Исповедь

В неприкрытую дверь палаты заглянула головка женщины во вновь возрожденной через сотню лет форме сестер милосердия.

- Православные есть? Мы от женского монастыря, - пояснила через несколько минут прямо с порога   вошедшая дама как бы в никуда, потому как на  неожиданный визит  пациенты не среагировали привычным для неё удивлением, - не хотите ли исповедаться и причаститься?

Собственно пациентов было всего два, еще две кровати пустовали, но и на редкую возможность пообщаться с Богом через его дочь ни один из больных не отозвался. Сестра милосердия подождала еще какой-никакой реакции и вышла, неплотно притворив входную дверь.

- Тоже ещё духовница. А утку подать некому.

Неожиданно, словно только того и требовалось, в проёме вновь возникло черное платье с белым передником:

- Вы передумали?

Пожилой мужчина взирал из своего угла на визитершу. Первым  желанием было промолчать, но тем не менее внутри кто-то как бы подзадорил и он повторил предыдущую фразу:

- Сестры милосердия глядели за больными, утку там подать, воды, умыться. А теперь вот исповеди принимают, куда вас вознесло.

Сестра поджала губки, вздернула вопросительно бровь и тихим голоском, подойдя поближе к задевшему её самолюбие больному,  пояснила:

- На то здесь санитарки есть. Им кстати государство платит. Мы же добровольно, облегчить вам душевные скорби и обиды, поговорить, отпустить грехи.

- Вот оно как, - ухмыльнулся собеседник, - теперь вы по грехам специалистки.

- Зачем вы  хотите меня обидеть? – под белым покрывалом сестра пожала плечиком, как догадался  иронично настроенный к божественному провидению товарищ.

Только мужчина сменил гнев на милость: что с ней взять, мол, баба есть баба, как женщина выдала знакомую на сегодня, почти избитую фразу:

- Это в Вас говорит дьявол?

- Вы думаете? – мужчина повернулся на кровати так, чтобы лучше видеть собеседницу: почему бы не скоротать время до ужина, - и что же он говорит по Вашему?

- Что Вы далеки от Бога, - почти шепотом заявили ему,  так словно и у стен есть уши.

- Что Вы знаете о Боге? – спокойно поинтересовался больной.

- Что Бог открывает свое сердце всякому, кто обратится к нему за помощью, только нужна вера и преданность. И Бог пошлет исцеление, только требуется покаяться в грехах ему причиненных .

Текст показался мужчине то ли заученным, то ли нашептываемым даме кем-то из-за плечика под платом.

- Значит, Бог послал Вас сюда, и Вы в этом ни минуты не сомневаетесь?

- Как можно сомневаться в Боге? – голосок стал более настойчивым, - Можете проверить сами. Покайтесь и болезнь Вас отпустит.

- Утки значит не по Вашей части? – еще раз вернулся к первоначальной мысли мужичина.

- Какие утки?

- Белые,  пластмассовые.

Сестра милосердия  сделала грустные глаза: что взять с больного человека, и красивым, хорошо поставленным голосом вновь  пояснила:

- Мы сестры во Христе.  У нас миссия другая. Мне ещё ни разу не предлагали подавать таким вот утки. Для этого здесь есть персонал соответствующий.

- Но персонал не дозовешься, а уток на всех не хватает, что такого, если милосердие будет оказано плоти, а не духу?

- Если уток не хватает это забота сестры-хозяйки. Почему их не хватает, не думаю, что пластмассовое судно может дорого стоить, - попробовала сестра милосердия вновь завязать беседу со спасаемой душой.

- Х-мм, не хватает, говорят потому, что больные их раскрали. Хотя зачем тебе дома больничное судно? – как бы сам про себя удивился подбиваемый на исповедь.

- Да, - согласились с ним, - нести что-то из больницы в дом плохая примета – непременно вернёшься вновь. Зачем гневить Господа?

Сестра перекрестилась, прошептав что-то наподобие: «грехи человеческие». Потом она обвела взглядом палату и кивнула на соседнюю кровать:

- Может быть мне поговорить с вашим товарищем, почему он молчит?

- Не удастся, - больной перевел взгляд на приятеля по палате, - он находится в коме. Выпил что-то….

- Хотел покончить с собой, - догадалась сестра, - это очень большой грех. А все от незнания нашего. Бредем во тьме, аки слепцы, вот и уготована нам гиена огненная.

Больной,  обращавшиеся с просьбой помочь ему с туалетом, в свою очередь слегка пожал плечом:

- Да при чем тут суицид? Поспорил, говорят, в компании, и выпил за деньги на спор какую-то дрянь, кислота вроде. Вот тебе бабушка и Юрьев день. Зрачки даже на свет не реагируют. А кому он тут надо – смотри за ним, убирай, санитарки злятся, в палату не заходят. Он и ходит под себя. Тошнит меня уже от этого безразличия.

Сестра милосердия горько вздохнула, поправила край покрывала, подошла поближе к окошку, и, открыв на подоконнике книгу, что держала до этого в руках, перебирая четки, стала читать странные для восприятия церковно-славянские фразы:

- Странно маловерным и неразумным бысть, како слепорожденная видети и ведети может не точию настоящая, но и будущая, не ведяху бо силы Божия, в немощи человечестей совершаемыя…

В палате стало тихо, мужчине, прикрывшему глаза, на минуту вспомнилось детство, как он мальчишкой любил слушать у деда в деревне радио, передававшее на разные голоса радиоспектакли, тоже иногда не все слова были понятны, однако казалось, что мир хотя и велик, но  доступен – только протяни руку: где-то выл ветер, скрипела палуба,  ревели двигатели самолетов, двигались люди, а ты только готовишься, только еще обучаешься: как надо поступить,  как выбрать дело по душе, как  стать кем-то в том манящем будущем, что наступит, когда станешь   взрослым.

- О блаженная мати, услыши ныне воспеваемое тебе хвалебное пение и испроси нам у Господа Иисуса Христа грехов оставление, христианския мирныя кончины и добраго ответа на страшном судищи Его, да и мы с тобою сподобимся в селениих райских славити Святую Троицу, вопиюще: Аллилуиа.

Сестра милосердия заложила четки в книгу и вновь обернулась к больному:

- Вы так ничего и не вспомнили из грехов своих?

Мужчина все еще прислушивался к внутреннему эху этого Аллилуйя.  Был ли он маленьким хоть когда-нибудь? И кем тогда была эта женщина. Исходя из возраста, они должны были слушать одни и те же радиоспектакли. Хотя возможно она жила в большом городе и ходила в настоящий театр. Где актеры были живыми, где были полновесные декорации, пахнущие типографской краской программки с именами действующих лиц, и даже пирожное с соком в перерыве.  Но отчего-то его голоса в эфире казались более воздействующими на психику, словно ты подслушивал чужую жизнь, а не смотрел на чью-то игру.

- Отчего же - вспомнил, - мужчина решил не отпускать от себя черно-белое виденье, ведь, по сути, сейчас шел спектакль, причем специально для него, а это бывает не часто.

- Вам хорошо известны православные заповеди? – спросила наставнически сестра.

- Не воруй, не пожелай ни жены ближнего, ни вола его, ни раба его,  не лжесвидетельствуй, не убивай, - покорно вспомнил больной.

- Собственно это близко по смыслу, но, тем не менее, Вы, видимо, далеки от Божественных текстов, перепутали Библию и Евангелие, - констатировала сестра, вновь придав глазам печальный оттенок, - однако это со временем Вам откроется, - успокоила она, - Бог никого не оставляет в одиночестве.

Мужчина, неожиданно для себя, разозлился: вот кукла, может она и не любила в детстве то, что  навилось ему, может она вообще специалист по отпусканию только тех грехов, что понятны самой, а ты уже разнюнился, хочешь кому-то поплакаться в юбку.
Сестра же милосердия тем временем пошептала какие-то священные слова, положив мужчине тонкие холодные пальцы на лоб, и приготовилась приступить к таинству грехоочищения.

- Я предал одно человека, - серьезным тоном начал мужчина.

- Он остался жив? – после некоторой паузы решилась спросить исповедующая.

- Жив? – странно самому предателю такой простой вопрос в голову раньше не приходил, не смотря на то, что ситуацию он прокручивал в свое время практически еженощно, что-то сродни виденному как-то фильму «Чикаго»,  когда полууничтоженное в теракте  тело, подключают к мировому компьютеру и раз за разом заставляют в сознании умершего уже индивидуума воскрешать события, свидетелями которых последний был, дабы установить истину по делу.

Трупу дела до будущего нет, но исследователям нет дела до трупа. Только до сознания. Как же – душа то у нас бессмертна, пусть поработает во имя спасения человечества.

- Дело не в нем, дело в том, что я думаю о своем поступке, - оценил ситуацию больной.

- Нет, - не согласилась женская логика, - если он в результате умер – это убийство, и нарушение заповеди.

- А если жив? Не лжесвидетельствуй что ли? – усмехнулся своей саркастической ухмылкой  мужчина.

- Хорошо, - примирительно кивнула сестра, - допустим он жив. Но вы его предали и что?

- Хотел бы я сам знать – что?

Он вновь вернулся в сознание содеянного. Многое стерлось заинтересованными в неразглашении спецами, а из калейдоскопа оставшегося картина уже давно не выстраивалась. Тот парень был немцем. Это первое, что всплывало сразу. Видимо  - это и есть ключевой момент. Поворот ключа. И он оказывается выше.

Странный, заложенный в генном коде,  момент зависти всех полукровок к чистокровным собратьям. Он ничем не лучше:  неудачник, списывавший свои неудачи на прохвостов, захвативших лучшие места в иерархии,  маниакально-мнительный тип, боявшийся даже своей жены, собственно, хорошего в нем было мало. Но он был раса. И признан среди своих  как чистокровный до какого-то там колена. Глупость – все эти сборники кровей. Им бы повод – не признать своим человека. И отделил овец от козлищ. А если ты не то, и не то. Откуда они и берутся – полукровки.

Да еще произошла стычка двух абсолютно не примиримых кодов – русского и немецкого. Конечно, его можно было и не подставлять. Но как быть со всем этим расовым кодексом пересортицы. Значит, раз он немец, то он выше недонемца. А то, что этот неудачник стал продавать секреты русским – это что расовое превосходство дает о себе знать? Полукровку они отвергнут из принципа – так нате ж вам. Утритесь. Куклусклан наоборот. И во имя справедливости потребовалось негодяя сдать. Да, я все равно не буду вам чета, но может и не хочу. Ни русским, ни немцам.

- И я его вычислил! – стукнул кулаком по розовато-серой стене больной.
- Кого? Того самого? – перед ним возникло печальное лицо сестры милосердия.

- Угу, - мотнул головой точно бык мужчина, - того, самого.

Когда-то один из знакомых, тоже чистокровный немчура, говорил, что немцы предпочтут иметь дело с чистокровным русским, чем с полукровкой. По молодости он не верил.  «Майн кампф» (как Библия) и прочая свистопляска. Не может быть таких немцев! А может быть он и тогда перепутал тексты?

- Это потому что они здесь "таких"  не знают, - настаивал собеседник, сделав нажим на слове "таких".

Чем это русские лучше нас? Чистота расы наиболее рьяно охранялась бы теми, кого наконец-то признали бы за своих.

- Но ведь с тем усердием, с каким вы уничтожаете одну половину своей крови, вы сможете уничтожить и другую, - не соглашался голос, теперь уж из воспоминаний.

- Если и есть какое-то число других немцев – погоды они не делают!

И предатель предал предателя. Можно ли предать предателя чужой родины? Собственно до сих пор он считал свой поступок  правильным. Ему не место среди расы. Но  там его все равно не поняли, тот, пусть и преступник, оказался для них своим. А этот  - всё равно чужим. У расы отсутствует логика, когда говорит кровь.

- Вам нечего добавить? – спросил печальный женский голосок.

Больной кивнул: нечего.

- То что вы сделали не подпадает ни под один из грехов, если не повлекло смерти человека. Но я все равно помолюсь за Вас в Храме, - улыбнулась женщина: ох уж эти мужчины. И перекрестилась.


Р/S
необходимые пояснения
сестры милосердия реально существующая программ в Республике Беларусь
вторая программа по маленькой человеческой трагедии  - работа группы Рамштайн
и литерный нельзя остановить...