Без права на выезд

               
         Не так давно, морозной трескучей зимой 1989 года, когда температурный столбик градусника опускался ниже отметки  40 градусов, мне по служебной надобности пришлось зайти в один из бараков военной постройки в посёлке золотодобытчиков городского типа и, на угад постучал, в одну из оббитых техническим войлоком дверей, окна квартиры которой выходили во двор соседнего здания. Дверь квартиры открыл суховатый старичок с трясущимися руками, в застиранной рубашке и меховой душегрейке. Я представился, и стал расспрашивать о происшествии, которое произошло, половину часа тому назад, чтобы записать в протокол  его показания о ЧП, в котором необходимы его паспортные данные.
    Покуда, он пошёл в другую комнату чтобы найти свой паспорт, я стал смотреть на фотографии увешанные на стене маленькой прихожей, которая служила ему и кухней. Меня привлекли множество фотографий молодого офицера в немецкой форме, где рядом были и другие в гражданской одежде постарше возрастом,  одна из них была в арестанской форме в телогрейке с большущим белым номером  58-1, сходство людей на этих фотографиях было явное, - это был хозяин квартиры.
      Когда он подал мне паспорт, я прочитал; - Литейкин, Александр Дмитриевич с 1918 года рождения, уроженец  Тверской обл, русский, листаю дальше, не женат, прописка по адресу.., штамп – спецпоселения  без права выезда, статья 58-1а Особенной части Уголовного кодекса РСФСР.
       Да, мелькнуло у меня в голове; - Это коллаборационист, русской освободительной армии Власова, проявившей себя, тупой ненавистью и особыми зверствами, против своего же народа.
       Я, кивнул ему на висевшие фотографии и сказал:
 - Что же Вы так гордитесь фотографиями в годы вашего прислуживания фашистам, выставив их на показ без всякого стеснения.
      Он без всякого волнения сказал:
-  Лучшие мои молодые годы, я отдал преданному служению Союзу ССР и не нарушил присягу.
-  Но как это, понять;  - Указал я на фотографии.
      Он снова шмыгну в другую комнату и через минуту положил на стол передо мной, кипу бумаг, на зелёных и жёлтых листах, среди которых были запросы в архивы НКВД и КГБ местными начальниками отдела КГБ по местному району.
    Прочитав несколько листов, я отложил всё в сторону и спросил его:
 - Как же всё это произошло?
     Он сел напротив меня на табурет и начал рассказ:
   В 1939 году, я с отличием закончил училище НКВД и был направлен на работу в Москву и работал в оперативном отделе по раскрытию шпионских агентов.  Перед  войной, много в нашу страну было засылок, работали не покладая рук, слежка, фиксация встреч и контактов, сбор вещественных доказательств, протоколирование, допросы.  Начальство ко мне относилось хорошо, я быстро продвигался по службе, а вместе с этим я набирался опыта, знаний, тех которых нам не преподавали в учебных заведениях. А когда грянула война, мы сразу же выехали на фронт, в  задачу моего отдела входило контролирование, чтобы ничего секретного и ценного для врага не осталось после отступления наших войск, и контроль за проведением  взрывных работ на
стратегических объектах попадающих под оккупацию. Немецкая разведка, тоже была в гуще наступающих своих войск, и вот когда мы одни из последних покидали на автомобиле Зис-5  белорусский город Волковыск, мы столкнулись с немецкой штабной машиной в которой находились, четыре офицера немецкой разведки Абвер.  Захват был молниеносный, немцы даже не поверили вначале, что для них война уже закончена, хотя после захвата их, мы воотчию убедились, что они нас ну никак не ожидали здесь встретить, кругом уже стояли немецкие войска.  Для нас встала задача, незаметно выйти из немецких расположений и без потерь, доставить командованию  пленных немецких офицеров и захваченные документы и карты с указанием наступления, находившиеся при них.
      Я, поменялся обмундированием со старшим немецким офицером, сняли и с немецкого водителя  обмундирование, которое надел оперуполномоченный моего отдела старший лейтенант Максимов Андрей Геннадьевич, владевший в совершенстве, как и я, немецким языком.  Немецких офицеров  связали, затолкали им кляпы в рот, накрыли брезентом и двинулись в направлении отступающих наших войск, выехали на главную дорогу ведущую по направлению города Барановичи, и я приказал ехать не быстро, нас стали обгонять немецкие бронемашины и другая немецкая техника, вдоль дороги также  двигалась наступательная немецкая армия.
    Не доезжая Барановичей, когда до автотрассы на Минск, оставалось совсем немного, на шоссе впереди мы заметили немецкий пост, состоящих из полувзвода солдат, двух бронемашин и несколько мотоциклистов, я приказал приготовить гранаты, соблюдать спокойствие и стрелять только по моей команде. Подъехав к посту мы остановились и подбежавший офицер, протянул руку для проверки документов, я нехотя достал имеющиеся в кармане документы и подал их офицеру, он посмотрел документы и даже сличил фотографии и вежливо протянул их мне,  потом озабоченно спросил, что завернуто в брезенте, я ответил это необходимое оборудование, офицер кивнул, тогда я спросил:
 - А что, дальше постов нет?
     Офицер утвердительно ответил:
- Дальше постов нет, господин капитан,  мы только собираемся проверить обстановку и выслать вперёд мотоциклистов.
 Я ему сказал:
- Нет необходимости вам ехать, я сам проверю.
-Но, это опасно господин капитан!  - Предупредил офицер.
- Не волнуйтесь, мне лично нужно убедиться, свободна ли дорога.
- Хорошо, господин капитан.  – Ответил офицер и отошёл.
Мы снова тронулись в путь, внутри была радость, что мы так легко проскочили через немецкий контрольный пост.
       Мои ребята расслабились и вылезли из под брезента, на дороге было пусто.  До главной автомагистрали оставалось километров двадцать,  мы увидели впереди небольшую  колонну навьюченных домашним скарбом людей, увидев приближающий автомобиль, люди разбежались в разные стороны леса, через которую проходила дорога.  Мы только поравнялись, с местом где разбежались люди, как вдруг оглушительный взрыв опрокинул наш автомобиль в кювет, рассекая осколками обшивку и стёкла автомобиля, я почувствовал острую боль в плече,  когда засвистели винтовочные пули,  потерял сознание.
      Дальше мне рассказывали уже в штабе округа, беженцы из села Ружоны, прихватили с собой при отходе у погибших наших Красноармейцев винтовки с патронами и гранату.  Которую и швырнули в немецкую машину с немецкими офицерами, больше всего досталось мне, у меня были наружные осколочные ранения и пулевое, где пуля застряла в мышцах предплечья. Но мне
её почему-то не пытались достать, а только осторожно сделали укол от заражения, я лежал даже не забинтованный как следует. 
  Потом надо мной склонился мой начальник  разведки Белорусского Военного Округа комиссар ГБ первого ранга, Суроватов Алексей Григорьевич и сказал:
 - Доктора тебя обследовали, ранение серьезное, но сутки ты можешь и должен вытерпеть. Видишь ли, такой случай выпадает один из тысячи, мы допросили взятых тобою в плен разведчиков Абвера, добытые документы имеют огромную ценность для нашей разведки и у нас есть досье на немецкого капитана Рудольфа Гроскурта, и что характерно, вы очень похожи друг на друга.
   У тебя задача изучить досконально  вот это досье, времени даю шесть часов, всё остальное передадим со связником, ночью тебя вывезут на место вашего подрыва, там будут тела следовавших с тобой немецких разведчиков, пуля в тебе наша, тебя отправят в госпиталь, после госпиталя,   выполнять все наши указания, через связного.
   Всё и получилось, так как сказал мой начальник комиссар ГБ первого ранга Суроватов, утром нас обнаружили те мотоциклисты разведчики с поста, вызвали санитарный автомобиль и увезли меня назад в Волковыск, где в одной из школ располагался военный немецкий госпиталь.  Проводил операцию по извлечению пули молодой обер капитан, который внимательно рассмотрел пулю и положил её в металлический лоточек, туда же он бросил извлечённые осколки от гранаты, потом меня перевязали и положили в отдельную палату, где уже лежал, раненый в руку молодой обер лейтенант.
  В госпитале, меня навещали два раза, капитан из Отдела Абвер – 2 и штабной офицер из штаба моторизованной дивизии, шутили смеялись, они желали быстрейшего выздоровления.
  Так я, Литейкин Александр Дмитриевич, единственный сын родителей, мать работала учителем в одной из школ г. Твери, а отец работал бригадиром машинистов в паровозном  депо станции Твери, стал Рудольфом Гроскуртом.
  А потом была, рискованная игра, мне приходилось расшифровывать, шифровки радиоперехвата, которые я же и кодировал, руководил поимкой запеленгованных радиостанций, которые были инструктированы мною, как и на чём скрываться с места пеленга. Прорабатывать долгосрочные улики, под штабных офицеров и малоопытных сотрудников Отдела Абвер – 2, которых потом обвиняли в шпионаже, и с ними уже занималась тайная государственная полиция - Гестапо.
   До февраля 1944 года, когда был уволен шеф Абвера адмирал  Фридрих Канарис, мне удавалось переигрывать контрразведку полковника Эрвина фон Лахаузена – Виврмонт, но когда Абвер, подчинили Главному управлению имперской безопасности, под руководством Генриха Гимлера, тотальные проверки и слежка вынуждала выполнение поставленных задач из центра НКВД, с опозданием. Меня торопили, в результате чего был взят связник, ему пришлось перенести все ужасы гестаповских пыток, но он меня не выдал.
  И только к концу  44-ого году удалось организовать связь с новым связником, дела пошли активней, наши войска были на подступах к Берлину, много ещё полезной и ценной информации мне пришлось добывать для заключительной Берлинской операции.
  После разгрома и капитуляции фашиствующего Третьего рейха нам,  со связником приказано прибыть в  Отдел контрразведки «СМЕРШ» Наркомата внутренних дел Союза ССР, откуда нас вежливо не объясняя причины, отправили в Москву.
  В Москве, нас сразу арестовали и не обращая внимание на наши пояснения, и просьбы найти наши первоначальные документы и ордена, так – как бывший мой начальник Суроватов А.Г к этому времени был обвинён в измене Родины и был расстрелян.
 Меня тоже обвинили и осудили по Статье 58-1а к расстрелу с отсрочкой приговора.
  Александр Дмитриевич замолчал  взгляд его затуманился, кисть правой руки, свисавшая со стола, на которую  он облокотился задрожала, лицо его выражало ту страдальческую реальность и безисходность, прошедшего страшные испытания,  его судьбы.
  Я всмотрелся в его глаза, в них искорками отражалась былая смелость и отвага, а его лицо не показывало осуждения всей той страшной и мощной машины ГУЛАГа, стремившейся в первую очередь,  вместо грабителей, убийц, фарцовщиков и мошенников, - переломить костяк, честным, преданным своей Родине людям и знавших  истинное лицо тех, кто держал карающий меч пролетариата.
  Таких людей было  тысячи и тысячи, они были осуждены по доносам своих же соседей или близких знакомых, которым приглянулась соседская комната в коммуналке, или плодородный земельный надел, старательного хозяйственного крестьянина, и даже по злобе.

       Весной, на дежурстве перед  Днём Победы прочитывая свежие газеты и в одной из местной газете, я увидел  подписанный председателем Совета ветеранов, маленькую заметку - некролог: «Ушёл из жизни ветеран ВОВ, сражавшийся в логове фашистской Германии  - Литейкин Александр Дмитриевич, вечная ему память!»