Тараканы

«Первую половину жизни мы надеемся, что все лучшее произойдет с нами в будущем.
Вторую половину жизни мы печалимся,  что все лучшее с нами уже произошло.
И только счастливые люди способны осознать, что лучшее происходит с нами сейчас».

I
Полуденное солнце немилосердно жгло крыши домов, неосмотрительно высунувшиеся из-под спасительного покрова деревьев. Улочки частного сектора в это время дня были практически пустынны. Лишь изредка лениво проезжала машина, нарушая шумом мотора застывшее сонное болото, да вяло плелся пешеход, скользя осоловелым от жары взглядом по разношерстной череде домов.
Блеск и нищета рядом. Чопорные, распухшие от собственной важности, особняки нуворишей нависали четырехметровыми заборами над скромными домиками старожилов. Недовольные портящим их имидж соседством, они раздраженно гудели кондиционерами и капали конденсатом в бессильной злобе. А домики виновато поблескивали маленькими окнами, и еще больше вжимались в землю своим одноэтажным телом.
В одном из таких домиков, выглядевшем жалко даже среди своих «сородичей», ноющую жужжанием мух раскаленную тишину столовой нарушил телефонный звонок. Трель дешевого аппарата бросилась прочь из залитого солнцем помещения, в сумрак комнат, отражаясь от старых, местами ободранных обоев, дряхлой мебели и пыльных ковров на стенах.  Добравшись до маленькой спальни, размером с туалет в соседнем особняке, звонок разбудил спящую там женщину.
Тяжелое полузабытье, мутными волнами приносило почти физическую боль. Нет, не почти. С раннего утра, пока жара не прибила к кровати, женщине пришлось полить весь огород (напор воды пропадал вместе с приходом зноя), прополоть грядки, подкинуть растениям удобрений, собрать мусор. После нужно было убрать за мамой, приготовить ей завтрак. На то, чтобы поесть самой сил уже не хватило…
Обычные ежедневные дела – обычная боль. Ныло все тело, ломило суставы. Где-то рядом маячила мигрень, обещая весь оставшийся день превратить в муки – расплата за усталость и сигареты вместо еды. Все-таки нужно было заставить себя позавтракать…
Звонок тонкими иголками вонзился в уши, отдаваясь в правом виске, где зарождалась головная боль. Бессвязные мысли, накатывающие волнами в душном полубреду, словно, пришпоренные, вытолкнули женщину в реальность. Она открыла глаза и уперлась взглядом в давно не беленый потолок. Телефонная трель снова вгрызлась в уши. Болезненный немой вопрос отразился на лице. Звонки длинные… Кажется, межгород… Может сын? Женщина осторожно поднялась, прислушиваясь к себе. Суставы продолжили свое нытье, но без истерик, мигрень только недовольно проворчала. И на том спасибо. Спящая рядом кошка шевельнула ухом, но просыпаться не пожелала.
Десять ватных шагов и рука легла на трубку телефонного аппарата. Снова протяжная трель звонка.
- Да… - голос осекся. Запершило в горле, грозя приступом мучительного сухого кашля – спасибо ежедневной пачке сигарет.
- Алло! – далекий, неуместно бодрый голос грубо врывался в еще не проснувшийся мозг – Люда! Людок, привет! Это я!
- Кто – я? – мозг, как и кошка, видимо тоже, не хотел просыпаться.
- Володя, Черемисин! – все так же бодро и радостно, словно с другой планеты.
- А, Володя, привет…
Старый знакомый, еще с молодых времен. Уехал жить в Израиль двадцать (а может тридцать?) лет назад. С тех пор звонил периодически, поздравлял с праздниками, днями рождения…
А что сегодня разве праздник какой-то? С наскока ни дату, ни день недели вспомнить не удалось. Конец июля, число двадцать пятое… кажется. А может уже август? Да нет – пенсию не приносили еще... Точно знаю, что сейчас лето, потому, что от жары сдохнуть можно и помидоры, несмотря на то, что я из последних сил корячусь, поливая их каждый день, вот-вот сгорят... 
- Сегодня какой-то праздник?
- Ну да – я тебе позвонил – попробовал пошутить Черемисин. Не очень получилось, если честно. Его оптимизм даже немного раздражал. – Как жизнь молодая?
Взгляд Людмилы невольно скользнул по пузырящимся выцветшим обоям, по скособоченному от старости пустому – пенсия все-таки еще не скоро – холодильнику, споткнулся об обшарпанную дверь (замок вот-вот сломается) и остановился на глухом соседском заборе за окном, из-за которого у нее второй год не рос виноград... Безобидный и, в общем-то, дежурный вопрос показался оскорбительным.
- Володя, да какая там жизнь? – раздражение шевельнулось в груди и в голосе оставило свой маленький след. Сиюминутное желание вывалить всю кучу проблем на звонящего, тут же было придавлено ватным прессом усталого безразличия. – Так…существую.
- Ну-у-у, что ж так пессимистично? Разве можно? Ты ведь такая веселая, жизнерадостная…
- Была, Володя. Была… - разговор все больше утомлял и раздражал. – В последнее время поводов для радости что-то не находится …
- Допустим, один такой повод я подкинуть тебе могу…
Если бы у Людмилы был интернет, то она сейчас наверно представила бы себе подмигивающий смайлик.
- И какой же? – без особого энтузиазма произнесла она, опасаясь худшего.
- Через неделю я буду в ваших краях! – радостно провозгласил Володя – И я к тебе обязательно заеду. Встречай!
Худшие опасения подтвердились…
II
Разговор продолжался еще минут пять. После распрощались, и Людмила с облегчением положила трубку. В кармане халата нащупала пачку сигарет и в задумчивости вышла из дома на задний двор. Устроившись на ступеньке у входа, закурила. Едкий дым дешевого табака, цепляя горло острыми коготками, выползал наружу и повисал в знойном воздухе…
  Мысли продолжили свой вялый поход  в никуда.
Приедет решать какие-то дела по имуществу, оставшемуся в городе… Странно, какое у него здесь могло остаться имущество после стольких лет? Сбитый пепел упал в служившую пепельницей консервную банку. Впрочем, какая мне разница? Приедет и приедет. Пусть решает свои вопросы. Только подальше от меня…
Володя был свидетельством ее прошлой жизни – той, настоящей. В другое время, в другой стране…
Она работала главным бухгалтером в Обкоме комсомола, потом в Бюро международных путешествий «Спутник». Слеты, семинары, турпоходы, заграница, банкеты, романы... Жизнь била ключом, взрывалась фейерверком, летела вперед на всех парусах.  Черт возьми, жизнь просто была!..
Тупые и жестокие девяностые сожгли все дотла. На их место пришли нулевые (правильное и очень подходящее название для времени, когда все начинается с нуля). Вдруг, перестало иметь значение, кем ты был раньше: преступником, дворником или директором завода. Во главу угла стало умение подсуетиться и оказаться в нужное время, в нужном месте. Пришла новая жизнь – слепая и равнодушная. Чем-то это напоминало ситуацию, когда приходит новое руководство на производство, где ты работаешь, и тебе приходится заново доказывать ему свою состоятельность. Только теперь приходилось доказывать всем и везде не только нужность, но и сам факт своего существования.  Тебя словно стерли разом из всех файлов памяти. Твои добрые дела и заслуги вдруг перестали существовать, и новое время превратило тебя в себе подобного – то есть, в ноль.  Кто-то смог приспособиться, многие – нет. Неудачники? Вряд ли. Неудачников не может быть абсолютное большинство. Это обманутые люди. Смущенно краснея и стыдливо опуская глаза, их просто выставили за дверь, как нежелательного гостя на чужом празднике. И теперь стоят они снаружи, зябко поеживаясь в задрипанном пальтишке, и с робкой надеждой  заглядывают в окна дома, где совсем недавно им были рады…
Вторая сигарета продолжила плести дымные узоры в душном пространстве.
Людмила вспомнила их разговор с Черемисиным, когда он в последний раз был здесь, кажется, лет десять назад. Володя жаловался, что чувствует себя в Израиле чужим. Людмила тогда горько усмехнулась и сказала, что чувствует себя чужой, там, где родилась и прожила всю жизнь, и это намного хуже потому, что объяснения и оправдания этому нет…
Хотя сейчас ей казалось, что даже тогда все было не так уж и плохо. По крайней мере, ей не было стыдно принять у себя старого знакомого. Теперь стыдно…
Отец умер еще в начале девяностых, сын уехал жить в Россию, личная жизнь так и не задалась – мужчины приходили и уходили, не оставляя ничего, кроме боли и отвращения. Все это время Людмила, как могла, тащила не себе хозяйство. Когда слегла мама, сил совсем не осталось. Дом стал ветшать и разваливаться на глазах.
Каждодневные проблемы, бытовая рутина, не оставляли времени на какое-либо общение. Знакомые один за другим скрылись с горизонта. Одиночество прочно вошло в ее жизнь. Сначала Людмила страдала от этого, но потом, со временем выработалась привычка. Человек, он ведь как таракан – ко всему может привыкнуть. Одиночество стало привычным, нормальным. Теперь общение с другими людьми наоборот – вызывало напряжение. А уж со старыми знакомыми, из той прошлой жизни – тем паче…
С Володей они не были друзьями. Так, знакомые. Просто определенный период времени им случалось регулярно общаться. В основном по работе (Людмила одно время по совместительству вела бухгалтерию ДЮСШ, где работал футбольным тренером Черемисин), иногда встречались семьями. Тогда он ей нравился этим своим неиссякаемым, иногда, как ей казалось, просто идиотским оптимизмом. Его широко раскрытые глаза сверкали неподдельной искренностью, когда он что-то рассказывал или о чем-то спорил. Его энергия и уверенность в том, что все будет хорошо, невольно притягивали. А когда стало плохо, он просто уехал…
Интересно, он все еще женат на Тане – так, кажется, ее имя? Ее я плохо помню, она всегда сидела как-то в сторонке, молчала…
Что сейчас с ними?..
Хотя, какая мне разница? Все это уже перестало иметь значение…
Бросила взгляд на времянку. На фоне нахлынувших воспоминаний о светлом прошлом настоящее выглядело особенно удручающе. Серая, потрескавшаяся штукатурка местами обвалилась, являя щербатый ракушечник. Окно с облезлой рамой и наполовину разбитым стеклом демонстрировало кучу старого хлама внутри. Такого же хлама, каким они стали сейчас. Бесполезные свидетели прошлого, о котором теперь предпочитают не вспоминать…
Людмила затушила сигарету, мысленно обругав Володю за его звонок, за внезапно навалившуюся тоску и отвращение ко всему окружающему.
Нет, Володя, не нужно приходить!   
Воспоминания вместе с окурком отправились в переполненную банку.
… Сколько сейчас времени? Надо вынести горшок за мамой, а то вонищу потом сутки не выветришь. Да и обедать уже наверно пора, а я еще и не завтракала. И опять курю натощак…
Людмила встала. Суставы тут же «отблагодарили» за утреннюю лопату и ведра с водой, спина, поддержав общий почин, приветствовала выстрелом в поясницу. День – брат-близнец сотен предыдущих дней – продолжался…
III
Черемисин положил  трубку телефона и задумчиво посмотрел в окно.
Стена дома напротив уставилась на него многочисленными граффити, ухмыляясь кирпичными зубами из под обвалившейся штукатурки. Это была задняя стена дома, фасадом выходившего на вполне себе респектабельную улицу. Вообще, в Нетанье все улицы были респектабельные – город-курорт как ни как. Люди, гуляющие по ним, вряд ли подозревали, что всего в нескольких десятках метров от орущих неоном ювелирок, супермаркетов и кафешек был другой мир. Серые дворы, переплетенные каким-то немыслимым клубком змей–проводов, тяжело дышали нагромождением кондиционеров. Развешанные повсюду тряпки, пестрили микимаусами, кокаколами и тупыми надписями. Тесное пространство каменных колодцев, словно пасть старого бездомного кота, изрыгало  тошнотворный смрад мусорных контейнеров. Черемисин заметил, что помойки здесь воняли особенно отвратительно. Наверно, в этом виноват климат...
Окна съемной квартиры выходили на такой вот обычный двор с его стандартным набором «прелестей».
Утром сломался кондиционер, и теперь, до прихода техника, приходилось выбирать – задохнуться от нехватки кислорода в закупоренном помещении или отрыть окна и вдыхать дворовые «ароматы»…
В конце концов, человек как таракан – ко всему привыкает, не так уж и воняет, если, конечно в это время ничего не есть… 
С моря подул ветер, и дышать стало немного легче. В открытое окно проник солоноватый запах водорослей и ленивый шум пляжа, который здесь бывает слышно во время сиесты…
Когда последний раз я был на море? Сразу вспомнить не удалось…
Черемисин взял сигарету из пачки, лежащей на подоконнике, закурил.
В последнее время дела шли не очень.
Если честно, дела шли не очень с тех самых пор, как они с Таней приехали сюда вначале девяностых. Ему, тренеру высшей квалификации,  с трудом удалось устроиться уборщиком в магазин, жене – потомственному стоматологу – продавцом в печатный киоск, хотя копеешная по здешним меркам зарплата в сравнении с тем купонно-талонным адом поначалу казалась просто манной небесной…
Жизнь в Израиле оказалась не сахар. Это осознание пришло спустя какое-то время, когда утих дикарский  восторг от обилия и доступности бус и зеркалец. Экзотика новой жизни сначала вызывала восторженное удивление, потом раздражение, после – тоску.  Растаяли последние заблуждения, и стало понятно – они здесь чужие. То, что их таких было много, особо не помогало. Просто периодически встречались такие же забитые и растерянные люди. Они украдкой смотрели друг на друга с сочувствующим пониманием и тут же отводили взгляд, боясь, что собеседник увидит в их глазах страх и отчаяние.
Жена захандрила. Он держался – видимо, сказались доставшаяся от спорта коммуникабельность и развитый «тараканий иммунитет». Черемисин обзавелся знакомыми среди выходцев из СССР и сумел создать некое подобие прежнего круга общения. Устраивали посиделки за картами и дешевым виски. Поначалу он пытался вытаскивать жену с собой. Сходив пару раз, после она наотрез отказалась. Ее угнетало общение с «себе подобными неудачниками, которые напоминали ей о совершенной ошибке».
С местными жителями подружиться так и не удалось. Они были вежливы, но дистанцию сохраняли.
Таня все больше замыкалась в себе. Они стали избегать друг друга, подсознательно боясь услышать в свой адрес обвинения в том, что оказались здесь.
Так продолжалось несколько лет и однажды, придя домой, Черемисин обнаружил записку на столе: «Я так больше не могу. Возвращаюсь обратно. Это мое решение и я его не поменяю. Сыну я все скажу сама, он уже взрослый – поймет. Нужен будет развод, найдешь меня по этому адресу». Дальше следовал киевский адрес и телефон. Киев? Разве у нее там кто-то есть? Черемисин вдруг обнаружил, что не знал чем его жена жила последние годы, с кем общалась, что с ней происходило…
Сначала он порывался ее вернуть, но, в конце концов, понял, что, по сути, она ушла из его жизни уже давным-давно…
Бесчисленные и бесконечные ночи Черемисин неподвижно лежал на своей кровати и курил, стеклянными глазами уставившись в потолок, пока рассвет не заставлял подниматься на работу.
Все вокруг стало казаться каким-то ненастоящим, призрачным. Будто все происходит понарошку и что это какая-то игра, в которой он как будто ходит на работу, каждый вечер возвращается в свой бутафорский дом, а по пятницам проводит время у своих псевдо знакомых, роли которых исполняют плохие актеры. Не покидало чувство, что тебя обманули, забрав твою настоящую жизнь, а взамен подсунув ее жалкую подделку, которая вот-вот сломается.
Оставшись один, он остро осознал, насколько чуждым для него является все окружающее и как сильно он тоскует по тому времени, когда все было на своих местах. Его угнетала не только и не столько потеря жены. Нет, он уже давно ее потерял – просто заметил это не сразу. С ее уходом он лишился последней связи с прошлым. Пока Таня находилась рядом, пусть даже они и не разговаривали друг  с другом неделями, эта тонкая ниточка, тянущаяся из прошлого, словно, соломинка из песни Пугачевой, держала его на плаву. Теперь же, лишенного последней точки опоры, потерянного и обессиленного, его мотало из стороны в сторону, и обезволенное сознание перестало цепляться за настоящее.    
В слепой бессоннице сигаретный дым, лениво поднимающийся к потолку, являл картинки из прошлого. Турпоход в Красные пещеры и посиделки вечерами у костра, крепкий чай в железной кружке и песни под гитару. Взгляды над пляшущими языками пламени надолго встречаются, словно, заряжаясь друг от друга теплом…
…Одним из развлечений стали проститутки. Все они в основном были с просторов бывшего СССР. Такие же, как канувшее в Лету государство – бывшие. Медсестры, учительницы, бухгалтерши... После занятий сексом Черемисин любил перекинуться с ними парой слов о той, прошлой жизни. В разговоре умышленно не касались переезда и причин – здесь никому и нечем было хвастаться. Говорили о том, что было до этого. Иногда, Черемисин ловил себя на мысли, что проводит время с проститутками именно из-за этих разговоров, во время которых, лежа в темноте, он мог на мгновение представить, что сейчас – то время…
Израильская жизнь, морщась, все же приняла Черемисина, а он – ее. Помогли воспоминания о тех, кто остался там, в той стране. Эти люди пусть тусклыми фотографиями, пусть на короткое время, но все же отражали то счастливое, как ему теперь казалось, время. Их оставалось все меньше. Один уехал жить в Америку, другой умер…
И была еще Людмила…
Люда, Людок… Она всегда ему нравилась. Умная, красивая, энергичная, открытая, дерзкая.
Черемисин по-особому относился к Людмиле. Нет, это была не любовь.  Это было смесь восхищения и уважения, дружеской привязанности, злости и любопытства.
Он сразу обратил на нее внимание, как только увидел. Она, как открытая книга – читалась по лицу, жестам, поступкам. Была все время разной, и при этом    каждый раз настоящей…
К мужчинам у нее было особенное отношение.
«Все мужики – придурки» - как-то  задумчиво изрекла она, во время застолья по случаю, глядя хмельным немигающим взглядом куда-то вдаль. «И ты, ессесссьнно – тоже» - безапелляционное заключение главного эксперта по мужскому полу. Черемисина насмешила эта очаровательная хамская прямота.
Она могла нагрубить, но в то же время, не задумываясь о последствиях, вступиться за несправедливо обиженного. И для нее совершенно не имело значения, кто был обидчиком – начальник на работе или хулиганы на улице… 
Бывало, они ссорились. Людмила, как всегда категорично поделив все на черное и белое, грозилась не простить до самой смерти, но при следующей встрече вела себя, будто ничего не случилось…
Пока мама была жива, Черемисин при первой возможности старался приезжать на недельку-другую.
Он видел знакомый с детства город, по улицам которого, словно кровь по венам, теперь бешено мчалась новая жизнь, очень похожая на израильскую.  Иногда украдкой он вглядывался в лица прохожих. Пустота. Практически нет улыбок. Вообще никаких эмоций, только напряженный ищущий (или убегающий) взгляд. Люди стали другими.
Нет, он не мог вернуться сюда. Все на что он был способен – это обманув себя на короткое время, представить, что вернулся домой, встретиться со старыми знакомыми, обмануть их рассказами о прекрасной жизни за морем, находясь вдалеке от смрадного дыхания помойного кота, самому на мгновение поверить в то, что так оно и есть.
По сути, такие поездки стали для него отдушиной. Своего рода перевалочным пунктом между двумя чуждыми ему мирами, в котором на короткое время он мог поверить, что все у него на самом деле не так уж и плохо…
Конечно же, в такие поездки Черемисин старался навестить и Людмилу. Получалось, правда, не всегда – то свои дела не дадут, то ее дома не окажется. Но когда удавалось, то приятное теплое послевкусие от их встречи оставалось с ним еще долгое время.
Они сидели на веранде, пили вино, курили и разговаривали. В эти минуты ему казалось, что ничего не изменилось, что мир все также стоит на трех китах с именами Маркс, Энгельс и Ленин, а не вращается в бешеном темпе, сбрасывая с себя ненужный балласт, состоящий из потерявшихся в этой жизни людей…
Когда они виделись в последний раз? Лет пять назад? Или больше? Прошла целая жизнь с момента их последней встречи, а по сути ничего не изменилось – он по-прежнему занимает чье-то место, играет чужую роль в этом балагане...
Гонимый воспоминаниями, обманутый мечтами, раз за разом он стремился убежать из так и не ставшей ему родной страны в ту, в которой он прожил свои лучшие годы. Но приехав, спустя какое-то время, с тоской понимал, что той страны уже не существует. Людмила была права – чувствовать себя чужим в когда-то родных краях было намного тяжелее. Долго он не выдерживал, и убегал обратно, понимая в этот момент, что за морем, оказывается, не так уж все и плохо. Вскоре и это заблуждение беспощадно вытеснялось реалиями израильской жизни, и опустошенное нутро вновь заполнялось воспоминаниями.
Круг замыкался, чтобы повториться снова.
Эти поездки были ему необходимы. Радостное предвкушение от возвращения домой, сменяемое брезгливым протрезвлением в сочетании с каким-то озлобленным удовлетворением, словно, доза наркотика, приносили ему на короткое время облегчение…
Затушив сигарету, Черемисин подошел к столу, на котором лежали авиабилеты – очередная инъекция…
IV
Дела и вправду были. На их решение ушла первая неделя пребывания в Симферополе. Она пролетела в суете и в основном бестолковой беготне. Тем не менее, был один плюс – вся эта возня не давала возможности в полной мере сосредоточиться на окружающем, оценить, почувствовать, разочароваться. Посему крушение воздушных замков откладывалось.
Бегая из БТИ в городскую раду, в уличком, налоговую и так далее, решая вопросы со злобными дамами за конторками посредством шоколадок, шампанского и прочих обязательных атрибутов общения с ответственными сотрудниками многочисленных ведомств, Черемисин с удовлетворением отмечал, что находится в своей стихии. Его радовали бесконечные очереди и милое общение в режиме «куда прешь!», «вы здесь не стояли!» и «я только спросить». Бодрая давка в тесных коридорах и чей-то дружеский локоть, упирающийся в бок. Такое вот сафари по-советски, где охотничьим трофеем являлись всякие бумажки, штампики и подписи на них.
Знакомая обстановка, раньше вызывавшая раздражение на грани с нервным срывом, теперь попросту умиляла.
По вечерам, сидя на балконе гостиничного номера с бутылкой местного пива (которое хоть и не дотягивало до советского, но было однозначно лучше израильского) он с удовольствием вдыхал запах вечернего города, слушал далекий шум улиц и лениво скользил взглядом по старому кладбищу внизу, уютно устроившемуся неподалеку от гостиницы под большими и не менее старыми деревьями.
Простое и такое настоящее удовлетворение от добытой днем очередной бумажки вместе с сигаретным дымом повисало в воздухе.
В один из таких томных вечеров Черемисин решил позвонить Людмиле. Отпуска у него оставалось не так много, да и дела близились к своему завершению. В общем ситуация располагала.
Посмотрев на часы (еще не поздно), он набрал телефонный номер. Долго не отвечали.
- Да… - услышал он, когда уже собирался положить трубку. Снова какой-то нерадостный (или сонный?) голос.
- Здравствуйте Людмила Владимировна! – нарочито бодро – Вас беспокоит посол Израиля в Украине по вопросам развития дружеских отношений между нашими странами.
- А, Володя. Привет – голос, как показалось, немного потеплел – Приехал?
- Да уж неделю как! Все не могу победить нашу старую добрую бюрократию, и знаешь, испытываю от этого неожиданное удовольствие. Может я извращенец?
- Похоже на то – Людмила усмехнулась – Не знаю, как это может нравиться.
- О, это незабываемые ощущения! Впрочем, подробности хотелось бы изложить при встрече – перешел к делу Черемисин.
- Ой, не знаю – с сомнением после некоторой паузы – Дел очень много. Огород, мама, тут еще жара эта…
- Да ладно тебе, пенсионерка!  Что ж ты время для старого друга не найдешь? Ты же не хочешь международного конфликта? – продолжал, шутя настаивать он – Давай, назначай стрелку и чтоб без кидалова.
- Да какие стрелки, Володя? Мне из дома выйти – целое событие. Да и не хочу я по жаре шляться.
- А вечером, что? Никак? – уточнил Черемисин.
- Ты что русский язык забыл? С первого раза уже не понимаешь? – знакомый сарказм. Уже неплохо. – Я ж тебе говорю, мама у меня не встает. Мне рядом надо быть. Какие могут быть гулянки?
- Окей, тогда на твоей территории – не сдавался Черемисин – я привез бутылочку еврейского вина. Не шедевр, но с пивом, думаю, потянет. В общем, называй время.
- Да какое еще пиво и вино? – возмутилась Людмила – С моими болячками только пить и осталось...
- Ничего, ничего – приободрил Черемисин – Вино – вещь полезная, если не злоупотреблять, а насчет пива я пошутил – это выражение такое… Ну так что?
- Ох, не знаю – сдалась Людмила – Ну давай к часам пяти вечера, когда жара хоть немного спадет. Но учти, надолго я не могу.
- Не переживай, надоесть не успею.
На том и распрощались. 
V
Спина ныла немилосердно. Солнце, хоть и клонилось к закату, но продолжало невыносимо жечь. Пот попадал в глаза и помогал солнцу делать свое дело.
Черт бы побрал этот огород. Каждый год Людмила, теряя последние силы под палящим солнцем, зарекалась бросить все, и каждый год начинала все заново.
Шорты и футболка насквозь промокли и прилипли к телу. Тонкие струйки пота стекали по лицу, рукам, ногам, оставляя за собой грязные полосы.
Нет, это невозможно. Людмила бросила тяпку и, с трудом распрямившись, тяжело поплелась к колонке. Сбросила шорты и футболку, оставшись в одном купальнике (черт с этими соседями, пусть пялятся). Вывернула на себя ведро с водой. Прохладная волна сначала оглушила, но тут же прояснила голову. Вот так-то лучше! В глазах прояснилось. Оглядела поле деятельности – ох, сколько еще работы! Ну, ничего. От водных процедур сил прибавилось, и глубоко вздохнув, она решительным шагом направилась к месту трудового подвига. 
VI
Дом Людмилы встречал давно не крашеным забором и заливистым лаем собаки.
Черемисин помялся в нерешительности возле калитки, пакет перекочевал из одной руки в другую.
Собака надрывается, а от хозяев никакой реакции. Неужели не слышат?
Взгляд пробежался по облезлым окнам, скрывающими происходящее внутри дома коричневыми занавесками.
Цветы на подоконниках недоверчиво косились из своих горшков на незваного гостя.
Собака продолжала изо всех сил отрабатывать свой хлеб, а для острастки еще и греметь цепью.
Потоптавшись еще немного, Черемисин снова постучал в калитку. Железная поверхность отозвалась гулким звоном, но соперничать с собакой в громкости не стала.
Да уж, как мертвому припарка…
Из кармана достал сотовый телефон, полистал книжку. Блин, вот идиот, не догадался вписать людмилин домашний. Ну что теперь, возвращаться?
Щелкнул замок, и, собравшийся было уходить, Черемисин обернулся.
Из приоткрывшейся двери высунулась голова в линялой косынке с до боли знакомой эмблемой «Спутника».
Людмила.
Недоверчивый женский взгляд просканировал Черемисина с ног до головы.
- Володя? – взгляд еще раз повторил свой маршрут.
- А то! – Черемисин расплылся в улыбке – Ну, блин, к президенту легче попасть, чем к тебе.
- Да я что-то закрутилась и позабыла, что ты придешь – словно оправдываясь.
Черемисин двинулся было навстречу, но Людмила продолжала держать калитку полуприкрытой.
- Пустишь? – сделал еще шаг.
- Ой, слушай, сейчас я не могу – дверь еще больше прикрылась, а голова почти исчезла.
- Почему? – растерялся Черемисин.
- Я…это… - блин, вот неудобняк! Заработалась и совсем забыла, что Вовка придет. Надо же было так некстати устроить это аграрное ню. Что теперь делать? Врать? А что соврать? А, фиг с ним – Не  одета я.
- Не одета? – еще больше растерялся Черемисин. Он пытался представить ситуацию, в которой можно оказаться нагишом во дворе средь бела дня, и ничего приличного, естественно, придумать не смог. – Ты не одна?
-  В смысле? – настала очередь удивиться Людмиле такому странному вопросу. Она переступила с ноги на ногу от чего грязные шлепки на не менее грязных (по колено) ногах издали чавкающий звук. Трусы древнего купальника телесного цвета, высыхая на солнце, довольно пузырились на ветру. Тесемка лифчика того же цвета, вот-вот могла развязаться, и добавить пикантности ситуации. Что значит, не одна? А с кем? Она даже невольно оглянулась назад. – С чего ты взял?
- Ну я не знаю – Черемисин нервно почесал макушку. Глупость какая! Приперся с вином, конфетами, а тут и без меня хватает…посетителей. Но ведь договаривались. Что она забыла..? Ну Людмилка, ну дает! Лет-то уже немало, а все туда же!  А, может, вышла замуж? – Так что, тебя можно поздравить?
Разговор упорно не хотел переходить в логическое русло.
- Поздравить? – стоя в неудобной позе, впрочем, позволяющей полностью скрываться за калиткой, с ноющей от работы спиной, грязная и потная в замызганном купальнике, Людмила пыталась понять с чем ее можно поздравить. – Сегодня праздник какой-то?
- Ну…у тебя кто-то появился? Вышла замуж? – почему-то было чувство, что вопрос совершенно не в тему.
- Кто тебе такое сказал? – бестолковый разговор начинал раздражать. Блин, надо Босику кашу варить, а я еще только половину делянки обработала и на ужин надо что-то думать, а я время трачу на всякую фигню. – Слушай, Володя, нет у меня никого, давай в другой раз увидимся. У меня куча дел.
Точно не одна! Глянь, как глаза прячет.
- Никого?  - Черемисин хитро прищурился.
- Ты чего пристал? - Уже пришлось сдерживаться. – Тебе нечем заняться больше? Говорю тебе, дел полно.
- Не одна, так и скажи – довольно улыбнулся во весь рот, мол, понимаю я все.
- Да одна, я, одна! – не выдержала Людмила – Достал ты со своими допросами.
- Да ладно, чего кипятишься? – слегка обиделся Черемисин – Чего тогда не пускаешь? Я приехал хрен знает, откуда, спешил увидеться, а ты…
Раздосадованный Черемисин забыл последние правила приличия и толкнул калитку. Стоя в неудобной позе и не ожидая этого, Людмила отпрянула и дверь открылась…
Возникла пауза, во время которой Людмила одной рукой судорожно искала ручку калитки, при этом, другой рукой придерживая вялые бретельки сползающего лифчика, а Черемисин стоял с выпученными глазами и как рыба, вытащенная из воды, беззвучно открывал и закрывал рот.
Одна, как же! Внезапно пришло озарение. Проститутка! Ну, конечно же! Живет неважно, мама болеет, денег ни на что не хватает, а жить как-то надо. Вот и скрывает, что не одна… Ну Людок, ну не ожидал. Уж от кого-кого. А хотя… Что эти мои…хм…знакомые проститутками родились? Нормальные бабы, просто жизнь заставила…
Ручка двери, наконец, нашлась, и Людмила попыталась закрыть калитку. Вот осел! Опозорил меня на всю округу. Пока они вот так стояли, мимо прошла соседка и, увидев эту картину, срочно прибавила шагу. Ну все, капец, теперь разнесет по всему району, что я голышом мужиков незнакомых встречаю.
Но это был не конец.
- И давно ты этим занимаешься? – калитка, преодолевая сопротивление Черемисина, потихоньку возвращалась на место, выпихивая его обратно на улицу.
- Чем? – Людмила замерла.
- Ну этим – замялся Черемисин – Древнейшей…
- Что!? – от гнева перехватило дыханье, и не отдавая отчет своим действиям Людмила снова распахнула калитку. – Ты что это имеешь в виду? Ты чего охерел? Я тебе щас по морде за такие слова…
Черемисин испуганный и растерявшийся отпрянул назад, а Людмила, спохватившись, что снова стоит голая на виду у всей улицы, захлопнула калитку.
Е-мое! Вот, фигня получилась! Зачем я спросил об этом? Ну, занимается и занимается? Ее дело. Что я ей, прокурор или муж? Вот идиот! Столько ждал этой встречи, столько хотел сказать, столько спросить, и вот спросил…
- Люда! Люд! Подожди! – Черемисин снова толкнул калитку, но она не открылась. Людмила была за ней, он слышал ее грозное сопение. – Ну не обижайся ты. Не мое это дело. Кто я такой чтоб лезть? Я просто увидеться хотел, поговорить.
- Увиделся? Теперь уходи – гнев перехватывал дыхание. – Как ты посмел такое обо мне подумать? Я – и проститутка?
- Ну ладно, не проститутка – примирительно начал Черемисин – Да я понимаю все. Трудно, денег не хватает и все такое… Мы сто лет не виделись. Я так давно хотел приехать, повидаться. Понимаю, нужно как-то жить… Слушай, давай я заплачу за…сеанс…сколько там?
За калиткой на миг воцарилась тишина, потом дверь распахнулась и разгневанная женская рука, схватив Черемисина за грудки, втащила его внутрь.
- Сеанс, говоришь? – если бы глаза умели убивать… -  Ща будет тебе сеанс! Ну, с чего начнем? Предлагаю на выбор: трахание с помидорами на огороде или жаркое порно на пятидесятиградусной кухне со сковородками. А для особых любителей «клубнички» можно устроить копрофилию с бабушкиным говном, пойдем в спальню я покажу.
Опешивший от такого напора Черемисин остановился как вкопанный посреди двора. Его словно размазали по стенке, облили ушатом ледяной воды, сунули головой в сугроб. Он был одновременно смущен и восхищен. Людмила в лучших своих традициях! Как глаза горят! Она была намного ниже его, но сейчас, расправив плечи и метая молнии, казалась выше. Как тогда…
- Люд, прости! – было страшно неудобно и стыдно – Дурак, я. Спорол…
- Да как ты смел!? – Гнев перехватывал дыханье и мешал говорить. Как же так!? Как он мог подумать такое? Я всю жизнь верой и правдой, все по правильному делать пыталась, с честью, а он…
Взгляд скользнул по окну, в котором Людмила увидела свое отражение…
Внезапный приступ истерического смеха буквально согнул пополам сначала разгневанную Людмилу, а потом и растерянного Черемисина.
Долго они стояли вот так посреди двора, она – в эротичном купальнике советского производства и в не менее эротичных шлепках с косынкой, а он – с нагревшимся вином и растаявшими конфетами в пакете, и, не обращая внимания на беснующуюся охрипшую собаку, исполняющую танец с цепью,  ржали до тех пор, пока от смеха не сдавило горло, и не вытекли все слезы.
Проблемы подхватило веселой безудержной волной и унесло куда-то. Все стало неважным. Было прикольно здесь и сейчас…
- Черемисин – ты придурок – сквозь смех смогла выдавить Людмила.
- Я знаю, ты говорила – задыхаясь от смеха отвечал Черемисин.
… Нагревшееся на жаре вино пить было невозможно, поэтому решили поставить его в холодильник до следующего раза. Расположились во дворе. Принесенные Черемисиным фрукты и подтаявшие шоколадные конфеты запивали минералкой, курили, болтали.
Золотистое солнце, путаясь в ореховых листьях, потихоньку перебиралось с неба на крышу дома напротив. Уютно расположившись на черепичной крыше и, видимо, устав от тяжкой дневной работы, оно успокоилось и теперь щекотало нос уже не жгучими, а ласковыми лучами. Жара  спала, и на смену ей пришел вечерний бриз с далекого моря. Иногда казалось, что сюда долетал даже морской запах. На улице защебетали дети, откуда-то потянуло шашлычком.
Большой черный кот с достоинством переползал балку беседки у них над головой, время от времени останавливаясь, чтобы равнодушным, скептическим взглядом оценить потуги вновь залаявшей собаки порвать цепь.
Разговор мало-помалу прекратился за ненадобностью. Сидели молча и любовались закатом.
Они поймали одну волну и теперь, лениво куря, плыли на ней сквозь спокойный летний вечер куда-то вдаль. Каждый из них наслаждался моментом, понимая, что завтра все будет как всегда. Но сейчас было с ними и принадлежало им. И это мгновенье было прекрасным. Было только оно и больше ничего. Каждый из них почувствовал, что счастлив. Здесь и сейчас, без причины, просто так. И от этого становилось еще приятнее. Наступит завтра и принесет новые проблемы, тяготы, обиды. Но это ничего, ерунда, ведь человек он как таракан – ко всему привыкает.


07.12.2012