Исповедь

                Исповедь
                Посвящаю моей бабушке Анне Ивановне
                Мартазовой (Потаповой)

        Утренние заморозки ежедневно инеем белили оставшуюся на луговинах пожухлую и молодую зелёную травку, но днём солнышко прогревало землю, – иней таял. Травяной покров был пригоден для корма домашнего скота, поэтому хозяйки выпускали своих коров и коз в стадо на пастбище. Холодные сентябрьские сумерки спешили раствориться в вечерней мгле.
        Анна – крепкая, энергичная женщина – пришла с работы, подоила корову и выпустила её погулять за сараем, не желая тратить сено, приготовленное для неё и телёнка на зимние холода, рассчитывая, что бурёнка сегодня сама сможет покормиться.
        Анна хлопотала дома по хозяйству, топила печь, готовила еду для семьи на следующий день. За суетой Анна забыла, что корова самостоятельно пасётся на луговине. Вспомнив об этом, она попросила дочь и сына пригнать Зорьку в сарай. Дети взяли прутик и отправились искать корову. Они обошли все лужайки в надежде найти корову, но не нашли. Анна расстроилась, ведь корова в военное голодное время была кормилицей семьи. Молодая женщина, приехавшая на «Октябрьские торфоразработки» в районе Шу- валовских болот в город Горький из деревни, умела ухаживать за домашним скотом и птицей. Она сообразила, что в данной местности можно работать и содержать корову. А с коровушкой голод не страшен.
        - Дети, теперь сидите дома, я сама поищу, может, найду Зорьку, – сказала Анна пятнадцатилетней дочке и одиннадцатилетнему сыну.
        Анна пробежалась по посёлку, покликала корову, но, не найдя её, решила, что бурёнка ушла на болото, туда, где была сочная трава. Солнышко давно село, вечерняя заря почти не проглядывалась, но луна, хотя зловеще улыбалась, всё же освещала дорогу. Анна пошла на болото. Поскольку она работала на торфоразработках, то знала все дороги, тропы, куртины с клюквой, бровки с брусникой и голубикой, а также «гиблые» места болота – топи, куда никто не отваживался ходить. Ноги несли Анну по узким бровкам разработанных торфяных карьеров. Анна шла и выкрикивала: «Зорька! Зорька!». Постепенно женщина дошла до топи, постояла немного и ещё, на всякий случай, позвала корову. Ей показалось, что она услышала крики о помощи. Анна прислушалась, вновь покричала: «Зорька! Зорька!»
        - Помогите! Помогите! – прозвучал испуганный осипший голос.
        Анна была не робкого десятка, но поздним вечером на болоте её охватила оторопь, она не знала что ей делать. Постояв несколько мгновений на месте, Анна шагнула на мягкую и зыбкую подушку сфагнума. Пройдя метров десять, она услышала, что кто-то барахтается в трясине.
        - Кто тут? – спросила Анна.
        - Помогите, помогите мне, я не могу выбраться сам. Дай мне руку, тётенька, спаси меня.
       - Да как же я тебе помогу-то? Если руку дам – вместе утонем. У меня же сил нет, чтобы тебя вытянуть, – ты сейчас меня утянешь в трясину, милый мой, а у меня дети дома. Я знаю, что такое трясина. Нет, руку – нельзя. Сейчас, я принесу какую-нибудь палку и попробую тебя вытащить, подожди, милый, подожди. Ты не барахтайся, стой смирно.
        Анна выбралась из трясины, нашла полусгнившую палку, вернулась в трясину и, осторожно наступая на сфагнум, приблизилась к человеку.
        - Держи палку, хватайся крепко.
        Утопающий дотянулся до спасительной палки, так крепко схватил и потянул, что почти сразу вырвал её из рук Анны.
       - Ой, нет, я тебя, милый мой, не вытащу, трясина шибко тебя держит. Вот кабы берёзу согнуть… Да я разве смогу… Господи, помоги Ты мне, – Анна начала шептать молитву и озираться по сторонам.
        Она подошла к достаточно высокой берёзке, которая росла на возвышенности в виде кочки. Берёза цепко оплела кочку своими корнями, почва около корней была плотной и жёсткой. Анна покачала берёзу, постучала по ней и, подтянувшись за ветку, встала на самую толстую и низкую. Попрыгала на ней, задумав её сломать, чтобы подать человеку, но ветка была упругой, гнулась, но не ломалась. Тогда Анна полезла выше, попрыгала на другой ветке более тонкой, но и та не сломалась. Анна решила не отступать от задуманного. Но когда женщина залезла приблизительно на середину берёзы, поняла, что берёза начала гнуться. Тогда Анна перебросила через ствол берёзы снятую с себя фуфайку и, держась за её рукава, повисла на стволе, берёза изогнулась дугой, макушка дотянулась до утопающего человека. Анна приложила всю свою силу, какая только у неё была:
        - Хватайся быстрее, я не смогу долго удерживать, силушка моя кончается, – выдохнула Анна.
        Как ухватился человек за ветки Анна не видела. Рукава фуфайки, за которые держалась Анна, выскользнули из её рук, берёза начала распрямляться, вытягивая человека из трясины.
        - Сюда-сюда, ползи!
        Анна помогла обессиленному и замёрзшему человеку выбраться из трясины. Затем она залезла на берёзу, забрала фуфайку и повела человека из болота по бровке, забыв о своей корове.
        До посёлка шли почти молча: разговаривать не было ни физических, ни моральных сил. У молодого человека зуб на зуб не попадал от холода и стресса.
        - Давай, милый, проходи-проходи сюда, – пригласила Анна спасённого ею человека. – Ребятишки, помогайте, – громко скомандовала Анна, войдя в крошечную прихожую. - Юра, сынок, неси дров, затопляй печь, воды этой недостаточно, ещё будем греть. Тая, ставь корыто – стирать будем. А ты что стоишь, скидавай одёжу. Батюшки, да ты босой, сапоги-то в болотине остались! – Анна только дома увидела, что человек в шинели, которого она спасла, стоял без сапог.
        Анна помогла военному снять мокрую, грязную и тяжёлую одежду, посадила в корыто и начала поливать тёплой водой его посиневшее тело. Отогрев его, растёрла керосином, закутала в старую тряпицу, усадила к печке, напоив горячим травяным чаем.
        Несколько часов Анна и дочь стирали обмундирование солдата, вымазанное в торфяной жиже. Одежду необходимо было высушить к утру, потому что стоящий на железнодорожной станции транспортный эшелон, к которому должен прибыть спасённый Анной солдат, утром отправлялся на фронт. Отогревшись, он рассказал, что его отпустили на несколько часов домой, повидаться с родителями, которые живут на Автозаводе, но, задержавшись дома, он опоздал на пассажирский поезд, который мог бы его доставить на станцию отправления эшелона, и, боясь опоздать, решил сократить путь, пошёл напрямки, не рассчитав, что впереди есть болото.
        Ночью, закончив стирку, Анна вышла во двор, чтобы вылить воду из корыта и вспомнила, что сарай не заперт. «Корова пропала, а телёнок-то остался – надо хоть его закрыть», - подумала Анна.
        Она вошла в сарай и ахнула. В сарае на своём привычном месте лежала корова и жевала жвачку.
        - Ай ты, Зорюшка, ай ты, умница-разумница, да ты сама в сарай пришла, а мы тебя по болотам разыскиваем. Ну, и слава богу. Видать не случайно меня Бог на болото послал, а чтоб человека спасла.
        Ранним утром, поспав несколько часов, Анна разбудила военного, дала ему портянки, старые сапоги мужа и показала дорогу на станцию, которая была совсем рядом.
        У калитки Анну встретила соседка тётка Проска. Она была старше Анны лет на пятнадцать. Тётка Проска была маленького роста и толстая, похожая на шарик, щёки её всегда лоснились. Она нигде не работала, говорила: «А зачем мне работать, я для чего замуж-то выходила? Пусть муж работает и обеспечивает меня. Я дочь родила – вон, уж невеста».
Тётка Проска редко сидела дома, она всегда находила для себя собеседников, была в курсе всех событий в посёлке, знала все новости и распространяла их. Муж Проски был инвалидом, поэтому его не призвали в армию, он работал бухгалтером в конторе.
        Анна рассказала о происшествии своей неработающей соседке, Проска видела, что Анна вышла утром из дома  не одна, поэтому поспешила разузнать, что за гость был у Анны ночью.

        Прошло двадцать лет. Давно закончилась война, жизнь постепенно наладилась. Анна с мужем построили дом в посёлке на новом месте на берегу живописного озера. Проска осталась в своём старом доме на окраине посёлка. Совместных интересов у Анны и Проски не было, поэтому они не общались.
       Анна, выйдя на пенсию, никогда не скучала. У неё по- прежнему было подсобное хозяйство, корова, куры, утки. Анна помогала сыну и дочке, присматривала за внуками.
        В прохладный весенний день Анна истопила печь и, приготовив обед, устроилась у окна вязать носки для внуков. В окно Анна увидела, что к её крыльцу подходит тётка Проска. «Видно, по делу какому-то, – подумала Анна, – никогда она к нам не захаживала, даже когда мы построили новый дом, не пришла, не полюбопытствовала».
        В дверь осторожно стукнули.
        - Войдите, – предложила Анна.
        - Можно, Аннушка, войти? Дело у меня к тебе, голубушка моя, помоги мне малость.
        Анна подошла и помогла женщине снять пальто, поскольку тётка Проска полгода назад лишилась одной руки, попав под вагон на сортировочной горке.
        - Проходите, Прасковья Ивановна, – Анна предложила гостье сесть за стол.
        - Нет, за стол не сяду, ты мне вот здесь стул поставь, – показала она на центр комнаты, – здесь буду говорить.
        - Может, чаю?
        - Нет, нет. Давно я к тебе, Аннушка собираюсь, да вот никак духу не наберусь. Вот собралась.
        - Видать, разговор у вас серьёзный, Прасковья  Ивановна.
        - Да, серьёзный. Да и начну сразу, – женщина достала из кармана носовой платок, вытерла глаз, как будто бы делала паузу, собираясь с мыслями. – Аннушка, я покаяться пришла к тебе. Церквей-то нету-ти сейчас, мне бы к священнику, да я к тебе решилась. Всё вот тебе и расскажу, -
тётка Проска ещё помолчала минуту. – Я ведь, когда мужа-то похоронила, лишилась его пенсии, жить-то стало не на что, свою-то пенсию я не заработала. Дочка стала немножко денег на хлеб давать, а тут у неё беды начались – без денег осталась вовсе. А я узнала, что инвалидам 12 рублей пенсии платят, вот я и помечтала, как бы мне инвалидом стать… Да и придумала. Я пошла на железную дорогу, увидела, что вагон с сортировочной горки катится, ну, и легла на шпалы около рельсы, руку-то и подставила, хотела только кисть, а вагон-то меня затащил, вот, по локоть и отхряпал мне руку-то.
        - Батюшки, Прасковья Ивановна, что же ты такое говоришь! Господи, да разве это мыслимо?
        - Да, так и было всё. Больно мне было очень, я когда в больнице лежала, поняла, за что мне это всё.
        - Не пойму я, Прасковья Ивановна, я тут при чём, – пожала плечами Анна.
        - А вот я и расскажу при чём. Ты, Аннушка, хорошая, в работе лютая, всё у тебя в руках в золото превращается, и детей ты хороших воспитала, и пенсию заработала, и никого ты не обижаешь, слова от тебя плохого никто не слыхивал. Я тебе всю жизнь завидовала. Помнишь, ты в 1943 году осенью человека спасла в болоте?
        - Конечно, помню, как забудешь. Страху я натерпелась тогда – однако же, жизнь человеческую спасла. Жив, нет ли? А что это ты про него вспомнила, Прасковья Ивановна?
        - Я ведь, когда под вагон легла, и когда он меня потащил, я с жизнью-то простилась уже, думала, он меня измелит всю. Тогда вся жизнь перед глазами пролетела в одно мгновение, все грехи свои я увидела. Я решила, если живая останусь, у всех прощения попрошу, видно, поэтому и живу покамест.
Вот, Аннушка, и к тебе пришла. Когда ты спасла военного-то, он уехал, а потом, через месяц или больше, приехала машина с офицерами. Они тебя разыскивали, хотели тебя наградить чем-то, подарков много привезли, а я и скажи им, что ты уехала отсюда навсегда. Куда, мол, не знаю и имени твоего не назвала, сказала, что ты в гостях тут была, уж очень мне завидно стало, что тебя будут чествовать и награждать. Злилась я тогда: «Ишь, героиня какая».
Осознала я, Аннушка, что плохо я поступила, ты ведь и утонуть могла тогда, а не испугалась, однако же спасла человека, а потом приютила его, отогрела, обстирала. Холодно тогда было, мог и от холода погибнуть.
        - Да ладно, Прасковья Ивановна, будет вам. Но мне всё равно радостно, что человек тот живой, раз он меня разыскивал. Я вот, как приболею немножко, отойдут мои болячки, я и вспоминаю того спасённого военного, может, это он за меня молится. А ты, Прасковья Ивановна, молодец, что пришла, что осознала, что неправильно поступала – это дорогого стоит. Я обижаться на тебя не могу. Бог тебе судья.