на руку, протянутую ему Артемом, прошел мимо и направился прямо в дом.
 - Эй! Куда? Куда? – забеспокоился Артем и попытался остановить Куканова, но тот только отмахнулся и продолжил движение к давно, - еще дома, - намеченной цели.
 - Оставь его, - сказал «дядя Толя», - чудило он. Сейчас отчубучит чего-нибудь, - только посмеешься.
 - А чего ему надо в доме?
 - Увидим.
Артем все-таки бросился за Кукановым в дом, но столкнулся с ним, уже выходящим обратно, на крыльце. В руках его была вчерашняя бутылка с самогонкой.
 - Чужого не надо, - сказал Куканов.
 - Что, Куканыч, на запах пришел? – спросил Костька у него, когда тот проходил мимо, но тот отмахнулся от Костьки так же, как минуту назад от Артема, и ушел как джентельмен, - не прощаясь.
 - Ну вот, - сказал Артем, - только вчера в подарок принес… И еще курицу, - но курицу сразу забрал.
 - Такие подарки в этих краях долго не живут, - усмехнулся Анатолий Михайлович. - А Куканыч у нас последнее время напропалую гуляет.
 - А он всегда такой… веселый? – спросил Артем.
 - При мне всегда был… Да я недавно тут…
 - Дядя Витя у нас – да, всегда с юмором был, - сказал Костька. - говорят только, что после армии его вообще заносить стало. То он, понимаешь, бомжевать уходит, то в США эмигрирует, то он – агент ФСБ, то колдун наследный, а то еще чего. И все такие спектакли отряжает, что только диву даешься…
 - Ты, хозяин, вот что, – сказал «Михалыч». - Иди своими делами занимайся, мы тут управимся – скажем, - чего тут понапрасну стоять.
 - Ага, – согласился Артем. Ему на самом деле было неловко, - он не понимал, что ему делать с этими людьми, которые явно лучше него все знают, - и уж если обманут, - так он не поймет. Поэтому он с облегчением развернулся и ушел в дом.
Дома он сначала включил, было, телевизор, но, пощелкав по каналам, понял, что телевизор его теперь совершенно не занимает. Все там теперь кажется дерганым, нервным и лживым, - а ему сейчас нужно расслабиться, никого не видеть и плыть по течению…
По течению… А ведь он собирался ходить на рыбалку… Не закатиться ли на Юрму на день? Чтобы, как раз, никого не видеть?
И он стал собираться: вытащил из чулана старый, еще советский, туристический рюкзак, небольшой тент, рыболовный костюм, сапоги, котелок, удочки; взял в кухонном буфете пару пакетных супов, чай в пакетиках, сахар, а из своих запасов – печенье и шоколад.
Через полчаса Артем был готов. Он вынес вещи на крыльцо и сел на ступеньках. Мужики уже приколотили пролеты к столбам и занимались створками. Через десять минут, когда Анатолий Михайлович, на глазах у «хозяина» убедился, что дверки открываются, закрываются и плотно прилегают друг к другу, а защелка защелкивается, Костька подошел к Артему и потребовал деньги - «как договаривались». Артем расплатился и они расстались.

День на Юрме прошел незаметно. Артем ушел далеко вниз по течению, туда, где уже ни лесопилку, ни дорогу почти не было слышно. Он закинул удочки – полудонки, и мелочь с ходу стала ощипывать у него червяков. Он то принимался ловить, то разводил костер, то просто валялся на тенте.
Иногда ему хотелось закричать: «Господи, как хорошо!» Но вокруг было тихо, - и он не хотел нарушать этой волшебной дикой тишины.
Где-то часа в четыре он сварил супы, по неопытности превратив их в пересоленную кашу; однако на свежем воздухе и с голоду он всю эту кашу съел. Потом запил все это сладким чаем, - и его склонило в сон.
Он заснул под открытым небом, как не засыпал уже лет десять, а, может и пятнадцать, - с того времени как прекратились их совместные с отцом походы на Юрму. Теперь он был один, - и это было хорошо, - ведь он теперь взрослый и сам себе голова, - только без девушки и без работы…

Проснулся он от далекого грома. Вокруг похолодало и потемнело. Ветер трепал волосы. Он проспал часа четыре. Посмотрев на небо, Артем понял – надо быстро идти домой. На юге по всему горизонту полыхали молнии. Начинал накрапывать дождик.
 Он выпустил из садка рыбу – мелкую плотву и густерок, быстро покидал вещи в рюкзак и зашагал к деревне. В лесу было уже совсем темно. Когда он переходил по мостику через ручей, питавший старицу, стемнело уже и над деревней. Артем срезал дорогу и прошел к своему огороду по задворкам. Там он перемахнул через забор и собирался уже скрыться от набиравшего силу дождя в доме, как его остановил… таз. Ветер сорвал его со столба и тот валялся теперь в огороде. «Ordnung uber alles», - усмехнулся Артем и, невзирая на дождь и сгустившуюся темноту, повесил таз на место. Это совершенно ненужное сейчас действие сильно его развеселило. Он целый день делал, что хотел, безо всяких причинно-следственных связей и чувств корпоративной и какой-либо другой ответственности! Он шагал к дому и радовался жизни – ночью, под дождем! И тут ему разом  пришло в голову не слово, – как это обычно бывало на работе, – а целое филологическое рассуждение! «Глагол, - сказал себе Артем, – это существительное!» Он на ходу рассмеялся и стал сам себе объяснять: «Зеленый – это прилагательное, холодно – наречие, десять – это числительное, а глагол – это существительное!» Артем снова засмеялся; он уже стоял на крыльце и отпирал дом. Он бросил рюкзак и удочки на веранде и прошел в горницу. Эх! Жалко, у него не было ноутбука! А компьютер остался дома. Ну, ничего. Здесь у отца в небольшом шкафчике хранились, на всякий случай, чистые тетради и бумага.
Артем схватил тетрадь, нашел в сумке ручку и сел за стол. Ему страшно хотелось написать – прямо сейчас – поэму; можно в прозе, но хотелось – в стихах. Ни одной мысли, ни одного словосочетания в голове – только желание! Тетрадь была в клеточку. Он в задумчивости закрасил квадратик в углу, и тут в его голову пришел сюжет. Это будет рассказ про Куканова. Про странного деревенского чудака, который приносит в подарок общипанную курицу и бутылку самогона. А потом забирает подарки. И это будет… Новый год, заваленная снегом деревня где-нибудь в Кировской или Ивановской области. Праздновать приедет какая-нибудь семья, а фамилия у Куканова будет… Какая-нибудь бородатая будет фамилия… В конце концов, с фамилией он разберется потом.
Артем просто набросился на бумагу, писал отрывки, составляя их вместе, потом придумал начало и стал приписывать к началу то, что получилось раньше…

А вокруг деревни все бушевала гроза. Дождь то ослабевал, то усиливался. Почти все жители сидели по домам и, по большей части, спали. Около часа ночи депутату Старосельского районного совета Ивану Николаевичу Брезгунову понадобилось посетить уборную. Он встал с кровати, надел тренировочные штаны, спустился со второго этажа, где была спальня, вышел в прихожую и накинул легкий плащ-дождевик. От дома до вышеозначенного сооружения было около пятнадцати метров. Брезгунов быстро их преодолел, зашел внутрь и включил свет. Жена часто ругала его за то, что он не сделал в доме нормальную канализацию, и им приходилось бегать на улицу. Сам же Брезгунов по этому поводу не очень переживал, поскольку вырос в поселке и к этому делу относился довольно просто. Тем более, что жить они здесь могли только летом, да и деньги эта уборная сэкономить помогла. Зато он провел в нее электричество. То есть, конечно, не сам – рабочие провели.
Иван Николаевич устроился поудобнее и задумался о чем-то очень важном. Сверкнула очередная молния, и через короткий промежуток ударил гром. Брезгунов хлопнул глазами, и тут же уборную, присвистнув, прошила пуля – перед самым его носом. Он посмотрел на дырки в стенах и замер, открыв рот и ожидая второго выстрела, но его не последовало. Тогда он собрал волю в кулак, тихо, стараясь не шуметь, оделся; снял, чуть дыша, крючок и, выбив телом дверь, рванул к дому. Там его встретила уже дверь входная. Здесь он замешкался, - она почему-то не открывалась. Он попытался сообразить, почему же это происходит, - ведь он просто защелкнул ее. Он дергал за ручку, - но язычок так и не выходил из паза. Ему стало казаться, что за спиной неведомый стрелок уже спускает курок еще раз.
 - Черт-черт-черт! – быстро-быстро ругался депутат, потом не выдержал и заорал на всю деревню: «Б…!!!» Ручка вдруг сработала и впустила его в дом. Он захлопнул дверь, бросился за мобильником и трясущимися руками набрал 02.