Я поплачу за тебя...

       Наверное, глупо – писать, обращаясь всей собой к навечно уничтоженному прошлому. Прошлому не одного человека, не двух, – того, что было для меня огромным сердцем родного города. Теперь оно – всего лишь убитое. Позволю себе рассказать…
        Если бы старинные, прекрасные здания с богатой, таинственно-романтичной историей умели плакать в голос, в Курске сейчас стоял бы извечный, поистине страшный, бабий, вой. Но их удел – страдать молча: изветшалыми карнизами, обваливающейся лепниной, перекосившейся проломанной крышей, отвратительно-гнилостным запахом сырого могильного погреба. К счастью, последнее – было ниже достоинства моего друга, – как-никак, в его стенах выступал сам Маяковский!
      Мой друг, сколько раз в своём воображении я представляла вашу первую встречу! Отчего-то уверена, что поэту ты понравился сразу же. Вполне возможно, его настолько поразила твоя особая атмосфера, что он отказался громогласно декламировать стихотворные призывы своим зычным голосом, а как-то…весь внезапно охрип, присел на порожки твоей круглой сцены, свесив ноги, и, почти не нарушая твоей тишины, начал читать: «Дым табачный воздух выел. Комната – глава в крученыховском аде». А уже далеко после (после выступления, после восторженно-ненужных одобрений толпы), в полном одиночестве Маяковский подкурил сигарету и прикоснулся широкой ладонью к твоим стенам, задумавшись о больной, сердечной, только ему доставшейся грусти… И тогда ты разделил его тоску, и запомнили твои элегантные своды прикосновение поэта.
       Да чего ты только ни переслушал, ни перевидел, мой утончённый ценитель прекрасного, в годы своей бурной молодости: диковинный американский театрализованный(!) джаз, плач дьявольско-обманчивых скрипок… Тонко чувствуя их мастерство, ты искусно разносил музыку вдоль зала, не искажая при этом всё вершившееся чудо…Под твоими сводами отбивали стаккато лучшие пианисты страны, совершали нежнейшие fondu ведущие солистки русского балета, надрывали голос знаменитые исполнители Большого Театра…Сколько восторженных женских глаз  довелось тебе встретить, сколько увидеть нарядных платьев и фраков! Ведь ты начал жить ещё в 1912-ом. Даже царские особы приезжали сюда, невинно подкупленные твоим утончённым модерном, изысканными ложами и прекрасной акустикой. Да…мой друг! когда-то ты блистал, являясь настоящим центром летних культурных мероприятий. Горожане считали за честь придти к тебе, побывать в твоей гостеприимной утробе. И ты платил им чистой монетой (по-другому утончённая душа и не смогла бы), поддерживая во времена революций, войн…Тебя чудом уберегли во времена фашистской оккупации, а после – любовно отремонтировали десятки благодарных советских рук… Раньше знали цену прекрасному, цену сохранению собственных корней и памяти о предках. А затем…
        … поменялись времена, тебя начали забывать, предпочитая высокому искусству развлечения, не требующие особой мыслительной деятельности и сердечно-возвышенной надрывности. Позже, в 90-ых, правительство и вовсе отдало тебя в руки какому-то мешку с деньгами за давние долги. Именно тогда ты впервые стал плакать практически беззвучно осыпающейся штукатуркой…
        Спустя какое-то время в твоих стенах нашли приют бомжи и наркоманы. Но, нет, было бы слишком ошибочно считать, что тебя забыли и перестали любить. Тебя любили они – за укрытие и ночлег, к тебе часто приходили другие гости – чтобы покурить, как полвека назад тот поэт, неспешно подумать, погрустить под всё понимающими и сохраняющими сводами. Знакомя с непередаваемой атмосферой, с твоей помощью очаровывали девушек. В твоих стенах целовались, крепче влюблялись, сливаясь в едином душевном порыве. А однажды ты снова почувствовал на себе давно не жалевшее прикосновение Красоты. Одна добрая девушка нарисовала на твоей стене удивительного Ангела с красно–плачущим сердцем в маленьких ручонках – «своеобразное пожелание счастья всем людям, а особенно тем, кому больно и одиноко».  Наверное, не передать словами, что ты пережил, отзываясь светом в окошках на каждое прикосновение её кисти…
        Я никогда не забуду как мы с тобой познакомились. Как я всматривалась в незримые тени, казалось бы скользящие по стенам, как ходила вдоль гримёрок, боясь наткнуться на спрятанный в них труп, как смотрела на разрушенную сцену и представляла разыгрываемые на ней спектакли, как прислушивалась и мечтала: «А вдруг здесь до сих пор (из-за таинственного смешения вечности эстетики и пережитых тобою лет), если хорошенько закрыть глаза и сосредоточиться, вдруг до сих здесь можно уловить лёгкие перешёптывания прежде живших людей?…Почувствовать биение страдающих, алчущих, восторгающихся, ревнующих, любящих, уничтожающих, плачущих сердец?..»
       Дорогой друг, научивший меня ещё больше ценить тёмноглазого человека в классическом чёрном пальто, я молю тебя о позднем, уже никому не нужном прощении. За то, что приходила к тебе лишь два раза, забыв о простой, но лишь с годами или горестями доходящей до всех истины: всё исчезает. Ещё  прости меня, что вовремя не узнала, как с лёгкой недрогнувшей руки нашей бездушной и глухой ко всему власти на тебя напали эскаваторы и стали жевать твои стены. Я ведь знаю, – ты крепился, как мог, даже в полуразрушенном состоянии десятилетиями цепляясь за жизнь каждой проволокой в стене, каждым неупавшим кусочком когда-то диковинного дорогущего бетона. Ты терпеливо ждал, копя силы на вторую жизнь. Ты кричал, бесстрашно всматриваясь в их разверзшиеся железные пасти: «Я ещё покажу себя! Меня снова увидят люди! Я ещё засияю мятущимися искрами человеческого ТАЛАНТА!»
       Прости, мой друг… Свою партию отыграл ты блестяще, сохранив ту атмосферу, то время, ту веру, те чувства, ту историю…это мы не смогли досмотреть твой спектакль…
_____________________________________________________
Курский Летний театр, которому в 2012 году исполнилось 100 лет, снесли в год его юбилея. Сейчас на его месте –  ровная пустая площадка с кое-где выпирающими кучками никому не нужного строительного мусора.



P.S.Добрая девушка, подарившая Театру Ангела,- Елена Утопия!