Под звуки весеннего дождя

(публиковалось на Artefakt.Ru в 2003)

За окном шелестел дождь.
Он именно шелестел, нашептывал, сонно бормотал о чем-то...
И вместе с ним шелестели большие темные тополя.
Была ночь. По жестяному подоконнику барабанили капли. О чем у них шла речь? Что хотела сказать погода? Да ничего.
Этот дождь был самый обыкновенный весенний дождь.
К его мягким шуршащим звукам примешивалось мерное "тик-так, тик-так". Где-то в темноте привычно вел отсчет времени старенький будильник. Я лежал на боку и видел темный угол буфета и окно. Как-то необычно и по-особому уютно светил сквозь промокшую тополиную листву фонарь под окном. В его отсвете поблескивал где-то в глубине буфета жестяной бок заварочного чайника. Шумел дождь, и с ним ветер. Замечательные запахи старого, давно обжитого жилища и тишина стояли в комнате, и от этого у меня на душе было спокойно.
Наверное, это было очень важно... А, о чем тут говорить! Мне, прошлую зиму ночевавшему на маленьком диванчике под солдатскими шинелями, в кирпичном сумрачном здании. Впрочем, сумрачным оно было только по ночам, - словно хмурился где-то во тьме местный домовой, одолеваемый своими, одному ему ведомыми, сомнениями...
Я так полагаю, этот домовой ютился под длинной железной вешалкой, стоящей в углу и увешанной, помимо всего прочего, уродливыми масками, сделанными из раскрашенного папье-маше. Почти все они имели одинаковые крючковатые носы и безучастно ухмылялись любому смотрящему на них.
Я старался не обращать на них внимания. Повернувшись лицом к спинке дивана, я вглядывался в одетое инеем окно, сквозь щелку грязной занавески. Заварочного чайника здесь не было. Вместо него имелась высокая железная кружка с кипятильником. Доступ к электричеству перекрывал угол деревянного ларя, - цвета пыльно-зеленого. Содержимое ларя оставалось загадкой. Зато за ларем лежали огромные и разноцветные балахоны, которые я временами с любопытством рассматривал. То были всевозможные театральные кулисы, задники и подвесные декорации. Маленькая дверка (почти как в камине у папы Карло) вела в соседнее помещение, начинающееся с черных бархатных полотнищ, свисающих с высокого потолка. Одна их пара образовывала рядом с дверцей проход, достаточный для того, чтобы, сделав пару шагов, очутиться на пустом пространстве. В темноте я его преодолевал по ковру, делающим звук шагов приглушенным, почти без заминок, зная ширину этого пространства - около двух метров. Почти сразу за ним начинались ряды низеньких деревянных кресел, и я шел вдоль них к светлому контуру небольшого окна, скрытому плотной занавесью. Рядом с ним находился выключатель.
Вот-вот, выключатель.
Надо бы встать и зажечь свет. Время пока что около двадцати трех ноль-ноль, а Танюха придет, как всегда, к полуночи, не раньше. Она говорила, в холодильнике есть еда.
К ее приходу как раз накрою стол.
Итак - да будет свет! Из мрака, в четырех стенах, оклееных желтенькими симпатичными обоями, появляются: темный дубовый буфет, длинный шкаф во всю стену - одновременно книжный и платяной, старенький высокий холодильник с бесцветным переносным телевизором наверху, большая кровать под рыжеватым вытертым покрывалом, стол со стульями, гладильная доска, кипа газет в углу, и все это - на каких-нибудь четырнадцати квадратных метрах комнаты в коммунальной квартире, практически в центре Москвы...
На кухне, с распахнутым настежь окном, под развешанными сушиться простынями и ворчание вечно пьяной соседки, большим ножом с деревянной ручкой кромсал капусту. Что-то все это напоминает. Окно, завешанное одеялом, небо в колодце из кирпичных стен?
Что проще преодолеть - пару троллейбусных остановок или пару прожитых лет?
Те два метра, проходимые мной в темноте, всякий раз преодолевались по-разному. Вот делается первый шаг, и вокруг - полный мрак. Еще шаг, и из мрака начинают вырастать тени. Не угрожающие, они просто смотрят на тебя, выжидая... следующего шага. Хорошо, вот он сделан, и уже начинает казаться, что где-то в глубине блеснуло золотисто-желтым. Не выключена осветительная аппаратура? Наверное, сквозь кулисы пробивается свет, зажженный в соседней комнате. Но все равно, от блеснувшего во тьме золота, выпрямляешься и следующий шаг делаешь с мыслью: что ты значишь для этого слепого во тьме золота? Откуда это желание вывернуться под ним
наизнанку?
Если молнии в тучах заплещутся жарко... Проведите меня к нему!
И вот, доходя до кресел, медленно опускаешься в одно из них и начинаешь всматриваться в окутанное тьмой пространство, пытаясь понять, разобраться: чем околдовало это место? Тем, что в нем ежедневно рождается - игрой актера, идеями режиссера, волшебством осветителя? Или теперешней тишиной, в которой можно сидеть и фантазировать? Всем вместе сразу? Что из перечисленного дороже?
Ясно одно: это - важно. И не скоро забудется холодный фонарь за замерзшим окном, теплая волна, идущая от отопительной батареи и шерстистые полотна шинелей. Сумка с шапкой под головой. Знала бы Танюха...

Но все-таки как хорошо когда вместо сумки с шапкой у тебя под головой - подушка! Как хорошо, когда есть теплое ватное одеяло и душистая белая простыня! И дождь, тихий баюкающий дождь за окном. Замечательная комната. Я знаю массу людей, которым почему-то не нравится жить в коммуналке. А мне вот как-то по душе пришлось такое житье. Наверное, сказывается, что проблему бездомности я ощутил в полной мере. Конечно, немаловажно какие у тебя соседи, но квадратные метры собственной жилплощади, огражденные от всего мира четырьмя стенами, с потолком, полом и закрывающейся надежной дверью превращают их существование в ласковую насмешку. Пусть себе пошумят. Это – гроза, неистовствующая за стенами незыблемой крепости.

А может, все-таки попробовать рассказать Танюхе? Под шорох дождя, во мраке душистой коммунальной ночи... Но получится ли? Вот в чем штука. Не знаю. Может, когда-нибудь, и получится. Выдавить, выгнать из себя это не в обрывочных жалких фразах, а в тихом неторопливом рассказе за чашкой чая...
О холодной зиме со скользящими по льду ботинками, низенькой светлой столовой в которой все время пахнет рыбой, и благодаря которой можно жить на зарплату около ста долларов (по ценам 1995-го). О том, как пахнут мандарины на морозе и до ужаса вкусна кофейная бурда, продающаяся возле метро за 3 тысячи. Вечером замерзшими руками играть в театре на пианино, репетировать роль. И засыпать под шинелями на диванчике с мыслью что, в общем-то, живешь совсем неплохо, а до весны остается все меньше и меньше.

(1999)