Яко печать.. Малый комочек вселенной-9

                ГЛАВА  30.  ПЕРВЫЕ  ПОЛЕВЫЕ  РАДОСТИ

Первые собственно геологические маршруты мы прошли в предгорьях Кавказа в районе станицы Абадзехской на притоках  реки Белой, маленьких речушках Мешок, Мужичка, Семияблоневая и других. Это была наша академическая, то есть учебная, практика, в которой сопровождал нас Игнатий Андрианович Шамрай. Сначала мы походили гурьбой вокруг него, а потом, разбив нас на небольшие группы по два-три человека, он отправил нас в самостоятельные многодневные маршруты с заданием провести геологическую съемку небольших участков, составить карту и отчет об их геологическом строении.

Было лето 1950 года. Как и в недвиговской. практике, жили мы в школе, еду готовили на школьном дворе, в маршруты ходили с огромным удовольствием, а Володю Иванова носили с собой на спине по очереди. Здесь со всей очевидностью выявилась полная его непригодность к геологической работе и жизни.

Это было очень огорчительно для всех, но горесть тонула в восторге от окружающей природы и геологии Кавказа. Решительно всё было интересно. Громоздящиеся и  повышающиеся к югу предгорья, заросшие стихийным дубово-буковым лесом. За ними – нежные очертания снеговых вершин, молчаливо манящие и призывающие неземной  чистотой и непривычной загадочностью. Дремучие балки с журчащими ручьями и речушками, заваленные буреломом и заросшие свирепыми толстыми травами. Мрачность и сырость стеснённых лесных пространств, перемежаемых жизнерадостными, открытыми всему свету полянами с праздничным альпийским разнотравьем. Безликие и безымянные отвалы обнажений песков, песчаников, глин и известняков с какими-то загадочными отпечатками постепенно превращались в стройно организованные и закономерно деформированные наслоения разнообразных и вполне индивидуализированных толщ. Они объединялись в системы, отделы, ярусы и подъярусы  с изумительно красивыми названиями: валанжинский, барремский, альбский, туронский, коньякский, сантонский и т. д. А отпечатки оказывались следами, а порой и целыми раковинами допотопных животных: белемнитов, рудистов, иноцерамов, тригоний, ежей.

 Но самыми завораживающими и потрясающими воображение были окаменелые останки аммонитов – головоногих моллюсков. Их спиральные раковины совершеннейших форм и очертаний встречались в таком количестве, что местами заваливали русла речек и в виде крупноглыбовых свалов покрывали  склоны балок. Размеры их варьировали от совершенно миниатюрных и изящных до огромных, более человеческого роста в поперечнике. Никогда и нигде более таких массовых скоплений аммонитов Юрий не видел. Они возбуждали фантазии и увлекали в тот неправдоподобный юрско-меловой период с его гигантскими рептилиями, зубастыми птицами, костистыми рыбами и такими вот неимоверными раковинами моллюсков. Всё это неправдоподобно и ужасно интересно.

Не менее захватывающим был и поход по р. Белой к Даховским гранитам. Здесь перед ними представал совершенно иной мир, мир недоступных земных глубин, где совершались таинства кристаллизации, может быть, из первичного земного вещества красивейших и благороднейших пород, ставших символом крепости и надежности – гранитов. Теперь они, выйдя из преисподни, большущим массивом перегораживали реку, стискивая её и превращая в злобный беснующийся белый поток пены. Ах, как красивы были эти граниты! Розовые, красновато-бурые, зернистые, блистающие под солнцем кристаллами олигоклазов, микроклина, кварца и слюды.

И ещё Игнатий Андрианович внушал им поистине религиозную любовь к костру, показывая и приучая к великому искусству его возжигания и соблюдения в связи и зависимости от потребности и необходимости: для приготовления еды, чая, для сушки одежды, для согрева, для души и высоких мыслей.
- Вы не любите костер? – говорил он, священнодействуя у огня, - какие же вы геологи? Вы никогда ими не станете, а уподобитесь туристам, этим дилетантам-любителям, волосатикам несчастным.
Тогда уже начиналось это могучее впоследствии движение масс из городов «в пампасы», на природу. Шамрай не одобрял его, предвидя бездумное потребительское отношение толпы к беззащитной природе. А волосатиками называл туристов, по-видимому, за  стремление оголиться, где можно и где не следовало бы, обнажая свои порой неприглядные телеса с вызывающе бесстыдной волосатостью ног, подмышек и прочего. Это оскорбляло пуританские вкусы нашего учителя.

Заключительный многодневный маршрут Юра совершил вместе с девчонками, Зиной Багровой и Алей Козловой. Конечно, поначалу его это огорчило, хотелось бы с ребятами – свободнее и привычней. Но Игнатий Андрианович почему-то распределил их так. Впрочем, Юра огорчился не сильно и не надолго и не пожалел об этом. Девчонки оказались на высоте: и внимательны, и хлопотливы, и без капризов и претензий. Словом, всё получилось на славу. Они рьяно исполнили свою геологическую работу, отлично освоили самостоятельное проживание в лесу и получили от всего этого немалое удовольствие. Отчёт их был принят на «отлично», что свидетельствовало об освоении ими элементарных навыков полевой работы и жизни геолога.

Здесь же, на реке Белой, только теперь уже в её истоках, Юра   проходил и последнюю свою производственную и преддипломную практику. Работал он коллектором  в поисковой партии Северо-Кавказского геологического управления. Начальник партии М.И.Клюшанов. А отрядом их руководил старший геолог партии, преподаватель геологического факультета Новочеркасского политехнического института Фёдор Семёнович Сердюков (?). Это был человек лет 36-и, недавно вернувшийся из Магадана, где он восемь лет проработал на поисках и разведке золота.  После магаданских условий, похоже, он упивался возможностью свободного общения со свободными людьми, да ещё студентами. Посему был очень демократичен, дружелюбен, общителен. Невысок ростом, худощав. Хоть и совершенно лыс уже, но живые весёлые глаза, широкая поощрительная улыбка и порывистые ловкие движения делали его совсем ещё молодым. Отношения у студентов  с ним сложились самые доверительные.

Вместе с Юрием эту практику проходили здесь Зина Багрова, Вика Грошева и Валентин Циркунов, бывший курсом младше. Все они составляли гвардию старшего геолога, сообща мечтали открыть месторождение, много фантазировали на эту и массу других тем, словом, жили азартно, восторженно и увлеченно.

 В отряде были и рабочие. Один из них, Петр Гукалов, был из местных, житель поселка Гузерипль, где размещалось руководство Кавказского государственного заповедника и лесозаготовительный пункт. Там же находилась и база  нашей партии. Пётр только числился рабочим, а на самом деле был проводником и охотником. Это был парень, примерно, Юриного возраста, крепкий, ладный, красивый и очень интересный как личность. Образование у него было только начальное, но он так хорошо знал, понимал и чувствовал лес и горы, был таким добрым, честным и открытым, таким внимательным и жадно впитывающим всё, исходящее из большого мира, что составлял нам вполне равноценную компанию: мы ему про далёкую цивилизацию, он нам про лес и зверей. Он тянулся ко всем пришельцам извне:  геологам, географам, биологам, зоологам, а они к нему, потому, что никто здесь лучше  него не мог ввести в мир природы. Пришельцев же здесь было всегда предостаточно – уникальный заповедник, почти нетронутая геологическая нива. Здесь постоянно обретались различные научные экспедиции. В предшествующие годы в геологических партиях работали здесь и наши студенты Арнольд Нетреба и Михаил Черкасов, которых я упоминал выше. Пётр был близок с ними, так что нам он достался как бы в наследство от них.

Вот только с работниками самого заповедника Пётр был не в ладах, чтобы не сказать больше. Особенно со службой охраны, егерями и лесниками. Дело в том, что Пётр, оставшись в семье единственным кормильцем (отец погиб на фронте), очень рано приобщился к единственному источнику здешнего существования – лесу и населяющему его зверью. Будучи увечным (у него была поломана и плохо действовала левая рука), он не мог работать на лесоповале. Оставалось одно – добывать зверя в лесу. Так жили и все эти егеря и лесники, но другим-то это, естественно, было запрещено. Все знали, что они это делали. Петр тоже знал, и потому сам не таился, в открытую заявляя, что браконьерничает, как и они. Его пытались ловить, но не могли. Тогда, чтобы прикрыть это открытое и дерзкое безобразие, ему предложили поступить в егеря. Он отказался. И тут началась  свирепая  откровенная война на уничтожение, в которой главная и единственная роль отводилась карабину. Но Пётр был неуловим и, открыто презирая спрятавшихся под личиной  законников браконьеров, сам браконьерничал лихо и дерзко.

Вообще же, в те времена здесь внешне хоть и было спокойно, но внутри происходили непростые процессы тайного противостояния между власть предержащими и населением. Иногда оно достигало уровня откровенной вооруженной схватки со стрельбой и жертвами. По-видимому, жертвой такой подспудной войны стал и наш студент, сокурсник Виктора Аянова и Саши Борсука, Витя Астафьев. Это был тихий малозаметный парень, проходивший здесь производственную практику и однажды не вернувшийся в лагерь из прогулки по лесу – вышел из палатки в дождливый немаршрутный день прогуляться. Так и исчез бесследно в лесу, сколько его ни искали. Как в воду канул, как сквозь землю провалился! Тогда уже была введена геологическая форма, и он мог быть принят сельскими браконьерами за егеря или лесника, наткнувшись на запретную для официальных лиц сцену. Они его, возможно, и прикончили, спрятав концы в воду.

Пётр Гукалов был не единственным рабочим в отряде. Помню еще  весёлого загорелого и развязного парня по фамилии Швец. Он сразу же «положил глаз» на наших девчонок и, как потом выяснилось, небезуспешно. А вообще, в партии было много рабочих-горняков, занятых на шурфах, канавах и штольнях, которые задавались на обнаруженных рудопроявлениях с целью определить их масштабы и условия залегания. Эта публика, в основном, была из криминальной среды – то ли из бывших зеков, то ли из будущих, уже вполне поспевших для этого. Попадались среди них и опытные, побывавшие на золотишке в Сибири.

И вот такой компанией, где главной профессиональной силой были студенты во главе с институтским преподавателем, мы самозабвенно трудились в истоках р. Белой, у гор Фишт и Оштен, замыкавших Главный Кавказский хребет с запада. Район наших работ простирался от этих гор на юго-восток и представлял собой долину реки с обрамляющими её  хребтами. Только указанные горы и самые истоки реки, берущей начало у них, были безлесны, вся остальная территория – сплошные буковые и грабовые леса, глубокие балки, заваленные осыпями и буреломом. А Белая переходилась вброд только  у Фишта и Оштена. Ниже это был бурный грохочущий поток с порогами и водопадами, перемежаемыми короткими участками относительно спокойной и глубокой воды. На хребтах – туры и серны, в лесах – олени, медведи, кабаны, в реке – форель. И полное безлюдье вокруг и красота первозданного мира несказанная. Вершины со снежниками, ликующее солнце, нетленная голубизна неба, ветер, напоенный запахом талого снега, распускающихся почек и обещанием чего-то необыкновенного, волнующего, зовущего. Просто рай земной!

   Древние кристаллические породы перекрываются здесь нижне- и среднеюрскими песчано-глинистыми толщами, а поверх всего лежат мощнейшие глыбы  верхнеюрских известняков Фишта и Оштена. Геология района разнообразна, сложна и потому кажется очень перспективной. Мы ищем полиметаллы: руды свинца, цинка олова и меди. Их вкрапленность встречается повсеместно в гидротермальных жилах, заполненных сливным сахаровидным кварцем и кальцитом, поблескивающим пластинками спайности. Нами овладевает азарт. Мы, словно в лихорадке. На этом поисковом ажиотаже вспыхивают и разгораются девчоночьи романы. Зина явно влюбляется в нашего шефа, а Вика в развязного и веселого Швеца. Но нам от этого тоже весело и нисколько не завидно.

Юра вдвоём с Петром обследуют самые заповедные и трудные участки района. Помимо геологии, ему всё интересно. После маршрутов он  ходит с Петром на охоту и наблюдает, как тот подманивает оленя, имитируя любовный его рёв с помощью железной кружки. В длинные периоды ненастья и простоя он с его помощью овладевает трудным искусством ловли форели и страшно гордится успехами. Пётр учит его различать травы, показывает, какие из них хороши в качестве заварки вместо чая, корни и стебли каких съедобны, хорошо утоляя жажду и голод. Они собирают и поджаривают буковые орешки – очень вкусно! Но при этом  более всего они обсуждают высокие материи: жизнь лесная и городская, честь и предательство, долг и необходимость, Основой для всех этих рассуждений обычно служат  рассказы Петра о своей жизни и его противостоянии заповеднику. А у Юрия зреет мысль о повести «Браконьер».

Однажды на гигантском буке диаметром более полутора метров и возрастом, наверное, в несколько сотен лет они обнаружили какие-то загадочные и уже сильно заплывшие иероглифы. Юрий тщательно срисовал их, и, пытаясь вникнуть в тайный смысл знаков, они  углубились в рассуждения об истории края, его колонизации и о его будущем. Последнее они связывали с обязательным открытием месторождения, проведением сюда дорог, строительством городка – непременного архитектурного чуда, и замечательной жизнью будущих поколений, в которую, эту жизнь, и они внесут свой вклад. А потом им таки пришлось пережить буквальный взрыв первооткрывательских восторгов и порожденных ими фантастических планов.

 В одном из маршрутов, неистово орудуя молотком и дотошно ковыряясь в подозрительных гидротермальных прожилках, пронизывавших юрские глинистые сланцы, Юрий таки выкопал мощную жилу,    сплошь состоящую из ослепляюще прекрасной руды свинца и цинка -  галенита и сфалерита. Свежие изломы кристаллов этих минералов были так хороши, а их увесистая тяжесть так реальна, что он просто обезумел от счастья. Набив ими полный рюкзак, шатаясь от непомерной тяжести, он едва добрёл до лагеря и, торжествуя, распираемый восторгом, выложил это богатство перед начальником.

Лихорадка охватила весь отряд. Все последующие дни до Юриного отъезда в военные лагеря (последние перед выпуском и присвоением звания сборы) они старательно «утюжили» найденное рудопроявление и наколотили из него столько руды, что, наверное, хватило бы на маленький первобытный заводик. Все поверили, что это месторождение. Надо было срочно извещать об этом высокое начальство для развертывания полноценных геологоразведочных работ. Уполномочили Юрия – благо всё равно едет в город. В Ростове с независимо–значительным видом он направляется прямо в кабинет Главного геолога управления, отстранив оторопевшую секретаршу. Представившись, выкладывает ему на стол свои бесценные образцы. У того, конечно, глаза, сдерживаемые собственной значимостью, всё-таки слегка округлились и заблестели. Доложив, где, когда и что, независимо удалился.

Начавшийся бум привёл к увеличению ассигнований, и вскоре на открытом ими рудопроявлении начались разведочные работы. Бывший с ними Валя Цыркунов, студент-практикант с младшего курса нашего университета, вдохновенно, но категорически провозгласил:
- Если вы, Фёдор Семёнович, не защитите на этом материале докторскую, а Юрка – кандидатскую, я перестану вас уважать!
Всё оказалось мыльным пузырем – месторождение не было выявлено: то ли плохо разведывали, то ли оно там просто отсутствует. А в текстах отчетов и на геологических картах, оставшихся после этих работ, запечатлелись наши имена: Масур, Виктория и др. – названия доселе безымянных ручьёв и речушек.

Теперь я иногда вспоминаю это время и наше несостоявшееся открытие с огромным чувством удовлетворения именно за то, что оно не состоялось. Значит, сохранилось не загаженным и не оскверненным ещё одно место на Земле. Значит, по-прежнему оно сияет нерукотворной красотой, а какой-нибудь редкий гость его, как они когда-то, с тоской всматривается в нежные его и печальные закаты, стремясь в неведомые дали вслед за уходящим солнцем, думая, что где-то там, далеко-далеко его ожидает счастье и обретение истины. Как прекрасно заблуждается он! Всё, что он ожидает и ищет, всё это находится здесь, вокруг него, и по прошествии времени он поймет это, как понял и я, и мой герой. И место это, надеюсь, будет ещё не раз окрылять юных и ублажать зрелых своим предвечным благолепием.
Это была  последняя Юрина студенческая практика, но всё же не главная, несмотря на такую близость и даже  соприкосновение с атмосферой открытия месторождения. Главная была годом раньше в Восточной Сибири на Витимо-Патомском нагорье, в бассейне знаменитой и желанной Угрюм-реки. Именно там состоялось вхождение его в профессию и в образ жизни, именуемые геологией.
               
                ЧУДО-ЮДО

Чудо народных сказок! Боже, какой наивной прелести и замечательной фантазии исполнены они! Помните придуманную страну Беловодье, в которой вечно процветают справедливость, богатство, счастье и благоденствие для всех. Там текут молочные реки в кисельных берегах, там все добры друг к другу, и там нет злобы, корысти, подлости и предательства. Именно туда, на поиски этой благословенной страны во все века отправлялись чудаки и мечтатели. Именно она, эта страна, вечно манила и звала русского человека, когда он покидал свой родимый край и уходил в неведомое.

А сказание о невидимом граде Китеже?! Не продолжение ли это той же страстной мечты о небывалом на этой земле чуде! Если праведный человек тихо и благоговейно приблизится на рассвете к далёкому озеру Светлояр, затаившемуся в глухих Керженских лесах, то сквозь редеющий утренний туман в прозрачных водах озера он увидит праздничные купола церквей этого города и услышит их нежный и внятный перезвон. Он всё ещё жив этот волшебный город, некогда погрузившийся в воды озера от нашествия поганых Батыевых поползновений. И он ждёт своих праведников, и он восстанет из затаивших его пучин к новой счастливой жизни.
А чудесная птица Алконост из славянского рая Ирия, от пения которой можно забыть все горести на свете! А Жар-цвет, расцветающий на папоротнике в ночь Ивана Купала и придающий сорвавшему его смельчаку  чудесные свойства предвидения, неуязвимость от злого чародейства, способность находить клады и земные сокровища, понимать голоса всех земных существ, быть невидимым и обладать множеством других замечательных способностей.

Да что уж далеко ходить-то? Вечный и нынешний пример – Богоявленская или святая вода! Процитирую «Словарь славянской мифологии», составленный Еленой Грушко и Юрием Медведевым: «… она как святыня наивысшего разряда… поставлялась на самое главное место в жилищах, в передний правый угол, к иконам. В обыкновенное время, при нужде, пьют эту воду не иначе как натощак. При этом существует повсеместное непоколебимое верование, что эта вода, сберегаемая круглый год до новой, никогда не портится ( не затухнёт и не мутится), а если и случится что-нибудь подобное, это объясняется прикосновением к сосуду чьей-то нечистой руки». Не стоит, по-видимому, и напоминать, что эта вода для многих  русских «человеков» способна устранять всяческие недуги и дьявольскую скверну и вообще – быть святой, то есть средством общения со Святым Духом.

Почему же  больше не рождается народом это удивительное чудо сказок, мифов, былин, а прежде рождённое забывается и хранится уже не в народной памяти, не в людских душах, а в сравнительно редких и почти не читаемых книгах? Неужто причина тому так называемое (если это так!) просвещение! И действительно, ведь считается же, что просветить значит озарить человека светом истины, избавить его от тьмы невежества, а в эту тьму неуклонно засовывается всё, что нельзя ощутить, потрогать, съесть, отнять, сделать своим…Помните, у А.К.Толстого:

                Всё, чего им не взвесить, не смеряти,
                Всё, кричат они, надо похеряти;
                Только то, говорят, и действительно,
                Что для нашего тела чувствительно…

А между тем, им же сказано: «Душа незримый чует мир…». Но этого мира не чуют те, о ком Н.Гумилёв сказал:

                Никогда ни во что не поверите,
                Прежде чем не сочтёте, не смерите,
                Никогда никуда не пойдёте,
                Коль на карте путей не найдёте.
                И вам чужд тот безумный охотник,
                Что, взойдя на нагую скалу,
                В пьяном счастье, в тоске безотчётной
                Прямо в солнце пускает стрелу.

Я вижу и слышу таких людей постоянно. Совсем недавно на телевидении их представляли уважаемые академики, состоявшийся лауреат Нобелевской премии В.Л.Гинзбург и, не исключено, что будущий - Г.К.Скрябин. Как нетрудно догадаться, они представляли науку в самом её высоком выражении. Речь шла о религии, чуде, верованиях в запредельное и о псевдонауке, куда уважаемые академики относили всё, что, имея научный облик, не воспроизводится опытом и не соответствует установленным естественным законам. То есть они в точности соответствовали тому типу людей, который так замечательно изобразили поэты.

Меня удивило, что эти люди не отдают себе отчёт в крайней ограниченности своих и общечеловеческих знаний, но при этом придают им столь чрезмерно большое значение, что в своём убеждении уподобляются не знающим, а верующим. Они, по-видимому, не задумывались над тем, какие экстраполяции допустимы из крохотного пятачка этих знаний в бесконечную область незнаний Сравнительно с этой областью незнаний, которая окружает нас, нас пронизывает и составляет нашу сущность и сущность всего мира, эти знания ничтожны. Придавая в своих рассуждениях вероятности существования Бога и Чуда нулевое значение, они не понимают, что ближе к нулевому значению находится ничтожность человеческих знаний, которые без всяких погрешностей можно уподобить невежеству. Что они перед ликом бесконечности и безмерности Космоса, всего мироздания! За их пределами, столь близкими от нас, так много незнаемого и никогда не могущего быть познанным, что там в этой бесконечности может быть всё, что мы в состоянии и не в состоянии измыслить. В том числе и сверхъестественное, то есть отличное от так называемых доступных нам естественных законов. Но если это так, а это, безусловно, так, то каково же имя этому бесконечно непознаваемому как ни Бог, Всевышний, Абсолют!? Ибо Он выше всего и, следовательно, выше нашего понимания.

«Я знаю то, что ничего не знаю» – вот единственная абсолютная истина, которая нам доступна. И нет более материалистического способа и более однозначного доказательства того, что Чудо Бога никак не может быть обнаружено и познано в пределах того ничтожества, которое мы по невежеству своему именуем наукой и тщимся ею объяснить весь мир. Пред ликом Бесконечного и непознаваемого нет сколько-нибудь существенной разницы между неандертальцем, средневековым алхимиком и нынешним академиком, лауреатом Нобелевской премии – их уровень познания мира есть неизбывное невежество.

Как бы далеко мы не шагнули в познании законов Природы, всё равно это не более чем шаги в бесконечное. С каждым последующим шагом мы обнаруживаем уязвимость предыдущего, а через два-три шага уже сами называем прошлые достижения невежеством. Так подумайте же о том, как нас самих с нашими знаниями станут называть через два-три шага науки вперёд. Не является ли это  свидетельством того, что и вся наука в принципе и в целом, включая её будущие успехи, вечный образ человеческого невежества! Да, героического, да, отважного, да, дерзостного, да, внушающего нам представление о якобы безграничных наших возможностях, но всё же ограниченного и ничтожного сравнительно бездонной тайной мира.

Я вовсе не хочу унизить науку более того, чем она того достойна. Она в известных пределах полезна, без неё нам никак не обойтись, а любопытство и любознательность человека дарованы нам от рождения. Но пока на Земле существуют современные типы социального устройства в виде западной демократии, нынешних разновидностей монархий, псевдокоммунистических режимов и  жутких образов фашизма, словом, пока человек остаётся тем, что он есть, наука не может не быть безнравственной и, следовательно, опасной для общества. Именно через её «успехи» нас ждёт вселенская погибель. Речь идёт, разумеется, не о собственно знаниях, а о том, что они всегда пребывают в головах и руках людей, обуреваемых жадностью и корыстью.

Это поразительно, но наши предки, очень далёкие и, как считается, невежественные, были ближе к миропониманию, чем современные учёные академики и воинствующие материалисты-атеисты. Давая простор своей фантазии и населяя мир чудесами духовных сущностей, они за весомой и жёсткой телесностью реального мира видели его таинственную непознаваемость, полную наивно представляемых чудес в виде бесчисленных богов, духов, колдунов, ведьм, русалок и тому подобных загадочных существ. Примитивно, простодушно, наивно? Да. По форме, поведению, образу и смыслу упрощено до уровня своего несложного образа жизни. Но всё же, всё же не столь плоско примитивно, как у некоторых нынешних научных светил. Ведь последние решительно не могут отважиться заглянуть за пределы своего микроскопа, оптического или электронного, за пределы синхрофазотрона или телескопа, а, главное, за пределы воспроизводимого опыта – краеугольного камня науки. Но мир-то неизмеримо больше этих жалких пределов.

Говорим «материя», «атом», «электрон» или «свет» или «электрический ток», а сами не представляем, что это такое. И никогда ни при каких других фантастически сложных и мудрых микроскопах не узнаем, как далеко можно погрузиться в этот микромир. И почему он существует, и зачем он существует, и что такое жизнь, и что находится за пределами всего этого, и вообще возможны ли какие-либо пределы, а если возможны, то, как себе представить запредельность. Вопросов всегда будет больше, чем ответов, а последние никогда не будут окончательными.

Наука сама по себе прекрасна, её плоды могут улучшить и улучшают нашу жизнь (ухудшают ещё больше и страшнее!), но люди науки бывают не только её героями, но и жертвами. Жертвы её плоскомыслящи, они добровольно заключены в науку, как в узилище тюрьмы, и не отдают себе отчёт о запредельных просторах мироздания. Нет, не мироздания – здание тоже ограничено своими стенами. Лучше сказать Макро- и Микрокосм или Всё Сущее. Однако, слава Богу, есть и герои науки, глубоко мыслящие учёные. Именно они всей логикой научного познания мира и приходят к приятию Божественной или внематериальной  его сущности. Таковы Уильям Джеймс, П. Тейяр де Шарден, Б.Раушенбах. не говорю уж о Б.Паскале, Л. Пастере, И.Павлове и многих, многих других, например, о Д.Панине…

                Разве не чудо, что верую в Чудо
                И жду появления Света из тьмы!
                Разве не чудо явление Будды,
                Разве не чудо феномен Иуды
                И разве не слышится голос Оттуда,
                Когда принимаем решение мы?
 
                Куда идём, пришли откуда,
                Увы, не узнала; и старость…
                Но, слава Богу, что осталось
                Душе болеть и жаждать Чуда.