КВН в ящике

                С. Арбитман

                КВН в ящике.

 
     История эта начиналась в 1979-м году. Я работал на крупном оборонном предприятии, как говорили тогда – в почтовом ящике, ковали щит нашей Родины, чему, между прочим, серьезно гордились.

     Хозяин наш, Федор Викторович, большой широколицый мужчина, грубоватый и временами хамоватый, приехал в Сибирь одним из первых,  директором строящегося предприятия. До этого он работал в Свердловске, на комбинате, похожем на наш, скромным начальником цеха. Но так случилось, что его жена и жена начальника главка Чуркина были родными сестрами, и когда стало известно о строительстве комбината в Сибири, Чуркин протолкнул родственника в директора.
Федор Викторович оказался на месте. Строительство курировала Москва, вопросы снабжения и кадровые тоже, директору был выдан карт-бланш, а областное руководство он просто игнорировал. И комбинат был пущен даже несколько раньше запланированного срока. Правда, после пуска еще лет пять достраивали корпуса, монтировали и налаживали оборудование, чтобы вывести комбинат на проектную мощность, но это уже детали. Главное - пошла зарплата, премии и даже награды.

     Директор был мужик справный и до женского пола весьма заинтересованный, а жена его, к сожалению, была сильно больной и от диабета габаритной. Поэтому хозяин наш в одной из курортных поездок, находясь в состоянии глубокой неудовлетворенности,  познакомился с выпускницей Ленинградского училища искусств, клубным работником по имени Нина. У них вспыхнула любовь, а через некоторое время в результате этой вспышки родился мальчик Витя. Девушка Нина жила в маленькой квартирке в Лермонтове, а директор, как честный коммунист, помогал ей материально и навещал при первой возможности.

     Жена Федора Викторовича умерла, когда маленькому Витюше исполнилось пять лет. Директор привез свою гражданскую жену с сыном, узаконил брак и свое отцовство, и стала скромная девушка Нина первой дамой комбината, поселилась в персональном директорском коттедже и очень быстро осознала свою исключительность. По штатному расписанию она числилась старшим инженером в экономическом отделе. Правда, в отделе её видели редко. Своим главным делом она определила для себя руководство нашим клубом «Современник». Внештатное, так сказать. Там, в клубе, был целый штат культработников, был и директор, и режиссеры народного театра, и руководители танцевальных коллективов. Но первая дама нашего закрытого общества посчитала себя, выпускницу Ленинградского училища, настоящим ценителем и режиссером. Что они могут и знают, эти провинциалы? И очень скоро она превратилась в главного режиссера и организатора всяких мероприятий. Директор клуба, просматривая тот или иной номер, говорил уклончиво:- «Ну, вроде ничего. Но надо Нине Петровне показать». И скоро директора комбината стали звать «папа», а первую леди «мама».
 
     Со временем наша первая леди стала напоминать Василису Егоровну из «Капитанской дочки» Пушкина. Правда, в технические вопросы она не лезла по причине полного незнания ядерной физики, да и других точных наук. Подозреваю, что неточных тоже. Но что касалось культуры – тут она захватила бразды и развернулась в полной мере. Тем более, что средства на все её фантазии были из заводского бюджета.
 
     Ярким примером её меценатства было создание картинной галереи в соединительном коридоре между всеми корпусами одного из заводов. Она обратилась в Иркутское отделение союза художников с предложением купить картины местных гениев для заводской галереи. Ну, конечно набежала куча художников.
Как-то я видел фильм о великом художнике средневековья, жившем у местного графа и показывавшего ему свои картины. Граф, толстый и глуповатый, уверенный в своем непогрешимом вкусе, сидел в кресле, за спиной куча прихлебателей. Посмотрев на очередное произведение, граф лениво или одобрял, или так же лениво браковал картину. И хор прихлебателей соответственно или восхищался, или возмущался этой мазней.
 
     Я пару раз наблюдал сцену отбора картин в нашу галерею. Была полная аналогия с этим фильмом. «Мама» сидела на стуле, все остальные стояли, почтительно прислушиваясь к высочайшему мнению. Бедный художник, как правило продававший свои полотна за пару бутылок, робко объяснял сюжет. Нина Петровна перебивала:- « Ладно, помолчи, мы сами разберемся. Ну, что же, вполне симпатично. Думаю, за пятьсот рублей могли бы купить». Молодой и неизвестный художник, надеявшийся спихнуть полотно рублей за тридцать, ну может за пятьдесят, дрожащими руками отставлял картину к стене, горячо благодарил и мысленно уже загуливал в ресторане. Пятьсот рублей были тогда моей трехмесячной зарплатой.
А другому художнику меценатка могла буркнуть недовольно:- «Ну, это просто мазня, в этих пятнах сам черт не разберется. Приноси что-то другое, рассмотрим». Иногда она произносила разные специальные слова вроде экспрессия, колористика и перспектива, приходила в восторг и отваливала даже три тысячи за шедевр. Деньги были казенные, но все выглядело так, как будто первая леди расстается со своими кровно заработанными. Через пару месяцев история повторялась. Все это подавалось как крупная акция повышения культуры трудящихся. Правда, галерея эта располагалась внутри охраняемого помещения, никто, кроме работников этого завода картин не видел, а работяги гоняли мимо этих бессмертных творений на велосипедах или спешили на обед, не обращая на них абсолютно никакого внимания. Значительного повышения культуры не получилось, но деньги на это мероприятие ушли немалые.

      Как известно, в 1980-м в Москве намечалось историческое событие – Летние Олимпийские игры. В деятельной голове Нины Петровны возникло желание съездить на эти игры, и желательно бесплатно. И она задумала  и протащила через партком и профком решение провести в честь этой Олимпиады общекомбинатский КВН, по олимпийской системе. Двадцать победителей КВН, а так же руководителей и вдохновителей из парткома и профкома получали билеты в Москву, двухнедельное проживание и по несколько билетов на соревнования. Ну, и конечно, «мама» - главная скрипка в этом оркестре.

     Комбинат был большой, почти пятьдесят цехов, подразделений и отделов. Было решено создать 16 команд, по профессиональному признаку. Главному энергетику подчинялось пять цехов, в самом основном цехе Сетей и Подстанций (цехе СиП) я и трудился в должности начальника релейной службы.

     Вообще я никогда ни в какой самодеятельности не участвовал, на сцене не появлялся и вообще мало интересовался, что в клубе происходит. Между прочим, десять лет до описываемых событий, когда еще существовал КВН во всесоюзном масштабе и его еще не прикрыли, наш комбинат участвовал в борьбе с командами КВН родственных предприятий, и занял призовое место. Я даже не подозревал об этом, мне это было не интересно.

     Но за мной водился один грех – версификаторство. Как написано в словаре Ефремова, это « сочинение стихотворных произведений, обычно малохудожественных». Собственно, произведений я не сочинял, а только разные поздравления друзьям и сотрудникам. И прилично поднаторел в этом деле. И наш главный энергетик неоднократно просил меня написать поздравление к дате какого-то своего друга, желательно в юмористическом стиле. И он решил, что я большой юморист и поэт. А я и не подозревал о тучах, собирающихся над моей тогда еще кудрявой головой.

     Однажды Борис, главный энергетик, позвонил и пригласил к себе, в управление. Я зашел, за столом сидели двое. Один из них, Олег, работал старшим инженером в отделе, а другой, Игорь, инженером в цехе ПВК (Паро-Водо-Канализации). Народ, правда, упорно называл цех ПГВ ( Пар-Говно-Вода)
 
     Борис начал:- «Ну, вы уже знаете про КВН. Мы должны создать команду силами наших цехов и выступить, хотя бы раз. Игорь участвовал в том, старом КВН, у него есть опыт. Олег как директор команды, ну, договориться, достать, что надо – он всех знает. Ну, а ты автор и, может быть, режиссер».

-Какой автор, Борис Михайлович!? Да я кроме поздравлений ничего не писал.
-Вот и напишешь что-нибудь смешное, первый раз, что ли?
-Так я же писал по «рыбе». Вы же мне эту «рыбу» давали, где родился, когда женился, сколько детей, привычки и прочую херомантию, вот я и рифмовал. А из головы, чтобы целый номер! Увольте, я инженер, а не юморист-сатирик!
-Ну, ладно, попробуйте. Хотя бы команду сколотите, а там посмотрим, что дальше. Да выступить надо только раз, вылетите – и слава Богу. А то если откажемся, «мама» нажалуется «папе», а «папа» набьет нам попу.
-Вот, отличная фраза, воткнем её в текст, - засмеялся я.
- Я тебе воткну, так воткну – запомнишь надолго!
- Так я, Борис Михайлович, нормальной ориентации.
И все захохотали. И пошли мы сколачивать команду.

     Дома жена встретила моё сообщение крайне негативно. - Вечно тебя куда-то заносит!- возмутилась она. – Это точно про тебя анекдот: Вечно наш папа куда- то вступит, то в партию, то в коровью лепешку. У тебя давление скачет. Сердце иногда подавливает, ты что, хочешь инфаркт заработать? В зале под тысячу человек, тут прямо на сцене можно рухнуть.

- Да не полезу я на сцену, только написать что-нибудь смешное, порепетировать – и моё дело в шляпе. Да у нас еще и команды нет. Может ничего и не получится.
-Только не вздумай на сцену лезть, я серьезно предупреждаю.

     На том и успокоились. А с командой начались серьезные хлопоты. На все про все давали один месяц. Команду освобождали от работы с сохранением зарплаты. Где кого искать и по каким критериям набирать – мы не знали. Я вспомнил, что в нашем цехе есть два парня, Юра и Андрей, которые играют в Народном театре. Я однажды видел случайно их игру в сцене из «Обыкновенного чуда», вполне мне понравилось, особенно Юра Сыропятов в роли Медведя. Он, оказывается, был в этом театре ведущим актером, героем – любовником. Вот к этим ребятам я и обратился за помощью набрать творческих личностей из наших цехов, главным образом знающих сцену.

     Юрка и Андрей, как услышали про месяц творческого отпуска, сразу проявили энтузиазм и пообещали пригнать на первую встречу человек тридцать. Как сейчас говорят – на кастинг.

     Через два дня мы встретились с претендентами в малом зале «Современника», поспрашивали у каждого, кто где сталкивался со сценическим творчеством, попросили что-то прочитать по памяти, или текст из книжки ( у нас были рассказы Чехова), может быть спеть, если умеет, как двигается. Ну, кастинг, одним словом. И в результате отобрали восемнадцать человек. Женщин среди них оказалось только двое. Одна участвовала еще в старом КВН, а вторая была актрисой этого народного театра. Мы доложили Борису, что команда, вроде, есть, какая – жизнь покажет.
- Ну, молодцы! Через пару дней нас собирают тянуть жребий, кто с кем в первых играх.

     Борис Михайлович вытянул для нас убойный жребий. Нашими соперниками стал ремонтно – механический цех. Огромный. Почти завод. Игорь сказал:- «Ну, все, нам хана. Там сильная и опытная команда была, одна из самых сильных в том КВНе. Вообще самые сильные команды, я думаю, будут Мехцех, Комбинатоуправление и Электролизный завод. Ну, а нам Боря как сказал? Выступить для галочки, вылетим – и слава Богу. Ему зачем этот геморрой?

     В помощь нам в качестве музыкального сопровождения выделили Вокально- инструментальный ансамбль под названием «Искры». Руководил им Лобанов, отличный мужик, веселый и опытный музыкант. Мне тогда было 38 лет, Лобанову тоже около того. Игорь и Олег тоже примерно в этом возрасте. А ВИА «Искры» и наша команда – сплошь молодые ребята. Мы во многом были уже в разных ментальных нишах, юмор и язык значительно отличался. В этом была сложность. Но, как ни странно, с общением мы как-то помолодели, и довольно быстро у нас установился настоящий контакт.

     Поначалу Игорь притащил старые кэвээновские материалы. Но прошло уже десять лет, все как-то устарело и юмор немного протух. Мы обсуждали все с командой, и пришли к выводу, что надо писать новое. Перед началом всего мы получили инструктаж от «мамы», профсоюзного деятеля и представителей партии и комсомола, каких тем не касаться. Прежде всего, политики партии и правительства. Критика внутри заводских дел допустима, но без критиканства и дешевого популизма. И никакой пошлости и секса. Лучше об общечеловеческих проблемах и пороках, о теще, о семейных отношениях, в общем и целом «да и нет, не говорите, черно с белым не берите». Потом выкатили на сцену большой фанерный щит, на котором в разных секторах были написаны названия номеров: драма, комедия, тяжелая история, поэзия, свистопляска, свист художественный, пародия, и еще много чего, всего и не упомнишь. Команда должна была показать шесть номеров, а уж приготовить – сколько получится. После приветствия этот диск выкатывался на сцену, из команды выделялся стрелок, и он из детского лука стрелял стрелой с присоской, выстреливая темы для команды соперников.

     Это значительно усложняло задачу. Нужно было сочинить такие номера, чтобы они в сумме перекрывали хотя бы приблизительно все темы на диске.
И мы начали сочинять, обсуждая каждый номер с командой. Это прилично продвинуло процесс. Три номера мы худо – бедно написали, стали репетировать. Потом родился еще один. Но оставалось два, как-то все застопорилось. А тут вспомнили о передаче «Вокруг смеха», которую вел известный пародист Иванов.- А не замахнуться ли нам на пародии, коллега?- спросил меня Игорь.- Тут на днях приезжала Бэлла Ахмадулина, её перед концертом увезли на Байкал, кормили там омулем на рожне, ну и подпоили прилично. Так она выступила здесь, в «Современнике» в приличном подпитии, путала слова, иногда вообще забывала, народ возмущался. Вот я решил написать на неё пародию, и прокатиться по этому случаю, местная публика в курсе, думаю – стрельнет.

- Ну, а мне на кого писать? На Евтушенко, что ли? Он такой патриот, негде зацепить.
- А что, поищи, хорошо на двух известных написать, попробуй.
И я действительно поискал, нашел известное стихотворение, которое начиналось так:- «Идут белые снеги, как по нитке скользя. Жить и жить бы на свете, да, наверно, нельзя». И я решился замахнуться «на Вильяма нашего, Шекспира», то есть на Великого Евтушенко:

                Идут белые снеги в Новый Год, как всегда.
                Я по жизни в телеге, а вокруг поезда.
                Раньше выпью, бывало, пол наперстка – и пьян,
                А теперь, чтоб «взыграло» - нужно выпить стакан.
                Рядом с девушкой стройной весь, бывало, горю,
                А теперь я спокойно просыпаю зарю.
                Собираясь на танцы, проверял каждый штрих.
                Нынче мало уж шансов – потому и затих.
                Все смотрю в телевизор, и тоска всякий раз:
                Жизнь мимо, как призрак, все кино не про нас.
                Поглядишь на страданья, адюльтер на ковре,
                Поцелуи – лобзанья, Кадиллак во дворе.
                Так захочется, чтобы кто цветок подарил,
                И любви высшей пробы, чтоб никто не корил:
                «Я, мол, лучшие годы все тебе отдала,
                А с тобой лишь невзгоды, мама правой была!»…
                Идут белые снеги, как всегда в Новый Год,
                Я все в той же телеге, а хочу в самолет!

     Команда одобрила наши пародии, хотя пародия  Игоря показалась мне злой. И мы включили этот вечер поэзии в программу. И оставался еще один номер. Фантазии наши иссякли. Однажды я сказал ребятам из «Искр»:- «Слушайте, нам нужен ударный номер, без всякой морали, просто хохмацкий. Вы много ездите, видели другие коллективы – может, есть что-то необычное?»

     Вдруг певец Черепанов, которого все звали Череп, вспомнил. Однажды на гастролях они видели какую-то группу, где ребята грызли перед микрофонами яблоки, ритмично и забавно, может, попробуем?

     Мы ухватились за эту идею. Но просто грызть яблоки – это совсем не смешно. Надо было написать партитуру, продумать весь номер. Я поручил барабанщику Горохову, а в коллективе, естественно, Гороху, продумать музыкальную часть, написать партитуру, чтобы было не унылое и однообразное чавканье, а ритмичное разнообразное действо. И он написал для своих товарищей на нотной бумаге партитуру с прологом, средней частью и концовкой, вместо нот было написано:- « Хрум-ца-ца-ца, Хрум-ца-ца-ца, хрум-ца, хрум-ца, хрум-ца-ца-ца». Особенно трудной оказалась средняя часть, когда одни отставали от других на пол такта. Но ребята были музыкантами, они справились.

     Потом мы принесли яблоки, ребята стали их грызть, и все пропало. Полные рты слюны, музыкальное произведение превратилось в чавканье свиней. Я усомнился, что те ребята по- настоящему грызли яблоки, просто они держали эти яблоки у рта и имитировали грызню.
-Давайте,- сказал я своим,- бросьте грызть, имитируйте, держа яблоки около рта.
     И все получилось. У нас в команде был колоритный парень, толстый, добродушный и с хорошим голосом. Паша Осипенко из цеха Связи. Он послушал эту ораторию, и вдруг выдал в паузу яркий утробный звук, имитирующий отрыжку переевшего человека. Мы, естественно, схватили Пашу и решили поставить его в центре. Я репетировал несколько дней, выступая в роли дирижера. И когда наступала короткая пауза, я указывал палочкой на Пашу, и он выдавал свой замечательный звук.

     Возник вопрос, кого ставить дирижером в этот номер. Ребята удивились, как кого? Лучше тебя никто не справится.
- Нет, я не могу. Я боюсь сцены, и дома обещал оставаться за кулисами. Меня жена съест, если увидит на сцене.
   
     Театральные успокоили:- «Да мы тебя так загримируем, парик, усы, нос приделаем, костюм смешной – мама родная не узнает». И я согласился. Только на этот номер, тем более, что он планировался последним. Тем более без слов. Но жизнь внесла свои коррективы.

     Мы долго репетировали выход-приветствие. Ребята сбивались, бубнили в пол, забывали кто за кем, и привыкли смотреть на меня, я прибавлял, наверное, уверенности. И они сказали однажды:- «Шеф, ты тоже должен выйти с нами на приветствие. Нам необходим руководитель на сцене. Ты возьмешь какую-то реплику, и все. Зато ты будешь рядом, нам спокойнее». Ребята, даже театральные, здорово вибрировали. Даже им это было внове.

     Потом история повторилась с другим номером. Там жену играла Люда, возрастом близко к сорока, а муж был молодой, лет двадцать. Тонкий пацан. Ну, я влезал в репетицию, нервничал, мужа из него не получалось. Я без конца показывал, как, по моему мнению, он должен себя вести в той или иной ситуации. В конце концов он разозлился и сказал:- «Слушай, шеф, ну какой я Людке муж. У неё сын как я. Давай сам, у тебя самое то получается». Так я влез еще в один номер. Ну, и еще вынужден был принять участие в номере, где главное действующее лицо – садовод -  любитель. Ну, какие садоводы в двадцать лет, тем более, что по сюжету садовод пожилой сутяга и скупердяй. Так мое обещание не вылезать на сцену лопнуло,
 причина была в молодости команды, не кому было играть возрастные роли. Игорь вынужден был один оставаться за кулисами, координировать все и следить за реквизитом. Он оказался на месте, ничего не забывал, и все делалось  вовремя. Дома я, естественно, ничего про сцену не говорил, хоть сильно переживал, боялся и сцены, и реакции жены.

     Наконец мы пошли показывать программу приемной комиссии. Все те же партия, профсоюз и комсомол, директор клуба Феликс, и создатель всего ритуала и правил проведения соревнований Кошелев, работник Электролизного завода. Ну, и «мама» - главный ценитель. Опытный Игорь сказал, что костюмы не надевать, произносить все вяло и тихо, иногда сбиваться, а яблоки -  только пересказать сюжет. Если возмутятся, что слабо подготовились к показу – объяснить неопытностью и нехваткой времени.

     Комиссия скучнела от номера к номеру. Наконец эта обоюдная пытка закончилась. Нина Петровна тяжело вздохнула:- «Ну, что же. Мы так и думали, команда впервые создана, опыта нет, конечно вы вылетите, мехцех -это сила. А что, кроме этого у вас больше ничего? Ну, тогда ваше дело вообще швах. Эти яблоки – полный маразм. Если получите пару баллов, то это будет удачей».

     Услужливый директор клуба Феликс с жаром поддержал «маму». -Действительно, показывать такую ерунду – стыдно. У вас есть пара дней, постарайтесь что-то сделать вместо этих яблок, не позорьтесь,- поглядывая на Нину Петровну, советовал он.

     Мы, конечно, расстроились, и уверенность наша приблизилась к нулю. Но Игорь довольно потирал руки. – Мы не знаем, что там наваяли соперники, а нас уже списали, и это станет известно в мехцехе. Они успокоятся, а недооценка противника всегда опасна.- Мы немного воспряли…

     Конечно, для нашего комбината этот КВН явился большим событием. Ну, как же, наши ребята будут играть на сцене, да еще соревноваться. Да еще юморить при этом!..

     Зал был переполнен.  Люди сидели в проходах, на приставных стульях около стен, на балконе чуть ли не висели. Нам, исполнителям, выделили каждому по билету, но мне, Игорю и Олегу по три как авторам,  режиссерам и руководителям коллектива. И вот я через дырочку в занавеси увидел этот переполненный зал, в шестом ряду в центре жену с моим младшим сыном, которому шел девятый год, ощутил дыхание зала и шум разговоров – и ужас охватил меня. Поверьте – это очень страшно выходить на сцену впервые в жизни и что-то изображать перед таким количеством знакомых тебе людей. Которые, заметьте, привыкли видеть во мне опытного и уважаемого специалиста. И у меня случился ступор. Я подошел к Олегу и сказал, что на приветствие не выйду. Потом, когда дачником – выйду, нельзя номер срывать, а сейчас надо отдышаться.

     Олег выпучил глаза:- «Да ты что, ребята боятся не меньше твоего, увидят, что тебя нет – вообще могут растеряться. Наоборот, ты должен их поддержать».
Команда наша называлась «Спринт». Мы и оделись по спортивному: темные тренировочные брюки, светлые спортивные майки с надписью «Спринт». И на выход каждый нес знамя какого-нибудь спортивного клуба страны, мы как бы изображали спортсменов в преддверии Олимпиады.

     Жена, как увидела меня в строю, схватилась за сердце. Лицо мое было белее ватмана и на нем застыло выражение страха. Но потом все покатилось, как на репетиции, и я как-то быстро успокоился и стал даже подмигивать следующему, что пора его реплики. За приветствие мы получили одинаковые баллы с противниками.

     Потом вышли стрелки, мы получили список названий номеров, и пошли готовиться к первому номеру. Конечно, что это был за номер, я не помню, но там я выступал в роли садовода – любителя. Я сидел в домашнем халате, на голове завязанный по углам платок от солнца, в тапочках, и пил пиво. И тут мой сын громко заявил:- «Мама, смотри, это же наш папа! И халат наш, и тапочки!» Все, кто был рядом и слышал это, засмеялись, а я успокоился. И все пошло нормально.

      Номеров противников я не видел, надо было готовиться к следующему номеру, переодеваться, проверять, как все готово из реквизита. Я только подбегал к Олегу и спрашивал, как дела, какой счет. К четвертому номеру счет у нас был равный.
Следующим номером нашей программы был «Вечер поэзии». Ведущая,  Люда Безвидная, одетая в вечернее платье, подражая столичной дикторше телевидения, объявила, что приглашены известные поэты – пародисты, которые и познакомят сейчас со своими новыми пародиями. Мы сидели за столиком с цветами, Игорь был в своем обычном костюме, ну, а поскольку я собирался пародировать Евтушенко, то меня одели несколько экстравагантно: бархатный в обтяжку пиджак, на шее косынка, завязанная бантом, взлохматили мои кудри – словом, получился немного ненормальный поэт.

     Пародию Игоря встретили очень хорошо. Все помнили недавнее выступление Ахмадулиной в состоянии некоторого подпития, и пародия выстрелила. Ободренный реакцией зала, я, слегка завывая и подражая Евтушенко, прочел свою пародию, и обалдел от восторга зала. Зал скандировал:- «Молодцы, молодцы!» Мы с Игорем даже не надеялись на подобный успех.
 И мы вырвались вперед, на балл.

     После пятого номера они отобрали у нас пол балла, преимущество наше почти растаяло. И все решал последний номер. Эти яблоки, которые раскритиковали, и которые мы боялись показывать.

      «Яблочники» мои сидели в гримерной и ждали меня.  А надо сказать, что после всего мы решили отпраздновать или победу, или поражение в этой самой гримерной. Жены наши и подруги холостых парней нанесли всякой еды, закупили мы водки и вина и сложили все в углу до поры. И вот я забегаю в гримерку, и вижу ужасную картины. Все пять моих «яблочников» сидят вокруг банки с  огурцами и в состоянии некоторого алкогольного опьянения. Меня чуть удар не хватил.
- Вы что, сволочи, поддали уже?! Да сейчас на сцену, вы же все забудете! Я же вас просил, засранцев, не пить до конца ни капли!
- Ладно, шеф, не шуми, - успокоил меня Горох, - мы же музыканты, ну, приняли по чуть-чуть, волнение снять. Не боись, иди переодеваться, а мы готовы, все на мази.

     Я успел только к выходу наших музыкантов. Ребята уже стояли за кулисами, вышла на сцену Люда, объявила:- «Плодово-яблочная оратория, исполняется акапелло, впервые».

     И вот они выплыли на сцену, мои музыканты, в сценических костюмах, с футлярами от скрипок и флейт. У Паши, как у самого крупного, был соответственно самый крупный футляр. Они встали у микрофонов, раскрыли футляры, достали по яблоку, протерли салфетками и приготовились.

      И тут выскочил я, дирижер. В дурацком костюме. Джинсы, подвернутые снизу, причем на разных уровнях, кеды с белыми носками, фрачный пиджак с фалдами, манишка на голое тело и лысый парик. Не совсем лысый, а прическа, как у Ленина. Я поклонился залу, зал уже оживился и это мне понравилось. Затем я повернулся к музыкантам, и действие началось. Ребята с увлечением начали «грызть» яблоки, звук, усиленный микрофонами, давал полное ощущение настоящей грызни, ребята смотрели на меня, как тигры на укротителя. А я махал палочкой, как настоящий дирижер, и, войдя в раж, вертел выразительно задом так, что разлетались фалды фрака. А в конце собрал яблоки в сетку-авоську, причем Паша успел откусить от своего половину. Я в раздумье повертел этот огрызок, но тоже положил его в сумку. И мы чинно раскланялись.

     Такого эффекта никто из нас не ожидал. Зал, что говориться, взорвался от аплодисментов. Потом жена рассказывала, что многие буквально сползли с кресел от смеха. Жюри долго совещалось, выдало нам максимальных шесть баллов и мы победили с перевесом в два балла. А жена так хлопала, что сломала нефритовое кольцо, стукнув его по обручальному на другой руке.

     Потом нас поздравляли, мяли и тискали друзья и знакомые, директор клуба Феликс, который советовал заменить яблоки на что-то другое, подошел и сказал:- «Да, ребята, яблоки – это серьезный номер!» Видимо, услышал мнение «мамы».
В гримерку влетел главный энергетик. Он уже забыл, что хотел поражения. Он был горд и счастлив. – Ну, ребята, молодцы! Свалить мехцех – это сильно! Завтра буду снова тянуть жребий – вытяну попроще, обещаю.
Выпив с нами по рюмке, пожал всем руки, махнул всем рукой:- Гуляйте, ребята! Вы заслужили, -  и мы, естественно, гульнули…

     В понедельник мы собрались снова. В головах было пусто, что делать дальше – никто не знал. Мы ждали, кого вытянет наш энергетик в качестве нового противника. И он снова подложил нам свинью. Он вытянул для нас команду Комбинатоуправления. Мало того, что это была действительно сильная команда, главное – это художественный руководитель, которым являлась Нина Петровна. Она не могла допустить проигрыша своей команды от  каких-то выскочек. И мы понимали, какой административный ресурс будет включен, чтобы нас придавить и выкинуть из борьбы.
Понемногу стали появляться идеи. Ну, решили снова сделать вечер поэзии, как бы нашу фирменную фишку. Правда, теперь решили не касаться великих, а потоптаться на молодых поэтах, наводнивших журнал «Юность». Потом постепенно стали проявляться другие номера. Короче – процесс пошел. И, как ни странно, к концу месяца мы имели более-менее приличную программу.

     Мы снова пошли показывать, что напридумывали. Игорь, увидев «маму», заметил:- «А почему здесь присутствует руководитель команды соперников? Сегодня же все будет им известно, это ослабляет наши позиции».
-С чего вы взяли, что я руководитель? Руководитель Рыбинцев Боря, как будто вы не знаете. А я несу ответственность за все, что здесь происходит, для меня все команды равны, - возмутилась Нина Петровна. И мы заткнулись. И снова стали показывать все еле-еле, сбиваясь и больше объясняя, чем играя. «Мама» поняла нашу тактику, ехидно заулыбалась и сказала:- «В целом очень слабо, но это только мое мнение. Может, реакция зала вдохнет жизнь в вашу тягомотину. Обещаю, соперникам ничего не расскажу». И пошла готовить своих к победе.

     Мы, конечно, подозревали, что Нина Петровна включит «административный ресурс», но действительность превзошла ожидания. После приветствия, которое мы, как ни странно, выиграли, на сцену вдруг вылез сценарист соперников Рыбинцев. Он обратился к публике с речью. Конечно, сказал он, я нарушаю регламент, но на предыдущей игре один, с позволением сказать, пародист решил написать пародию на одного из выдающихся поэтов Евтушенко. Это возмутительно. И я написал пародию на этот пасквиль, и хочу его прочитать, так как Евтушенко не может ответить этому доморощенному поэту.

     Я находился в это время в гримерке, и услышал это выступление по внутреннему радио. И похолодел. Настоящая подлянка. А Рыбинцев читал свое произведение. Я, конечно, почти ничего не запомнил, только что Евтушенко встретил меня и обещал набить мне морду. И еще он назвал меня на букву «б».

      Ребята прибежали в гримерку. И тут Игорь, опытный в этих делах, меня успокоил:- « Слушай, шеф, да это даже хорошо! Тут половина зала наши, они поддержали твою пародию, а управленцы вообще не в курсе, они ничего не поняли. У тебя сейчас пародии на молодых, вот и обыграй это».

     У управленцев был забойный номер. У них работала стройная красивая молодая женщина, и недурно поющая при этом. И они сделали пародию на Радмилу Караклаич, взяли популярную песню, переделали слова – и вот, Радмила как живая. Успех у неё был потрясающий. Правда, слова были слабоваты, поэтому жюри не дало высший балл.

     А у нас был припасен адекватный ответ. В то время началась борьба с варварским сбором ягод. В лес ездили с горбовиками (такие алюминиевые короба на пару ведер на лямках) и с совками – такие квадратные жестяные совки с ручкой, а впереди из электродных сердечников подобие грубой расчестки. И гребли бруснику и чернику этими совками, вырывая ягодник.
Мы тайно протащили на сцену, в сценический карман, мотоцикл «Урал», Пашу одели, как настоящего браконьера, с горбовиком, совком на поясе и флягой. Когда Паша с грохотом выехал на сцену, восторгу публики не было предела. И он запел на мотив известной песенки из «Трех мушкетеров», слегка подражая Боярскому:-
 
                «Опять скрипит потертое седло,
                И бак залит горючим до упора.
                Куда вас всех, ребята, понесло,
                Неужто за Тальяны эта свора?
                Пока – пока – покачивая флягой на боку,
                Я вырву все с корнями – иначе не могу,
                А если что останется на солнечных полянах,
                То шепчет пусть судьбе – мерси боку.
Ну, и так далее. Песня была на уровне, а исполнение Пашино просто отличным.       
               
     Мы получили за этот номер высший балл, и вырвались вперед. Но всего на балл. А перед очередным номером ведущая Нина Петровна вдруг вышла на сцену, и, лучезарно улыбаясь, провозгласила:- «К сожалению, Федор Викторович не может сегодня присутствовать на этой встрече, он сейчас в командировке в Томске. Но он очень болеет за свое Управление, и сейчас мы получили телеграмму, и я прочту её вам.

     И она прочла. Может быть, она сама её и написала. Ну, там директор сожалел, что не может лично присутствовать на этой встрече и  выражал полную уверенность  в победе своей любимой команды.
 
     Председателем жюри был начальник одного из отделов, Борис Александрович, известный карьерист и лизоблюд. И эта телеграмма была нахальным предупреждением жюри. Правда, в зале директорское  указание особого успеха не имело: наша половина вообще восприняла этот призыв как провокацию и давление на жюри, а противники слабо похлопали, сознавая двусмысленность ситуации.

     Следующее выступление соперников было на хорошем уровне. Я не помню, что это был за номер, я слушал трансляцию со сцены, переодеваясь к очередному нашему, но реакция зала была, что надо. И смех, и аплодисменты, и скандирование в конце «молодцы!» А потом вошел Олег и сказал:- «Да, хороший номер был, они снова впереди на балл. Может, тебе надо было поддать, чтобы сейчас изобразить в «Бане» похмелье, как следует?»
-Да ты что? Я тогда точно все забуду. Ладно, как будет – так будет.

     Тут надо пояснить, что это был за номер. Среди мужиков наших была мода ходить в парилку, ну, а потом, сами понимаете, посиделки с пивом, водкой и селедкой. Многие возвращались поздно и выглядели, как вообще немытые, а иногда отряд не замечал потери бойца, и боец оказывался в вытрезвителе. Это была серьезная потеря репутации, разные ущемления по линии профсоюза, а главное – удар по семейной экономике. Жены пострадавших бегали по инстанциям, просили не лишать премии за месяц и по итогам года, но, как правило, все было напрасным. Кодекс строителя коммунизма должен был исполняться лучше, чем десять заповедей. Некоторые отчаявшиеся женщины грозились сжечь баню к чертовой бабушке.

     Тамара Олейниченко, вторая наша девушка, рассказала нам печальную историю про мужа подруги, как он после бани влез в какую-то историю, схлопотал 15 суток, сейчас метет улицы, и ждут их крупные финансовые неприятности.
-Слушайте, ребята, сделайте номер про баню. Продерните этих алкашей, ну, действительно, спасу от них нет!

     И мы придумали номер, где муж является из бани в страшном похмелье, помятый, в рваном ватнике вместо пальто, в брюках, надетых задом наперед, но явился он назавтра, о чем не подозревает. И на вопросы жены, какой же у нас сегодня день, пытается сообразить, что за дата сегодня: может, день рождения жены, может, день свадьбы, или день первого свидания двадцать лет назад. После каждого предположения жена все больше свирепеет, скандал разгорается, и в конце взмокший муж взмолился: - «Ну, что тридцать первого у нас?!» И жена, замахиваясь полотенцем, кричит:- «Идиот, сегодня первое с утра, а в баню ты ушел вчера!»
Команда посмотрела, развеселилась, но через некоторое время Игорь предложил:- «Знаешь, было бы здорово весь текст написать в стихах. Представляешь, алкаш, и жена его скандалят двустопным ямбом». Поначалу идею отвергли. - Ну, попробуй,- сказал Игорь,- может это хорошая идея.

     Вечером я сел писать в стихах, вплетая в этот ямб хорошо узнаваемые выражения. И это оказалось очень увлекательным занятием. И я так увлекся, что писал часов до трех, не прерываясь, только пепельница наполнилась до краев.

     Утром все не поверили в завершенность процесса переделки текста. Я дал листки Люде, моей сценической жене, а сам взял свои, и мы устроили читку.
Честно, такой реакции я не мог даже предположить. Команда, которая уже знала всю эту историю, ржала, как сумасшедшая над каждой репликой. Людка сама не могла спокойно читать, то и дело принималась хохотать и говорила:- «Погоди, погоди! Дай минутку собраться». И мы все поверили, что это будет ударный номер. А Люда сказала:- «Только бы мне на сцене не засмеяться в самый неподходящий момент».

     И вот началось эта «Баня». Естественно, «жена моя» Люда сразу заинтересовалась, где пальто, и что это за телогрейка, из какого мусорного ящика? – Сними немедленно, алкаш! - закричала она, - ты вечно в дом заразу тащишь! А где пальто искать, не знашь?! Чего глаза, как краб, таращишь?
 
     Я в некотором обалдении заметил, что на мне действительно рваный ватник, снял его, а под ним обнаружилась яркая желтая майка, на груди два отпечатка от мужских ботинок. Это вызвало радость у публики. Но когда я повернулся к залу спиной, зал взревел от восторга: на спине был след от тракторного колеса. Особенно буйно радовалась команда автобазы.

     Дальше разогретый зал хлопал после каждой реплики и смеялся так, что мы вынуждены были делать паузы, пережидая шум. Ну, и мы вырвались вперед.
На мне висел «Вечер поэзии». Так не хотелось вылезать с этими пародиями после Рыбинцева и его демарша. Но делать нечего, снова мы сидим за столиком, снова Безвидная представляет залу знаменитых пародистов. Игорь прочел свою, настала очередь моя. Игорь шепнул мне:- «Скажи, что думаешь о Борьке и его вылазке, хуже не будет».

     И я сказал, что хотел. Я сказал, что пародия на пародию – новое слово в жанре поэзии, и Борису стоило застолбить это новшество, он вполне может войти в историю литературы. Ну, а по существу его произведения, то он вложил в уста Евтушенко такие грубые выражения, что если бы поэт прочитал эти две пародии – он бы скорее набил морду Борису, чем мне. Но я как чувствовал:  решил не рисковать, и написал пародии на стихи молодых поэтов.

     Вот для примера молодая Ленинградская поэтесса Зоя Эзрохи. Она решила набраться жизненного опыта и поэтического вдохновения, и поработала некоторое время посудомойкой в столовой. В результате появилось стихотворение «Я – посудомойка», в котором есть такие вдохновенные строки:
               « А я петляю, как в лесу, с небрежной грацией вакханки,
                И тряпку мокрую несу, и полощу её в лоханке.
                Я вижу стол, он говорит:- «О, горе мне! Я залит щами!»…
                Так горько жаловался он, ко мне протягивая ножки.
Итак, «Вакханка и Стол»:

     Я, позабыв героев всех Эллады, оставлю дома поэтический свой дар,
     Намажу губы я коричневой помадой, и выйду прогуляться на бульвар.
     А по бульвару я петляю, как в лесу, иду с небрежной грацией вакханки,
     На шее тряпку грязную несу, забыв прополоскать её в лоханке.
     О, горе мне! Опять запахло щами! Бульон наваристый в ноздре моей свербит.
     Уж десять лет питаюсь овощами, чтоб сохранить свой стройный внешний вид!
     Не утерпев, взглянув в окно столовой, стаканов грязных вижу миллион.
     Стол у окна, зачавканный, не новый, сказал мне:- «Зоя, я в тебя влюблен!
     Ведь ты поэму написала о столах. Прочти!» И я прочла ему немножко.
     А он, весь в макаронах и слезах, упал в восторге…и откинул ножки.

      Как видите, я все о ножках – вполне безопасная тема. Ну, и еще одно стихотворение, вдохновившее меня. Тоже молодой лирик, Василий Макеев, поделился своими личными переживаниями:
«Встреча та на сеновале! Скажи, зазноба, не таи,
Не комары ль зацеловали парные ноженьки твои?
Ах, как они ко мне бежали! Аж месяц лоб перекрестил,
Когда на травном одеяле тебя я ждал, как дезертир».

Итак, я вдохновился этой лирикой и несколько развил тему:
 
                Сеновальная элегия.

Лежал однажды в сеновале, от чувства взмок, как дезертир.
Мышата по углам шуршали, справляя свой извечный пир.
А я глядел на месяц лунный, за речкой пели соловьи,
Воображенья рвали струны парные ноженьки твои.
Ах, как они ко мне бежали! Аж месяц чуть не окосел…
Но тут на травном одеяле ко мне на лоб комар присел.
Его я, ощутив над бровью, от ревности весь задрожал:
Быть может он, напившись кровью, наглец, те ножки целовал?!
Его убив ударом метким, случайно я стряхнул мозги:
Пропали ноженьки соседки, и не видать вокруг низги…
Так до сих пор я и не знаю, те были ноженьки иль нет,
Но комаров не уважаю, и зол на них, как людоед!

     Это был успех. Зал хлопал, шумел и скандировал: - «Молодцы!» И мы победили, с приличным перевесом. Мы стояли на сцене, получали поздравления и не верили, что нам удалось победить Управление. И было тревожно. Мы понимали, что «мама», говоря языком классика, «затаила в душе хамство». И постарается в следующей игре точно нас выдавить. КВН, веселая игра, превращалась в войну амбиций и интриг, нам это было совершенно не нужно.

     Мы заказали столики у одной стены ресторана, а соперники у другой. И началось застолье. «Мама» посидела со своей командой минут десять и уехала, у неё не хватило сил подойти к нам и хотя бы формально нас поздравить. А ребята  - бывшие соперники стали подходить к нам, поздравлять, некоторые присаживались за наш стол, некоторые наши за их, и, в конце концов, мы превратились в одну дружную веселую компанию. А потом ко мне подошел подвыпивший Боря Рыбинцев и стал извиняться за свое выступление.
-Ты понимаешь, «мама» надавила, напиши, говорит, что-нибудь позлее, пусть этот пародист притухнет. Ну, мы все под ней ходим, ты же знаешь. Извини, я её испугался.
-Да брось, Боря! Все всё давно поняли. Давай выпьем и забудем.
Я, конечно, не забыл, но злости к Борису больше не испытывал…

     Наш Главный энергетик снова подложил нам свинью. Он вытянул в качестве новых наших соперников, пожалуй, самую сильную команду из оставшихся – команду Электролизного завода. Он даже не рискнул лично сообщить об этом. Поручил Олегу передать нам эту радостную весть и пожелания успехов в подготовке к новой битве.
-Он просил передать, что верит в нас и надеется на нашу победу, - мрачно сообщил Олег.

     Команда отреагировала адекватно, главным образом непечатными выражениями. Потом все обратились ко мне. В смысле, что будем делать, какие есть идеи? Идей у меня не было. И мыслей тоже. Такая пустота – даже страшно. – Ладно, - сказал я,- давайте скинемся и сбегайте за пивом, расслабимся, может, что -  нибудь появится.

      Мы два или три дня пытались что-то придумать, но ничего не выходило. Положение было отчаянным. Но постепенно коллективная мысль зашевелилась. То один принесет идею, то другой что-то вычитает, однажды Игорь придумал хороший сюжет, у меня тоже родилось пара номеров. И, конечно, неизменный «Вечер поэзии». И через неделю работа закипела.

     Случайно мы узнали, что в команде соперников есть девушка – отличная портниха. И они решили для всей команды сшить костюмы Американских индейцев, и все номера увязать с этой индейской тематикой. Такой оригинальный ход. И выход сделать на фоне вигвама, когда все курят трубку мира.

     Мы вспомнили наши надоевшие спортивные костюмы, и нам стало грустно. Выходить  на приветствие в этих майках с надписью «Спринт» на фоне эффектных индейцев – полный провал. Нужна была, как говорил товарищ Бендер, плодотворная идея. И она появилась совершенно случайно. Двое наших парней пошли на танцы, а назавтра рассказывали, как все топчутся под однообразный ритм подобно первобытным вокруг костра. И мы решили сыграть эволюцию человечества. Разбились на три группы: первая изображала неандертальцев, дико топающих вокруг костра, с каменными топорами и клыками на груди, вторая в костюмах 18-го века танцевала под Вивальди менуэт, а третья группа современных молодых людей под грохот рока топтались точно так же, как первобытные предки. Конечно, это было несколько прямолинейное решение. Но когда мы, пятеро первобытных, в шкурах на подтяжках, в страшных лохматых париках, с дубинами, с голыми ногами и в ботинках, обшитых мехом, под грохот барабана выпрыгнули на сцену – зал от неожиданности замер. А потом поднялся такой шум, что даже барабана не было слышно. И нехитрая идея этого номера очень понравилась публике. И мы переиграли соперников сразу на старте, хотя их задумка с индейцами была настоящей находкой. Но наш балаган с первобытными оказался веселым и неожиданным.

     Но я забежал несколько вперед. Мы, как всегда, сначала показали постоянной комиссии все наши номера. Ну, номера как номера, на обычном уровне. Снова «Вечер поэзии» с новыми пародиями, несколько номеров с элементами пантомимы, и под занавес мы решили показать «Детский сад». Идея номера заключалась в том, что взрослые не замечают детей рядом и засоряют речь всякими вредными словами и выражениями, дети все слышат и повторяют за взрослыми. Часто они не понимают значение этих слов. Вот мы и решили обыграть ситуацию в детском саду, когда воспитательница учит детей языку, спрашивает о значении тех или иных слов, а дети пересказывают, как они усвоили эти слова в своем, детском восприятии.
Мы набрали с десяток таких слов и выражений, и нам это показалось остроумным. Но когда мы показали этот номер комиссии, «мама» вдруг рассвирепела, сказала, что номер пошлый, основан на каких-то анекдотах с бородой и она запрещает показывать этот позор.
- Сколько у вас номеров приготовлено? - спросила «мама».
- Да вот, с этим шесть.
- Срочно готовьте еще что-то, а этот номер я снимаю.

     Мы бросились что-то готовить, лишь бы заткнуть дыру. У нас был в заначке один сюжет, с тиграми, обезьяной и укротителем. Мы его отвергли. Но пришлось восстанавливать. Ну, восстановили кое – как. И успокоились. У нас снова было шесть номеров.

     Как выяснилось, успокоились мы рано. «Мама» точно затаила в душе хамство. Она, как выяснилось позже, посоветовала соперникам подготовить семь номеров, а с председателем жюри договорилась подвести нас к одинаковому счету. И вот после заключительного номера встает председатель жюри и говорит:- «Друзья, сложилась необычная ситуация. Команды получили равное количество баллов. Но у нас олимпийская система, кто-то должен выбыть. Предлагаем командам показать еще по одному номеру, чтобы выявить победителя».

     Такого удара мы не ожидали. Команда расселась за кулисами, кто где. Мы, руководители, стояли вместе и не знали, что делать. Подошел Юра Сыропятов, капитан команды, который, к слову, победил во всех конкурсах капитанов. – Послушай, шеф, - обратился он ко мне, - ну никак нельзя закончить с баранкой. Пошла она на хрен, эта «мама». Давай покажем «Детский сад».
- Так мы даже костюмов не взяли и реквизит, мы же не готовились к этому номеру.
- Да ну, все равно погибать, так с музыкой. Подвернем штанины, Томка юбку поддернет и бантик сделает. Людка как воспитательница, ей костюм не нужен. Давай, шеф, врежем напоследок.

     Соперники вышли с дополнительным номером. Было видно, что этот номер был вымученным. Кто-то сидел в вигваме, одна девушка заползала внутрь, там раздавался шум, удар, и она появлялась на свет с фонарем под глазом. Потом она снова вползала внутрь. Снова удар, и новый фингал под другим глазом. В зале стояла мертвая тишина, никто ничего не понимал. А потом из вигвама выполз индеец и объявил:- «Вот что бывает, когда дважды наступают на одни и те же грабли». В зале вежливо похлопали. Жюри поставило за эти грабли три балла.
 
     Нина Петровна ушла со сцены и направилась к жюри. Видимо, они собирались объявить о нашем поражении. Но тут на сцену вышел Игорь и объявил:- «Взрослые, думайте, когда говорите в присутствии детей. Как сказал Маяковский – осторожно, вокруг нас дети».

     И мы, с шумом и подпрыгивая, выскочили на сцену, расселись и начали, как все дети, толкаться и задираться. Но вышла воспитательница, успокоила нас и сказала:- «А сейчас, дети, у нас урок русского языка. Я буду читать вам некоторые стихотворения, а вы должны мне рассказать, что означают те или иные слова. Внимание, не отвлекайтесь!»
- Вот, дети, у меня книжка стихов молодого поэта. Послушайте:
                Надела бабушка чувяки, пошла варить свою лапшу,
                А я на платье кукле – бяке свой новый бант не привяжу.
 
- Ну и стихи для детей, тоже мне, Маршак, - возмутилась Люда в зал.
-  Хорошо, дети, кто знает, что такое чувяки? Вот Сеня знает, скажи.
- Чувяки – это друзья моей сестры Милки. Они вчера пришли, а Милка говорит:- «Ну, что, чувяки, в кабак похиляли?»
- Господи, чувяки – это тапочки такие! Ты, Сеня, поменьше сестру слушай. Ну, а уж лапшу все знают. Юра, что такое лапша?

- Это украшение такое плохое. Папа, когда приходит поздно, рассказывает маме, где был, а она кричит:- «Кончай мне лапшу на уши вешать!» И потом они ругаются.
- Юрочка, да лапша – это еда, а папа твой другую лапшу развешивает.

Мы играли совершенно свободно, зная, что нас накажут за своеволие. Поэтому всем было наплевать на оценки. Так фигурист в гала – концерте после чемпионата, когда нет груза ответственности, выдает такие фортели, что тренер удивляется – вот бы так на соревновании…
 
     Люда, воспитательница, расстроилась:- «Ничего не получается с этими новыми поэтами. Вот, давайте я Пушкина почитаю. Дети, кто знает Пушкина?»
Тут надо пояснить, что у нас был начальник цеха в Электролизном заводе по фамилии Пушкин, а директор завода носил славную фамилию Шопен. На этом мы и решили сыграть.
- Вот Тома знает, скажи, кто такой Пушкин?

      Тамара, в поднятой юбке выше колен и с бантом, изобразила девочку лет пяти:- «Это дядя нехороший, он мою маму все время ругает, говорит, выгоню, говорит. Мама сказала, что если бы она была мужик – она бы тоже ему сказала, как надо».
- Да Тамара! Это не тот Пушкин, - она показала на нашего Алексея Алексеевича, - вы бы еще Шопена вспомнили.

     Зал давно включился в эту игру, зрители забыли, что мы взрослые, они радовались каждой реплике и смеялись от души. А когда Люда указала на Пушкина и Шопена, все страшно развеселились. Наш директор сидел на первом ряду, он хохотал и хлопал, как волк из «Ну, погоди!»

- Вот, дети, послушайте, что написал великий русский поэт Пушкин:

« У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том, и днем, и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом. Идет направо – песнь заводит, налево – сказку говорит».
- Вот, скажи, -  обратилась она ко мне, - ты самый грамотный, что такое песнь?
- Это моя бабушка. Вчера она собралась в гости, надела длинное черное платье и большие белые бусы, папа сказал:- «Хиппуешь, пьесинь».

     У Людки отпала челюсть. Она скосила глаза за кулисы, где на своем персональном стуле сидела «мама». Я тоже посмотрел в том направлении, и холодок прошелся по моему организму. «Мама» была в черном длинном платье и в больших белых бусах. Я механически проговорил заранее отрепетированный текст, совсем забыв о том, как одета Нина Петровна. Зал среагировал на эту мою реплику, и по залу прокатилась волна жизнерадостного смеха.

     Люда героически продолжила свою партию. – Песнь – это песня, просто поэт так написал, чтобы красиво было. А папа твой сказал плесень, грибок такой. Очень нехорошо назвал твою бабушку, ты это слово не говори, понял?

     Мы заскучали и затеяли потасовку. Воспитательница заголосила:- «Ну, что вы за дети такие, ничего вам не интересно, ничего вы не любите! Вот ты, Коля, что ты любишь?» Коля встал, насупился и сказал угрюмо:- «Я чеснок люблю, он колбасой пахнет».

     Что началось в зале – не передать. Поскольку мы все жили в обстановке тотального дефицита, тема эта колбасная выстрелила в десятку. Зал ревел и скандировал:- «Молодцы! Молодцы!» Люда еле успела закончить эту сцену, прокричав:- «Все, дети, за вами родители пришли». И мы выкатились за кулисы, к родителям. А зрители долго не могли успокоиться, все шумели и обменивались между собой впечатлениями. А жена моя снова сломала новое нефритовое кольцо, стукнув его об обручальное, аплодируя изо всех сил.

     Жюри долго совещалось, председатель настаивал на нашей дисквалификации, так как мы нарушили решение приемной комиссии. С другой стороны, жюри смотрело в зал, где зрители начинали кричать:- «Вы там что, заснули? Ставьте шестерку, и дело с концом!» И жюри поставило нам шесть баллов, и мы выиграли с перевесом в три очка.

     «Мама», как услышала это решение жюри, встала и ушла со сцены. Вызвала диспетчерскую машину и укатила домой. А директор, который, похоже, был вообще не в курсе всех подводных течений и интриг, показал нам большие пальцы и крикнул, что давно так не смеялся, спасибо, ребята. И пошел в буфет с начальством, расслабиться. А мы, после всех переживаний, тоже расслабились, на этот раз вместе с нашим Главным энергетиком. Он все время повторял:- «Ребята, вы сделали чудо. Впереди финал и Химзавод в противниках, вы его должны порвать». И всех обнимал, и со всеми чокался. Он был счастлив. А мы были опустошены. Слишком много переживаний, слишком много сил отняла эта игра. А послезавтра снова что-то сочинять. Не хотелось думать об этом…

     Мы договорились собраться в понедельник в малом зале в десять часов. А часов в девять вдруг раздался звонок. Звонил Олег.
- Ты там стоишь или сидишь? Если стоишь – лучше сядь.
- А что случилось, что за загадки? Говори, не тяни кота за хвост.

     И Олег рассказал. Оказывается, «мама» приехала после нашей игры домой, позвонила в скорую, пожаловалась на страшную мигрень – ну, её увезли в нашу медсанчасть, в директорскую палату. А назавтра утром в больницу прилетел директор. У Олега в больнице работает знакомая медсестра, она услышала крики в этой палате, и подслушала весь разговор.

- Ты представляешь, «мама» совсем одурела. Она потребовала от «папы», чтобы он выгнал нас под любым предлогом. Она орала, что не сможет с этой еврейской компанией поехать в Москву, её воротит от наших физиономий. Директор гладил её по голове и уговаривал успокоиться:- «Ну, что ты, Ниночка, как можно? Их же назвали победителями при полном зале. Жюри поздравило. Как можно все это переиграть?»

- Они сыграли свой этот «Детский сад», а я запретила им этот номер. Вот собери партком и разберите этот пасквиль, там одно хулиганство и идеологическая диверсия. И чтобы духу их в КВН больше не было.- Директор долго еще сопротивлялся, но потом все же сдался. – Ладно, сказал он наконец, - позвоню секретарю парткома, в понедельник соберемся.

     Кстати, я не понял, почему она сказала «еврейская компания». Среди всех я один был, что называется, человек еврейской национальности.
- Вот такая история, коллега, - продолжил Олег, -   и нас вызывают в партком к десяти, видимо, будут прессовать по полной. Собирайся, надо команду предупредить, чтобы ждали. Пока им ничего не говорим, только, что вызвали в партком, для чего – не знаем.

     Секретарь парткома, номенклатура Москвы, работал на комбинате с начала строительства. Главная задача партии была двигать кадры на трудовые подвиги и следить за моральной и идеологической чистотой трудящихся. Поскольку он получал зарплату от комбината в размере 75 процентов от директорской, а также все премии, дополнительные выплаты за разные достижения и прочие льготы, то практически глядел в рот директору, и в парткоме главное слово было за директором. Главный парторг носил постоянно озабоченное лицо, говорил медленно и значительно, был совершенно лыс и вызывал чувство неудобства при общении. По фамилии и по имени его никто не называл, кто-то дал ему кличку Фантомас, она приклеилась намертво.
 Он был опытный аппаратчик, почуял, что дело, затеваемое директором, дурно пахнет, и смылся в Иркутск, вроде бы на совещание в Обком. А за себя оставил заместителя, хорошего человека, но робкого и послушного. Что скажут – то и сделает.

     И вот мы сидим в приемной парткома, несчастные руководители победной команды. В кабинете члены парткома, руководство клуба, председатель жюри Громышев. Ждут директора. Вдруг в приемную выскакивает директор клуба Феликс, зовет в кабинет. Мы сели у стены, напротив стола, полного мрачными деятелями партии и культуры.

     В кабинет влетел директор, деловой и озабоченный государственными делами. – Ну, и зачем вы меня пригласили? Что это за партком внеочередной? И что здесь делают эти юмористы? – Директор был плохим актером, ему, похоже, было неприятно использовать партком в угоду капризам жены. И он, вероятно, чувствовал, что подвергает серьезному удару свой авторитет.

- Вот, Федор Викторович, какая история, - начал зам. Фантомаса,- мы спокойно, без эмоций, разобрали последний номер  команды «Спринт», и пришли к выводу, что номер идеологически вреден и носит прямо подрывной характер.
- Ну-ка, что там такое? Я за шумом половину не разобрал.
- Понимаете, они изобразили, что наши дети Пушкина не знают, спутали с нашим начальником цеха. Это возмутительно! Им запретили показывать это действо, а они специально очернили наших детей.

     Похоже, директор и зам. не договорились, в чем главный криминал. За Пушкина никто команду не выгонит. Директор вскочил и громко стал возмущаться:- « Да причем здесь Пушкин? Подумаешь, перепутала девочка с нашим Алексеем Алексеевичем. Тут есть фразы действительно подрывные. Вот, к примеру, мальчик говорит:- «Я чеснок люблю, он колбасой пахнет». Вы видели реакцию зала, они хлопали, как сумасшедшие. Сразу уловили намек на наши временные трудности в сельском хозяйстве. Это надо было придумать такую провокацию. Специально придумали.
Тут я робко вставил:- «Федор Викторович, мы эту фразу не выдумывали, а взяли из книги Корнея Чуковского «От двух до пяти».

     Наступила пауза, как в финале «Ревизора». Все посмотрели на заведующую литературной частью клуба. Та молча встала и пошла в библиотеку. На директора старались не смотреть. А он, похоже, упорно думал, как выкрутиться из этого положения.

     Пришла зав.литчастью, раскрыла книгу и прочла эту подрывную фразу. Пауза загустела. Наконец директор встал, походил по кабинету и вдруг указал на меня:- « Вот посмотрите на него. Плохо, когда человек искренне заблуждается, сделал что-то по глупости. Но этот сатирик специально изображает простачка, на Чуковского кивает. Когда это было написано? В тридцатые годы, когда в стране были громадные трудности, были голод и героическое напряжение народа. Индустриализация, коллективизация, борьба с врагами народа. А сейчас, когда партия и правительство делают все, чтобы удовлетворить растущие потребности народа, эти юмористы подогревают недовольство некоторых несознательных элементов. Крайне вредное выступление. Я думаю, команду надо расформировать, а руководителей наказать».

     Директор выдал урок демагогии в лучших традициях коммуниста – руководителя. Я перестал уважать его окончательно.
Тут вдруг подал голос член парткома, рабочий  - приборист, Герой Соцтруда. – Зачем же им присудили победу? Если номер вредный, дали бы за него минимум и пусть команда проигрывает. А сейчас надо народу объяснять, в пятницу поздравляли, в понедельник выгнали.
     Директор посмотрел на Громышева:- «Действительно, Борис Александрович, почему вы присудили им победу?
- Так Вы же сами видели, как они сыграли на низменных чувствах публики. Если бы мы их выгнали, нас бы просто разорвали. Признаю, испугался, ошибка вышла.
- Хорошо, ошибки нужно исправлять. Ну, мне некогда больше здесь дебатировать, у меня планерка. Решайте сами, мое мнение вы слышали.- И он ушел, даже не посмотрев в нашу сторону. Зам. Фантомаса грустно посмотрел на нас, сказал, что мы свободны, решение последует. А к следующей игре можете не готовиться.

     Мы пошли к команде. И все им рассказали. Сначала никто не поверил в такой исход. Но потом, после громких ругательств в адрес директора, его «мамы» и парткома все выдохлись и поняли, что против партии не попрешь. Ладно, решили все, хрен с ними. Пусть «мама» подавится. И мы пошли на квартиру Тамары Олейниченко, напились с горя и расползлись по домам...

     На проходных каждое утро вывешивали газету с новостями «Факел». И вот назавтра мы увидели объявление, что команда энергетиков «Спринт» в последней игре допустила идеологически вредные высказывания, партком сделал выводы и расформировал команду. Победа команды аннулируется, а в финал выходит команда Электролизного завода. Работать в этот день было невозможно. К нам подходили толпы и просили объяснить, что все это значит. Мы уклончиво отвечали, что партком не ошибается.

     В обед позвонил мне Главный энергетик. Тон его голоса был похоронный. Он сообщил, что пытался поговорить с директором, но тот не стал ничего объяснять. Сказал, что решение принято, и точка. А я впервые ясно понял, насколько лживы все эти партийные игры, когда партком в кармане у директора и идет на позорные решения в угоду даже не директору, а его взбалмошной жене.

     Через несколько дней из парткома пришла бумага. В ней предлагалось провести партсобрание в цехе и наказать меня по партийной линии. Ко мне пришел наш парторг, хороший мужик Николай Романович, с которым мы проработали пятнадцать лет. – Слушай, -  сказал он мне, - у тебя спирт есть?
- А то ты не знаешь?
- Давай, вздрогнем малость.
- А что, у тебя трубы горят?
- Да нет, вот прочитай, бумага из парткома.

     Я прочитал, мы выпили, посидели. Потом Романыч сказал:- «Собрание я, конечно, проводить не буду, меня разорвут. Но наказать как-то должен, ты скажи, как?
- Ну, Романыч, поставь мне на вид. Чтобы я видел свой грех перед партией.
- Нет, я не могу, нет такого, чтобы на вид. Надо выговор, строгий выговор, или строгий выговор с занесением в учетную карточку.
-Это слабо. Давай десять лет без права переписки.
- Вот ты смеёшься, а мне что делать? Я должен отчитаться перед парткомом.
- Ты меня утомил, Романыч! Пиши, что хочешь. Мне, по большому счету, накласть и на эту бумагу, и на партком в целом.

      Он обиделся и ушел. Правда, перед уходом еще тяпнул немного спирта. А вопрос о наказании как-то угас сам собой, все о нем позабыли, и я остался чист перед партией и народом.

     Время лечит. Банально, но факт. Через месяц я почти забыл про все обиды и переживания. Но однажды позвонил Главный энергетик.
- Тут мне передали для нашей команды двадцать билетов на финальную игру между Электролизным и Химзаводом. Вы пойдете или нет?
- Борис Михайлович, это иезуитство, честное слово. Вообще команду разогнали, как вам известно. А я лично обхожу «Современник» за километр. Пусть Олег обзвонит ребят, может, кто и пойдет.
- Ну, я так и думал, ты не заводись. Ладно, будь здоров.

     Насколько мне известно, на эту игру никто из наших не пошел. Финал выиграл, как и предполагалось, Электролизный завод. В результате на втором месте оказался Химзавод, а на третье неожиданно выплыла Автобаза. Вот среди этих команд и должны были распределить путевки на Олимпиаду. Про нашу подрывную команду даже не упоминалось, мы были вытерты из этой истории. Почти как враги народа в тридцатые годы…

     «Мама» решила через месяц после финала провести торжественное награждение победителей и гала – концерт из лучших номеров всех команд. Комиссия отобрала шестнадцать номеров. Юмор заключался в том, что среди этих номеров восемь были из наших выступлений. Кошелев, который придумал весь ритуал игр и был одним из главных в этой комиссии, усомнился в нашем участии в концерте.
- Ну, друзья мои, это выглядит, по меньшей мере, странно. Команда с позором расформирована, о ней даже не упомянули после финала. Даже команду ЖЭКа поблагодарили за участие, хотя она вылетела в первой же игре, и Мехцех с Управлением, которые «Спринт» сделал вчистую, а их как бы и не было. Ну, а про игру с Электролизным я вообще молчу. А теперь половину концерта на сцене команда – фантом. Да пошлют они нас, и будут правы.

     «Мама» пошла пятнами. Она пригласила на этот гала-концерт некоторых артистов Иркутской Музкомедии, а также известного поэта Маркова. Ей, похоже, захотелось областной известности. А концерт срывался.
- Хорошо, я поговорю с Черновым, он у электриков в авторитете, пусть уговорит их выступить.

     Она действительно поговорила с Черновым, с нашим Главным энергетиком, и он позвонил мне, пригласил на беседу.
- О чем разговор, Борис Михайлович? Нужно захватить какие-то документы?
- Нет, обсудить кое-что, ничего брать не нужно.

Я зашел в кабинет, за столом снова Олег и Игорь. Ну, настоящее дежавю.
- Это что, снова КВН? Или мне показалось?
- Ты сядь и успокойся. Ну, решили провести гала-концерт из лучших номеров КВН, ваших оказалась половина. Звонила Нина Петровна, просила забыть обиды и выступить. То, что выбрали столько ваших номеров – это признание, в конце концов.
- О каких обидах речь? На партию не обижаются, партия всегда права. И правильно партия осудила нас, нам не место на сцене социалистического клуба.
-Ладно, кончай выступать! Не дави на мозоль. Вон Игорь и Олег склонны согласиться, слово за тобой.
- Замечательно, пусть разговаривают с командой и играют, а меня увольте. Меня от «маминой» физиономии подташнивает. Еще блевону на сцене.
- Но ты же знаешь, что без тебя команда разговаривать не станет, - сказал Олег, - да ты почти во всех номерах задействован, и в Цирке, и в Парке, и в Грузинах, и в «Вечере поэзии», и в Яблоках, наконец. Давай, покажем им, что мы действительно лучшие. Врежем с настроением, без оценок, свободно.
- Хорошо, - сказал я после некоторого раздумья, - резон в твоих словах есть. Давай, собирай ребят, будем разговаривать.

     Команда собралась в том же малом зале. И я выступил. И сказал, что они, конечно, гады, вырвали у нас победу и серьезно нас обидели, но сейчас оказалось – мы самые лучшие, у нас объективно наиболее интересные и смешные номера. И давайте покажем всем, что мы действительно умеем шутить. А «мама» пусть подавится своими путевками на Олимпиаду.

     Повисла пауза. Все думали. Обстановку разрядил Паша Осипенко. Он спросил:- «А что, мою песню браконьера на мотоцикле тоже отобрали?»
- Да, Паша, отобрали, сказали, что это лучший музыкальный номер.
- Все, тогда я спою еще раз.
Эта реплика решила все, ребята дружно поддержали Пашу. – Давай, шеф, - обратились они ко мне, - репетируй, мы им всем покажем!

     И мы начали репетировать. Ребята трудились с небывалым энтузиазмом. Мы все довольно быстро восстановили, а для «Вечера поэзии» написали новые пародии. Одна из них у меня сохранилась.

      Нина Краснова, молодая талантливая поэтесса написала:
«Разве некрасиво это платье? Разве я тебе не нравлюсь в нем?
Та смущал меня по телепатии ночью, утром, вечером и днем.
 Все предвижу, чувствую заранее. Ем твою конфету, фантик мня.
Ну, чего ты трогаешь вязание? Так и быть – дотронься до меня».
Мне эта ситуация показалась забавной, и я написал пародию:

«Я надела платьице джинсовое, наповал хотела покорить.
Ты же не заметил платья нового, ну, скажите, как теперь мне быть?
Находясь в любви последней стадии, машинально ем я, скатерть мня.
 Ты явился мне по телепатии, я сижу, который час не спя.
Слезы льют, трясут меня рыдания ночью, утром, на исходе дня.
Что мне делать со своим страданием, и любви добиться чтобы для!
От волненья хоть бросайся в реку мне, зазвала, а ты сидишь, как пень,
И ни «бэ», ни «мэ», ни «кукареку», только мнешь вязянье пятый день.
Сердце гулко стукает под бантиком, разорвать стремится мою грудь. Ем твою конфету вместе с фантиком – так боюсь тебя я отпугнуть.
Чую, скоро кончатся страдания, заживу, плоды любви я жня,
Только брось ты мять мое вязание, и помнИ, в конце концов, меня!»

     И вот торжественное собрание, награждают победителей. Мы с женой сидим далеко, в конце зала. Победители получают подарки, им жмут руки, «мама» вся светится. А я весь в тревоге, после перерыва надо бежать в гримерку, ставить целых восемь номеров. Мы договорились, что нам будут давать время на подготовку очередного номера, разбивая наши номера другими. И все мысли мои были уже там, за кулисами.

     Вдруг со сцены прозвучало:- « В нашем концерте будут несколько номеров команды «Спринт». Мы приглашаем на сцену автора и режиссера этой команды, много сделавшего для успешного проведения КВН. И объявили мою фамилию. Жена изумленно уставилась на сцену, потом толкнула меня:- «Похоже, тебя вызвали. Иди». И я пошел, через весь зал. И тут случилась такая овация, которую никто не ожидал.      Люди выражали поддержку нашей многострадальной команде и протест против несправедливости. И я стоял на сцене, а люди продолжали хлопать и скандировать «Молодцы!» «Мама», похоже, тоже не ожидала такой бурной реакции. Она стояла в некоторой растерянности, пережидая весь этот шум. Потом, когда шум стих, она поблагодарила меня за вклад в это светлое мероприятие и подарила книгу – биографию Райкина. Я вернулся на место, как пишут в газетах, под нескончаемые аплодисменты, и сказал жене:- «Похоже, будет землетрясение или наводнение. Но что-то будет наверняка». И мы весело засмеялись.

     Концерт прошел хорошо. Ребята играли лучше, чем во время соревнований. Не было жюри, была свобода и сознание, что наши номера одни из лучших. И еще. Ребята увидели реакцию зала, когда я шел на сцену, и у них появился дополнительный стимул. Концерт закончили нашими знаменитыми «Яблоками». Потом было традиционное застолье, мы успокоились и перевернули эту страницу жизни…

     В апреле 80-го года предстояло всему Советскому народу торжественно отметить 110-ю годовщину со дня рождения Ленина. Дата не очень круглая, вообще какая-то квадратная. Но политбюро ЦК испытывало идеологический голод, и эту дату решено было провести с грандиозной помпой. Была учреждена юбилейная медаль, которой награждались победители соревнований в честь этой даты. Медаль объявили самой важной наградой, и носить её нужно было поверх всех других наград. Выше были только  Звезда Героя. Везде проводили всякие вахты в честь Ленина, брались повышенные обязательства, встречные планы, все соревновались со всеми. В результате победителей оказалось столько, что медалей наштамповали, как юбилейных рублей. Было смешно, когда высшая награда красовалась на груди у почти половины работников цеха. Вся эта диковатая кампания показала идиотизм  и формализм современной коммунистической идеологии.
 
     Наша неутомимая Нина Петровна решила не отклоняться от главного направления общественного движения. Поскольку в процессе КВН образовались творческие коллективы во всех подразделениях, она решила использовать это и провести вечера, посвященные Великому Ленину. По проверенной схеме собрали главных специалистов и обязали подготовить концерты с ленинской направленностью.
Я тоже слышал об этом новом мероприятии, но был абсолютно спокоен. Где я, и где Ленин? Но оказалось, что маразм власти бесконечен. Мне опять позвонил Чернов. Как-то неуверенно он сообщил о подготовке ленинских вечеров и о том, что ему поручили тоже организовать это мероприятие.

- Ну, а я тут причем? Неужели «Спринт» будет играть пьесы Шатрова или изображать вождей? Представляешь, Борис Михайлович, я выскакиваю на сцену в парике из «Яблочной оратории», с усиками и бородкой, протягиваю руку к балкону и грассирую:- «Вегной даогой идете, товагищи!» Ржачка будет, как у Жванецкого. И прощай мой партбилет.
- Ну, зачем Ленина играть. Можно подборку стихов, песен революционных, сценки какие найти, главное, построить композицию.
- Нет уж, увольте. Все наши рожи прочно связаны с разными хохмами. И боюсь, что даже серьезные выступления могут быть восприняты, как пародийные. Если нас выдавили за несчастную колбасу, то здесь чистая политика. Я лично во всем этом участвовать не собираюсь.
- Ну, что же, я настаивать не могу. Ладно, работай спокойно.

      В этот же день позвонил Олег. – Ну, что, шеф звонил тебе насчет Ленина? Меня он тоже пытал. А я что, технический директор, договориться насчет реквизита, оркестра, то-сё, мне хоть про Ленина, хоть про Маркса – один черт. А ты как?
- Я отказался и просил меня больше самодеятельностью не дергать. Боря обещал.
- Вот и Игорь без тебя отказался. Значит, будем свободны. Все, привет семье. Гора с плеч.

     На распределении дней концертов Борис Михайлович заявил, что энергетики собрать команду не смогли и участвовать в этих вечерах не будут. Все промолчали и приняли к сведению. И праздничные вечера прошли без нашего участия. И Чернов успокоился. Но, как показали дальнейшие события, успокоился он рано.

     Мой двоюродный брат Леонид работал в цехе Связи, и был парторгом цеха. Он позвонил мне как-то вечером:- « Привет! Ну, ты опять попал в историю. Сегодня срочно собрали в парткоме всех начальников цехов отдела Главного энергетика, парторгов и Борю. И стали пытать, почему все подразделения приняли участие в Ленинских вечерах, а энергетики демонстративно отстранились. Боря не нашел ничего лучшего, как заявить, что он обратился к руководителям «Спринта», а Арбитман отказался, ну, а без него и другие не захотели. Так команда не была создана. Что тут началось! Директор взвился, стал бегать по кабинету, орать:- «Кто такой Арбитман? Если он вас всех в Израиль свой позовет, вы что, за ним попретесь?! Наказать всех начальников и парторгов и Чернова за срыв государственного мероприятия, и Арбитмана тоже по всей строгости! Отказался, видите ли. А вы, как телята, за ним». Ну, нас всех попросили, и скоро будет решение парткома. Похоже, тебя снова накажут».
- Может, накажут, а может, и нет. У нас за неучастие наказать трудно. Вот если человек что-то сделал – это да, могут прищучить. А если ничего не сделал – какой спрос. Ладно, Леня, спасибо за информацию. Осведомлен – значит вооружен.

     На самом деле у меня здорово заскребли кошки. Что-то часто стала мелькать моя фамилия в высших сферах, не к добру это. Правда, ничто не могло поколебать мой аппетит. Как написал один остроумный студент в столовой:- «Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда». Вот и у меня была счастливая способность – неприятности приходят и уходят, а кушать хочется всегда. Поэтому вес я не терял, хотя сбросить килограммов десять было бы очень недурственно.

      Через пару недель мне позвонил наш парторг, Романыч, и попросил зайти к нему.
- Что опять случилось, снова партия недовольна?
- А ты откуда знаешь? Я сам только сегодня бумагу из парткома получил.
- Ну, есть агентура.
- Это Ленька, наверное, тебе рассказал? Он тоже был на этом заседании. Между прочим, нам всем по выговору влепили, а Чернову даже строгий.
- Правильно влепили. Когда весь Советский народ, все, как один, движимые горячей любовью к вождю, делали все, чтобы достойно отметить эту дату – вы намеренно сорвали концерт. Тут вообще надо было партбилеты положить на стол.
- Вот-вот, посмейся. А бумага, между прочим, лично про тебя. Зайди, почитай, сразу смеяться перестанешь.

     Я зашел и прочитал. Там было написано:- « Отделом Главного энергетика было сорвано проведение концерта в честь 110-й годовщины В.И.Ленина. Начальник участка цеха СиП Арбитман самоустранился от организации этого концерта, показав тем самым политическую незрелость. Партийной организации цеха СиП провести собрание по персональному делу Арбитмана и наказать его по партийной линии».
 
     Романыч скорбно поджал губы:- «Ну, и что нам теперь делать? Мне звонила Зина, инструктор парткома, так она сказала, что директор рассвирепел и требует крови. Ты извини, но придется проводить собрание и наказывать тебя на полную катушку».
- Знаешь, Романыч, мне особенно понравилось слово «самоустранился». Я кто вообще? Вот даже в этой бумаге написано – начальник участка. Сейчас мы занимаемся наладкой нового щита постоянного тока. И если бы я наплевал на это задание, «самоустранился» - вот тогда пожалуйста, вплоть до увольнения. А где написано, что я режиссер, культработник, этот, как его, сценарист? Я что, в клубе на зарплате состою? Пошли вы на хрен с этой бумагой!
- Погоди, ну что мы можем против парткома? Вот, есть решение, надо исполнять.
- Не знаю, что вы можете, а я могу. Ты же знаешь, что в Обкоме есть куратор по оборонной промышленности, Земнов. Он партийный начальник нашего Фантомаса, тот к нему все время гоняет в Иркутск за консультациями. Так вот. Я напишу письмо этому Земнову, что меня, инженера без всякого сценического образования, заставляли организовать творческий вечер в честь Ленина. Ну, я, естественно, испугался ответственности и отказался, а меня теперь хотят наказать за это. Вот посмотрим, что из этого выйдет.
- Ты что, сдурел? Выносить сор из избы. Тебя мигом выдавят за пределы промплощадки, будешь в ЖЭКе лампочки менять.
- Да испугаются они. Я же могу снова написать этому куратору, что начались репрессии. Да ты, Романыч, не вибрируй раньше времени. Ты позвони этой Зине в партком, и расскажи эту версию с куратором, она наверняка побежит к Фантомасу. И они дадут задний ход, уверен.

     На самом деле, я уверен не был. Эта версия с куратором родилась спонтанно, как только я увидел это замечательное слово «самоустранился». И я хотел уже остановить Романыча, но он загорелся и сказал:- «А мне нравится эта идея. Позвоню в партком, ознакомлю с твоим настроением. Хуже не будет, я думаю».

Через несколько дней ко мне прибежал возбужденный Николай Романыч. С порога он заявил:- «Давай, сатирик, наливай! Выстрелила твоя версия. Получил сегодня новую бумагу, старое решение отменили, и дело против тебя тихо прекратили». И мы долго сидели, и хохотали, вспоминая КВН. И на душе у меня было легко и радостно…

     Через несколько месяцев я перешел из цеха СиП в Электролизный завод. В цех к тому самому Пушкину, что фигурировал в КВН в нашем «Детском саду». Постепенно сцена бала забыта, и все истории, в ней связанные, тоже. Я нормально влился в новый коллектив, и все пошло достаточно успешно.

     В 82-м году Электролизному заводу исполнялось 25 лет. К тому времени рядом с «Современником» было построено круглое здание ресторана для проведения всяких праздников и корпоративов. Этот ресторан сразу назвали «Шайбой». С клубом эта «Шайба» соединялась теплым коридором, поэтому после торжественной части в зале люди направлялись в ресторан, было очень удобно.
Руководство Электролизного завода решило провести торжественный вечер с последующими посиделками в «Шайбе». В честь первого юбилея завода. Ну, естественно возникло желание устроить концерт. Пушкин, директор завода Шопен и другие руководители пригласили Кошелева, старого игрока КВН, Девятого, автора команды, которую мы победили в полуфинале, и, конечно, вспомнили меня.
     Я, как услышал о концерте, сразу решительно отказался принимать какое-то участие. – Хватит, - сказал я, - с меня КВНов и Ленинских юбилеев, директор, как увидит меня - сразу заколдобится. Зачем мне все это надо?

     Тут вмешался Шопен:- «Ты прав, на сто процентов. Мы тогда проявили трусость, вас не защитили. Нам не надо было соглашаться на победу после явного поражения, из-за этой колбасы, что чесноком пахнет. Между прочим, сколько времени прошло, а я до сих пор по утрам, когда ем бутерброд, смеюсь:- «Люблю чеснок, он колбасой пахнет». Вот привязалось!»
- Ну, прав – не прав, что это меняет? Я вас всех уважаю, но к сцене близко не подойду.

- Погоди, ты выслушай до конца,  - влез в разговор экспансивный Пушкин, -  причем здесь директор комбината? Это узкий наш заводской вечер, никого из Управы мы не приглашаем, только работники наших цехов и отделов. И если будут хохмы, то только про нашу внутреннюю заводскую жизнь. И делайте, что хотите. В конце концов, Кошелев проверит на, так сказать, идеологическую чистоту – и вперед.

     И они опять меня уговорили. Мы с Девятовым засели за сценарий, получилось интересно, весело и действительно привязано к истории Электролизников. И мы начали репетировать с командой КВН, бывшими моими соперниками.

     Все было бы хорошо, но все гладко не бывает. Отдел техники безопасности Главка в Москве постоянно изображал трудовую активность и придумывал разные инициативы. Все эти инициативы бурно внедрялись, и быстро умирали. Вот и сейчас они выдумали Талоны по Технике Безопасности. Каждый работник получал книжку с отрывными талонами. Мастер или инженер, увидев нарушение у работника, вырывал у него талон и делал запись о характере этого нарушения. Участку этого бдительного мастера записывался плюс, а нарушителю грозили разборки и потери по линии профсоюза, ну и участок его получал жирный минус в соцсоревновании.

     Придумать такую стукаческую систему могли люди, ни дня не работавшие на производстве. Как это – рвать талоны у друзей, с которыми проработал десятки лет. Поэтому в конце месяца мастера договаривались друг с другом, сколько талонов вырвать и какие нарушения придумать, чтобы были минимальные санкции. Как известно, в России идиотство законов смягчается их неисполнением.

Но инженеры по ТБ, что называется, рыли землю. У них в отделе было твердо установлено: качество работы напрямую привязано к количеству вырванных у работяг талонов. И они ежедневно устраивали облавы, выискивая всякие нарушения. Любая мелочь шла в дело, и уговоры простить на этот раз - не действовали. Поэтому рабочие, заметив инженера по ТБ, быстро покидали рабочее место и прятались по разным помещениям.
     Особо выделялся инженер по ТБ по фамилии Заграничный. Он обладал заметной внешностью: густые Брежневские брови, черные длинные бакенбарды, приятное лицо, которое портило постоянное выражение суровой брезгливости. И он свирепствовал за весь свой отдел. Если кто-то попадался ему на пути, обязательно уходил без талона.

     Кто-то предложил сделать сценку с этим Заграничным, обыграть весь этот формализм. И надо же было такому случиться, что я оказался по комплекции один к одному с этим борцом за технику безопасности. Ребята в шутку вырезали из черной овчины брови и бакенбарды, прилепили мне, надели чепчик и халат – и покатились от хохота. Издалека я стал вылитый Заграничный. А когда я еще сконструировал его брезгливое выражение, все стали наперебой уговаривать меня изобразить Заграничного в сценке. Кошелев, главный наш идеолог, посмотрел, посмеялся и одобрил. Так я снова вылез на сцену, правда, в узком кругу сотрудников.

     И вот я в спецодежде, в халате, белом чепчике, с приклеенными бровями и бакенбардами, с брезгливым выражением лица вышел на сцену. И зал поначалу ахнул. Все узнали Заграничного и не могли понять, как он здесь очутился. Но тут въехал на велосипеде рабочий, я остановил его и стал придираться. И все узнали меня по голосу, поднялся такой шум и смех, что мы пару минут ждали, пока утихнут. Ну, а потом я стал выяснять у несчастного рабочего, почему отсутствует спица на переднем колесе и сколько спиц минимально должно быть, какое давление в шинах, какой угол ноги при нажатии на педаль. Словом, всякую ерунду, но рабочий бодро отвечал, и талон, похоже, мог остаться у него. Но тут Заграничный попросил позвонить в звонок на руле, и звонок сработал через раз. – Вот, - торжествующе сказал я, - ты позвонил встречному, а он не услышал. И все, производственная травма, столкновение, человек упал головой о бетон, инвалид на всю жизнь. Давай талон!
     Рабочий стал искать талоны, не нашел, вытащил что-то и протянул мне. – Что это такое, Дюжев? Что это за бумажка?
-Так я это, талоны по ТБ забыл. А это талон на бензин, на 50 литров, вот в кармане завалялся.

      Я подумал, повертел талон в руках, положил его в карман. – Ладно, наладь звонок немедленно. Я завтра проверю.- И мы разошлись под хохот и аплодисменты зала. В зале были все свои, электролизники.

     Но в зале был какой-то друг Заграничного. Он с удовольствием сообщил своему другу, что его на вечере электролизников крупно обкакали. И пересказал, как запомнил, всю сценку. Возмущенный Заграничный побежал к своему шефу, главному инженеру комбината, и пожаловался, что электролизники издевались над ценной инициативой Главка и над ним персонально. И пересказал сценку, как он её запомнил со слов друга. Главный инженер тоже возмутился и пошел к директору. И пересказал эту сценку так, как запомнил со слов Заграничного, который запомнил её со слов друга. В результате этого испорченного телефона директор поимел весьма приблизительное впечатление об этой злосчастной сценке. А я об этом ничего не знал.

     И надо же было случиться такому совпадению, но назавтра директор собрал всех энергетиков комбината на совещание именно по подведению итогов талонной системы ТБ. Мы с братом Леонидом сели, как всегда, в конце зала и обменивались новостями. На сцену вышел директор, главный инженер, начальник отдела ТБ и прочая партийно – профсоюзная элита.

     Директор начал:- «Вот мы собрались, чтобы подвести итоги работы в условиях талонной системы профилактики нарушений ТБ. Сейчас я вас ознакомлю с цифрами, но надо прямо сказать, что это начинание главка оказалось весьма действенным и полезным. Но вместо всемерной поддержки этого метода находятся люди, которые встречают в штыки это важное дело.
Вот вчера Электролизный завод отмечал 25-ти летие. Поздравляем. Я тоже послал им поздравление. Но что мы видим. На концерте на сцену выходят два идиота, один инженер по ТБ, другой электромонтер. Идиот – инженер придирается к монтеру, как милиционер к телеграфному столбу, а монтер в конце, чтобы от него отстали, предлагает инженеру взятку в виде талона на бензин. И тот эту взятку берет! Считаю безобразием обсмеивать такую ценную инициативу Главка. Директору Электролизного завода необходимо сделать выводы».

     Леня выкатил глаза:- «Это твоя работа?! Ну, тебе везет. Они же одобрили все номера, пусть защищают, ты же просто исполнитель».

     Вечером вдруг позвонил мне мой дядя, Лёнин отец. Он сходу стал на меня орать:- « Мне сейчас звонил сам Федор Викторович!! Он сказал, что если твой племянник еще раз вылезет на сцену – он выгонит тебя с промплощадки. Плакала тогда повышенная зарплата, льготный стаж и прочие льготы. И будешь в ЖЭКе счетчики поверять. Я тебе сколько раз говорил не лезть на сцену. Ты что, больной, не можешь не кривляться?»
- Все, дядя, я понял. Больше не полезу, клянусь.

     Назавтра мы собрались в кабинете у Шопена. Вид у всех был виноватый. – Ладно, – сказал Шопен, - не боись, я разговаривал с директором, сказал, что ты просто исполнитель, а все придумали коллегиально. Ну, ошибочка вышла. Но и Заграничный хорош, всех затерроризировал, люди разбегаются при его появлении. Его надо бы укоротить. Директор обещал разобраться. Так что идите все и работайте.
     И я пошел работать. И больше действительно к сцене не приближался…

     Многие из героев этого рассказа уже ушли в мир иной. Давно нет директора, нет и «мамы». И партком почти в полном составе заседает где-то на небе вместе с Фантомасом. Много было лицемерия, глупости и трусости, много разочарований принесло это время. Но я иногда вспоминаю всю эту историю, когда мы были молоды и здоровы, и мне тепло от этих воспоминаний. И я, несмотря ни на что, рад, что в моей жизни была эта странная страница.

               С. Арбитман
          Хайфа. 2012г.