Мария Глава 7 Детдом

 7   
           После этого визита  Мария по-новому посмотрела на происходящее в стране и в мире. «Какие силы?» - думала она, - «Получается, истребление людей в стране и в мире продолжается,  продолжается  разными способами и быстрыми темпами.  Вот и её сестра ушла. Особенно в войнах. Они продолжаются, с её рождения и до сих пор. И в той, которая будет, много погибнет. Что с нами будет?  Со страной? Прав дед, Семён,  -  «отсев» большой,    Поэтому, детей надо больше рожать. Рожать и рожать! И беречь, хотя бы тех, что есть. Вовремя я сестёр привезла. Кучей-то выживем!  Но главное сейчас,  приложить все силы, чтобы сохранить тех,  которые есть».
      Эти глобальные мысли не покидали её.   Как-то вечером, она поделилась ими  с Алексеем.
. – Нет. Сейчас не время рожать. Да что я тебе говорю. Ты сама лучше меня знаешь. – Решительно возразил он.
. – Вначале я не хотела. Теперь – ты. Так они и  выведутся! Мне уже под тридцать.
. – Кто выведется?
. – Да наши наследники! У нас с тобой, как минимум нужно три продолжателя рода: твоего, моего и нашего. В условиях трудной жизни или войны, кто-то, да выживет. А у нас один. Надо хоть о нём подумать, как его сохранить.
. – Ты что-то мрачно смотришь на перспективу. Что ж ты его не оставила у деда.
. – Дед стар, а ребёнку скоро в школу идти. Да и война, как считают, будет недолгой. – Объясняла она.
 – К тому же ты знаешь, есть проект приказа: «Детский дом для  детей офицеров Округа» на случай войны. Наш сын в списках детей в этот дом.
. – Знаю.
. – А пока, лето и нам об отдыхе сына надо позаботиться.– Лёнчик! Мы давно обещали Жоре показать Амур и Парк Культуры! Да я и сама его видела только проездом, из окон  автомашин.
. – Ты права. Правильно! Я подготовлю такую прогулку в ближайшее воскресенье  и  скажу, когда!

                В один из жарких июньских дней 1941года, Мария с утра оделась в гражданскую одежду.
. –  Жора, вставай и одевайся. Я тебе приготовила одежду на стуле. Одевай всё. Будет ветрено.
. – Мы куда-то пойдём? – Он радостно засуетился. Родители давно обещали   сходить с ним на  берег Амура, и показать Амурскую флотилию, о которой он мечтал.
. – Да, мы  все идём,   в Парк Культуры и отдыха, на берег Амура.
     День был тёплым и солнечным, можно было покататься на катере. К тому же Мария  давно уговаривала Алексея  сфотографироваться всем вместе.
              Улица Серышева,  одним своим концом оканчивалась у крутого   берега  Амура. На берегу, в бухте за металлическим, высоким забором находилось много небольших кораблей и катеров – Амурская флотилия. Вахтенный матрос пропустил их на территорию. Отец, оставив жену с сыном на улице,  вошёл в трёхэтажное здание с мачтами на плоской крыше, с белой будкой в центре и ограждением по периметру, как у капитанских мостиков на кораблях. На мачте развивался бело-голубой флаг и такой же полосатая, надуваемая ветром  длинная колбаса.
     На отдельных стойках рядом с конусом  стояли прожектора и гудки, и сирены, и разноцветные световые фонари. Из будки  выходили и заходили люди. Несколько человек, стоя у перил,  наблюдали за происходящим на берегу. На мостике появился отец с кем-то из военных и помахал Жоре  рукой. Вскоре они спустились и подошли  к ним.
– Ну что, Жора, хочешь покататься на катере? – спросил отец, присев   на корточки.
–   Да, да, да! – запрыгал он от радости, теребя руку отца от нетерпения.
– А не боишься? – спросил матрос,  пришедший с ним.
– Нет, нет, нет! – с той же прытью завопил он.
– Пожалуй, это лишнее, – вмешалась мама. –  Он легко одет для прогулки на
 катере. Ещё и года не прошло после болезни.
– А мы, вот прихватили бушлаты и для ребёнка и для Вас, - сказал матрос,
 снимая с себя чёрный бушлат с погонами. – Да и погода хорошая. Полный штиль!
        Мария согласилась, и все пошли вдоль пирса к стоянке катеров. На воде,
привязанные к берегу канатами, плескались различные белые с красными обводами катера. Жора впервые видел так близко столько разных катеров, что от восторга столбенел перед каждым. Отец позволял ему удовлетворить своё любопытство и терпеливо отвечал на все вопросы.
 – Папа! А зачем эта надувная игрушка? Праздник,  что-ли?
. – Это не игрушка. Это морской указатель направления и силы ветра.
. – А зачем?
. – Моряки, выходя в море, или на такую широкую реку, как Амур, должны учитывать направление и силу ветра, чтобы безопасно и быстро двигаться по воде. На парусах, или на моторе, - по ветру или против ветра. Бывает очень сильный ветер, и, если большой корабль станет к нему боком, то ветер может перевернуть корабль.
. – А как они узнают силу и направление ветра?
. – Молодец! Надо всё непонятное выяснять сразу. – Проявил  возможность обучения Алексей. – Видишь, колбаска то из прочной тряпки,  и сшита треугольником. Есть ветер –  надул конус, так эта полосатая колбаска называется, а нет ветра, она висит ненадутая. Понял? Что ты сейчас видишь?
. – Понял. Он  не надутый и висит, смотрит туда! – Жора показал рукой.
. – Правильно! Куда смотрит острый конец конуса, туда и дует. А сейчас ветра нет, вот, он и висит.  Моряки говорят, что ветер  на 6 часов, смотрит вниз, как стрелка часов.  Бывает  и  на 9. Это сильный ветер, вдоль реки или от реки. Вот так и узнают  направление ветра.
. – А  на чём  мы поплывём,  на вёслах? – Любопытствовал Жора.
. – Во-первых, не поплывём, а пойдём. Во-вторых, не  на вёслах, а на катере! – Привычно, не первый раз, рассказывал матрос с катера.
. – По воде не ходят. – Возразил Жора.
. – Да,  люди не ходят, а плавают и недалеко. А вот на кораблях и катерах – ходят далеко. – Добавил для ясности отец.   
     Жора   узнал, что катера, как машины, имеют двигатели, которые вращают гребной винт, похожий на лопасти винта мясорубки. Что катера могут двигаться и вперёд и назад. Что у катеров есть крылья,  и многое другое. Наконец,  подошли к катеру, на котором по борту в носовой части была красная надпись, а в хвосте – два флажка: бело-синий и красный. Брезентовый тент уже был сдвинут назад, открыв три ряда красных кожаных кресел. Одним бортом катер касался покрышек, привязанных к мосткам, проложенным по воде. Мария уже сидела на боковом среднем кресле, красивая и улыбающаяся в большом чёрном бушлате.
– Ну, иди ко мне на колени, – позвала мама, раскрывая полы бушлата.
– Нет. Я хочу сам сидеть на первом сиденье. – Твёрдо заявил Жора, повиснув на вытянутых руках отца и пытаясь ногами угодить на первое сиденье.
– Пусть посидит – согласилась мама и Жора, плюхнувшись на сиденья, утонул в мягкости и теплоте, прогретых  солнцем сидений.
– Папа, руль  и приборы, как в твоей машине. –  Восторгался Жора.
– А ты прочёл название катера, – Обратился к нему матрос, отвязывая катер от
 причала, и слегка отталкивая. 
Жора   потупился и притих, боясь признаться, что  читает   плохо.
– Да, он  умеет читать. – Ответил за него отец, пересаживая   к себе
 на колени. – Ну, говори!
. – Ад-ми-рал! – Гордо произнёс он по  слогам.
. – Молодец, маленький адмирал! Ну, тогда поехали!
      Матрос запрыгнул в катер, достал из-под задних сидений оранжевые спасательные жилеты с поплавками внутри,   и раздал всем.  Надели поверх  бушлатов.  Бушлаты   пахли  соляркой.  Отец сел с правой стороны от рулевого колеса,   и  взял Жору на колени. Матрос  повернул ключ зажигания. Мотор ровно и мягко зафыркал. Затем  включил заднюю скорость. Сзади за кормой забурлила вода, и катер медленно стал отчаливать от причала. Жора, не шевелясь, наблюдал, через лобовое стекло,  как отдаляется береговая  полоса. Катер медленно вырулил на средину бухты. Свежий ветерок, который не ощущался на берегу, стал чувствительным, одновременно принеся запахи реки: запах свежей рыбы, смешанный с запахом моторного масла и бензина. Эти запахи напоминали Жоре запах папиных комбинезонов, которые  стирала мама. Вдруг катер резко дёрнуло вперёд, и Жора затылком стукнулся о подбородок отца.
. –  Опять по той же шишке. –   Зачесал  Жора шишку на затылке.
      Отец крепче прижал его к себе. Катер наклонился влево, задрал нос, и веер мелких брызг обрушился на всех.  Мария охнула и с заднего сиденья обхватила  отца с сыном руками. Жора   под бушлатом  съехал вниз. Из-за поднятого носа катера, ему виделось только небо. Катер выровнялся и плавно заскользил по глади реки на подводных крыльях. Теперь, насколько можно  видеть впереди, была блестящая гладь реки. Слева,  уже вдали, виделась бухта, из которой они только что вышли,  с кораблями и катерами уже не такими большими, какими они казались на берегу.
– Какая красота! – Торжественно сказала Мария и запела: - «Шуми Амур, шуми, наш батюшка! Таё - ё - ёжная  река!»
– «Гуляй, гуляй! Гуляй, безбрежная – подхватили мужчины, - Да эх, родная на века!» – Они пропели ещё один куплет.
– Спасибо, Мария Герасимовна! – Растроганно произнёс матрос, – Мы
слушали выступление вашего хора в Доме офицеров. Хорошо поёте! Хороший хор! Матросам очень нравится!
– Спасибо! –  В свою очередь отозвалась Мария, и замолчала задумавшись.
      Жора перебрался к ней на руки, укутался в её бушлат и прижался к её груди.  Мария, будто вновь испытала радость кормления сына, и всей душой  впитывала тепло и запах его тела, такого знакомого и родного. Волна счастья переполняла Марию, и  она крепче прижала его к себе!
     Катер шёл вдоль берега, огибая косу, загораживающую бухту, где стояла флотилия. Коса надвигалась на берег высоким гребнем, переходящим в высокий и крутой береговой обрыв, продолжением центрального холма города.  На берегу, справа от косы, был разбит большой парк: белые аллеи с  тополями по краям, несколькими радиальными лучами сходились к берегу, где в центре этих лучей была большая полукруглая площадь, обрамлённая от берега белыми высокими колоннами. От этих колонн в разные стороны по обрыву двумя змейками спускались каменные лестницы до самого берега Амура. Снизу  с реки это виделось как картина, нарисованная на голубом занавесе неба.  Жора встал на ноги и как завороженный смотрел на эту красоту, расширяя  свой  кругозор общения с миром,  который в раз расширился до необъятного одновременного видения голубого неба, зелёного парка с белыми колонами, и синей глади  реки, слепящей глаза отражением яркого солнца.
. – Смотрите, смотрите какая большая лестница!
     А родители, видя жадный интерес сына к этой красоте, сами редко любуясь ею,  пичкали его краеведческими познаниями, понимая, когда ещё представится  случай.
– Видишь вон то, красное здание с зелёной крышей, слева от колонн. Ну, то,
что возвышается над тополями?  Жора отрицательно качал головой.
 – Это госпиталь, в котором ты родился! – Гордо сообщила   мама.
– А вон там, –  вмешался отец, указывая рукой куда-то вверх, почти под
самые облака,  –  чуть выше и справа от госпиталя, жёлтое здание с красной крышей? – Жора опять покачал головой.
–   Это Дом офицеров. И мы туда сегодня пойдём!
     Жора слушал своих родителей,  и, не проявляя никаких эмоций. Он просто впитывал всю эту красоту, крепко  сжимая своими руками руки отца и матери одновременно. И это были не детские чувства. Это было взрослое чувство любви и благодарности к ним! 
    И, в  это  время, какое-то острое щемящее чувство тревоги   неожиданно вонзилось в душу Марии, и осталось в ней.  Ещё не осознаваемое, оно давило мрачным ощущением  неповторимости происходящего, и чего-то неотвратимого, грядущего, словно все они находятся  на пороге долгой и тяжёлой разлуки.  Тревога перед неясным чувством, взволновала Марию и она заторопилась. Что-то происходило и с Жорой. Он улыбался, а слёзы текли по его щекам тонкими струйками, и Мария, заметив это, растирала их по его щекам своею ладонью с платком.
– А, ветром глазки надуло. – То ли вопрошая, то ли утверждая, сказала она и   надвинула на   голову  Жоры  бушлат.   
                Катер меж тем, развернувшись по большой дуге и сбросив скорость, причалил к пирсу Парка Культуры и отдыха. Освободившись от бушлатов  и жилетов, все вышли на пирс.
. – Спасибо! - Без напоминаний, сказал Жора, а матрос  взял его за руку, подвёл к катеру, присел напротив борта с красивой надписью, и медленно прочитал, ведя по надписи пальцем: –  АДМИРАЛЬСКИЙ. – Честь имею, маленький адмирал! –  И потрепал  ему голову. А Жора  удивлённо молчал,  и не понимал, в чём разница с его прочтением.
        Распрощались с матросом и все стали подниматься по белым каменным ступеням наверх, в парк. Лестница была длинной. На средине обрывистого берега была сделана площадка со скамейками  для отдыха. Поднялись до неё, и присели на скамейку отдохнуть. Отблески солнца от глади Амура до боли слепили глаза. Щурясь, отец смотрел вдаль, прикрыв глаза ладонью. Гладь воды заполняла всё пространство, до края горизонта. Немного отдохнув,  добрались до самого верха, и вышли на широкую, посыпанную красной крошкой площадку входа в парк, от которой лучами расходились аллеи со скамейками по обе её стороны. В парке было много народу, играла музыка, вальс «Амурские воланы»: «Славно Амур свои воды несёт….» Дети бегали по аллеям от скамеек к скамейкам, на которых сидели их родители. Центральная аллея вела к колоннам арки входа в парк. На  асфальтированной площадке   стояли различные киоски и тумбочки на колёсах с оборудованием для продажи газированной воды с сиропом.
. – Хочешь пить?
. –  Да! С сиропом!  – Жора подбежал к продавщице.
     Девушка в белом переднике и белой короной на голове налила всем воды с сиропом “Дюшес”. Удобно усевшись на свободной скамейке, все стали медленно наслаждаться прохладой, запахом и сладостью газированной воды. Первый раз в жизни  Жора был в таком красивом и многолюдном месте, что все переживания и настроения отражались на его лице и поступках. Он рос на глазах, вместе с познаваемым пространством. Родители довольно и понимающе переглядывались и молчаливо принимали все его шалости.   Держась за руки родителей, Жора вис на них, раскачиваясь как на качелях, а они несли его словно сумку с длинными ручками. Жора смеялся и визжал от радости до мокроты в штанишках.  Заметив это, отец завёл Жору в мужскую комнату и, сменив штанишки,  направились к выходу. 
       Шум машин и их сигналы, глухо доносившиеся с улицы,   обрели видимых их носителей, едва  они прошли арку.  Машины неслись вправо и влево по широкой площади  перед парком, и, быстро, будто, утопали,  исчезали на склонах холма в оврагах с обеих сторон. Прямо от входа в парк в город уходила широкая улица с красивыми высокими кирпичными домами по сторонам. Отец взял Жору на руки и, дождавшись  разрешающего сигнала светофора, перешли на противоположную сторону улицы.
. – А теперь мы пойдём в Дом Офицеров, - сказал он, опуская Жору на землю. –  Вон он, впереди, недалеко. Они  вошли в сквер и направились к трёхэтажному зданию, стоящему в глубине сквера. Близилось время обеда.
– Кушать хочешь?– Спросила мама, наклонившись к  Жоре и поправляя матроску.
 – Да! Пирожное.  –  Радостно откликнулся он, запрыгав на одной ноге.
 – И котлету, – вмешался отец, открывая высокую дверь и пропуская  Мэрию с сыном  внутрь большого холла.
   Военный дежурный, стоящий у входа, проверил документы отца и матери, и пропустил.   Огромный  холл, вел в зал с квадратными, большими столами,   зал ресторана. Народу в зале было немного. Подошла официантка в таком же белом переднике и белом кокошнике, что и у продавщицы газированной воды в парке. Отец заказал обед.  Незнакомый офицер, с красной повязкой дежурного, поздоровался с мамой, потрепал Жору за плечо и пригласил отца выйти на минутку в холл.  Стол уже накрыли и Жоре принесли еду, а отец всё ещё не появлялся.
– Кушай, Жора. – Мария  пододвинула  ему тарелку с супом, и он уткнулся носом в её край.
 – Подожди, –   она встала,  прошла за занавеску, из-за  которой официантка выносила блюда, и официантка принесла  маленькую скамейку, которую подложили зад Жоры.  Тарелка стала ниже, и у него появилось пространство для  манёвра при еде. Мария, ожидая Алексея,  нетерпеливо поглядывая на вход в зал. Непонятная тревожность, нахлынувшая на неё в парке, не проходила.  Наконец, отец вернулся,  улыбаясь,  извинился,  и тут же официантка принесла еду.
 – Всё в порядке. – Предупредил отец вопрос матери. – Давайте  есть!
    Улыбка исчезла с его лица. Обед прошёл в полном молчании. После молочного супа, Жоре принесли запеканку с яблоками и пирожное с чаем. Запеканку он отодвинул отцу «Не хочу», а пирожное, конечно, съел сам. Пока родители доедали свой обед, Жора вылез из-за стола и стал бродить по залу, разглядывая обстановку и людей. Почти все были военные, некоторые из них в морской форме. Большие окна были занавешены кремовыми, шёлковыми шторами, свисавшими волнами, как сосульки.  В дальнем углу на низкой сцене стоял рояль с круглым стулом перед ним. Но никто не играл.
 – Пошли, Жора, скорее, фотографироваться, –  потянула  его за руку мама, отрывая от созерцания  рояля.
 – А ты здесь выступала, - Спросил Жора у матери, семеня за нею.
 – Ещё нет.
    Поднимались по широкой лестнице на третий этаж.  В фотосалоне уже кто-то фотографировался, и им пришлось подождать. За это время отец сводил Жору в туалет, а Мария – поправила причёску в туалетной комнате, которая оказалась рядом. Вначале Мария сфотографировались с Жорой, потом –  все втроём, с Жорой посредине.  Фотограф долго нас усаживал, устраивал свет, наклонял и поворачивал головы. Отец сказал: - «Нельзя ли быстрее»?  Фотограф перестал суетиться, несколько раз сказал “Смотрите сюда”,  и на этом всё закончилось. Когда  уже выходили из Дома Офицеров, Мария  объяснила любопытному Жоре, что фотографии ещё надо сделать и поэтому   увидеть  их можно только дней через десять. 
     Внизу  ждала “Эмка”, которую отец вызвал заранее,  и водитель повёз всех домой. Взрослые взволнованно молчали.  Жора  не почувствовал, что они чем-то встревожены. Он устал.
. – Меня сегодня не жди. – Тихо сказал отец, высаживая Марию с сыном. Поцеловал их,  и уехал.  Жора сонный после свежего воздуха и сытного обеда, едва плёлся за матерью.  Она уложила его спать  на диване и ушла. Солнце ещё светило, склоняясь к закату. Жора  крепко уснул, едва прикоснувшись к подушке.
    
      Мария отправилась в штаб, на работу. Алексей сообщил ей, что объявлена готовность номер два: немедленный сбор по рабочим местам. Несмотря на летний выходной день, в  штабе было уже много нарду. Каждый знал свои обязанности. Мария ушла в свой кабинет, заварила чай и задумалась, медленно наслаждаясь его терпким ароматом. Думы были только о сыне и его детстве.  Об их занятости, об его искренней  радости, которую он сегодня испытывал. О радости, которую испытывала она от возможности сделать этот подарок. Как хорошо, что они успели это сделать. Похоже это последний мирный день. 
     Детство! Что это? Сейчас, с высоты своего  возраста, она осознавала, что детство – это та семейная почва, из которой вырастают все, живые разумные существа, из той смеси божественного и плотского зёрнышка, посеянного во времени случаем и божественной благодатью. Она поняла, что качество этого ростка зависит от качества семейной почвы, главнейшее из которых – семейная любовь!
   Она осознала, что самое чистое, сильное и счастливое чувство любви, – родом  из детства, из семейной любви!  Из тех неосознанных флюидов энергии любви и внимания, поступков и интонаций родителей и людей, окружающих тебя в детстве, которые энергетически зарядили в тебе матрицу основ познавания окружающего мира  и принципов общения с ним! Они, эти чувства,  живут в тебе всю твою жизнь, не забываются и никогда, никуда не уходят.
     Мария с благодарностью вспомнила редкие, но незабываемые чувства общения со своим  отцом.  Детство живёт в ней как камертон чистого, искреннего звучания любви, и как инструмент настройки этого чувства на протяжении всей жизни! Все страсти жизни: обретения и потери, восторги и разочарования – уходят вместе с  близкими людьми,  иногда оставляя тепло и радость воспоминаний. И лишь её детство, переполненное   материнской любовью  матери Кати, и искренней любовью  отца Искандера, навсегда осталось с  ней, посылая из глубины времени и души тёплые волны искренней любви и счастья, наполняя текущую жизнь смыслом и содержанием! Она знала, что любима с детства, что любима беззаветно! Она  знает, что такое искренняя любовь! Она  знает, какими поступками и интонациями   измеряется любовь, и  знает, как одарить ею других, мужа, сына, сестёр, и всех добрых людей. В этом  и есть счастье!!!

   Вечером их отправили по домам заниматься светомаскировкой. Мария  разбудила Жору. Он спросонья  её и не узнал. Она была  уже в военной форме.
 – Что, уже утро? Ты уходишь?
     Она,  ничего не говоря, растормошила его и стала  быстро переодевать   в тёплую одежду. Когда они вышли на улицу,   были поздние сумерки,  а не утро.  Почему-то все жильцы дома были на улице во дворе. Взрослые женщины  и дети, все были одеты в глухие и тёплые одежды. Некоторые были в военной форме. Детей усаживали на скамейки, песочницы и завалинки нашего дома, а взрослые сновали из квартиры в квартиру, разнося тёмно-синие солдатские одеяла, которые большой кучей лежали около дома. Совсем маленькие дети взволнованные этой суетой и, не понимая происходящего, плакали. Женщины на ходу успокаивали их, ничего не объясняя, и приставив к ним  детей постарше, снова убегали внутрь дома.
         И тут только Жора заметил, что ни одно окно во дворе  дома ни светится. То же было и с домом напротив. Раньше вечером, светлый от светящихся окон двор, теперь лежал в тревожных сумерках.  Местами сквозь тёмные окна пробивались полоски света и тогда женщины снаружи кричали женщинам внутри, какую сторону нужно подтянуть и прибить плотнее.
. – Мама, Почему так темно?
. – Это  светомаскировка. – Объяснили  взрослые дети, которые   были  рядом.  От них же Жора   услышал это страшное и пугающее слово: - «Война».
         Это было в 21 час по Хабаровскому времени 21 июня 1941 года. Завтра была война!
Так закончился самый счастливый день в жизни Марии, когда в первый и последний раз она провела весь день в праздничном общении с   сыном и мужем. День, в который она, отбросив все неотложные дела и нескончаемые тревожные мысли,  подарила семье, а главное сыну, свою любовь, а себе –   массу незабываемых впечатлений. Этот день стал самым счастливым днём её семейной жизни. Никогда потом, при всей взаимной любви, она не испытывала   той высокой планки душевной близости к сыну и Алексею, как в этот день. 
 Наступала ночь следующего дня, 22 июня 1941 года, которая превратила яркий свет счастья предыдущего дня в  сумерки долгих дней войны,   беззаботное детство сына в осмысленное взрослое отрочество, а устроенную общую жизнь  семьи Марии, в разрозненную жизнь каждого члена семьи. Каждый день жизни Жоры превратился в незабываемый дневник его чувств, ощущений, мыслей, дневник его души, созерцающей эту жизнь изнутри, одновременно в ней участвуя.  А жизнь Марии снова наполнилась страхом,   за всех своих родных и близких, за сына, за мужа, за отца, за всех, кто ей был дорог. Жизнь каждого состояла теперь из тревожных дней и ночей, общей беды, растянувшейся на целых тысяча четыреста десять ночей и дней, тревожных сумерек несчастья. Эти сумерки, эта тревожная, ночь так же отпечатались и в детской душе Жоры, высоко подняв планку чувства заботливой  любви  к родителям на всю оставшуюся жизнь.  Все дальнейшие события в дневнике его души сохранились несвязанной чередой картинок: цветных и серых, ярких и тёмных, перетекающих из одной в другую без чётких граней перехода и очертаний завершённости.

                *    *     *      
 Высокая, овальная цветочная клумба на улице Серышева, которая отделяла улицу Серышева от входа в  главный корпус  Штаба округа, врезалась в память Жоры о Хабаровске, ярче всего. К ней, словно к острову, быстро, будто опаздывая,  постоянно «подплывали» и «отплывали», на разных машинах и пешком, люди в военной форме и в штатском. Жора сидел на маленьком чемодане, на углу высокого и длинного здания, расположенного напротив Штаба через улицу, наблюдая до головокружения всю эту круговерть. Он  ожидал, когда за ним придут отец или мать, ненадолго оставившие его здесь. Они были где-то там, в этом «муравейнике», который выглядел растревоженным и грозным.
Он думал, что они теперь же и вот так же быстро, как всё завертелось вокруг со вчерашнего дня, уйдут на фронт. Первый этаж здания, у которого он сидел, занимал большой гастроном, и мимо него  тоже сновали люди с детьми, сумками и чемоданами, с покупками и без. Он уже знал, куда его определят. Ниже, по улице, идущей от клумбы, по левой стороне, в следующем доме  размещался детский дом для детей военных.  Туда  он не ходил, но о нём знал от детей по двору, и из рассказов родителей, что для него там нет места, поскольку «у нас есть бабушка».
Отец подъехал неожиданно на чёрной «Эмке», похвалил его за терпеливое ожидание и отвёз в детский дом, до которого, в общем-то, можно было дойти и пешком. Отец по какому-то документу «сдал» Жору приветливой воспитательнице, обнял и поцеловал, сказал, что мама ещё зайдёт к нему, и, похлопав по плечу, сказал: «Держись!»,  вышел за ворота детского дома. Отец и мать уехали из города в боевые части, постоянной готовности № 1. Мама пришла к нему в конце недели.
– Мама, забери меня отсюда!
– Нельзя, война.
– Но мне здесь плохо! Сбегу!
– Нельзя. Там ещё хуже, чем здесь. У нас опасно, мы в боевых частях, всегда готовы отбыть на фронт с немцами или с японцами. Терпи, ещё навоюешься.
И Жора терпел. На четыре последующих года детский дом стал для него и семьёй, и домом, и школой жизни. Было всё: и слёзы чьих-то родителей, уезжающих на фронт, забежавших проститься со своими детьми, и слёзы детей, оставленных плачущими родителями, и голодные глаза, глядящие на забившихся в угол малышей, измазанных зеленью «жмыха»: кто с сочувствием, а кто с завистью. Многие впервые увидели это неизвестное до войны лакомство.
Но чаще, это были воинственно блестящие глаза как-то сразу повзрослевших подростков, приукрашивающих истории про своих отцов, бьющих фашистов. Были и летние лагеря на берегу Амура со стойким запахом пшённой каши и зарослей полевых цветов, замешанных на запахе конопли. Редко были встречи с родителями, всегда спешащими, в военной форме, и тяжёлые искренние, почти истеричные без стеснения, слезные сцены прощания, без надежды на новую встречу. Среди детдомовских уже были дети погибших на войне отцов и матерей, о чём все узнавали по неожиданным жалостливым и слёзным проявлениям внимания к ним воспитателей и нянечек. Эти дети сразу же становились бесспорными приоритетами во всех спорах и дележах, во всех разборках и проказах.
 Иногда детей забирали в город на побывку знакомые или родственники, у кого кто был, где их отмывали и откармливали, обшивали и одевали, обделяя своих родных отпрысков. Жору По-возможности,  забрала на воскресенье подруга   Шуры –  Аня Трофимова, тоже медсестра из госпиталя.   Шура, работала в санатории Шмаковка и Борис жил с нею. Жора не виделся с ними всю войну.   Борис был младше, но одного роста с ним,  и им все родственники обновляли одежду на одно плечо. Шуре одежду отвозила   подруга  Аня. У неё в 1943 году родилась дочь Тамара. Ей ещё не было года, а её уже, шутя, сватали за Жору или Бориса, приучая к заботе о ней: «Вот вам и невеста растёт!» Воспитываемое в детдоме чувство ответственности за малышей, сыграло свою роль. Несмотря на скудные детдомовские возможности, Жора всегда что-то для неё припасал, и передавал, при случае.
 Детдомовская жизнь текла своим чередом. Отец не приезжал ни разу. Он был на фронте. Встречи с мамой были очень редки.  Никто из детей не знал, где родители конкретно. Но  все знали, что на войне. Изредка воспитатели зачитывали детям коллективно, какие-то выдержки из писем, пришедших с фронта. Они были удивительно похожи одно на другое, и отличались только именами. Но все эти письма излучали большую любовь и тоску по детям. И именно эти чувства тоски и тревоги, остались главными  в   памяти Жоры на всю оставшуюся жизнь.
 В сентябре 1944 года Жора пошёл в первый класс школы № 2. Она находилась в конце улицы Серышева, там, где улица спускалась к Амуру, напротив Амурской флотилии.   Кроме  детдомовских, в школе было несколько подростков, юнг с кораблей Амурской флотилии, детей-сирот моряков, погибших на фронте, и зачисленных в штат кораблей  на постоянное довольствие. Это воинское братство,  держалось, во всех школьных баталиях  вместе,  как одна семья. Они не по-детски защищали честь братства от унижений и насмешек. Когда  замерзающие в холодных классах зимой малыши,  стыдились от необходимости часто отпрашиваться с урока в туалет, они без спроса вставали и выводили их. После этого никто не смел, посмеиваться над малышами. Таких детей было много, но никто над этим не смеялся. Были детские драки, но никто не плакал. Слёзы были частыми  спутниками детдомовцев, но по другим поводам: когда что-то не получалось в школе, дети вспоминали о матерях, нуждаясь в их помощи и заботе, или когда приходила беда. Тогда все молчаливо оберегали, страдающего подростка от всяких насмешек.