Мои институтские преподаватели. Часть 3

Если я не могу сказать, что я ученик профессора Жуковского Николая Егоровича, то имею полное право говорить, что прослушал курс лекций у профессора Журавченко Александра Николаевича (1884-1964) .

Справка. Во время первой мировой войны слушатель третьего курса Артиллерийской академии штабс-капитан А. Н. Журавченко по собственной просьбе был командирован в эскадру воздушных кораблей «Илья Муромец» на должность бортового артиллерийского офицера. Вместе с известным летчиком Глебом Алехновичем провел работы по улучшению аэронавигационных возможностей «Муромцев» и обеспечению прицельного бомбометания. Разработал известный «Ветрочет Журавченко» — треугольник учета бокового ветра, позволивший выходить на цель для бомбардировок с любого направления. Обучился пилотированию «Муромца», успешно окончил летный учебный класс эскадры, освоил высший пилотаж на маневренном самолете «Моран», стал командиром корабля. За время войны получил четыре ордена, в том числе орден Святого Георгия. С отличием окончил Артиллерийскую академию и был оставлен при ней адъюнктом. В 1923 году защитил диссертацию на тему «Исследования динамической устойчивости самолета». С этого времени он преподаватель Военно-инженерной академии, а с 1925 года — профессор. С конца 1919 года по приглашению Н. Е. Жуковского работал в ЦАГИ, занимаясь изучением динамической устойчивости самолета. В МАИ работал со дня основания, с мая 1930 года  - руководитель кафедры аэродинамического расчета аэроплана.
Итак, аэромеханику нам читал профессор Журавченко. О нем в институте ходили легенды. Поговаривали, что в молодости Журавченко был близорук и, чтобы стать пилотом «Ильи Муромца», ему пришлось обмануть медицинскую комиссию. Что Александр Николаевич исследовал в ЦАГИ опаснейший режим самолета – штопор. Что наш курс – последний, кому Александр Николаевич читает лекции:  прочтет – и выйдет на пенсию.
Действительно, ему уже исполнилось 70 лет. Лекции он читал, сидя на стуле. Держать в руках мел, чтобы рисовать эскизы и писать формулы на доске, ему было трудно. Поэтому он поступал так: приходил к нам в аудиторию задолго до начала лекции, давал кому-нибудь листок, на котором были заранее написаны формулы и сделаны рисунки, которые должны были понадобиться Журавченко во время лекции. Читая лекцию, Журавченко, не вставая со стула, показывал указкой на нужное место на доске, а мы срисовывали в свои конспекты соответствующие формулу или рисунок. С течением времени он выбрал среди нас несколько студентов, которым предпочитал вручать свой листок для подготовки доски к лекции. И тут мне придется похвастаться, что я был одним из них.
Однажды после лекции Журавченко подошел ко мне и спросил, нет ли у меня родственников в ЦАГИ. Я ответил:
- Нет.
- Жаль, а то вы очень напоминаете мне одного работника ЦАГИ, - сказал Александр Николаевич и направился к выходу.
Из нашего разговора однокурсники уловили только три ключевых слова: ЦАГИ, нет и жаль. Они окружили меня и сидевшего рядом со мной моего приятеля Юрия Володченкова:
- Что он сказал? Что он сказал? Причем здесь ЦАГИ? Почему нет? Чего жаль?
Не успел я что-то сообразить, как Юрий ответил за меня:
- Журавченко пригласил Иосифа работать в ЦАГИ.
- А что ответил Иосиф?
- Ну, вы же сами слышали: нет.
- А Журавченко?
  - А Журавченко сказал: жаль.
- И ты отказался работать в ЦАГИ! Почему? – удивились мои однокурсники.
И снова Юрий ответил за меня:
- ЦАГИ – это НИИ для самолетчиков, а Иосиф вооруженец, и он не намерем изменить своей специальности.
Так на факультете родилась байка, что Журавченко приглашал меня работать в ЦАГИ, а я отказался, так как не захотел менять профессию.
Эта байка родилась буквально на моих (а теперь и на ваших!) глазах, благодаря любви к розыгрышам и остроумию моего однокурсника Юрия Володченкова. Поэтому предупреждаю моих читателей: впредь будьте осторожны с Юриными шутками.


Лекции Журавченко были интересны тем, что они сопровождались воспоминаниями Александра Николаевича о реальных происшествиях, имевших место при летных испытаниях. Эти воспоминания, как правило, были тесно связаны или с темой лекции или с нашими вопросами.
Некоторые мне особо запомнились. Например, на вопрос о самом большом самолете начала века "Святогоре" Александр Николаевич рассказал следующее:
- Там над аэродромом летал небольшой самолет и из него выпал моторчик.
- Какой моторчик? - тут же спросили мы. - Электромоторчик?
- Да нет, двигатель его вывалился на землю и попал в "Святогор", которому уже много времени никак не удавалось взлететь, и поломал у него плоскости. Ну, все стали выражать сочувствие конструктору и пилоту самолета. А я смотрю, они зашли за самолет и жмут друг другу руки. И я понял, что они уже давно сообразили, что "Святогор" не сможет оторваться от земли, а тут представился подходящий случай для того, чтобы прекратить попытки взлететь.

В другой раз он рассказал нам историю, связанную с применением усилителей мощности в системах управления самолетом (рулях высоты и направления, механизмах управления закрылками и др.).
Пока самолеты были маленькими, мускульной силы пилота хватало для изменения положения рулей высоты и направления, но потом этой силы стало нехватать, и были поставлены гидроусилители. Пилоту достаточно было без всякого напряжения задать рычагом нужное положение руля, и руль перемещался в это положение с помощью гидроусилителей. А пилоты привыкли, что надо со всей силой давить на рычаги. Поставили на новом самолете гидроусилители, пилот по привычке со всей силой давит на рычаги, вот руль и проскакивает нужное положение. Ну, и самолет тоже проскакивает заданные направление или высоту. Машина стала слишком чувствительной. Пилот с трудом посадил самолет и после полета говорит конструктору:
- Надо внести изменения. Площадь рулей уменьшить в два раза, ну и так далее. Когда будет готово?
Короче, переделки большие, на несколько дней. А конструктор говорит:
- Завтра.
В те времена было принято: все, что потребует пилот, немедленно выполнялось.
Смотрю на следующий день: на самолете ничего не изменили, а конструктор докладывает:
- Все замечания учтены. Самолет к испытаниям готов.
Пилот полетел, выполнил задание и сообщает:
- Все в порядке. Машина чувствует управление. Так все и оставить.
А ведь я вижу, что площадь рулей не уменьшалась. Спрашиваю у конструктора:
- Что ты сделал?
- А я ему под каждый рычаг пружину подложил. Пилот борется с пружиной, а думает, что это он своей силой рули перемещает. 
Мы спрашиваем профессора:
- А как фамилия конструктора?
- Камов.
- Так он же вертолетчик!
- Вот он и поставил эти пружины.
Итак, вы обратили внимание: "С конца 1919 года Журавченко по приглашению Н. Е. Жуковского работал в ЦАГИ, занимаясь изучением динамической устойчивости самолета. В МАИ он работал со дня основания, а с мая 1930 года  был руководителем кафедры аэродинамического расчета аэроплана"? А это дает мне право утверждать, что наш поток в МАИ- это, благодаря профессору Журавченко, внуки, то есть ученики самого профессора Жуковского! Не более и не менее!

ТАР (теорию автоматического регулирования) нашему потоку читал профессор Г.Г.Абдрашитов. Не знаю, как у других, но у меня это был самый любимый предмет. Меня завораживала его красота и строгость. Меня притягивали к себе такие названия, такие волшебные сочетания слов: переходный процесс, годограф, частотные характеристики, критерии устойчивости, качество процесса, линейные системы, нелинейные колебания.
У профессора Абдрашитова было, мягко говоря, своеобразное произношение. Так, например, вместо “всей системы“ он произносил “всёй системы“: частотная характеристика всёй системы,  условие устойчивости всёй системы, качество процесса всёй системы... Поскольку аудитория на его лекциях была небольшая, примерно 30 человек, то атмосфера была вполне демократичная: мы, не вставая с места, переспрашивали, задавали попросы и поправляли профессора, если он ошибался, а он воспринимал это, как вполне нормальную вещь.
Теперь предварительные разъяснения двух технических терминов сильфон и сифон, которые нам понадобятся для понимания последующего текста.
Сильфон – это тонкостенная металлическая трубка или камера с гофрированной (волнообразной) боковой поверхностью. Сильфоны применяют в пневмо- и гидроавтоматике в качестве чувствительных элементов, реагирующих (расширением или сжатием, подобно пружине) на изменение давления газа или жидкости, действующего на дно сильфона (например, в датчиках температуры, датчиках давления). У термина сифон существует много разных значений. Наиболее известен сифон, как бытовой сосуд для приготовления и (или) хранения газированной воды и напитков, а также как явление — разряжение в верхней точке трубопровода, создаваемое за счет падения столба жидкости.
И вот однажды профессор Абдрашитов сообщает нам, что собирается написать формулу передаточной функции сильфона, а я на автомате, думая, что он, как уже часто бывало до этого, ошибся в произношении, поправляю его: наверное, передаточной функции сифона.
Тут-то и обнаруживается, что я не знаю о существовании сильфона. Все, включая профессора, смеются. И на этом недоразумение заканчивается.
Правда, потом некоторые однокурсники изредка с улыбкой напоминали мне о моем неудачном  вопросе.


 
Во всех технических вузах СССР имелись военные кафедры, и к моменту окончания институтов, мы получали офицерское звание, причем самое низшее - младший лейтенант. Поэтому, когда меня спрашивают, служил ли я в армии и сколько лет, я отвечаю, что служил пять лет. Потом добавляю: по одному дню каждую неделю. Свои воспоминания о военной кафедре я опубликовал под названием "Дорога к офицерским погонам" в 8-м выпуске сборников рассказов "В море, на суше и выше". Здесь же без каких-либо изменений привожу текст отрывка из этих воспоминаний.

"Как Вы похудели!"
 
Начальником цикла на третьем факультете (факультете вооружения) на военной кафедре МАИ (Московского Авиационного Института) в 50-х годах прошлого века был подполковник Комаров. Он отличался от остальных офицеров военной кафедры синего цвета морской формой, особой подтянутостью  и непременным кортиком. Но не это удивиляло нас, студентов: циклом руководил подполковник, а среди подчиненных ему офицеров были и полковники. Потом мы узнали причину этого - подполковник имел ученую степень кандидата технических наук. Не стоит говорить - вы уже догадались - подполковник Комаров преподавал именно в моей группе.
Как-то мы вызвали его на откровенность и узнали, что перед второй мировой войной наш преподаватель окончил Бауманское училище. И как раз тогда был выдвинут лозунг: "Дадим стране 10 тысяч штурманов!" (Вполне возможно, что число я запомнил не точно, но сдается мне, что именно столько - и не меньше.) Таким образом, весь курс, на котором учился наш подполковник, после защиты дипломного проекта попал в авиацию, а Комаров - не просто в авиацию, а в морскую авиацию Северного Флота. Вот отсюда форма синего цвета и морской кортик.
После войны Комаров продолжил обучение в адъюнктуре, защитил диссертацию и стал преподавателем на военной кафедре МАИ.
Те, кто учился в те годы, должны помнить, что прогуливание занятий на этой кафедре не допускалось и приравнивалось к самоволке в воинской части.
Как назло, когда я приезжал на каникулы, мама моя всегда уговаривала меня погостить еще недельку-другую сверх положенного. Вообще-то моя мама была человеком в высшей степени сознательным, но тут с ней что-то происходило, и она начинала упрашивать меня задержаться дома еще немного. Я особенно не противился и прибывал на занятия с опозданием, вооруженный липовой справкой о болезни под романтичным названием люмбаго. (Вообще-то, справка никакой силой не обладала - нужен был больничный лист. Но на безрыбье и рак рыба.)
Как только подполковник заходил в наш класс, он приказывал всем сесть и властно подымал меня:
- Курсант Письменный! - строго спрашивал подполковник. - Вы почему отсутствовали на прошлом занятии?
- Болел, товарищ подполковник!
- То-то я смотрю, как вы похудели, - без тени улыбки говорил подполковник Комаров под дружный смех всей группы. - Вольно, садитесь!
А смеяться было от чего: за время каникул я успевал прилично отъесться на родительских харчах.
И так каждый семестр. Никаких оправдательных документов подполковник ни разу у меня не спросил.

... Прошло несколько лет после того, как я закончил учебу в вузе. Приехал я как-то в Москву в командировку, спустился в метро и сел в вагон поезда, идущего в сторону станции Сокол. Смотрю, а в нашем вагоне стоит мой подполковник, как всегда, в синего цвета морской форме, как всегда, подтянутый, как всегда, с кортиком. Стал я пробираться к нему и по дороге сообразил, что не могу вспомнить, какое имя-отчество у моего бывшего преподавателя. Выручило меня то, что в армии принято обращаться по званию. Протиснулся я к Комарову, расправил плечи и говорю негромко:
- Здравия желаю, товарищ подполковник!
Посмотрел на меня подполковник Комаров, лукаво улыбнулся и произнес:
- Письменный! Как Вы похудели!
И стало мне стыдно, и стыдно до сих пор: сколько гавриков было у него в каждой группе, но подполковник Комаров тут же вспомнил фамилию одного из тех, кого он обучал, а я не удосужился запомнить имя-отчество своего учителя.

Наверное, было бы неправильным, если бы я не рассказал о главном человеке на факультете - нашем декане Петре Ивановиче Матаеве. Он единственный из деканов в нашем институте ходил в военной форме с погонами генерал-майора авиации. Поскольку он у нас лекций не читал, а я учился хорошо, то вызывать меня к декану не было необходимости. За 6 лет обучения мы с ним разговаривали только один раз – и то во время собеседования при поступлении в институт.
Правда, был один раз, когда Петр Иванович мог вызвать меня к себе и устроить мне головомойку, но я об этом за все годы пребывания в институте даже не подозревал. Впервые я услышал про это от своего бывшего однокурсника Юрия Володченкова уже через несколько лет после окончания МАИ.
С нами вместе обучались два китайских студента Хуан Юй-мин и Жан Жи-хун. Хуан учился со мной в одной группе, русский язык знал слабо и на младших курсах с трудом поспевал за преподавателем. Поэтому после лекций он обычно брал мои конспекты, переписывал их и уточнял у меня те места, которые были ему непонятны.
Однажды, в начале первого курса Петр Иванович пригласил к себе по очереди Хуана и Жана и задал им один и тот же вопрос:
- Как дела?
Хуан якобы ответил:
- ...уёво.
Декан переспросил, как дела, и Хуан снова уверенно ответил:
- ...уёво.
- Кто тебя научил этому слову? – поинтересовался генерал-майор авиации Матаев, и Хуан, по-видимому, желая отблагодарить меня за пользование моими конспектами, назвал мою фамилию.
Надо отдать должное декану – он не только не принял по отношению ко мне никаких репрессивных мер, но даже не провел со мной никаких профилактических бесед.
По утверждению Юрия Володченкова, разговор этот якобы слышала секретарь деканата Вера (Вера Константиновна Потапова) и рассказала о нем кому-то из девушек с нашего курса. В результате об этом разговоре узнали все девушки на курсе. Одна из этих девушек, Таня Рагозина, вышла потом замуж за Юрия Володченкова, и пересказала своему мужу Верин рассказ. А поскольку Таня была далеко не единственной из девушек на нашем курсе, вышедшей замуж за своего однокурсника, то этот анекдот был хорошо известен всем на факультете, почему-то – кроме меня.

Но самое главное, именно Петру Ивановичу я благодарен за то, что самые лучшие 6 лет своей молодости провел в Москве, в учебных стенах и общежитии МАИ. В мое время абитуриенты, окончившие школу с золотой или серебряной медалью, освобождались от экзаменов, но проходили собеседование.
Пришел и я на собеседование к декану. Он подробно расспросил меня о составе семьи, о родителях - как я понял уже потом, решая трудный для себя вопрос, надо ли мне сразу же давать общежитие или можно будет сделать это на старших курсах. Но тогда я этого не знал и думал, что декан "ковыряется" в моей анкете.
Разговор уже подходил к концу, когда в кабинет декана зашел какой-то мужчина и спросил у Петра Ивановича, как проходят собеседования. Декан ответил:
- Ребята очень сильные, я ими доволен. Да что попусту говорить - садитесь рядом и помогайте мне. Берите себе этого абитуриента, а я попрошу пригласить ко мне следующего.
Мужчина (как я потом выяснил - парторг факультета) стал меня спрашивать. Сначала задал несколько вопросов по физике, причем сверх школьной программы. Но поскольку я готовился не по школьному, а по вузовскому учебнику физики, то ответил правильно.
Потом парторг дал мне задачу по геометрии. Надо было определить площадь треугольника по биссектрисе, медиане и высоте. Я сделал эскиз и вывел формулу.
- А вы, что, не помните этой формулы? - деланно удивился парторг. - Надо ее знать.
- Мы ее не учили.
- Ну, что с того, что не учили. Все равно, такие важные формулы знать надо.
Уже сейчас, когда я писал эти воспоминания, я решил проверить себя и потратил несколько часов, чтобы вывести формулу площади треугольника по биссектрисе, медиане и высоте. Я проверил, есть ли она в математических справочниках для высшей школы - и не нашел. Есть формулы для различных комбинаций длин сторон и углов между ними, а для случая биссектрисы, медианы и высоты нет. А это значит, что я не только не мог знать эту формулу, но нигде не мог даже увидеть ее. Думаю, что парторг и сам ее до этого не видел, ибо зачем она ему?
К этому времени Петр Иванович уже отпустил парня, с которым беседовал, и сидел, слушая мой разговор с парторгом.
Петр Иванович  счел нужным вмешаться в наш разговор:
- Ну, как, закончили собеседование?
- Да.
- Все в порядке?
- Не совсем, абитуриент не помнит одной формулы.
- Мы ее не учили, а я ее сумел вывести. Считаю, что это гораздо важнее, чем, если бы я ее зазубрил, - заявил я.
- Я тоже считаю, что, если он ее не учил, а сумел вывести, то мы должны ему засчитать его ответ. Вы не возражаете?
- Нет, не возражаю, - тут же согласился с деканом парторг.
Так я стал студентом МАИ.


Я рассказал здесь только о некоторых из своих институтских преподавателей, но хочу сказать свое спасибо и тем, о ком не рассказал  - Давришевой, Розман, Любатову, Шитову, Бомасу, Серегину, Козлову, Михайлову-младшему, Найдову-Железову, Тихоцкому, Истратову, и др.